Взгляд дознавателя Тайной палаты не просто тяжёл - невыносим. Бесцветные, водянистые глаза смотрели на Никиту, не видя. В этом то и весь страх. Страшная должность наложила страшную печать - дознаватель уже не считал попавших в застенок обычными, живыми людьми. Смотрел, как на тряпку невыжатую. Выжмет - выбросит. Даже палач в кожаном фартуке, скрестивший на груди волосатые руки, не пугал Никиту так сильно. Кат просто выполнял приказы. А приказывал этот тихий, неприметный человек в сером. Холодный негромкий голос терялся под придавленными сводами:
- Говори далее, собака. Кто ещё, окромя брата, помогал тебе в твоих диавольских полётах?
Страшно было Никите, мастеровому холопу боярина Лупатова, бил его сильный озноб, не выходила из тела ночная сырость подземелья. Не согревали потрескивающие с двух сторон факелы. Юноша отвечал торопливо:
- Брат мой Митрофан, сударь, тут вовсе ни при чём. Не помогал он ничуть, просто стоял и глазел. Не звал я его даже...
Зловещая фигура в сером слегка шевельнулась. Не сходя с места, кат легко, играючи махнул правой рукой. А в правой руке его был кнут - "пятихвостка". Сильнейший удар свалил Никиту с табурета, бросил на сырой земляной пол. Как карась на берегу, ловил юноша ртом воздух. Поначалу вовсе не мог продохнуть, потом полегчало - отдышался. Сквозь шум в ушах пробился холодный голос:
- Встань, тля ничтожная. Сядь. Человек, со слов которого тебя, слугу нечистой силы, взяли, показал, что холоп Митрофан не просто "стоял и глазел"... Вашу диавольскую машину вы от сарая до оврага несли вместе. И надевать эти крылья поганые он же тебе помогал...
Никита вновь сел, гремя кандалами. Спину перекосила боль, сидеть ровно не получалось. Раскалённые угли пытошной жаровни притягивали взгляд - не оторваться...
"Спасать надо брательника, спасать... Пропадёт Митроха ни за что, токо за мои придумки... За баловство моё и забаву..."
- Воля ваша, виноват, наказываёте, как пожелаете... Ничего не скрываю. Крылья, на коих в овраге летал, гори они огнём, сам придумал и сам смастерил у себя в сарайчике. Никто об этом не знал - ни господин мой боярин Лупатов, ни челядь, ни брат Митрофан... Он просто тогда случайно утром проснулся - спим мы вместе в сарайчике - и за мной увязался...
Неожиданно дознаватель, имя которого Никитка так никогда и не узнал, растянул в улыбке тонкие бледные губы. Улыбался впервой, хотя допрос уже был числом третий.
- Ты, смерд, послушай сам, что несёшь... Спите с братом в одном сарае, где телеги господские правите, живёте вместе, на виду, случайно друг дружку по утром будете...
Государев дознаватель слегка наклонился вперёд.
- А что ты крылья свои поганые в этой же холупе мастеришь, в длину по две с половиною сажени каждое, брат знать не знает, ведать не ведает. Так получается?!
Никита обречённо кивнул, опустив голову.
"Сейчас снова огреют. Только бы не по голове..."
Но плети не было. Дознаватель зашуршал бумагами.
- Слушай, что вчера твой брат Митрофан показал... "Крылья для летания по небу придумал строить я и тока сделать их попросил брата мово Никиту, так как он более в работе искусен. Крылья оные брат правил из ивовых прутьев по моим малявам и не знал, что делает. Я сказал, что это каркас для палатки торговой, какову заказал лотошник Третьяк из лупатовских же..."
"Вот дурак! Дурак, дурак!"
Никита сжался, переживая. Старший брат выгораживал его, пытаясь спасти от дыбы. Получилось только хуже.
"Оба влипли! Оба на Лобном будем. Известно дело - крыльев у человеков нету и самим их творить - супротив Господа Бога идти. Знал я, на что шёл. Знал! Вот и пришёл. И брата привел..."
Затянувшаяся тишина заставила Никиту поднять глаза. Взгляд у государева дознавателя изменился, был другой, не как обычно. Даже что-то человеческое появилось в его водянистых глазах. Жалость? Нет, только не это... Удивление? Одобрение?
Чиновник в сером негромко щёлкнул пальцами. Палач удалился, в полумраке прогромыхал засовами обитой железом двери, вышел из застенка.
- Так кто эти крылья придумал, построил и летал на них по небу, яки чёрт?
- Я. Токо, мой государь, не яки чёрт...
- Да? Может, как архангел Гавриил?
- Как многая божья тварь - как птица, как стрекоза...
- Жук ты навозный, холоп Никитка. Такая вот ты божья тварь. А если смерды, вроде тебя, начнут по небу летать и навоз на чистых господ валить, а? Представляешь, каково житиё тогда настанет?...
"Это что же, дознаватель шутить изволит? Похоже на то..."
Никита сглотнул тугой комок в горле, начал неуверенно:
- Пользы зело много могут крылья дать...
Дознаватель не перебивал, слушал молча.
Никита тоже помолчал, собираясь с мыслями. Продолжил, смелее:
- Особливо могут помочь в бранном деле, при осаде какой, равно и при обороне... К примеру, греческим огнём нападать аль обороняться... Если на крыльях его пускать...
Государев дознаватель согласно покивал, словно говоря: "Что ж, можно..."
Вновь загремела железом дверь, впуская двоих. За знакомой фигурой палача - ещё кто-то.
"Брат? Нет, слава Богу... Кто-то из знатных..."
Палач вернулся на своё место, сложил руки на груди и замер страшной глыбой. Человек, за которым посылали, на свету факелов оказался мужем средних лет в дорогом, опушенном мехом кафтане. Весело блестели живые чёрные глаза, щеки, налитые румянцем, яблоками выглядывали над небольшой аккуратной бородой. По одежде - боярин.
Пришедший и дознаватель не здоровались, лишь переглянулись. Видимо, сего дня уже видались. Незнакомец заговорил громко, по-хозяйски:
Человек, забирающий крылья, весело хмыкнул, глядя на Никитку.
- Крылья он построил?
- Он.
- Летал он?
- Он.
- Так на кой ляд нам его братец нужен? Казённые харчи проедать? Забираю только его...
- Как скажешь, Григорий Лукьянович... Кузнеца вызвать?
Названный Григорием Лукьяновичем рассмеялся:
- Не надо. Пусть прокатиться в кандалах. А в наших палатах кузнецов хватает, сам знаешь...
Уже на выходе посетитель оглянулся:
- Но вы пока братца ево в живых придержите - вдруг понадобится...
Дверь с грохотом закрылась.
Дознаватель побарабанил пальцами по столу.
- Значить, лотошнику Третьяку - каркас на палатку?
Никита слабо запротестовал:
- Нет, сударь, я же говорю - сам придумал ...
Но человек не слушал. Бледное подобие улыбки вновь скользнуло по тонким губам.
- Эх, Никитка, Никитка... Весь смех то в том, что именно Третьяк- лотошник вас и продал со всеми потрохами... А вы хотите, чтоб он вас от Тайной палаты покрыл... Смешно...
- Ну что, малый, нутро трясётся?
Никита только покивал головой в ответ Григорию Лукьяновичу - да, трясётся. Ещё как трясётся! Аж говорить невмочь - скулы сводит. Глубоко и бесполезно вздыхал он, пытаясь унять страх. Наверху колокольни продувало свежим рваным ветром. Впервые за свои семнадцать лет оказался Никита на такой высоте. Внизу, на площади, шумела городская толпа. Ровный неумолчный гул перекрывали крики коробейников да юродивых. Как лужу перечёркивают жуки - плавунцы, так пёструю толпу разрезали чёрные церковные одежды. Рвущиеся на ветру крылья придерживали стрельцы, старательно и осторожно. Григорий Лукьянович, распоряжающийся на площадке звонницы, настрого предупредил служивых - "по чьему недосмотру летательная машина повредится, бит будет батогами нещадно".
Свежеструганные доски, выводящие за пределы колокольной площадки, пружинили и покачивались под ногами. Никитку замутило от мысли, что надо будет шагать до самого края. И ещё дальше...
"Вот значить, как она приходит - погибель. В криках, в суматохе... Не об этом мечтал я... Мечтал о полётах тихих, плавных, неторопливому скольжению кречета подобных ... Сей же мой полёт сильно на принародную казнь смахивает..."
Через силу разжал Никитка зубы, произнёс, заикаясь:
- Гр... Григорий... Лукич... На людей упаду... Прикажи стрельцам... Пусть народ от церкву отодвинут... Покалечу...
Боярин чувствовал себя во всей этой кутерьме, как рыба в воде. Весело блеснул чёрным глазом:
- О народе заботишься? Молодец! Токо посмотри вниз внимательней, голубь ты наш сизокрылый. Стрельцов то видишь?
Никитка, преодолевая головокружение, присмотрелся. Сверху было хорошо видно - цепочка войскового люда в красном делила площадь надвое, прижимая всю галдящую толпу ближе к колокольне.
- Это пошто так? Неужели...
- Да, да, Никитка, перелетишь через всех! По другому и думать не смей! Зря, что ли, вчера пробы пытали, подлётывали? Крылья тебя держат зело хорошо... Полетишь туда, где от народа пусто... Долететь должен, я на цифрах прикидывал...
Боярин стал серьёзным, пододвинул чёрную бороду к Никиткиному уху.
- Ты, брат, не лететь уже не можешь... Ты здесь, в Александровской слободе, ранее не бывал? И чей каменный дом стоит по правую руку, не ведаешь? А старца того в верхнем окошке, в колпаке с каменьями самоцветными - не узнаёшь, часом?
Никитка выдохнул без звука, испуганно:
- Царь?
Боярин Григорий Лукьянович только кивнул.
Ноги паренька, и без того плохо стоящие на живых досках, безвольно подогнулись. В голове зашумело, свет померк - Никитка собрался лишиться чувств.
"Всё, вот и конец мой настал... Конец раба божьего Никиты, холопа лупатовского..."
Сильнейший удар в ухо мигом привёл мастерового в чувства.
- Я те дам глазки закатывать! Всех под топор хочешь подвести? Ну-ка, озлись и припомни всё, что я тебе наказывал! Перескажи!
Никита перевёл дух. Хоть в ухе всё ещё звенело, но голова стала работать зело ясно.
- Прыгать строго супротив ветра...
- Так. Дале...
- Ноги тянуть вперёд и тока перед самою землёю опустить...
- Хорошо...
- Всё...
- В другое ухо хочешь?
- А! Извиняйте... Потом от простого народа и церковных бежать, отдаться в руки стрельцов...
- Вот теперь - молодца!
Боярин глянул на помощников, перекрестился. За ним стали креститься Никитка и все остальные.
- С Божию помощью - начнём! Одевай на него крыло!
Никита одёрнул шёлковую красную рубаху, выданную боярином перед полётом, присел, подставляя руки под легкий каркас.
"Господи, помоги рабу своему..."
Сильные руки могучих стрельцов поднимали Никитку вверх по широкой лестнице. ТОГО САМОГО дома. Ноги не слушались, с трудом ловили каменные ступени. Да и болели они ещё - от жёсткого удара при приземлении. За обитой железом входной дверью осталась беснующаяся, исходящая пеной и плевками толпа. Рот солонила кровь из разбитой при падении губы.
Сверху, с лестницы, донеслись знакомые Никитке звуки. Кого-то били. Деловитое уханье перемежалось с тяжёлыми ударами и стонами. Уж что-что, а эти звуки дворовые холопы знали слишком хорошо.
Никиту влекли выше. На площадке меж лестничных пролётов палач в кожаном фартуке избивал молодого парня в точно такой же, как у Никиты, красной шелковой рубахе. Кату помогали стрельцы. Начали недавно - лицо несчастного ещё можно было узнать. Никита узнал. Это был коробейник Третьяк, сосед по житию в лупатовском сарае. Презренный Иуда, продавший его с братом. Слабое удовлетворение шевельнулось где-то внутри Никиты. Но особой радости не было - своя судьба интересовала куда больше.
Третьяк повернул голову - тоже узнал Никитку. Лотошник разомкнул изуродованные губы, но сказать не дали - запечатали рот ударом тяжёлой кожаной рукавицы. Никиту повели дальше.
В малой горнице с низким потолком его ждал Григорий Лукьянович. Глаза боярина радостно блестели, не скрывая довольства. Выступила девка - прислужница, отёрла мокрой тряпкой лицо Никиты, убирая кровь. Помогла снять испачканную пылью и кровью рубаху, недавно только новую и нарядную, подала стрелецкий красный кафтан и исчезла испуганной мышью.
Невообразимо радостно было слышать Никите знакомый насмешливый голос:
- Молодца, молодца! Хорошо слетел! Лучший полёт, какой я повидал! Одевай, что смотришь... Стрельцом прикинешься...
Чувствуя, что губы его растягиваются в довольную улыбку, Никита всё же поосторожничал:
- Мне ли царя - батюшку в обман вводить? С этой одеждой стрелецкой...
Хохотнув, боярин ударил Никитку по плечу - почти как равного.
- Одевай, не сумлевайся. Царь всё знает...
Натянув один рукав, Никитка замер, обдумывая услышанное.
- Григорий Лукьянович... Вы сказали - мой полёт лучший...
- Лучший, лучший! Одевайся, не заставляй великого князя всея Руси смерда дожидаться...
Торопливо облачаясь, Никитка всё же рискнул продолжить расспрос:
- Так, значит, Григорий Лукьянович, есть ещё... Кто летает?
Боярин пропустил вопрос мимо ушей. Осмотрев Никитку, поправил на его голове шапку стрелецкую. Подтолкнул к следующим дверям.
- Кланяйся до полу. Рта шибко не раскрывай - говорить я буду...
Опять накатила знакомая слабость.
"Господи, выручай снова, господи! Что за жизнь пошла - сплошные страхи! Помогай уж до конца..."
Массивный резной трон стоял в конце палаты, повёрнутый боком к большому окну. Крики и гомон с церковной площади доносились сюда весьма явственно. Вокруг трона толпилась челядь и важные люди в мехах, но Никита никого не замечал. Во все глаза смотрел паренёк на неуклонно приближающееся худое и строгое лицо самого царя Иоанна Васильевича, мечтая лишь об одном - чтоб выдержали ноги. Царь слушал кого-то, откинувшись на троне, выставив вперёд, словно копьё, острый клин негустой бороды. Недовольство и презрение застыло на бледном лице государя.
"Грозный! Как есть - Грозный! Страсти какие, Господи! А вдруг спросит меня что? Я и слова сказать не смогу, во рту как есть всё пересохло... "
С ужасом и обмиранием видел Никитка, как голова царя медленно поворачивается в сторону вошедших. Сзади легко подтолкнули, Никитка кулем повалился на доски пола, громко ударившись об них лбом и не чувствуя этого. Одного хотелось - вжаться в доски, тараканом забиться в щель, исчезнуть, сгинуть и никогда не попадать под страшные очи грозного царя.
Над ним, лежащим, тем временем разговаривали:
- Ну что, Гришка, какой по счёту это у тебя летун? Осьмой?
- Осьмой, надёжа-царь!
- Во как! Осьмой! Полна голубятня орлов! Каков был наш уговор - год сроку?
- Воистину так, государь. Один год.
- Осталось не так уж много, боярин. Ежели твой мудрёный секретный Приказ за оставшийся срок ничего путного для моего войска не предоставит... Не взыщи, Григорий, сам полетишь с колокольни. И ужо безо всяких крыльев и шаров с дымом вонючим... Ха - ха - ха! Хоть мне буде развлечение...
Над Никиткой замолчали. Что-то твёрдое упёрлось между лопаток. Царский посох.
Твёрдая рука боярина Григория Лукьяновича взяла под локоть, не давала вновь упасть на колени. А зело хотелось...
Царь Иван Васильевич кивнул на окно, блеснув самоцветами на шапке:
- Поспешай, Никитка, выгляни во двор, а то и не увидишь, как тебе голову срубят...
Разом захолодило всё в груди у паренька от страшных слов. Срубят голову? Боярин, не отпуская локтя, подвёл Никиту к резному подоконнику.
Толпа из окна казалась гораздо ближе, чем с колокольни - совсем рядом. И слышно всё было очень хорошо. В центре оцепленного стрельцами круга кто-то в чёрном дочитывал грамоту:
"...А ещё кто приставит себе аки крылья деревянны, против естества творит. То не Божье дело, а от нечистой силы. И другой, пойманный в этом, обезглавлен буде..."
Толпа взорвалась криками "Смерть! Смерть собаке!"
Двое стрельцов подтащили к колоде еле живого человека в красной шёлковой рубахе. На толпу вместо лица щерилась жуткая кровавая маска. Вперёд выступил знакомый палач - ухнул, описал топором сверкающий полукруг, умело справил своё дело.
"Это был Третьяк! Вместо меня подставлен! Потому и замордовали, чтоб с лица не узнать..."
Никита повернул голову и встретил спокойный взгляд Григория Лукьяновича.
- Добро пожаловать, Никита, в Лётный приказ, под моё начало. А так как тебя среди живых уже нет, то и летать тебе будет гораздо сподручней - ты ж наполовину на небесах...
Глубокий вздох невольно вырвался у Никиты. Что же за новая жизнь ждёт его, неизведанная и загадочная? И непременно с летанием связанная...
Голос царя был резок:
- Никитка, поди сюда... Мне сказывали, предлагал ты греческий огонь на крылах на осаждённые города пускать... Расскажи...