Кай Вокс : другие произведения.

Изгоняющий Пу[censored]

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:





Изгоняющий Пу[censored]


Роман. Неоконченный. Продолжение — в начале июля.



● ● ●








От составителей


Листая старую тетрадь рассерженного либерала, мы тщетно силились понять хронологию событий, которые мелькали перед нашими глазами. Рукопись попала к нам, пройдя неведомый путь, и путь этот был сложным. Судя по всему, тетрадь неоднократно рассыпалась на отдельные листы, собиралась снова, чтобы опять где-то потерять целостность...
Сначала казалось, что перед нами — плод авторства нескольких человек, но всё было написано одной рукой, хотя почерк весьма менялся от куска к куску, что могло говорить и о прогрессирующей болезни автора, и о том, что иногда он сильно спешил, и ещё бог весть о чём...
Последний хозяин тетради, передавая её нам, упомянул, что она долго гуляла по рукам, прежде чем попасть к нему. Этот человек пожелал остаться инкогнито. Он сказал: «Обозначьте меня неизвестной жертвой режима».
Относительно личности автора у нас возникло сразу несколько гипотез, но ни один из «подозреваемых» не взял на себя ответственность.
В воздухе запахло мистикой.
Что же к нам попало? Анонимные добровольцы несколько раз пытались упорядочить листы рукописи, но ни одна нумерация не удовлетворяла требованиям элементарной логики, как бы мы ни раскладывали страницы, руководствуясь этими нумерациями. В рукописи явно не хватало страниц. Наконец, сам текст разбит автором на главы, но они отказывались расставляться по порядку. Никак не получалось цельное повествование, кроме того, после оцифровки файл неизменно разрушался, стоило только начать передвигать главы. Текстовый редактор совершал какую-то недопустимую операцию, и всё зависало настолько крепко, что приходилось переустанавливать в лучшем случае офисный пакет, в худшем — операционную систему.
Наш веб-дизайнер выдвинул гипотезу, что рукопись намеренно содержит слишком много последовательностей, вызывающих крах (вы наверняка знаете классическое изречение «правоспособность — способность лица иметь гражданские права и нести обязанности», которое долго ввергало самый популярный текстовой редактор во тьму небытия, пока этот баг не залечили).
Так или иначе, вязкая борьба с перемешанными фрагментами и партизанская война с программным обеспечением закончились тем, что наш первый редактор, занимавшаяся дешифровкой текста, ушла в запой.
Возникла идея провести небольшое расследование: одного за другим разыскать владельцев рукописи и найти если не автора, то хотя бы пристрастного читателя, который смог бы подробно изложить канву повествования. Мы попробовали связаться с «неизвестной жертвой режима», подарившей нам этого троянского коня. Оказалось, что пожелавший остаться анонимным повесился где-то в Европе. «Или повесили», — хмуро сказал наш веб-дизайнер.
Когда спился второй нанятый нами редактор, назрело решение либо бросить эту затею вовсе, либо решить проблему кардинально. Идею подкинул знаменитый романист, зашедший к нам по старой белоленточной дружбе. «Гоните текст as is, — сказал он, листая старую тетрадь и допивая наш кофе, — будет постмодерн...»
Всё гениальное просто.
Мы переглянулись. Похоже, странная рукопись оказывает на читающих несколько отупляющее влияние. А запойные редакторы — банальные алкоголики. «Да и офисный пакет лучше бы было купить, наверное, а не тырить по торрентам», — добавил веб-дизайнер.
Итак, мы оставили текст в том состоянии, в котором он попал нам в руки. Обозначили пропуски квадратными скобками, этим сладким словом «censored» или просто многоточиями. Кое-где вставили недостающие слова.
Нам кажется, что фрагментарность и пустота, свойственные нашему неспокойному времени, будут подчёркиваться этой спонтанно рождённой композицией.
Вот почему рукопись начинается с эпилога.
Все совпадения событий и лиц с реальными, разумеется, случайность.
Торговые марки принадлежат правообладателям.
Цитаты принадлежат их авторам.
Эпиграф был записан автором на обложке тетради.

В добрый путь.


● ● ●







Ехал Пу[censored] через Пу[censored],
Видит Пу[censored], в Пу[censored] Пу[censored].
Сунул Пу[censored] Пу[censored] в Пу[censored] -
Пу[censored], Пу[censored], Пу[censored], Пу[censored]!!!

Интернет-мем








ЭПИЛОГ


Мерзкая осенняя Москва дышала выхлопным перегаром в лицо, заглядывала раскосыми глазами неоновых вывесок прямо в душу и беспрестанно плевалась в ночь мелкой моросью.
С подсвеченного биллборда снисходительно и надменно смотрели Темнейший и его сонный Преемник.
Сорокадевятилетняя Анюська шла от метро к дому, кутаясь в жёлто-голубой плащ, и молилась всем богам, чтобы её не схватили сатрапы режима. Нестерпимо сводило ноги, попавшие в плен итальянских сапожек на высоченном каблуке. Анюську тошнило от затхлой атмосферы всеобщего безразличия.
Было поздно и пусто. Цоканье каблучков раздражало округу, будто приглашая хищников на охоту. Анюська то и дело оглядывалась, но «хвоста» не было, только полиэтиленовый пакет летел за ней по воле ветра.
Куда бы ни сворачивала Анюська, пакет следовал за ней. Как нарочно. Будто завороженный. В уме Анюськи промелькнула мысль, что это новейшая разработка Темнейшего. Конечно, подвалы Лубянки таят массу сюрпризов, но мысль о пакете-шпионе была перегибом. Анюська нервно хихикнула. Пакет что-то прошуршал в ответ. Небывалая наглость!
Анюська даже обернулась.
«У, развёл грязищу кровавый!.. Ненавижу его!.. Когда же ты намокнешь и прилипнешь?» — раздражённо обратилась женщина сразу и к пакету и к тому, кого она числила виновником всех её бед.
Пакет словно услышал эту мысль и счёл её просьбой — ветер мгновенно усилился, и порыв влепил холодный влажный кусок полиэтилена в Анюськино лицо.
В самый последний момент Анюська различила на пакете издевательскую надпись «Всё Путём!», а потом ей стало гадливо и противно. Отвратительный пакет закрыл ей всё лицо — глаза, нос, рот и даже уши.
Судорога страха и омерзения прошла по Анюськиному телу, она инстинктивно попробовала поскорей сорвать пакет, но тот прилип, будто приклеенный!
Уронив недешёвую сумочку на грязный асфальт, Анюська схватилась за пакет обеими руками, стараясь разорвать проклятый полиэтилен, однако тот сидел как влитой. Бедняга царапала наманикюренными ногтями скользкую поверхность, пыталась проткнуть отверстие для рта, но пакет не сдавался.
Постепенно Анюськино сознание померкло, и она рухнула рядом с сумочкой.
Полминуты конвульсивно дёргались ноги. Потом всё смолкло.
Налетевший ветер смахнул убийцу с лица жертвы и унёс куда-то в чёрную дыру ночи.
Воцарилась зловещая тишина. И только Темнейший с Преемником, казалось, косились чуть вниз, желая удостовериться в лютой Анюськиной смерти...




● ● ●






Глава 666


Двойник Аллы Пугачёвой был мужиком.
— Хорошо хоть, без бороды, — шепнула Аня спутнику.
Лже-Пугачёв вполне аутентично надрывался в микрофон: «Жить не по лжи, возможно, просто... Но как в России не по лжи прожить?..»
Ресторация меланхолично пережёвывала десятком ртов ужин и песню. Спутник Ани подался к сцене, не сводя глаз с двойника АБП, и Ане стало как-то ревниво.
— Предпочитаешь старух? — вызывающе поинтересовалась она, но спутник не услышал.
Спутнику было после полтинника, но его красивое выразительное лицо с большими умными глазами не портила даже лёгкая седина на висках. Аня пока не разобралась, хочет ли она ему сегодня отдаться или большее удовольствие ей доставит истеричный скандал, который она может закатить в любой момент, потому что женщина.
— Предпочитаешь старух?!! — прокричала она высоко и атонально, и только тут поняла, что её реплика аккуратно вписалась в стоп-тайм, возникший в песне.
Все посетители, официанты и даже лже-Пугачёва, не обращая внимания на отмершую музыку, вылупились на Аню и спутника. Спутник вылупился на Аню. Аня заволновалась: похоже, всё-таки второй вариант — истерика и скандал.
Спутник наклонился к самому Аниному уху и сказал:
— Поехали ко мне.
Аня растерялась. Слишком быстро вперёд вырвался вариант номер раз.
— Может, прогуляемся? — спросила она.
— Пойдём.
Он расплатился, и они вышли в роковую московскую ночь.
Савелий покинул ресторацию через пару минут после Ани и спутника. Он закурил, глядя, как слева, чуть поодаль, некий кавказец эмоционально разговаривает по мобильному на языке сынов гор. Громко и страстно. Из всего потока Савелий разобрал только последние слова «Аллах акбар!»
Ну, кто бы спорил о его величии.
Мимо проехало такси. «Отвези меня, пожалуйста, к мосту...» — донеслась Земфира из приоткрытого окна.
Савелий пошёл направо, подальше от токсичного исламиста. До встречи с соратниками оставалось полчаса, идти было недалеко. Что ж, прогуляемся, решил Савелий.
Прогулка выдалась тревожной. Сначала ему то и дело попадалась на глаза ворона. Её громкое карканье пугало и раздражало. Потом где-то вдалеке завыли сирены экстренных служб. «Скорая», полиция, пожарные?.. На одном из перекрёстков Савелий действительно увидел карету «скорой». На душе стало неспокойно.
У самого подъезда на голову Савелия упала недокуренная сигарета. Он почти на автомате проклял поганую привычку соотечественников мусорить, а в целом этот бычок явился своеобразным знаком. Знамением. Всё против него, Савелия. Вселенная ощетинилась.
В таком настроении он и ввалился в квартиру, где собирались противники существующего режима. Судя по обуви в коридоре, все уже были на месте.
— Что новенького?
Савелий задал обычный вопрос, но встречавший его активист Вася отшатнулся, словно привидение увидел.
— Ты чего?! — прошептал Савелий.
— Да так, показалось... — Вася, как заправский подпольщик, выглянул на площадку, мол, нет ли хвоста, потом запер входную дверь и поспешил в комнату.
Савелий разулся, забежал в обшарпанную уборную, потом прошёл в зал. В него вперились семь пар встревоженных глаз.
— Да, действительно, — сказала Маша. — Вылитый тиран!
— Вы о чём? — Савелий застыл на пороге. — Розыгрыш какой-то, что ли?
— Савелиус, ты только не волнуйся, — произнёс непривычно чопорный Альберт, поправляя очки.
— А я и не волнуюсь, — с вызовом ответил Савелий, отлично понимавший, что с его комплекцией и ростом никак не сойти за Темнейшего.
— Ты это... Подойди к зеркалу, — посоветовал Вася не своим голосом.
Маша, Вика, Альберт, Марик, Леонид и чересчур взволнованный Стив закивали вразнобой. Надо же, даже американцу не по себе. Значит, что-то случилось...
Савелий подошёл к серванту, заглянул между супницей и салатницей вглубь сервантового нутра.
— Да идите вы в жопу!
Соратники стали ржать, словно лошади, пихая друг друга в бока. Громче всех ржал Стив, изо всех сил делая вид, что он едва ли не автор подколки.
Как они могли? После того, что он повидал и пережил?.. Сравнивать его с сумасшедшим диктатором, вампиром и предводителем жулья?! Савелий взбесился, хотя краем сознания понимал, что ничего страшного не произошло. Но было ужасающе обидно. Злость поднялась откуда-то из глубины души, напалмом залила сознание. Ярость была настолько сильной, что Савелий перестал различать предметы и слышать так называемых друзей.
А он услышал бы интересное:
— Ой, что это с ним?!.. Сава!.. Боже мой!..
И ужаса в глазах оцепеневших соратников он не различил. Тело не слушалось. Личность Савелия сжалась до микроскопической величины, уступив место Ему.
Темнейший окинул ироническим взглядом застывших активистов и фирменным тихим голосом произнёс:
— Ну, и где тут у вас сортир? Пора мочить.


● ● ●






Глава 1


— Кто ж ей так лицо расцарапал? — спросил стажёр Пыжов, ёжась от утренней промозглости и пялясь на Анюськино тело.
Следователь Комов поморщился, поправил очки в толстой оправе и стал ещё больше походить на хипстера.
— Пыжов, не расстраивай меня! Смотри на руки. Она сама и расцарапала...
— А... Точно... Брр! А зачем?
— Кто ж их разберёт, жертв режима? — философски сказал Комов. — Ладно. Что муж?
— Дома с детьми был якобы. Сейчас приведут. Думаешь, он?
Тем временем Комов опустился на четвереньки и принялся всматриваться в еле заметное пятно возле тела.
— Обычно мужья, да. Надо на него взглянуть, спросить опять же... Но сам подумай: не склонил же он её к внезапному самоубийству, крикнув из-за ларька, что она уродина. Видишь тут? — Он ткнул пальцем в пятно.
— Пятно, — сказал Пыжов. — Прямоугольное.
— Холмс, перелогинься. Ну, или продолжай.
— Э... Здесь была дамская сумочка!
— Точно. Или большой смартфон. Или клатч. — Комов встал, отряхивая колени. — Поганая морось и та может пригодиться.
— Так покойницу обнесли после смерти, причём не так давно! — совершил интеллектуальный прорыв Пыжов.
— Молодец, стажёр. Я думаю, в этой дыре вряд ли кто-то пишет улицу на ночные камеры, но ты пробегись по округе, поспрашивай. Если будет материал — пусть скидывают за последние сутки... О, а вот, как говорится, и супруг трупа.
Супруг шёл, и его выдающийся подбородок рассекал утренние сумерки, словно ледокол. Бледные залысины светились, на лице застыла тревожная маска. В руке зачем-то был небольшой чемоданчик. Рядом с супругом топал сонный лейтенант.
Комов встал между мужем и жертвой, не давая ему обзора.
— Ты убил свою бабу?! — внезапно взревел Комов, когда супруг подошёл вплотную.
Лейтенант аж проснулся, а муж испуганно и растерянно уставился на Комова неожиданно тусклыми глазами.
— Здравствуйте, — спокойным тоном сказал Комов, будто ничего не было. — Мы хотим показать вам убитую. От вас требуется опознать.
Муж дважды моргнул, ещё более растерянный и испуганный. Он уже рисовал в воображении разные картины одна страшней другой. Впрочем, все они сводились к общей фабуле: Лубянка расправилась с женой, а теперь повесит всё на него.
Комов отступил в сторону, поглаживая свою аккуратную бородку, и муж мгновенно опознал.
Его рука разжалась, чемоданчик упал и раскрылся, обнаружив в себе несколько смен чистого белья и пакет сухарей.
— Да, это я... — упавшим голосом выдавил супруг. — Ой, то есть, она...
— У неё с собой была сумка или клатч? — спросил Комов, предпочтя не заметить оговорку.
— Да... Клатч... Нет, сумочка. Дольче и Габана. Со стразами. — Муж вдруг разрыдался.
Комов закатил глаза и увидел плакат с изображением лидеров партии власти.
«Ритуальное получается, сука, убийство... Сакральная, блин, жертва», — подумал следователь и с размаху...


● ● ●






Глава 480


Вопреки интернет-мемам и упорным слухам, острым шуткам и уверенности масс Петро Алексеевич пьяницей не был.
Его проблема была глубже, и занимались ею лучшие экзорцисты УПА. Под УПА здесь понималась тщательно замаскированная структура — Украинская Правая Аненербе. Ни профаны из «Правого сектора», ни дебилы-депутаты Рады не знали об этой организации, которая вела постоянный незримый бой с астральными оккупантами.
Все эти бредни про бурятский конный ОМОН и чеченский подземный спецназ оказывались вовсе и не бреднями, а искажённой информацией, которая случайно просачивалась в народ из коридоров подлинной власти.
Узки и малоприметны эти коридоры, а всё равно — сквозит.
Согласно каждодневным сводкам УПА, ложившимся на стол Петра Алексеевича, бурятские шаманы постоянно осуществляли своеобразную Ddos-атаку на астральный фаерволл Украины, а вражеские джигиты, входящие в особое состояние сознания, откуда-то из лимбо стремились уязвить первых лиц самостийного государства, метая в них энергетические кинжалы. Лучшие специалисты УПА вели ежесекундный бой с силами Мордора и успешно отражали почти любые поползновения врага.
Почти.
Сегодня ночью, за полтора суток дня рождения Бандеры, Петро Алексеевич, в документации и обиходе УПА проходивший под астральным именем Петро Перший, снова не мог уснуть, потому что накат супостата оказался особенно яростным и киборги из УПА, неся тяжёлые потери, отступали, сокращая площадь энергощита, но сохраняя его целостность. Тем не менее, буряты были сильны, и часть отрицательных эманаций поражала Петра Першего в его тонкую астральную душу.
В такие дни стоило лишь Петру Алексеевичу сомкнуть опухшие от изнурительной бессонницы вежды, и он оказывался лицом к лицу с главным врагом новой свидомой Украины.
— Отдал Крым, отдай и душу, — деловым тоном говорил враг. — Или забудь про астральный безвиз.
Тогда Петро Перший совершал пассы руками, складывая из пальцев подобие мелкой решёточки. Этот защитный магический знак специалисты из УПА называли «кружевными трусиками». «Трусики» обращались напрямую к арийской энергии Старого Света, к подлинным закромам, которые начали формировать ещё при выкапывании Чёрного моря сами протоукры — величавые чубастые титаны духа и тела. Во всяком случае, такова была легенда.
Видя нестерпимый ажурный свет, исходящий от «трусиков», вражеский лик морщился и исчезал. Так случалось обычно.
Сегодня лик даже не дёрнулся.
— Спецотдел ФСБ «Ч» разработал защиту от твоих трусиков, Петя, — заявил враг, и к инфернальному ужасу Петра Першего, кроме лика перед ним материализовалось туловище.
То было не знакомое всем по новостям человеческое обличье врага, а, как виделось Петру, подлинное тулово адской русской угрозы, которое в суровом прозрении рисовали карикатуристы прошлого — огромный осьминог, грозящий опутать своими азиатскими щупальцами всю просвещённую Европу.
Ни в коем случае нельзя было пустить эти склизкие, мерзкие, снабжённые огромными присосками щупальца в ЕС! Хотя, как выразилась Виктория Нуланд, fuck to EU! Сейчас щупальца тянулись к рукам и шее самого Петра Першего.
В вязком мыслительном ступоре он попробовал соорудить пальцами мощнейшую руну «ПТН ПНХ», но холодные конечности русской угрозы уже сковали его руки и обернулись вокруг шеи.
Давление щупалец возрастало, Петро с ужасом почувствовал, как присоски вытягивают из него кровь и энергетическую структуру, которую принято называть душой. Холодный пот прошиб лидера украинской нации. Он закричал:
— Нет!!!
И упал с кровати.
«Это просто сон, просто сон», — било в его висках вместе с участившимся донельзя пульсом, только самая глубокая чуйка шептала: «Не совсем, ты же знаешь...»
Он отдышался, с трудом поднялся на колени и включил прикроватную лампу. Посмотрел в зеркало, стоявшее рядом.
На шее виднелись круглые лиловые пятна.
— Дотянулся кровавый, — прошептал Петро Перший на языке оккупантов.
Следовало срочно посетить бункер, где располагалась УПА.


● ● ●






Глава 18


Увиденное накануне выбило Савелия из колеи. Он не смог спать, снова и снова вспоминая подробности вчерашнего обряда. Лучше бы он не слушал Вику. Лучше бы не брался на слабо.
Маша, как назло, уехала в Екатеринбург — встретиться с коллегами по сопротивлению и посетить Ельцин-центр. Маши реально не хватало. Савелий забрёл в экзистенциальный тупик и там приуныл.
Наконец, он решил прибегнуть к традиционному русскому средству — напиться до поросячьего визга. В три утра идти было некуда, кроме как в квартиру, где зависали соратники по ячейке.
Альберт по своему обычаю сидел на кухне в окружении пустых бутылок из-под алкоголя разной крепости и престижа. Жёлтый от времени холодильник с самопальной надписью «Магадан» успокаивающе урчал, на грязном полу среди окурков и клочков упаковки от всяких «дошираков» валялась гитара с порванной третьей струной.
— А, Сав-велиус... — пробормотал Альберт. — Заходи, друг сердечный... Друзья, Отчизне посвятим, ик!..
— ...души прекрасные порывы, — закончил Савелий.
— Чтобы я душил порывы?!.. — Альберта буквально извернуло в пьяном актёрстве. — Не на того напал!
— Завтра в пикет, — напомнил Савелий.
— Не бойся, просплюсь. Умный проспится, дурак никогда. Выпить есть?
— Нет.
Савелий поискал глазами, куда бы сесть, и выбрал самую негрязную табуретку из трёх, скинув с неё пустой лоток из-под «Доширака».
— А ты в курсе, что по-настоящему «Доширак» называется «Досираком»? — спросил Альберт. — Только у нас под настоящим именем хреново продавалось почему-то. Наверное, ик, из-за слишком высокой правдивости названия, хе-хе...
Савелий оставил микролекцию без комментариев, благо, что слышал её в сотый раз.
Альберт утвердил голову на ладони, упершись локтем в стол. Пронзил Савелия мутным взором.
— Вот ты сколько уже в прогрессивной оппозиции постылому режиму? — почти не запинаясь, спросил Альберт.
— Два года.
— Два года... А я — с 1989! Я даже на танки с голой... — Он закашлялся, роняя со стола пустые бутылки.
Ни одна не разбилась.
Савелию показалось, что это обстоятельство раздосадовало Альберта. Почти до боли. Странный он.
— Вот, такие дела, — пробормотал Альберт. — Будто живёшь в каком-то искусственном пространстве, где даже бутылки... Да. И будто я — не я. Бывает у тебя такое?
— Ну... Наверное... — Савелий смутился: вряд ли пьяный соратник имел в виду что-то серьёзное, но невольно вытянул из памяти ощущение пластмассовости бытия, которое всё чаще накатывало на Савелия.
— Савелиус, ты типичный герой фильма «Стиляги»! — Заплетающийся язык очень мешал, но Альберт пока справлялся.
— Поясни, — хмуро велел Савелий.
— Да лех... кхе... Да легко! — Альберт ткнул указательным пальцем в сторону соратника. — Ты. Рабоче-крестьянское дитя, которое восприняло движение стиляг. Близко, ик, к сердцу. Простота хуже воровства, Савелиус. Ты кино-то само смотрел?
— Угу.
— Вот там все повзрослели, а герой так и остался дурнем с саксофоном. Это кино про наш так называемый народ. Народ — ребёнок. И ты — ребёнок. Сечёшь?
Савелий промолчал. Альберт неуклюже закурил и продолжил:
— Профессиональных диссидентов мало. Как у Высоцкого. «Настоящих буйных», хе-хе... Ты хочешь повторить судьбу Валерии... Ик! ... льиничны? Тебе сейчас двадцать пять. Пора уже задуматься, нужно ли тусовать с плакатиками по углам.
— А ты? — Савелию стало смешно: Альберту под полтинник, а он лечит.
— А что я? — озадачился пьяный соратник. — А, вот ты о чём! «Доктор, излечи себя сам»... Справедливо.
Альберт так энергично кивнул, что уронил голову на руки, сложенные на столе.
Савелий подождал, надеясь, что воспоследует объяснение. Не воспоследовало.
Зазвучало сопение. Некоторые вопросы обречены оставаться безответными.
Покинув кухоньку, Савелий заглянул в единственную комнату. Там царил тот же раздрай, разве что бутылок было меньше. Свет пары ночников не позволял рассмотреть детали, и Савелий не сразу заметил Стива, лежавшего на диване. Диван покрывал классический ковёр, Стив был разодет растаманом, поэтому идеально сливался с фоном.
«Хамелеон грёбаный», — подумал Савелий.
Стив слушал какую-то музыку. Его уши были заткнуты маленькими наушниками, провода тянулись к плееру, лежавшему на пузе меломана.
Савелий включил свет, привлекая внимание Стива. Тот зажмурился, загундел капризно на своём заморском языке, выдернул наушники из ушей.
— Не серчай, Стив, — примирительно сказал Савелий. — Мне бы выпить, да Альберт спёкся. Выпьем?
— Что за варварская страна? — на ужасном русском возопил Стив, извлекая из-под дивана заначенный пузырь. — Наливай!
Спустя час они уже отчаянно спорили о главной мировой проблеме.
— Ни хрена он не сверхчеловек, не супероборотень и не верховный упырь всея Руси! — в пятый раз упрямо повторил Савелий, сверля Стива тяжёлым взором из-под бровей.
Забавное дело: когда Савелий напивался, он словно бы видел себя со стороны. Сейчас он до смеха напомнил себе Бориса Николаевича Ельцина. Нарочито чёткая речь, которая на самом деле звучала, как сквозь кашу во рту, хмурый тяжёлый взгляд исподлобья, растягивающиеся гласные... Жуть какая-то. Пародия.
Стив ничего такого не замечал, ведь он был полностью захвачен спором:
— Don’t you see?! — ярился он. — Так бить не может, чтобы один... другой... э... любой человек фокусировал на себе всё внимание мирное... Мировое!
— Чушь это всё и СМИ, — отмахнулся Савелий.
— А что, если я тебе скажу следующее? — тихо и почти без акцента проговорил Стив. — Представь себе, что в недрах кей джи би вырос очень способный визард... ну, shit! Колдун. Маг. И его поздно распознали наши демократические силы.
— Ага, джедаи светлой стороны. Ты, помнится, рассказывал, — подтрунил Савелий.
Хмельной американец явно поплыл от алкоголя, выпитого на старые дрожжи, но кто-то в его сумрачном уме забил в рынду, мол, внимание, тревога, не много ли ты болтаешь!.. Савелий понял смятение Стива по-другому: вот несёт-то чувака, аж самому стало жутко.
— Да ладно, Стив, не распаляйся. Вся эта твоя фэнтезятина не потянет даже на областную премию юных поттерианцев.
Американца бросило в другое настроение:
— Помнишь, Савелий, как называли его в начале двухтысячных ваши демократические газеты? Крошка Цахес. Читал сказку? Я прочитал. Мне надо было прочитать. Это была отличная ловушка для его энергии. И она даже работала. Но ваши гнилые продажные так называемые либеральные журналисты просчитались в пропорции, понимаешь?
— Нет.
Савелию стало интересно: разводит его старый добрый Стив или по синей дыне раскрывает секреты заславшей его конторы.
— Они девальвировали символ. За-мыз-га-ли! — Сейчас американец гордился тем, какие русские слова знает и как ловко применяет в разговоре, хотя и делал ударение на второе «а». — Выпьем!
Выпили скотландского уиски.
— Я, думаешь, что слушал? — Стив кивнул на плеер. — Галича.
— Силён, — изумился Савелий. — Так что там с Цахесом? Его кто придумал вообще?
— Как кто?! Гофман. — Стив в пьяном лукавстве погрозил пальцем. — Выведываешь?
Савелий усмехнулся.
— Больно надо. И так всё ясно. Все эти Цахесы и крысы, которых тошнит, — это всё придумки госдепа.
— Говоришь, как вата, — обиделся Стив.
Звук «в» в слове «вата» он произнёс как «w», и Савелий рассмеялся.
— Дурак ты человек, американец. Я не выведываю. Мне не для кого, я же не агент «кей джи би». Я понять вас пытаюсь. Вас всех. Тебя. Альберта. Машку с Вичкой. Ну, этих понятно, им мужики нужны, как и всем бабам, но они в странном месте ищут... Лёнька неплохой парень, идейный такой. Так у него дед в ГУЛАГе чалился. Говорит, по политической. Значит, по политической, верно?
Стив кивнул.
— Вася вот странный парень, согласись. Он как бы из фарцы времён восьмидесятых. Но, похоже, фарцовщики сейчас не нужны — всё и так можно купить, легально. Вот он и не понимает, куда бы ему приткнуться. В наркобизнес страшно, а в оппозицию почётно. Романтика контрабанды типа. Марик вот...
— Кто меня поминает всуе?
На пороге стоял Марик собственной персоной. С грузинским вином в одной руке и пармезаном в другой. Как дэнди лондонский одет. Значит, очередной перформанс увенчался успехом. Или, как говорил сам Марик, обвенчался с узбеком.


● ● ●






Глава 495


После совсем не сытного обеда Барак Хусейн Обама сидел в президентском кресле и думал. Седой волос упал на столешницу, и президент США машинально смахнул его тонким указательным пальцем на пол. Сейчас по шкале хреновости-отличности от одного до десяти президент чувствовал себя на крепкую четвёрку, да и то списывал этот успех на фармакологическую поддержку. Старческая сутулость, которую он не замечал, нередко стала посещать его в минуты задумчивости. А задуматься было о чём.
В последние месяцы из мыслей Барака Обамы никак не шёл Влад, проклятие и заноза. Чем бы не занимался глава Белого дома, везде маячила тень этого невысокого человека. И так во внешней политике чехарда творилась, а тут ещё и Мишель... Нет, вопреки одному из дурацких снов Обама не верил, что вездесущий Влад смог как-то переспать с его женой. Хотя сон был таким реальным, таким... Кулаки сжимались, когда Обама его вспоминал. Подлинный кошмар. И где! Прямо тут, вот на этом столе...
Самое странное, проснувшись в холодном поту, президент США перевернулся на другой бок и велел себе подумать о чём-то другом, но стоило ему провалиться в дрёму, он вновь увидел проклятого Влада, любезничавшего с Мишель, а она как-то недвусмысленно поправляла платье, будто у них вот только что, прямо тут...
Барак Хусейн Обама стукнул ладонью по столу.
Следовало подумать о другом, о более важном, чем глупый сон. Ясно же, что это проявление неуверенности, ощущение того, что коварный Влад переигрывает его на любом доступном фронте.
Надо бы сегодня на сон грядущий вспомнить молодость с Мишель, решил президент США.
Он открыл папку с дайджестом событий и первое имя, которое там значилось, было ясно чьё. С тихим стоном Барак Обама закрыл папку и отодвинул её в сторону.
Предстояло набраться сил и провести собрание с опостылевшим ядром его команды. Особенно беспокоил Обаму Джо Байден. С какого-то времени, кажется, после второго визита на Украину, Джо стал сам не свой. Он, конечно, крепится. Но Обаме доложили, что старик совсем не может смотреть телевизор. Какой-то редкий психоз. Где гарантия, что он совсем не съедет с катушек? С ним и так ни о чём в последнее время нельзя договориться.
— Я совсем один, — прошептал Барак Хусейн Обама, положив руку на так называемый «красный» телефон.
Вот снять бы сейчас трубку и поговорить с Владом о... О чём? О бейсболе? Последнем сезоне «Карточного домика»? Ну, не о верховой же езде с голым торсом...
В кабинет вошла Мишель, легка на помине.
— Есть минутка?
— Да, конечно. — Барак устало улыбнулся.
— Ты выглядишь усталым. Опять бессонница?
— Опять. — Он вышел из-за стола, взял жену за руку, усадил в кресло, сел напротив сам. — Снится такое, что лучше вообще не спать.
— Это всё твои глупые гамбургеры из «Макдональдса». Поешь этой ерунды, и сразу гастрит обостряется. Плохое пищеварение приводит к нарушениям сна.
Он отмахнулся.
— Я бургеров не ел с прошлого года. Но хочется. Здесь что-то другое. Что-то странное. Я за все годы видел много снов, но запоминал единицы. А сейчас помню всё и подробно. Каждый новый сон. И в каждом новом сне — сама знаешь кто.
Мишель знала, поэтому лишь сочувственно покачала головой. Не всё можно говорить вслух, особенно в Овальном кабинете.
— Это становится проблемой, Барашек...
— Да, и я не знаю, как её решить. Не могу же я пойти к психологу и сказать, что все мои мысли не об Obamacare и не о правах меньшинств, а об этом... — он осунулся и замолчал, уйдя в свои мысли.
— Что ты видел? — прошептала жена.
— Ну, помнишь последнюю часть «Матрицы»? Там, где все становятся агентами Смитами?
Мишель подалась вперёд.
— И вместо Смитов — он, да?
— Именно!
— А ты — Нео?
Барак кивнул.
— Жаль, что Уилл Смит не согласился на роль Нео, было бы более уместно, — попробовала пошутить Мишель и вызвала на лице мужа вымученную улыбку.
— Да, большая ошибка Уилла. В этом случае он бы разгребал, а не я, — ответил Барак. — Так или иначе, я проиграл. Ну, во сне. Урыл он меня.
— А как же сделка с Матрицей?
— Боюсь, это сон-предсказание, Мишель. Сделки не состоялось. Матрица предпочла решать свои проблемы иначе.


● ● ●






Глава 5


Стажёр Пыжов снова опоздал. Комов хмуро пил обжигающий чай из гранёного стакана в старом подстаканнике, и, подъедая крекеры, перечитывал протоколы допросов. Дело погибшей оппозиционерки жадничало на хоть какую-нибудь гнилую ниточку.
Анюська, судя по отчёту экспертов, ещё и задохнулась. Либо ей помогли, но тогда она царапала бы не собственное лицо, а руки душителя... Чертовщина, в общем.
Пыжов ввалился, пыхтя, как паровоз братьев Черепановых, и с порога заявил:
— Есть, товарищ командир! Ф-фух... Запись с камеры возле павильона, ну, помните, я говорил, вот её, да, обработали. Технари.
— Чьи? — ледяным тоном поинтересовался следователь, записывая в чёрный молескин время прибытия подопечного.
— Наши... — растерянно выдохнул стажёр. — Я же вам позавчера ещё говорил, что обнаружились-таки две камеры, писавшие улицу.
— Кстати, да. — Комов энергично встал, пружинисто прогулялся от стола к дверям. — Возле павильона расшифровали, говоришь. А вторая?
— Вторая в работе.
Пыжов, не снимая куртки, плюхнулся на стул, включил компьютер, стянул с шеи флешку, висевшую на шнурке, и вставил в порт. Вперился в экран, потирая нетерпеливые руки.
Старенький компьютер существовал на своей волне и наверняка где-то внутри себя слушал регги, поэтому грузился минут семь, стажёр успел морально перегореть, снять куртку, налить себе чая и снова начать гипнотизировать экран взглядом.
За это время привычный ко всему Комов перелистал ещё несколько протоколов и остановился на записи беседы с Савелием.
— Странный политолог, — пробормотал следователь. — Ему нравится работать с этими неудачниками. Заметил?
— Угу, — согласился Пыжов. — Но мне показалось, что он их не особо-то любит...
— Пять баллов, стажёр! Помнишь, он то проникался, то черствел, когда о них звонил.
— Ну, допустим, кого-то любит, а кому-то и в рог дал бы, — предположил Пыжов.
— Вариант. — Комов захлопнул дело. — Загрузилась твоя шарманка?
— Да. Хоум видео подано, шеф!
Конечно, не хоум, а стрит видео, но следователь включать зануду не стал.
Технари потрудились на славу — максимально осветлённая картинка имела годный контраст, плюс время простоя было ускорено в десять раз.
В кадре томился от ничегонеделанья угол улочки, на которой нашли потерпевшую. Собственно, в двадцать три ноль семь она собственной, ещё живой персоной проследовала по направлению к дому. Спустя секунд пять случился порыв ветра, и в ту же сторону пролетел мусор — полиэтиленовые пакеты, бумага и одноразовый стаканчик.
Приблизительно через минуту всё туда же проследовал усатый седоватый дядька небольшого роста (Анюська была явно выше). Дядька и дядька. Кажется, лицо кавказской национальности. Одет неприметно — то ли спецовка какая-то, то ли просто куртка, джинсовые брюки, и старые, по всей видимости, ботинки... Хорошо, что снимаемый пятачок отлично освещался фонарём.
— Ишь ты, Сталин какой! — усмехнулся Комов. — Надо будет разыскать гражданина. Как минимум, свидетель. А то и ...
Он осёкся, потому что в кадре промелькнул бегущий человек, долговязый во всём спортивном, и удалялся он в противоположную от Анюскиной сторону.
— А медленнее? — раздражённо промолвил следователь.
— Абра-кадабра! — провозгласил Пыжов, и картинка действительно замедлилась: технари подмонтировали рапидный дубль.
Замороженная пробежка незнакомца дала два результата: плохой и хороший. Во-первых, лицо в кадр не попало. Во-вторых, в руке спортсмена чётко виднелась сумка D&G.
Больше до появления сотрудников МВД в кадре никого не было.
Комов погладил бороду, не скрывая улыбки.
— Ну-с, стажёр, это уже что-то! Искать обоих, торопить технарей со второй записью, сумку на стоп-кадр и с фотографией к мужу — выяснять та или не та.
— А вы?
— Отъе... [...ду? ...бись? — прим. составителей]


● ● ●






Глава 20


— Этот наркотический сбор я в приступе ностальгии назвал «логика реформ», — сказал Марик, тряся маленьким полиэтиленовым мешочком с маленькой дозочкой беленького порошочка, в котором, если приглядеться, синели весёлые такие кристаллики. — Ты, Сава, такого, как раньше говаривали, не видал и не едал.
— Да я и не собираюсь, — буркнул Савелий, окидывая суровым взглядом грязную подворотню и не менее грязного Марика.
Марик дымил невообразимо дорогой сигариллой с запахом ванили.
Марику было около тридцати пяти, он был коренной москвич в третьем поколении, кроме того, худой и нервный еврей с курчавой головой и скрипичным детством. Ещё он представлялся как художник-акционист и вдыхал всякие яды. Савелию через какое-то время стало ясно, что наркота действительно стимулировала Марика, но не так, как рассказывали всякие панки, которые якобы творили шедевры, не трезвея, а совсем иначе: именно нереализованное желание втянуть дозу подвигало художника на новые безумные акции. Акции приносили ему доход. Иногда мизерный, иногда очень жирный. Особенно богато оплачивалось художественное посрамление президента и партии власти. Только нужно было не лобовое, а потоньше. Марик так и сказал однажды Савелию: «Чем тоньше троллинг, тем толще кошелёк».
Лобовые атаки в адрес ненавистного тоже оплачивались неплохо, но иногда. В случае удачи. Удачей признавался медийный резонанс вплоть до обсуждений на первых кнопках ТВ. Чем сильнее брызгали слюной, тем лучше приходил чек. От кого приходил? От людей, неравнодушных к современному искусству и судьбам истинных художников, конечно же.
Ни с одним из них Марик Савелия так и не познакомил, хотя постоянно обещал. Самое парадоксальное: сам-то Савелий Марика об этом ни разу и не просил. Загадка.
— Сава, скоро стемнеет. Темнота — друг молодёжи. И тут возникает спасительная идея: а поехали к куртизанкам? — предложил Марик, спрятав пакетик в карман пальто.
— В другой раз, — ответил Савелий. — Сегодня вечером мне надо на работе появиться.
Марик посмурнел.
— Бросай ты эту работу. Пойдём в акционисты. Будем хрены памятникам приделывать и показывать режиму голую жопу из окна в Европу.
— Не могу, Марик. У меня столько воображения нет, сколько у тебя вариантов применения хрена и жопы. Бывай.
Он вышел на Тверскую и зашагал к метро. Марик остался в подворотне то ли докурить, то ли помочиться.
Навстречу Савелию протопал какой-то странный таджик в оранжевой жилетке поверх породистого костюма-тройки. Обувь тоже не оставляла сомнений. А вот белая каска на голове удивляла. Таджик (а может быть, и не таджик вовсе, Савелий не разбирался) говорил по мобильному телефону на чистейшем русском языке:
— Я с тебя за эту стройку спрошу так, что у тебя места живого на теле не останется! Что я по внутренним работам только что увидел? Шиш я увидел, вот что!..
Савелий остановился и оглянулся на странного персонажа.
Продолжая отчитывать какого-то неведомого подрядчика, таджик завернул в ту самую подворотню, где остался Марик, и пространство огласил гневный глас:
— Ах ты, бомжара сраный! У себя дома сри! Понаехали, б-ть, лимита!
Звуки ударов о контейнер и неразборчивая возня сменились быстрым цокотом шагов, и на Тверскую выбежал Марик в белой каске.
— Валим, Сава! Тут кругом камеры!
В тот вечер Савелий так и не попал на работу. А ещё — впервые в жизни сделал две вещи: завалился к Марику в квартиру и попробовал наркотики. У Марика потом довелось бывать, а вот от употребления дури Савелий зарёкся навсегда.
Занюхнув «логику реформ», Савелий сначала ничего не понял, только очень захотелось чихнуть. Желание нарастало, но спасительный рефлекс никак не запускался. Савелий откинулся на спинку продавленного дивана, гулко ударившись головой о стену, и узрел свет. Сначала это была лампочка люстры, потом сияние стало более, как бы это сказать, божественным, оно залило всё поле зрения, затем свет проник в голову Савелия, и уже она стала излучать так, будто на неё работали все атомные станции страны.
Страшная догадка о природе всего сущего посетила Савелия, но она была настолько страшной, что лампочка его головы перегорела и наступила абсолютная тьма.
В этой тьме не нашлось места ни единому звуку. Савелий постарался дотянуться до чего-нибудь, попробовать пространство ногой, но ни ноги, ни пространства в его распоряжении не оказалось.
Он не мог оценить, какое время продолжалась эта жуткая и в то же время желанная депривация. Постепенно на периферии его внимания стал выплясывать тусклый красный огонёк какого-то чистого звука, огонёк приближался, становился ярче, и в его пляске Савелий узнал рингтон своего мобильного — арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта.
Где-то далеко, очень далеко, а скорее всего, попросту в другом измерении рука Савелия привычным жестом вытащила из кармана телефон и мазнула большим пальцем по экрану.
— Алло.
И тут он услышал тот самый голос:
— Савелий? Наконец-то дозвонился. С вами говорит Владимир Владимирович. Нам многое надо обсудить...


● ● ●






Глава 481


В верный ночной час тувинский шаман с тайным именем, которого никто не узнает, уединился в степи, рассыпал на плоском камне горячие угли и золу, кинул сверху несколько веточек сухого можжевельника. Курильница сразу ожила: пошёл уверенный дым. Это был добрый знак, и шаман добавил в курильницу щепоть муки, потом прожаренного проса, а затем и сала.
Шаман был немолод, но всё ещё крепок. Сотни раз его камлания помогали больным соплеменникам и приезжим отчаявшимся больным. Сегодня он камлал не на выздоровление. Духи позвали его во сне. Духи хотели что-то показать.
Прежде всего, шаман окурил бубен, затем свою обувь и потом несколькими взмахами руки омыл дымом тело и голову. Теперь можно было приступать к разговору с духами.
Колотушка била в бубен, шаман кружился и кричал то кукушкой, то вороном, ритм сначала возрастал, а потом резко снизился. Шаман замолчал, сомкнув веки, встал над курильницей, продолжая выстукивать торжественный ритм. Зашептал.
Тело его расслабилось и стало качаться, словно степная былинка на ветру. Дух его отправился туда, куда был призван прошлой ночью.
Предки захотели, чтобы дух шамана стал вороном, и дух шамана стал вороном.
Предки велели ворону лететь выше и выше над Матерью-Землёй, ближе к Отцу-Небу, и ворон полетел вверх.
Предки позволили ворону смотреть зорче, чем может видеть смертное существо, и ворон узрел.
Он узрел в стороне, куда уходит Солнце, зарево боли.
Он вгляделся, и увидел на большом пространстве древнего города толпу одураченных людей, а среди них ходила смерть в обличье некрасивой женщины и раздавала им лакомства.
Он понял, что это было не так давно, но уже свершилось, и принятие этих лакомств означало страшную вещь: одураченные люди присягнули своему врагу, как вручает кому-то свою свободу собака, берущая кость из рук человеческих.
Шаман знал, у всех людей общая судьба, даже у врагов. У кого-то близкая, у кого-то очень далёкая. Но общая. Одураченные люди имели слишком близкую общую судьбу с народом большой страны, в которой живёт Тыва. Совсем недавно одураченные люди были частью большой страны, но отложились. А теперь они впустили врага в свои души.
«Нехорошо», — скорбно подумал шаман, и духи предков были с ним согласны.
Ещё они показали ему, что он не один, что в Небе летают ещё несколько воронов, которые видят плохое и начинают лечение. Значит, и ему пора изготовить свой аарыгньщ чуулузун — образ болезни — и присоединиться к этой незримой борьбе за здоровье одураченных людей.
И тут духи предков предупредили шамана, что к нему приближается неведомый враг! Через мгновение на ворона налетел вихрь, и он разглядел летящее к нему странное существо, похожее на раздутый мех из-под воды или голову сыра.
Существо мгновенно приблизилось и оказалось молодым сумасшедшим человеком с короткими ручками и ножками, лысым, но с длинным клоком волос на макушке. Вращая страшными глазами, человек исторг из себя оглушительный вопль:
— Слава героям!
Шаман почувствовал, что человек, ну, тот, который пребывает физически там, среди одураченных, находится под действием тяжелейших одурманивающих ядов и самим своим появлением в мире духов грозит нарушить покой Небес и ввергнуть мир в пучину разрушения.
Осознание этого явления, страшнейшего в своём святотатстве и опасности, ужаснуло шамана, и полёт ворона замедлился. В тот же миг клок волос на голове человека вытянулся и превратился в лезвие, человек непостижимо быстро приблизился к ворону, рассёк его надвое и визгливым штопором полетел куда-то вниз и на запад...
А шаман, потеряв оболочку, стал одним из духов предков.


● ● ●






Глава 3


— Савелий? — донеслось из трубки.
— Да... — растерянно ответил Савелий, сидя на постели.
Он всегда терялся, когда звонили неизвестные, а тут ещё и разбудили. И хотя за окном был полноценный день, пусть и пасмурный, Савелий не отказался бы ещё поспать.
— Савелий, следователь Комов на проводе. — («На каком проводе?!» — озадачился Савелий, сжимая в руке мобильный). — Вам необходимо подъехать в следственное управление.
Голос в трубке не предполагал возражений. Савелий вылез из-под одеяла и записал координаты, даже не спросив, зачем он потребовался карающему молоту режима.
Пришлось умываться, одеваться, завтракать.
По кухонному телеку гоняли клип «Такого, как лидер, полного сил».
«И тут он», — раздражённо подумал Савелий и переключился на любимый «Дождь». По «Дождю» моросила какая-то среднеоппозиционная беседа всё тех же с всё теми же, Савелий не стал вслушиваться, думая о чём-то своём, что потом вовсе не вспомнить, затем он как-то случайно мазнул взглядом по бегущей строке. Там сообщалось о гибели знаменитой шоу-вуман.
Савелий застыл, забыв прожевать откушенное. Он же только вчера...
Строка повторилась, да, не ошибся, всё так. Надо же...
Теперь ясно, зачем он карающему молоту.
Савелий быстро доел бутерброд, допил чай и отчалил по продиктованному адресу.
По пути, когда он трясся в маршрутке, ему позвонил Леонид.
— Да.
— Караганда! — Леонид никогда не утруждал себя здоровканьем и прочими элементами этикета. — Ты же у нас знаток всего. Помнишь, почему Темнейший — крабе?
— Потому что несколько лет какой-то остряк переделал его слова, — ответил Савелий. — Он сказал, что пашет, как раб на галерах, а этот написал «как краб».
— О! Точно. Прикинь, мы тут говорим с коллегами, а никто вспомнить не может...
— В гугле забанили? — проворчал Савелий.
— Чё как неродной? — обиделся Леонид и дал отбой.
«Явно со вчерашнего вечера бухают», — подумал Савелий, от которого не укрылись пьяненькие интонации в голосе Леонида.
Потом ему на ум пришла странная мысль: «Сколько этих мемов было и сколько ещё будет?..»
И совсем уж удивил новый изгиб размышлений: «Вот походили по Болотной, потрясли этими мемами и плакатами, а толку? Только с болотом зарифмовались. Тонко работает режим. Не сами же организаторы в такое болото угодили... Гауссу они верят... Просрали всё... Сначала Фрицов, теперь Анюська...»
Первый вопрос следователя был прост, как три копейки:
— Вы последний, с кем говорила погибшая по телефону. Мы подняли распечатки. — Комов потряс бумажкой. — О чём говорили?
— Пишу кандидатскую по политологии. Изучаю оппозиционное движение. Интервьюирую. Меня интересовала «Лига избирателей». Помните такую?
— Что-то было в двенадцатом году, — сказал Комов. — Разве оно есть до сих пор?
— Я сам пока не понял, — отшутился Савелий. — Да и она не смогла внятно ответить. Как в фильме «Приключения Буратино»: пациент скорее мёртв, чем жив.
— Понятно. — Комов что-то записал в чёрной книжке.
Этот следователь вообще походил на хипстера: аккуратная бородка, очки в толстой оправе, породистый свитер, молескин. И ведь наверняка под этой упаковкой прячется тёртый калач.
А вот помощник у него — тривиальный крендель после эмвэдэшного вуза. Из простачков. Прибыл из какой-нибудь Рязани... Фиг запомнишь такого. А этот — выдающийся тип.
Комов закрыл книжку, утвердил на месте ляссе, нарочито щёлкнув резинкой по обложке. Отложил ручку. Кстати, паркер. Упёрся локтями в стол, сцепил пальцы, посмотрел поверх них на Савелия.
— Скажите, а почему вы выбрали столь странную тему?
Савелию не понравился следовательский прищур и тон вопроса, но тайны никакой не было.
— Дело в том, что мы живём в эпоху становления новых политических и социальных технологий. И это мне очень интересная история...
Потом псы режима спросили, с кем встречается Савелий по роду своих изысканий, на что получили довольно общие сведения о нескольких «топовых» оппозиционерах вроде Евсея Подвального и массе каких-то совершенно неизвестных персонажах, имён которых, кажется, не запомнили.
Затем цепные псы спросили, не выказывала ли погибшая страха или чего-то подобного. А под занавес — где и с кем был Савелий конкретно вчера вечером и кто это может подтвердить (дома, один, никто), запротоколировали и отпустили.
Выйдя из здания следственного комитета, Савелий зашагал к остановке, прикидывая, рассказать своим «друзьям по протесту» о сегодняшнем визите или не испытывать хлипкую диссидентскую дружбу. Конечно, он расскажет. Иначе и быть не может. Честность — лучшая политика.
Сейчас его больше занимали последние слова Комова:
— Хотите знать, что про эти ваши технологии думает простой столичный следак? Все «твиттер-революции», «фейсбук-байрамы», ленточки всех цветов видимого спектра и прочие гондоны в костюмах гондонов — это детская болезнь сразу двух процессов. Первый — это принципиально новые для человечества коммуникации. Второй — кончающаяся сытость среднего класса. Смотрите, куда делась вся эта «болотненькая» за последние два с половиной года: слилась. Наступил Крым, пришли санкции, и никому нет дела до античуровских шествий.
Слово «античуровских» Комов выделил характерным жестом кавычек. Непростой такой «простой столичный следак».


● ● ●






Глава 487


Джозефа Робинетта Байдена лихорадило. А ведь Маккейн предупреждал: не спи на Украине с открытой форточкой... Прозрачно небо, звёзды блещут, но что-то не то, не то...
Всё немолодое тело вице-президента отчаянно зудело, к тому же Байдена постоянно бросало то в холод, то в жар. Он совершенно не помнил прошлой ночи, но сама мысль о ней вызывала тревогу и тошноту.
Москиты?..
Джо стоял в ванной и смотрел в зеркало. Ну и видок... Старый потасканный хрыч. Красные слезящиеся глазищи (как же их истязает свет!). Тёмные мешки. Бледная кожа. Так-так-так, на шее какая-то сыпь...
Два красных пятнышка сбоку особенно крупные. И покрыты корочками. Неужто расчесал во сне?.. Хм, выглядит, как вампирский укус. Что за мысли, господин вице-президент!
Какая-то местная хворь. Акклиматизация. Аллергия. Да.
А Маккейн, похоже, глубоко в теме. Вот так же, долбанный он сукин сын, стоял перед зеркалом в этой вшивой киевской гостинице и трясся от неведомой лихорадки. Ну, ничего, этот не загнулся, и я прорвусь, решил Джо.
«The Ukrainan night is silent», — послышался шёпоток, и жиденькие седые волосы на загривке Байдена встали дыбом. В зеркале никого, кроме него, не было. Он обернулся и через открытую дверь ванной, в глубине гостиничной спальни увидел тёмный силуэт. Там, у кровати... На мгновение вице-президент различил лицо. Тонкие губы, внимательные глаза, знаменитый нос, залысины... Он?! Здесь?!
Джо Байден моргнул и снова уставился в темноту спальни. Силуэт, да, только лица не видно.
— Кто здесь? — требовательно спросил вице-президент.
Он вышел из ванной и вгляделся в угол. Всего лишь портьера, собранная причудливым образом. Вот глупости-то. А сердце как стучит.
Решив вернуться к раковине и умыться, Джо сделал первый шаг, и тут с тихим «пу!» включился телевизор, стоящий на тумбе у левой стены. На огромном дорогущем экране проявилось лицо, которое только что привиделось Байдену.
— Вот вы поставляете оружие на Украину, а о последствиях, похоже, не сильно задумываетесь, — на чистом английском сказал Влад и замолчал, глядя в самую душу Джо.
Байден вовсе не по-стариковски пробежался к кровати, схватил пульт и судорожно ткнул первую попавшуюся кнопку.
Шла какая-то кулинарная передача. Украинский канал. Вице-президент выдохнул было, но присмотревшись к лицу повара, узнал Его. Помощником повара тоже был Он.
Именно в тот момент сначала Байден, а позже не только он стал мысленно называть Его Им. С большой буквы.
На третьем канале крутили клип Снупа. За плечом рэпера стоял и кивал Он. На следующем шло крикливое местное ток-шоу, и во всей этой галдящей толпе Джо не увидел ни одного другого лица. Только Его.
Тогда вице-президент нажал красную кнопку. Вместо того чтобы выключиться, телевизор показал чёрно-белый ядерный взрыв. Поверх возник красный титр: «Remember Hiroshima&Nagasaki».
— Да что тут, мать твою, творится?! — воскликнул Байден, снова и снова тыкая красную кнопку пульта.
Взрыв исчез, но на вице-президента снова глядел Его немигающий лик.
Байден подбежал к тумбе и вырвал вилку из розетки. Влад исчез.
Но, как показалось Джо, не сразу. Растворился постепенно. Последней развоплотилась тонкая шпионская улыбка ненавистных губ.
— Проклятье, — выдавил вице-президент величайшей в Мире страны и пошёл чистить стучащие зубы.


● ● ●






Глава 17


Савелий прибыл в назначенные 18:00.
Вика открыла дверь и впустила его в свою квартиру. Он спросил, нужно ли разуться, она покачала головой и, храня скорбное молчание, повела его по тёмному коридору.
Комната была без окон. Её едва освещала старая люстра, в которой из пяти лампочек тускло светили только две. Кровать, стоявшая изголовьем к стене, противоположной двери, сразу обращала на себя внимание, потому что была наглухо завешена импровизированным балдахином. Что творилось внутри, разобрать было невозможно.
Савелий бросил рассеянный взгляд на стену слева и невольно отшатнулся — на него взыскательно и укоряюще глядели лики легендарной бабы Леры. Похоже, вместо обоев хозяева использовали все доступные им портреты правозащитницы. Приглядевшись, Савелий заметил, что несколько портретов (фотографии из газет и журналов) повторялись.
Захотелось посмотреть на правую стену. Там были расклеены в шашечном порядке академики Сахаровы и Елены Боннер.
Хозяйка квартиры заметила интерес посетителя и обыденно пояснила:
— Очень сильный сдерживающий фактор. Иначе начинает биться о стены. У нас даже на полу...
Савелий опустил взгляд и увидел множество одинаковых Солженицыных. Строгих и неполживых.
На потолке тоже были Александры Исаевичи.
— Только так можно защитить Лию, только так, — печально промолвила Вика.
— Как же обошлись без Людмилы Михайловны Лексеевой? — спросил Савелий.
— Окстись! — гневно воскликнула хозяйка. — Она же ещё жива!
Савелий хлопнул себя по лбу.
— Как же я не догадался! Прости!
В комнату вошли три... монахини, решил Савелий. Во всяком случае, они были в длинных рясах. Но внимание Савелия сначала привлекли разноцветные балаклавы, надетые на головы «монахинь».
— Сейчас будет проведён обряд изгнания, — шёпотом пояснила Вика, деликатно увлекая Савелия в сторонку, поближе к Сахаровым.
«Монахини» с ритуальной неторопливостью проследовали к кровати, торжественно замерли.
Наступила полная тишина.
Из-за балдахина донеслось нервное шевеление и сдавленное бормотание.
— ...в сортире!.. — только и расслышал Савелий.
Две «монахини» отмерли. Подошли к занавеси, отодвинули её к стене.
Пациентка таилась в густой тени, рассмотреть её не было никакой возможности. Что-то шевелилось, кто-то шипел какие-то невнятные слова о вертикали власти, но кроме синюшной ноги, торчащей из тьмы и шевелящей пальцами, Савелий ничего не различил.
«Монахини» отступили на шаг, снова застыли на несколько долгих секунд, потом средняя кивнула, и они разом сорвали с себя длинные плащи, которые Савелий сначала принял за рясы.
Оставшиеся в одних балаклавах три женщины красотой тел не блистали, однако в молодом организме Савелия что-то плотское шевельнулось-таки. А под сенью балдахина наоборот всё словно умерло. Только ступня напряжённо сжала пальцы в подобие кулака.
Синхронный взмах трёх обнажённых ног — и начался молебен:
— Богородица, Дево, Пу[censored] прогони, Пу[censored] прогони, Пу[censored] прогони! Чёрная ряса, золотые погоны, все прихожане ползут на поклоны, призрак свободы на небесах, гей-прайд отправлен в Сибирь в кандалах. Глава КГБ, их главный святой ведёт протестующих в СИЗО под конвой, чтобы Святейшего не оскорбить, женщинам нужно рожать и любить. Срань, срань, срань Господня! Срань, срань, срань Господня! Богородица, Дево, стань феминисткой, стань феминисткой, феминисткой стань!..
Голоса «монахинь» звучали, как три бешеных сверла. Слова исторгались из-под балаклав, тяжёлые и острые, будто осколки хрусталя.
Кровать заходила ходуном, и сиплый вопль пациентки поразительным образом вплетался в отсутствующую мелодику молебна.
— Церковная хвала прогнивших вождей, крестный ход из чёрных лимузинов, в школу к тебе собирается проповедник, иди на урок — принеси ему денег! Патриарх Гундяй верит в Пу[censored]. Лучше бы в Бога, сука, верил, пояс девы не заменит митингов — на протестах с нами Приснодева Мария! Богородица, Дево, Пу[censored] прогони, Пу[censored] прогони, Пу[censored] прогони!
Ложе болящей оторвалось от пола и зависло, качаясь, в полуметре. Одна лампочка лопнула, вторая отчаянно моргала, люстра вращалась, словно маятник Фуко.
— Смотрите!.. — воскликнула Вика, показывая трясущимся пальцем на противоположную стену.
Савелий с трудом оторвал взгляд от парящей кровати и проследил за Викиным перстом.
Все портреты Валерии Ильиничны плакали кровью.
— А-а-а-а!!! — синхронно завизжали «монахини».
Завизжали так, как кричат женщины, увидевшие огромного паука. Но паука нигде не было. Оказалось, что этот вопль — часть молебна, крик оборвался, и вновь зазвучало:
— Богородица, Дево...
В комнате стало нестерпимо жарко, кровать тряслась с запредельной частотой, Вика закусила руку и огромными от ужаса глазами смотрела на происходящее.
Савелию захотелось по маленькому...


● ● ●






Глава 6


— Жидковато истерят, — с порога заявил следователь Комов, увидев, как на экране телевизора с привычной монотонностью идёт невнятный «Дождь». — Я думал, вой по погибшей будет громче. Сдуваются.
Стажёр Пыжов угукнул и выключил телек.
Откуда появился зомбоящик в кабинете Комова, не мог сказать и сам хозяин. Кажется, конфискат. Или вещдок. Или ещё как-то завёлся.
— Вот скажи, стажёр... — Следователь сел на краешек своего стола. — На кой ты смотришь эту хрень? Может, ты толераст?
Пыжов зарделся.
— Не, ну вы вообще... Скажете тоже! Я чтобы знать, что там у них творится...
— Да, — протянул Комов. — Охмурили ксендзы... Может, ты и «Неновую газету» почитываешь? Латуниной портрет не висит над кроваткой? Не грезишь ли о ночи любви с Абзац?
— Нет, конечно! — Возмущению стажёра не было никакого предела. — А «Новую» иногда...
— И не затягиваясь, ага. Ладно, не дрейфь, противник кровавого режима, я тебя не выдам.
Комов рассмеялся, а обиженный стажёр пробурчал:
— Ну и шуточки у вас, товарищ следователь...
Товарищ следователь встал, прогулялся к тумбочке, включил в розетку электрочайник. Вернулся на рабочее место.
— Товарищ... — передразнил Комов. — Про тамбовского волка даже не буду. Тем более, ты как раз оттуда понаехал... Какие ж мы товарищи? Мы с тобой как крыжовник и гидролиз.
— Не вижу никакой связи... — озадаченно пробурчал Пыжов.
— Вот именно, никакой! — рассмеялся следователь. — Ладно, пошутили и хватит. Что у тебя по рылам с камеры?
— Да там только одно было, и то кавказское. Никто из продавцов его не опознал. Дворники тоже. Один ещё и на смех меня поднял. Говорит, мол, Сталин это, молодой человек, стыдно не знать. Ржут, стоят. Даже таджики.
Комов усмехнулся.
— А что, похож. Я тоже заметил. Ты-то совсем не знаешь ничего, молодо-зелено. Кто такой был Менжинский?
— Преемник Дзержинского.
— Зачёт! Что по второму?
— Ещё глуше. Кто угодно мог быть. Сумочка в окрестных ломбардах не всплывала.
Следователь побарабанил по столу пальцами.
— Отрицательный результат — тоже результат.
У стажёра зазвенел мобильный.
— Да... Готово? Сейчас зайду! — Он повесил трубку (хотя как можно повесить трубку на мобильном?). — Технари видео со второй камеры сделали!
Повисла пауза. Возбуждённый Пыжов смотрел на хмурого Комова, хмурый Комов смотрел на возбуждённого Пыжова.
Наконец, следователь спросил вкрадчивым шёпотом:
— И чего сидим?
Пыжов сорвался с места, а Комов неторопливо достал из тумбочки стакан в подстаканнике, зарядил в него пакетик чая и пару ложечек сахара и отправился к закипающему чайнику.
Через пятнадцать минут следователь и стажёр приступили к просмотру видео.
Ещё через пять они молча таращились на потемневший экран.
— Вряд ли это монтаж, — пробормотал Пыжов.
— Конечно, нет. Наши с уликами не шутят, — сухо сказал Комов. — Вот что, пойдём-ка в кабак.
На улице шёл тёзка оппозиционного телеканала. Ветер похлёстывал прохожих по щекам, люди смотрели мокрыми сычами, веселью места не было.
Эта погодная встряска помогла Комову и Пыжову прийти в себя.
Миновав пару домов, они спустились в подвал. Там испокон веков размещалась стрёмная тошниловка с кухней, опасной, как жизнь гея в Чечне.
Внутри было уютно и полумрачно. Играл ненавязчивый лаундж.
— Привет, Стас! — с порога крикнул Комов худому лысому бармену с глазами навыкат.
Тот помахал из-за стойки, дескать, привет.
— Садись, стажёр, — пригласил следователь спутника за столик на двоих, стоявший в удобной нише.
...Спустя час они порядком укушались.
К разочарованию Комова, стажёр пить не умел. Пыжов давно поплыл и глядел на мир осоловевшим взором.
— Наверное, это мистика какая-то, — сказал следователь, обращаясь скорее к тарелке остывшего борща, нежели к Пыжову, но ответил именно стажёр:
— Наверняка. Такое только в кино бывает... Давай... те, выпьем?
— Золотая мысль!
— «Очень много в наши дни неопознанной фигни», — процитировал Комов, выпив и закусив.
Пыжов не знал частушку. Очень скучный собутыльник, в очередной раз уверился следак. И тут стажёр слегка реабилитировался:
— Я педер... перед... передачу смотрел. Только вчера. Ну, или неделю назад. Не раньше. Там, в общем, вообще сказали, что у америкосов есть тайная программа про космос.
— Типа «Наука 2.0»?
— Не знаю. Как называется, не говорили. В общем, типа оружие космическое. — Пыжов произвёл некий набор жестов, которые были призваны то ли пояснить непростую ситуацию в космосе, то ли обозначить небесные тела в их сложном взаимодействии. — Тут же у нас как? Ядерный щит. Гарантированный ответный удар, если что. То есть, открыто же не повоюешь, да?
— Да. Не повоюешь, — подтвердил Комов.
— Они придумали поэтому гриб... тьфу!.. гибридную войну. Концепцию. Ну, чужими руками. Типа как на Украине или ИГИЛ это. Ну, которое террористическая организация, запрещённая в Российской Федерации.
— Надо же, ни разу не запнулся! — не смог не изумиться следователь. — Вколотили СМИ в тебя эту формулу по самые гланды.
— При чём тут гланды? — Стажёр не расслышал всей фразы и отмахнулся от неё. — Мягкая там сила ещё. В общем, шатают нас по-всякому. Но мы крепчаем, ведь так же?
— Так.
— Поэтому они решили, сверхсекретно разумеется, создать такое оружие, которое как бы само.
— Климатическое?
— И климаксичес... тьфу, блин. Климатическое тоже. Но я про другое. Ну, то есть, не я, а по телевизору. Они рассчитывают траектории астероидов и их взрывами кор-рек-ти-ру-ют. Корректируют. — Пыжов перевёл дух. — Работа тонкая, суперкомпьютеры считают всё там, и так далее. А они будто научные модули к Сатурну или на Марс, а хрен тебе, не к Сатурну. И вот этот, который в Челябинске... Он ведь неслучайно. То есть, повезло, что они промазали. Не такие уж они супер, да?
— Да-а-а... — протянул следак. — Конспиролог ты, каких поискать.
Зазудел виброзвонком телефон Комова. Следователь поднял его со стола, посмотрел на светящийся экран.
— О, начальство. Подождёт.
Он отложил телефон и разлил по рюмкам водку. Произнёс тост:
— За здравомыслие!
Выпили.
Пыжов вовсе начал клевать носом.
— Эй, боец! — окликнул его Комов. — Не спать! Ты флешку с собой взял?
— Какую? Ах, флешку! Взял... кажется...
Стажёр принялся неуклюже рыться в карманах, выкладывая на стол их содержимое. Флешка показалась на свет в первой же горсти, вместе с замызганным носовым платком, но Пыжов не заметил её и продолжил изыскания.
Комов с умилением понаблюдал за стажёром, затем взял флешку и положил себе в карман. Стажёр не ослаблял накал поиска.
— Что ищешь-то? — поинтересовался Комов.
— Э... Блин...
Пыжов растерянно посмотрел на следователя.
— Сейчас мы тебе такси закажем, — с досадой произнёс Комов, мысленно скорбя о слабом молодом поколении: с такими ни водку пить, ни преступников ловить. [...]
Проснулся следак в три утра. Так бывало всегда, когда он пил водку. Не спалось. Во рту царила помойка, голова болела какой-то уныло-безысходной болью. Комов произвёл рекогносцировку и выяснил, что лежит дома, в зале, на диване. В трусах и майке.
Стараясь не разбудить жену и сына, встал, умылся и почистил зубы, затем заперся на кухне и поставил чайник.
Посидел на холодном стуле, ощущая, как тело покрывается гусиной кожей. Вернулся в зал, нашёл одежду, достал из кармана флешку. Сгрёб ноутбук, прокрался на кухню.
Чай согрелся, загрузился комп. Комов воткнул флешку куда следует. Ноутбук тихонько пожужжал, потрещал и выдал сообщение: «Диск не отформатирован. Отформатировать?»
— Ах ты, ж[...]


● ● ●






Глава 483


«С какой стати Украинская Правая Аненербе могла возникнуть под руководством такого эпического кретина, как Андрiй Володимирович Патрубiй?!» — этот риторический вопрос Петро Перший задавал себе не менее двух раз в день, а иногда и чаще.
Ответ был прост, как морзянка: УПА была основана той группой западных кураторов, чьим проводником на Батькивщине был именно он, Патрубий.
Президент незалежной ненавидел Патрубия. Он ненавидел и Афакова, и Трупчинова, и Яйценюка, и остальных марионеток западных кураторов. Себя он тоже ненавидел, но немножко не за это.
Впрочем, двери спецшлюза открылась, и Петро Перший, закутанный в шарф, будто больной ангиной, вошёл в ЗАЛ УПА — Золотое Астральное Лоно Украинской Правой Аненербе, расположенное на старой, советской ещё военной базе. Разумеется, глубоко под землёй.
Теперь следовало хранить тайну мысли и не расплёскивать праздно помои эмоций. Здешние специалисты-киборги могли легко считать настроения и думки президента и передать кому не следовало бы. «Будь они трижды здоровы», — с нарочитой искренностью подумал Петро Перший. Опытный бизнесмен и политик просто обязан думать одно, делать вид, что думает о другом, а в глубине души (или что там вместо неё) решать вовсе третье.
— Сладкой жизни не оставляешь ты, — скрипуче проговорил вышедший навстречу президенту старец Дорофей.
В отличие от одноимённого кота российского премьер-министра старец Дорофей имел вид нездоровый, неказистый и недовольный. Сухонький высокий старик, сутулящийся и опирающийся на суковатый посох, смотрел цепкими глазками в мутны очи первого лица государства, поводя вострым носом и тряся бородёнкой. Впрочем, тряслась не бородёнка, а нижняя челюсть.
Петра Першего не покидало ощущение, что наедине с собой старец Дорофей бросал ломать комедию, выпрямлялся и становился нормальным (ну, или почти нормальным) мужиком пятидесяти пяти лет. Во всяком случае, досье, которое в своё время легло на стол президента, содержало информацию о том, что до сорока трёх лет Дорофей был вовсе Олександром и вообще не старцем. На Запад, опять же, ездил...
А кто не ездил?
Всё это пронеслось в мозге Петра Першего тихим закоулочком, а генеральная мысль формулировала дежурную радость встречи.
— Здоровеньки булы, старче! — поприветствовал президент Дорофея. — Ослабла защита, сегодня почувствовал серьёзный прорыв обороны.
— Проходи, опора и надёжа. Расскажи.
Старец Дорофей повёл гостя вглубь базы, туда, где можно было присесть в мягкие кресла и выпить настоящей, правильной горилки, закусить верным салом, освящённым УПА.
— Легитимность твоя под вопросом, — страдающим фальцетом поведал старец, когда они уселись в кресла. — И я не про дурацкие выборы. Я про астральный план миротечения.
— Что за план? — недовольно буркнул Петро Перший, подозревая тупое подначивание, но, похоже, ошибся.
— Сложно будет объяснить, — проскрипел старец Дорофей. — Когда происходят серьёзные движения в мире людей, они либо принимаются на вышнем уровне бытия, либо приходят с ним в противоречие. Мне говорили, всё дело в естественности. Скинули Пьянуковича, бежал он, прервалась легитимность. Это с точки зрения закона. А астрал усматривает другие обстоятельства. Перед астралом события имеют иной ответ. Запад нам помог, но изменения, начертанные на судьбе нашего народа, ведут в противоестественное...
— Ты что, продался?! — тихо изумился президент. — Даже ты?!
Старец аж взвился:
— Типун тебе на язык! Западные рептилоиды впустили яд в нашу святую идею, вот я о чём! Только очистительные символы, только Бандера и Небесная Сотня смогут очистить наше дело! Там, на вышнем уровне! В недоступных тебе чертогах!
Оскорблённый старец схватил трясущейся рукой мутную бутыль со столика, налил себе стакан горилки и размашисто его опорожнил. Крякнул. Закусил ломтиком сала.
— То-то же!
Петро Перший молчал.
— Выпей! — предложил старец Дорофей.
— Нет.
— Так чего пришёл-то?
Президент покачал головой:
— Позже. Ты уверен, что можно согласовать, ну, с верхним светом?
— Согласовать. Это тебе не конфетки оккупантам продавать, не бюрократия всякая, не безвизовый режим и не договор об ассоциации с ЕС. Не ссы, пан президент, согласуем! — Старец потряс кулаком перед собственным лицом.
«Я тебе не поссу», — мысленно пообещал старцу Петро Перший и перешёл к делу:
— В общем, твои «кружевные трусики» не действуют.
— Что с ними?!
— Резинка, блин, лопнула! А руну «ПТН ПНХ» враг сложить не дал. Вот, гляди!
Гость развернул шарф, и старец Дорофей узрел круглые лиловые пятна на президентской шее. Теперь старец сидел, будто лом проглотил. Глаза выпучены, бородёнка не дрожит, рот приоткрыт, видно слюну, свисающую с верхних резцов.
Петра Першего даже слегка передёрнуло.
Старец Дорофей резко захлопнул рот, аж зубы щёлкнули.
— Зрада, — прошептал он. — Злочинная...
— Ты как хочешь, но я должен спать, — произнёс президент, чуть подавшись к собеседнику. — Я просто обязан отдыхать. Я не знаю, в дупу долби своих киборгов, обколи их всех тонной наркоты, придумай ещё какую-то руну, блин, «слёзы Нади Савченко» или «коса Тимошенко», но обеспечь, сука, главе государства полноценный защищённый сон!
— Добро, пан президент, — как-то тускло и неэпично ответил старец. — Будет тебе сон, но только будь ласков, приезжай спать сюда. ЗАЛ УПА — лучшая защита. Мы тебя в обиду не дадим.
Петро Перший посмотрел на часы.
— Буду в одиннадцать вечера... — Петро Перший осёкся. — Какой там! Сегодня же наступает Новый год! Значит, буду под утро. Не подведи.
И отправился решать государственные вопросы. Скоро Байден прилетает. А сегодня — рубилово по газу, будь он трижды проклят. Не до Нового року.
Бросить бы всё и улететь. Только куда?!..


● ● ●








Глава 21


Кафе было тихим, как ночь в морге. Слава неведомым официантам: не крутили музыку и не звенели фужерами.
Савелий пил обжигающий кофе и старался не умереть. Он разваливался. Расползался. Дезинтегрировался. Аннигилировал. «Логика реформ» слишком ударила по его организму.
— Да, друг мой, она такая, — печально проговорил Марик, сидевший напротив. — Логика реформ предполагает слом старого миропорядка и обретение нового.
— Но не ценой же жизни, а? — жалобно простонал Савелий.
«Интересно, выблюю этот кофе или нет?» — гадал он. К счастью, рвотные позывы, мучавшие его всё утро, о себе не напоминали. Минута плелась за минутой, Савелию становилось лучше и лучше.
«Никогда больше», — пообещал он себе, когда смог полностью открыть глаза. Свет резал, но терпимо.
Утерев слёзы, Савелий спросил:
— Слушай, Марик, а почему ты в оппозиции? Почему в движении? Зачем тебе эта вся канитель?
— Вот так вопрос, — изумился Марик.
Чувствовалось, что разговор ему неприятен. Растерев затылок, художник-акционист хотел было что-то сказать, но передумал.
— Да ладно, чего ты, — извиняющимся тоном сказал Савелий. — Мне же действительно интересно. У тебя энергии полно, я твои картины видел. Ты же и без этой всей внеклассовой борьбы большой молодец. Не за денежку же ты, в самом-то деле...
— Знаешь, Сава, когда ты этой ночью у меня дома ходил без штанов и несколько часов с кем-то оживлённо болтал по пульту от моего телевизора, я вопросов не задавал, — сказал Марик. — А ведь я догадываюсь, с кем.
— Я его называл?
— Называл.
— Такого, как лидер, полного сил!!! Такого, как лидер, чтобы любил!!!.. — заорало из колонок.
Всё-таки включили радио гарсоны штопанные.
Савелия вывернуло прямо на стол.
...Они шли по холодной улице, и Марик деликатно поддерживал качающегося Савелия. Дул пронизывающий ветер. Савелий его приветствовал. Казалось, леденящие потоки воздуха выдувают из пор последние молекулы яда. «Никогда больше!» — повторял, как мантру, Савелий.[...]


● ● ●








Глава 660


Такой глубокоуважаемый источник, как Википедия, пишет: «Богемская роща (англ. Bohemian Grove) — место отдыха площадью 11 кв. км, расположенное по адресу 20601 Bohemian Avenue, в городе Монте-Рио, Калифорния. Она принадлежит частному мужскому клубу искусств, известному как Богемский клуб, который находится в Сан-Франциско. Ежегодно в июле, начиная с 1899 года, сюда приезжают самые влиятельные люди мира, чтобы провести двухнедельный летний отпуск. В Богемском клубе много людей искусства, особенно музыкантов, а также высокопоставленных деловых лидеров, правительственных чиновников (включая американских президентов) и издателей СМИ. Исключительной особенностью клуба является то, что очередь в члены клуба — около 15 лет. Члены клуба могут пригласить в Богемскую рощу гостей, которые, в свою очередь, будут тщательно проверены. Эти гости приезжают со всех концов Америки и других стран мира».
Помимо слухов о гомосексуальных оргиях, которые там устраиваются, известно, что «отпускники» участвуют в сатанинской церемонии «Кремация гнетущей заботы». Посвящённое Молоху действо разворачивается у статуи совы, в процессе сжигают чучело человека.
Злые языки говорят, что на ещё более засекреченном уровне церемонии в жертву приносят и настоящих людей. Молох любит детишек.
Хотя официальным девизом Богемской рощи является «Пауки, плетущие паутину, сюда не приезжают», тасуются там именно те, кто и сплести горазд, и за ниточки подёргать умелец.
Из людей, живущих на постсоветском пространстве, в Богемской роще были единицы. Например, там однажды побывал старец Дорофей (на тот момент совсем не старец). Однако он почти ничего не видел, так как его все три дня пребывания подкармливали наркотиками и приходовали в зад. Этот эпизод своей биографии директор УПА (сокращённо ДУПА) старается не рекламировать.
В любом случае, он получил-таки нижайший градус посвящения, хотя его ранг ни в какое сравнение не шёл с градусом того же Патрубия или Яйценюка.
Но речь вовсе не о них, не о горемыках Незалежной. Речь о каменном истукане, выглядящем, как сова. Разумеется, это совсем не сова, а замаскированный образ Антихриста. Конечно, каменная «сова» — его храм. Безусловно, Богемская роща — место культовое и энергетически насыщенное, энергия его черна и гнусна, потому что возгоняется противоестественными способами, и свальный мужеложеский грех — едва ли не самый безобидный из них.
При «сове» подвизается свой «старец Дорофей». Это жрец высочайшего градуса посвящения и бронебойной ментальной силы. Имя его сокрыто не только от профанов, но и от большинства вождей мировой закулисы. Мало кто из июльских «отпускников» его видел, а если и видел, то принял за представителя обслуживающего персонала. Некоторых, кто заставал жреца за важным разговором, приходилось погружать в гипнотический сон и стирать воспоминания об услышанном и увиденном.
Когда-то жрец был довольно заметной медийной фигурой, но служение потребовало от него «внезапно уйти из жизни», и люди весьма удивились бы, если бы узнали, что он жив и здоров, как Ваал. А уж как бы удивилась Кортни...
[...]
...Был ноябрь — время, прошлый июль давно отгремел, а будущего ещё следовало дождаться. Погода капризничала, жёлтые и красные листья облетали, падали и промокали, постепенно становясь мерзкой жижей. Ветер и дождь делали своё дело. По меткому выражению одного из членов клуба, голышом по лесу не побегаешь.
В такие периоды к жрецу наведывались сильнейшие мастера братства, и паутина плелась особенно крепко. Той ночью, когда жрец увидел странный сон, никого из посвящённых ближнего круга в Богемской роще не было.
И видел жрец, что сумасшедшие русские сняли кино за миллиард своих смешных рублей, и в этом кино они лепили образ своего главного, да-да, ненавистного Влада, но он почему-то был патлатым и жил за тысячу лет до сегодняшнего дня.
И выбирался Влад из грязи в князи, и поднимал Влад народ свой из руин и забвения, и давал ему свет надежды, который приходит в этот мир через Христа. Противоречив и мягок был Влад, но крепкая внутренняя вертикаль небесной власти угадывалась в этом своенравном варваре, хотя съёмочная группа переусердствовала-таки с маскировкой.
И не понял жрец этого всего, впрочем, как и многие россияне, а наверняка и сами создатели фильма.
Никогда ещё в своих снах верховный жрец Молоха не смотрел кино, тем более, на русском языке. И никогда ещё не попадал он в ужасное положение, в котором очутился под самое утро.
Князь Влад, прошедший через массу непонятных жрецу событий, вдруг посмотрел прямо ему в глаза, и жрец чётко почувствовал: его видят.
— Что же ты, гнида, нам гадишь? — с упрёком спросил уставший Влад, и в следующее мгновение жрец со всей полнотой ощутил, что его не только видят, но и бьют прямо в лицо.
С криком проснулся жрец и обнаружил в кровь разбитый нос и ещё — весьма постыдную влагу в штанах.
Нос оказался сломан, а кровь из лопнувших капилляров попала в слёзные протоки, и жрец с ужасом увидел в зеркале собственные алые слёзы.
Уняв кровь, тщательно отмывшись и переодевшись, он вышел на холодный утренний воздух, чтобы убедиться в том, что мир остался прежним. Придя к статуе совы, жрец испытал самую мощную волну ужаса: глаза каменной «птицы» тоже кровоточили.


● ● ●








Глава 706


Несильным зноем тёк будний июльский полдень. Подмосковный городок замер в провинциальном оцепенении, будто изумлённая дальняя царицына родственница.
Восьмидесятиквартирный дом брежневской застройки состоял из серого кирпича и был начинён людьми разных жизненных путей и одинаковой судьбы.
Пустые глазницы редких спутниковых антенн слепо таращились в небо, а одинаково застеклённые балконы выглядели, как типовая бюджетная современность, налипшая на советское наследие.
Подъезды смотрели на север. Перед домом росла пара тополей, и казалось, что он, словно толстый мультипликационный герой, тщетно норовит спрятаться за этими деревьями.
Возле дома, на крашеных автомобильных покрышках, наполовину врытых в бесприютную землю, сидели люди потерянного положения в количестве трёх мужчин. Они говорили необязательные слова и плевали себе под ноги в то время, пока их организмы ждали алкогольных вливаний. Былая острота умов сточилась о камень порока, и мужчины, которые должны были бы, по милому народному выражению, соображать на троих, попросту тупили.
Неподалёку, в песочнице, играл сын судебного пристава и поварихи Данилка, поэтому мужчины старались ронять слова брани негромко.
На бывшем газоне теснились машины, кривая детская ракета арматурилась ввысь, а невдалеке ржавела побитая жизнью беседка.
Осеннее солнце изливало свой прощальный свет на эту привычную воскресную картину.
— Пиханный ты в рот... — вымолвил один из мужчин, уставив мутные глаза в небо.
Он стал заваливаться навзничь, и его спутники тоже посмотрели ввысь.
Два рта успели раскрыться в поражённом вдохе, а сосредоточенный Данилка почти достроил песчаный кулич, когда метеорит врезался в дом, и был взрыв, и не осталось ни дома, ни полупьяной троицы, ни Данилки.


● ● ●








Вместо предисловия. От автора


Теперь, когда я точно узнал, что не успею дописать эту странную рукопись, начатую с конца, а если и успею, то не смогу её передать в верные руки, я решился набросать короткую записку приговорённого. Записку к тебе, мой возможный неизвестный мне читатель.
Ниже будет пролог, да не один, а у каждой части. Толпа героев, всполохи событий и прочая беллетристическая бязь. Леденящее, потешающее, развлекающее... Но это позже. Сейчас просто выслушай.
В нашем мире всё не то, чем кажется. Волки в овечьих шкурах прикидываются зябликами, проливающими крокодиловы слёзы. Отцы народа оказываются его блудными сыновьями. Бессильная ярость, проливаемая на портрет ненавистного, только укрепляет его силы.
Я видел, как вожди настоящего протеста позорно его слили, потому что они оказались ненастоящими вождями, поддельными. Эти люди сосали две сиськи. В первой было кислое молоко пропаганды страха — вечного тридцать седьмого года. Во второй — глубоко на генетическом уровне совковая жидкость, полученная при размачивании нафарцованных джинсов контрабандной колой с добавлением фастфудовой котлеты в булке.
В правом полушарии куриных мозгов этих колоссов на глиняных ногах плескался лютый ужас, хотя их никто так и не взял в оборот по-настоящему. В левом полушарии они взрастили антихристову арифметику так называемой американской мечты, которая в девяностых двадцатого столетия приобрела у нас вид столь же гротескный, как моё к вам обращение. Большой хапок. Конвертация власти в деньги. Пассивный доход. Тёплая судьба хомячка-рантье. Вот грани этого ложного кристалла, который рассыплется, стоит только потревожить его легчайшим щелчком здравого смысла!
И эти люди говорили нам, какого цвета ленточки надевать... Труженики конвертации власти в деньги, начавшие конвертировать власть раньше, чем её получили... Позорники...
Но мы, мы — настоящие рядовые этой неудавшейся революции достоинства! Куда мы смотрели? Какая хельсинкская ведьма отвела нам глаза? С глубокой любовью и скорбью посвящаю я это повествование, точнее, эту попытку к повествованию, тем, кто сохраняет твёрдость духа и продолжает носить кандибобер толерантности, зная, что это не только нелепо, но и кто-то же должен его нести!
Милые мои, не ждите боевых трансгендеров либерализма на квадрокоптерах госдепа! Никто не даст нам избавления. Сами, всё сами...
Впрочем, вероятный мой незнакомый читатель, не утруждайся пониманием этого спонтанного выброса авторской горечи, ведь цель моя не в том, чтобы испугать и запутать тебя, а в другом. Я обязан сказать несколько вещей, без которых моя повесть не приведёт к полному пониманию.
Первое. Воспринимай этот текст как весточку из параллельного мира, потому что это именно она.
Второе. Не верь тем, кто скажет тебе, что часть моей повести или вся она утеряна. Я делаю десять списков, хоть один да переживёт охоту.
Третье. Есть ключ к пониманию этого текста. В Петербурге, возле памятника Екатерине Второй, если встать спиной к Потёмкину-Таврическому, сделать семь метровых шагов, потом развернуться к публич...
[К сожалению, здесь лист оборван. Честное слово! — прим. составителей]


● ● ●








КНИГА 1. ПРОЛОГ


Дождь шёл до позднего вечера, и теперь воздух был холоден и влажен, как рукопожатие смерти.
Популярный продюсер и ведущий, в очень узких кругах известный как агент Беня Диктор, зашёл во двор дома, где снимал квартиру для встреч с соратницами по борьбе. Курчавые волосы развевались на ветру, создавая в свете полуночного фонаря этакий нимб вокруг умной головы. Звук шагов гулко метался по каменному колодцу двора и умирал где-то в грязных тёмных арках.
Оказавшись на самом освещённом участке двора, и не дойдя до подъезда пяти шагов, Беня Диктор встал как вкопанный: что-то было не так.
То ли странный шёпот из неосвещённых углов... То ли громкий щелчок за спиной... Не показалось ли?..
Беня оглянулся.
Никого.
Он мысленно ругнулся на свою мнительность и сделал шаг к подъезду.
Вернее, попытался.
Нога не оторвалась от грязного асфальта.
В тревожном изумлении Беня посмотрел под ноги. Ну, лужа. Неглубокая. А рядом тюбик. Жёлто-чёрный. Клей «Момент»? Вы это серьёзно?!
Беня попробовал поднять другую ногу.
Никак.
Он повторил, предприняв значительное усилие.
Глухо.
— Да что ж ты!.. — Он чуть присел и наклонился вперёд и изо всех сил рванул правую ногу вверх.
Она взмыла, не встречая никаких препятствий, и Беня стал заваливаться назад.
Оставалось сгруппироваться и попробовать упасть помягче, но Беня был немолод. К тому же подошва левого полуботинка не отклеилась от асфальта, и в стремительном процессе падения Диктор с жестоким хрустом вывихнул коленный сустав.
Боль настигла его, когда он ещё падал. Мысли о безопасном касании с асфальтом мгновенно испарились, он со всей дури ударился о твёрдую поверхность и приложился головой.
Когда к Бене вернулось сознание, он обнаружил себя в той же луже клея. Отвратительный ацетоновый запах лез в ноздри. И немудрено — Диктор лежал полуничком, левая половина его лица была погружена в грязево-клеевую массу.
Слишком много для одного тюбика...
Беня попробовал пошевелиться.
Боже, он полностью приклеился!
Сырость в ухе была бы нестерпимой, если бы не адская боль в голове.
— Мммм, мммм! — попробовал позвать на помощь Беня.
Губы тоже оказались заклеены проклятой жижей!
Диктор инстинктивно упёрся ладонями в асфальт. Это привело к ещё большим проблемам — теперь в плен попали и руки.
Он отчаянно дёрнулся. Бесполезно, только обострилась головная боль. Поплыли несуществующие звёздочки. Сознание опять завалилось за край.
Снова вынырнув из забытья, Беня долго не мог сфокусировать взгляд. Ещё бы, очки-то куда-то улетели при падении... Наконец, он настроился на жёлто-чёрный объект.
Тюбик.
«Момент».
А под названием кто-то дописал маркером: «Истины».
Момент, сука, истины, да?!
По луже прошла маленькая волна. Затем вторая.
Перед беспомощным Беней прямо из клеевой грязи стала медленно расти странная горка. Как во втором «Терминаторе», абсолютно неуместно вспомнилось Диктору.
Надеясь на спасение, он попробовал найти взглядом хоть что-нибудь.
Окно цокольного этажа.
У людей работал телевизор.
Телевизор, как нарочно, показывал заставку. Чёрными здоровенными буквами на красном фоне. «Рука кремля». И силуэт ельцинского преемника...
Над заставкой возникла тень зловещей пятерни.
Точнее, пятерня появилась перед Бениными глазами.
А затем эта рука накрепко прижалась к его лицу. Приклеилась. Въелась.
Ни вздохнуть, ни закричать.
Неужели — всё?!..
— Эй, пьянь!
Дворник, подошедший через пять минут, наклонился над Беней Диктором.
Потыкал пальцем в плечо.
— Нажрутся же, — с оттенком зависти пробурчал дворник.
Он легко перевернул Беню на спину.
Слишком синее лицо, слишком тёмные губы.
— Мать моя женщина... — прошептал дворник, крестясь и пятясь. — Жмур!


● ● ●








Глава 666


Вася сидел на крыше, курил и глядел на ночной город. Васе хотелось секса. Секса у Васи не было и, похоже, не предвиделось.
Вася редко думал о Вике. Вика — анорексичная барышня двадцати шести лет — не имела сисек и была немила на лицо. Васе нравилась Маша. У Маши было всё: и сиськи, и жопа, и симпатичный фейс.
Но Машу шпилил Савелий. Странный этот Савелий. Какой-то он не из тусовки, но всем нравится. Как печеньки Нуланд, блин.
Вася сплюнул в тёмный провал двора.
Ещё была Надя, но Надя редко зависала на «явочной квартире». Зато там постоянно зависала Маша. Ещё бы, квартира-то Машина...
Интересно, что будет, если заявиться к ней завтра, а не сейчас, в час «Ч»? Вина с собой захватить...
— Не выгорит, — раздался за его спиной едкий голос.
Вася вздрогнул и обернулся.
Мужчина стоял слишком близко. Плохо.
Мужчина оказался Леонидом. Уже лучше.
Хотя от этого маньяка...
— Не ссы, Маруся, я Дубровский, — сказал Леонид, закуривая. — Солдат ребёнка не обидит. Если я замыслю убийство невинной овцы, то выберу более подобающие обстоятельства и декорации. И жертву другую.
Вася не любил Леонида. Леонид был трепло. Это трепло писало стихи различной степени рукопожатности и свободолюбия. В силу своей неопытности Вася не мог выразить главную тайну Леонида, зато на уровне эмоций он чувствовал господина поэта пустым балагуром и каламбуристом, который просто применяет свою не очень-то и остроумную трескотню к удачно подвернувшейся теме «кровавого режима».
Вершиной дарования Леонида Вася полагал частушку:

Этот мелкий василёк
С вяленькой головочкой
Мне напомнил писюлёк
Невесёлый Вовочкин...


Но потом выяснилось, что частушка написана давно, притом в адрес вузовского одногруппника, а отнюдь не... Вася был крайне разочарован, и только очередная едкая находка смогла слегка реабилитировать Леонида в его глазах. Такой находкой оказалась фамилия Тупин, образованная ясно из чьей.
Борода этой шутки уходила корнями в начало тысячелетия, но Васе никто не рассказывал, поэтому у Тупина оставалось пока авторство Леонида.
Остальные же его экзерсисы вроде «Мы, словно братья Каломазовы, мы, словно бесы Достоевского!..» оставались вне Васиного понимания.
— Чё пришёл? — неласково спросил Вася, слезая с парапета.
— Ты свалил, Маша волнуется, — ответил Леонид.
— А ты у неё на побегушках, что ли?
— Типа того. Пока Савелия нет. — Леонид ухмыльнулся и препошло подмигнул Васе.
Ну, конечно. У Маши отношения с этим ботаном Савелием, а Леонид пристроился в очередь. Значит, на безрыбье и Надя щука та ещё...
— Пойдём, рыцарь сопротивления. — Леонид щелчком отправил в полёт едва начатую сигарету.
Красный огонёк проследовал туда, куда чуть не сверзился Вася.
Соратники в шпионском молчании двинулись на явочную квартиру.
Леонид оказался расторопней, а Вася замешкался в прихожей, воюя со шнурком на правом ботинке.
В дверь постучали.
Вася открыл. На пороге стоял Савелий. Если честно, то Васе Савелий и нравился, и не слишком-то. Во-первых, он шпилил Машу... Вася поймал себя на мысли, что ходит по кругу. Ну, да. А ещё Савелий реальный ботан, диссер какой-то пишет. Почти хипстер, блин.
— Что новенького? — спросил Савелий, входя.
Ладно, пора было начинать розыгрыш, придуманный Мариком. Вася отшатнулся, постаравшись изобразить ужас на лице.
— Ты чего?! — прошептал Савелий.
— Да так, показалось...
Стараясь не заржать, Вася отстранил от входной двери Савелия, затем выглянул на площадку, якобы проверить, всё ли спокойно, но на самом деле он просто боролся с предательской улыбкой. Запер дверь и поспешил в комнату.
Там его ждали соратники по ячейке.
— Всё сделал? — беззвучно спросил Марик.
Вася жестом показал, мол, всё океюшки.
Все приготовились, но Савелий не спешил на сцену. Даже в уборную зашёл.
Наконец, жертва розыгрыша явила себя публике.
— Да, действительно, — сказала Маша. — Вылитый тиран!
— Вы о чём? Розыгрыш какой-то, что ли?
— Савелиус, ты только не волнуйся, — играя едва сдерживаемую тревогу, произнёс Альберт.
— А я и не волнуюсь. Из меня он, как из тебя пуля.
— Ты это... Подойди к зеркалу, — посоветовал Вася.
Альберт, Марик, Маша, Леонид и Вика закивали. А слишком взвинченный Стив, казалось, лишится головы от усердия, проявленного при кивании.
Савелий шагнул к серванту, глянул в зеркало. Повернулся и, не скрывая гнева, крикнул:
— Да идите вы в жопу!
Все принялись покатываться и тыкать в Савелия пальцами. Ржал и Василий, больно рожа потешная получилась у разыгранного товарища.
Потом смех вдруг оборвался, и Вася поймал себя на том, что гогочет в абсолютной тишине. В гробовой.
Маша прошептала:
— Ой, что это с ним?!.. Боже мой!..
Вася ощутил полный паралич тела, мгновенное онемение и превращение в бревно. Его разум испытал жесточайшее давление — нечто тёмное захлестнуло его суть и перехватило управление телом! Отчаянная попытка прийти в себя окончилась полным поражением. Васино самосознание забилось в дальний уголок и притихло в стальных клещах ужаса.
Новый хозяин тела распрямил плечи, иронично улыбнулся:
— Я вас предупреждал, что вы замучитесь пыль глотать?..


● ● ●








Глава 108


Фамилия у Леонида была Коровкин. Не лучший вариант для оппозиционного поэта в наши дни. Леонид чётко осознавал, что на фоне Дмитрия Бычкова, этого круизного лайнера свободомыслия, Леонид Коровкин будет выглядеть ржавой баржей эпигонства.
Меж тем, устремления поэта отличались ясностью и однозначностью — он хотел глаголом жечь кровавый режим. В блокноте Леонида, прямо на форзаце, было начертано:

Я готов шатать режим,
Только вот очко «жим-жим»...


Вписаться в оппозиционную тусовку Леониду помог случай.
Парень завёл аккаунт в одной из бесплатных графоманотек рунета и поливал ненавистную власть рифмованным потоком колкостей.
Конечно, возникли трудности с псевдонимом. Сначала Леонид хотел назваться Коровьевым, но Коровьев был из свиты, а не королём. Поэту не пристало желать места у трона. Поэт должен занять сам трон! Как царственный Северянин, как презренный Маяковский! Поэтому Леонид подписал свой сайт просто именем и римской цифрой один. Леонид I. Как царь Спарты.
И всё заверте...
Конечно, Леонид Коровкин не походил на сурового воина, он был слишком рахитичен для спартанца. Но интернет — прекрасное место, где любой гадкий туалетный утёнок может принимать образ прекрасного чёрного лебедя.
«И снилось мне, что Ленин встал из склепа. Ко входу подогнали броневик. А я во сне барахтаюсь нелепо, как в тексте постмодерна большевик...» — писал Леонид I, и благодарные читатели охотно лайкали.
Конечно, лайкали, в основном, девушки. Девушки вообще любят всё лайкать.
Однажды Маша в каком-то диспуте рассказала Леониду, что женские сердца якобы бьются быстрее мужских. Если это правда, то понятно, откуда у девиц столько лишних лайков.
Важным оказалось другое — локальная популярность поэта-правдоруба так бы и осталась локальной, если бы его не заметил художник-акционист Марик. Леониду и в голову не могло прийти, что Марику скинула ссылку на его сайт какая-то сожительница не по лжи.
Могла бы и не скинуть. Могла бы и не Марику, а какому-нибудь менее чуткому соратнику. Тогда Леонида не подхватила бы волна, не понесла навстречу грозным утёсам кровавого режима.
Так или иначе, Марик прочитал, оценил и разглядел. Через неделю Леонид уже бухал с акционистом и старым диссидентом духа Альбертом — мировым таким мужиком, как виделось поэту.
«Шум и гам в этом логове близком, и всю ночь напролёт, как маньяк, я читаю стихи активисткам, с либералами жарю коньяк!..» — в алкогольном полузабытьи писал на сайт Леонид, и девушки сыпали виртуальные сердца к его ногам.
Из компьютера на явочной квартире (это была Альбертова «однушка») постоянно лилась разная музыка. «Но вот чувствую я, это конец, — откуда-то из начала девяностых пел молодой свободолюбивый „АукцЫон“, — но вот я ухожу, осколки девичьих сердец хрустят у меня под ногами...»
Кутёж в обществе Марика и Альберта оказал на Леонида серьёзное влияние — он попал к единомышленникам. Каждый хотел перемен в этой стране, каждому казалось, что пора действовать. Правда, никто не знал, как именно.
На тусовку иногда заходил Стив. Американец давно жил в России, болел за всё хорошее, презирал плохое, нёс либеральные ценности, как икону на крестном ходе. Мировой тоже мужик, хоть и хрен поймёшь из-за лютого акцента, что лопочет. Короче, экспат, но эмпатичный. Бывали на квартире Вика и Маша, девушки и странные, и прикольные. Каждая со своим присвистом.
Васю Леонид всё никак не мог запомнить, хотя Вася чуть ли не жил у Альберта. Ничего романтического, просто Вася оказался неофитом, плюс не отличался интеллектом. Восторженность и готовность на подвиги хлестали из Васи, словно струя из фонтана «Самсон разрывает шаблоны льва». Долгое время Васины неприметность и неспособность сказать что-нибудь стоящее заставляли Леонида знакомиться с Васей раз в неделю.
Реже всех у Альберта зависала некрасивая старая дева Надя. Ей отчётливо прозвенел сорокет, она была агрессивной феминисткой (вагиноцентричнее самой Арбайтовой, язвил Марик), владелицей кошек, то есть самостоятельной состоявшейся женщиной. А ещё, как сравнительно быстро просёк Леонид, Надя являлась неким координатором действий оппозиции, одним из своеобразных медиаторов, передающих сигналы по свободолюбивым сетям.
Мир сопротивления ненавистному режиму тандемократии представлялся Леониду большой социальной нейросетью. Здесь действительно многое делалось через фейсбук и месенджеры, но главное сходство заключалось в ощущении разветвлённости движения, координируемой такими вот медиаторами, какой была Надя.
Планируемые акции, подписания решительных писем, волонтёрство — все эти шайбы вбрасывала на лёд Надя. В остальное время тусовка просто тусовалась, то гадая, когда же уже уйдёт Неназываемый, то кляня режим, то мечтая о золотом веке, который обязательно наступит, стоит лишь Кровавому освободить свой пост.
Леонид довольно быстро начал сомневаться в столь простом устройстве жизни, и внезапно нашёл единомышленников. Ими, к великому его изумлению, оказались всё те же Марик и Альберт.
— Истинно так, Лео, — заверил его Марик как-то ночью, сидя на уютной диссидентской кухоньке. — Трескотня это всё и педерастия. То есть, детская болезнь тупизны. Но мы не профаны. Мы знаем больше, чем говорим.
— А говорим мы очень много, — добавил Альберт, и все интеллигентно заржали.
Позже Марик растолковал поэту, что люди ругают то, что их достало, так и не стоит им мешать, ведь они так сбрасывают стресс. А придёт время, и начнётся совсем другой разговор — конкретный и жёсткий.



● ● ●








Глава 7


— Что значит «не сохранилось»? — проговорил следователь Комов в трубку казённого аппарата.
Пальцы, её сжимавшие, побелели, а глаза следователя-хипстера сузились в недобрый монголо-татарский прищур.
На том конце заверили, что такое вообще случилось впервые, виноват модный вирус-вымогатель, который в последние сутки атаковал множество государственных контор и попортил по всей стране терабайты важной информации. И на Украине. И в Прибалтике. И даже кое-где в ЕС.
— Вы просрали доказательства, а теперь яндекс-новости пересказываете, — печально сказал Комов, расслабляя лицо, и вдруг с размаху положил трубку.
Аппарат издал жалобный «дзинь».
Стажёр Пыжов испуганно уставился на шефа.
— Что вылупился, птенец молодой демократии? — беззлобно наехал следователь, медленно растирая виски. — Дуй к бизнесменам за новой копией.
Пыжов молча собрался и вышел. По его мнению, происходило нечто из ряда вон. Рабочий комп, на который он вчера слил запись, перестал загружаться, и технари сказали, что полностью разрушен жёсткий диск. Флешка сдохла дома у Комова. Теперь ещё и сервак в управлении умер.
Так не бывает.
Стажёр, в целом не отличавшийся ловкостью мышления, внезапно понял, что съездит зря. Там тоже запись наверняка испарилась. С учётом того, что на ней было...[...]
— Ну, скачок, так скачок, — как-то механически произнёс Комов, будто иного и не ожидал. — Напряжения, так напряжения.
И продолжил созерцать потолок, чуть покачиваясь в офисном кресле и барабаня пальцами по подлокотникам.
Пыжов присел на край своего стола. Потёр макушку ладонью. Поглазел на упаковку цитрамона, лежавшую перед начальником. Двух таблеток не хватало.
— Товарищ следователь, это же всё... ну... не просто так, да?
Комов перевёл взгляд с потолка на коллегу. Кивнул. Потом снова уставился в потолок и спросил:
— Тебе никогда не казалось, что всё вокруг ненастоящее?
Сбитый с толку стажёр ответил не сразу.
— Вообще-то, был случай лет в тринадцать. Меня в чужом районе местные взяли в оборот. Вот тогда будто не со мной всё происходило. В больнице очнулся уже я, конечно, а вот с первого «закурить есть?» до последнего удара, который помню, точно всё ненастоящее и не со мной...
Следователь усмехнулся.
— Я не об этом. Там ты себя потерял. Им-то перепало?
— Двое в той же больнице оказались. Мы потом скорешились сильно. — Улыбающийся Пыжов, похоже, всматривался в прошлое, где они втроём курят на больничном крыльце, ржут, и смеяться почти не больно.
— Скучная классика, — прокомментировал Комов. — Я имею в виду не потерянность, а стойкое ощущение, будто чихни на эти декорации посильнее — и всё осыплется.
Стажёр хмыкнул:
— Так вчера же и было. Когда запись смотрели.
— Вот именно.
Следователь хлопнул ладонью по молескину, лежавшему на столе. Почти подскочил с кресла, в необъяснимом приступе деятельности прошёлся до окна, отвесил щелбан чайнику и, ничего не говоря, покинул кабинет, на ходу сорвав куртку с вешалки. Вешалка покачалась-покачалась и стала валиться на пол, но проворный Пыжов успел её подхватить.
Поставил на место.
Пожал плечами.
Сел за свой стол.
В приоткрытую дверь кабинета просунулась бородатая голова Комова.
— Ты идёшь?
— Куда? — спросил стажёр, но голова уже исчезла.
— Любить верблюдá!..[...]
Провидице Нине на вид было не больше тридцати пяти, и Пыжов решил, что шеф его снова по-своему неясно развёл, когда по дороге обмолвился про её полтинник.
Если в мире существуют роковые женщины, то провидица Нина была одной из главных. Чернявая красотка. Кожа белая. Глаза магические. Колдунья.
Прихожая квартиры, где обреталась и принимала страждущих провидица Нина, отнюдь не намекала на профессию хозяйки. Ординарная такая прихожая. Как сказал бы один вор, которого Пыжову уже удалось лично задержать, даже украсть нечего.
— Скромность украшает, — сказала провидица Нина, глядя стажёру в глаза.
«Ловко она меня считала», — восхитился Пыжов, непроизвольно наклоняясь в её сторону.
— Что же ты меня с учеником своим не познакомишь? — обратилась провидица к Комову.
— А, ну да! — притворно спохватился следователь. — Прошу любить и жаловать. Пыжор Стажов.
Они прошли в гостиную, где провидица, собственно, зарабатывала на хлеб.
Обстановка сдержанной зажиточности ненавязчиво приводила человека к выводу, что он попал, куда надо. В центре гостиной стоял круглый стол с тремя стульями, у стен располагались дорогой породистый диванчик, старый породистый комод и чёрный породистый рояль. Породистые обои, породистая потолочная лепнина. Шторы породистые. Паркет породистый. Всё породистое.
И никакой электроники. Ни смартфона в руках хозяйки, ни плазмы на стене. На стенах вообще ничего не было, кроме фокусирующего постера.
Постер представлял собой увеличенное рекламное объявление из газеты, каких много:

Потомственная провидица Нина Петровна
работает через храм святой Матрёны.

Свечами и молитвами поможет решить
любые проблемы, снимет порчу,
сглаз, зависимость.

Вернёт мужа, любимых, сохранит семью.

Работа на расстоянии. По фотографии.
Личной вещи. Биологическому материалу.


Сбоку красовался чёрно-белый храм, внизу шли контакты: телефон, вайбер, фейсбук.
— Ух ты, полный пакет, — высказался стажёр, скорее, по поводу контактов, а не перечня услуг.
Комов назидательно покачал пальцем.
— Кроме того, эффективная любовная магия. Приворот. Отворот. Венец безбрачия снимает, что казак шашкой машет. Программу одиночества хакает, Кевин Митник обзавидуется. Короче, не гневи!
— А хочешь, я тебе денежный канал открою? — насмешливо предложила стажёру провидица Нина.
— На ютьюбе? — парировал Пыжов.
Ему понравился смех провидицы. Она залилась искренним звонким смехом, тем самым разрушив флёр загадочности, сопутствующий профессии.
— Молодец, боец! — сказала она, вытирая глаз уголком накинутого на плечи платка.
Такой платок носила моя бабка, припомнил Пыжов и смутился.
Когда он через секунду снова поднял взгляд на провидицу, никакого платка на ней не было. Строгое чёрное платье, подчёркивающее идеальные формы.
Такие обтягивающие платья носятся без трусов, об этом знал даже такой неисправимый провинциал, как Пыжов. И он смутился ещё сильнее.
Аж уши загорелись. Значит, покраснели.
Стажёру стало настолько стыдно, что он вперился в пол и постарался слиться с интерьером.
Провидица Нина приблизилась и прошептала в его пылающее ухо:
— Для хорошей ворожбы нужен хороший трах. Приходи во вторник после шести вечера. Взломаем тебе программу одиночества.
От провидицы Нины пахло головокружительно, и Пыжов едва не поплыл.
— Мы по делу, — напомнил о себе Комов.
— Ну, разумеется. — Провидица снова оказалась где-то далеко от стажёра, и ему тут же стало невыносимо одиноко. — Когда ты заходил не по делу? И дела-то у тебя все... сплошь уголовные.
— Нинк, ты парня-то разморозь чуть-чуть, он мне на работе нужен с ясной головой.
Провидица кротко вздохнула, и Пыжова заметно попустило.
Сильна колдунья.
Сели за стол.
Иссиня-чёрная скатерть и на ней колода карт таро.
Провидица Нина сразу стала сосредоточеннее, прикрыла веки и за пару вдохов практически ушла в себя.
Её правая рука зависла было над колодой, но потом спокойно легла рядом.
— Вы спросите о том, над чем я не властна. Это настолько великая сила... я не смогу ничего вам предсказать. Что видели и потеряли — лучше забудьте. Считайте, что над вами посмеялись боги.
Стажёру Пыжову стало жутко и любопытно, он захотел спросить провидицу, неужели она знает, что они видели и потеряли, но она остановила его жестом левой руки.
— Не видела и не хочу. Ты, стажёр, сейчас иди. Во вторник приходи, как я назначила. Нам с Комовым надо поговорить.
Сбитый с толку Пыжов попрощался и ушёл. Если бы он остался, то услышал бы тревожное откровение провидицы Нины на свой счёт:
— Береги его, он в эти дни по тонкому льду пойдёт. И всё из-за вашей работы.
— А я, значит, не хожу? — усмехнулся следователь.
— А ты — слон в подсудной лавке, — скаламбурила провидица. — Тебе-то что будет...
— Это всё?
— Расплатись и иди.
— Сколько?
Провидица вздохнула с укором, встала из-за стола, непостижимым образом избавившись попутно от платья.
— Сколько-сколько... Один разик на рояле. Ты же сегодня «любить верблюдá» собирался?
Комов досадливо и одновременно вожделеюще посмотрел на провидицу.
— Нинк, ну, я же женатый че...[...]


● ● ●








Глава 614


Он называл штаб Трампа командой Гуффи.
Дональд, Микки или хоть Плуто — Трамп был одинаково ненавистен. Почти так же, как властитель далёкого Мордора, меняющего названия...
Хм, Советский Союз. Российская империя. Российская Федерация. Только глупец верит, что это разные страны. Всё это — личины. Названия. Упаковки. Под каждой из них скрываются страшные и необузданные russkies.
Он знал истинную природу вещей. Ему показала великая богиня. Она же вынула из его рук снайперскую винтовку и вложила в них магию. Она дала vision. Сняла с глаз пелену лжи, навязанную корпоративной плутократией.
Ему исполнилось тридцать семь. Отличный возраст, чтобы сначала побеситься, потом остепениться и встретить старость остолопом, попивающим пиво и болеющим за New York Rangers зимой и Yankees летом.
Жизнь распорядилась иначе: отобрала семью и работу. Остался пустой дом, три могилы и случайные подработки. Пить он не любил. Самоубийство исключалось. Наркотики были противны. При таком раскладе особенно чётко обнажается отсутствие смысла. Отличный повод пострелять напоследок.
В дураков-студентов? В напыщенных чинуш? Может быть, в толстых штабных уродов, которые когда-то прогнали его через Ирак?
Лучше всего, конечно, успеть положить нескольких толстосумов, которых Трамп назначил на самые высокие должности... Интересно, были ли в этой стране времена, когда у власти оказывалось столько миллиардеров сразу? Ну, то есть, официально?..
Богиня явилась однажды поздним весенним вечером, когда он чистил винтовку в своей уютной оружейной комнатушке, незаметно для самого себя плача под старую песню. All the leaves are brown and the sky is grey...
— Утри слёзы и отложи винтовку, Джей Си, — ласково сказала богиня. — Я дам тебе совсем другое оружие. Лучше, мощнее, смертоноснее...
Он выронил шомпол и замер, не в силах вымолвить хоть слово.
У богини было лицо его покойной жены. [...]


● ● ●








Глава 662


Вася не любил гостей. Ещё больше он не любил, когда к нему заявлялись соратники по борьбе.
Он вообще боялся, что актив разворует его нехитрые богатства: книги, несколько сервизов, оставшихся от переехавших за МКАД родителей, а также заначки травы, рассованные в самых разных местах. В тех же сервизах, например.
Но иногда приходилось наступать на горло паранойе и впускать в свою «сталинку» чужаков.
Васе и самому не нравилось эта дихотомия: они же все были его друзьями, товарищами по борьбе, но — только до порога его жилища. Внутри они становились людьми, вызывающими подозрения.
Члены ячейки видели его неловкость и раздражительность, и каждый трактовал это по-своему. Леониду было забавно. Ну, Леонид считал забавным решительно всё. Альберт полагал, парень боится, что квартира засветится в «царской охранке». Марик просто издевался. Вопросы типа «Ну, куда спрятал фамильное серебро?» достигали цели, и Марик продолжал наступать на эту мозоль. Девчонки смотрели презрительно. Только Савелий не выказывал негатива, чем, конечно, подкупал. Значит, за ним нужно было смотреть ещё зорче.
Однажды в субботу Васе пришлось в очередной, пусть и редкий, раз терпеть собрание у себя на хате. Шла подготовка к годовщине смерти болотного протеста, координировались усилия, прикидывалось, сколько человек сможет привлечь каждый из активистов.
С делами покончили довольно быстро, и Марик предложил выпить. Расслабиться хотели все, даже Вася (только бы лучше в другом месте), поэтому план был приведён в действие.
Спустя час соратники уже оживлённо болтали и смеялись. Общий разговор давно распался на мелкие диалоги, и хозяин квартиры прохаживался по комнатам, прислушиваясь к гостям. В зале, на диване сидели Савелий и Леонид. Точнее, последний полулежал, размахивая бутылкой пива и давя собеседника интеллектом.
— Вот тебе, Савелий, загадка. Кто эти женщины? — Леонид закрыл глаза и принялся перечислять, загибая пальцы: — Ханни Райдер, Татьяна Романова, Джилл Мастерсон, Домино Дерваль, Кисси Судзуки, Трейси де Винченцо, Тиффани Кейз... Ну, есть версии?
— Нет.
— Мэри Гуднайт, Холи Гудхед, Мелина Хэвлок... Тут у меня кончились пальцы, поэтому загибаю снова... Стейси Саттон, Кара Милови, Пэм Бувье, Вай Лин... Версии?
— Проститутки, с которыми ты спал? — выдвинул версию Савелий.
— Ах, если бы! — Леонид мечтательно рассмеялся. — Ну, осталось чуть-чуть. Крисмас Джонс, Веспер Линд, Камилла Монтес, Мадлен Суонн, Люсия Скиарра.
Остался один не загнутый палец. Большой. И Леонид выглядел сейчас, как фейсбучный добряк, ставящий лайк.
— Не знаю. Певицы кантри, блин, — отмахнулся Савелий.
— Точно, знаменитый дуэт Вай Лин и Кисси Судзуки, — издевательски протянул Леонид. — Вообще-то их больше. Но хватит с тебя и этих. Сдаёшься?
— Сдаюсь, сдаюсь...
— Это девушки Бонда. Джеймса Бонда.
Леонид буквально лоснился счастливым себялюбием.
— На хрен ты их запомнил? — поинтересовался Вася.
— Я глупо создан: ничего не забываю, ничего! — это была какая-то цитата, но ни Васе, ни Савелию ничего не пришло на ум.
На кухне восседал завеселевший Альберт, окружённый Машей и Викой, и рассказывал, как лез «с голой жопой на танк» в далёком девяносто третьем. Эту историю Вася слышал почти ежевечерне, поэтому поспешил ретироваться в спальню. Там тусовались Марик со Стивом.
Говорили по-английски, поэтому Васе было решительно непонятно, и он вернулся в зал.
Тамошняя мизансцена не изменилась: поэт и «трудозвон» Леонид всё также возлежал на диване и проповедовал свою крутость, а Савелий скромно сидел и как-то уж очень собранно слушал.
— Социология протестного движения, — с непонятной Васе издёвкой проговорил Леонид, вертя бутылку в руке. — А ты уверен, Савелий, что работаешь не на проклятый режим? Очень уж темка у твоего диссера... ну, двойного назначения.
— Мы это уже обсуждали, — хмуро сказал Савелий. — У тебя что, юмор кончился?
— Типа того. Как «Аншлаг» госюморконтроль накрыл, так постоянно перебои.
Вася не понял, кто кого накрыл.
— Вот чего! — Леониду пришла на ум какая-то светлая мысль, он аж засветился. — Надо тебе с Анюськой встретиться.
— С кем? — озадачился Савелий.
— Ты чё, в детстве «ОБЖ-Студию» по «ТВ-Шерсть» не смотрел, что ли?! — Поэт аристократично вскинул бровь.
Савелий покачал головой.
— О темпора, о морес, — вздохнул Леонид. — Это ведущая, когда-то она в этот играла... Как его?..
В дверь позвонили. Строго, требовательно так. По-хозяйски.
Все напряглись.
— Ждёшь кого? — спросил Васю Марик, выруливший из спальни.
— Не-а, — в оцепенении ответил хозяин вписки.
Он подошёл к входной двери.
— Кто?
— Дед Пихто и бабка с пистолетом! — глухо донеслось с площадки. — Соседка твоя, открывай!
Вася обернулся на соратников. Теперь они все толпились в коридоре. Все, кроме Леонида (тут Васе стало особо тревожно за сервизы).
Пожав плечами, он отомкнул.
— Ну, сосед, долго ещё безобразничать будешь? — Соседка оказалась невысокой полной бабулькой с замашками рыночной торговки. — Топаете, орёте опять. Водку, небось, пьёте? О, и девки с вами? Притон?!
— Да какой притон! — возмутился Вася, впрочем, не очень старательно. — Мы по делу!
— По какому такому делу? — Голос бабки напоминал звук циркулярной пилы. — По уголовному, небось?
Соратники безмолвствовали, предоставляя разруливание проблем хозяину хаты.
— Конечно, нет! И время ещё детское, — проговорил Вася.
— Ха! Было бы больше двадцати трёх, вызвала бы наряд! — не унима[...]
Последним уходил Савелий.
— Ты, это, извини, — в сотый раз пробормотал Вася. — Видишь, какая...
— Не парься, — отмахнулся Савелий. — Бывай!
Вася закрыл за ним дверь. Облегчённо вздохнул. Прошёлся по квартире, высматривая следы несанкционированных вторжений в шкафы и серванты. Вроде бы, обошлось.
В дверь снова позвонили.
Вася открыл.
На пороге стояла давешняя соседка.
— Ну, как? — весело спросила она. — Дала я жару?
— Да, баб Лид, всё по высшему разряду. Как договаривались. Спасибо.
— Э! Спасибо на хлеб не намажешь!
Вася полез в карман.


● ● ●








Глава 319


Великий Трикстер, дух изгнанья, известный в разных культурах под именами Локи, Люцифер, Равана, Гвидион, Трисмегист, Луг, Барон Самеди и прочими, лежал под грешною землёй.
В разных местностях и в разное время Великому Трикстеру приписывали различные деяния, главным побудительным мотивом которых было чистое озорство. Поэтому Великого Трикстера можно назвать и Великим Озорником.
Такого рода древние божества не обращали внимания на имена, которыми их называли люди. В основном, потому что люди никчемны и незаметны. Они и воззвать-то как следует не могут.
Воззвание к богу — очень сложный для понимания феномен. Клоуны, скачущие вокруг нелепого алтаря и нараспев читающие бред на латыни, могут зарезать сколько угодно козлов, кроликов, младенцев и девственниц, но даже ни на миг не привлекут внимание вызываемого абонента. Почему же происходит столь чёрно-комедийный недозвон?
Потому что — продолжая аналогию — неправильно набран номер.
Чьи-то представления о дьяволе могут жестоко не совпасть с его сутью. И тогда все пентаграммы с гримуарами — лешему под хвост.
Как ни печально, человеческие представления о боге-отце также могут оказаться выстрелом в молоко. Существуют целые религии, которые изначально дают неправильный номер абонента.
Хорошо, что каждый человек уникален, и его внутренняя интерпретация заведомо ложного номера абонента оказывается правильной.
Ну, кому хорошо, а кому и плохо.
Великому Трикстеру не повезло невероятно. До него дозвонились.
Дозвонился тот, кто вообще не должен был браться за трубку. Притом в неправильное время и в дурацких обстоятельствах.
Когда Великий Озорник об этом думал, он совершенно по-детски смеялся, ибо другого варианта ему не оставалось. В тюрьме либо плачут, либо смеются. Но в любом случае, ярятся.
Нужно представить себе, как блохи собрались проводить в последний путь свою знаменитую товарку, и в разгар всеобщего горя одна из блох, лютая ненавистница усопшей, в порыве искренней злобы послала проклятье, а оно оказалось настолько сильным и неточным, что в тело мёртвой блохи угодил дух собаки, на заднице которой вся эта драма развивалась.
Вот так это метафорически видел Великий Трикстер, хотя обратился к символам вообще не похожим на земных собак и блох.
Он, конечно, не был солью земли, на которой обитали люди. Но масштаб изменений, вызванных проклятьем, блошиная метафора вполне отражала.
Советская Россия хоронила Ленина.
Это был сильный человек, он стал легендой ещё при жизни, и вот теперь эту легенду провожали миллионы. Искусство мумификации, утерянное века назад, «переоткрыли» советские учёные, и из Ленина сделали мумию.
Ну, мумия и мумия. С кем из великих не бывает?
Для Великого Трикстера важнее было другое. На фоне крайнего горя, подогретого пафосом новых безбожных жрецов, и не менее крайней ненависти в адрес Ленина, прямо там, на площади, где его хоронили, в пролетарскую толпу затесалась дама из знатного рода, которая и произнесла шёпотом фразу, связавшую две большие энергии и обрушившую их на Великого Трикстера.
Точной формулы он не расслышал, его сил хватило лишь на то, чтобы уловить общий смысл: сдох, Антихрист, вот бы в тебе навеки застряло всё самое плохое в мире!
Разумеется, это очень неточная формулировка. К тому же, Великий Озорник никогда Антихристом не был. Тем не менее, оригинальная фраза прекрасно сработала, и спустя полмгновения дух Великого Трикстера угодил в останки вождя мирового пролетариата.
Великий Озорник вскипел от гнева и попробовал вырваться. И увяз ещё сильнее. Такова природа магии проклятий. Проклинала одного, а наказала совсем другого. Дура.
Что сделал Великий Трикстер, когда успокоился? Поклялся. Поклялся жесточайше отомстить людишкам. Всем. Но теперь ему оставалось лишь запастись терпением, ждать удобного случая и потихоньку подпиливать метафорические прутья своего узилища.
Так началось его персональное «путешествие слона в жопе таракана» (эта метафора снова неточна, но нужно же хоть как-то передавать образ мышления коварного божества).
Времени у Великого Озорника было полно, а вот силы за пределами бренного тела Ленина — почти не было. Тем не менее, хитроумное сверхъестественное существо могло обойтись и малым.
Вопрос в том, сколько времени осталось у незадачливого человечества?


● ● ●








Глава 10


В ночном кабинете было неуютно и мрачно. Комов рассеянно смотрел обеззвученный телек, сидя в рабочем кресле и стараясь не глядеть на стажёрский стол.
Кажется, кто-то говорил, что все телеканалы в едином патриотическом порыве отказались от показа, но в правом верхнем углу экрана горела надпись «ОЛИМПИWADA-20!8. Прямая трансляция». Показывали церемонию открытия.
«Долбаный стыд», — думал следак, но не переключал. Он вообще считал, что ему как русскому человеку свойственно упиваться позором.
Чтобы как-то улучшить вкусовые качества позора, Комов решил хлопнуть коньячка. Достал из тумбочки бутылку и стакан. Налил.
— Включить, что ли, звук? — пробормотал он, однако не стал — в безмолвном шествии улыбчивых спортсменов содержалось своеобразное очарование.
Плюс не витийствовал какой-нибудь вечно орущий позитивист Дуберниев.
Его голос прямо-таки звучал в голове Комова: «Да, дорогие друзья, у нас ни флага, ни гимна, но очень большое желание!..»
Срамота.
— Ну, не чокаясь, — провозгласил Комов и хлопнул.
Вместо закуски мысленно пропел: «Опя-а-а-ать марте-е-е-ель, и мается былое как во тьмее-е-е...»
На экране как по заказу возникла делегация в белой форме нейтрального государства. Белый флаг с кольцами тоже символизировал. Комов налил ещё.
Судя по всему, операторы смаковали проход россиян. Камера норовила взять их всех, чтобы никто не прошёл незамеченным. Комов смотрел, не отрываясь.
И вдруг, видимо, по команде, все наши спортсмены сняли белые куртки капитулянтов и остались в майках. Кто-то в синих, другие в красных, остальные в белых.
Несколько секунд камера показывала большой российский флаг. Самый большой флаг на этой сраной олимпиаде.
Потом, конечно, спохватились и принялись фокусироваться на других делегациях, трибунах и прочих очень важных вещах.
— Чокнуться можно... — выдохнул следак, поднялся с кресла, подошёл к телеку и аккуратно дотронулся краем стакана до изображения пяти колец.
Выпил.
Уже отнимая опустошённый стакан от губ, Комов заметил в окне чьё-то отражение. Он был в кабинете не один! Непроизвольно вздрогнув, тут же усмехнулся: надо же, вздрогнул и тут же вздрогнул...
Обернувшись, Комов вздрогнул ещё раз: напротив него стоял стажёр Пыжов.
Сквозь Пыжова виднелась закрытая дверь кабинета.
Призрак.
Комов преодолел оцепенение, поглядел на стакан в руке.
— Говорила мне мама: закусывай, сынок...
Призрак стажёра улыбнулся привычной тёплой пыжовской улыбкой, но следователю теплей не стало.
— Как же ты так, Серёжа? — с горечью вымолвил Комов.
— Забавно, надо было сдохнуть, чтобы ты меня по имени назвал, — сказал стажёр, не открывая рта, но следователь отчётливо всё расслышал.
— Если бы я... — заговорил Комов, но призрак остановил его жестом.
От взмаха руки Пыжова повеяло жутким холодом, даже стакан запотел.
— Ты не виноват, — сказал стажёр. — И никто не виноват.
До Комова вдруг дошло, что Пыжов одет в белую форму нейтрально-российских олимпийцев. Следователь обернулся к экрану телевизора, чтобы удостовериться. Только наши давно прошли, плюс сняли же!.. Дурак...
— А почему ты в... этом? — спросил Комов, оборачиваясь.
Стажёра не было.
— Эй, ты где?.. — позвал следователь. — Пыжов?.. Сергей?..
Комов облокотился на стажёрский стол и поглядел вниз. Там по-прежнему стояла кружка с недопитым чаем, а рядом с ней валялся недоеденный крекер. Внимание следователя сконцентрировалось на сухих крошках, рассыпанных полукругом, отчего надкушенный крекер походил на ядро кометы, чей бледный хвост отклоняется от кружки-луны.
Отчего-то эта картина стремительно расфокусировалась. В холодный чай упала слеза.


● ● ●








Глава 555


Леониду нездоровилось. Он вторые сутки лежал дома, перебираясь с кровати на диван и обратно, изредка попивая чай и механически поедая какие-то сомнительные наггетсы, разогретые в микроволновке. По-хорошему, нужны были совсем не они, а какие-нибудь лекарства, которые Ниагарой лились в рекламных паузах. Телевизор бормотал без перерывов, с ним Леониду было спокойнее. Не так одиноко, наверное.
На разбросанных повсюду бумажках Леонид то и дело оставлял странные огрызки стихов, приходившие в его голову совершенно без спроса. Колкостей в адрес режима не появлялось, зато вываливались ошмётки сопливой лирики:

Нынче холодно. Да, застыл я.
Мрак пугает, а свет немил...
Почему твои крылья — крылья,
а мои — лишь огрызки крыл?


На этом листе, покоившемся на прикроватной тумбе, у Леонида лежали ручка и остывший наггетс.
На второй день, часов в пять, зазвонил мобильный.
— У меня зазвонил телефон, — простонал Леонид в основном для того, чтобы проверить состояние собственного голоса, затем принял вызов: — Кто говорит?
— Слон, — ответил кто-то смутно знакомый.
И тут Леонид распознал, чей это голос. И перепугался. Даже мобильный уронил.
И — проснулся потный и трясущийся. Температура. Страх.
И — уставился в окно.
И — оцепенел.[...]
В самом начале дня рождения Темнейшего, где-то полседьмого утра, разбудил Савелия неизвестный пьяный хулиган.
Хулиган колотил палкой по мусорным контейнерам. Странно, но едва проснувшийся Савелий тут же догадался, что именно по контейнерам. Ведь если бы по соседским машинам, заорали бы сигнализации.
— Свинья! Свинья поганая! — орал пьяный баритон. — Спишь, да? Спишь, свинья? Проснулся? Да-да, ты, свинья! Ты!..
Почему-то Савелий уверился, что это послание адресуется именно ему. Наверное, сон сделал его беззащитным перед этой хамской атакой.
— Заткнись, утырок! — закричал кто-то из соседей. — Ща спущусь, в бак упакую!
— Спустись, свинья! — возопил баритон. — Спустись, попробуй только, хряк поганый! Сука свинская!..
Савелий встал, запер окно стеклопакета, и перепалка почти онемела.
Качаясь над унитазом, он в полудрёме задумался, почему, собственно, свинья. Не вполне свойственное русскому бранному языку ругательство. Немецкое такое. Глобализация?..
Его внезапно ослепила, нет, не догадка, а настоящая вспышка света.
Он распахнул глаза и увидел летящие на него фары большегруза.
Мгновением позже Савелий услышал визг тормозов, ощутил босыми ступнями холод мокрого асфальта...
Ослеплённый, испуганный, он инстинктивно отвернулся от грузовика, закрывая голову руками и успевая подумать: «А смысл?!»
И тут всё кончилось.
Савелий снова обнаружил себя в туалете.
Изрядно колотилось сердце. Дрёму как рукой сняло.
— Чертовщина какая-то... Хорошо, без труханов сплю...
Он оторвал от рулона бумагу, вытер стену, на которую попало при эпическом отворачивании.
Прошёл на кухню, выпил прохладной воды прямо через носик чайника.
Сел на стул, слушая тиканье часов и стук своего сердца. Подышал.
Психиатрия какая-то.
Савелий подошёл к окну и обмер... [...]
Приснилось Альберту, что мультяшный Зюгарнов столкнулся с мультяшным Нахальным, они оба мгновенно перемешались и один стал Зюхальный, а второй Нагарнов.
Немало удивлённый этим сном, Альберт проснулся и пошёл к холодильнику. Увы, вся огненная вода закончилась накануне, и теперь, без четверти семь утра, оставалось лишь жалобно дышать перегаром и проклинать собственный алкоголизм.
«Если бы не порочный режим, — подумал Альберт, — я бы и не запил никогда...»
Впрочем, особенно здорово ему пилось в годы наивысшего царствия демократии, при президенте, который тоже был не прочь...
Эти мысли терзали Альберта едва ли не сильней алкогольного сушняка.
«Шланги горят» — вот как это называется.
Он вышел на балкон и закурил. Хоть какое-то облегчение.
За спиной осталась зачуханная однокомнатная тюрьма брежневского разлива. Внизу шелестел листвой и поскрипывал несмазанными качелями унылый двор. Впереди чернела слепыми глазницами окон точно такая же шестиэтажная коробка, как та, из которой высунулся, словно глист из... [Часть текста пропущена — прим. составителей]
...начало светлеть. Свинцовые облака грозно нависали над грешным микрорайоном. Альберт присмотрелся к странной фигуре, сотканной из густых клочьев облаков, и обомлел.
Над миром висел лик Того, Кого Не Надо Было Переизбирать.
— Да вы смеётесь что ли?!.. — просипел Альберт, неприятно поражённый и буквально оскорблённый небом.
Он выбросил окурок в темноту, плюнул и зашёл в квартиру.
Закрыв балконную дверь, он ещё раз глянул вверх. Сомнений не было — лик наличествовал, притом вид имел весьма издевательский. Затем облака в одночасье рассыпались в нечто неясное, но Альберт ещё долго стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу.[...]
— Слушай, я сейчас такое видел... — просипел в трубку Леонид и замялся.
— Его ты видел. На небе. — Сказал Марик, глядя на незаконченный портрет. — Я тоже. Не спится всю ночь.
Трубку он прижимал к уху плечом, а в руках держал палитру и кисть. Пол перед мольбертом был рябым от капель красок. В студии царил полумрак, только через окна постепенно проникал утренний свет.
— Мне тоже не спалось, — донеслось из трубки. — Болею ещё вот...
— Слушай, Лео, ты извини, старичок, но я работаю. Ты выздоравливай там, лады?
— А, да... Конечно. Да.
— Не обижайся, ага?
— Ага.
Леонид дал отбой.
Марик отбросил трубку на диван и вспомнил, что давно хотел нарисовать скетч «Лео, нарды»: портрет захворавшего поэта, играющего с активисткой на раздевание.


● ● ●








Глава 616


— Джей Си!.. Джей Си!..
Он проснулся глубокой ночью. Не выключенная лампа освещала спальню. Часы показывали 03:03. В последнее время он часто ловил часы именно на таких «счастливых» комбо. Вероятно, это тоже знак его избранности.
Проснулся, потому что его звал женский голос.
Сначала показалось, дочери... Потом — голос жены... Нет. Это была она, богиня.
— Джей Си, настало время проучить Гуффи и его команду, — сказала она.
Богиня была совсем близко, она сидела на краю кровати и вполоборота поглядывала на Джея Си. Сегодня она носила личину Хиллари Клинтон. Ему была противна Хиллари. Возможно, сильнее, чем Трамп.
— А, не нравлюсь, — рассмеялась богиня.
Джей Си моргнул и увидел совсем другую женщину, ту, что когда-то пьянила его разум, — одноклассницу Саманту с огромными буферами и губками бантиком.
Сейчас, при свете лампы, Саманта показалась ему какой-то пластиковой, неживой.
— На тебя не угодишь. — Богиня покачала головой. — Пойдём, посидим на веранде. Поговорим.
Снаружи было прохладно, но Джей Си предусмотрительно закутался в одеяло и прихватил с собой фляжку с виски.
Скрипучее кресло приняло его бренное тело. Богиня осталась стоять. Сейчас она почему-то стала абсолютно голой.
— Не холодно? — спросил он.
— Ты мне ещё одеяло предложи, — саркастически ответила она и потянулась, принимая довольно развратную позу.
Джей Си уставился на её откляченную задницу — упругую, как... как... Ну, как задница молодой чирлидерши Саманты. Да ещё и ноги широко расставила. Срам видно. Зачем?
Богиня внезапно обернулась.
— Хочешь меня?
— Наверное, — буркнул Джей Си. — Но это было бы слишком здорово, чтобы случиться...
— Хм, ну, как знаешь.
Джей Си выпил.
— Эта штука тебе вряд ли поможет, — заметила богиня. — Впрочем, не мне тебя судить, мой рыцарь.
— Хрен я, а не рыцарь, — зло проговорил он.
— Лучше злись на наших врагов. Ты готов к миссии в Вашингтоне?
— Чёрт, да!
От оградки донёсся голос соседки, одинокой дамы пятидесяти пяти лет:
— Эй, Дей Си! С тобой всё в порядке?
«Что я?! С этим миром не всё в порядке, курица ты дохлая!» — чуть не выпалил Джей Си, но богиня строго смотрела ему в глаза и держала палец у закрытого рта, мол, не ляпни чего...
— Ничего страшного, Пегги Сью, ничего страшного, — сказал он. — Я просто зол.
— Ну, ты гляди, не пугай меня, ладненько?
— Замётано, мэм.
Он отсалютовал ей фляжкой.
Соседка пошла было к дому, но вернулась к заборчику, кокетливо повиливая дряблыми бёдрами в полумраке.
— Джей Си, я тебе не мэм. Я ещё хоть куда!
Он посмотрел на лицо своей богини. Богиня была в гневе.
— Никто не смеет претендовать на моего воина! — прошептала богиня.
Что ж, тело Пегги Сью отлично вместилось в её морозильный шкаф.
Следов Джей Си практически не оставил. Прогулялся с дурой в её дом, свернул дуре шею, уложил дуру в морозильник. Хорошо, когда у дур есть большие гаражи с морозильниками.
Богиня молча наблюдала за действиями Джея Си и подала голос, только когда закрылась крышка шкафа:
— У вас тут все с такими дурацкими именами? Джей Си, Пегги Сью...
— Нет, — буркнул он и направился к выходу. — Её хватятся, но не сразу. Она одиночка. У нас дня четыре, может, пять.
— Тогда поехали! — обрадовалась богиня и хлопнула себя ладошками по упругим голым булкам. — Бери самое лучшее оружие. И я знаю, мой рыцарь, что у тебя было четыре фунта отличного пластита!


● ● ●








Глава 395


В последнее время Савелию не удавалось побыть наедине с собой. Нет, он, конечно, бывал в полном одиночестве, но усталость загоняла его сразу под одеяло, а утром начиналась привычная кутерьма.
Проблемой была абсолютная невозможность остановить бег событий и мыслей, дёрнуть символический стоп-кран, чтобы затормозить состав срочных дел, мероприятий, дедлайнов и прочих гадостей. Расписание дня, словно стыки рельсов, отстукивало Савелию бодрый ритм, он нёсся очертя голову по длинному качающемуся коридору событий, регулярно заглядывая в случайные купе, где его ждали друзья по сопротивлению, вузовское начальство, иногда следаки...
Не было никакой возможности сойти с этого бешеного поезда. Не было даже догадки, что пора бы и соскочить. Пусть под откос, но прочь от этого грохота и однообразия!
Лишь смутное беспокойство, иногда обостряющееся до неясной тревоги. Что-то было не так. Как в песне Высоцкого, которая всё чаще крутилась в уме Савелия: «Нет, ребята, всё не так! Всё не так, как надо!..»
В институте требовали хоть каких-то результатов его научных изысканий. А изыскания никак не изыскивались: протестное движение всё больше напоминало Савелию гигантскую амёбу, чьи бесчисленные ложноножки носят десятки масок, прикидываясь чем-то осмысленным, но кажущийся смысл норовил перетечь в свою противоположность. «Семиотика современного капитализма вирулентна...» Семиотика протестного движения не отличалась вирулентностью, она была в целом неизменчива. Не менялись и люди. Парадокс, подмеченный Савелием, заключался в том, что при кажущейся незыблемости составляющих постоянно морфировали смыслы, не складываясь в нормальный человеческий смысл. Чтобы один. В единственном числе. «Смыслы» — это постмодерновый словесный шлак, как и многое другое.
«Видимо, это уже со мной что-то изрядно не так», — подумалось как-то Савелию, и его тут же отвлёк от этой гипотезы телефонный звонок. Маше хотелось, чтобы он купил пельменей на ужин.
Савелий давно привык жрать полуфабрикаты. Правда, он не мог сказать, насколько давно. Несколько раз он пытался вспомнить детство, уж там-то было вкусно, но его что-то обязательно отвлекало, и едва проступающий в тумане памяти веснушчатый паренёк исчезал, будто и не было.
Однажды вечером, купив по пути очередных пельменей, Савелий сидел в Машиной квартире, где, по обыкновению, играл чей-то любимый «Аукцыон». Соратников было мало, они тусовались на кухне, а Савелий в зале отдыхал от суеты. Просто ждал Машу, разглядывая спящего на диване Стива.
И тут он испытал подлинный инсайт. Песня, негромко выливавшаяся из динамиков, максимально точно отобразила внутреннее смятение Савелия:

Голову рукою обернуть —
Нет тебе покоя.
Там тебе чего-то не найти,
Что-то не вернуть,
Здесь тебе никак не обмануть
Что-нибудь такое,
Где-нибудь.

Всё б тебе бродить по городам,
Лето золотое.
Там тебе не вспомнить, не забыть
Что не знаешь сам.
Здесь тебе никак не победить
Что-нибудь такое,
Где-то там.


Он застыл, не слушая следующий трек. Только что отзвучавшие не слишком складные слова ярко загорелись в его сознании и осветили тамошние бескрайние пустоты. Савелий ощутил неизъяснимую неполноту. Не неполноценность, нет. Внутри чего-то не хватало, причём этого чего-то когда-то было очень много. Непонятно сколько. Но просто вот до фига сколько. Дохрениллиард.
Килограммов? Тонн? Минут? Кубов?
Савелий не представлял. Понимание, которое не имело словесного выражения, вцепилось ему в горло, сдавило, затруднило дыхание. Он, как часто с ним случалось, словно увидел себя со стороны: пунцового, открывающего и закрывающего рот, замершего в неестественной позе скрюченного сидельца, шевелящего пальцами, будто пытающегося подобрать верное слово...
— Ты чего это?!
На пороге стояла Маша, румяная и встревоженная.
В этот миг Савелия отпустило, и он мгновенно забыл, какая истина ему только что открылась.
— Я? Я ничего... Маш, а ты хотела бы вернуться в детство?
Маша наклонила голову набок, то ли прикидывая, не пьян ли её любовник, то ли соображая, к чему это он.
— Наверное, — вымолвила, наконец, она. — Но я бы лучше взяла деньгами.


● ● ●








Глава 484


Неназываемый стальными пальцами одной руки держал Петра Першего за горло.
Под ногами у президента незалежней ничего не было, поэтому он изо всех сил вцепился пухлыми пальцами в руку своего врага.
Зато враг стоял на ногах крепко. Легче от этого не становилось, ведь Петро быстро осознал, где именно стоит супостат, и почему висит он сам.
Крымский мост.
Та самая арка, которой так гордятся москали.
Самый её верх.
Ветер и огромное открытое пространство.
Отдалённый шум строительных работ.
Гудок теплохода.
Истошный крик чайки.
Петро был готов орать ничуть не тише. От позора его спасала только железная хватка непобедимого дзюдоиста — дышать было почти нечем, не то что кричать!
— Что... тебе... надо? — просипел Петро.
— Ничего не понял, — заинтересованно сообщил ворог.
— Ды... шать!
— Ах, да! — спохватился враг. — Извините, Пётр Алексеевич.
И разжал пальцы.
Петро Перший ощутил падение, увидел мелькающие перед глазами стальные конструкции, попробовал до них дотянуться, но было чересчур далеко.
Он наконец-то закричал и проснулся в ЗАЛе УПА.
Сердце, казалось, вот-вот проломит грудь. Президент незалежной попробовал обуздать судорожное дыхание, успокоиться. Удалось не сразу.
Проклятый старец и его хвалёная небесная сотня не помогли — защита была смята, пережёвана и выплюнута. Ворог показал ему, Петру, что может творить с ним что угодно.[...]
— Почему именно Саакашвили?! — вскипел Петро, на дух не переносивший сумасшедшего грузина.
Старец Дорофей взял долгую паузу, как бы приглашая президента успокоиться и включить разум, и промолвил:
— Мы захватим его и устроим в нём ловушку для фээсбэшника.
— Почему, сука, именно он?!! — завопил уже Петро Перший. — Почему. Именно. Он. Ты, гадкий сморчок!
— Очень обидные таковые твои слова, — насупился старец. — Я понимаю твой вопрос и отвечу на него, если ты не станешь меня прерывать. Не станешь?
Дорофей встал с кресла и отошёл подальше от разгневанного начальника.
Тому пришлось сдаться. Он уставился в пол, загоняя эмоции в чулан подсознания. Не хотелось делить с ненавистным старцем не то что подземный объект УПА — земной шар. Сжечь бы и развеять. На Марсе. Но политик в Петре всё же был сильнее психопата. Он брезгливо потрогал чёрные синяки на шее и сказал:
— Говори.
Старец Дорофей снова приблизился и заговорил:
— Мишико — ментальный магнит. У него есть большой дар бедоносца. Беда притягивает его, он притягивает беду.
— С чего ты?..
— Иначе его бы здесь не было. Ты его в дверь, он в окно. Да что мы время тратим?.. Мои сподвижники разработали заклинание, которое расставит силки и затем заключит в кокон того, кто в них угодит!
— То есть, его — Пу...
— Тсс! — перебил старец, гневно тряся бородёнкой. — Мовчи! Наши мысли не для него и его преспешников!
А где-то в столице Мордора, не выходя из транса, улыбнулся один сотрудник спецотдела «Ч»:
— Ну, як диты!


● ● ●








Глава 8

Двор угнетал глухостью, серостью, влажностью и прочими противными характеристиками.
У Комова имелось особое мнение насчёт мест преступления такого типа: чтобы уменьшить статистику грабежей, драк и убийств, надо такие дворы упразднить — снести, переоборудовать, снабдить освещением и, по возможности, камерами видеонаблюдения. Но кто этим будет заниматься? Никто не будет. Хотя власти взялись за улицы и фасады, глядишь, и до внутренностей дойдут. Когда рак на горе свистнет.
Ночная морось прилипала к лицу и норовила залезть под воротник. Следователю и так нездоровилось, а тут ещё этот дурацкий жмур.
Жмур оказался Беней Диктором.
— Кучно пошли, горемыки, — пробормотал Комов, когда разглядел потерпевшего.
— Что говорите? — переспросил зелёненький сержант из местных.
— Сик, говорю, транзит глория мунди, — ответил следователь и, оставив сонного паренька в мыслительном оцепенении, пошёл в подъезд, где опрашивали дворника.
Пыжов уже был здесь. «А, ну да, вторник же, плюс Нинка-то в паре кварталов живёт», — буднично отметил Комов, глядя на буквально сияющего стажёра. Эх, молодость и отчаянные пое[...]
— Как говорится, поздравляю, коллега, — с хмурой весёлостью сказал Комов, когда милицейский «козёл» привёз их со стажёром в управление, и пришлось снова вылезти под мелкий дождь. — Ещё один железобетонный «висяк».
— Ни свидетелей, ни следов, ага, — притворно посочувствовал Пыжов, но радость недавнего, так сказать, общения с провидицей била из каждой поры юного тела.
Комов поймал себя на милой беззлобной зависти. Он и сам предпочитал после Нинкиных сеансов не ночевать дома. Говорил, что дежурит, и спал в кабинете. Провидица нечеловечески заряжала. И заряд этот помогал свернуть горы, только для законной супруги это не отмазка, так ведь?
— Ты бы хоть лыбился в полморды, — сказал следователь и зашёл в тепло помещения.
За чаем поговорили о Бене, Анюське и прочих «горемыках». Позвонило всё начальство, какое только можно представить, плюс несколько журналистов, давно знавших Комова. Никто не надеялся получить ответы на свои вопросы, но следак так и не понял, кто из них давил сильнее — начальники или четвёртая власть.
— Скорей бы этот балаган кончился, — сказал Пыжов.
— Теперь неделю будут названивать, — задумчиво ответил Комов и очнулся. — Ты о чём, кстати?
— Я про эти смерти странные. Что одна непонятно отчего умерла, что второй. С Фрицовым хоть ясно всё было — тупой огнестрел.
— Угу, пуля — дура... Езжай домой, стажёр. Времени до фига, завтра разрешаю отсутствовать до обеда.
— Да что-то не хочется ехать, — замялся Пыжов. — Тут посплю, и ладушки.
— А! Денег на такси нет, — догадался следователь. — Держи, я угощаю. Можешь даже вернуться туда, откуда прибыл на место преступления.
Он достал из портмоне несколько сотен. Стажёр нехотя взял, но желание продолжить общение с провидицей срыть было невозможно.
— Спасибо...
— Не благодари! — перебил Комов. — Езжай уже.
Пыжов ушёл, оставив в кружке недопитый чай и рядом надкушенный крекер.
«Молодняк совершенно растрёпан, — по-стариковски подумал Комов, — абсолютные неряхи, абсолютные... Как с такими работать?!..»
Он устроился в своём кресле и спал, пока не зазвонил мобильный.
На грани сна и бодрствования Комов с неясным тяжёлым чувством отметил, что звонок не принесёт ничего хорошего — слишком тревожно он звучал в тишине кабинета.


● ● ●








Глава 311

Когда Вася получил от Альберта звонок да ещё и с просьбой о помощи, он был удивлён. Сбит с толку. И глубоко польщён.
Альберт просил приехать и побыть с ним. Странно, конечно, но до Васи доходили сплетни, что у старшего товарища по борьбе есть... особенности. Ну, диагноз. Ну, проще говоря, он слегка ку-ку. Чуть-чуть.
Теперь этот слух подтвердился: сам объект выдал свою психиатрическую тайну. И получалось, что Вася, если он не окончательная свинота, обязан был ему помочь. Тем более, Альберту многого не требовалось — просто побыть с ним в период обострения боязни одиночества.
— Водки взять? — спросил в трубку Вася.
— Ты чего?! — донеслось с той стороны. — Я же лекарствами закинулся. Вообще, их надо постоянно принимать, но как тогда бухать-то?..
Значит, предстояло сидеть с параноиком, притом на трезвую голову. Пить сольно Вася не решился бы, мало ли что у сумасшедшего на уме, зарежет ещё. Надо было держать ухо востро.
Приехав по скинутому эсэмэской адресу в Бирюлёво, Вася застал Альберта в состоянии крайнего нервяка. Возбуждённый хозяин, отчаянно блестя очками, провёл гостя в замызганную однокомнатную квартирку, где из мебели были разве что стол с табуретками, старая разваленная тахта и пара облупившихся полупустых книжных шкафов с какими-то необязательными книгами советского ещё периода. «Жизнь Клима Са...» — дальше Вася не разобрал из-за мусора. Видимо, эти «фолианты» попросту не имели маломальской цены, и Альберт не смог их пропить.
— Понимаешь, Вась, я один никак, — с видом брошенного щенка пролепетал Альберт, садясь на табурет.
Вася расположился на соседнем, стараясь не облокачиваться о грязнющий стол.
Скрюченный Альберт сидел, сжимая колени и растирая ладонями плечи, будто жертва лютого холода. Изредка быстрый взгляд полосовал по интерьеру и гостю, чтобы снова спрятаться в прикрытых веках. Губы едва заметно шевелились, видимо, помогая внутреннему монологу.
Гость тактично молчал.
— Ты не молчи, а? — тихо попросил ветеран протестного движения.
— А что, чай у тебя есть?
— А? Да! Ты извини! — Альберт вскочил, засуетился, побежал было на кухню, затем остановился. — Пойдём вместе, а?
На кухне царил полный аврал[...]
Тревожное состояние постепенно оставляло Альберта, и из-под личины престарелого психованного суслика начал проступать обычный Васин знакомец.
Вася этому обстоятельству порадовался, да рановато: оказалось, что паника уступила место иной грани паранойи.
Альберт склонился над столом, и Вася невольно взял свой стакан с чаем в руку — не хватало ещё, чтобы пылко разглагольствовавший соратник попал в чай своей слюной.
— Ты сейчас упадёшь, — пообещал Альберт с той степенью убедительности, на какую способны только пациенты известных больниц. — Вот ты думаешь, что Крым один, да?
— Ну...
— Нет, их два. В твоих координатах — Крым Наш и Крым Не Наш. В Нашем строится мост, там российские пограничники и прочие супермаркеты.
— А в Не Нашем?.. Всё по-прежнему, что ли?
— Смеёшься... А зря! Открой карту в Яндексе — мост есть. Открой в Гугле — моста нет! И в Не Нашем идут бои, потому что захватить целый полуостров без единого выстрела — это миф.
— Ты хочешь сказать, что Крым Наш — это миф?
— Ну, как бы да, но нет. Крым Шрёдингера, вот что такое Крым с 2014 года! — Альберт поправил очки. — Квантовая спутанность. Неопределённость. Двоякость бытия. Аберрация наблюдателя.
— Чего?!
— Ни хрена не понимаешь, да? Вот смотришь ты на него из России. Едешь такой по мосту. Попадаешь в Крым Наш. А смотришь ты из Украины или Европы...
— Так Украина — цэ Еуропа, чи ни? — лукаво перебил Вася.
— Иди ты в дупу! В общем, если ты справжний украинец або европеец, то видишь порабощённый Крым. Воюющий, сопротивляющийся, угнетаемый. Тот, о котором печалится Ангела Меркель, о котором лил слёзы Обама и стоически помалкивает Трамп.
Альберт помолчал-помолчал да и продолжил:
— А Сообщак? Вот она почему попросилась в Крым у украинских властей, хотя пару-тройку лет назад ей такого разрешения не требовалось?
— И почему?
— Она недавно где была? В США. А там реальность совсем другая, не наша реальность. Там Крым Не Наш. И вот она окончательно путает рамсы и — просится!
Вася призадумался. В конце концов, Альберт больной тип, но хороший бы получился сюжет для фантастического фильма в духе братьев-сестёр Вачовски. Не будучи эстетом, Вася мечтал исключительно о денежной составляющей успеха фильма. История про две реальности была «вкусной». Там чувствовался потенциал. Надо бы найти контакт одного бывшего одноклассника, он ведь, вроде бы, по актёрско-режиссёрской линии пошёл... Хотя какой у него сейчас вес, на втором курсе?..
— Вот бы фильм такой снять, — неожиданно проговорил Альберт, глядя в Васины глаза ясно и чисто, будто и не было у него расстройства рассудка.
Вася внутренне содрогнулся.
— Ты мне как-то про уток рассказывал, — продолжил старый борец с режимом. — Бизнес-план у тебя такой был, помнится...
Гость махнул рукой, мол, дела давно минувших дней.
— А зачем тебе деньги, Василий? — внезапно спросил Альберт, становясь похожим на Артиста Петра Мамонова в роли какого-то юродивого. Или юродивого в роли артиста Петра Мамонова.
Вася пожал плечами:
— Независимости хочу. Путешествовать... Может, вообще уехать.
— Уехать можно и почти без денег. — Альберт покачал головой. — Вон, этот, из художников... ну, из «Войны», уехал же и ничего. Правда, дурака свалял.
— Подленский?
— Да нет, с женой и детьми который... Вор! Ну, и пёс с ним. Я про то, что ты не для путешествий денег хочешь. Причина другая. Вот ребята над тобой посмеиваются немножко, мол, прижимистый...
— Говори уж прямо — жмот, — злобно сказал Вася. — Я, наверное, пойду, раз тебе лучше.
С Альбертом тут же случилась обратная метаморфоза: остроумный и лукавый мужичок скукожился в замкнутого неврастеника, обхватил себя руками, принялся качаться на табурете.
— Извини, Василий, не моё дело, конечно. Не уходи, останься.
— Чёрт меня дёрнул разоткровенничаться, — пробурчал Вася. — Давай ещё по кру[...]


● ● ●








Глава 202

«Живьём» Савелий впервые увидел Евсея Портального в Барнауле, сразу после того, как Евсей словил лицом заряд вражеской зелёнки. Таким Савелий его и запомнил: зелёным, словно Шрек. На Халка Евсей, ясное дело, не тянул.
Потом были тонны остроток насчёт молодо-зелено и прочих «зелёный ещё, а во власть лезет». На Савелия эти упражнения влияния не оказали, он отметил, что Евсей Подпольный не стушевался, бодрился и вообще всячески демонстрировал свою неуязвимость.
Впрочем, Савелий тут же почему-то припомнил старый анекдот про неуловимого Джо, которого на фиг никому не надо ловить, вот он и неуловимый...
Вечером, в гостинице, Савелию пришлось записать на полях своей недобитой диссертации мысль: «К сожалению, отечественная оппозиция скатывается к украинским маргинальным сюжетам. Михаил Двупроцентов, а теперь Евсей Кагальный. Зелёнка. Скоро начнутся мусорные контейнеры и проч.»
Он покинул Барнаул недовольным: запланированная и согласованная по электронной почте беседа с Евсеем Кавайным не состоялась, повестка дня политика-миноритария была перечёркнута зелёной струёй из вражеской клизмы.
В самолёте Савелий впервые всерьёз задумался о том, что диссер надо бросать. Работа застопорилась едва ли не год назад. Вся накопленная статистика потеряла актуальность. Ветры политики задули совсем в другие паруса. Фигура Евсея Орального стала ещё менее серьёзной. Какие выборы-2018?! С неснятой судимостью? Или с зелёной рожей на плакатах? Детский сад, трусы на лямках.
Допивая отвратительный кофе, Савелий со странным мазохизмом смаковал мысль об уходе из института. Завязать. Пойти уже работать. Кому он только нужен? В Росстат резюме закинуть? И сколько он будет получать? Или в глубинку уехать. Губернаторские выборы вернули, значит, можно воспользоваться давним предложением бывшего однокурсника Толика и сгинуть где-нибудь в провинции, пиарно сражаясь на стороне какого-нибудь номинального рязанского кандидата, вдохновенно проигрывающего московскому ставленнику.
Не торговать же идти. В автосалон. Зачем тогда диплом?
Нет, решил Савелий уже на трапе, диссер надо дописать. Лучше потом зацепиться за социологическую службу. Купала-центр. А то и ВЦИОМ. А потом начать ходить на телешоу жанра «Давайте, поорем!», где все становятся немного Шириновскими нá голову.
Сим победим, да.
Савелий сразу поехал к Маше, по пути купив вина, цветов и пельменей.
Палец уже коснулся кнопки дверного звонка, и тут Савелий остановился. Его вдруг окончательно настигло внутреннее чувство нереальности, противоестественности происходящего. Будто сейчас ему надо быть совсем-совсем не здесь, а в абсолютно другом месте. Возможно, в иной вселенной. А то и дальше...
Лютая ненависть горячей волной пробежала по телу Савелия. Отвращение к себе, двери, звонку, букету, вину и особенно к пельменям виртуально проникло внутрь Машиной квартиры и заползло в каждый её уголок. И к Маше. К ней отдельно. И троекратно.
Гипотетическая Маша гипотетически предстала перед яростным гипотетическим взором Савелия как скелет из старого клипа «The Chemical Brothers». Или из шкафа. Или ещё откуда-нибудь.
За дверью было тихо — все соратники обитали кто где. Маша, скорее всего, уже вернулась с работы. Может быть, она легла вздремнуть.
Савелий достал мобильный и посмотрел время. Да, восьмой час вечера.
— Here we go! — прошептал он, развернулся и пошёл по лестнице вниз.
Между вторым и первым этажами ему навстречу вырулила Маша.
«От судьбы не уйдёшь», — с горьким мазохизмом подумал Савелий.
— Ну, здравствуй, Маша, я Дубровский.[...]


● ● ●








Глава 485

Трупчинов допил свежую кровь собственноручно умерщвлённого младенца и забросил Кубок Власти в тёмный угол Зала УПА. Младенец лежал тут же, на подносе. Стол был залит кровью.
Сидящий в кресле Петро Перший смотрел на это всё с вялым оцепенением, всем сердцем желая оказаться где-нибудь на другом конце света.
— Если ты и окажешься, то только на другом конце тьмы, — проговорил Трупчинов, и очи его пылали, и это была отнюдь не метафора.
— Александр Валентинович, вы всё-таки секретарь совета национальной безопасности... — промямлил Петро Перший.
Трупчинов подошёл к президенту, склонился над ним. Было нечто унизительное в том, что Петру пришлось смотреть на него снизу вверх, да и ситуация зашла в какие-то потёмки, из которых Петро Первый уже не чаял выбрести.
— Это тупик, Петя, — сказал Трупчинов. — Ты уже осознал, что проиграл. Грузинская клоунада пусть обманывает плебеев. Настоящая утрата власти происходит тогда, когда бурятские шаманы начинают пить твою энергию, пока ты спишь. Такой лидер нам не нужен. Ты слаб, Петя. Ты проиграл. Повтори это.
— Я слаб. Я... проиграл... — Губы стали чужими, так бы Петро Перший не сдался.
Спрятав лицо в ладонях, он предался высшему отчаянию: «Да какой не сдался бы! Я уже сдался. Уже... У Пьянуковича хотя бы был путь к отступлению... А я влип. В долбаном бункере УПА, чёрт!
— Посмотри на меня.
Голос Трупчинова изменился или Петру Першему почудилось?
Он поднял лицо и вместо Трупчинова узрел того, кого предпочитал никак не называть даже мысленно.
— Не время дрыхнуть, — весело и деловито сказал неназываемый. — Пора вставать!
И от души влепил Петру Першему смачную пощёчину.
Громкий шлепок привёл президента в явь. Явь ему не понравилась. Наяву он лежал, приложившись головой о ступеньку, застеленную ковровой дорожкой. Наяву вокруг него столпились люди, присутствующие на новогоднем приёме, и на их лицах Петро читал тревогу, недоумение, злорадство и даже презрение. Особенно его уколола гримаска жалости, написанная на личике одной журналисточки из президентского пула.
— Тихо, тихо, поднимаем! — донеслось до ушей Петра Першего откуда-то сверху. — Дорогие гости, не беспокойтесь, в последние дни господин президент почти не спал, это просто обморок.
«Да за что же мне это! — страдальчески подумал господин президент. — Даже в обмороке достают!..»
Его поставили на ноги, он вполне овладел своим телом, улыбнулся, махнул рукой, дескать, всё нормально, не волнуемся, продолжаем пить и жрать на бюджетные деньги.
И тут он встретился глазами с Трупчиновым. Трупчинов смотрел на него совершенно бесстрастно. Как на отработанный материал.
Ну, хоть глаза не горели.
«Надо обязательно от него избавиться», — решил Петро Перший, позволяя охране увести себя с приёма.
Впрочем, то же самое думал и Трупчинов, потягивая из фужера шампанское.


● ● ●








Глава 541

Арбат скучал, пережидая мелкую морось. Марик, Альберт, Савелий и Маша с Викой кучковались возле памятника Булату Окуджаве.
Остальных не было по разным причинам. Но акция есть акция. Правда, и Надя не подошла, а ведь именно она должна была раздать плакаты и обрисовать план действий.
Телефон Альберта «булькнул» — пришла эсэмэска.
— От Нади. «Всё отменяется», — прочитал он.
— Почему? — Вика с досадой теребила ремень сумки, на которой красовался стикер «ПРОВАЛЬНЫЙ-20!8».
— Не пишет, — сказал Альберт. — Наверное, планы изменились.
Все впали в ступор.
Марик хлопнул в ладоши и спросил:
— Ну, чё, соратники, пойдём покемонов ловить?
Соратники переглянулись, Маша покрутила пальцем у виска.
— Why so serious? — не унимался Марик. — Ну, хотя бы в кофейню... Там тепло и кофе...
Девушки закатили глаза, но худосочная Вика замёрзла и поэтому ответила за всех:
— Веди.
Они двинулись было, но тут им преградил путь статный молодой человек с монгольским разрезом глаз.
— Добрый день, — сказал статный молодой человек и улыбнулся.
Зубы были ровными, причёска деловой, пальто и брюки брендовыми.
Савелий решил, что это какой-то турист. Вика просто хотела в тепло и почти не рассматривала незнакомца. Марик приготовился послать неместного в Бирюлёво пешком. Маша метнула короткий виноватый взгляд на Савелия: она уже успела подумать, чем бы она занялась с незнакомцем наедине. Савелий узнал этот взгляд — Маша была патентованной нимфоманкой. Правда, якобы «в завязке».
Незнакомца раскусил только многоопытный Альберт, но не подал вида, что видит в нём спецслужбиста.
— Здравствуйте, — ответила за всех Маша и улыбнулась, чуть наклоняя голову вправо.
Статный молодой человек отзеркалил этот жест и, продолжая мило улыбаться, сказал:
— Нам с вами надо срочно поговорить. У меня мало времени и совершенно чёткий приказ держаться от вас подальше. Я так понимаю, вы ничего не помните...
— Э... — Марик был явно растерян, как и все остальные кроме Альберта.
— И из какой вы охранки? — по-ленински щурясь, спросил старый оппозиционер.
— Из царской. — Незнакомец развёл руками, показывая собеседникам ладони, мол, я бы и рад но...
— Поговорим в кафе? — с надеждой пролепетала Вика.
Савелию захотелось снять куртку и набросить ей на плечи, но что подумает Маша?..
— Можно и в кафе, — согласился молодой человек, ловко выскальзывая из пальто.
Через пару мгновений оно уже было на плечах Вики.
Савелий посмотрел незнакомцу в лицо. Тот подмигнул, кажется, слишком понимающе, и Савелий совершенно смутился.
Как-то совсем затих Марик, оцепенела Маша, только Альберт переминался с ноги на ногу и стрелял глазами по сторонам, будто прикидывая, как бы врезать по тапкам. Смыться. Слинять. Или просто драпануть.
— Не надо волноваться, — сказал ему незнакомец. — Наша беседа ни к чему никого не обяжет.
— Свежо придание... — прошептал Альберт, и Савелий его расслышал.
И тут же понял, что это был не шёпот, а мысль.
Незнакомец приложил палец к губам и уверенно зашагал к кафе.
Оппозиция зашагала за спецагентом, как детишки за неким крысоловом.
От ощущения какого-то спектакля или мутного сна Савелий крепко зажмурился и испугался: хотя он закрыл глаза, его ослепил яркий свет, и огромный грузовик на полном ходу...
— Эй, ты чего? — недовольно спросила Маша, подталкивая резко остановившегося Савелия.
Он ошалевшим взглядом обвёл соратников и уставился на незнакомца.
— А, — протянул тот. — Ты уже вываливаешься, да?
— В смысле? — просипел Савелий.
— Нет времени объяснять, — сказал статный молодой человек с монгольским разрезом глаз, достал из-за пазухи пистолет и направил Савелию в лоб.
«Чёрная дыра, а не дуло», — неуместно подумал Савелий, зажмурился, и... ничего не произошло.
Он открыл глаза. Статный молодой человек с тревогой смотрел на него и чего-то ждал. Никакого пистолета. Все соратники также застыли в ожидании.
— Строго говоря, мне надо поговорить со всеми вами, даже и с отсутствующими участниками вашего «октябрятского звена», — сказал молодой человек. — И как можно быстрее. Пойдёмте уже в ваше кафе.
Он развернулся к Савелию затылком, сделал пару шагов, и тут Савелий увидел, как в аккуратно постриженной голове незнакомца мгновенно появляется дырка.
Мгновения спустя Савелий ощутил на лице что-то мокрое, но не дождь. Что-то липкое.
Маша завизжала.
Тело статного молодого человека сделало ещё один шаг и упало, как подкошенное.
— Валим! — крикнул Марик.
Савелий ощутил, что его схватили за руку и потащили.
Позже никто из них не смог вспомнить, откуда стреляли. Не видели. Альберт сказал, что убийца располагался, скорее всего, над кафе и стрелял в лицо незнакомца.
Перепуганные соратники завалились в студию одного художника — приятеля Марика. Идти к кому-либо домой не рискнули.
Самого приятеля, по счастью, не было, а у Марика оказался ключ.
В студии царил творческий бардак, поэтому группа просто стояла в центре, стараясь ничего не уронить — ни красок, ни пустой тары, ни странноватых инсталляций, которые могли оказаться банальными кучами мусора либо пока неизвестными миру шедеврами.
— Что будем делать? — затравленно спросила Маша, прижимаясь к Савелию.
— Вообще не представляю, — хмуро проговорил Альберт.
— Его убили не из-за нас, — уверенно сказал Марик.
— Уверен? — пробормотал Савелий. — Вы все уверены, что никогда раньше не видели этого человека?
Соратники помотали головами, впрочем, не слишком уверенно.
— Вот что, — подала голос Вика, всё ещё кутаясь в пальто, любезно предоставленное мертвецом. — Спецслужбисты просто так не умирают. Да и откуда он по-настоящему?
— А ты аусвайс в карманах поищи, — язвительно сказал Марик.
Вику передёрнуло — она только теперь осознала, что на ней вещь убитого.
Первым порывом было желание сбросить пальто, но Вика совладала с нервами и принялась шарить в карманах.
— Пусто, — растерянно заключила она. — Хотя... стоп! Есть же внутренние!
В нагрудном нашёлся телефон.
Стоило Вике предъявить его соратникам, телефон пикнул и заговорил человеческим голосом, и голос этот принадлежал покойному:
— Добрый день, уважаемые. Мы с вами попали в непростую ситуацию. Даже интересно, как вы её разрешите...
— Ты кто? — хрипло спросил Альберт.
— Телефон в пальто, — пошутил голос. — Я вспомогательный бот. Наушник остался у... Не буду называть имени. Приходится говорить по конференц-связи.
— Чудо чудное — говорящий телефон! — Маша нервно захихикала, и Савелий отчего-то захотел дать ей пощёчину.
Он чуть не задумался, откуда в нём такая злость, но голос не делал пауз:
— Ситуация действительно сложная. Как вы наверняка понимаете, памяти этого устройства не хватает на осмысление ваших реплик и поддержание светского разговора, и я фактически живу на удалённом сервере. А что это значит?..
Все молчали и только Савелий устало ответил:
— Нас можно отследить по передаче данных.
— Молодец! — одобрил голос.
— Вика, бей его об пол! — потребовал Альберт, тряся указующим перстом.
— Тпру! — воскликнул голос. — Я вам ещё пригожусь. Неужели вы не хотите узнать, во что вы вляпались?


● ● ●








Изгнание из Ада
(05.03.20[censored]. рецензия А. Медоватова, сайт «πедуза.ру»)

Оглушительной пустотой зияет новый прокремлёвский текст очередного бота, мимикрирующий под откровения какого-то картонного «либераста» (да-да, от автора так и разит ненавистью к протестному движению, рынку и подлинным ценностям свободы).
На этом можно было бы и закончить мою рецензию, если бы не одно но.
Нельзя. Им. Позволять.
Нельзя им позволять раз за разом наряжать вместо настоящих красивых людей какие-то чудовищные симулякры и вдохновенно с ними бороться, сжигая их на костре, как в Масленицу. Брюс Ли говорил, что доска сдачи не даст. Именно поэтому мы, совестливые и неравнодушные люди, не должны отворачиваться от этой очередной кучи гуано, делая вид, что ничего не произошло!
Каждый раз, после каждых «Спящих» на ТВ или вот такой мерзости в литературе (хотя эта грубая поделка никакого отношения к литературе не имеет, и я об этом скажу ниже!), власть и псы режима слушают: что-то там скажут те самые люди, которых только что обдало смрадной волной зловонной грязи? И здесь ни в коем случае нельзя молчать, уважаемый мой читатель!
Каждый раз, когда мы молчим, они думают, что вколотили очередной гвоздь в гроб настоящей либеральной идеи, подлинной свободы и негосударственного предпринимательства, додавливаемого карательным чиновничьим сапогом.
Лучшие из людей отказываются от своего бизнеса, от искусства, от себя. Лучшие художники бегут из этой страны, сидят под следствием, претерпевают гонения от так называемых властей и добровольцев. Политиков обливают зелёнкой и запрещают митинги. И на этом фоне подлинных трагедий, волны боли и несправедливости выходит очередной пасквиль.
Наверняка автор получил свою локальную кучу денег, корзину печения, бочку варения и мельдониевую медаль от кремлёвских хакеров. Да-да, я тоже могу скалозубить. И вы можете. Но не время прятаться в мягких складках иронии, по нам бьют, бьют наотмашь, считая, что сдачи не будет.
И в этом виноваты в том числе и мы сами, потому что увлеклись христианским подставлением щёк.
Но я обещал немного сказать и от художественной части «Изгоняющего...».
Что я могу с уверенностью констатировать? Не ждите в этой поделке достоинств, находок или художественной достоверности. Простейший сюжет, будь он выстроен последовательно, рассыпался бы как абсолютно, звеняще неинтересный и вторичный. Что сделал автор, трусливо спрятавшийся за псевдоним Кай Вокс? Он вторичность сюжета помножил на неоригинальность композиционного приёма «смешать и переставить». Ну, разорвал он хронологию. Ну, запряг лошадей позади телег, а то и распилил часть телег, разрубил часть лошадей и понапихал эти обломки и расчленёнку беспорядочно в текст, запутав несколько слабых сюжетных линий, разыгрываемых вопиюще безликими персонажами, в которых сразу начинаешь путаться — настолько они похожи.
Охранительская поделка, безусловно, мимикрирует под стильный постмодерновый роман, какой мог бы написать под дулами карателей настоящий художник уровня Вл. Сорокина, например, только никогда такой художник не предаст искусство ради бессильной попытки власти завалить, засыпать либеральный дискурс скучными романами. Ведь это то самое, что было расфасовано и скармиливалось людям в блистательном произведении «Норма», которое вы все, безусловно, знаете и любите.
Подлинная художественность достигается тогда, когда встречаются талант и предельная честность, иначе песня зазвучит фальшиво. В рассматриваемом мной романе фальшиво всё. Начиная от названия и заканчивая словом «конец», которое столь оригинально заканчивает этот беззубый и весьма затянутый пасквиль.
Главный герой похож на пустую комнату, в которую так никто не вошёл, даже мышка-норушка. Сквозняк не принёс в эту комнату ни газеты старой, ни сора из прихожей. События, а точнее, сцены одна за другой скользнули мимо по коридору, не оставив читателю ничего, кроме недоумения: зачем это всё сейчас тянулось, словно мазут из старой бочки?!
Что хотел сказать автор? Что он пытался из себя достать на наш строгий суд? Даст ли он ответ? Не даёт ответа... Ползёт и спотыкается, переваливаясь с кочки на кочку, молчит и лишь издаёт скрежет зубовный, злой такой и бессильный скрежет несвежих жёлтых зубов, дорогой мой читатель!
Наверняка в Аду есть место, где грешников пытают всеохватывающей и непробиваемой скукой. Это наверняка так, потому что «Изгоняющий...» словно похищен оттуда и принесён нам в качестве пробника.
Ни в коем случае не пропустите этот роман, чтобы не было этого пресловутого «Пастернака не читал, но осуждаю». Обязательно его прочитайте, потому что он — очередной пробный шар в нашу с вами лузу. Нас «берут на слабо». Над нами пытаются надсмехаться. Из нас лепят шутов гороховых. Об нас вытирают грязные ноги.
И я повторю ещё раз, уважаемый и дорогой мой читатель:
Нельзя. Им. Позволять.


● ● ●








КНИГА 3. ПРОЛОГ

Живёшь такой, никого не трогаешь, и тебя никто и ничто не... И тут — а! — голос в голове.
Голос в голове. Ну, таким бы только «Занято!» ясно откуда кричать. Но это поначалу так думаешь.
Думаешь ещё, очень уж наигранно, очень уж исполняет, обозначает эмоции, прямо как в КВН, только не смешно.
Вообще не смешно. Кривляка. И то, что в голове звучит, тоже не смешно. Так-то голос звучит вечером, в эфире любимого либерального радио «Ой-вэй Москвы». А тут без всякого приёмника — прямо в мозге.
Мозгу в наше время несладко приходится. Информацией его заливают, как выгребную яму ясно чем. И норовят мурзилки эти исказить картину, подменить правду... А Тамара не такая. Она — богиня! Я видел её фото в интернете. Под этими очками — манящие глаза.
Глаза ангела. Какой-то черносотенец из охранителей обозвал её на форуме мышильдой. Мразь казацкая, кремлебот занюханный. Гад. Их много, много сейчас в сети, как их ни подъясняй. И вот он Тамарочку, значит, богинюшку... Змею подколодную!!! Суку! Тварь! Суку, суку! Суку! Падлу, ненавижу...
Люблю её и ненавижу. Голос её то приласкает, то острыми иглами прямо в мозг, прямо в мозг! Она меня хочет, по секрету признаюсь. Хочет меня, но страшной садо-мазохистской хотелкой. Протягивая телепатические щупальца своего извращённого либидо, эта свинья дотянулась до меня через тысячи километров. Через тысячи километров дотянулась и прельщает меня, и уговаривает, и угрожает, и убаюкивает, и секс такой у нас с ней по телефону, то есть, телепатически... Зателепала она меня!
Она меня зовёт к соитию через астрал, ждёт меня и хочет доминировать. Тамара Рудгерауэр. Тамарочка. Уйди из головы, оставь меня, шанса ты мне не оставляешь! Убью тебя, слышишь? Люблю, но убью. Оставь меня, я же не шучу, вот и прилететь пришлось, не сразу решение пришло...
Пришло на ум: если дальше так — погибну, покончу с собой, ведь она то в альковы зовёт, то под поезд броситься. Броситься-то легко, но как жить после этого? То есть, родные мои как будут?
Будут потом смеяться, я вижу, но эта сволочь Рудгерауэр при помощи каких-то астральных хакеров получила доступ не только в мысли мои частные, но и к сердцу! Цепкими магическими пальчиками хватает его, словно микрофон в студии «Ой-вэя», холодными виртуальными сдавливает! Надавит и отпустит... Надавит и отпустит... Сердце вразнос! Дыхание перехватывает! Умираю!
Погибаю тихо и доказать никому ничего не могу, пока Тамарочка-шмарочка, вампир энергетический, шепчет мне: «Будь моим, умри ради меня, стань моим животным!» И та же холодная рука сдавливает там, внизу. Сознание теряю.
Теряюсь в толпе, спохватываюсь в помещении, куда непонятно как пришёл. Провалы. Зомби я. Она меня переформатировала, Тамара. Стальное кольцо на сердце надела. Как так можно?! На Святой Земле! Почему от людей скрывают эти страшные возможности? Теперь я понимаю, почему кто-то не проснулся, кто-то прямо за ужином... Лучшие всё люди!
Люди-то не понимают, по какому тонкому льду... Ледяное сдавливание горла и сердца! Ледяное! Не сдамся, нет, не сдамся. Жить буду, смеяться буду над тобой, над трупом твоим, вместилищем инфернального существа, по паспорту Тамара Рудгерауэр. Будешь ты, Тамара, мёртвая, безмолвная и холодная.
Холодная тяжесть не отпускает, но я снизил её, я не из простачков, лососни тунца, Тамара! Руки меня не слушались, пальцы не гнулись, но я вшил-таки фольгу в подкладку пиджака и в нём — полегчало! Отдышался чуть-чуть. Меньше стало перехватывать холодом тяжёлым... Нельзя так дальше...
Дальше будет вот что: либо я, либо ты, астральная шваль! Я прилетел. В самолёт пришлось без него, без пиджака, конечно... Тут, в Москве, новую подкладку сшил. Снова отдышался, отошёл, чуть свободней вздохнул. Но шепчешь, призываешь, смеёшься надо мной, тля радиоэфирная, вошь лобковая! Сука Тамара, Тамара, Тамарочка, приди ко мне! Иди к своей судьбе и пусть останется только один!
Думаю, только одна попытка будет, но голос ведёт, голос призывает, подсказывает, это зов, как в каком-то фильме, где все зов слышали, но сейчас только я, только мне, это персональное порабощение, это адский БДСМ-фарс! Приди ко мне, говоришь? Склонись для анального подчинения, говоришь? О, я иду к тебе, иду к тебе с подарком... С но... Тварь, тварь, тварь! С новыми для тебя очками, с подарком, снова иду. Иду прямо в твою редакцию, как ты мне и подсказываешь из своей радиобашни с лучами подчинения, ох, прозорливы были братья Стругацкие, есть эти мозголомки у вас, гнид режима, прячущихся под масками либералов! А на чьи деньги, Тома? На чьи, сука, деньги? Газпром, звонят колокола, блин! Вот тебе и всё сошлось, мерзкая ты гадина, богиня ты моя единственная...
Единственная просьба — не передумай. Зови меня к себе, тащи через все эти коридоры и посты охраны, в лифте голос твой глуше, но я слышу, слышу тебя, свет моего сердца, боль моего дыхания, астральная ведьма Тамара Рудгерауэр! Ты всё ближе и ближе, я чувствую уже не внутренним слухом, а кожей, носом, подрагивающими пальцами чую тебя, вот ты где, сука долбаная!
А вот ножиком в горлышко? А вот тебе, вот тебе, умри! Уйди из меня! Прочь! Сука, про...[...]


● ● ●








Глава 666

Изменять Савелию Маша категорически не хотела, поэтому срывалась не чаще раза в месяц, но зато как... Не чпокалась и даже не трахалась — жахалась.
Вечер обещал быть долгим, поэтому Маша ещё утром умудрилась вызвонить Леонида, который имел поэтический обычай спать до обеда, отключив притом телефон. Она вызвонила и нагло предложилась. Ему — впервые. Он — своего не упустил.
В полдень свободолюбивый поэт прибыл в Машину хату. Без лишних предисловий Маша впилась губами в губы Леонида, а дальше произошло всё, что обычно бывает, когда спариваются относительно молодые люди. Но соседи услышали многое и наверняка позавидовали.
Потом Леонид и Маша валялись и курили. Он — на спине. Маша — рядом. Её голова лежала на груди поэта, а рукой Маша задумчиво поигрывала его гениталиями.
— А что Савелий? — спросил Леонид, ловко пуская кольца дыма в потолок.
— В универе своём, — ответила Маша, по-хозяйски сжимая пенис собеседника.
— Я не про это. Что у тебя с ним?
— А, вот ты о чём! — Она начала методичные движения. — Всё абсолютно по-прежнему. А у нас с тобой, Лео, — маленький такой однодневный секретик... О, уже не такой уж и маленький...
[...]
Где-то в два Маша уже неслась по заранее запланированным делам, в пять они закончились, в седьмом часу она вернулась домой, чтобы встретить соратников.
Народ начал подтягиваться после восьми вечера.
Накануне всех обзвонил Марик — у него родился новый розыгрыш. Жертвой был избран Савелий. Маше почему-то не хотелось участвовать в дурацкой затее, хотя днём она совершила куда более тяжкое предательство. Но раз народ поддержал проект Марика, то следовало попробовать.
Савелий, как нарочно, обещал прийти к самому собранию, так что было время отрепетировать. Соратники весьма подробно раскидали реплики и договорились о гримасах и прочем. Вася должен был по-особому встретить Савелия, всё остальное планировалось сыграть в зале.
Чувствуя внутреннее неудобство, Маша особо удивилась энтузиазму Стива. Казалось, американец ни в чём более интересном и весёлом никогда не участвовал, настолько его пёрло от грядущей постановки.
«Задорнов, наверное, прав, — подумалось Маше. — Тупые...»
Потом пили пиво и вино, Вика, сказавшись слегка простывшей, потягивала чай с коньяком.
Постепенно разгорелся диспут относительно того, как можно перенастроить работу власти для того, чтобы предпринимательские инициативы получили максимальную свободу и даже известные дотации.
В очередной раз выяснилось, что взгляды соратников варьируются от самых леволиберальных до правых. На позиции либерального консерватора находилась только Вика. Но Вика всегда казалась Маше человеком со вторым дном: вроде бы, она за подлинный капитализм без всех этих ужимок социализма, но что-то в ней было такое... Маша формулировала это что-то как национал-большевизм. Настоящих поводов заподозрить себя в таком лютом грехе Вика никогда не давала, но отдельные реплики, взгляд этот упёртый исподлобья... Как говорили в фильме «Место встречи изменить нельзя»? «Баба сердцем видит». Вот Маша видела так.
А ещё она каким-то непостижимым образом была уверена: рано или поздно Савелий уйдёт шпилить Вику. Странная чуйка. Неприятная, но железобетонная.
И Маша заранее мучительно ревновала. Всё-таки Савелий был совершенно не таким как все.
Отрешившись от общей полемики, Маша задумалась о Савелии. Точнее, не сразу о нём...
У всех есть свои странности, мыслила Маша. У каждого — по секрету. Даже у банального Васи был свой секрет, но, как подозревала Маша, тайна его была скучной и ничего кроме жалости не вызывала. Проблески Машиной интуиции давно стали мощными лучами. И это уже была её тайна, тайна, саму память о которой Маша старалась спрятать поглубже. Если бы ещё можно было залить её толстенным слоем бетона!..
Она вздохнула, на секунду оторвавшись от раздумий и просканировав обстановку. Диспут разгорался. Ну и хорошо.
Так вот, Вася. Банальный жадина с приземлёнными запросами. И это его гложет, подъедает изнутри завистью к другим, страхом, что его обманут. Ну, разумеется, его обманут!
Вася был единственным участником оппозиционной группы, с которым Маша категорически не смогла бы переспать. Он был просто отвратителен. Ему очень шло слово «презрение», ага...
Даже старик Альберт воспринимался порой вполне себе кандидатом на трах. Хотя Маша заранее знала, что там ничего оригинального не будет. Ну, разве что старого алкоголика кондрашка хватит в самый разгар...
Маша улыбнулась.
Стива можно оставить на потом. А с Мариком уже было. До Савелия ещё. А сегодня и с Лео. Хоть бы стишок ей посвятил. «Я вас е[...]
А вот Савелий — инопланетянин. Чужак в этом скучном мире.
«Хрен ли лукавить, ты его любишь, дура», — мысленно сказала себе Маша.
Её нередко посещало чувство, что, несмотря на всякие внешние не лучшие обстоятельства, Савелий был... идеальным. Всё, что касалось её желаний, он исполнял с пугающей и восторгающей точностью. И речь не столько о постели. Доходило до страшного: день назад она ждала его дома, неистово желая съесть мороженого, притом крем-брюле. И вот он на пороге, рыцарь с крем-брюле в деснице.
Иногда Маша ударялась в лёгкую паранойю, думая, что это он, Савелий, как-то навевает, внушает, искусно навязывает ей все эти мелкие желания, которые потом с блеском исполняет... Даже сегодня утром... Когда она внезапно ощутила неистовое желание трахнуться с Леонидом, Савелий ещё был дома, умывался, да... И день-то планировался так, что с обеда Савелий должен был освободиться и припереться домой... И вот лежит она в кровати, слушая шелест воды в душевой и тихие напевы Савелия, и вдруг ей страшно хочется Леонида, а через пару мгновений — пикает телефон Савелия. Потом он выходит из душа, читает СМС и говорит, мол, извини, Маш, но я сегодня до вечера в вузе...
Надо будет как-нибудь пожелать «Порш Кайен», засмеялась про себя Маша.
Но она знает: что настолько крупного угодничества от нищеброда Савелия ни ей, ни худышке Вике не светит.
И, увы, скоро Савелий встанет на лыжи, это ясно как день...
Она с самого начала знала: не для неё этот подарок судьбы. Но неужто для этой швабры?!..
Нет, Савелий был действительно нереально идеальным. И ни разу не дал Маше настоящего повода усомниться в том, что он целиком принадлежит ей. Откуда же эта уверенность в близком расставании?
Маша вспомнила давний уже случай, когда Савелий вернулся раньше неё и почему-то не стал входить в эту уютную квартирку, а развернулся и пошёл по лестнице вниз...
Он сказал тогда, дескать, решил вернуться в магазин за майонезом. Тогда почему он сначала не занёс пельмени и всё остальное, а пошёл обратно со всем купленным?
Тогда её и пронзила впервые догадка... Да, именно тем вечером.
И что они тогда сделали? Они трахнулись прямо на площадке между этажами!
И это был один из самых запоминающихся трахов в Машиной жизни.
(Сегодня с Лео было тоже ничего себе так. На крепкую пятёрочку с плюсом, но тогда Савелий выбивает строго семь-восемь из пяти, а в тот раз все десять!)
Вот из-за этих десяти баллов она и не придала значения первому уколу... Прошли месяцы, прежде чем Маша мысленно вернулась к тому странному случаю с «попыткой побега». Не-бойся-Маша-я-Дубровский, бл[...]
На правах хозяйки Маша внимательно следила за гостями и их настроением.
Марик нервно поглядывал на часы. Да, скоро придёт Савелий, а Вася ушёл курить на крышу.
— Слушай, Лео... нид, ты сходи за Васей, а то вся сцена пойдёт наперекосяк, — попросила Маша.
Поэт покорно поплёлся искать Васю.
Маша вполуха слушала Стива, который отчаянно пытался пересказать новый анекдот, но из-за скверного русского никак не мог подобрать слова, и непокорная история рассыпалась и рассыпалась, становясь нелепее и нелепее. Как моя с Савелием жизнь, горько подумала Маша, тут же удивляясь этой экзистенциальной горечи. Не из-за секса же она так переживает, не из-за тихого комфорта, которым Савелий её окружил. Из-за другого. Обострённая Машина интуиция распознала в неказистом социологе высшее божество. Возможно, кто-то назвал бы такое восприятие придурью, но Маша точно чуяла, что внутри Савелия заключён подлинный небожитель. А объяснить фактическое поклонение перед ним какими-либо доводами она не могла. Этим, очевидно, и отличается вера от знания.
Вскоре вернулся Леонид.
— Идёт! — заговорщицким громким шёпотом известил он соратников, и все приготовились к розыгрышу.
Затем в зал просочился Вася.
— Всё сделал? — почти беззвучно спросил его Марик.
Вася поднял оба больших пальца вверх, мол, всё о’кей.
Каждый изнывал от близости шоу, но Савелий как нарочно затягивал свой выход на авансцену. Маша по-настоящему разволновалась и уже была готова сорвать всю затею, но тут в зал вошёл Савелий.
Наперекор сильнейшему желанию отменить спектакль Маша идеально подала свою реплику:
— Да, действительно, вылитый тиран!
Савелий растерялся и тут же заподозрил розыгрыш.
— Савелиус, ты только не волнуйся, — пролепетал Альберт.
— А я и не волнуюсь. Из меня тиран, как из тебя пуля.
Вася взял идеально сиплый тон:
— Ты это... Подойди к зеркалу.
Все вразнобой закивали.
Раздражённый Савелий взглянул в зеркало и совсем взбесился:
— Да идите вы в жопу!
Тут уже никто не пытался сдержаться — ржали вповалку. Смеялась и Маша, но больше от облегчения, что эта тупая каверза кончилась, и Савелий, кажется, не особо обиделся.
Но ржание внезапно стихло.
Маша подавилась истеричным своим смешком и словно окаменела.
Каждый её сустав, каждую её мышцу острейшими иглами пронзила резкая боль, дыхание перехватило, тело будто стало чужим... Маша по-рыбьи открыла и закрыла рот, с ужасом обводя взглядом соратников.
Все смотрели только на неё.
Она чувствовала, что её тело меняется, что-то происходит с лицом, руками и ногами... Сиськи! Сиськи уменьшались, но Маша не могла и пальцем пошевелить, зато чувствовала каждое изменение!
Немой и безвольный свидетель того, как что-то или кто-то присваивает её тело...
В последней отчаянной попытке вернуть хоть что-то Маша взмолилась к той силе, которая наградила её обострённой интуицией. Да, Маша люто боялась этой силы, но терять было нечего, и Маша воззвала.
Молчание.
Сжимающееся Машино «я» отчаянно вопило, но этого беззвучного крика никто, кроме неё, не услышал.
А потом она заткнулась, потому что ей велели заткнуться.
Новый хозяин тела встал с кресла, хлопнул в ладоши и насмешливо сказал:
— Н-да... Ну, если бы у бабушки были определенные половые признаки, она была бы дедушкой, да, ребята?..


● ● ●








Глава 664

Перед сном верховный жрец Молоха прогулялся по Богемской роще, постоял, склонив голову, возле статуи совы, но успокоения не нашёл. Ворочаясь на ложе, он мысленно возвращался к грозному предчувствию, которое вызревало внутри него все эти дни и взращивало непомерную гнетущую заботу.
Мрак проступал буквально во всём, чего касался мысленный взор жреца. Проклятый сон о фильме!
Огонь в камине метался, словно узник, бросая на стены тревожные всполохи света. Мир гудел, и этот звук ассоциировался у жреца с далёким воем трубы архангела Апокалипсиса.
Так и не заснув, жрец сполз с постели, став перед ней на колени, но не для того, чтобы помолиться, нет. Он запустил руки под кровать и вытянул оттуда старый кофр, покрытый толстым слоем пыли. Щёлкнув замочками, жрец поднял крышку.
— Моя древняя подруга, — прошептал он, гладя деку электрогитары.
Взяв инструмент в руки, он провёл пальцем по открытым струнам. Раздался еле слышный атональный всплеск — гитара была убийственно расстроена.
Жрец провозился с колками и жалобными звуками минут десять. Он давно не занимался делом из прошлой жизни.
Закрыл глаза, взял пару аккордов.
— Запасайтесь наркотой и берите друзей с собой... — почти шёпотом запел жрец, подыгрывая себе на неподключенной гитаре.
Стук пальцев по струнам звучал громче нот, но руки помнили, аккорды брались те самые.
— Свет погашен, неопасно, вот и мы здесь, развлекай нас...
Жрец сбился с ритма — руку пронзила острая боль. Он поглядел на пальцы. Из них текла кровь. Гитара оказалась буквально забрызганной красным. Странное сочетание — стиснуть зубы от боли и при этом искренне удивиться, как такое получилось-то вообще.
Подняв взгляд, жрец увидел в кресле у камина гостя, точнее, его силуэт, ведь он сидел между камином и ложем, на котором музицировал жрец. Гость сдержанно похлопал.
— Искусство требует жертв. Иногда даже человеческих, — сказал гость по-русски, но жрец всё понял.
Он не нашёлся с ответом.
— И всё-таки, мне ближе «Любэ», — поделился с ним гость, и хозяин Богемской рощи снова понял каждое слово, хотя и не знал саму группу.
— Что тебе нужно? — спросил жрец.
— Сложный вопрос, — проговорил Влад уже по-английски. — Можно было бы тебя ликвидировать, но на твоё место назначат другого, а он, судя по динамике изменения ваших кадров, будет менее толковым и абсолютно недоговороспособным. Ты-то лыка не вяжешь...
Гость вздохнул и замолчал. Молчал и хозяин.
— Пока ты тут раздражаешь своего Молоха, у вас чёрт-те что творится, — снова заговорил Влад.
— Я его не раздражаю, — процедил сквозь зубы жрец.
— Поверь мне, именно раздражаешь. Но, увы, всё проходит, и он, бедолага, рад и такому вниманию.
— Не богохульствуй!
Жрец взмахнул рукой, и в сторону Влада полетели капли крови. Некоторые должны были попасть на гостя, но при подлёте они попросту сгорели. Это обстоятельство напугало жреца сильнее всего.
— Не принимай близко к сердцу форму, — сказал Влад. — Лучше услышь содержание. Угадай загадку: «Меня ждут не дождутся. А как увидят — разбегутся».
Отложив гитару (гриф тоже оказался вымазан кровью), жрец посмотрел на руки. Надо же — пострадали обе. Пальцы, как кисточки. Проклятый враг!
— Не ты же, — ответил жрец.
— Не я. Дождь. Он прольётся. И будет кровавым. Пока вы тут возле своего Молоха кваситесь, Тиамат решила убить Дональда.
— Тиамат?!.. Дональда?!.. — переспросил жрец, ощущая себя в дурацком сне, который никак не хочет его выпустить из себя.
— А может быть, Астарта. А может, Бафомет! — весело пропел Влад, и на этот раз хозяин Богемской рощи вообще ничего не понял.


● ● ●








Продолжение следует...


Следующее обновление — июль 20!8.


● ● ●



 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"