Анфиса опоздала. Совсем немного, чуть-чуть, не чета нашим знакомым, Нику и Тиму, что уж если просыпают, то просыпают ого-го! Но уже, по её расчётам, и звонок прозвенел, и та минута-другая истекла, что преподаватель стоит снаружи у двери, рука на ручке, и тоном своих приветствий мягко даёт понять спешащим, что даже приопаздывать нехорошо. Потом, когда дверь закроется, это сделает опоздания «настоящими», с опасливым просовыванием головы в щель и жалобными просьбами разрешить войти. И ещё не факт, что разрешат.
И вот бедная девочка стоит в плащике и шапочке перед закрытой дверью, и часто-часто-часто дышит. Запыхалась аж, а всё равно не помогло. Неужели ей сейчас просовывать голову в щель… нет, в пасть льва, тигра! И частит-частит дыхание, не хочет успокаиваться, оттягивает хоть на минутку состояние спокойствия, когда хошь-не хошь, а надо что-то решать, что-то делать.
Вообще-то, доцент Буров и Нина прокручивали с Анфисой такие ситуации, но сейчас всё, как назло, вылетело из головы. Впрочем, одна мысль осталась: надо немножечко подождать, может, подойдёт ещё кто, вместе не так страшно. Но ждать не слишком долго, чтобы не переводить опоздание в другую «весовую категорию».
И студентка принялась ждать, трогательно подрыгивая коленочками, вспоминая, что ей советовали делать дальше.
Через минуту она осознала всю мудрость совета не спешить, обождать перед входом. Ведь тот, кто ошибся во времени (опоздал), мог ошибиться и в пространстве (прийти не туда); потом, занятия иногда переносят, отменяют, да и забыть о смене расписания не такая уж и проблема для современного студента. Так что, поджидая товарища по несчастью, убедись, что за дверью проходит нужное тебе, по мнению деканата, занятие.
А сейчас занятия-то и не было. Ни нужного, ни какого другого. Тишина. Та, которую не расслышишь, часто дыша и задыхаясь от страха испытать на себе гнев преподавателя. Но когда отошёл, успокоился и готов, что называется, предстать пред очами, тишина заявляет об отсутствии этих самых очей. Да и вообще людей.
Анфиса повеселела, с души свалился камень. Как приятно смело рвануть дверь, ручка которой ещё минуту назад жгла тебе руки! Чем больше глаза у страха, тем громче вздох облегчения.
Он гулко разнёсся в пустой, совсем безлюдной аудитории. Ни-ко-го. Похоже, что с утра никого и не было.
В той же ситуации студенты-сыщики Ник и Тим осмотрелись бы, принюхались… Ни запаха курева, ни парфюмерных ароматов, ни амбрэ потных тел… Ни мусоринки на столах и полу, ни меловой чёрточки на доске… Ни плевка, ни отпечатка грязного башмака на полу… Вывод очевиден.
А наша деревенская простушка не дедуцировала, не наблюдала, а просто поняла это, еле войдя в аудиторию и с изумлением распахнув свои серые глаза.
Что же случилось? Сменилось расписание, занятие в разовом порядке перенесли, отменили? Хотя если отменили, то не одну эту пару.
Дело в том, что по уставу вуза объявление об отмене занятия должно обязательно сопровождаться уведомлением о времени и месте проведения ближайшего следующего. Некогда отменили две первые лекции, но сказали только о самой первой. Студенты разбрелись, явились через полтора часа и, узнав, что и вторая пара пуста, устроили скандал.
И то, ведь три часа свободного времени и два раза по полтора — это две большие разницы. За три часа можно и в библиотеку сходить, дождавшись, пока разыщут тебе заказанные книги, и на Волгу съездить, посидев в летнем кафе у ротонды. И, главное, не омрачены первые полтора часа мыслью о необходимости явиться по их истечении в душную скучную аудиторию, где тебя снова примутся отучать от раздолья.
Права студента надо уважать — даже в части безделья. И в уставе вуза появилось упомянутое уже положение.
Но оно не обязывало уведомление слушать! Поэтому опытные лекторы начинали объявление именно с ближайшего имеющего место состояться занятия, а потом уже говорили об отмене текущего. После этого слышались такие разочарованные выкрики, что можно было подумать — студенты печалятся об отмене лекции.
Нет, печаль была по услышанному первым. Когда же неопытный преподаватель начинал с отмены, продолжить ему не давали — вскакивали и убегали, шаркая обувью. Причём, покидая комнату, умудрялись не делать пробок в дверях, что выдавало руку организатора и какие-никакие тренировки.
И слова о необходимости присутствовать через какое-то время слушало только недвижимое имущество, столы да стулья, которые и без напоминаний стояли здесь всё время.
Не услышав того, чего им не хотелось слышать, студенты могли считать себя свободными на весь день. И считали, можете не сомневаться!
Анфиса стояла в растерянности. Если распустили, это одно. Если же занятие просто перенесли, опоздание не должно превратиться в пропуск. Но куда идти?
Другая на её месте побежала бы в деканат. Но не наша стесняшка. Если самого декана Вениамина Эдуардовича она боялась, так сказать, заочно, не слышав ещё от него дурного слова, то замдеков обходила за три версты. Был у неё печальный опыт общения с ними. Орут на студентов, чтобы те поверили, что они — начальство. За опоздание отчитают так, что преподаватель, справедливости ради, должен встречать отчитанного улыбками и любезностями, предлагать чай, а студенту — рюмочку. Нет уж, не надо нам никакого деканата!
Может, побродить по коридору, поискать свой курс? Рискованно, ещё напорешься на тех же всегда готовых заорать замдеков. Так что или сейчас шмыгнуть на выход, или к расписанию, а потом уж — на выход, или… Или — к опекуну своему, Куприяну Венедиктовичу, на его кафедру, будто в убежище.
Правда, его может не оказаться на месте. Или на занятиях, или не пришёл, если занятия позже. А если даже и пришёл, то вряд ли знает об отменённом занятии — это ведь не его курс. Зато под его крылом уютно и безопасно, чаю можно попить и совет дельный получить. Заместо отца родного он у неё тут.
И девичьи каблучки весело зацокали по полу.
В щёлке чуть-чуть приотворённой двери мелькнул серый глаз. Кажется, повезло!
Куприян Венедиктович сидел, чуть отвернувшись от стола, и разглядывал нечто, похожее на брошюру. Открывалась та по-альбомному, листы были какие-то сероватые, и что странно — разных размеров. Вот он даже отогнул лист в сторону и развернул — сложен тот был вчетверо. А вот из-под пальцев показалась сгармошенная графлёная лента… Интересно-то как!
Анфиса и не заметила, как, обуреваемая любопытством, вошла в комнату и приблизилась к столу. Доцент поднял глаза:
— А? А-а, Анфиса! Привет! Проходи, садись.
— Здравствуйте, — упавшим голосом произнесла студентка, всегда перед тем здоровавшаяся первой. Садиться не стала.
— Нет утром занятий? — Буров сложил листки, ленту, закрыл обложку.
— Не знаю. Я пришла, а тут.. — И Анфиса поведала о своих заботах.
Доцент встал — якобы размять ноги. Неудобно сидеть перед стоящей. Как бы её усадить?
— Может, вы знаете, куда они все подевались? — взметнулись ресницы, серые глаза посмотрели с надеждой.
Чудачка, он же не деканат!
— Знать точно не знаю, а догадываться могу. На медосмотр их повели. Нас, преподавателей, пораньше, — он щёлкнул пальцами по медкарточке, — вас, студентов, попозже. Сезон идёт.
— О-ой, медосмотр! — И испуганная Анфиса, не чуя ног, села прямо в доцентское кресло.
Он присел рядом на стул, нагнулся к ней, взглянул на испуганное лицо.
— Что, проходила уже?
— Проходи-ила, — чуть ли не со стоном выдохнула страдалица. Ясно, положительных эмоций она оттуда не вынесла.
Знал бы, не говорил! Теперь успокаивай вот.
— Что ж, медосмотр — дело нужное, полезное, — стала наигрываться бодрость в доцентском голосе. — И ничуть не неприятное. Скажем, проверка зрения. Садишься на стул, смотришь на мелкие буковки в другом конце комнаты и называешь одну за другой. И врач понимает, что у тебя отличное зрение. Оно ведь у тебя стопроцентное, селяночка моя? Но даже если и подсели глазки, ничего позорного тут нет. Значит, занималась сверхусердно, самоотверженно. Выпишут тебе очки, посоветуют глазки не перегружать, всё чинно-мирно.
— Но ведь не только это! — жалобности в её голосе не убавлялось.
— Ну, ещё ухо-горло-нос. Конечно, когда язык придавливают, это малоприятно, тошнотно, но терпимо ведь. Как ещё горлышко посмотреть? Ещё в нос, в уши вставляют воронки, чтобы лучше всё там разглядеть. Но ты ведь девочка чистоплотная, всё у тебя там в порядке полном, а?
— Куприян Венедиктович, вы не понимаете! — Анфиса подвезла кресло на колёсиках к его стулу, нагнулась и трагически прошептала на ухо: — Раздеваться велят!
Вон оно что!
— Что ж, это, так сказать, техническая необходимость. Через материю сердечко, лёгкие не прослушаешь, надо снять. Но чего ты так волнуешься? В кабинете тепло, врач, как правило, женщина, и ты в лифчике. Разве что штучка, что прикладывают к коже, холодная, да дышать приходится глубоко. Ещё давление мерят, руку сжимают. Но ничего ведь страшного, так?
До чего же тупые бывают доценты! Ой, это она о ком, о нём?! Нет, что вы, как можно! Он умный, просто не знает, как женщин там позорят.
— Куприян Венедиктович, с нас снимают — всё! И смотрят — всё! — Трагический тон этих «всё» заменял лишние детали. — Понимаете? Я в тот раз думала — со стыда сгорю. Ни с кем я ни разу, а тут — раздвигают, лезут, пялятся. И пишут, пишут чего-то. Как им не стыдно меня позорить?
Нет, разговор надо сворачивать. Потом пусть с ней Нина поговорит. Тем более, что медосмотр у них — это только его предположение.
— Анфиса, они проверяют вовсе не то, что ты думаешь. Девичья мораль, особенно в наши дни, их не интересует. Врач смотрит, нет ли внешних признаков какой нехорошей болезни. Знаю-знаю, ты скажешь: а откуда они могут быть? Но, во-первых, заразиться по-женски можно и обычным, бытовым путём. А во-вторых, мало ли на свете врушек. Скажет — ни с кем ни разу, а у неё там целый питомник микробов. Врачам некогда вникать в честность и целомудренность каждой, быстрее и проще осмотреть. Да, ещё могут быть случаи, требующие хирургического вмешательства. Чем раньше их обнаружат, тем лучше. Так что, Анфисок, не стесняйся, со стыда не сгорай, а покажи всё, что требуют. Деловито покажи, представь, что горло показываешь, красное и глубокое. Поняла меня?
— Но ведь врачи…
— Да-да, знаю, не всегда бывают любезны. А что ты хочешь? Через них каждый день проходят табуны пациентов, лица сливаются в одну сплошную ленту. Устают они, врачи. И если кто тебе грубит… или тебе кажется, что грубит, то помни: грубят не лично тебе, Анфисе Барановой, а некоей усреднённой пациентке, давшей малейший повод сорвать на ней злость на почве хронической усталости. На твоём месте могла оказаться любая другая, вот любую другую на своём месте и представь, а сама отдыхай, посмеивайся даже в душе над нервными эскулапами. Ну, врачами. И грубость им прости. По существу ведь к тебе претензий нет. Ты не пьёшь, не куришь, пупком не светишь, жирного и сладкого не переедаешь, руки моешь, целомудренная ты. И ночами не бдишь, на дискотеках уши и нервы не гробишь. Девочка ты у нас нетипичная и, значит, — здоровая. Так что радоваться надо, что попадаешь туда, где твои преимущества над другими ярко проявляются.
Студентка, похоже, преодолела первоначальную оторопь.
— Ладно, пусть себе смотрят, если вы не против. Но зачем они в карточки чего-то пишут? И не показывают. Я же не знаю, чего они там понапишут и кто это читать будет. Вычитают ещё чего про меня. И предупреждать надо заранее. Может, у меня бельё… ну, несвежее, здесь ведь не настираешься каждый день. Внизу хорошо, а как наружу вынырнет — срамота.
— Это-то понятно. Если оповестить заранее, полкурса не придёт, а ещё треть переволнуется, как вот ты, и по дороге сбежит. Поэтому собирают якобы на очередное занятие и отправляют, как по этапу. Как-то в деканате я слышал — сомневались, надо ли вешать объявление заранее, мочу ведь надо на анализ приносить. Но решили — не надо. Поэтому у твоего белья-старослужащего есть отличное оправдание. Так и скажи — заранее не предупредили. Но это только если спросят, самой с порога оправдываться незачем. Стой с видом, что так и надо. Но если не получается — всегда носи в сумочки пакетик со сменкой. Или по-парадному, мини-бикини. Сейчас всё сверхтонкое, пакетик, значит, будет крошечный. Пока твои однокурсники толкаются в очереди к профпатологу, забежала в туалет, перепододелась и ходи себе по врачам-раздеваям без страха и упрёка. Заодно и мочу там можешь на анализ собрать, в банку из-под «Кока-колы».
— Но если у меня увидят…
— Для девушки это нормально — носить сменный комплект. Но если хочешь скрыть — замаскируй как-нибудь. Можешь спрятать под приотпоротую подкладку. Да и кто к тебе в сумочку полезет? Это же воровство!
— Вроде так.
— А пишут — так у врачей вообще много писанины, не продохнёшь. Обратила внимание, какие плохие почерка? Вот, полюбуйся. — Он подал ей «альбом».
— Ой, что это?
— Медицинская карточка. Моя. Смотри-смотри, не бойся, у меня от тебя секретов нет.
Девушка зашелестела серыми листками, заотгибала, заразворачивала. В это время на кафедру зашёл Тим. Лабораторная работа на соседней кафедре, с пренебрежением относящейся к материально-техническому снабжению, была слишком лёгкой, доделывать её остался Ник, а его друг пошёл к доценту Бурову за степлером. Убогость убогостью, а преподаватель требовал, чтобы все графики были крепко пристеплерены к тетради. Таков был основной критерий качества работы.
— Степлер? — переспросил Куприян Венедиктович. — Посмотри на столе у Доната Купидоновича,
как в том раз. Но не уноси, погоди, может, он нам самим сейчас понадобится.
Студент заинтересовался тем, что читает Анфиса.
— Мы с ней о медосмотре толкуем, — объяснил доцент-опекун. — Что врачи в карточках пишут. Поняла чего-нибудь, Анфис?
— Мало чего, — отозвалась та. — У нас на селе куры лапой разборчивей корябают. А тут иной раз и не по-нашему. А это что за кривульки?
— ЭКГ. Электрокардиограмма. Как сердце работает. Молодым её не делают — рано вам ещё. Это после сорока. А не по-нашему — это латынь. Главное, чтобы не было finis letalis, остальное сойдёт. Так что если ты не разберёшь — кто разберёт, если увидит?
— А если врач? — предположил Тим. — Уж врач-то может наковырять из карточки компромат.
— Врачам не до этого. Столько перед ними лиц мелькает, столько тел. Порой они «осматривают» нас по методу товарища Сухова: «Жалобы есть?» — «Жалоб нет». Чирк-чирк в карточку, в зубы тебе её и — следующий! Вон — дали ознакомится под роспись. — Буров повёл рукой, и студенты только сейчас заметили, что на всех столах в комнате лежат однотипные альбомчиковые карточки. — Пару дней назад осмотрели нас, приняли все анализы, теперь вот нам выдали на время карточки. Мол, подписью заверяем, что знаем о состоянии своего здоровья. И потом их заберут.
— Да что вы знаете-то из них? Я вот ничего не поняла.
— Там везде они пишут: «годен», «годен»… Больше ничего и не нужно. Вообще, это формальность. Но если начистоту, то подписи на нашем благополучном фоне добиваются от тех, кто хоть где-то «не годен». Тем самым он как бы даёт согласие на своё увольнение. Раньше, в советское время, таким подыскивали работу по здоровью, сейчас же просто выбросят за ворота — и будь здоров, не переедай.
— Постойте, Куприян Венедиктович, а вот тут, против «дерматолога», стоит минус. Что, он вас забраковал?
— Просто минус?
— Да, в скобках. Не решился прямо написать, что «не годен» — и втихаря?
— Нет, — усмехнулся доцент. — Минус в скобках означает, что врача в тот день утром не было на месте. У них какие-то сложные расписания, то сидят они в кабинетах, то заперто там. А осмотр проводится с утра и до обеда.
— Ой, хорошо бы, чтоб раздевающие врачи отдыхали!
— Анфиса, — кашлянул Буров, — проверь, пожалуйста, всё ли хорошо подколото, пока Тимофей степлер не унёс. Такие несуразные эти карточки, вечно в них листки суют, суют, вклеивают, подкалывают… Иной раз уронишь — разлетается. А это никуда не годится.
Девушка исполнила просьбу.
— Вроде крепко всё… Ой, оторвала. Тим, щёлкни здесь. — Послышался характерный щелчок степлера. — И вот здесь. — Щёлк! — Ой! — Девичий палец отправился в рот.
— Эй, эй, чего вы делаете? — закричал владелец медицинского досье. — Зачем ЭКГ второй стороной степлерите?
— Для надёжности. Гармошка длинная, ещё вывалится да оторвётся одной-то стороной. А две стороны пришпандорим — нипочём не оторвёшь, если скрепки нарочно не разогнуть.
— Да ведь тогда же просмотреть ЭКГ будет нельзя! Нет, друзья, вижу, зря вам поручил. Нет у вас, к счастью вашему, опыта общения с медициной. И незачем вам набор этого опыта форсировать.
— Болеть незачем, — перевёл Тим Анфисе и обратился к доценту: — Может, вы видели, Куприян Венедиктович, что некоторые студенты закалывают часть зачётки скрепкой? Якобы для удобства экзаменатора, быстрее чтоб ему открыть на нужной странице. На самом же деле не хотят они показывать свои старые отметки. Я знаю. И могу вам, — щёлк-щёлк степлером, — «запаять» всю вашу медкарту в лучшем виде. Доверяете?
— Не надо! — решительно заявил Буров и отобрал своё досье у не в меру ретивых помощников. — Я всё-таки не студент, да и удобства врачей мне до лампочки. Куда хотят, туда новые листы пусть и вклеивают. Забирай степлер, а ты, Анфиса…
Его прервал телефонный звонок.
— Алло! Да, Минерва Степановна. Захар Янович? Нет, его нет. — Доцент наклонился к расписанию под стеклом. — У него сегодня вообще занятий нет. Да, и так просто не приходил. Не видел. Холестерин? Какой холестерин? Высокий? Ну что вы, он же молодой ещё и совсем не толстый. Ошибка, наверное. Пересдать? До десяти? Нет, это нереально. Коллега дома, ни сном, ни духом… Последний день? А если всё оставить так? Ой-ой-ой, не надо! Я ему сейчас позвоню, может, он успеет подъехать. Ну, не успеет — что же делать? Вы только сейчас узнали? Ну, значит, это не наша вина. До свидания.
— Не уходите, — попросил Куприян Венедиктович и набрал номер. — Доброе утро, Захар Янович! Извините, что так рано. Да, рано для выходного человека. Не разбудил? Ну и ладно. Сейчас звонили из деканата, им звонили из поликлиники, где мы медосмотр позавчера проходили. Говорят, холестерин у вас аномально высокий, как у старика-склеротика, или даже ещё хлеще. Ошибка, наверное. Вы же молоды, здоровы… Требуют пересдать анализ. Подъехать сегодня до десяти к терапевту, получить направление и… Нет, терапевт весь день, это лаборатория до десяти. Сможете прямо сейчас? Да, почти девять уже. Но что же делать? Сегодня последний день. А то оргвыводы сделают. Ну, вы знаете, что это такое. Поэтому попросил бы я вас от лица кафедры… Карточка? На столе у вас. Да, сегодня утром принесли. Конечно, нужна. Не успеете, верно. Но у меня сейчас студенты, попрошу их поднести. В крайнем случае, сам. У кабинета терапевта, а если не успеем, идите в лабораторию и занимайте очередь, мы тогда туда. Ну, давайте же!
Повешена трубка.
— Друзья, придётся вас просить. Вы сами всё слышали, поняли. Почти девять уже, не успевает Захар Янович подъехать сюда за карточкой. А без неё направление не выпишут. Может, сбегает кто из вас, отнесёт ему? Приказать не могу, прошу только. Ему ведь ещё хуже. Представляете: выспался человек, сонный ещё, предвкушает свободный день, планов громадьё — и вдруг мой звонок! Всё, день поломан, да и кровь из вены — занятие малоприятное. Вы уж ему облегчите жизнь хоть чуток, а?
— Конечно, сбегаю. Поликлиника на Собачьей, да?
— Ой, Тим, у тебя же лабораторная, а вот я свободна. Мне и бежать.
Не впервой.
— Да там же твои могут толпиться! Вдруг ваш курс туда этапировали?
— Ой, и правда! Значит, не смогу помочь?
— А вы бегите вместе, — посоветовал доцент. — Тимофей отдаст Захару Яновичу карточку и заодно разведает, там ли твой курс, каких врачей обходит. Может, и не страшно вовсе. Тогда лучше пройди. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Нам вон за один несданный анализ оргвыводами грозят. Сама видишь, какие сроки жёсткие, даже преподаватель не может прийти сдать кровь завтра, а вынужден бежать, как студент, сегодня. Видно, последний день аренды поликлиники. Так что лучше решись.
— А если врачи… это…
— Тогда сдай сперва анализы, они до десяти. А потом иди в ближайший магазин и купи то, что надо, чтобы хорошо выглядеть. — Косой взгляд на Тима, лёгкая усмешка. — Ну, скажем, бахилы на обувь. Ты поняла? И помни, о чём мы тут с тобой говорили. Сделал дело — гуляй смело.
— А пакет? Можно, я пакет тут оставлю? У меня там тетрадки и халат.
— Если хочешь — оставь, но вдруг там твоих нет? Тогда тебе прямая дорога домой, в общежитие, сюда заходить незачем. И карточку можешь в него положить, чтоб на бегу не разлетелась. Некогда проверять, всё ли там крепко держится.
— Пакет я понесу, — предложил Тим. — Ты только иди побыстрее. Румяной станешь, красивой.
— А что? И пойду! И раскрасивеюсь!
— Ну, мы тронулись. Ох, без двух девять!
— Постой, а степлер? Ну ладно, бегите, я сам Никифору отнесу. Где у вас лабораторная?
Приземистое здание центральной поликлиники вытянулось на целый квартал по Собачьей улице. Служебные и административные помещения были на задней половине, а за каждым из огромных стеклянных окон, выходящих на улицу, скрывался кабинет врача. Некоторые своё окно пришторивали, другие любили дневной свет. Вообще, витрины с деловитыми людьми в белых халатах производили хорошее впечатление. Медицина!
Рысью пробежав мимо этого «аквариума эскулапов», наши герои притормозили у входа, пытаясь отдышаться.
— Как твои выглядят? — спросил Тим. — Я тот курс вообще не знаю.
— Ну… молодые такие, разговорчивые. Будто сам не знаешь!
— Нечего сказать, приметы уникальные. Хорошо, если там молодёжь, значит, студенты, но как опознать именно твой курс? Может, это другой какой.
— Не знаю…
— Конечно, я мог бы поспрашивать, не видели ли они Анфису.
— Как же они могли меня видеть, если я здесь стою?
— Ох, непоняшка ты какая! Да если скажут, что не видели, значит, знают тебя. А если не твой это курс, спросят: «Какую ещё Анфису? Не знаем такой!» Поняла?
— А-а!
— Да, но тогда я привлеку внимание к твоему отсутствию. Вдруг мне враг твой попадётся… или тот, кто при случае не прочь насолить, подгадить.
— Да, лучше не надо.
— Ничего в голову не идёт… О-о, уже четверть десятого! Давай, отдадим карточку, а потом уже думать будем. Может, выйдет кто из твоих знакомых. Давай!
Девушка полезла в пакет, парень помог ей, оттопырил края.
— Ого, какой у тебя халат, аж синеватый. Накрахмаленный, да? Как у врача.
Анфиса зарделась.
— Так меня дома приучили. В свадебном платье или в халате, а девушка выглядеть должна. Вот я и стираю, глажу, крахмалю. Могу и тебе так.
— Нет, мне Настя… Ну, давай карточку, побегу. А ты жди здесь, да никуда не уходи. Куртку мою подержи.
Тим нырнул в дверь. Анфиса вздохнула и задумалась. До белья она, пожалуй, разденется. А вот дальше… Повела плечами. Может, кое-куда и не заходить? Может же врача не быть на месте! Надо только минус куда надо поставить.
В коридоре поликлиники царила деловая суета. Проплывали белые халаты, проносились какие-то бачки и банки. Постоянных пациентов можно было узнать по какому-то профессиональному умению ждать у дверей. Точили свои лясы о болячках старушки, врачи вели на буксире пациентов к коллегам или в лабораторию вне очереди. Приглушённый гул голосов, миганье люминесцентных ламп, больничный запах. Иногда крик страждущего — редко, но страшно.
Начинается профосмотр, как известно, с кабинета профпатолога, номер которого известен со слов доцента Бурова. Ага, вот и он. На удивительно жёсткой скамейке сидит только один человек. Пожилой, кустистые брови, морщинистый лоб… Это же…
— Здравствуйте, Никандр Федотыч! — вежливо сказал Тим, притормозив.
— Здравствуй, дружок, — ответил тот. — Ага, вспоминаю — вроде Тимофей. С
двойником моим знакомил, как же, помню.
— Вы сюда, Никандр Федотыч? — мотнул студент головой в сторону кабинета.
— Сюда, сюда, а то куда же. Весь мой факультет по врачам уже гуляет, а я, вишь, припоздал, так пока что сюда. А ты что, тоже осматриваешься? И карточку уже получил?
— Нет, я эту карточку должен преподавателю своему передать, Захару Яновичу. Он где-то здесь или скоро подъедет. Вы его, случаем, не видели? Перед вами в кабинет не заходил?
— Нет, там девушка сейчас. И здесь я никого похожего не видел. А он почему сегодня? Сегодня же другого факультета день, моего.
Студент коротко обрисовал историю.
— А-а, тогда ему не сюда. Здесь же не врач, — он понизил голос, — а просто менеджер в белом халате. Выписывает карточки, назначает кабинеты, собирает плату с частных клиентов. А карточным здоровьем ведает терапевт, он сидит не здесь, а… — И старый преподаватель подробно объяснил, как найти настоящего врача.
Тим вежливо поблагодарил, кося на часы.
— Молодой, видать, твой преподаватель, карточка тонкая. А мне сейчас выдадут — такую толстую, пухлую, ну, такую, как…
В это время дверь кабинета открылась и из него вышла девица в чёрной блузке и серых, по-чулочному клетчатых бриджах. В глаза мужчинам бросились выпирающие из декольте огромные груди, так прижатые тесным лифчиком друг к другу, что меж них, казалось, можно было чеканить монету. Горой вздымалась пышная плоть, холодцом колыхалась в такт шагам. Да, здесь было на что посмотреть, и при этом не обязательно раздевая.
Никандр Федотыч и Тим одновременно кашлянули. Кажется, понятно, насколько пухло медицинское досье старого доцента.
Лавируя по коридору к терапевту, студент-сыщик присматривался к пациентам. Молодёжь среди них была, но статистически предсказуемая. Групп, весело болтающих по-студенчески, не замечалось. А к одинокому ведь не подойдёшь, не спросишь: «Ты студент?»
На скамейке у кабинета терапевта сидело несколько настоящих пациентов — даже самые ранние «медосмотровцы» не успели ещё обскакать всех врачей, многие ещё толпились у лаборатории, которая была почти по соседству. Тим робко присел. И что же вы думаете? Его просто-напросто заставили занять очередь!
Приходит человек с медкарточкой в руках, молча садится у самого входа. Зачем ещё, если не прорваться вне очереди, лишь выйдут оттуда? Нет, дружок, ты займи по-человечески очередь, тогда будешь тут на законных основаниях. Что говоришь — не надо тебе внутрь? Все так говорят, абсолютно все. Потом выясняется, что им «только на минуточку, узнать только». Заходят — и тянись, минутка, часами. А то ещё врачи проходят и своих вне очереди толкают. А мы тут сиди, как дураки!
Ладно, не беда. Очередь, в конце концов, можно уступить Зайцу. Не загонят же его силой в кабинет!
Молодой, здоровый парень — неважный собеседник перед кабинетом врача. Поставив его на место (в очереди), очередь продолжила разговоры между собой.
— Они сами не знают, кто из врачей есть на месте, кого нет, — говорила пожилая женщина, из тех, кого старушкой называют с опаской и оглядкой. — Посылают к окулисту, а там заперто. Гинеколога, говорят, сегодня нет, не ходите. Так нет же, прохожу, а он на месте сидит!
Ну, этого-то она явно приплела, молодясь. Да и закрывают они всегда дверь поплотнее, из коридора их не разглядишь.
— И не говорите, — поддержал её солидный старичок в чесучовой тройке. — Заперто и заперто. Хоть бы писали, отошли ненадолго или совсем сегодня не будет. Жди, жди и спрашивай у белых халатов. А те ещё нагрубить норовят. Мол, расписание на двери, разуй глаза. А я вижу его, то расписание? Мне бы номер кабинета бог дал рассмотреть. — Очки у старика и в самом деле были неслабые.
— Но всего ужаснее — это когда врачи на буксире своих тащат, — вступила в разговор энергичная дамочка в брючном костюме. — И врач принимает, и очередь твоя подходит, вот-вот уже. Уже и дверь открывается, выпускает. Вдруг — бах! — белый халат на каблуках цок-цок-цок и за ним кто-то в пижаме шлёп-шлёп-шлёп. На очередь и не смотрят, будто не люди мы. Прямиком в кабинет, и больной туда же. Скажешь слово — огрызаются. И снова жди. И подолгу сидят, гады! Мы, очередники, и то меньше. Разве это не коррупция, а?
Под такие разговоры наш герой аж задремал, согнулся. Вдруг резко выпрямился, потянулся, посмотрел на часы. Без двадцати десять! Где же Заяц?
Теперь он сидел в очереди первым. Если Заяц не появится, придётся пропустить следующего. Но что, если тот застрянет? Нешто пройти и тянуть время жалобами на здоровье до последнего? А что, паренёк он худенький, даже болезненным можно с натяжкой назвать. Симулировать сможет. Но как Заяц узнает, что надо входить?
Вспомнилось «Место встречи изменить нельзя». Вот бы повесить на дверь фотографию его невесты Милы! Жаль, нет под рукой. И рисовать не обучен. Ну, хотя бы записку: «Захар Янович, заходите!»
Вдруг громкие голоса донеслись со стороны лаборатории. Возбуждённые голоса. Ага, это те, кто сидел впереди него. Спорят за место в очереди, десять ведь скоро. И ещё один голос. Зайца? Да, его. Явно уступает закалённым поликлиничным «бойцам». Когда же он успел пройти? Неважно. Надо успеть!
Студент встал, застолбил место и кинулся к лаборатории.
— Здравствуйте, Захар Янович! Вот ваша карточка, сейчас подходит ваша очередь к терапевту. Вы ведь передо мной были, верно? — Подмигивание. — Вам выпишут направление на кровь. Скажите терапевту, чтобы провёл вас в эту лабораторию, а то не успеете до десяти.
На него с ненавистью посмотрело несколько пар глаз. Шпион, ну, чистый шпион завёлся в их уютной очереди. Вызнал, донёс, навредил. А они-то хороши, болтали без умолку, всё при нём и выболтали. Кусай теперь локти… чтоб кровь из вены быстрей сдать. Найди теперь вот ещё день, если сегодня не успеют. Впрочем, они и сами по себе находки. Болтуны — для шпиона!
Услышав в свой адрес пару «ласковых» слов, Тим быстро шёл по коридору, переваривая обиду, виляя и уклоняясь от столкновений. Внутри всё кипело. Нет, каковы! Сами болтали, а разве брали слово о неразглашении? Что же теперь хотят — чтобы он промолчал, предал коллегу?
Не успев удивиться, что мысленно назвал преподавателя коллегой, студент резво завернул за очередной угол и вдруг столкнулся с человеком, только что вышедшим из кабинета врача.
Шмяк! Бли-ин!
Удар был так силён, что вырвал из рук и разбросал по полу медкарточку. И, шарахнувшись от этого «взрыва», Тим вильнул к стене и больно ударился о её выступ попой.
Хуже всего, что пострадал знакомый — Никандр Федотыч. Он, видать, получил документы у профпатолога и прошёл один или два кабинета. И не успел рассмотреть на последней странице, куда ещё идти, как — на тебе!
Тим рассыпался в извинениях, усадил старика на диванчик и сказал, что всё соберёт сам. Присел на корточки, запрыгал по-лягушечьи, подбирая листки.
Картонные обложки мало-помалу снова стало распирать бумажками, как то декольте — грудью. Но по мере собирания начало подозреваться неясное неладное. Бурыч заботился о скреплении, наверное, все так делают, особенно старые и опытные, иначе не оберёшься хлопот. Но почему же тогда сейчас-то всё рассыпалось, да ещё на отдельные листки? Сильным был удар? Но особой силы за главным сыщиком никогда не замечалось, да и Никандр Федотыч сидел, ничуть не показывая, что как-то пострадал от удара. У Тима же ныла только попа, которой он врезался в выступ стены.
Раскрыл картонные обложки, посмотрел. Скобки есть, но они раскреплены, неудивительно, что всё с них слетело и разлетелось. Может, врач раскрепил, чтобы подшить туда ещё одну бумажку? Но почему не загнул обратно? И, кстати, что это за врач?
На кабинете красовалась табличка: «Уролог», незнакомая фамилия, график приёма. График этот больше всего заинтересовал нашего героя, а потом он обнаружил в двери кнопку с обрывком бумаги — будто кто-то поспешно сорвал объявление. На обрывке красовался только краешек округлой буквы, вероятно, «О».
Кое-что смекнув, студент присел рядом со стариком и предложил ему помочь в раскладывании листков по хронологии. Тот позволил.
— Мне, как студенту, скоро медосмотр проходить, — говорил он, изучая бумажки и тасуя их. — Говорят, многие врачи смотрят больных по принципу: «Жалобы есть? Жалоб нет. Следующий!» Особенно молодых. Чистые трусы можно не надевать.
— Бывает и так, — Никандр Федотыч был доволен услужливостью современной молодёжи. — Но вот сейчас я от уролога, так он меня так капитально осмотрел, как никогда не осматривали. Молодой, а знающий, видать. У стариков, знаешь ли, предстательная железа… Ну, это тебе рано знать. Но чистые трусы надень. Да ладно, кончай с этим, я сам потом разложу. Всё в очередях торчать.
Но сыщик уже успел засечь бумажку с сегодняшней датой. Против слова «уролог» что-то было замазано «Штрихом», и поверх шли корявые строчки, заканчивающиеся всегдашним: «Годен».
— А говорили, уролог не принимает с утра, — ввернул Тим. — Всем минусы ставили, прочерки. А он, выходит, принимает. И скрупулёзно. Надо Захару Яновичу сказать, пусть заодно с анализом крови и обследуется.
— Они сами не знают, кто принимает, кто нет, — почти дословно повторил старик подслушанное в очереди. — Прочеркам веры нет. Врачи специально вешают на дверь плакат: «Открыто, входите!» И то, видит ведь, старый человек, осмотр нужен — и прочерк против уролога. А ведь университет заплатил за всех врачей. Коррупция!
Тим на мгновенье задумался, потом встал:
— Ну, удачи вам, Никандр Федотыч, и здоровья. Чтоб все врачи это подтвердили!
— Анфиса! — услышала озябшая девушка зов. — Зайди сюда.
Она вошла в крохотный вестибюль, скорее, сени. Тим был оживлён.
— Ну что, здесь мой курс?
— Твой курс? Не похоже. Если и проходят осмотр, то мало. Можешь не беспокоиться. Я о другом. Анфис, ты в окошки когда-нибудь подглядывала?
— Ой, как это? Нельзя же!
— Ну, а если там что-то интересное? Например, голый человек?
— О-о, что ты говоришь!!!
— Извини, я не так сказал. Не кричи только, люди же… Может какая-нибудь девушка соблазниться тем, чтобы подсмотреть в окошко, где врач осматривает голого человека? — Он намеренно избегал слова «мужчина».
— Ну, есть такие. А ты как думал? Всякие есть. Иной раз такое расскажут — хоть в глаза не смотри. Так что и подсмотреть — могут.
— Правильно. И главное — вряд ли кто удивится. Так что одолжи-ка мне на пять минут свой плащик и шапочку, я побуду эти пять минут любопытной девочкой.
— Ты шутишь, Тим!
— Тихо, не надо привлекать внимания. Мою куртку пока накинь.
— Да ведь нельзя же парню девичью одежду носить!
— Вам джинсы можно, а нам… Я не для развлечения, а для дела. Потом объясню, сейчас некогда. Давай, давай, побыстрее надо.
Не шутит. А плащ тёплый, согретый её телом, и его согреет… Они обменялись верхней одеждой, он разрешил ей поправить шапочку, но потом всё же надвинул поглубже на лоб.
— Стой пока здесь. Я быстро.
Несмотря на запрет, Анфиса, досчитав до трёх, приоткрыла дверь и стала наблюдать за «девочкой», крадущейся по асфальтовой дорожке вдоль окон — настолько узкой, что под угрозой были высаженные цветы. Вот нелепая фигура остановилась и заёрзала, встала на цыпочки, присела. Видать, пытается заглянуть в щёлку зашторенного окна. Неужели там голый? Вдруг отпрянула. Засекли!
Анфиса прикрыла дверь, и сразу же в неё вошёл возбуждённый Тим, сорвал с головы шапочку.
— Всё! Бери своё!
Они снова обменялись одеждой.
— Слушай, Тим, ты смотрел на… на… ну, не на… на женщину?
— Если бы! Дело покруче будет. Только вот что делать? Нас двое, ты слабенькая…
— А что случилось?
Студент-сыщик не ответил. Раздумывал.
— Надо подождать Зайца. Ты, если хочешь, иди. Домой иди, раз твоих тут нет.
— Неужели ты думаешь, что я уйду? Заинтриговал — и уходи? Нет уж, останусь до конца. Что ты там высматривал?
Вот ведь липучка!
— Я тебе всё расскажу, только потом.
— Ну, расска-а-а-жи! Я тебе и халат поглажу, накрахмалю.
— Халат? Ага, у тебя ведь в пакете халат. — Какой-то изучающий, примеривающийся взгляд. Чего это он? — А что, может, и шапочка белая есть?
— А что, и есть. Как узнал? Только я её редко надеваю, когда надо волосы совсем убрать. Когда горелки горят или тяга засасывает. А то мне говорят — такие, мол, доярки носят.
— Дураки, кто тебя дразнит! Эта твоя шапочка… Хоть бы Заяц скорее пришёл. Литрами, что ли, кровь сдаёт?
Но первым пришёл другой — никто иной, как Ник. Быстро пересёк вестибюль, уже взялся за ручку, но оторопел, увидев в углу друга с девицей. Обнимались, что ли?
— Ник, ты телепат! Почуял, что нужен, и пришёл, да?
— Привет, Анфиса! Какой я тебе телепат? Просто Бурыч нашёл повторное направление на сдачу крови, его Зайцу уже выписали. Выпала бумажка из карточки, под столом нашли. Нет, не зря степлерить всё заставляют. А вы уже ушли. Пришлось мне вот догонять. А то он в очереди к терапевту засидится и не успеет на анализ — десять скоро.
— Бросай свою бумажку, его уже терапевт к лаборантам отвела. Сейчас, должно быть, доят его кровно. А ты мне нужен. Сейчас Анфиса погонит одного волка меж красных флажков, а мы с тобой возьмём ружья и…
— Ой, как это? Я — погоню?! Как?
— А вот как. Снимай плащ и шапочку, надевай белый халат и белую шапочку. Побудешь пять минут медсестрой.
— Что ты? Ой! Как можно?
— Можно-можно. Больных лечить не понадобится, с врачами здороваться — тоже. Кое-что кое-кому скажешь — и всё. Остальное за нами.
Не успел он объяснить ошарашенной девушке, что именно она должна делать, как появился Заяц. К локтю он прижимал окровавленную ватку, и вообще был в плохом настроении.
— Подождите, Захар Янович, — сказал ему Тим. — Нам ваша помощь не помешает. Пойдёмте со мной, будете на подстраховке, если что. Ник, иди вот сюда…
Инструктаж продолжался.
По коридору поликлиники шла робкая молоденькая медсестра. Скорее, медсестричка. Топорщился на ней открахмаленный халат, круглила личико и сглаживала черты белая шапочка. Девушка, видать, кого-то искала, смотрела на номера комнат.
Вот она начала спрашивать пациентов громким, хотя и срывающимся голосом:
— Не знаете, уролог у себя? Его главврач вызывает. У себя Фёдор Гордеевич? Ох, как он начальству нужен!
Почва подготовлена. Вот и кабинет уролога. Дверь распахнулась, просунулась голова в шапочке, скосила глазки в сторону — а вдруг там голый мужчина?
— Фёдор Гордеевич, вас вызывает главный врач. Если вам некогда, он к вам сам зайдёт.
Надо бы дождаться ответа, да выдержки не хватило. Хлопнула дверь. Анфиса резво забежала в следующий отсек коридора, бросилась в угол, прижалась спиной к стене. Пронесло! Ох, как было ей страшно! Что-то горячее хлынуло из груди в живот, засвербило, заколотило всё тело. И всё-таки она смогла!
— Девушка, что с вами, вам плохо? — раздался сочувственный голос. Пожилой человек, вероятно, пациент со стажем, добрыми глазами смотрел на поколачиваемую нервной дрожью.
— Спасибо, — произнесла Анфиса и вдруг почувствовала, что дрожь её разом отпустила. Победно улыбнулась. — Нет, плохо сейчас станет не мне.
Чёртова дверь! Тут торопишься, шкуру свою спасаешь, а её заело. Ну и замки тут у них! Тот отмычкой ковырял-ковырял, всю в ржавчине вынул, этот вот ржавый… Ага, подалась, милая! Но… Что это за ней? Стена!
Роль стены выполнил атлетичный Ник. Он прямо-таки вдвинул ошарашенного «уролога» обратно в вестибюль. А сзади к нему уже подходил Тим.
— Нехорошо, Федя, — укоризненно сказал он. — Сам налегке, а ксерокс тебе малыш таскай. Ну, ничего, сейчас его Захар Яныч облегчит, отнесёт агрегат, куда надо. А раз ты так любишь лёгкость, мы тебе поможем, облегчим жизнь ещё больше. Давай-ка свой кейс. Что ты там наксерил?
«Уролог», чуть отойдя от оторопи, попытался ударить Ника кейсом, тот увернулся, и в вестибюле закружились десятки бумажек.
— Улов богатый, — издевался главный сыщик. — Небось, на целый геофак компромат. Жаль, что тебе он не понадобится.
— Всё? — прорычал Фёдор. — Да пошли вы всё на… Сыщики чёртовы! Пустите!
— За мах кейсом спасибо. Обыскивать тебя мы не имеем права, так ты всё добровольно предъявил. Хорошая идея: вызнать расписание, прийти пораньше, открыть отмычкой пустой кабинет и принимать больных в белом халате. А тем временем передавать карточки за ширму, и там твой малыш раскрепляет их и ксерит, ксерит. Врачебная тайна — неплохой компромат. Кому приятно, если о его простате растрезвонят по всему факультету!
— Сволочь! — крикнул Фёдор из-за спины Ника, не пускавшего его. — Тебе-то какое дело до простатиков? Знаешь, каких парней они на экзаменах режут? Тебе сейчас малыш расскажет, он брат одного из них.
— Малыша послушаем, — согласился Тим. — А пока гони-ка ты свой мобильник. Раз осматривал капитально, догола раздевал, значит, снимал. На что? На мобильную камеру. Или это малыш из-за ширмы? Ага, я прав!
— Не дам! — заревел злодей, и хотя Ник был наготове, началась настоящая свалка. Видать, о-очень ценные были кадры!
Впопыхах сыщики забыли запереть дверь в вестибюль, не подумал об этом и Заяц, беседующий с трусливо озирающимся носильщиком портативного ксерокса. Поэтому в вестибюль беспрепятственно вошла та самая девица с лопающимся от лифчиковой тесноты бюстом. В остальном она, видать, не привыкла терпеть никаких стеснений, путь перед ней всегда должен быть открыт. Недоумённо посмотрела на дерущихся, на устилающие пол бумажки, разбитый кейс. Ногой брезгливо отбросила его в сторону, прошла два шага. Снова ноге в остроносой туфельке нашлось дело. Ник, почуяв, чем пахнет дело, отпрянул, Тим, бывший в потасовке за ведомого, последовал его примеру. И девичья нога вонзилась в живот оставленного на растерзание Фёдора, который аж подпрыгнул, упал и затих.
Бюст от резкого удара колыхнулся, норовя выплеснуться из декольте. Девица невозмутимо перешагнула через недвижное тело и вышла наружу.
Сыщики, задыхаясь и поглаживая ушибленные бока, поднялись с пола. Тим взял у Фёдора мобильник, чуть в драке не расколоченный.
— Захар Янович, Анфиса! — Они уже стояли у двери. — Берите ксерокс, мобильник и несите к главному врачу. Мы соберём улики и тоже придём. Объясним всё по порядку.
— Мальчишка удрал, — вздохнул Заяц. — Ксерокс бросил и удрал. Наверное, не его ксерокс.
— Ну и чёрт с ним! Только, Анфис, ты не смотри, чего он там наснимал. Срамота одна. Для шантажа.
— Ой, может, всё стереть там?
— Тогда нас будут судить за избиение невиновного. Ты ведь юротличница, знаешь. Нет уж, пусть главврач полюбуется и примет решение, как капитан на корабле. Его поликлиника, его и приказ.
— Но компромат-то на наших людей!
— Ну, ректора нашего тут нет, а вообще без начальства нельзя. Вынеси мы отсюда чужой мобильник с благими целями, и нас тут же обвинят в грабеже. Даже разбое, если он через минуту не очнётся. Так что идите и несите главврачу всё.
— А с этим что? — спросил Заяц,
— Анфиса, ты у нас юротличница. Что скажешь?
— Это же территория лечебного учреждения. — Мило улыбнулась. Белый халат с шапочкой очень ей шёл. — И если полис у него с собой, медицинскую помощь ему просто обязаны оказать.