|
|
||
Теперь, закончив рассмотрение предвосхищающих кинореминисценций в обоих пьесах, мы хотим перейти к обзору собственно "заготовок" для пьесы "Зойкина квартира", которые обнаруживаются в тексте комедии 1876 года.
Автор пьесы создавал их так, как будто бы он - был знаком с замыслом будущего произведения в целом, и Булгакову, когда он приступил непосредственно к его реализации, - оставалось только эти заготовки - использовать; превратить их в полноценные строительные блоки своей пьесы.
Блоки эти - были больших и меньших размеров. Сначала обратимся ко вторым из них.
Прежде всего, нужно сказать, что в пьесе 1876 года - проектируется... КИТАЙСКАЯ линия будущей пьесы Булгакова. Производится это - при помощи обиходных обозначений китайцев-иммигрантов, каковыми и являются персонажи Булгакова Гандзалин и Херувим.
У самого Булгакова - используется слово "ходя" (как предполагают, происходящее из китайского языка), которым обозначали многочисленных китайских иммигрантов в первой трети ХХ века в России.
Вторичная этимологизация употребляемых китайскими персонажами слов русской речи - повсеместное явление в пьесе Булгакова. Мы совсем недавно столкнулись с одним из примеров в диалоге Аметистова и Херувима по поводу пришедшей на ночной сеанс Мымры.
"Мымра ПРИСЛА" (в смысле: "пришла"), - говорит Херувим. А затем она сама - по поводу сообщения Аметистова о предстоящей демонстрации новых парижских туалетов: "ПРИСЛАЛИ? Ах, какая прелесть!"* * *
Наиболее ярко выражено это явление в тексте первоначальной редакции - и затем все больше приглушается в редакции 1926 года и особенно - 1935-го.
За этой статистикой, за этой количественной оценкой можно различить два процесса разного качества; две функции указанного явления, вторичной этимологизации искаженных "китайским" произношением слов русской речи: стилистическую и сюжетную.
Первая означает превращение речи соответствующих персонажей, по сути дела, в ЗАУМНУЮ РЕЧЬ, футуристическую ЗАУМЬ; вплоть до... прямых отсылок к соответствующей практике русских футуристов: поскольку получающиеся при этой вторичной этимологизации слова - не связываются в последовательную речь.
Никаким образом невозможно объяснить, почему Херувим и Наталья Николаевна (Мымра) - ситуативно оказались связаны, объединены квази-тождественным "заумным" словом "присла": никакого внутреннего, смыслового единства между этими персонажами это чисто внешнее объединение-сходство не предполагает.
Этот комплекс стилистических явлений требует особого рассмотрения, и именно потому - что он берет исток... в драматургии Писемского.
При анализе его пьес мы неоднократно замечали и фиксировали это явление "заумного" переосмысления слов и выражений, затрудняющих и даже останавливающих восприятие связного текста.
А в некоторых случаях эти отдельные стилистические явления образуют целые массивные комплексы, такие же как речь китайских персонажей и Булгакова: у соответствующих героев трагедии "Самоуправцы" и драмы "Горькая судьбина".* * *
В первом из этих случаев речь персонажа отягчена косноязычием до такой степени, что даже и разобрать ее, особенно когда она образует достаточно продолжительные периоды, - можно с трудом.
Это речь доверенного лица и шута князя Платона, главного героя пьесы, Кадушкина:
" - Я, васе сиясество, как вас пьикащик пьискакай: "скаци, говоит, домой!" я запляг сейцас, поехаи мы: князя Сейгея фьянцузиска скацет: "Князя, говоит, пиосят домой!" - Едем, говорю, ницего, недогодайся, сто вас нет!"
Я даже, когда анализировал эту реплику персонажа, постарался сразу - транслитерировать ее в общепонятную речь, потому что иначе - невозможно было бы извлечь из нее необходимую прагматическую информацию для трактовки своеобразия связанного с ней сюжетного положения пьесы.
"Заумь" реплик персонажа в данном случае - обеспечивается его вненормативной дикцией. В драме "Горькая судьбина" (название которой, как мы знаем, в почти неизмененном виде - присутствует в тексте пьесы Булгакова) аналогичный эффект распространен очень широко; он характеризует речь большинства персонажей - крестьян, простонародья.
Но возникает он - не из-за того, что драматург насыщает их речь языковыми особенностями местных и социальных диалектов, а благодаря воспроизведению особенностей перевода хода мыслей - в словесное выражение, свойственных этим персонажам и существенно отличающихся от общепринятых норм литературного языка; это нужно называть уже не "косноязычием", а... "своеязычием".
Так что в целом для этой пьесы можно говорить - вообще о явлении "сказа" в драматургическом повествовании.* * *
В пьесе "Зойкина квартира" обозначенная нами как стилистическая трактовка приема вторичной этимологизации в полную меру разработана в первоначальной редакции 1925 года. Но уже с редакции 1926 года (то есть когда встал вопрос о произнесении текста Булгакова со сцены актерами) - она практически сходит на нет. От нее остаются единичные экземпляры, ярко и выпукло представляющие этот феномен, словно надгробный памятник ему.
Такие, как концовка первого акта, которая в этой редакции дается с участием Херувима и в которой чествуют Аллилую, поскольку от его попустительства - зависит успех предприятия:
"А л л и л у я. Это что же за китаец?
Х е р у в и м. Я ПРИСЕЛ ДОГОВАРИВАТЬ [пришел договариваться].
З о я. Потом. Да это новый работник моей мастерской...
А м е т и с т о в (вручает Херувиму стакан пива). Кричи многая лета тов. Аллилуя!...
Х е р у в и м. МИНОГИ И ЛЕТА".
Моллюски-"миноги" и загробная река Лета - сплетаются... в какое-то подобие чудовищ Лавкрафта (аллюзия, которая, как увидим далее, отнюдь не чужда авторскому видению этого персонажа!).
Вторая, сюжетная трактовка явления вторичной этимологизации со всей отчетливостью раскрывается в редакции 1926 года. В сокращенной редакции 1935 года - от нее тоже, как и в редакции 1926-го - от стилистической, остаются одни обломки, не позволяющие судить о феномене во всей его полноте. Вновь это - отдельные его "памятники" его, в числе которых можно указать на следующую игру слов в третьем акте.* * *
Сначала Манюшка спрашивает Херувима:
" - ...Вы, китайцы, лютеране?
- Лютерани, мала-мала, белье стираем".
В редакции 1925 года это абсурдное утверждение собеседника - в том же диалоге получает столь же гротескное прямое сюжетное развитие:
"Х е р у в и м. Я тебе зену, кирепко зену. Зидеси в комиссариате распису, а там нас бог тебе зенит миною.
М а н ю ш к а. Херувимчик... миленький... ты только не режь меня, я при лютеранском идоле венчаться не буду!
Х е р у в и м. Будиси".
Как видим, в этой "зауми" появляется не только "мина" замедленного действия ("...зенит миною") в виде появляющегося далее "женишка с ножичком", - но и... "идол" Будды ("Будиси"), перед которым, очевидно, героине предстоит "венчаться" с "лютеранином" Херувимом и который вместе с "заумным" словом "зену" - напоминает о... "дзен-буддизме".
Кстати, "расписать" ("в комиссариате распису") - на уголовном жаргоне означает именно: "порезать ножом".* * *
В редакции 1935 года ничего этого нет, но приведенный "бессмысленный" ответ Херувима на вопрос собеседницы о его вероисповедании - сохраняет для себя продолжение, основанное на аналогичной игре слов, но в котором, благодаря такой игре, - эта бессмыслица получает... некое осмысление, некую интерпретацию.
В ответ на известное нам обвинение героини в том, что он - "женишок с ножичком" и "разбойник", Херувим... перед ней исповедуется:
" - Ниэт... Я ни разбойник, я был пицальный... каздый гоняит... тюрьму хоцит садить китайса, за кокаин... Гандзалин миня ТИРАНИЛ мала-мала... Белье стирал целую ноць..."
Как видим, искаженные русские слова - не образуют здесь новых слов. И это подчеркнуто тем, что единственный возникающий здесь омоним, возникающий благодаря сошедшимся в одной словоформе прилагательному и глаголу ("целую"), - принадлежит исключительно сфере русского языка!
И благодаря этой "чистке" речи персонажа, каскад квази-омонимов - перестает закрывать происходящую здесь "сюжетную" интерпретацию стилистического явления: становится понятным, почему в сознании Херувима слово "(лю)тирани" ("Лю" - всем известное... китайское имя!) - связывалось не с чем другим, как... со стиркой белья.
В результате - стилистическое явление получает... свой собственный, разворачивающийся в стилистической же сфере СЮЖЕТ.* * *
Срв. текст этой же реплики в редакции 1925 года:
" - Я ни РАСОБОЙНИК - я БИЛ песальный... Каздый гоняит, турьму хоцит сазат китайси за марафет... Газолини мини тиранил мал-мал... БЕЛО стилай, за кокаин бегий. Сам денег бирот, мени соок капеек давал... А тепери я сам себе устроил КАЛАТИЛ. Зойкину карлатиру и денг клал..."
Мы видим в этом монологе - бессмысленное слово: "калатил". Невозможно представить, что оно означает, что персонаж - бил ("колотил") сам себя! И это - несмотря на то, что такое развитие мотива - навязывается контекстом, где присутствуют квазилексемы: "бил", "расобойник" - то есть, опять же, тот, кто... бьет людей чужой расы?!
Это слово - получает "расшифровку" в следующей же фразе той же реплики: "карлатиру" - это, уж несомненно, "квартиру". Стало быть, и "калатил" - это не что иное, как еще невнятнее, еще отдаленнее от своего русского оригинала проговоренное слово... "карлатир"!
Точно такое же близкое сходство между именем существительным и глаголом, на которой основывается этот случай словесной игры, - мы усматриваем, между прочим, в названиях... пьес Писемского "Раздел" и "Ваал" ("ваял").
Заумное слово "Калатил" - то ли существительное "квартира", то ли форма прошедшего времени от глагола "колотить" - по примеру Писемского, так и просится у Булгакова в аналогичное название какой-нибудь пьесы, которая могла бы быть написана... кем-то из футуристов или обэриутов!* * *
Точно такое же, до полной неузнаваемости читателем искаженное слово - мы встречаем в первом акте редакции 1926 года (и, стало быть, предполагаем его присутствие в несохранившемся тексте этого акта редакции 1925 года) в перебранке Газолина с Херувимом:
" - Замалси. Ты, если убивать будешь, комунистай полиций КАНТРАМИ тебе мала-мала будет делать".
Что такое "кантрами", которое советская милиция будет делать потенциальному уголовнику Херувиму, - неизвестно (="харакири"?). Может быть, это какой-то вид наказания, существующий в представлении булгаковского персонажа?
Примечательно, что именно здесь, в редакции 1926 года, Булгаков - оставляет это "заумное" слово без какого бы то ни было комментария. И это - вполне соответствует нашему наблюдению, что в этой редакции он сохраняет такие, стилистически трактованные "заумные" слова - в качестве "памятника" творившемуся, в этом отношении, в предшествующей редакции "беспределу".
То же приведенное нами выражение Херувима: "миноги и лета" - было бы точно так же непонятно. Прозвучавшее изолированно, оно и в самом деле могло бы вызвать представление о неких чудовищах-"осьминогах", репрезентантах морских чудищ Лавкрафта (его рассказы с начала 1920-х годов печатались в канадском журнальчике "Таинственные истории")! И, в дополнение к ним, - загробная река Лета.
Это, повторим, - вполне допустимо в свете одного из булгаковских замечаний по поводу поведения этого персонажа: "становится странен и страшен".
Но Булгаков - помещает рядом с этой "заумной" репликой Херувима такой же "комментарий" к ней, как и к псевдо-глаголу "калатил": поощряющее Херувима к действию восклицание Аметистова - "Многия лета!"* * *
В редакции 1925 года - мы находим точно такой же объяснительный материал к загадочному слову "кантрами", который уже невозможно найти в 1926 году. В момент бегства с Манюшкой после убийства Гуся в конце последнего акта Херувим, и вновь по отношению к себе самому, повторяет ту же фразу, которую сказал ему Гандзалин:
"М а н ю ш к а. Что же ты сотворил, сукин ты сын?! Пропали наши головушки! А барыня-то, барыня как же! Царица небесная!
Х е р у в и м. Сито балыня, балыня! Зойки нициво! А китайси сисас уголовни розиск бирет. Кантрами делит".
И в этом случае, без дополнения в дательном падеже "тебе" (означающего в действительности в реплике Гандзолина, как теперь оказалось... винительный падеж: "тебя"!), без сложной формы глагола "делать" со связкой "будет", наконец, без отвлекающего на себя внимание неправильного и не сразу понятного выражения "комунистай полиций", - наконец-то становится понятно, что персонаж говорит: "КОНТРАМИ сделает".
То есть - "контрреволюционерами": частное понятие - употребляется Херувимом для обозначения преступника вообще, осужденного. Без "уголовного розыска" - он себя, убив человека, таковым не считает!
Приведенные нами случаи булгаковской "зауми" предполагают еще одно, помимо их релевантности в отношении сюжетного развития, подразделение.* * *
В этом последнем и нескольких предыдущих случаях Булгаков "комментирует" слова, непонятные ДЛЯ ЧИТАТЕЛЯ. Для самого персонажа, конечно, понятно, что он говорит; для него в его словах - нет "зауми".
В случае же с "тиранами"-"лютеранами" персонаж - сам интерпретирует неизвестное для него слово; вычленяет из этого бессмысленного, "заумного" для него слова - то, что для него понятно; слышит в нем слово, которое для него - известно: так, как будто это Манюшка - "неправильно" его произнесла. Иными словами, производит ту же операцию, что и мы, когда узнаём (или - не узнаём) понятные, известные для нас слова в той "зауми", которую выдает язык Херувима и Гандзолина.
Поэтому за этими одинаковыми, казалось бы, внешне случаями "комментирования" - стоит принципиальная разница. Все остальные встретившиеся нам случаи "комментирования" - не выходят за границы стилистической трактовки приема вторичной этимологизации слова; не образуют того, что мы называем "стилистический СЮЖЕТ".
И такой случай, как с (пере)осмыслением слова "лютеране" в пьесе Булгакова - не ограничивается диалогом Херувима с Манюшкой. В этом диалоге понятие "тиран", как мы видели, - связывается... со "стиркой белья". Или, иначе, можно сказать: "ЧИСТКОЙ".
И, в свете этих лексических "уравнений", становится понятным другой диалог - диалог, который происходит у Обольянинова при первом появлении Херувима в Зойкиной квартире:
"З о я. Павлик, осторожнее, может быть, это какой-нибудь бродяга.
О б о л ь я н и н о в. Что вы, нет!.. У него на лице написано, что он добродетельный человек из Китая. ТЫ НЕ ПАРТИЙНЫЙ, послушай, китаец?
Х е р у в и м. МЫ БЕЛИЕ СТИРАЕМ".
В данном случае, "стирка белья", как мы видим, связывается - уже с несколько иным понятием. И эта связь в данном случае - сама по себе требует объяснения.* * *
Прежде всего, нужно пояснить, что китайцы, в большом количестве скопившиеся на территории Российской империи в качестве дешевой рабочей силы и после революции ставшие ненужными и бездомными, - в годы гражданской войны использовались большевистским режимом в качестве инструмента террора.
Из них формировались карательные отряды, безжалостно уничтожавшие местное население. В те годы существовала политическая карикатура (она воспроизведена на обложке современной биографии Л.Д.Троцкого в серии "ЖЗЛ"), где вождь Красной армии Троцкий, в гигантском виде, сидит на Кремлевской стене, а вся Красная площадь - запружена желтыми фигурками китайцев, убивающих, расстреливающих русских.
Это, как становится ясно из продолжающего ее мысль вопроса Обольянинова, и подразумевает Зоя под словом "бродяга".
Тот же политический подтекст влагается... и в ответ Херувима: если подставить вместо слова "стирка" предлагаемое нами сходное с ним по значению слово. "Чистка" - обозначало в годы написания пьесы процедуру удаления из партии и государственных учреждений "неблагонадежного элемента". Понятие "тирании" - которое в другом диалоге с участием Херувима связывается со "стиркой белья" в житейско-обиходном своем смысле - приобретает здесь иной, государственно-политический характер.
Именно это позволяет автору использовать в настоящем диалоге ответную реплику Херувима так, чтобы она наполнялась иным, помимо буквального, смыслом.
Ответ, прозвучавший на вопрос: "Ты не партийный?", - с этой точки зрения, начинает выглядеть уже далеко не столь комично-бессмысленным, как поначалу. Мы занимаемся "чистками" - отвечает Булгаков за своего персонажа, - но не теми, которыми занимаются партийные "товарищи".
И слово, произнесенное в этой ответной реплике искаженно, - также переключает ее в иной, политический, а не прачечный только, план. "Мы - белые", - звучит в реплике Херувима. То есть: "беляки", "белогвардейцы", сторонники "старого режима". Иными словами... персонажи предыдущей пьесы Булгакова "Белая гвардия"!* * *
Эта вторая, "сюжетная" трактовка явления вторичной этимологизации слова - и интересует нас в первую очередь, потому что именно в сфере этой трактовки - и встречается в тексте Булгакова слово, которое, и само по себе, и в системе его функционирования в пьесе, - связывает ее... с "китайским" акцентом, поставленным в единичном случае в пьесе 1876 года "Финансовый гений".
В пьесе Булгакова это - слово "ХОДЯ", обозначающее лиц, принадлежащих к числу той самой дешевой рабочей силы, состоящей из китайских иммигрантов.
И дело не только в том, что это слово пару раз употребляется в тексте булгаковской пьесы, - но и в том, что здесь оно - является предметом такой же словесной игры, в какую вступают в ней русские слова, искаженные китайскими персонажами. Только теперь - это, наоборот, китайское слово этимологизируется сознанием носителей русского языка.
Само по себе китайское, как предполагается, по происхождению, слово "ходя" в общем употреблении естественным образом получает себе вторичную этимологию, благодаря сходству с формами от глагола "ходить".
Это общераспространенное языковое явление - используется и в художественной системе булгаковской пьесы.* * *
В редакции 1926 года это слово встречается два раза. Первый раз - в третьем акте, когда обыскивающие Зойкину квартиру агенты находят спрятавшегося Херувима:
"М а н ю ш к а. Это из прачечной к нам ХОДИТ, юбки ГЛАДИТ.
П е с т р у х и н. А, юбки.
Т о л с т я к. Ты что же, ХОДЯ, сдельные получаешь?
Х е р у в и м. СИДЕЛЬНИ.
Т о л с т я к. Ну, ГЛАДЬ, ГЛАДЬ".
Здесь - узел, в котором намечаются сразу три линии словесной игры. Одна - известный нам прием "стилистической" этимологизации искаженного слова, на этот раз - слова "сидельни". Игра продолжится и сразу закончится - в эпизоде обнаружения следующего спрятавшегося китайца, Гандзолина:
"П е с т р у х и н. СИДИШЬ?
Г а з о л и н. СИДЮ".
Вторая намечаемая здесь линия - тоже нам встречалась в рассматриваемом стилистическом комплексе (прилагательное "целую", падежная форма которого - только ударением отличается от формы глагола настоящего времени).
Теперь это - чисто русская полисемия, которую Булгаков, в качестве контрастного фона, использует в ходе проводимой им игры со вторичной этимологизации: глагол "гладить", "гладь".* * *
Он, по естественной сюжетной необходимости, несколько раз встречается в тексте пьесы. Сначала - когда Херувим впервые появляется в Зойкиной квартире и в ответ на вопрос Обольянинова, не коммунист ли он, сообщает: "Мы белие стилаем". На это сразу отзывается Зоя:
" - Белье стираешь? Приходи через час, я с тобой условлюсь. Будешь ГЛАДИТЬ для мастерской".
Второй раз - в конце того же первого акта, когда, согласно этому указанию Зои, Херувим "присел договаривать", а она - объясняет Аллилуе, что это "новый работник":
" - ...Будет ГЛАДИТЬ юбки в моей мастерской".
Но уже в устах Манюшки в третьем акте это слово, употребленное в том же значении, начинает звучать... двусмысленно: "...к нам ходит, юбки гладит".
А затем, в том же третьем акте, этот глагол, в новом, намечающемся этой двусмысленностью значении, - фигурирует в ином, подирающем кожу морозом контексте. А именно - в сцене убийства Гуся, неосмотрительно показавшего Херувиму свои многочисленные купюры, как раз перед тем, как Херувим ударяет его под лопатку ножом:
"Х е р у в и м. ...Дай ПОГЛАДИТЬ червонцы.
Г у с ь. ГЛАДЬ".
В этом обмене репликами - заключена, между прочим... еще одна предвосхищающая кинематографическая реминисценция, причем - вновь объединяющая пьесу Булгакова с творчеством автора пьесы 1876 года.* * *
Мы обнаружили эту кинореминисценцию в комедии Писемского 1853 года "Раздел". Там она - тоже носит макабрический, хотя в этом случае - и шуточный, характер. Молодой человек пытается ухаживать за не отвечающей ему взаимностью девицей и угрожает ей: "Я застрелюсь. - Стреляйтесь..."
Эта кинореминисценция происходит из кинокомедии Л.Гайдая "Брильянтовая рука", причем из эпизода... сходного по своим положениям с остродраматическим эпизодом у Булгакова.
На героя фильма - точно так же как Гусь со своими червонцами, являющегося носителем спрятанных в загипсованной руке "золота и брильянтов" - точно так же как Херувим на "коммерческого директора тугоплавких металлов", собираются напасть бандиты и снять заветный гипс с его "бесчувственного тела", даже, в крайнем случае, - "с трупа".
Для этого один из них старается довести его "до кондиции" в ресторане. Мы уже встречали реминисценцию самого этого эпизода - в одной из предшествующих сцен ночного кутежа в третьем акте. Но это была - завершающая эпизод реплика метрдотеля.
Теперь же - это диалог, в котором бандит, персонаж А.Миронова, заставляет свою жертву пить, а жертва, персонаж Ю.Никулина, - как и героиня, отвергающая ухаживания в пьесе 1853 года, отказывается. И тоже - звучит шуточная, на первый взгляд, угроза:
" - Тогда я тебя укушу.
- Кусай",
- равнодушно говорит герой Ю.Никулина. Но... его изрядно подвыпивший собутыльник, раскрывая свои агрессивные намерения, - и в самом деле, алчно впивается зубами в гипс.
Наличие этой объединяющей две драматургии предвосхищающей реминисценции в одной из линий словесной игры, завязывающихся еще в сцене обыска, - подсказывает, что и третье из интересующих нас в том фрагменте слов, "ходя", - тоже имеет такую же связующую функцию.* * *
И слово это - тоже образует линию, прочерченную через всю пьесу. Продолжение следует - уже в самой сцене обыска: Толстяк обращается к Херувиму с собирательным для китайцев в России прозвищем "ходя" - а непосредственно перед этим Манюшка объясняет его присутствие в квартире словами: "Это из прачечной к нам ХОДИТ".
Затем, отпуская домой другого найденного китайца, Гандзолина, который должен будет предстать в качестве свидетеля, - Пеструхин ему наказывает:
" - ...Только, уважаемый, ХОДУ не вздумай дать..."
Вскоре после первого диалога, с участием Херувима, Манюшка ведет Толстяка показывать остальную квартиру, и это сопровождается ремаркой:
"(УХОДИТ с Толстяком.)"
А сцена в целом завершается ремаркой, сообщающей об отбытии официальных лиц:
"(ВЫХОДЯТ.)"
Таким образом, единственный случай употребления в этой сцене слова "ходя" - окружается однокоренными паронимами к нему, существующими в общем употреблении.* * *
Затем игра несколько усложняется. Для нее используется - сходный по значению со словом "ходить" глагол "бежать" (представляющий, в одном из своих значений, - полный синоним употребленному Пеструхиным просторечному выражению "дать ходу"). И игра теперь строится - не на внешнем сходстве, а на употреблении этого слова - сразу в противоположных смыслах.
В следующей в том же третьем акте сцене ночного кутежа Херувим мимоходом сообщает суетящейся вокруг гостей, то есть - именно "бегающей", Манюшке о своих планах... побега с деньгами, которые он собирается добыть:
" - ...Мы мал-мало скоро БЕЗИ будем.
- Куда там БЕЗИ! (УБЕГАЕТ.)"
Противоположность значений употребления слова - отрицание обозначаемого им движения и в то же время его, этого именно движения... наличное выполнение - оформляется как контраст русского написания слова и - транскрипции искаженного произнесения его однокоренного варианта.
Получившееся в результате искажения "заумное" слово "бези" - напоминает, между прочим... слово "бесы" (особенно в церковнославянской его орфоэпии: "беси" - в которой оно фигурирует в устах старца в выпущенной в одноименном романе Достоевского главе исповеди Ставрогина "У Тихона": "Беси разные бывают...").
Херувим, таким образом, предупреждает Манюшку, что скоро они... станут "бесами"! И в самом деле, мы вскоре увидим, что горничная награждает двух готовых устроить резню китайцев словом: "дьяволы". И этот эпитет - еще не раз прозвучит из ее уст.
И так же, как игра со словом "гладить", эта линия словесной игры со словом "ходя" - завершается в сцене убийства Гуся.* * *
Херувим усаживает труп убитого так, чтобы он казался уснувшим после принятия опиума, о чем и говорит Аметистову. И в этом контексте - вновь появляется инициировавшее эту игру прозвище (тем более выделяющееся, что больше Аметистов Херувима нигде так не называет):
" - Тс, я ему дал курить. Никто не ХОДИ. Он теперь спакойни (!).
- Молодец, ХОДЯ".
Сразу же после этого - включается синоним:
" - Тс, Мануска. Сицяс - Санхай БЕЗИ, БЕЗИ вокзал".
И, после их бегства, - снова пароним в монологе Аметистова, обнаружившего, наконец, убийство Гуся:
" - ...Херувим, Херувим! Ну конечно: ограбил и ХОДУ дал".
Одним словом: "ходя" - дал ходу".
Нужно отметить, что и третье слово из того же "узла" в сцене обыска - также присутствует в этом "уголовном" финале, и не только - незримо. Всем пойманным милиционерами на квартире Зойки: предстоит... "сидеть". А одна из арестованных девиц (в редакции 1926 года) - прямо отпускает по этому поводу соответствующую ёрническую реплику: "СИДЕТЬ будем без конца!..."* * *
Мы так подробно рассмотрели контекст словесной игры, в котором появляется слово "ходя" - потому что он у Булгакова, в чрезвычайно расширенном виде, воспроизводит... ореол, в котором появляется "китайское" соответствие этому слову в пьесе 1876 года.
Тех же самых китайцев, используемых в качестве дешевой рабочей силы, которых в России называли насмешливой и обидной для них самих кличкой "ходя" (а также работников-индусов), - в странах Европы и Северной Америки называли "кули".
Сразу видно, что это слово, на этот раз - из языка хинди, - омонимично русскому слову "куль" во множественном числе именительного падежа. И именно это слово... употреблено в тексте пьесы Писемского "Финансовый гений".
Это уже известная нам реплика генерала Прокудина из второго действия, в которой он объясняет Сосипатову, как нужно обращаться с такими, как только что не пожелавший идти у них на поводу подрядчик Живодеров:
" - ...Я уж с этими господами стану разговаривать, и у меня на этот счет простая метода: как он заговорил очень и если нет свидетелей, на которых бы можно было указать, что при сем находились, я прямо в зубы!
- Именно в зубы!
- Больше ничего-с!... Я всегда и особенно с жидами так и делал: заведу его в амбар за КУЛИ с мукою и за пейсы: трах, трах из стороны в сторону, сразу присмиреет".
Поначалу может показаться, что только на фоне общей СИСТЕМЫ соответствий между пьесами 1876 и 1926 года - это слово начинает восприниматься как омоним к китайскому термину; что само по себе данное УПОТРЕБЛЕНИЕ его - никакой мысли о "китайцах" не вызывает.* * *
Однако сразу же хочется спросить: почему драматургу понадобилось заставлять персонажа рисовать ТАКУЮ ИМЕННО, а не иную какую-нибудь, обстановку расправы с "очень разговаривающими" подрядчиками: "заведу его в амбар за кули"? Этот выбор можно было бы понять как условие, требующееся для появления СЛОВА, нужного драматургу 1876 года - именно такого слова, которое осуществляет контакт с будущей пьесой Булгакова.
К тому же, рядом с одним случаем омонимии, "кули", в описании этой мизансцены - сразу же возникает... другое: "мукою"; причем именно то - которое описывает состояние... "мучимых", таскаемых за пейсы "из стороны в сторону" жертв генеральской системы хозяйствования.
И дальнейшее разглядывание этой картины, вырисовывающейся в репликах Прокудина, - выявляет еще большее сходство. Ведь "ходя" - это именно ОБИДНОЕ, насмешливое прозвище для чужеродной этнической группы.
А там, наряду с РУССКИМ подрядчиком, таким как Живодеров, - появляется, в качестве объекта устрашения, его собрат - ЕВРЕЙ. Называемый - обидно, в свою очередь, для этой этнической группы звучащим словом: "жид".
Вот только обидно оно начнет звучать - только где-то ближе по времени к появлению пьесы Булгакова, в 1920-х годах. А в 1876 году, в момент появления пьесы "Финансовый гений", - еще ничего обидного в его звучании не было. Срв. русский перевод названия романа Э.Сю: "Вечный жид" (который в современном нам издании начал дипломатично именоваться по имени этого "жида": "Агасфер").
"Жид" - именование персонажа, правда отрицательного, в трагедии Пушкина "Скупой рыцарь". Интересно сравнить звучание этого слова в этих случаях - со звучанием его в "легенде о вечном жиде", рассказываемой в романе И.Ильфа и Е.Петрова "Золотой теленок".
Новую, еще большую степень сходства контекста употребления слова "кули" с пьесой Булгакова - образует произносимое рядом с ним в этой реплике слово "пейсы".* * *
Оно еще один раз встречается в тексте пьесы 1876 года, и в весьма неожиданном (прошу прощения за каламбур) контексте.
В третьем действии журналист Персиков рассказывает барону Кергофу о том, как он ездил вместе с медицинской комиссией освидетельствовать Сосипатова к нему на дачу. Там их встретила сначала сестра знаменитого финансиста Ненила Петровна:
" - ...Щеки у нее дрожат, губы дрожат, ПЕЙСЫ ея, которые она вероятно считает за букли, дрожат..."
Ясно, что это слово соотносит этот фрагмент речи персонажа - с той репликой во втором действии, в которой фигурирует слово "кули".
Но - вопрос: ЗАЧЕМ, ради чего соотносит?
А ответ на это, неразрешимое, казалось бы, недоумение - содержится... в будущей пьесе Булгакова; в одном аспекте изображения в ней... именно КИТАЙСКИХ персонажей.
Мы уже упоминали вскользь ремарку Булгакова в первом акте, в которой открывается зловещий вид персонажа, всеми называемого "Херувимом" - именно потому, что он, по своему внешнему облику, таким и воспринимается (цитата приводится из редакции 1926 года):
"...(Открывает грудь, показывает татуировку - ДРАКОНЫ И ЗМЕИ. Становится странен и страшен.)"
Это именно - АСПЕКТ изображения персонажа, потому что "змеиный" мотив, открывающий его, одной этой своей манифестацией в пьесе не ограничивается.* * *
Звучит он, в редакции 1926 года, и в репликах других персонажей. Им начинается акт третий:
"А м е т и с т о в. Какая же ЕХИДНА это говорила?
А л л и л у я. Да что же, ЕХИДНА. Люди болтают. Народ, говорят, ходит в квартиру".
При этом глагол, употребленный в последней фразе - напоминает... о той самой кличке, которая в тексте пьесы применяется - именно к Херувиму: "ходя".
" - Лжешь, КОБРА!"
- в исступлении кричит Гусь Алле во время их ссоры в том же третьем акте.
В той же редакции и в том же акте в сцене стычки Гандзалина и Херувима из-за Манюшки:
"Г а з о л и н. Ты уходи! Я милиции все расскажу, какой ты китайский тип!
Х е р у в и м. Милиции расскази?
М а н ю ш к а. Зайчики, миленькие! Только не режьтесь, дьяволы!
Херувим и Газолин ШИПЯТ".
Этот мотив в этом диалоге - сохраняется во всех трех редакциях пьесы, но примечательно, что Булгаков каждый раз по-новому обрабатывает его словесное выражение, что показывает, какое значение он ему придает.* * *
В редакции 1935 года будет:
"Х е р у в и м. Милиции... (ШИПИТ.)
Гандзалин ШИПИТ".
В редакции 1925 года было:
"Г а з о л и н. Ты уходи! Я все расскажу Обольяну, Зойке расскажу!!
Х е р у в и м. Все расскази? (Улыбается, как перед поножовщиной.)
М а н ю ш к а. (падая между китайцами на колени). Зайчики, миленькие, только не режьтесь, дьяволы...
Газолин ШИПИТ. Херувим ШИПИТ.
(Несмело.) Братики! (Негромко.) Караул!.."
И вот ИМЕННО ЭТОТ ЗМЕИНЫЙ МОТИВ - предвосхищается в реплике персонажа, описывающего внешний вид Ненилы Петровны в третьем действии. И, через посредство фигурирующего и там и там слова "пейсы", - связывается со словом "кули" в реплике генерала Прокудина из второго действия в пьесе 1876 года!* * *
Продолжим цитирование с того места, на котором остановились:
" - ...пейсы ее... дрожат, и вообще выражение всей физиономии таково, что если бы она в эту минуту плюнула, то ЕЯ СЛЮНА, я убежден, ПО СВОЕЙ ЯДОВИТОСТИ, провертела бы паркет".
А в пьесе Булгакова, КОГДА ГУСЬ НАЗЫВАЕТ АЛЛУ ВАДИМОВНУ "КОБРОЙ"... это именно и происходит:
"Г у с ь. Ты - проститутка!
АЛЛА ПЛЮЕТ В ГУСЯ.
(В исступлении.) Попрошу не плевать!"
Читая рассказ Персикова, мы как-то даже не задаемся вопросом, ЗАЧЕМ описываемой ИМ героине плевать... "в паркет"?! Булгаков в своей пьесе... изменяет направление плевка и - разрешает наше запоздалое недоумение.* * *
Мотиву этому в реплике из пьесы 1876 года сопутствует, ему предшествует, как мы видели, соединяющий ее с репликой генерала Прокудина - мотив ВОЛОС, "буклей". И этот мотив, а не только изображение змей и драконов, - также актуализируется... в связи с одним из китайцев, Херувима, у Булгакова.
Во втором акте, когда квартира подготавливается к визиту Гуся, Аметистов разговаривает с ним:
" - ...
Херувим надевает китайскую кофту и шапочку..
Совершенно другой разговор! И какого черта вы себе, китайцы, КОСЫ БРЕЕТЕ? С КОСОЙ тебе совершенно другая цена была бы!"
В пьесе 1876 года "змеиный" мотив - связывается с женщиной, хотя "пейсы", ношение которых ей приписывается рассказчиком... мужская деталь прически. Но в сцене ночного кутежа в третьем акте Херувима - тоже принимают за женщину:
"Звук гитар сменился роялем, на котором играют фокстрот. Из дверей выходит М е р т в о е т е л о, тоскливо оглядывается, направляется к Херувиму..
М е р т в о е т е л о. Позвольте вас просить, МАДАМ!
Х е р у в и м. Я НЕ МАДАМА ИЕСТЬ...
М е р т в о е т е л о. Что за черт!..."
Реплика Херувима в данном случае - приобретает абсурдный характер, соединяя в себе формы отрицания и... утверждения: "(Я мадама) и есть".
Но нужно заметить, что этот же глагол-связка в редакциях 1925 и 1926 года (мы процитировали фрагмент по тексту 1935-го) - принимает другую искаженную форму: "ЕСТИ" и "ЕСТЕ". Иными словами, форму этого глагола-связки... В ЦЕРКОВНО-СЛАВЯНСКОМ ЯЗЫКЕ!* * *
И тем самым, в этом месте, вновь реализуется исходное, библейское значение, заключенное в прозвище этого персонажа (ранее мы обращали внимание на проглядывающее в другой его реплике в том же акте слово со свойственным речи старца Тихона у Достоевского окончанием множественного числа: "беси").
Точно так же, как при виде татуировки его, когда он "становится странен и страшен", - в этих случаях в нем проступают черты ИНОГО, потустороннего существа. Обе эти эпифании Херувима - смыкаются между собой.
В 1925 году, когда Булгаковым создавался первый вариант его пьесы, была опубликована статья известного исследователя символики и мифологии И.Г.Франк-Каменецкого, в которой утверждалось, что змеиная природа - исходно была присуща библейским, ветхозаветным Херувимам, "керубам" (Франк-Каменецкий И.Г. Вода и огонь в библейской поэзии // Яфетический сборник. Вып. 3. Л., 1925).
А настоящее имя Херувима - Сен-Дзин-По - единственный раз звучит из уст работников уголовного розыска. Это происходит в процессе установления его личности в сцене в кабинете Пеструхина по редакции 1925 года (в редакции 1926 года оно звучит также единственный раз, из уст Гандзолина - но также в разговоре с милиционерами, в сцене обыска).
В этой подробности, таким образом, - проступает коллизия... охоты за компанией Воланда, ведущейся другим (или тем же самым?) государственным учреждением в будущем романе Булгакова "Мастер и Маргарита".
Называется это подлинное имя - вместе с указанием его профессии, которая у него... тоже женского рода: "Работал ПРАЧКОЙ у Ган-Дза-Лина..."
Понятно, почему этот "церковнославянизм" появляется в этом именно месте, связывается с этим именно сценическим положением. Херувимы - существа Ангельской иерархии; не имеют пола; по слову Евангелия, "ни женятся, ни выходят замуж" (Евангелие от Матфея, глава 22, стих 30). Этот осмысление - скрывается за колебаниями находящегося в полусознательном состоянии персонажа, принять ли обладателя этого прозвища за мужчину, или за женщину.* * *
"Змеиный" мотив появляется в пьесе - еще в одном случае, и тут уж он, безо всякого сомнения, как и в случае с Аллой у Булгакова, как и в пьесе "Финансовый гений", - связывается с женщиной: Зоей.
В первом акте, в ответ на ее угрозу выдать Аметистова властям в случае его неповиновения, он так ее и называет:
" - ...Берегись, Аметистов, ты слишком много о себе рассказал.
- Итак, я грустную повесть скитальца доверил ЗМЕЕ! Мон дье!"
А в самой последней реплике пьесы, в редакции 1925 года, как мы уже слышали, эта же характеристика заглавной героини - переходит в уста председателя домкома, "кандидата в ряды" партии большевиков, Аллилуи:
" - ...Погубила ты меня, кандидата, ЗМЕИНАЯ квартира!.."
В целом же мы можем сказать, что вокруг слова "кули" в пьесе 1876 года - собирается целый комплекс мотивов, которые в совокупности создают уже не просто "китайский колорит", а вполне узнаваемый отпечаток сюжетно-образного строя булгаковской пьесы.
|