Аннотация: Часть Первая и первые четыре главы части второй. Теперь буду добавлять сюда новые главы.
Макс Мах (Марк Лейкин)
Золото и Серебро
(Героическая сказка для взрослых)
Пролог
1.
Около пяти часов вечера или, вернее, в начале шестого - Елизавета как раз выпила чашку чая с молоком - к дому на улице графа Розенштерна подъехал длинный черный автомобиль с тонированными стеклами. Посетители в замке - а именно так, замком, предпочитала называть свой особняк старая баронесса - бывали не часто. Другими словами, редко или даже очень редко. Поэтому, едва услышав звук мотора, Елизавета прилипла к ближайшему подходящему для удовлетворения ее любопытства окну. Улица, по неизвестным причинам носившая имя одного из самых одиозных персонажей новейшей истории, отличалась тем, что была тиха большую часть года. Автомобили появлялись здесь нечасто, а чужие - и того реже. Тем интереснее оказалось разыгравшаяся на глазах Елизаветы сцена. То есть, интересным было не то, разумеется, как вышколенный шофер в темно-лиловой униформе, степенно покинув свое место за рулем, открывает перед пассажирами дверь, а то, кто вышел из машины и зачем. Их оказалось двое, этих пассажиров: высокий сутулый старик в длинном черном пальто и черном цилиндре и мальчик - по первому впечатлению, одних с Елизаветой лет. Ее удивило, что мальчик одет отнюдь не в школьную форму, как следовало бы в будний день, или в какое-нибудь парадное платье, если уж люди эти прибыли с визитом. На нем были серые брюки, заправленные в толстые шерстяные гетры, грубые тупоносые башмаки на толстой подошве и шотландский плед. Но голова мальчика оставалась непокрытой, и девочка с интересом "изучила" как правильные черты его строгого лица, так и длинные черные волосы, разделенные пробором посередине и двумя вороньими крыльями ниспадавшие на неожиданно широкие плечи. Ну, что ж Елизавета увидела много - можно сказать, очень много, если иметь в виду, что смотрела она под неудобным углом из окна третьего этажа - и мальчик ей скорее понравился, чем наоборот. Однако ее любопытство никоим образом не было удовлетворено, поскольку она не знала пока ни того, кто этот мальчик, ни того, за каким бесом он пожаловал в "замок" баронессы Икьхгорн.
"Любопытно", - призналась она себе и, сев в кресло, попыталась придумать "историю". Но вот какое дело: "история" не выстраивалась, а обрывки смыслов, блуждавшие в хорошенькой головке Елизаветы, были лишены семантической глубины и маловразумительны. Впрочем, будущее настроение уловить все-таки удалось. Опасность, приключения и удовольствие - вот что почувствовала девочка в ближайшем будущем, но и в отдаленной - удаленной на годы и годы вперед - перспективе она ощущала в опасной близости от себя все тот же запах, обозначавший в ее смутных грезах мальчика в шотландском пледе. Кора дуба, крепкий табак и острый, дразнящий обоняние запах какого-то неизвестного ей спиртного напитка.
- Ваше сиятельство, - ливрейный лакей тетушки нечасто позволял себе пересекать границу "графской половины", вернее сама баронесса Икьхгорн всегда принимала в расчет неравенство их социального статуса: Елизавета, разумеется, девочка и внучатая племянница баронессы, но в тоже время, она еще и помазанница божья - графиня Скулнскорх.
- Ваше сиятельство, - поклонился старый лакей. - Ее сиятельство госпожа баронесса просит вас спуститься к ней, если таково будет ваше желание.
Вот это последнее, "если таково будет ваше желание", не столько раздражало Елизавету, сколько забавляло. До прошлого года ее и секли, исключительно присовокупив эту формулу вежливости, так что получалось, будто она сама истребовала наказание, без которого - на самом деле - вполне могла обойтись. Однако до совершеннолетия оставалось еще три года, и посему приходилось терпеть "несправедливости" и мечтать о мести.
"Ну, ничего, - думала она иногда. - Вот наступит время, а оно не за горами, и я всем им покажу, каково на самом деле мое желание".
- Разумеется. - Кивнула девочка. - Идите, Иван, и доложите баронессе, что я буду буквально через минуту.
Хотелось бежать, но спешить не следовало. Елизавета ведь не могла себе позволить потерять и самой малой доли из тщательно выпестованного, взращенного и лелеемого чувства собственного достоинства. И дело отнюдь не в старой баронессе, а в посетителях, ради которых ее, Елизавету, наверняка, и пригласили вниз. Однако в глазах этих совершенно незнакомых ей людей никакой особой репутации у графини Скулнскорх и в помине не было. Отсюда и необходимость соблюдать дистанцию. А этикет для того и придуман, чтобы всех расставить по росту, ведь так?
Нарочито медленно она прогулялась по анфиладе комнат третьего - "графского" - этажа и, великолепно зная тот лабиринт, в котором обитала всю свою сознательную жизнь, уже через пять минут вышла к парадной лестнице. Лестница ниспадала в просторный приемный зал изящным мраморным каскадом, но здесь было темновато сейчас, а потому поднявшие глаза навстречу шелесту ее платья гости не могли, к сожалению, всецело насладиться тем замечательным зрелищем, которое она им - так и быть - подарила. Разве можно рассмотреть в этой унылой будничной полумгле, какими оттенками - от орудийной бронзы до меда с гранатовым соком - переливаются ее волосы, или как играют в ушах огромные, подобранные в цвет ее глаз, топазы? Нельзя. А жаль, потому что даже ее "простенькое" домашнее платье многое могло бы сказать опытному взгляду.
- Ваше сиятельство, - поклонился старик и, обернувшись к баронессе, попросил:
Мальчик, внимательно рассматривавший Елизавету с самого момента ее появления на лестнице, неожиданно улыбнулся и несколько резковато, но при этом весьма впечатляюще склонил голову в полупоклоне, коротко и недвусмысленно, показав девочке, кто здесь кто. И хотя имя, названное баронессой, вполне подошло бы и паршивой собачонке, Елизавета не сомневалась, если когда-нибудь ей доверят тайну, подразумевавшуюся всем ходом событий, ей, графине Скулнскорх, придется называть этого Людо на вы и не иначе как "вашей светлостью".
"Принц крови?" - Но она никак не могла угадать, к какой из трех дюжин известных ее династий мог относиться этот мальчик.
"Что за черт!"
- Разрешите откланяться! - Сказал между тем чопорный старик и, ничего более не добавив, пошел прочь. Однако мальчика это, по всей видимости, никак не касалось. Он проводил черную сутулую фигуру равнодушным взглядом и повернулся к баронессе.
- Ваше сиятельство, - сказал он, чуть обозначив поклон. - Я хотел бы принять с дороги ванну и перекусить. Мы с господином Вольдемаром ничего не ели со вчерашнего дня.
Голос у него был красивый, интонация сдержанная, и за каждым словом угадывалось некая опасная глубина, куда очень хотелось заглянуть.
- Разумеется, господин Людо. - Баронесса кивнула одному из лакеев, терпеливо изображающих бессловесные статуи на границе собравшегося вдоль стен сумрака. - Проводите нашего гостя на третий этаж, приготовьте ванну и распорядитесь, чтобы обед был сервирован на три персоны.
"Гость? На третий этаж?!"
- Будет исполнено. - Поклонился слуга. - Господин! - Но то, как он поклонился мальчику, и с какой интонацией произнес самое простое из возможных титулований, сказало девочке больше, чем все остальные озвученные или нет намеки. Ведь слуги не ошибаются, не так ли?
"Наследник престола? Какого? И что за причины привели его в наш дом?"
Строго говоря, называть "замок" баронессы Икьхгорн "своим домом" было неправильно. Даже мысленно. Но поскольку никакого другого дома у Елизаветы пока не было, приходилось условно считать его своим.
- Ваше сиятельство! - Кому из двух женщин - старой или юной - предназначался полупоклон, сказать было сложно.
"Любопытно... - отметила Елизавета, провожая взглядом идущего вслед за лакеем мальчика Людо. - Он что, влюбился в меня что ли? С первого взгляда?"
О чем-то таком она как раз совсем недавно читала в "книге для взрослых", ведь до того, чтобы контролировать библиотеку, баронесса еще не додумалась. Или, может быть, ей было попросту все равно, что читает или не читает Елизавета?
- Ваше сиятельство! - Баронесса смотрела на Елизавету, и, значит, обращалась тоже к ней. - Две вещи, прежде чем мы расстанемся до обеда. Вернее, три.
- Первое. Господин Людо останется жить в нашем доме. Я распорядилась приготовить для него "Кедровые покои".
- Вы распорядились? - Вопрос был задан без ажитации, но баронесса, естественно, все поняла.
- Да. - Кивнула она. - Позвольте мне закончить, и вы все поймете.
- Продолжайте. - Согласилась Елизавета.
- Для посторонних... например, в школе, куда вы, вероятно, пойдете вместе, он ваш кузен. Его титул и имя я сообщу вам несколько позже.
- Так я пойду в школу? - Елизавета была удивлена, но виду не показала. Тем не менее, это была хорошая новость. От домашнего образования ее начинало уже подташнивать, как героиню одного из романов от беременности.
- Скорее всего. - Без тени улыбки сообщила старая баронесса. - Но у нас еще будет время обсудить все детали.
- Да.
- Тогда, второе. - Баронесса никаких эмоций не выказывала, но думала, наверняка, совсем не о том, о чем говорила. - По своему статусу господин Людо стоит выше вас.
- Насколько выше? - Подняла бровь Елизавета.
- Значительно.
- Мне следует обращаться к нему, говоря, "ваша светлость"? - Прямо спросила Елизавета.
- Нет, - коротко ответила баронесса. - И это третье, что я вам должна сообщить. Собственного супруга "его светлостью" не называют. Это скорее мне следовало бы изменить ваше титулование, графиня, но я не буду этого делать из соображений безопасности.
- Супруг... - повторила за баронессой Елизавета, впервые за время разговора, дав слабину. - Что вы имеете в виду, ваше сиятельство?
- То, что вы были обручены при вашем рождении и обвенчаны полугодом позже. Разумеется, вы этого не помните, но факт совершения над вами брачного таинства бесспорен.
- Тогда, мы должны спать в одной кровати! - Надменно вскинула подбородок девочка.
- Как вам будет угодно, графиня. - Кивнула баронесса. - Вам уже тринадцать, и по старому праву вы совершеннолетняя.
- Я кто? - Опешила от неожиданности Елизавета.
- Вы совершеннолетняя. - Повторила баронесса. - Если и не в глазах властей, то в моих глазах наверняка.
- И что это значит? - Все-таки есть новости, которые следует переживать не только в определенном порядке, но и не торопясь. Медленно, со вкусом, смакуя некоторые наиболее "сочные" их следствия.
- С этого момента, ваше сиятельство, я перестаю быть вашей воспитательницей, и мое опекунство становится максимально формальным: власти все равно еще три года не позволят вам совершать самостоятельно банковские операции или сделки по купле/продаже недвижимости.
***
Своего таинственного мужа Елизавета нашла в биллиардной. Он стоял около бара, рассматривая выставленные в ряд бутылки, и девочка вдруг вспомнила запахи, сопровождавшие этого мальчика в ее "грезах". Но, судя по всему, интерес его к коньякам и водкам оставался пока исключительно академическим.
- Обед подадут ровно в семь, - сказала она, пронаблюдав несколько секунд за Людо. Сейчас он снял, наконец, свой странный шотландский плед и остался в простой белой рубашке - не самого лучшего качества - и сером шерстяном жилете деревенской вязки.
- Благодарю вас. - Ответил он, обернувшись к Елизавете. - Сейчас уже почти шесть, значит, ждать осталось недолго. - Он улыбнулся, и девочка неожиданно подумала, что у него хорошая улыбка, но ее беспокоило, что реакции "ее супруга и господина" совершенно не просчитывались. Никаких предвестников улыбки, скажем, не было и в помине. Вернее, их не "увидела" она.
- Если вы голодны, я могла бы распорядиться...
На самом деле она еще никогда в жизни ничем и никем не распоряжалась. Но если уж она самым неожиданным образом в один день стала и совершеннолетней, и замужней дамой, не грех было и попробовать.
- Не стоит. - Теперь он стоял к ней лицом и откровенно рассматривал. Елизавете даже показалось, что он видит и то, что скрывает ее длинное глухое платье. От такого предположения она чуть было не смутилась и не начала краснеть, но вовремя взяла себя в руки и ответила Людо не менее "пристальным" взглядом. В конце концов, она достаточно изучила анатомию и физиологию человека, чтобы точно знать, что спрятано у него в штанах.
- Это правда? - Спросила она.
- Да. - Серьезно кивнул мальчик и, уловив тень смятения, промелькнувшую на лице Елизаветы, добавил:
- Вы ведь спросили о том, действительно ли мы муж и жена?
- Да. - Не стала спорить Елизавета.
- Это правда. - Сказал он, и, хотя остался все так же спокойно стоять перед ней, девочке показалось, что сначала он предполагал развести руками. Предполагал, но не сделал, и если она не ошиблась, приписав ему не имевшее места намерение, то это была первая удачная "догадка" на его счет.
- Тогда... - Но, как оказалось, сказать ему то, что уже прозвучало в присутствии старой баронессы, Елизавета не смогла. Не повернулся язык. Однако Людо по всей видимости в разъяснениях не нуждался.
- Для меня это высокая честь, - с самым серьезным видом произнес он, глядя ей прямо в глаза. - Но вполне ли вы отдаете себе отчет в последствиях такого шага?
А глаза у ее мужа были синие, и от его прямого взгляда мороз пробегал по позвоночнику. Чувство это ей было совершенно незнакомо, но скорее понравилось, чем вызвало реакцию отторжения.
- У меня еще нет... - она сделала над собой невероятное усилие и, моментально перебрав в уме множество словесных выражений, выбрала, возможно, и не лучшее, но зато достаточно циничное, - кровотечений. И я вряд ли смогу сейчас же от вас понести.
Подбородок вверх, взгляд, упирающийся мальчику - а он был выше нее на целую голову - в лоб, и жесткая линия плотно сжатых губ.
- Вы напрасно обиделись. - Голос Людо звучал мягко, и в нем слышались ... О, да, это несомненно было восхищение и благодарность. А вот, как "пахнет" любовь Елизавета пока не знала. В ее окружении никто никого никогда не любил. Оставалось надеяться, что она еще узнает этот "запах", но для этого, наверное, ей придется приложить немалые усилия. Факт свершения брачных обрядов не гарантировал взаимной любви, а они с Людо пока были едва знакомы. Соответственно, и сказать наверняка, возникнет ли у него когда-нибудь такое чувство к ней, Елизавете Скулнскорх, было невозможно.
- Вы напрасно обиделись. - Сказал он. - Я обещаю вам преданность и заботу, и, разумеется, дружбу. И я надеюсь когда-нибудь полюбить вас так, как вы того заслуживаете. - Людо шагнул к ней, быстрым движением поймал опущенную правую руку и, чуть склонившись вперед, поднес к губам тонкие "нервные" пальцы. От неожиданности - а он оказался невероятно стремителен - Елизавета даже вздрогнула, но в следующее мгновение от пальцев, которых коснулись прохладные губы Людо, сквозь руку и прямо в сердце ударила волна такого жара, что девочка едва устояла на ногах. Вероятно, секунду или две она и вовсе пребывала вне сознания и осознания, но когда вновь ощутила себя и поняла, кто она и где находится, супруг сжимал уже крепкими ладонями ее плечи и целовал прямо в губы. Ощущение оказалось странным и... необычайно волнующим. А когда Людо разорвал "контакт", она успела даже мимолетно пожалеть, что все так быстро закончилось. Впрочем, если верить книгам, поцелуй мог длиться вечность.
- Я... - Кажется, ее супруг Людо тоже растерялся.
- Вы... - Но и она не знала, что сказать.
К счастью, в дверь постучали, разрушая не успевшую развернуться во всю силу неловкость, и вошедшая горничная тетушки поинтересовалась, правильно ли она поняла, что госпожа графиня будет отныне спать в Лазоревых покоях?
А покои эти были просто великолепны, но - хоть и находились на третьем этаже - были слишком велики для маленькой девочки. В особенности кровать под тяжелым бархатным балдахином.
- Правильно. - Коротко ответила мгновенно овладевшая собой Елизавета. - И чтобы после десяти вечера ни одной живой души на графской половине не было. Это приказ.
***
Правду говоря, ей было страшно. Одно дело сказать, другое - сделать. И это было именно то, что произошло с графиней Скулнскорх. В создавшихся обстоятельствах Елизавета должна была сказать именно то, что сказала. И ей даже показалось на миг, что слова эти - вполне литературные по происхождению слова, - удивительно точно соответствуют ее желаниям и состоянию души. Однако чуть позже она поняла, что это не так или, как минимум, не совсем так. Будущее - ближайшее будущее Елизаветы - предстало вдруг перед нею совсем не таким очевидным, как следовало из прямого смысла прозвучавших слов. Там, в этом будущем, которое должно было состояться так быстро, что от ужаса сжималось сердце, и желудок поднимался к самому горлу, Елизавету Скулнскорх ожидало нечто настолько таинственное, что даже сухие, словно древняя пыль, и четкие как колонны марширующих пруссаков объяснения германского профессора Ранке не могли полностью прояснить истинный характер стремительно надвигавшегося на нее События. И литература ничем не могла помочь бедной девочке. Мнения авторитетов разнились от "чуда и волшебства" до "инфернального ужаса и несмываемого греха". Но слово прозвучало, а до назначенного самой Елизаветой времени, то есть, до десяти часов вечера, было еще далеко, и девочке оставалось одно: сходить с ума от неопределенности и неведения. Другое дело, что даже безумный страх не имел права на представительство в ряду публично выражаемых эмоций. Елизавета была холодна и благожелательна. А большего она от себя и требовать не могла, тем более, что даже "ужас без конца" имеет свойство когда-нибудь заканчиваться.
Без четверти десять она выскочила из ванной, вытерлась - служанку, обычно помогавшую ей с вечерним туалетом, Елизавета решительно отослала прочь - и, надев на себя самую красивую свою ночную сорочку, сшитую из такого тонкого батиста, что казалась прозрачной, вошла в Лазоревые покои. В отличие от вполне современной ванной комнаты, лишь декоративно выдержанной в стиле прошедшей эпохи, в парадной опочивальне, поражавшей своими размерами, было темно, холодно и неуютно. Огромная кровать походила в свете зажженных свечей и отсветах пламени, игравшего в камине, на древний замок, покинутый людьми и населенный вампирами и привидениями. Елизавета вздрогнула от мгновенно возникшего в ее хорошенькой головке образа, но, возможно, все дело было в не успевшем прогреться знобком воздухе необитаемых покоев. Впрочем, ее слабости никто не заметил - она была здесь одна. А властвовавший в опочивальне холод напомнил Елизавете о том, что на рубашку следует что-нибудь накинуть, хотя бы и пеньюар, который заменит ей на этот раз ночное платье, и о том еще, что на столике рядом с камином стоит хрустальный графин со сладким вином с острова Лесбос. Вина этого, как, впрочем, и абсолютного большинства других вин, Елизавета пока еще ни разу не пробовала. Все, что ей до сих пор позволялось, сводилось к нескольким глоткам шампанского в новогоднюю ночь и смешанному с медом и горячей водой Кагору, которым ее лечили от редких простуд. Однако теперь она была уже взрослой женщиной, и, следовательно, сама могла решать, что хорошо, а что - плохо.
Графиня подобрала кружевной пеньюар, оставленный служанкой на полукреслице перед напольным венецианским зеркалом, накинула на плечи, с сожалением отметив, что ночное платье из фряжской фланели было бы сейчас предпочтительнее, и подошла к сервированному на двоих столику у камина.
"Выпить вина? - Мысль получилась жалкой, словно она перед кем-нибудь оправдывается. - Я только хотела попробовать..."
Пожав плечами, она вынула из графина пробку и налила себе в бокал немного рубиновой остро и вкусно пахнущей жидкости.
- Вы любите вино? - Каким-то образом она пропустила момент, когда вошел Людо и не вздрогнула только потому, что уже почти четыре часа подряд держала себя "в узде".
- Не знаю. - Снова, но уже по-другому пожала она плечами. - Но собираюсь узнать. Хотите? - И она взглянула на него через плечо.
- Это я должен разливать вино. - Людо подошел к ней, забрал графин и налил себе немного вина. По правде говоря, совсем немного. - Я не хотел бы опьянеть. - Объяснил он, поднимая бокал. - За нашу встречу!
Этот тост вряд ли можно было назвать оригинальным. Во всяком случае, он довольно часто мелькал на страницах книг, которые приходилось читать Елизавете. Другое дело, кто и как его произнес. И как при этом отражались огни свечей в темно-синих - кобальтовых - зрачках Людо.
"Весьма убедительно..." - Но вслух она, разумеется, ничего не сказала, лишь улыбнулась загадочно - как Зои Гильдернстерн на знаменитой картине Мейстера Иакима - и пригубила вино, бросив на Людо "волнующий" взгляд поверх бокала.
Вино оказалось приторно сладким и невероятно вкусным. "Все дело в "богатстве красок" - решила девочка. Елизавета действительно никак не ожидала встретить в одном маленьком глотке так много вкусовых оттенков. Но они там были. И от наслаждения она на мгновение даже забыла "обо всем остальном", а затем ее муж Людо смог удивить графиню Скулнскорх настолько, что не только страх, но и все прочие опасливые мысли как ветром из головы выдуло.
Мальчик сделал глоток вина, поморщился, словно вместо сладости почувствовал оскомину, отставил бокал в сторону и, чуть склонив голову в вежливом поклоне, снял с пояса кинжал. То есть, до этой минуты Елизавета даже не подозревала, что скрытое длинным жилетом, на брючном поясе ее мужа висит настоящее оружие. А в том, что это не декоративный кинжал и уж, тем более, не игрушка, и сомневаться не приходилось. Потертые кожаные ножны с потемневшей от времени серебряной инкрустацией, удобная рукоять - желтая кость и темное серебро - и аура смерти, которую, - вот так фокус! - девочка почувствовала только сейчас. Но смерть - страшная тайна и ужасный соблазн. Рука Елизаветы, кажется, сама собой потянулась к клинку, но была остановлена тихим, но властным голосом Людо.
- Без золота. - Сказал мальчик, осторожно опуская кинжал на столешницу.
Елизавета вздрогнула и остановилась. Рука ее замерла, так и не коснувшись рукояти, украшенной накладками из резной кости - бивня нарвала, - и пошла вспять, медленно отступая от границы дозволенного.
- Не бойся. - Остановил Елизавету Людо. - Сними золото и можешь спокойно брать его в руки. Он твой теперь. Твой.
2.
С ночи шел дождь. Мелкий, унылый, он протянулся из вчера в сегодня и, превратив утро в черт знает что - серо, сыро, уныло - поплелся дальше на пару с неторопливыми, едва ползущими вперед мгновениями к далекому полудню. Но неожиданно за серым непроницаемым пологом, за кисейными завесами дождя и тумана, прорезался голос тысячесильного мотора, пережигающего килограммы жидких углеводородов в километры и минуты стремительного полета. И княжна Ольга вскинулась на звук и, подняв лицо вверх, устремила взгляд в мутное ничто, словно пыталась прозреть, увидеть сквозь все преграды того смельчака, что бросил вызов монотонности дождя и обыденной человеческой жизни.
- Что? - Спросила, приподнявшись на канопе, Дарья. - Что? Что там?
- Это Кирилл. - Ольга, не глядя, протянула руку, и молоденькая стильная горничная, наряженная по случаю, намечавшегося с утра, но так и не задавшегося девичника женщиной-вамп, вложила в тонкие пальцы княжны темно-кремовую сигариллу. - Это он, я знаю... Найдена? - Она обернулась к служанке и прикурила от мгновенно вспыхнувшей каминной спички. - Хм...
По комнате пополз табачный дым, пахнущий корицей и яблоками.
- Он рискнет садиться в такую погоду? - Спросила графиня Скулнскорх, с откровенным интересом принюхиваясь к сигарилле. Ее безмятежное лицо было своеобразно и, возможно, даже красиво, но, пожалуй, слишком холодно и несколько сумрачно. Она вообще, следует заметить, не оставляла никого равнодушным. Такова уж была ее природа: глаза цвета золотистых топазов и золотисто-красные жесткие вьющиеся волосы, с большим трудом и немалой сноровкой уложенные в императорскую корону. И, разумеется, великолепная фигура, а на ней замшевый костюм для пикников, шелковая сорочка и шейный платок различных оттенков молочного шоколада, и стоящие целого состояния королевские топазы, такие крупные, что дух захватывало - вот какой интересной девушкой была графиня Елизавета Скулнскорх.
- Да, - не оборачиваясь, ответила княжна Ольга. - Кирилл не обманет. Он сядет на воду в тумане...
И он сел. Видеть этого, разумеется, никто не мог. Туман, стелившийся над озером, и завеса дождя скрывали от глаз и гавань, и причалы, и все вообще. Впрочем, в какой-то момент барону Морицу Розенкранцу показалось, что графиня Скулнскорх знает о происходящем там, за огромными хрустальными окнами "Ривьеры", гораздо больше, чем кто-нибудь другой из собравшихся здесь "прожигателей жизни".
"Но разве мы прожигаем жизнь? - Подумал он, прислушиваясь к песне одинокого мотора. - Или все-таки всего лишь нажитые не нами и не нам принадлежащие состояния?"
Мориц покосился на княгиню Ольгу, весьма драматически наполнявшую просторный ресторанный зал клубами ароматного дыма, и перевел взгляд на графиню Елизавету.
"Ах, да! - Сообразил он вдруг. - Вот кто прожигает свое собственное состояние!"
И правда, лишь она, да еще спешащий к ним сквозь ночь капитан-лейтенант князь Курбский были полновластными хозяевами своих титулов и состояний. Остальные - всего лишь чьи-нибудь детки: доченьки да сынки.
А между тем приглушенная расстоянием и туманом песня мотора сошла вдруг на нет, и слышны стали хлюпающие шлепки пологих волн о бревенчатое основание "Ривьеры".
- Сел? - Ни к кому, кажется, не обращаясь, спросила Ольга.
- Сел. - Уверенно ответила Елизавета на вопрос заданный не ей, или вообще не заданный никому.
- Ах, сударыни! - Зевнул Симон де Монфор. - Мне бы ваши заботы!
Молодой человек в парадном лейб-гвардейском мундире, нечистом и сильно мятом - после непрекращающегося недельного кутежа, плавно перешедшего в запой, - с одутловатым лицом, которое сейчас вряд ли кто-нибудь осмелился бы назвать красивым, заплывшими глазами и растрепанными светлыми волосами, производил жалкое впечатление. Однако, как ни крути, это был наследник одного из самых старинных титулов Европы, будущий - если, разумеется, доживет - Симон XI де Монфор-л'Амори граф де Эврё герцог Анжуйский и, бог знает, кто еще, грудь которого, несмотря на молодость и невысокое звание, украшал крест "За кровавый штурм", Звезда Отважных - не менее десяти штыковых атак, притом, что граф Симон вообще-то был бронеходчиком - и Звезда Доблести.
- Ах, сударыни! Мне бы ваши заботы!
Но договорить - тем более, развить мысль - графу не позволили. Послышались тяжелые русские матюги, звон бьющегося стекла и "вопли и стоны раненых", двустворчатая дверь, ведущая прямо на "палубу", с треском распахнулась от молодецкого удара ногой, и в кабинете появились новые лица. Первым шел невысокий темноволосый крепыш в меховом комбинезоне и унтах. В зубах он сжимал короткую витую трубку, а в руке - початую бутылку с коньяком. За ним шли еще двое летчиков, "загримированных" под полярных медведей, но ни одного из них Мориц не знал. Зато знал кое-кто другой.
- А вот и мы! - Объявил князь Курбский. - Ольга, душа моя, как я рад тебя видеть! Дамы! - он чуть поклонился нескольким незнакомым феминам. - Господа! - Рука с бутылкой изобразила в воздухе нечто, долженствующее символизировать приветствие. - Капитан-лейтенант князь Курбский к вашим услугам. Прошу любить - женщин, и жаловать - мужчин. Я хороший!
- Симон! - Сказал один из двух прибывших с Курбским мужчин.
- Ваше сиятельство! - Поклонился второй, глядя на Елизавету Скулнскорх.
- О, Казимир! - Вскинулся бронеходчик. - Господа! Это же боярин и оружейничий Казимир Ванькович!
- Казимир, - склонил голову в поклоне светло-русый "медведь" с тонкими, прямо-таки образцово аристократическими чертами лица. - Рад знакомству.
- Вы... - Сказала Елизавета Скулнскорх, вставая из кресла. Ее лицо заливала смертельная бледность.
- Капитан граф Кезгайла, - представился высокий черноволосый мужчина. Его синие - почти черные сейчас - глаза смотрели прямо на графиню. На одну нее, и только для нее он, по-видимому, и представлялся.
"Что за черт?!" - удивился Мориц.
И в самом деле, зачем бы этому Кезгайле - "Литвин?" - представляться именно графине, если они и так уже знакомы. Но говорил-то черноволосый летчик именно с Елизаветой, поскольку все остальные являлись для него не более чем статистами. А кому интересны, спрашивается, имена поющих в хоре?
А между тем пауза - некое провисание времени и настроения, вызванное первым впечатлением - благополучно завершилась, изжив самою себя, и все вдруг задвигались разом, заговорили, заспешили. И краски снова стали самими собой, а не бледными копиями былого великолепия. И запахи вернулись, словно и не исчезали никуда. И, возможно, что никто - кроме Морица Розенкранца - этого даже не заметил. Однако барон "перелом" уловил, а, уловив, обратным зрением исследовал предшествующее окончанию паузы время и сильно удивился. Что же такое необычное случилось в эти мгновения, что образовался "гнилой омут", как называла такие вот странные разрывы непрерывности Норна Гильдернстерн - двоюродная бабушка Морица. В иные времена герцогиню Сёмсе наверняка сожгли бы со всей помпой, полагающейся такому неординарному случаю, или тихо утопили, однако в новые времена даже колдуньи пользовались благорасположением закона. И хорошо, что так: бабка Норна была интересной женщиной, незлой и нежадной, и первые свои карманные деньги - настоящие деньги, разумеется, а не гроши - Мориц получил именно от нее. Впрочем, речь сейчас не о ней.
Прибывшие летчики вылезли - не без женской суеты и смеха - из своих меховых костюмов и остались в несколько помятой, но, все равно, гораздо лучше подходящей случаю форме, хотя и босиком. Но тут выяснилось, что проблема обуви была ими заранее учтена и решена. Кто-то из обслуги притащил с пирса кожаный мешок с форменными ботинками, и вскоре уже новоприбывшие выглядели строго по уставу, то есть, мало чем отличались по внешнему виду от наблюдавшего за ними Морица, который и сам был пилотом Объединенного Штурмового Корпуса.
- Не ожидала встретить вас здесь. - Графиня Скулнскорх говорила очень тихо, стоя так близко к капитану второго ранга Кайзгала, что казалось, они обнимаются. - И это звание... ордена... Как давно ты воюешь?
- С первого дня. - Граф не улыбался, но выражение его лица было настолько сложным, что Мориц ничего не понимал.
Влюблен? Любит? Как давно?
"И ведь Елизавета совсем еще девочка... Сколько ей может быть лет? Девятнадцать? Двадцать? А графу? Чуть больше, возможно... Или, напротив, много больше?"
У капитана было очень странное лицо. Интересное - "Бесспорно!" - но при том такое, что ни о возрасте, ни о настроении хозяина ничего определенного не скажешь. Вот даже Мориц Розенкранц, способный обычно на многое, затруднился. А жаль - Кайзгала оказался весьма любопытным персонажем, особенно если принять во внимание его хорошее знакомство с графиней Скулнскорх и завидный ряд орденских планок на левой стороне груди.
"А у него еще и "Полярная звезда" в галстуке". Обалдеть!"
Однако чтобы понять реакцию барона Розенкранца, следует иметь в виду, что сам он воевал уже десять месяцев, совершив восемьдесят семь боевых вылетов и одержав три победы в воздушных поединках. В своем полку он считался опытным пилотом и умелым бойцом, а вопрос о его храбрости просто не обсуждался. Тем больше вопросов возникало в голове лейтенанта Розенкранца при взгляде на трех вновь прибывших летчиков. Про князя Курбского он уже слышал, и более того встречал его несколько раз в обществе. Соответственно, и не удивлялся. Эка невидаль, положа руку на сердце, двадцатитрехлетний капитан-лейтенант на третий год мировой войны! Впрочем, оставался еще вопрос, живут ли достаточно долго пилоты палубных истребителей и торпедоносцев, чтобы выслужить такие звания и награды? Но - истины ради - и то верно, что среди этих пилотов есть даже адмиралы. И вот он, пример, стоит с графиней Елизаветой и смотрит на нее сверху вниз. И, хотя лицо капитана второго ранга непроницаемо, как полярная ночь, у Морица от любопытства даже виски сжало, так хочется ему заглянуть сейчас в глаза незнакомого литвина. Есть у барона подозрение, что взгляд этих синих глаз многое рассказал бы барону и об этом отважном авиаторе и об отношениях, связывающих незнакомца с одной из самых красивых и знатных невест Европы. Очень ему было любопытно, но нет, не обернется и к себе не подпустит. Стоит - руки по швам, хотя ощущение такое, что это обман зрения - смотрит на девушку сверху вниз, прямо в ее поднятое навстречу лицо, в глаза графини, сияющие золотом и медом, и молчит. Молчит мужчина, молчит и женщина, но Морицу кажется, что это не так, вот только диалог их не предназначен для посторонних ушей и глаз.
"Не предназначен... Увы".
***
"Интересно, - думает княгиня Ольга, поглядывая время от времени краем глаза на "эту сладкую парочку". - Интересно, о чем они молчат?"
А в том, что за молчанием этим скрывается пропасть прелюбопытных фактов, и сомневаться не приходится. Оттого и неспокойно на душе у Ольги, которая на самом-то деле никакая не княгиня - "право не выросло", как изволит выражаться ее папенька - генерал-лейтенант князь Загряжский-Змий - а всего лишь княжна пока, но в обществе теперь новые веяния. Вот и княжну "Змеюкину" кличут княгиней, и, следует отметить, титул ей к лицу, потому что родилась Ольга писаной красавицей, в русском, славянском стиле красавицей - лицо круглое, глаза голубые и волосы цвета зрелой пшеницы - хотя и происходили Загряжские от татар, а Змии от пруссаков. Но темна вода во облацех, и законы генетики недаром писаны попами да монахами. Кто же возьмется объяснить, каким образом тюркская кровь - и это еще относительно просто, если тюркская, а не ханьская или, скажем, центрально-азиатская - в сочетании с германской дает спустя годы и годы такие вот дивные цветы на пышных пажитях восточнославянской империи. Всем была Ольга хороша, и лицом, и фигурой - статная да высокая, - и умом бог не обделил, но зато нрав имела наисквернейший и склонности соответствующие, отчего и звалась за глаза "княжной Змеюкиной" или "Блядью Вавилонской". И это еще не самые ужасные прозвища, что тянулись за ней словно шлейф или окутывали на манер пышных одеяний, а те, что иные и вслух не стеснялись произносить, да и самой княжне известные, но за обидные отнюдь не почитаемые.
А двое все миловались, даже если и не обнялись ни разу, и даже самого "дружеского" поцелуя не позволили, но о чем они говорили оставалось неизвестно. И Ольга могла жалеть об этом или не жалеть, однако в любом случае ничего поделать не могла. Ни ей, ни Морицу Розенкранцу, ни кому-нибудь еще ходу за барьер отчуждения, где встретились и слились личные пространства женщины и мужчины, не было. А между тем...
Людо... - сказала она.
Лиза... - сказал он.
Мой муж.
Жена моя.
Граф Кезгайла? А?
Всего лишь еще одно имя.
Я скучаю... скучала... Как долго еще продлится разлука?
Война.
Война. - Как эхо повторяет она. - Война.
И он видит ее слезы и одинокие дни, полные неведения и тоски, и страх, что он не вернется с очередной войны, и веру в него и в его слово.
Война. - Говорит он.
И Елизавета видит идущие сквозь полярную ночь корабли, и самолеты, срывающиеся с обледенелой палубы и уходящие в грозное, полное опасностей небо. Видит как сшибаются над ледяной бездной пилоты союза и коалиции, чтобы упасть, исчезнув навсегда в штормовом море или вернуться на борт авианосца победителем и героем. Бомберы, разведчики, торпедоносцы и, разумеется, истребители и штурмовики - тяжелая кавалерия мировой войны.
Я люблю тебя.
Я тебя люблю.
Люблю...
Люблю...
Лю...
Л...
...
"О чем они молчат? Ну, о чем?!"
Часть I. Сапфиры в серебре. История одиночества: мужская версия
Глава 1. Князь Людвиг Каген
Последняя декада брезеня выдалась в Кериче по-летнему теплой, солнечной и безветренной. Море было спокойно и отливало под солнцем темной синью.
- Ахшайна... - Слово сорвалось с губ и упало вниз, к подножию стены, где из мелководья торчали огромные камни - все, что осталось от старой крепости.
- Это тюркский язык? - Голос герцога вырвал принцессу из мира грез, куда унесли ее усталость и тоска, но застать врасплох Деву Севера было сложно.
- Нет. - Коротко ответила она. - Это старо-персидский. Означает, темно-синий или попросту темный. Так скифы называли свое море.
- Скифы...
"Дурак". - Не без горечи подумала Джевана, но объяснять ничего не стала. В конце концов, полсотни лет или полтысячи, кому какая разница? А мрачные легенды имеют порой свою собственную прелесть.
- Да, скифы... - Что означали ее слова? - Пойдемте в замок, герцог?
- По вашему желанию, моя госпожа! - Чуть склонил голову герцог Лоон. В голосе его слышалось разочарование: наверняка ведь поверил, что сейчас она возьмет и откроет ему свою великую тайну. Но нет. Придется и дальше жить в неведении, лишь гадая бессонными ночами, сколько ей лет на самом деле, и имеет ли смысл набиваться в любовники или даже мужья?
"И ведь были же прецеденты, были..." - Это могло оказаться иллюзией, но, кажется, ей все-таки удалось прочесть его мысль. Простую и бесполезную, однако, если это все-таки не соблазн усталой души, то уж верно не такая мелочь, которой можно пренебречь. Дар открывается редко, но если вдруг открывается...
- Доброе утро, ваша высочество!
- Принцесса! Герцог!
- Доброе...
- Мое почтение...
- Мое...
- Я...
- Вы...
- Вы... - Он восхитительно робел, но, странное дело, не краснел. И это почему-то не на шутку тревожило Джевану, заставляя оглядываться "через плечо". Но в том-то и дело, что ничего такого тут не было, и быть не могло. Ведь князь Людвиг - никто. Он даже не князь. Титул все еще принадлежит Старому Медведю, его деду. А сам он, Людвиг Каген, всего лишь невысокий худой юноша, почти мальчик, одетый в старомодные и безвкусные одежды.
"Провинциал..."
Мальчишка... никто, ставший кем-то благодаря пустой легенде, неведомо кем и когда пущенной и, надо же, оказавшейся кстати здесь и сейчас.
"Герой, избранный, спаситель..."
Что именно имел в виду пророк, пустивший гулять по свету эту невнятицу? Кого он имел в виду, прорицая, из своего канувшего в вечность прошлого далекое - Действительно далекое, ведь прошло уже 100 лет! - будущее? Неизвестно. Но ей ли не знать, какой силой обладают слова? В нынешних обстоятельствах давнее пророчество нежданно-негаданно нашло своего героя, и безвестный провинциальный княжонок превратился в фигуру большой европейской политики.
"Забавно..."
- Вы...
И все-таки, что же тревожило ее сердце, когда она смотрела на этого ребенка?
- Здравствуй, князь! - Улыбнулась Джевана и милостиво протянула Людвигу узкую ладонь, затянутую в алую лайку. - Я рада тебя видеть.
- Приступим, господа? - Повернулась она к собранию.
И все тут же задвигались, кланяясь ей и друг другу, кивая с достоинством на скупые реплики, хмуря брови и скупо улыбаясь, но без задержки, хоть и со степенностью, приличествующей роду и положению, занимая кресла, расставленные вдоль завешенных гобеленами стен круглого покоя.
- Гонцы...
Слово прозвучало как удар била по вечевому колоколу, вырвало Джевану из задумчивости, заставило прислушаться к медлительной речи Лоона, в который раз рассказывавшего собранию, в каком ужасном мире им суждено жить.
"Гонцы..."
Гонцы, оказывается, прибыли ночью. Три гонца - один за другим. Последний перед рассветом... Но герцог Лоон не соизволил ей об этом сообщить, хотя они и виделись и говорили уже раньше этим утром.
"Почему?"
Но ответ очевиден: потому что женщина. В его, герцога Лоона, глазах даже та, в чьих жилах течет Древняя Кровь, чьей волей он сам вознесен на нынешнюю вершину, став верховным воеводой Соглашения, полубогиня, чье золото смазывает тяжелые колеса войны, даже она - принцесса Джевана - всего лишь слабая женщина.
"Женщина... Что ж, посмотрим... "
Однако сейчас ее интересовали одни лишь новости. И они того стоили. Гонцы не зря мчались, не жалея себя и лошадей, сквозь пространства, полные неведомых ужасов и хорошо известных опасностей. Они принесли вести из тех краев, где вершилась теперь судьба мира. Оттуда, где войска императора захватили уже Хедебо, Стариград и Любицу. Однако вряд ли стоило рассчитывать, что Хальдеберд так рано встанет на зимние квартиры. А значит, если он все еще движется вдоль побережья, опираясь "левой рукой" на свой огромный гребной флот, то неизбежно скорое падение Арконы и Щецина...
"Хотя Аркону пойди еще возьми, но..."
Но третий гонец, тот, что прибыл на рассвете, принес по-настоящему дурные вести: маршал императора Дейдье, именуемый так же Вороном, захватил после кровопролитного сражения Линц и двигается на Велиград и Краков, которые, верно, уже захвачены за то время, что гонец добирался до Керича.
- Мы должны выступить немедленно! - Не дослушав до конца длинную речь Лоона, заявил барон Аш.
- Выступить и дать сражение до первого снега. - Граф Сновид даже из кресла поднялся, то ли не справившись с охватившими его чувствами, то ли прекрасно разыграв "нервическое волнение".
- Я... - Но Лоона никто уже не слушал.
Все заговорили вдруг, не обращая внимания один на другого, перебивая друг друга, порождая своими репликами хаос. Молчал только Людвиг, казавшийся сейчас бледнее чем обычно.
Джевана почувствовала "провал" по правую руку от себя, скосила взгляд, почти машинально отвлекаясь от главного, и увидела мальчика, съежившегося в огромном резного дуба кресле. Он показался ей тщедушным и ничтожным, их маленький княжонок Людо. Он вызывал жалость, беспомощный, "лишенный речи" среди расшумевшегося собрания.
"Он боится. - Решила принцесса, и в этот момент их взгляды встретились. - Он все понимает..."
Но поняла ли сама принцесса в тот миг - в краткое мгновение, когда заглянула в глаза мальчика, - что таится в их темной глубине? А он? Что увидел юный "герой" Людо в глазах госпожи Джеваны? Неизвестно. Но, что бы ни случилось между ними в эту краткую секунду, оно уже случилось, произошло, и "Великий Хронист" уже завершил историю прошлого, другую историю с новой строки.
***
"О чем они говорят?" - Людо никак не мог понять, отчего они так шумят, что заставляет их так волноваться.
Но Собрание не было бы Собранием, если бы эти люди были способны мыслить логически.
Ведь это так просто, не правда ли, читать холодные строки хроники событий?
Ты ошибаешься, Людо. - Иногда ему казалось, что это его собственный голос, а иногда он думал, что с ним говорит бог, ангел-хранитель, или, может быть, один из великих предков. Но как бы то ни было, голос существовал, и только с ним Людо мог быть самим собой. И еще откровенным...
"Они...?"
Нет, вероятно, не глупцы. Просто их мысли идут слишком длинными дорогами или, напротив, не в меру короткими, но обычно неверными.
"А она?"
Принцесса была прекрасна, как сон. Холодна и недоступна, словно горные вершины. Желанна...
"Желанна?"
Что ж с того? Ты становишься мужчиной... Или ты хочешь сказать, что не знаешь, как это делается?
"Знаю, но..."
Именно это ты и хочешь с ней делать...
Возлечь с ней на ложе любви?! Но, куда убежишь от правды? Все, и в самом деле, было так, как сказал Голос. Хотел, желал... и знал, видел - невозможно.
Джевана неожиданно скосила глаза - Возможно, почувствовав взгляд Людо? - и... Он увидел себя ее глазами. Худшего зрелища он и вообразить себе не мог: маленький, жалкий, затравленный зверенок. Князь Людвиг... Княжонок Людо... Вождь, Герой, Избранный... Избранный? Жалкая тряпка, изображающая хоругвь...
И в этот момент в его душу вошла ненависть. Не истерика, не бешенство, опаляющее рассудок безумием берсерка, а холодная как оружейная сталь ненависть. Чувство, способное заморозить сердце и подвигнуть на каторжный труд, на неимоверные страдания, на невиданные подвиги, цена которым одна, - утоление отравившей твою кровь страсти. Но будет ли - возможно ли - спасение от боли, вошедшей сейчас в его душу?
Голос молчал. Ему нечего было ответить корчащемуся от боли и унижения мальчику Людо. А сам князь был слишком юн, чтобы заглядывать так далеко. Будущее представлялось ему туманным утром, где все неопределенно, неясно и зыбко: звуки, краски, запахи. Туман...
- Извините. - Сказал Людо, вставая из кресла. - Я... мне... - Он смотрел на Принцессу, и слова не шли на язык. - Мне... надо выйти... я... все так шумят... У меня... разболелась голова...
И отвернулась, следя за ходом обсуждения, превратившегося уже в откровенную потасовку. Разве что без рукоприкладства пока, но...
"Они выступят. - Понял Людо, покидая зал Собрания. - Джевана продавит решение, предложенное графом Сновидом, и поставит во главе войска Лоона".
Все было верно. И решение, словно бы, напрашивалось само собой. Однако правильным оно от этого не становилось. Оно было всего лишь логично в принятых правилах игры. Но играл ли император по тем же правилам, что и эти люди?
"Вопрос..."
Людо вышел в широкий сводчатый коридор и пошел по направлению к своим покоям. Ноги несли его сами. Не быстро - ведь он не бежал, - но и не медленно. Ему незачем было тянуть время, хотя и для особой спешки причин, вроде бы, не было. Он просто шел, раз уж ушел из Собрания, а сзади - неотступной тенью - за ним следовал Зигмунд.
Телохранителя Людо подарил дед, когда два года назад принцесса забрала мальчика из дома. С тех пор высокий коренастый блондин Зигмунд был всегда рядом. Днем и ночью, в пути и на привале... Вот, разве что, в бою они еще вместе не были. Но это не вина степенного, немногословного Зигмунда, способного победить почти каждого из собравшихся сейчас в крепости рыцарей, а беда князя Людвига, которому суждено всего лишь "присутствовать при победе".
"Но так ли все ужасно? - спросил он себя, проходя по открытой галерее. - Разве вправе кто-либо диктовать князю Задара, что он должен, а чего не должен делать?"
Удивительно, как просто, оказывается, отвечать на правильно поставленные вопросы! Впрочем, чтобы сформулировать вопрос, следовало владеть необходимым минимумом фактов. А факто были таковы. Шесть месяцев назад гонец из замка Ерно привез вместе с письмом от деда грамоту "О передаче прав, в связи со сложением с себя княжеского достоинства..." Напуганный приступом грудной жабы, случившимся с ним ранней осенью, старый князь Гвидо официально - "в присутствии рыцарей двора, жрецов и стряпчих" - передал титул и властные полномочия своему внуку - Людвигу Кагену. Впрочем, никакой публичной огласки этот факт не получил, а потому и принцесса Джевана, и герцог Лоон, и мужи Собрания все еще пребывали во мнении, что Людо и не князь вовсе, а, в лучшем случае, "княжий сын". Однако дьявол прячется в подробностях, ведь так?
"Так".
Гвидо стар и болен, но, главное, лишен - по закону - власти в Задаре. И, значит, Людвиг в праве принимать решения сам, тем более что по старому праву совершеннолетие наступает в четырнадцать лет, а ему уже пятнадцать.
"Пятнадцать..."
В пятнадцать лет женился отец Людо...
Мальчик вошел в покои, отпустил жестом слугу и повернулся к последовавшему за ним Зигмунду.
- Мы уезжаем. - Сказал он ровным голосом. - Ты и я. Вдвоем.
- Куда? - Зигмунд не показал, что удивлен. - Когда?
- В Задар. - Ответил Людо, не отводя взгляда от глаз телохранителя. - Сегодня. Сейчас.
Зигмунд чуть наклонил голову, показывая, что понял и принял приказ.