Окошко в комнате общежития было слегка приоткрыто, но струящийся из него ветерок упорно не желал веять прохладой. Столь же упрямо не спешило клониться к закату и солнце. Оно как бы подчёркивало, что летняя сессия в самом разгаре и что неплохо бы кое-кому не маяться жарой и дурью, а раскрыть учебник.
     «Кое-кто», без аппетита пообедав, лежал на кровати в одних жёлтых плавках и маялся. Вроде бы не очень жарко, а делать ни-че-го-шень-ки не хочется. Экзамен, последний оставшийся — не завтра, так что кнут не висит. Парадные плавки избавляют от необходимости вставать и одеваться перед каждым входящим, да и грезить о пляже в них удобнее. Вот Ник — тот предпочитает просторные трусы, даже в кухню за квасом ушёл в них, хотя там почти всегда вертятся девчонки. Но на худом теле семейные трусы не смотрятся, ноги болтаются, выглядят тонкими. Нетугие плавки — это то, что надо.
     Скрипнула дверь, и в комнату вплыл огромный запотевший графин, из которого желтел-мутнел желанный напиток. Внёсший его Ник тоже запотел, но не от холода, а скорее от кухонного жара. Мокрые, лоснящиеся бицепсы и трицепсы смотрелись великолепно, трусы прикидывались шортами, хороши были и могучие ноги. Атлетом был наш герой, но вот от жары страдал сильнее худых.
     Тим с недоверием посмотрел на свой стакан, в который уже лилась жёлтая пенящаяся жидкость, взял его в руки, лениво потянувшись, вдохнул запах мяты, потом стал вертеть в руках и наслаждаться чувством прохлады. Пить он не спешил, помня о прошлогодней ангине, помешавший ему заняться делом об учебнике.
     Обслужив друга, Ник налил и себе, сделал огромный глоток, причмокнул.
     — Вот это то, что надо! Слушай, почему холодильники в комнатах не ставят? Чуть в кухне покажусь — то банку открой, то мясо поруби, то нож наточи, то мясорубку поверти. Пропотеешь весь, пока до своего же кваса доберёшься! Буль-буль-буль…
     — Денег на это нема, — ответил Тим, раздумывая, начинать ему пить или ещё рано.
     — Денег у них, чтобы поставить холодильники, или денег у нас, чтобы в такую комнату вселиться?
     — Пожалуй, оба варианта. Ну, если хочешь, вместо тебя я буду ходить в кухню. Иногда.
     — Э-э, нет, тем более в таком виде. Там же незнакомых много, чего им на такого… э-э-э… такое тело худое пялиться! Первое впечатление — самое сильное, пусть уж лучше они тебя сразу видят в парадной одежде. Ладно, помогу уж я девчатам, парней-то мало и почти все кухней не пользуются, едят, как птички в буфетах разных.
     — Только меня жаждой не умори, так им помогая. Кстати, насчёт финансов. У тебя осталось чего-нибудь? А то я тут прикинул — до дому не доеду. И куда только деньги разошлись?
     — Тьфу ты, а я как раз хотел у тебя занять. Попою, думаю, кваском, раздобрю и заикнусь. Я тогда на субботник дюже много плёнок купил, вышел из бюджета. Что ж теперь, у кого-то ещё стрелять?
     — Нет-нет, это отпадает. Многие в нашем положении, да и нельзя нам в зависимость входить. Мало ли кто нашим противником может оказаться! Представь, Бурыч сейчас за нами пришлёт кого-нибудь и заварится новое дело, а мы, оказывается, заняли у виновника деньги. Да и не увидим мы до сентября никого, кто ж нам даст на столько времени? Инфляция, знаешь ли. Нет, лучше давай напишем письма домой. Дай-ка мне из тумбочки бумагу. Ага. А конвертов там нет? Ладно, напишем так, а потом купим. Вот и дело нашлось.
     Положив лист бумаги на учебник, студент начал выводить на нём корявые буквы. Его друг сел за стол и занялся тем же самым, но на твёрдой основе, почерк у него был поровнее.
     Вдруг главный сыщик поднял голову, прислушался. Приложил палец к губам. Кто-то сопел у двери, явно не решаясь войти. Пауза не помогла — задыхающееся сопение как после быстрого бега продолжалось, шмыгнул чей-то носик.
     — Эх, без гостей скучно! — нарочито-весёлым тоном сказал Тим и отложил свою писанину. — Пришёл бы кто, мы б его кваском угостили.
     Приём сработал. Хоть нерешительный, но послышался стук, потом робкий девичий голосок:
     — Хлопцы, можно к вам? На минутку я одну.
     — Вой… — успел крикнуть Ник, но Тим, совершив оборот с соскоком с кровати и выпадом ногой, закрыл ему рот и крикнул:
     — Минуточку подожди, а! — И зашептал в ухо другу, отпуская ладонь: — Это же Анфиса, дурак! Одевайся скорей. Это для голопупых мы сойдём, а она не такая.
     Друзья быстро нырнули в лёгкие бумажные треники, и Тим открыл дверь, впустив гостью:
     — Привет! Заходи, Анфиса.
     — Здравствуйте, мальчики! — ответила она, как-то неровно дыша.
     Анфиса была невысокой, полноватой девушкой с непривычно белой кожей. Короткая коса перехвачена резинкой, круглые глаза, то удивлённые, то испуганные, говорила она с каким-то сельским акцентом. Сейчас на ней было простенькое платьице цвета персикового варенья, босоножки, и после бесконечной череды голопупых, джинсовопопястых, наружегрудых девиц на её наивной фигурке глаз просто отдыхал.
     — Присаживайся, кваску мы щас тебе нальём. Ну-ка, марш мыть стакан! — Это Нику. Эх, надо всегда держать лишний бокальчик, а то гостей зовём, а перед ними простоволосимся.
     Атлет взял грязную посуду, но уходить не спешил, всё разглядывал необычную гостью, явно смущая её.
     — Ах да, вы же ещё незнакомы. Анфиса, это мой друг и однокурсник Никифор, можно просто Ник. Мы с ним вместе работаем по разным делам. Ник, это первокурсница Анфиса, я с ней случайно познакомился, в очереди за пончиками. Анфис, ты что, здесь живёшь, в общаге нашей?
     — А как же, из села ведь я, — принялась тараторить она. — Поселили нас на последнем этаже, и никого я тут, окромя первого курса, не знаю. Не очень-то другие курсы с нами знаются.
     — А у нас многие с первокурсницами гуляют, — начал было Ник, но тут же был услан мыть посуду.
     — Не слушай его, Анфиса, — сказал Тим, подсаживаясь к столу. — Хорошо как, что ты зашла, а то я и не знал даже, где ты обретаешься. Во все девичьи комнаты ведь на заглянешь, верно?
     — Ой, и вправду тебе хорошо? — С немножко испуганными глазами она попыталась улыбнуться. — А то я как с кем заговорю, так меня взглядом таким обведут и отвязаться стараются. Наверное, потому, что из провинции я. А тебе ничего, что я сельская?
     — Мы с другом тоже почти что в деревнях живём, — успокоил её джентльмен. — Типа посёлков таких небольших. В квартирах более-менее по-городскому, а на улице — там больше селом веет. Ага, вот и стаканчик чистенький пришёл. Сейчас нальём тебе, только скажи: холодное тебе можно, не заангинишься от него? Ты уже отдышалась?
     — Да вроде можно. И не такое пивала. Я маленькими глоточками, хорошо?
     — Конечно. Как хочешь, так и пей. Хорошо-то как, что к нам просто так девушки хорошенькие приходят, а не как клиенты к сыщикам.
     — Вообще-то я не просто так, — зарделась Анфиса, поставив стакан. — Я тебя попросить хочу, Тимофей…
     — Тимом называй лучше. Тимофей — это слишком серьёзно. У нас даже агентство сыскное так называется: «Ник-н-Тим». Звучит, а?
     — Да, Тим, хорошо. Так вот, мне сейчас срочно в корпус надо, я сунулась за порог, а там дразнятся. Деревенщиной обзывают. Вон, говорят, пошла немодная, несовременная. Ты бы проводил меня, Тим, если не трудно тебе, а? Я бы не просила, но поверь — очень нужно! Один раз меня окружили, грозили пупок открыть, я уж боялась, что платье порежут.
     — Ну, это я мигом, — сказал Ник и поиграл бицепсами. — У Тима другое амплуа, он у нас мозговой центр, а оперативная работа вся на мне. Пойдём!
     — Да ведь я же тебя не знала! К кому ещё обратиться, как не к единственному знакомому?
     — А я думал, что вы почти незнакомы. Ты, ведь, Анфиса, тогда всё больше с Буровым говорила, верно? В рассказе так написано. Откуда же ты узнала…
     — Это позор для нашего вуза — так дразнить девочку! — вдруг громко сказал Тим, оборвав друга на полуслове, и стал собираться. — Конечно, мы проводим тебя, Анфиса, тут и слов нет. Всё развлечение какое-то. Не журись, друг, — бицепсов-то твоих на двоих хватит, а вот лишняя пара глаз не помешает. Надо запомнить обидчиков в лицо, потом, ты с ней мало знаком, прошагаете ещё весь путь молча, будто дуясь. Такой конвой нам не нужен, правда, Анфис?
     — Правда, — улыбнулась та.— Ну, пошли.

     — Вроде нет никого, — сказала девушка, поозиравшись вместе со студентами по сторонам. — Но могли уйти вперёд. Вы меня до корпуса проводите, хорошо?
     — Конечно, проводим. — Они пошли по бокам. — А что у тебя там сегодня, экзамен? То есть — консультация? Но ведь уже больше двух часов.
     Анфиса зыркнула кругленькими глазками.
     — Нет, у меня другое. Я Куприяну Венедиктовичу обзор литературный несу, по его теме. Ну, и что ты на меня так смотришь? Он со мной, если хочешь знать, весь май занимался, на путь наставлял. И первый ко мне серьёзно отнёсся, ещё с того случая в очереди, не высмеял, не выругал, а всё объяснил. Я как к кому сунусь, ну, там по мелочи, на меня все так посмотрят — мол, что это за гостья из прошлого века, и сразу отшить стараются. А Куприян Венедиктович на них всех не похож, и наука у него — у-ух!
     — Нам Бурыча хвалить — что в Тулу со своим самоваром ехать, — пробурчал Ник. — Если хочешь знать, мы только потому к нему не идём, что детективными делами сильно заняты.
     — Ты уверен? — ехидно улыбаясь, спросил его друг.
     — Ты погоди, я сейчас ей вот втолкую. Так что, Анфиса, Бурыч — это наш человек, поняла? Я о другом — где ты этот обзор…
     — Чёрт! — вдруг прозвучал вскрик.
     Это Тим, стараясь подойти к студентке поближе, споткнулся о здоровенную сандалищу друга. Замахал руками, схватился за ковбойку и сохранил равновесие, но лицо сморщил, как от боли. Потом сказал, отпустив рукав:
     — Пройди-ка ты, дружище, по всему маршруту, осмотри, если понадобится — зачисть. Ну, давай!
     Тот понимающе кивнул, пробурчал что-то, при большой фантазии напоминающее «Настю», и умахал вперёд большими шагами.
     — А мы не спеша прогуляемся, — сказал Тим и осторожно взял Анфису под руку, она не возражала. — В толпе, что я скажу, не говорят. Ты не обидишься?
     Девичьи глаза с любопытством смотрели на него.
     — В общем, сейчас мы тебя проводим, может, ещё понадобится — зови, но ведь всё время рядом с тобой мы не будем. И моя девушка Настя заревновать может, это ведь он, — жест рукой вперёд, — на неё намекал. Поэтому, Анфис, давай без обид посмотрим правде в глаза, ты признаешь себя «белой вороной», и подумаем, как быть.
     — Я — «белая ворона»? — искренне изумилась сельчанка. — Да ведь у нас на селе я такая, как все девчата, никто меня не выделял, даже танцевать редко приглашали. У нас упаси господь выделиться!
     — На селе — да, но теперь-то ты в городе! Год уже, почитай как. Многие за это время так огорожаниваются — городее становятся самих исконно городских! Давай ещё раз посмотрим в глаза правде: не перенимаешь ты городские обычаи, живёшь в чужом монастыре по своему уставу. Ну, не дуйся, мы же договорились!
     — По уставу, говоришь?! — Девушка не обиделась, руку не выдернула, а просто немного рассердилась. — А у вас тут что, хороший устав, что ли? Вон, конспекты у соседок по комнате, на денёк всего — не допросишься! Вы, городские, над деревенскими смеётесь, а у нас на селе это святое дело — соседу помочь. Там это без разговоров. Неужто вам самим так жить нравится? Ведь кому приспичит, у меня чего попросит, я теперь ей фиг дам. В колодец плевать нечего!
     — Погоди, Анфиса, не горячись так. — Студент высвободил руку и обнял девушку за плечи, вышло очень естественно. Левой рукой он взял её левую ладонь. — Я не знаю, как оно было, но представь: ты учишь конспект, а у тебя его выдёргивают. Сама ведь возмутишься, скажешь: чего сама не писала? Мне, мол, самой нужно.
     — Да где там учат — шпаргалки варганят. И я ведь только на денёк просила, переписать важные места. Потом, отказывали-то так, что… Ну, ты парень, ты не поймёшь, как поддеть можно, как девушке обидно.
     — А ксероксом ты не пользуешься?
     — Ксероксом? А что это такое?
     — Э-э, потом объясню. М-да, я тебя понимаю и «устав» наш, городской, не защищаю. Но ведь тебе тут ещё четыре года жить, и неприспособившихся город наказывает. Кстати, смотри, как хорошо Ник дорожку зачистил — никто над тобой пока не смеялся, а ведь полпути уж прошли.
     — Пойдём скорее, Куприян Венедиктович ждёт!
     — Да, но всё же ещё кое-что я тебе скажу, пока вокруг никого. Встречают везде по одёжке. И вот одёжка-то у тебя сильно не того. Дело не во мне, мне-то платьица и босоножки нравятся, их и Настя моя носит, но устоялся у нас почти что стандарт: верх и низ должны быть разомкнуты, пупок голый торчать, ниже — либо джинсы, телом распираемые, либо мини-юбочка, выше — лёгкий топик, ну, маечка там или блузка, но сильно открытая. Многие считают, что без пупка — девушка не девушка.
     — Ой, что ты, разве ж можно так? Я со стыда умру, но пупок не открою. Это ж всё равно, что открыть… ну, то, что пониже. Одежду я из дому вожу, здесь не покупаю. Денег, понимаешь, в обрез… А ксе-рокс — это очень дорого?
     — Ну, смотря сколько ксерить. Вот послушай про такой случай. Передают однажды по внутреннему радио сообщение: «Девушка в длинной маечке, немедленно верните взятые вещи! Вахтёр, не выпускайте из корпуса девушку в длинной маечке!» Это значит, что где-то случился цап-царап. Лаборантка отошла вглубь комнаты цветы полить, кто-то заглядывает, если спросят — скажет, что к преподавателю, а повезёт — сумке ноги сделает. Увидела только, что в дверь убегает какая-то девица. А в глубине кафедры парень сидел за компьютером, он быстро сообразил, что делать, подключился к громкой связи в аварийном режиме и передал сообщение. Так ты знаешь, взяли воровку где? В комендантской каптёрке, она там ножницы свистнула и ну давай майку свою круголя кромсать. Короткая чтоб была, а то она одна в корпусе в длинной. Комендант услышал скрип ножниц и «блины», вышел и повязал. Девица-то оказалась из этих… ну, кто на родине на своей в парандже ходит. Принимают их на свою голову в наши вузы, а они вон как благодарят!
     Мы уже подходим, поэтому короче, Анфис: нужен компромисс. Нравятся платьица — носи, но покороче, подпоясывайся пояском телесного цвета с большими дырочками, за пупок сошли чтоб. Декольте… ну, вырез спереди, побольше сделай, насколько себе позволишь. Носки у туфель поострее надо, пусть и не клоунские. Обозначь остроту, понимаешь? Или вот сумочка. Ты, я вижу, без неё обходишься, но любая городская девушка тебя не поймёт. Как это — без сумочки? Это ведь морали деревенской не угрожает — сумочку носить. Карманов-то в лёгких платьях нет.
     — Да-да, — ответила Анфиса, направив взгляд в сторону. — Это ты правильно говоришь. А ещё что я не так делаю?
     — Ну, пореже пугайся, говори «Ой!» и смотри круглыми глазами. Представь, что город тебе наскучил. Соседки-то твои по комнате так себя ведут, нет? Та, что тебя тогда от нас с Бурычем силком увела, — из таких?
     — Она меня, вроде, опекает. Но и смеётся много. А однажды одолжила денежки и… и…
     — …и до сих пор не вернула. Хороша «опекунша»! Да, тебя ещё учить и учить. Поручу-ка я тебя своей Настёне, вместе и помозгуйте. Она у меня застенчивая, но всё же не как ты, в жизнь современную худо-бедно вписывается. Раз я её на стол поставил за локти, это когда она дело о «европейском экзамене» раскрыла — так она так заскромничала! Ну, сама расскажет. Или почитай наши рассказы. А? Зачем?
     — Зачем мороженое покупают — есть чтоб! — буркнул Ник, протягивая эскимо. — Вы так плелись, что я свою порцию уже слизал. Держи, Анфиса, за знакомство! А врагов твоих я так и не обнаружил. Тебя подождать, обратно проводить?
     — Ой! Спа-аси-ибо, — протянула девушка и занялась комочком на палочке.
     — На обратном пути дразняков не будет, — авторитетно заявил главный сыщик. — Можно считать, что они самоликвидировались. Но я вспомнил, что должен перед экзаменом посоветоваться с преподавателем…
     — Так экзамен-то через три дня только!
     — Ну, раз пришли, чего ж уходить-то с пустыми мозгами. Совместим. Заодно Анфису до кафедры проводим. Только ты знаешь чего? Помолчи пока и не мешай нам есть. Глотать кусками мы не будем, здоровье дороже. Лучше высматривай тех, кто на неё косо глянет или улыбнётся. И вообще, чего это мы на солнцепёке стоим? Зайдём уж в тень.

     Доцент Буров обернулся на по-строевому чеканившиеся шаги — это Тим немного обогнал своих спутников перед дверью на кафедру.
     — Здравия желаю, Куприян Венедиктович! Детективное агентство «Ник-н-Тим» по вашему вызову явилось!
     — Ой! — послышалось сзади.
     Доцент сдвинул очки на лоб.
     — Здравствуй, сыщик! И тебе, Никифор, привет. Так что, Анфиса, ты им уже сказа…
     — Никак нет, Куприян Венедиктович, — чеканил Тим военно-чёткие фразы. — Анфиса в точности выполнила ваше распоряжение, все, кто нас мог подслушать, уверены, что мы защищаем её от хулиганов. Попытки демаскировки мною пресечены без раскрытия сути дела.
     — Ну-ка, ну-ка… — Буров сел в кресло и положил ногу на ногу, пунцовая девушка обошла его и встала сзади. — Давай-ка, говори, где Анфиса моя прокололась. А ты, — он повернул голову назад, — слушай внимательно, это тебе полезно будет. И интересно.
     — Ну, во-первых, я обратил внимание на её дыхание, ещё когда она сопела под дверью, — принялся объяснять главный сыщик. — Как будто девушка бегала где. Вряд ли в комнате на месте, вряд ли — по коридорам общежития — зачем ей это? А вот если ей велели из корпуса за нами сбегать, она и побежала бы, я так понимаю.
     — Да, Анфиса у нас девочка исполнительная. Так ты поняла слово «сбегать» в прямом смысле?
     — Я как лучше, как скорее хотела, — девушка виновато поглядела на преподавателя.
     — Идём дальше. Анфиса в том эпизоде с пончиками разговаривала больше с вами, чем со мной, имён никаких в разговоре не называлось. Откуда же она узнала моё имя, да ещё и номер комнаты? Главное, я тебе говорю: «Во все девичьи комнаты ведь на заглянешь, верно?», а ты и не поняла, что я тебя приглашаю сказать, как ты меня в общаге нашла. Или поняла, но уклонилась?
     — Нет, не поняла я. Ты обычную вещь сказал, я и внимания не обратила. А сейчас выходит, что смысл слов другой?
     — Не то чтобы другой, а двойной, — подсказал доцент Буров. — Он у нас умный и хитрый, я тебя забыл предупредить, насколько. Но вообще-то ты, Тим, человек известный, многие могут твои координаты дать.
     — Да, но Анфиса сказала: «…никого я тут, окромя первого курса, не знаю». Кстати, Тимофеем меня только преподы зовут, так что явно кто-то из них её на меня навёл. Жалоба на обидчиков была какая-то неопределённая. Это всё косвенные улики. А главное… Анфиса, это не твоя сумочка на стуле лежит?
     — Моя. — Хозяйка схватила своё имущество и зажала под мышкой.
     — Никакая девушка из дому без сумочки не выйдет, — сказал Тим. — Тем более, когда несёт литобзор своему руководителю. Ник хотел было спросить, в чём она его несёт, где он у неё, не под платьем же спрятан, пришлось послать его… вперёд. А вот если девочку послали из корпуса за нами сбегать, сумочку она могла и оставить. Чтоб бежать не мешала. А легенду не продумала, ляпнула правду, что литобзор несёт. А сама принесла уже. — Доцент подмигнул и показал на пухлую пачку листов на столе.
     — Но если концы с концами в девчачьих словах не сходятся, надо как-то реагировать, — вставил словечко младший сыщик. — Я ведь только спросить хотел у неё, уточнить. Как было поступить, если вижу, что голову дурят?
     — Думать, зачем девочка старается, не подыграть ли ей. Или положиться на меня — я-то всегда знаю, что делать. Так я прав оказался, Куприян Венедиктович?
     — Как всегда, — подтвердил тот. — Анфиса меня на следующий день после твоих пончиков нашла — по лицу. Здоровается и мило спрашивает, кто я такой, как меня зовут. — Он слегка повернул голову, девушка спрятала пунцовое лицо в ладони. — Так вот и познакомились. Поговорили — оказывается, за первый курс на столько граблей девочка наступила! И никто из окружающих не помог, не предупредил, не посоветовал. Позвал я Нину и вместе с ней стали мы нашу провинциалочку расспрашивать да наставлять. И вот сегодня сидим мы, а я думаю: не обойдусь без помощи наших сыщиков, или хотя бы одного, кого Анфиса видела. Вот — послал её к вам, но так, чтоб никто ничего не подумал. Пусть злоумышленники считают, что их задумки сработают. А если узнают, то пиши пропало, ещё чего-нибудь до завтра придумают.
     — Так давайте начнём обезвреживать эти самые «задумки»! Ждём ваших распоряжений.
     — Анфиса, достань из холодильника баночку лимонада, — попросил доцент. — Прохладитесь, молодёжь, а я и объясню всё пока.
     Помните дело с шантажом Архипа Мстиславича? Да, «Конфликт интересов» мы его назвали. Тогда злоумышленники подбросили отраву в Большую зачётную, чтобы перенести оттуда экзамен, куда им надо. Так вот, оттуда, конечно, убрали эту гадость, проветрили крепко, но дегазировать по всем правилам не стали, понадеялись на «авось». На каникулах, в семестре этой аудиторией пользуются нечасто, никто ничего и не заметил. А как началась летняя сессия, тут-то и выяснилось, что пористо-полимерная обшивка впитала то отравляющее вещество и теперь потихоньку его выделяет, подтравливает студентов и экзаменаторов.
     — Вообще-то мы тоже чуяли, что там чем-то несёт, — признался Ник, оторвавшись от лимонада, — но думали: может, так надо? Может, евроремонт делают и свежим евроклеем или там европластиком так воняет. Буржуи любую отраву подмешают, на копейку дешевле чтоб было.
     — Нет, на ремонт решились только вчера, — сообщил Буров. — Когда наступили жаркие денёчки, отрава поползла активнее и несколько девочек прямо на экзамене аж потеряли сознание. А ещё нескольких, и вот Анфису среди них, вырвало на почве головокружения. Но хуже всего страх, правда?
     — Ой, я так забоялась опозорится, — заговорила студентка. Когда она торопилась, сельский акцент делался резче. — Чуть обратно всё не заглотила. Кисло-горькую эту блевотину-то свою. Хорошо, что учитель заметил, за плечи меня в сторону отставил и тряхнул — всё и вылетело. Теперь мне в пересдачу сдавать общую химию — это тоже стыд, но меньше, чем рвота.
     — Поясняю: Анфиса раньше сдавала только в срок и даже шпаргалками не пользовалась. — Куприян Венедиктович ласково, по-отечески улыбнулся. — Но стыда тут никакого нет. Это называется «обстоятельства непреодолимой силы». От тебя же ничего не зависело, верно? Само из желудка выплеснулось.
     — Как это не зависело? — вскинулась та. — А если б я не наелась перед экзаменом, всё было бы иначе.
     — Но ты же не знала, что там травля будет, и ела не специально блевоты ради, а чтобы голод утолить. Небось, мама всегда велела по утрам кушать, даже если не хочется. А вырвать и пустым желудочным соком может, ещё горше и кислее. И голова болела бы у тебя в любом случае, упала бы со стула, платье бы завернулось… Или, крепясь изо всей мочи, получила бы тройку, а разве она тебе нужна?
     — Ой, только не тройка! В деревне не простят мне этого, скажут, чего за коровами ходить не осталась?
     — А что изменится на пересдаче? — недоумённо спросил Тим. — Яд весь выветрится? Или на свежем воздухе экзамен проведут, на выезде в Анфисину деревню?
     — Он у нас шутник, так что внимания не обращай, — пояснил доцент, откликаясь на «А-ах!». — Нет, просто после такого дела привели мы в эту газовую камеру коменданта и попросили подышать полной грудью. Деньги на смену обшивки сразу и отыскались. Дегазировать не получится — наши полимерщики говорят, что несколько лет ещё эта дрянь вылетать будет. Вот только с рабочими Калина Мефодьевич договорился на завтра, вернее, они такое условие поставили, а завтра у меня как раз экзамен.
     — Перенесли или отменили?
     — Перенесли, в Центральную лекционную аудиторию. Там, правда, защиты дипломов идут, но их сдвинули на день — декан тоже глотнул отравленного воздуха и понял, почём фунт лиха.
     — И сегодня, согласно ректорской инструкции, вы должны осмотреть новую аудиторию на предмет шпаргалок и прочей информационной контрабанды. И тайно приглашённые сыщики призваны вам в этом помочь. — Тим сказал это почти утвердительно, но глаз всё же скосил — так?
     — В корень зрит, как всегда, — обратился Буров к Анфисе. — Ты ему точно ничего не говорила? Ну, не надо обижаться, лучше полюбуйся его догадливостью. Всё точно, только одна поправка: шмонать буду не только и не столько по инструкции, сколько по велению сердца. Ведь до чего дошли, негодяи! Когда прошлая группа сдавала, Лилия села перед цветком с большими листьями. Вроде цветок как цветок, только примечаю я, что она к нему наклоняться стала. Что такое? Осмотрел издали — ничего особенного. А она всё к нему да к нему.
     В конце концов подловил я Лилю. Как она на листок дохнула, так я и подскочил — и обомлел. На большом листе как бы вытатуированы формулы и подсказки, мелко так, но чётко. И всё это по глазах исчезает. Тут я её беру за шкирку и заставляю ещё раз дохнуть. И что же — всё снова вылезло, проявилось. Вот до чего дошла их техника! А пахло изо рта у неё чесноком, я потом сам тайком пожевал и все листья обдул. На каждом по билету отвечено. Чёрт побери!
     — Как вы её за шкирку взяли, Куприян Венедиктович? — спросил Тим. — В такую жару девчонки известно в чём ходят. Без воротников уж точно. Узенькие лямочки через плечики — поди ухвати!
     — Да это я в фигуральном смысле. Кстати, когда я подошёл и наклонился, Лиля провокацию устроила, стала хихикать да груди прикрывать, будто я ей сверху туда смотрю. Но знаете — шпаргалка на листьях цветка интереснее любых женских прелестей.
     — Да это я для Анфисы спросил, — объяснил Тим. — В глазах вопрос мелькает, а спросить не решается. Да-а, цветок — это круто!
     — Раз такие безобразные вещи использовать стали, своими силами не управлюсь, думаю, профессионалы нужны. Анфиса тоже согласилась и вызвалась сбегать. Комнату я ей назвал.
     Главный сыщик подобрался и стал излучать деловитость.
     — Многим известно, что экзамены переносятся и куда именно? — спросил он, потирая ладони.
     — А как же, дипломникам-то всем объявили, что защиты сдвигаются на день. И даже объяснили, почему. Целый пятый курс в курсе дела. А связи между курсами, как вы знаете, у нас крепкие. Наверняка все, кому надо, об этом знают. И потом, знаете, что меня подстегнуло? Сегодня в два должна была проводиться консультация — так никто не пришёл! На другое люди рассчитывают, не на честные знания.
     — Та-ак… Аудитория заперта?
     — Тут мы дали маху. Понимаешь, по традиции её держат весь июнь открытой, чтоб дипломники могли тренироваться в реальных условиях. Вахтёр утром отпирает и вечером запирает. Так и сегодня, и вчера было. Ведь жалоб не оберёшься, если запереть.
     — Точно открыта?
     — Ну, не знаю, во всяком случае, я лично не запирал. Может, комендант догадался, хотя вряд ли.
     — Но знают ли об этом фигуранты? М-м-м… Куприян Венедиктович, вы сейчас идите на вахту и спросите ключ, а заодно выясните, не спрашивал ли его кто ещё. Мы поболтаемся в корпусе, поспрашиваем у встречных конспекты для легенды, а когда вы зайдёте, и мы через некоторые время нырнём. Ну, а…
     — Нет, Анфису мою я не пущу туда, — доцент обернулся и приобнял доверчивую девушку. — Насмотрится девочка хитроумных устройств и сама нечестно жить соблазнится. Мы уже договорились: будет сидеть на кафедре и печатать на машинке штрафные талоны за долгое отсутствие на экзамене. Да-да, «туалетные». И ещё бланки актов изъятия шпаргалок — теперь без них никуда. Правовое общество, знаете ли. Балбеса выгнать просто так нельзя, доказывай с понятыми, что шпоры соответствовали билету, что содержали полную информацию для получения незаслуженно высокой оценки и что могли быть беспрепятственно использованы. Чуть что не так — презумпция невиновности.
     — А почему на машинке? — простодушно спросил Ник. — На компьютере надо.
     — Не умею я, — засмущалась первокурсница. — Научим со временем, — вторил ей доцент.
     — А информатика? Информационные технологии на первом курсе?
     — Устно всё было. Как большие ЭВМ устроены, как перфокарты пробивают и как числа в других системах писать. Первый раз меня Куприян Венедиктович за дисплей усадил — ух я и испужалась!
     — Ну, теперь уже не страшно, одним пальчиком стала тыкать уже. Но медленно, на машинке-то привычнее. В сельсовете печатать научилась. Такая у нас информатика, друзья!
     — Знаем, — раздались голоса. — Компьюшня всегда полна, но лица одни и те же. А кто дисплея в глаза не видел, тот и не видит.
     — Вообще-то это неплохо, что на кафедре будет стучать машинка, — задумчиво произнёс Тим. — Прохожие могут подумать, что это вы стучите, Куприян Венедиктович, забыв об обыске. А если кто заглянет и спросит, Анфиса, отвечай — вышел Куприян Венедиктович ненадолго. И лицо постарайся запомнить, чтоб потом опознать. Жаль, что кроме первокурсников своих ты никого больше не знаешь.
     — Да, так и поступай, — ответил Буров на вопросительный девичий взгляд. — Тим сейчас тут самый главный, вот как я завтра на экзамене буду. Ну, пошли!

     Верхняя дверь в Центральную лекционную аудиторию приоткрылась и в неё просунулась голова Ника, волосы ёжиком. Глаза побегали-побегали из стороны в сторону и подсказали владельцу, что всё тихо, можно заходить.
     Зашёл, аккуратно прикрыл дверь, прислушался — никого. Студент обошёл галёрку и стал спускаться по боковой лестнице к кафедре и демонстрационному столу. Эге, а сверху-то на крышках парт хулиганские надписи, причём чем-то белым намазаны они, чтоб не терялись на тёмно-коричневом фоне. Главное, специально комендант тёмную, немаркую краску подбирал, но не подумал вот, что крышки белым извазякать могут.
     Из прохода нижней двери вышел доцент Буров с картонной коробкой в руках, поставил её на стол.
     — Тим не с тобой? — спросил он, увидев сыщика.
     Тот мотнул головой, и Куприян Венедиктович показал ему на коробку:
     — Вооружись пока.
     Набор инструментов был неплох — комплектовался когда-то под консультацией Тима. Тут были и бритвы на ручках, и маленькие зеркальца, и губочки, и длинные пинцеты — не чета тому, что не сработал в деле о «Любимом преподавателе». Обычно в одну руку брали пинцет — вытягивать шпоры из щелей, в другую — бритву-скребок, соскребать шпаргалочные надписи с поверхностей. Если бритва не подходила, в ход шли флаконы с разными органическими растворителями и вата.
     Снаружи вдруг послышался голос, похожий на комендантов:
     — А здесь почему дверь открыта? Ну-ка, ну-ка…
     Но вместе деловитого Калины Мефодьевича появился Тим, подмигнул сообщникам — вот как надо легенду создавать! Доцент подошёл к двери и повернул ключ, а когда вернулся к столу, главный сыщик растерянно повторял:
     — Что-то не так тут… Светлее, что ли, стало? Не пойму… на лекциях иначе было.
     — Ты о чём? — спросил Куприян Венедиктович. — Да, перед защитой тут натягивают тросы для плакатов, ставят дополнительный стол для секретарей и… А-а, ну конечно! Вот чего тебе непривычно показалось. Иди сюда. Видишь — под тросом к стене прислонены зеркала? Из туалетов собрали. От них комната светлее кажется, пространство расширяется.
     — А-а! А… для чего они?
     — Это чтоб выступающие, повернувшись к плакатам, не теряли контакт с аудиторией. А то так люди поворачиваются, что даже краем глаза никого не видят и сами с собою разговаривают. Спохватился, обернулся — и видит ряды недоумевающих, а то и зевающих лиц. Сначала хотели стену ниже плакатов оклеить фотографиями аудитории в полный масштаб, а потом решили, что зеркала лучше — реальнее, динамичнее. Так что если тебя будут нанимать искать «пропавшие» зеркала, соглашайся и после защит забирай их отсюда.
     Ник неуклюже топтался на месте с орудиями зачистки, но его друг не торопился.
     — На вахте что узнали, Куприян Венедиктович?
     — Ну, что аудитория весь день была отперта, но за ключом один раз подходили, мол, лампу надо сменить. Показали даже. Говорит, короткая такая, люминесцентная.
     — Давно?
     — Да часа два назад.
     — Та-ак. Где у нас такие лампы стоят? Вверху, — он задрал голову, — обычные люстры, но много их. А чем освещается подиум?
     — Да, вон по углам лампы такие, люминесцентные, утром зимой или там в конце дня темно, так мы их и включаем.
     — Как включаете?
     — Рубильником, естественно.
     — Ну-ка, Куприян Венедиктович, продемонстрируйте нам. С обеих сторон, по очереди.
     Доцент шагнул к небольшому щитку, находящемуся под одной из попавших под подозрение ламп, и пощёлкал там. Одна из трубок загорелась, еле видимая в солнечном свете. Другая осталась тёмной.
     — Они что же, не сменили её? — удивился Буров.
     — Погодите делать сырые выводы, Куприян Венедиктович. Завтра утром солнце будет светить сюда через окна с другой стороны, верно? Лампу зажигать вам нужды нет, а незаметно её не включишь — вы ведь вот здесь сидеть будете, так? Значит, контакт надо замкнуть на что-то другое. Вы что обычно включаете в таких случаях?
     — Ну, экзамены я здесь ни разу не принимал, а когда читаю лекции в конце мая, то включаю вентиляцию. Калина Мефодьевич это здорово устроил.
     — Тогда включите её, будьте добры!
     Доцент повернул рычажок. Сразу же загорелась та самая лампа, раздалось лёгкое гудение, в воздухе ощутилась какая-то перемена.
     — Видите — загорелась! — указал пальцем главный сыщик.
     — Эх ты!
     Буров задрал голову и стал наблюдать. Лампа как лампа, но очень скоро у него замельтешило в глазах — она как-то причудливо мигала.
     — Цифровая информация, — пояснил Тим. — Принимается с помощью специальных очков, похожих на солнечные.
     — Чёрт побери! Но ведь лампу-то хорошо видно, заметна её морзянка при всех!
     — Это сейчас, а утром она будет еле заметна в солнечных лучах, как вон та, по другую сторону.
     — А если день пасмурный?
     — Тогда вы включите обе лампы и миганье смягчится непрерывным светом второй лампы. Вы будете чувствовать оптический дискомфорт, но непонятно от чего.
     — Вот уж до чего бы не допетрился!
     — Всегда зовите нас, Куприян Венедиктович, особенно когда не наша группа сдаёт. — Взрыв мужского смеха. — Вот что, дружище Ник, ложи-ка ты свой инструмент, ищи стул и быстренько поменяй эти лампочки местами. — Тим повернул рычажок в обратную сторону, друг пошёл искать, на что взобраться.
     — Погоди, но если будет пасмурная погода? — сдвинул брови доцент.
     — Тогда вы включите поддув, как будто включаете лампу, а вторую не включайте. Ох, как посвежело! Что это за вентиляция такая, с кондиционером, что ли?
     — Нет, это в подвале раньше была научная лаборатория с тягой, и вытяжная труба проходила почти по всему периметру подвала. Архитектура такая. Потом науку нашу стали голодом морить, безденежьем, работы свернулись, комната пришла в запустение и её заперли. И вот комендант как-то говорит: «А ведь в подвале-то летом прохладно, что, если по трубе по этой воздух пустить, из подвального окна затягивать и в аудиторию выпускать?» Сказано — сделано. Вроде неплохо получилось, да? Ты, смотрю, продрог немного.
     — Я — это ерунда, а вот как девчонки наши пупки простудят…
     Тут друга позвал Ник — принять выкрученную из пазов трубку. Совместными усилиями освещение было рокировано. Остановились передохнуть.
     — А как проходит защита дипломных работ? — спросил Тим, оглядываясь вокруг и что-то себе представляя. — Небось, страшно сюда выходить перед всеми.
     — Да, бывает страшновато, — ответил доцент Буров. — Я Анфису ещё и поэтому сюда не пустил, чтоб раньше сроку страху не набралась. Но так — ничего особенного. Утром Минерва Степановна стелит здесь зелёную скатерть, кладёт стопкой дипломные работы. Защищающиеся должны обеспечить цветы и минеральную воду. За стол встаёт председатель, ассистенты развешивают первые плакаты. Оглашается фамилия и тема, звучит доклад. Потом — вопросы.
     — Ох, вопросы, небось, — самой страшное? — спросил Ник, зажмурив глаза и передёргиваясь всем телом.
     — Да, многие их боятся. Но это ведь — живое общение. По бумажке пробубнить или там наизусть — это любой может. Да хоть профессор — лекцию, — лёгкая усмешка, — а вот ты ответь на непредвиденный вопрос!
     — А в диплом свой можно заглянуть? Или они как локоть — близок, а не укусишь?
     — Формально-то можно, но это производит очень нехорошее впечатление, да и пауза затягивается, пока листаешь. Это ведь в спокойном состоянии легко найти нужное место, а когда под десятками профессорских глаз, да на нервах… Поэтому мы такое подглядывание не рекомендуем. Дипломные работы лежат для солидности, потом, каждый член комиссии может взять и полистать. И ещё — в папочки вложены отзывы и рецензии. Их председатель после вопросов зачитывает.
     — А чем отзыв отличается от рецензии? — поинтересовался Ник, явно не спеша приступать к работе.
     — Рецензию пишет человек с чужой кафедры на саму работу, — объяснил доцент, — а отзыв — свой научный руководитель на личность дипломника. Ну, насколько он добросовестен, покладист, ловок в работе с приборами.
     — Это ж лаборантам должно быть виднее, — сообразил Тим. — Они с дипломниками днюют и ночуют, а руководитель только иногда разговаривает с ними.
     — Это ты правильно говоришь, — усмехнулся доцент. — Но лаборанты, даже если и инженеры ведущие, у нас бесправны. Хотя… Кто-то из коллег, вроде бы Архип Мстиславич, говорил, что поручает своим вписывать в отзывы по несколько фраз. Ну, там, сколько колб человек разбил, пока своего добился, охотно ли носил белый халат, часто ли отрывался на сотовые звонки. Ну, может, начнём?
     — Немножко ещё повременим, Куприян Венедиктович, когда ещё так поговорим! У вас такой большой опыт! Вот что на вопрос отвечать, если не знаешь? Я думаю, люди больше всего этого боятся, выучить текст-то любой может.
     — Ну, если вопрос по деталям твоей работы руками, на него всегда ответ найдётся. Если по оформлению графиков, таблиц, то тут, скорее всего, придётся чистосердечно каяться, и лишь в редких случаях — упорствовать. Досаднее всего вопросы по интерпретации результатов, о том, о чём не договорил с руководителем. Ну, тут по обстановке. Можно, скажем, отбиться: «Это не входило в задачи моей работы» или «Можно и так, и эдак, я пока сделал так». А бывают такие вопросы, что фактически уличают в ошибке.
     — Это страшнее всего! И что делать тогда?
     — Обороняться на нескольких рубежах. Первое — втолковывать, что ошибки на самом деле нет, что почудилась она. Второй рубеж — убеждать, что это только опечатка, обрисовка, а так всё о'кей! Третий — да, ошиблись мы маленько, но именно маленько, и значимо это на конечный результат, на качественные выводы не повлияло. Доказывай, что это не так!
     — А если всё же докажут?
     — На моей памяти такое только раз было, и дипломник попался упорный. Твёрдо так говорит, глядя прямо в глаза: «А разве последствия неверного результата можно назвать тяжкими?» Это чётвертый рубеж обороны. Кто-то поправил: «тяжёлыми», завязался лингвистический спор, и суть дела благополучно забыли. Вот как бывает.
     Да, ребята, главное — это не молчать, даже если сказать нечего, не теряться. Уточняйте вопрос, разводите философию — только не молчите. И неуверенно не бекайте-мекайте. Тишина — залог снижения отметки.
     — А у нас в сыскном деле наоборот: тишина — залог успеха, болтун — находка для шпиона, знают трое — знает и свинья. Вы не в счёт, Куприян Венедиктович, — быстро добавил Тим, сообразив, что их тут как раз столько.
     — Ну, тогда я спрошу одну вещь. Вот эта шпионская лампа — ответ на какой билет она даёт? Можно сейчас это сказать? А то я заменил бы его.
     — Не на один билет, нет. Вещь это дорогая, значит — коллективного пользования. Лампа будет промигивать ответы на все билеты, по кругу. Каждый, у кого очки, дождётся своей очереди, и ну строчить под мигание! Не успеет — подождёт, пока снова этот билет не пойдёт.
     — Что же выходит — не надо дальше обыскивать? Лампа всех обслужит?
     — Слишком хорошего вы мнения о современных студентах, Куприян Венедиктович! А у нас, между прочим, — товарно-денежные отношения, подогреваемые лекциями по экономике. Лампа будет обслуживать только платежеспособный спрос. Помните, как Олег на вашем экзамене Нине шпору продавал? Сейчас, может, полным ходом идёт сдача спецочков в аренду на завтрашний день. И получит эти штучки с микрочипами лишь богатое меньшинство. Остальные будут обходиться дедовскими способами. Во всяком случае — более дешёвыми.
     При упоминании имени Нины доцент тяжело вздохнул.
     — Да, ребята, вижу — не то я вам давеча сказал. Сейчас продолжим обыск только из-за ректорской инструкции, душа моя просит шпаргалки для бедных прошляпить.
     Помолчали, вздыхая. Потом, вооружившись пинцетами и скребками, друзья разошлись налево-направо и стали проверять все щёлочки и счищать всё мало-мальски подозрительное. Экзаменатор был в свободном поиске. Он хорошенько осмотрел стол, кафедру, весь подиум, потом пошёл вдоль стен, осматривая их. Но здесь, в пределах прямого обзора экзаменатора, вряд ли кто стал бы закладывать шпаргалки.
     А вот у молодых сыщиков улов был. Ник наверху с головой ушёл под парту, снаружи мелькала только его рука, выбрасывающая «гармошки». Черти, готовятся завтра падать, сегодня соломку успели подстелить! Впрочем, если уж лампу ухитрились заменить, то уж обычным-то шпорам удивляться не приходится.
     А Тим чертыхался, отлепляя скотч. Длинная, через весь ряд шпаргальная лента была прискотчена к крышке парты снизу, её, видать, готовились читать с помощью зеркальца.
     Доцент Буров положил на стол большой лист бумаги и быстро набросал на нём план аудитории, стал наносить места обнаружения шпаргалок. Посмотрим завтра, кто туда садиться будет.
     Лента, которую отодрал-таки Тим, оказалась напечатанным зеркальным отражением. Вся троица столпилась вокруг трофея, не скупясь на удивления. Надо же, даже новый шрифт создали для этого! Главный сыщик обратил внимание на бисерность символов.
     — Не иначе, как вогнутое зеркальце применят, — догадался он. — Ну, как для бритья. Знаете, может, Куприян Венедиктович?
     После этого обысковики удвоили внимание к нижним сторонам парт и в одном месте нашли-таки пачечку прискотченных листиков папиросной бумаги. Текст на них тоже был бисерным, но не зеркальным.
     — Здесь, вообще, убирают когда-нибудь? — возмущённо спросил Ник, отбросив ногой мятую, грязную обёртку от шоколадного батончика. Та не желала поддаваться, только повернулась. Тим поднял её, с треском оборвав незаметную нить, развернул, разгладил. На обратной, чистой стороне красовалась аккуратная шпаргалка.
     — Особо отметьте, — посоветовал главный сыщик, увидев, как доцент готовится нанести на схему это место. — Шпаргалка по одному билету, значит, его из рукава завтра вытащат.
     На схеме появилась буква «Ш» — «шулер». Сыщики стали осматривать щели в сиденьях, между сиденьями и спинкой и кое-что оттуда выудили.
     Усердие не прошло даром — раз согнувшись, Ник разогнулся уже с трудом, скорчил страдальческую рожу, помассировал поясницу.
     — Передние ряды осматривать не стоит, — ответил он на выразительный жест друга. — Они же хорошо просматриваются, что там спрячешь? — Даже сел на экзаменационный стул и убедился в правоте своей догадки.
     — А если стоя? — спросил Тим из духа противоречия. Он тщательно осматривал первый ряд на своей стороне.
     — Стоя? — Ник принял нужную позу и увидел, что крышка парты закрыла весь просвет между ней и первой продольной доской. — Гм-м… Стоя отсюда ничего не видно. Но ведь на экзаменах не стоят, верно? То есть только когда билет тянут, а потом садятся.
     Главный сыщик махнул рукой и сам проверил первый ряд на Никовой стороне, повёл рукой вдоль. Вдруг вскрикнул, как от занозы, позвал коллег:
     — Есть!
     Все трое нагнулись и завыворачивали головы, чуть не стукаясь ими. Потом сообразили разглядывать находку поодиночке. В том месте, где вертикальный брус соединяется с крышкой, была закреплена маленькая, прямо-таки игрушечная струбцинка с металлической скобкой, способной удержать небольшой прямоугольный предмет. Туда, например, можно было всунуть пачечку шпаргалок. Но сейчас скобка пустовала.
     — Конечно, струбцинка удобнее скотча, — сказал Ник, снова растирая поясницу. — Скотч отлепляешь-отлепляешь, либо бумажки порвёшь, либо зашуршишь, выдашь себя. А тут — красота! Пальцем провёл — и шпоры тебе сами в ладонь скачут.
     — Да, но где они, шпоры эти?
     — Не заложили ещё! Не успели, видать.
     — Струбцинку привинтили, а шпоры не заложили? Куприян Венедиктович, когда в этой аудитории последний раз проводился экзамен или там зачёт?
     — Не помню, — признался доцент. — Эта аудитория не приспособлена для этого, есть же Большая и Малая зачётные. Во всяком случае, лет пять я не слышал об экзаменах здесь.
     — Пять лет? Проверим, однако.
     Тим лёг на лавку, свесил голову и осторожно открутил струбцинку. Засунул голову ещё глубже и осмотрел место её впивания в дерево.
     — Судя по отсутствию следов ржавчины и лёгкости кручения, винт закрутили не далее семестра назад. Скорее всего, вчера-сегодня. Дерево-то ещё пружинит, когда откручиваешь! Что же, утром прикрутили, а шпоры только вечером вложат?
     — Может, не готовы ещё были? — пытался спасти свою версию Ник. — Или шпорщик ждал, пока остальные тут устроят всё, — жест на гору изъятого, — и не дождался, вечером придёт.
     — А какой смысл спешить со струбцинкой? — резонно возразил Тим. — Будут шпоры готовы, путь свободен — тогда и делай всё сразу.
     — Но ведь других версий нет!
     — Почему нет? У меня сразу появилась. Эх, жаль, ни у кого из нас сотового нет. У Анфиски, небось, тоже.
     — Сотового? — удивился Буров.
     — По-моему, скобка сделана под фотоаппарат или мобильник, — поделился своей догадкой главный сыщик. — В общем, маленькое проецирующее устройство. Информацию с экрана можно считать через зеркальце. Ведь сотовые на экзаменах не отбирают, верно? Даже в случае преждевременных звонков с лекции не отбирали, обошлись.
     — Погоди-погоди… — Ник малось покумекал. — А зачем сотовому струбцинка? Положил рядом с собой да перекатывай.
     — Ну, во-первых, крышки покатые, края узенькие, мобильник и свалиться может. На колени если положить, видно будет, да и нагибаться всё время придётся — текст-то мелкий. А с вогнутым зеркальцем — красота, особенно если его в пудреницу вставить. Пари держу, что рядовой экзаменатор, если и заметит что, шпоры в пудренице искать будет, а под крышку даже и не заглянет.
     «Нерядовой» доцент Буров аж крякнул.
     — Но риск всё-таки есть, — не сдавался Ник. — Мобильник — штука недешёвая. Скорее всего, в скобку всё-таки заложат шпоры.
     — Если твоя версия верна, — проговорил Тим, задумчиво крутя в руках игрушечную вещичку, — тогда залегай в засаду и жди своего гостя, бери с поличным. А мы…
     — Подожди-подожди, — забеспокоился доцент Буров. — Как это — «жди»? После обыска аудиторию полагается запереть и более того — опечатать. Ты что, хочешь, чтобы мы на кафедре ждали до позднего вечера?
     — Это он типа хочет, а у меня замыслы другие. Я, пожалуй, расточу вот эту скобку напильником. Как в неё что вставят, то с обратной стороны и вылетит. А вы, Куприян Венедиктович, когда сюда кто сядет, ждите шмякающий звук и сразу реагируйте, принимайте меры.
     — Но ведь сотовый может разбиться! Особенно с дисплеем он ежели.
     — Хм… Никто ведь его… или её не заставлял трубку именно сюда совать. Человек сделает это сам, своими руками и по доброй воле. Кто скажет, что это не несчастный случай, пусть первым бросит в меня камень. Или мобильник.

     Не успела дверь за Тимом закрыться, как снова открылась:
     — Вы пока осмотрите низ крышек с его, — кивок в сторону друга, — стороны. Мало ли что там ещё присобачили. — Хлопок двери, удаляющиеся шаги.
     Доцент Буров повернул ключ в замке и немного задумался. Потом вышел из-за ограждения верхней галереи к началу лестницы и посмотрел вниз. Там Ник ходит из стороны в сторону, приседает, встаёт на цыпочки, крутит головой — проверяет, откуда можно увидеть струбцинку. Ладно, не буду его беспокоить, пройдусь сам, по верхам. Обещал же после разоблачения лампы не лютовать.
     Беглый осмотр сразу же выявил небрежность младшего сыщика — соскребая надписи, выполненные объёмным фломастером, белый соскоб он оставлял тут же, на партах. Куприян Венедиктович вытащил носовой платок и стал смахивать белую пыль на пол, даже чуть-чуть протирать крышки, чтоб не были припорошены, ничто не отвлекало чтоб засевшего студа от размышлений над билетом. Разве что досада от вида «испарившейся» шпаргалки.
     В принципе, Ник берёг казённое имущество. Там, где был риск повредить краску, он водил бритвой аккуратно, даже ценой оставки слабых следов. Над одной из таких надписей Буров и наклонился, заинтересовался, потом позвал студента, крикнув, чтобы тот захватил ацетон и вату.
     — Что бы это значило? — задумчиво вопросил преподаватель. Вдвоём они восстановили почти все некогда записанные слова:
     Клепай, профессор, керогаз!
     Иная ценность в нём для нас.
     Для нас иная ценность в нём:
     Не знанье нам…
     Несколько последних слов было подчищены от души, благо поверхность здесь была ровной.
     — Нет, ацетоном другие крышки протри, — велел доцент, заметив, что напарник отвинчивает крышку, держа наготове вату. — Это явно не шпаргалка. Но что? Может, угроза? Что означает слово «керогаз»? И как кончается стишок? Вообще-то, «незнанье» пишется слитно.
     — Может, опыт какой демонстрационный был, — предположил Ник, ходя вдоль рядов и протирая крышки парт, вату он щедро поливал ацетоном. — Ну, вместо спиртовки или там газовой горелки. Если спирт вышел, а газ кончился.
     — Постой-постой. А ты что, знаешь, что такое керогаз?
     — Ну, догадался по слову самому. Что-то типа плитки или примуса, верно? Раз кончается на «газ».
     — А раньше не знал?
     — Само слово? Вообще-то, слышал где-то. А-а, это когда нам на втором курсе Архип Мстиславич историю рассказывал при экспорт керогазов. Я тогда ещё подумал: надо же, слова-то такого не знаю.
     — Ну, а мы, старшее поколение, не знаем многое из того, что вам, молодёжи, привычно. Ди-ви-ди, аськи, флешки и прочий лом языка. Кстати, а он объяснил вам, что это такое, для чего склёпано?
     — Нет, сказал только, что по ГОСТ их нужно паковать в ящики из толстых еловых досок. Вроде бы какое-то бытовое устройство в стародавние времена. Типа примуса.
     — А примус — знаешь, что такое?
     — Только по Булгакову: «Сижу, никого не трогаю, починяю примус». — Парень сказал это каким-то гнусавым тоном, чем вызывал здоровый мужской смех, к которому и присоединился.
     — Да-а… А надо бы интересоваться древностями, надо. Тем более, что туда большими шагами и движемся. И спирт выйдет, и газ кончится, не говоря уже о нефти и цветных металлах. Придётся распаковывать еловые эти ящики с керогазами. И то не факт, что топливо найдётся. Ладно, чего говорить, — доцент заметил испуганно-удивлённые глаза собеседника, — почитай лучше статьи Сергеев: Телегина и Кара-Мурзы. Но что же всё-таки означает этот таинственный стишок? Почему «клепай», а не «включай»? Может, «незнанье нам развеет он»? Тьфу, заело!
     Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, доцент спустился вниз, взял второй флакон, с уайт-спиритом и стал помогать своему юному другу наводить предэкзаменационную чистоту.

     Главный сыщик, слегка изогнув шею, посмотрел на боковой карман своих брюк. Гм, струбцинка чуть-чуть выпирает, пристрастный глаз может заметить. Но куда же её ещё прятать? Июньский день жаркий, пиджаков они с другом не надевали, а злоумышленник, может, болтается сейчас по корпусу, выжидая удобную минуту. Может, прикрыть рукой? Нет, при ходьбе заметно, особо если далеко идти — рука как парализованная приросла к бедру.
     Но несколько шагов пройти так ещё можно, а там, глядишь, откроются и новые возможности. И они открылись! Движущаяся стена по левую строну подтянула к нашему ходоку стенд с объявлениями. Роскошный стенд янтарного цвета, резко контрастирующий с обшарпанной стеной и общим запустением корпуса. Рассказывали, что деньги на его покупку выделил некий фонд, обожающий гласность и свободу слова, а заказ на изготовление приняла фирма, ненавидящая прозрачность бухгалтерии и исповедующая свободу нала. Но сейчас нашего героя интересовали не пикантные подробности «отката» — нет, его глаза впились в большой плакат аккурат посреди жёлтого поля, плакат, достаточно большой, чтобы завернуть в него вещицу, пучащую брюки в интересном месте!
     Руки уже отлепляли скотч по углам, а глаза, опасливо озирнувшись и не засёкши людей, автоматически побежали по строчкам.
     «Отечественная наука понесла тяжёлую утрату». — Эх, кто-то преставился, а я отдираю! Ну-ка, перелеплю и дочитаю: — «После долгих и тягостных раздумий отказалась от намерения защищать диссертацию пост-аспирантка кафедры реакторной технохимии Илона Нифонтовна Тиходумова». — Кх-х, смех уже просится наружу, но надо дочитать. — «Все мы знаем Илону как приятную собеседницу и незаменимого консультанта по французской косметике, доходы от дистрибуции которой оцениваются в 20-25$ (месячных аспирантских $типендий). Женская часть факультета глубоко опечалена решением диссертантки-отказницы, поскольку теперь им придётся ходить к ней в офис фирмы за пару кварталов отсюда, а не обслуживаться без отрыва от научно-косметического процесса. Группа коллежек…»
     Тим уже хохотал, согнувшись в поясе, похрюкивал, грудь его дрожала, а струбцинка опасно натянула ткань брюк. В голове мелькнула мысль о демаскировке, но её тут же вытеснила другая — сейчас не надо никому объяснять, что он делает в корпусе. Вот встреться ему человек просто в коридоре, одним «Привет!» ещё и не обойдёшься, слово за слово и естественно промолвиться, что ты тут околачиваешься, когда должен сидеть в общаге и зубрить конспект. А когда вместе смеёшься — об этом и речи не возникнет, если о чём и говорить — то об объекте юмора. «Помнишь, как она Жанке нашей Avon за Oriflame всучила?»…
     — Этикетки переклеила, — вдруг раздался голос лёгкой на помине. Наверное, наш герой забылся и произнёс последнюю фразу вслух. — Как же, помню, очень хорошо помню. Чего там такое? — Девица подошла к объявлению и завертела головой. Тим отступил поодаль, повернулся к ней пустым брючным карманом и тут же заметил маленькое объявление с мутной ксерокопированной фотографией. «Объявлен во всевузовский розыск». Имя знакомое — Артём.
     Студент знал, что это означает. Он был ещё на первом курсе, когда проходила визгливая кампания «Сделаем наш вуз правовым». Так сказать, модель правового государства в миниатюре. Подчинённые наплодили, а начальники подписали целые вороха бумаг. Большим тиражом издали пухлую брошюру «Студент в правовом вузе: жить по регламенту» и принудительно распространили её среди контингента. О том, что ничто, купленное студентом, отбору не подлежит (даже студенческий билет и зачётная книжка при отчислении), мы уже писали в «Опасной диете». Другое новшество — студенческий суд — внедрять отложили, в качестве компенсации заменив его очностью и обжалуемостью любых принимаемых в отношении студента мер. Любая мера, даже мелкая, тщательно документировалась, и получатель копии сего документа обязан был расписаться в специальном журнале деканата. Вернее, его должны были разыскать и предложить расписаться. Без подписи наказываемого в журнале документ силы не имел, даже свидетельство об отчислении…
     Поскольку большинство мер деканата были негативными, фигуранты не спешили получать на руки письменные приговоры и тем более расписываться в кондуите. Дело правовой очности забуксовало. Тогда изобретательные деканы придумали (а ректор, скрипнув зубами, утвердил) такую штуку, как всевузовский розыск. Модель государства — так модель! Студента, в него объявленного, могли снять с любой дискотеки или иной развлечёнки и проводить в приёмную ректора, где его в принудительном порядке знакомили с принципом очности наложенного взыскания. На учебных занятиях скрывающихся от тяжёлой руки декана не искали — бесполезно.
     Значит, Артёмка погорел. Интересно, на чём? Жанка начала пофыркивать, и Тим глянул на загорелую полоску её животика со всегдашним пупочком между белой кисейной блузкой на завязках и таких же кисейных низкосидящих брючках. Крошечные зоны сгущения кисейности в глянцевитую белизну выдавали пододетые стринги. Девица показно нахмурилась, стрельнула глазами, и парень вернулся к объявлениям, как бы ненароком отходя к дальнему концу стенда. Мол, просто смотрю вот. Посмотрел и пошёл. Но — стоп! Что это? «Сегодня состоится очередная тренировка клуба ЧГК. Сбор в три часа в студенческом клубе».
     Да, но ведь Артём — заядлый знаток! Особенно хорошо он берёт вопросы из жизни «новых русских». И на таком мероприятии в студклубе его запросто могут повязать! Впрочем, уже почти четыре — наверняка уже повязали, и потеет он, бедняга, в кабинете ректора, и ставят перед ним совсем другие вопросы, чем те, на которые он привык лихо отвечать.
     Бок почуял прикосновение мягкой кисейной плоти — это придвинулась Парижанка. Ух, как контрастировали её чёрные очи и иссиня-чёрные волосы с белым нарядом!
     — Ты молодец, Тимка, что помог мне тогда с Амвроси отступные получить. Кто бы мог подумать, что он под видом пари тёмные дела проделывает?! Солидный всё-таки человек, без пяти минут профессор. Тарас отдал ему фотоаппарат и больше ни за что не возьмёт!
     — Фотоаппарат? Ах да, Ник же его Тарасу вернул. Но плёнку мы конфисковали, извини уж.
     — Плёнка — это ерунда! — махнула рукой девица. — Говорят, кто-то из вас видел, как я тогда в коридоре опростоволосилась. — Она бросила взгляд на свой живот, и Тим вдруг понял, какие волосы остались без прикрытия, фыркнул. — Ладно уж, за погляд денег не беру, а вот снимать не смейте! И так нас Ник нащёлкал снизу в промокших купальниках.
     — За это не боись, — небрежно бросил парень. — Ну, увидели тебя нагой — случайно, так ты же сама предложила эти купальники. И отвечай за все последствия. Завязки бы потуже затянула.
     — Так не сняли меня тогда? Точно? Я ведь почему беспокоюсь, не из-за наготы даже. Просто живот у меня… Я ведь заметила, что Нинка страдает: то губу закусит, то так сожмётся, что всю передёрнет, и выше пупка у неё аж выпирает. Ну, я и решила её перетерпеть, а потом посмеяться, поддеть. Напилась на её виду всего, что у нас было, и жду, кто первый не выдержит. Терплю, а плакаты-то подавать Верке надо! Живот тоже вываливать стал, а заметно, он же почти весь на виду, хи-хи! Пусть, думаю, Нинка видит, что я тоже маюсь, но её перетерплю. Мне-то даже труднее было, соблазн сильнее, стринги-то скинуть — секундное дело, да и во что переодеться было в крайнем-то случае, а её сплошной купальник дисциплинировал и сменку она не взяла. Потому, наверное, и проиграла я. Думала — побежит она в туалет, а я её там в угол прижму и заставлю терпеть, пока кто-то из нас не взмокнет. Но не выдержала вот, и завязки у меня поползли — это их пузырь развязал. Ликуй, Нинка — Жанка в туалет летит! Но на снимке я беременной смотрелась бы, а мне это ни к чему. Мало ли что!
     Тим сделал вид, что поверил — чтобы не затягивать разговор. Чтобы Жанка да честно соревновалась? И с Ниной она бы не справилась — блеф это был.
     — Стипендию застраховать не хочешь? — тем временем вкрадчиво спрашивала она, запуская руку в сумочку, тоже беленькую. — Это новый вид пари, типа круговой поруки. Желающие платят понемногу, и если кого снимут со стипендии, то я из этих денег выручаю. Только, чтоб выручка была хорошей, участников много быть должно. Давай, а? — Она уже листала записную книжку.
     — Ну, меня со стипендии не снимут, — усмехнулся собеседник.
     — Почему? — взметнулись натушенные ресницы.
     — Заколдован. — Тим развёл руками, потом крутнул предплечье и посмотрел на часы. — Ну, мне пора. Пока! — И пошёл, прикрывая рукой оттопыривающейся карман. Но девица интересовалась другим.
     — Стой, Тимчик! — Цокнул каблучок и дал понять хозяйке, что в догонке он не помощник. Она тогда повысила голос: — Ну почему, почему всё-таки тебя не снимут со стипендии?
     — Не получаю её потому что! — донеслось уже издали.

     На подоконнике валялась газетка, и Тим завернул в неё струбцинку, взяв маленький свёрток в руку. Теперь можно было спокойно дойти до кафедры, но наш герой решил, просто интересу ради, проверить одну возникшую у него мысль. Знатоки крайне неохотно отменяли свои игры, значит, могли перенести тренировку туда, куда гонец деканата не сунется. Не решится сунуться.
     И вправду — дверь Большой зачётной была заперта изнутри. Сыщик принюхался — из щели несло какой-то химией, затем приложил в ней ухо. Да, знатоки засели именно там, слышен глухой шум и галдёж, рокот волчка.
     — Катриона, давай! — выкрикнул кто-то.
     Вообще-то, её звали Катей, но она умудрялась капитанить в трёх командах — курсовой, факультетской и вузовской, и остряки придумали ей это имя: КАпитан ТРИох команд ОНА. Её голос прозвучал растерянно:
     — А вопросы кончились. Нет их у меня.
     Снова глухой ропот. Тим решил не уходить, пока не услышит голос Артёма. Он был спокоен: улика — в пакете, не на виду, а если его здесь застанут, решат, что шпионит за знатоками. Сейчас это даже полезно — отвлечь внимание от Центральной лекционной. Правда, там его ждут, но знатоки играют быстро, две-три минуты — не суть задержат.
     Тем временем голос, похожий на Артёмов, глухо сказал:
     — А давайте устроим мозговой штурм!
     Тьфу — он это или не он? Сыщицкий глаз пробежал по щели между створками двери. Книзу она расширялась. Парень присел на колени и прижал ухо к двери. Слышно стало получше. Прямо в ухо Катриона прокричала:
     — Даю тему: как преподавать с виду честно, но безрезультатно, чтоб студенты ничего не знали. Минута пошла!
     Перерыв был весьма кстати — сидячему пришлось подняться на звук приближающихся шагов. Из коридора вышел комендант, сухо поздоровался с вежливым студентом и стал пересчитывать рулоны линолеума, сваленные у стены аудитории. Сбился, и тут на помощь пришёл этот студент. Вместе они быстро пересочли материальные ценности и зафиксировали отсутствие недостачи. Довольно крякнув, Калина Мефодьевич ушёл, а Тим вернулся к своей широкой щели. Внутри уже вовсю звучали предложения:
     — Говорить быстро, чтобы не успевали записывать!
     — Нет, писать побольше формул на доске, а говорить можно медленно — все станут перекатывать только формулы и потом не разберутся!
     — Читать лекции невнятно!
     — Ссылаться на лекции предыдущего курса — их конспекты наверняка затерялись. А на экзамене спрашивать всё!
     — Рекомендовать учебник, а в формулах заменить все обозначения. Фиг кто в этом разберётся!
     Сыщик жадно внимал голосам. Наконец идеи иссякли, наступила пауза, слышалось постукивание карандашиком — эту привычку имела Катриона. И вдруг в тишине раздался отчётливый голос Артёма:
     — Блин, а он ведь так нам и преподаёт. Знаете, кто?
     Тим быстро оторвал ухо от щели и выпрямился. Во-первых, цели он достиг, узнал, что Артём здесь. Во-вторых, слышать фамилию лектора-саботажника ему ни к чему. Только так и можно сочетать студенческую солидарность с откровенностью среди коллег-сыщиков. Коллег, в число которых входит доцент Буров, принципиальный преподаватель, считающий своим долгом реагировать на любые нарушения своих коллег.

     Вроде бы кто-то вышел из двери кафедры и пошёл вдаль. Или это не из той двери? Тим прибавил шаг, размахивая газетным свёртком. Но когда подошёл в кафедре, так и не смог понять, отсюда ли только что вышли.
     Машинка за дверью не стучала. Закончила Анфиса или решила передохнуть? Но тут из-за двери послышался другой звук — надрывный, выматывающий душу кашель. Сыщик рванул дверь и стремительно вбежал в комнату.
     Анфиса сидела на краешке стула, чуть наклонившись вперёд, и дико кашляла. В кашель вклинивалось какое-то шуршание. На щеке девушки блестело серебристое пятно, по губе текла струйка крови, готовая вот-вот брызнуть на колени, на пол.
     С одного взгляда оценив обстановку, Тим начал действовать. Одной рукой захлопнул дверь, другой швырнул пакетик на пол, сорвал с крючка халат. Подбежал к девушке, бросил халат на колени, схватил за плечи и отклонил назад. На сыщика глянули большие глаза с застывшей болью, студентка начала задыхаться. Со словами «Носом дыши, носом!» Тим поставил ребро ладони ей под нос, второй рукой ухватился за нижнюю челюсть и разомкнул уста, в которых показалось что-то серебристо-белое с кровью. Не прекращая давать команды по дыханию, оперативник, действуя двумя пальцами как пинцетом, стал быстро вытаскивать изо рта жертвы мятую, жёваную, окровавленную фольгу, стараясь не порвать. Шуршание совсем заглушило кашель, рвотные движения, дёрганье стали утихать.
     В десять секунд всё было кончено. Сбросив с коленок окровавленный халат, Тим подхватил девушку за плечи и поволок к раковине.
     — Прополощи рот, проплюйся хорошенько, — приговаривал он, пустив воду. Достал носовой платок и обтёр девушке щёки, губы. — Ещё давай, полощи, не бойся крови. Бедняжка, какая же ты наивная. Погоди, дай-ка сниму. — Он осторожно отлепил с её щеки скотч с фольгой.
     Анфису даже слегка вырвало в раковину, но скоро её кашель и тошнота прошли. Следов крови на платье видно не было. Студент посадил её на стул и велел закрыть рот, плотно сомкнуть губы и, дыша носом, подождать, пока дёсны и язык перестанут кровоточить.
     — А я тебе сам расскажу, как было дело, — предложил он. — Только ты молчи, молчи, лечи свой рот слюной. Головой показывай — да или нет. Поняла? — Кивок, булькотание во рту. — Значит, он пришёл и с чего-то начал разговор. Например, спросил Куприяна Венедиктовича. Ты ответила, что его нет. Тогда он попросил тебя разрешить ему позвонить с кафедрального телефона на сотовый, чтобы тот зазвенел у него в кейсе, чтоб окружающие его зауважали. Так? — Анфиса кивала, глаза её делались из мученических всё удивлённее и удивлённее. — Позвонил. Чертыхнулся и вынул заверещавший мобильник из кармана, приложил к уху. Ты заинтересовалась, как это можно говорить в микрофон щекой, а не ртом. И тогда он «выдал» тебе свой фирменный секрет: на щёку снаружи и изнутри надо прикрепить по кусочку фольги, и тогда щека станет говорить так же звонко, как и губы. Ты не поверила. Он уговорил проверить, позвонив с сотового на кафедральный и приложив его трубку к другому уху. Ты согласилась, сгорая от любопытства. Он аккуратно прилепил тебе фольгушечку к щеке, потом ты доверчиво открыла ротик и заполучила в него жменю сложенной фольги, да ещё толчок в челюсть снизу. И сразу же во рту завертелся ёжик, расцарапывая его в кровь, законвульсировали челюсти, ты и думать ни о чём больше не могла. Вон, даже на стул свалилась на самый краешек, чуть не мимо.
     Да не дивись ты так, — небрежно бросил сыщик. — Я не ясновидящий, просто такой приём уже применяли против одной нашей аспирантки. Тогда у неё сумка пропала с деньгами от богатого мужа и врача вызывать пришлось. Чуть не задохнулась девчонка. Ты не пугайся, всё позади уже, проверь-ка лучшее свою сумку. По-моему, она как лежала, когда мы уходили, так и лежит.
     Действительно, из сумки ничего не пропало. Хозяйка, беззвучно шевеля расцарапанными губами, пошевырялась в ней и отрицательно мотнула головой.
     — Тогда вот что, — решил Тим. — Я сейчас малость пошурую напильником, а ты всё молчи. Если к моему уходу почуешь, что кровь встала, то скажешь мне всё о нём. Только не нервничай. Мы людей умеем ставить на место. Поняла, умница ты моя? — Он потрепал ей волосы, пригладил, приобнял. Потом подобрал с пола свой пакетик, взял из стакана надфиль и заскрежетал им по струбцинке.
     Перед уходом Анфиса рассказала ему, то и дело прижимая к губам платок и сильно шепелявя, что злодеем был молодой парень студенческого вида, ей незнакомый. Получила указание записать подробный словесный портрет и была на кафедре заперта. Что ещё с ней, такой доверчивой, делать? Не охрану же приставлять.

     Две пары глаз внимательно наблюдали за тем, как Тим приворачивает расточенную струбцинку на прежнее место. Доцент Буров, просунув руку в щель, придерживал объект за скобку, а Ник глядел сбоку и следил, чтобы «пятачок» на винте совпал со старым следом на дереве. Слышалось шумное дыхание, короткие деловые реплики. Наконец дело было сделано и Тим встал со скамейки, на которой лежал, орудуя.
     Они обвели взглядом покидаемое помещение. Крышки парт сияли первозданной чистотой, а оттиральной жидкости в пузырьках заметно поубавилось. Все кусочки бумаги, даже самые махонькие, были убраны. Куприян Венедиктович, склонившись над своим планом, быстро сосчитал места скопления шпор.
     — На треть группы надо «отказники» готовить, — сокрушённо вздохнул он.
     — А вы приплюсовали сюда «очкариков» под лампой и тех, кто шпоры по-старинке на себе носит? — ехидно спросил Тим.
     — Ну, тогда — вообще… И это у нас называется факультет?!
     Вопрос, конечно, риторический.

     — Тут вот какое дело, Куприян Венедиктович, — начал было Тим, когда они втроём вернулись на кафедру. — Анфису-то нашу угораздило…
     И тут он заметил, что девушка подаёт ему какие-то знаки из-за плеча доцента, мотает головой. Что такое?
     — Да, так что угораздило Анфису? — повернулся к ней Буров.
     — Сама расскажет, — вывернулся студент. — Давай, Фиска!
     Студентка потупилась, потом, чуть заметно шепелявя и облизывая языком губы, заговорила.
     — Завтра вы ведь шпаргальщиков ловить будете, Куприян Венедиктович, да? Вот меня и угораздило придумать новый способ. Сейчас религии возрождаются, верно? И мусульманки носят такой платок, как пираты, забыла, как он называется… Главное, что уши полностью покрывает. Понимаете — оба уха. И в одно можно вставить наушник, в другое — кнопочку, опереть в задумчивости голову о руку и отморзить этой кнопочкой, что хочешь. Наверное, можно так, да?
     — Хм… — задумался доцент Буров. — Платков таких я пока не видел, а вот вязаные обручи на голову студентки носят. Перехватят пучок волос резинкой того же цвета и так всё здорово выходит, что попросить снять язык не поворачивается. Значит, ты считаешь, что там можно спрятать техсредство? Ловко!
     — И ещё, — продолжала Анфиса всё увереннее. — У вас тут акты изъятия шпаргалок неправильно составлены.
     — Как неправильно?
     — Ну, не то чтобы неправильно, а просто часто забывают, что туда вписать нужно. Два наших первокурсника уже обжаловали такие акты. Говорят, им разрешили ещё раз пересдать другому преподавателю.
     — Хм-м, — задумался доцент. — Что-то такое я слышал. Вроде, им пошли навстречу, только бы они свои «телеги» добровольно забрали. А то не рассматривать их нельзя, а как рассматривать, что решать — никто толком не знает. А что должно быть в актах, Анфиса?
     — Вот, я тут подпечатала под линейками напоминания, — девичий пальчик с коротким ноготком побежал по строчкам. — Что в шпаргалке отражён имеющийся у студента билет, что он отражён верно и полно, и что шпаргалка легко и скрытно вынималась и могла быть беспрепятственно использована. Иначе от неё проку нет и даже изымать её нельзя как священную частную собственность, а тем более репрессировать студента.
     — Подожди, Анфиса. Я не очень понимаю — ты ведь девочка честная, наив… Ну, то есть неопытная, откуда же ты знаешь такие вещи? Говоришь как заправский юрист!
     — Это случайно вышло, Куприян Венедиктович, — принялась объяснять студентка. — Меня в октябре Катриона затащила сыграть в ЧГК. Игру я благополучно провалила, даже иногда не понимала, о чём таком городские говорят. Но вот когда ехала домой после зимней сессии, оказалась в одном купе со студентами-юристами, которые тогда у нас выиграли. На лыжную турбазу они ехали. Оказывается, все знатоки, даже малознакомые, запанибрата друг с другом, сразу на «ты» и… Ну, короче, шоб они ко мне не приставали, я всю дорогу уводила разговор в сторону, прикидывалась двоечницей. Ну, и наслушалась советов всяких, как шпаргалить на правовой основе, как права свои качать и выворачиваться.
     — Но ты не качала, не шпаргалила?
     — Ой, конечно, нет! Нешто село меня сюда отрядило, шоб я тут филонила?! Домой я учёной вернуться должна, а на бумажки-то никто и смотреть не будет. Вам вот впервые говорю, что узнала насчёт шпаргалок. Ой, кажется, они не так зовутся. Вот как надобно: информационная контрабанда. Или — контрафактные учебно-справочные материалы.
     Буров как-то странно, с тревогой в глазах смотрел на Анфисино лицо, и Тим, проследив его взгляд, увидел в уголке девичьих губ пятнышко засохшей крови. Внимание надо было срочно отвлечь, пока не прозвучал напрашивающийся вопрос. Сыщик решил перевести разговор в практическую плоскость, дабы собеседники больше смотрели на предметы и меньше — друг на друга.
     — Объясни, Анфиса, — попросил он и показал рукой на стул. — Предположим, «гармошки» мирно лежат в твоей сумочке рядом с тобой на экзамене. Каков из правовой статус?
     — А я их пыталась вынуть?
     — Предположим, нет.
     — Ну, тогда это просто мои личные вещи.
     — И сумочку никто не вправе обыскать?
     — Конечно, нет!
     — Усложним задание. Ты пытаешься вытащить шпаргалку и тебя застукали. Что дальше?
     Доцент Буров с интересом слушал, держа в руке напечатанные на машинке листки.
     — А я успела посмотреть в шпаргалку? — снова занялась перебором вариантов девушка, её круглые наивные глаза разительно контрастировали с умудрённостью речей.
     — Допустим, нет. За руку тебя поймали.
     — Тогда есть ряд линий защиты. Проще всего сказать, что собиралась попроситься выйти в туалет и что случайно вместо туалетной бумаги вытянула учебно-справочный материал. Или что такой бумаги не было и решила воспользоваться подручным средством.
     — И что, поверят?
     — Ну, шпору отберут, но с экзамена не выгонят и билет не поменяют. Да, нужно будет в самом деле выйти в туалет, а экзаменатор обязан будет дать туалетной бумаги взамен отобранного. Рулончик при себе имейте, Куприян Венедиктович!
     — Вот и бери вас с поличным! — невесело усмехнулся доцент. — Нет-нет, я тебя, Анфиса, в виду не имею. А если она скажет, что «гармошку» вместо прокладки хотела засунуть — давай ей взамен ОлВэйз? Представь — на экзаменационном столе стоит большой пакет с гигиеническими средствами… Что же, значит, надо помешкать, дать прочитать шпору?
     — Да, если шпору отбирают не на лету, то считается, что студент вполне мог её использовать. Если повезёт и нужного билета в ней не окажется, тоже дело ограничится отбором и устным предупреждением.
     — А если окажется? Шпору ведь делают одну на все билеты. Плохо тогда дело, да?
     — Почему? — изумилась юридически подкованная Анфиса. — Бороться надо до конца. Я же подпечатала тут, — она взяла из рук Куприяна Венедиктовича листок и показала, — что вопросы билета в шпоре должны быть раскрыты достаточно полно. Если, скажем, записи на листке уже тянут на тройку и шпаргалка нацелена на тройку, то ей использование не считается.
     — Даже так?
     — Извините, Куприян Венедиктович, это же не я придумала, — жалобно пропищала девушка. — Я только пересказываю. Потом, если из шпоры ничего не переписано на листок, тоже можно на это указать. Конечно, можно прочитать и запомнить, но ведь если человек пишет шпору, значит, на память свою не рассчитывает. Плохая у него память, выходит. И снова дело ограничивается конфискацией. А вот ещё есть такая уловка. Кладёшь сумочку у экзаменатора на виду, когда он за столом сидит. Незаметно шпоры не вынешь, поэтому они не считаются, положение сумочки их как бы «отмывает». А когда он по комнате расхаживать станет, отвернётся, тут и выхватывай «гармошки». Значит, преподаватель сам, добровольно перевёл шпоры из раздела «мёртвых» в разряд «боевых», спровоцировал студента на их применение.
     — Так, погоди, но это если в сумочке. Но откуда экзаменатор знает, что они оттуда взяты? А если они в одежде спрятаны были?
     — Ой, Куприян Венедиктович, это же элементарно опровергнуть. Глядите. — Девушка положила ладони себе на плечи и медленно провела сверху вниз по телу, выпятив скромненькие грудки и пытаясь сделать формы пообъёмистее, с бёдер перешла на ягодицы, обозначила облегающую одежду. — У вас летом в городе так открываются да обтягиваются — просто жуть! Ничего не спрячешь, никакую шпаргалку. Этот… Ну, лифчик, — она зарделась, — и то не втиснется.
     — А трусики? — прыснул Ник, ещё больше вогнав стесняшку в краску.
     — Такое было в «Убийстве в доме викария». — Доцент Буров был большим любителем детективов. — Только там дама демонстрировала, что не несёт с собой пистолет. М-да, Анфиса, спасибо, что просветила. И вам, ребята, спасибо большущее, что помогли. Давайте-ка закругляться. Надо опечатать аудиторию до завтра.
     — Иди, Ник, помоги, — друг хлопнул его в спину. — Анфиса сейчас допечатает листок, и мы тогда все пойдём.
     — А разве лучше не порознь? — но доцент оборвал себя на полуслове, махнул рукой и, взяв мастичную печать и датирующее клеймо, вышел.
     Когда вслед на ним удалился и младший сыщик, студентка обратилась к Тиму:
     — Не надо, не надо Куприяну Венедиктовичу о фольге говорить! Он обо мне так заботится, так болеет душой за меня, так расстроится, если узнает. А я не хочу его расстраивать, да и не больно уже, сама виновата, что поверила, и…
     — Постой, Анфиса, — твёрдо прервал её Тим. — Времени у нас мало и тратить его не будем. О фольге потом. Скажи, ты сумочку без ремешка несла, просто в руках?
     — Ой!
     Девушка схватила сумочку, погладила, завертела головой, осматривая место, потом развела «молнию» и зашевырялась.
     — Где же ремешок? — растерянно забормотала она. — Был же, был. Куда же он делся?
     — Вероятно, его забрал тот парень. — Тим взял из девичьих рук сумочку, осмотрел. По краям, по разные стороны «молнии» были вделаны металлические «ушки» для ремешка. — Ремешок был кожаный, как и вся сумочка? — Кивок. — Он был пришит к ушкам? Потрепался там?
     — Нет, там такие скобки были, как на брелках для ключей, можно было снимать и надевать.
     — А легко снять ремешок? Скажем, если сильно дёрнуть, он не может слететь?
     — Вряд ли. — Девушка была сильно расстроена. — Вообще-то я сильно за него никогда не дёргала. Берегу вещи, ведь в деревне бедно теперь живут, лишних денег нет. Это платье, — она немного оттянула ткань, рюшечки на груди, — мне мама сама шила.
     — Лирика потом, — командовал главный сыщик. — Я думаю, что тот парень позарился на твою сумочку, нейтрализовал тебя и дёрнул за ремешок, оторвал и кинулся вон. Когда понял, что прогадал, возвращаться побоялся — ты уже кашляла, кто-то мог прийти, застукать. Я уже подходил. Ты говоришь, что из сумочки ничего не пропало, но что-то он обязан был свистнуть, раз пошёл на такое дело.
     Большие, полные ужаса девичьи глаза говорили яснее слов.
     — Но если ремешок оторвался, значит… значит… значит, он его специально снял с ушек.
     — Но для чего?
     — Да чтоб мы подумали то, что и подумали! А прицел был совсем на другое. Интересно, на что? Куда это Бурыч запропастился?
     Как раз в это время позади него открылась дверь и знакомый добродушный голос спросил:
     — Кого это вы Бурычем называете, а?
     — Куприян Венедиктович, — мгновенно обернулся Тим. — Анфиса вот признаться боится, ну, я и назвал вас так, как будто запанибрата мы, чтоб успокоилась она.
     — В чём признаться? — клюнул доцент.
     — Да в том, что выходила она на минутку, пока печатала, а кафедру не запирала. Может, кто зашёл и чего свистнул. Проверить бы надо, а?
     Буров поднял брови, успокоительно погладил пунцовую девочку по плечам, потом прошёлся по кафедре, глядя туда и сюда, вернулся к столу, оглядел и его, сунул что-то в ящик, повыдвигал другие ящики, пошевырялся в них, в тумбочке. Посмотрел на подоконник с чайным хозяйством:
     — Нет, вроде всё цело.
     — Ну, тогда… А что это вы сунули сейчас в стол? Вроде концерт какой-то. Скажите, их не два должно было на столе лежать? — спросил студент.
     — Да нет, один всего, это с экзаменационными билетами концерт.
     — И вы его так открыто держите?
     — Вообще-то я думал, что спрятал его уже, но нет — лежит. — Он снова открыл ящик.
     Тим вопросительно посмотрел на Анфису, та покачала головой и даже развела руками — в стол не лазила.
     — Проклятье! — вдруг выругался преподаватель. — Тот конверт был из папиросной бумаги, а этот из плотной какой-то. Как же это так? — Он в замешательстве помял вдруг преобразившийся конверт.
     — Почему из папиросной?
     — На хорошую денег нет, — был ответ. — Вообще, в нашем казначействе ни на что денег нет, что ни запроси. Только начальникам оклады раздувать деньги находятся.
     — Тогда проверьте содержимое, — посоветовал Тим. — Может, оно тоже — того?
     Доцент вытряхнул билеты на стол и принялся их пересчитывать и разглядывать. По числу, вроде, сходятся.
     Главный сыщик занялся билетами сам и вскоре нашёл то, что искал.
     — Видите, — ткнул он пальцем в обратную сторону одного билета. — Чернота.
     — Просто шрифт немного просвечивает, — глянув, сказал доцент.
     — Интересно как просвечивает. — Студент вертел билет в пальцах. — Во-первых, просвечивает только номер билета, а другой текст той же жирности сидит смирно. Во-вторых, просвечивает сквозь очень толстую бумагу. И в-третьих, просвечивает не зеркально, как должно быть, а прямым изображением.
     — Что?!
     Куприян Венедиктович выхватил билет и судорожно завертел его в руках. Убедившись в правоте сыщика, обессиленно рухнул в кресло и откинулся: всем своим видом выражая бесконечное утомление. Анфиса подошла с нему сзади, положила руки на плечи, прижалась щекой.
     — Я очень-очень перед вами виновата, Куприян Венедиктович, — прошептала она. — Зря вы меня, такую дуру и деревенщину, наставлять взялись, только порчу всё вам.
     Но у доцента не было сил даже утешить её.
     Внезапно загудел вентилятор компьютера. Это деловитый Тим повернул тумблер и стал совать в лоток принтера бумагу.
     — Сидите, сидите, Куприян Венедиктович, — сказал он. — Только подскажите, где у вас файл с билетами. Сейчас заново распечатаем, и все дела. — Анфиса улыбнулась.
     Слабым голосом Буров назвал требуемое. Вскоре в принтере зашуршала бумага и стала падать в выходной лоток.
     — Анфиса, бери ножницы, разрезай, — звучали команды. — Ник, ищи конверт из папиросной бумаги. Куприян Венедиктович, расписаться тридцать раз сможете? Или, может, Ник и вашу роспись осилит?
     Силы на это нехитрое дело у доцента нашлись. Он также припомнил, что год назад после этого же экзамена пропали при подозрительных обстоятельствах все билеты. Сразу, как только вышел последний экзаменуемый, в глубине кафедры зазвонил телефон. Пришлось бежать за стеклянную перегородку, не собрав бумаги. Звонивший долго бормотал что-то невнятное, сквозь «кашу» во рту подпускал отдельные слова, свойственные кафедре, поэтому доцент долго кричал: «Алло, алло, говорите чётче!» Положил, не добившись толку, трубку, вернулся — билетов нет.
     И вот теперь они вернулись — краплёные!

     Экзаменатор сидел за столом и с плохо скрываемым злорадством следил за студентом, в недоумении раздвигающим, шерудящим билеты, приглядывающимся к им, нагибаясь к столу, как-то странно хмыкающим. Наконец тот выбрал билет, но прежде, чем перевернуть его лицевой стороной, почему-то поднял и посмотрел на свет.
     — Просвечивает? — заговорщицки спросил доцент Буров.
     — Просвечивает, — прозвучал озадаченный ответ.
     — А номер какой? Нет, не переворачивай, на просвет.
     Студент замялся.
     — А чего же ты в спины билетов всматривался, раз читать шиворот-навыворот не умеешь?
     — Так там же прямо… — начал экзаменуемый и осёкся. — Ну, это я так просто.
     — Ну, если просто так, то ладно. Но что билеты просвечивают — непорядок. — Он вытащил сотовый телефон, позаимствованный у Зайца. — Сейчас позвоню той девочке, на кафедре, пускай распечатает на более плотной бумаге и принесёт сюда… А, что с тобой?
     — Не знаю я ничего по этому билету, Куприян Венедиктович!
     — Ну так тащи другой. Э-э, да ты же ты свой ещё не обернул! Зачем тогда говоришь, что не знаешь?
     — Я вообще ничего не знаю, Куприян Венедиктович! Голова какая-то пустая. Дозвольте в пересдачу прийти, а!
     Буров кивнул. Увлекаться игрой в кошки-мышки не стоило — надо было следить за сидячим местом, после которого ждала своего часа струбцинка. А там-то как раз ничего подозрительного и не происходило. Сначала туда села совершенно честная, как знал доцент, студентка в вишнёвой маечке и выглядывающим из-под ней розовом лифчике. Готовилась она долго, а после неё люди садились слева и справа от струбцинки, не получая возможность ей использовать. Правду сказать, и выскакивали они оттуда быстро, пощурившись на немигающую, ровно горящую лампу. Экзаменатор не успевал заполнять отказные листы и мысленно хвалил Анфису за помощь — составлены они были безукоризненно.
     Разнообразнее дело пошло, когда на «горячее» место уселась Жанка-парижанка. Верх на ней был — откровеннее некуда, а снизу она носила мини-юбку и ажурные чулки (это в жару-то!) с каким-то сексуальным орнаментом. Одежда обязывала. Девица перекидывала ногу за ногу, ёрзала попкой, кокетливо посматривала вокруг. И вдруг при очередном телодвижении громко вскрикнула:
     — Бли-ин!
     Конечно, чулок зацепился за хвост струбцинки и порвался. Такой чулок, ну такой чулок, ну последний буквально удалось ухватить в «Интиме»! И какой-то простецкий гвоздь, не забитый как следует. Обидно-то как, господи!
     Буров подскочил к месту происшествия, нагнулся. Струбцинка находилась на месте, ничего в её охватывающей скобке не было, зато кое-что оказалось в другом охватывающем устройстве — мини-юбке. Несмотря на боль и досаду, Жанна заметила интерес экзаменатора и быстро раздвинула свои ножки пошире. Куприян Венедиктович с негодованием выпрямился.
     — Прошу пройти на другое место, — строго, по-официальному сказал он. — Вы не поранились?
     — Нога — ерунда, но вот чулок…
     — За сохранность своих вещей здесь каждый отвечает сам. — Пригодились-таки уроки «юристки» Анфисы! — Если царапина ноет, вы вправе попросить иод, и я пошлю за ним первого же студента, кто войдёт или выйдет.
     — Какой иод, чулок по шву — и его ещё иодом пачкать?!
     — Воля ваша. Кровь на билет не попала?
     — Нет вроде.
     — Тогда замене он не подлежит. Пересаживайтесь и готовьтесь по имеющемуся у вас билету.
     От «гвоздя» внимание удалось отвлечь. Но дальше ждало разочарование — на место со струбцинкой никто больше не садился. Наверное, потому, что для подходящих это было место с каплями крови…
     Когда вышел последний балбес, доцент начал закрывать ведомость с планируемо-плачевными последствиями экзамена. Возникающее в ходе этого отвращение приходилось преодолевать строгим напоминанием себе, что студенты — это наши кормильцы, число их создаёт преподавателям рабочие места и зарплаты, поотчисляй олухов — и в карманах станет пусто.
     В аудиторию тихонько проскользнул Тим с пузырьком иода в руках.
     — Жанна давно уже ушла, — сказал, оторвавшись от ведомости, Буров.
     — Знаю, Куприян Венедиктович, иод — это для легенды. Что, не попался никто?
     Экзаменатор поведал ему о произошедших событиях.
     — М-да, неужели это не для шпор? Тогда что же… Вот что — я сейчас загну края обратно, а там поглядим. — Студент вытащил из кармана пассатижи, нагнулся. Раздался скрежет.
     — Постой, может, совсем отвинтить? — забеспокоился доцент Буров.
     — Любопытно бы проследить, кто за ней придёт. Слушайте, Куприян Венедиктович, неявившиеся были?
     — Три человека, — заглянул тот в ведомость.
     — Вероятно, один из них и «струбцинщик». Вещица не из бесплатных, а завтра, как я понимаю, здесь уже защиты. Значит, надо успеть до сегодняшнего вечера, пока в корпус ещё пускают. Здесь со мной Ник ещё, с ним и последим.
     — Но я хочу уйти сейчас. Умотали Сивку крутые незнайки! Фу-у, как же от них рябит в глазах!
     — А вы идите, идите, Куприян Венедиктович, мы сами управимся. Звонить нам, правда, здесь неоткуда, но завтра… Вы ведь в комиссии будете? Значит, в этой же аудитории? Вот мы и зайдём и сообщим. Или давайте так: нет струбцинки — поймали мы владельца, есть — не удалось. Хорошо?
     — Договорились!
     Доцент собрал свой бумажное хозяйство и вместе с Тимом пошёл к выходу. Тот такое внимание уделял своему пузырёчку, так выразительно жестикулировал, что всякий встретившийся им должен был заметить этот нехитрый реквизит. А значит, и поверить в легенду.

     Приняв ведомости, Минерва Степановна охотно поддержала разговор о нынешних балбесах.
     — Это точно, Куприян Венедиктович, знания им не нужны, дипломы только получить хотят. И как получают! Я вот на защитах протокол веду, так на простейшие вопросы ответить не могут! А ещё был случай: один руководитель написал дипломнику диплом, тот на защите двух слов связать не мог, зато потом ему предложили деньги за методику, и он её продал как свою! Маркел Мартемьяныч потом засуетился, но так ничего и не вернул. Представляете — продал человек великодушный ему подарок!
     — Припоминаю эту историю, — наморщил лоб доцент Буров. — Тогда ещё рецензента подозревали, мол, через него информация утекла. Оказалось, что он так хорошо в рецензии похвалил методику дипломника, так обрисовал её сильные стороны, что этот балбес ходил с этой рецензией как рекламной листовкой по чужим вузам. Оценили, купила. А когда возникли вопросы, он ничтоже сумняшеся направил их в руководителю, намекнув, что поделился с ним!
     — Да-да, это звонок руководителю и поднял бучу. Как сейчас помню…
     В это время зазвонил телефон. Прежде, чем секретарша сняла трубку, Буров торопливо попрощался с ней и напоследок заглянул в план-график, лежащий под стеклом. Оказывается, завтра на защитах должен был присутствовать сам зав. кафедрой. Что ж, завтра можно будет прийти не к самому началу, а попозже, когда начнёт выступать его дипломница Нора.

     Вахтёр Карл Потапыч заволновался, когда доцент Буров остановился у вахтенной будки и посмотрел туда, где должен был висеть ключ от кафедры.
     — Сыщики-то наши доморощенные, Никифор с Тимофеем, знаете, чем вчера в лекционке-то нашей занимались? — заговорил он. — Вы просили им ключ оставить, а поздно стало, пришёл я дверь замкнуть, а они…
     — Вы извините, Карл Потапыч, я на защиту спешу, — прервал его доцент. — Сейчас моя дипломница защищается. Давайте потом поговорил.
     Старик что-то ворчал вдогонку, но Буров уже торопливо шёл к центральной лекционной.
     За поворотом его поджидал Тим, вероятно, прячась от разгневанного вахтёра.
     — Скорее, Куприян Венедиктович, — не тратя время на приветствия, выпалил он. — Вызовите свою Нору в проход6 будто сказать что-то, а то они там так плотно сидят.
     — Её же выступать скоро!
     — Нет, едё двое перед ней. Но всё может раньше случиться. Ну, скорее же! Я потом всё объясню.
     — Потом так потом. Пошли!
     Они приникли в аудиторию через верхнюю дверь, прошли по левой верхней галерее и, протиснувшись через толпу стоящих сверху студентов, стали тихо спускаться.
     С передних рядов торчали лысовато-седоватые головы учёных мужей и мужиц, чуть-чуть повёрнутые в разные стороны. Очередной выступающий заученно бубнил свой доклад, время от времени тыча длинной указкой в шуршащие плакаты. Председателя почти не было видно за высокой стопкой дипломных работ, цветами и бутылками с водой, его присутствие выдавали лишь позёвывающие звуки.
     Тим отстал, тихо сказав: «Сюда её!», а Буров спустился до второго ряда. Нора сидела в дальнем конце ряда, уперев подбородок в сложенные руки и грустным взглядом наблюдая за происходящим. Нет, не такой тягомотиной представляется студентам их выпускной бенефис! Но что поделаешь: как учился, так и защитился.
     Рядом выше над буровской дипломницей сидел молодой человек, очень похожий на Ника, но прилизанный, в строгом костюме с белой рубашкой и галстуком. А главное — с очень серьёзным и внимательным лицом, какое у студента-сыщика раньше нипочём не наблюдалось.
     Он или не он? Но тут Тим свыше кашлянул, подал многозначительный знак. Буров, в свою очередь, постарался привлечь внимание девушки:
     — Нора, а Нора! — свистящим шёпотом (второй ряд всё-таки!) позвал он, приложив к губам ребро ладони. — Сюда, сюда!
     Сидящий рядом парень игриво толкнул её в бок, она подняла глаза, заметила кивок головой в сторону, в эту сторону свою голову повернула и увидела своего руководителя, делающего недвусмысленные жесты: выйди, поговорить надо!
     Нора опасливо покосилась на докладчика, на председателя, но тем было не до скромных движений в публике. Председатель помогал дипломнику ответить на вопрос, заданный Новеллой Никаноровной в своей обычной пренебрежительной манере, через губу: мол, дураки вы тут все, одна я умная. Тогда девушка встала, пригладила белую мини-юбку и лицом к сидящим парням стала делать маленькие приставные, боковые шажочки. Естественно, парни не упустили случая подшутить, особенно когда длинные ножки становились максимально раздвинуты… И по рукам им не дашь, шуметь-то нельзя.
     Куприян Венедиктович вдруг подумал, что у него нет легенды: зачем, собственно, он вызывал девчонку, так хорошо она там сидела. Но придумать повод не успел. У него вдруг отвалилась челюсть: фигура молодого человека (он теперь отчётливо видел на лацкане его пиджака университетский значок) вдруг стала бесшумно подниматься в воздух.
     Этот, по всему видать, силач, даже акробат, сделал жим, вцепившись в крышку парты, подогнул ноги, подал тело вперёд, коснулся ногами парты, на миг оперевшись, ловко перебросил одну руку вниз и так же бесшумно и плавно опустился на ещё тёплое Норино место. Причём сидящие рядом ещё были повёрнуты головой в сторону всё ежё протискивающейся по ряду девушки в полупрозрачной блузке и ничего не заметили. А атлет уже снова являл собой образчик серьёзности и невозмутимости.
     — Здравствуйте, Куприян Венедиктович, — услышал доцент шёпот своей дипломницы. — Звали?
     — Наверх пойдём, — тихо сказал преподаватель, кивнув. — Дело.
     Поворачиваясь, он краем глаза заметил, что Новелла Никаноровна вышла к столу и вместе с незадачливым дипломником склонилась над его дипломной работой, усердно шелестя страницами. Конечно, хочет «ткнуть его мордой в его собственное…» произведение. Нора тоже посмотрела в ту сторону и тихонько охнула.
     Тем временем председатель говорил:
     — У кого есть горячие вопросы, спуститесь и продиктуйте их секретарю, она потом зачитает.
     Минерва Степановна, ведущая под стенами первого ряда протокол, полняла голову и зашарила глазами по рядам.
     Доцент Буров со своей дипломницей, осторожно ставя ноги, взбирались по лестнице. Наверху она заговорила первой:
     — Ой, это же какой позор, Куприян Венедиктович, — не суметь ответить с ходу и полезть в диплом! Я от стыда умерла бы! И вообще я, кажется, и не понмю, как те ваши новые формулы выводятся. Что делать, что делать… — Она то прикладывала руки к грудям, то отводила ох.
     Внезапно ей ответил Тим, уводя всех назад, под прикрытие высоких спинок задних рядов, где гроздились ватманы:
     — Новые формулы, говоришь? И ничего тут нет такого, если подумать. Не обязан выступающий все мелочи в голове держать. А если кому-то, — он еле заметно усмехнулся, — стала важна именно мелочь, можно открыть диплом и посмотреть.
     — Но как же это — при всех, дав та-акую паузу?! Ведь запомнят его, ей-ей, запомнят. И снизят, да, Куприян Венедиктович?
     — Вообще-то обычно разыгрывают одну-две четвёрки на группу, — неохотно признал доцент. — Да, могут припомнить, если остальные гладко пройдут.
     Огромные испуганные глаза девушки говорили яснее слов.
     — А ты хитрее сделай, мышка-норушка, — ласково предложил Тим. — Ответь на вопрос в общем и предложи взять диплом на место, не мельтешить с ним на людях. Всё и пройдёт гладенько, без паузы, так тебя страшащей.
     — Ой, можно так, Куприян Венедиктович?
     — Да, Тимофей дело говорит. Важно, чтобы всё было чинно, благопристойно, так что не бойся ошибиться. Ответы должны быть уверенными, лучше, если они к тому же правильные. Хуже, если запнёшься и станешь мучительно припоминать… Сколько до тебя ещё? — спросил он, услышав, как председатель выкликает следующего выступающего. — Двое? Ладно, тогда иди повтори, да не прокручивай весь доклад, а проверь, помнишь ли основные моменты. Основные абзацы, как мы с тобой выделяли. Выше нос, мышка-норушка!
     Девушка вымученно улыбнулась и вышла. Тим ухмыльнулся:
     — Узнали акробата? Ник это, Ник. Не похож, правда?
     — А… зачем он так оделся? Со значком!
     — Под молодого преподавателя с педотделения. Ваши «педов» плохо знают, верно? Вот он и сойдёт за такого.
     — Хм… Кажется, я понял, что имел в виду вахтёр. Вы тут вчера тренировались в акробатике, верно? Но зачем всё это, объясни толком!
     — Не сейчас. Ушей вокруг много. Вы всё скоро узнаете, Куприян Венедиктович, чуть-чуть осталось. Пока Нору проверьте, поддержите.
     Доцент вышел в верхнюю дверь. По площадке ходила его дипломница и мерно бубнила что-то себе под нос. Ритм напомнил нашему герою неоконченное стихотворение, и он снова стал вспоминать:
     Клепай, профессор, керогаз!
     Иная ценность в нём для нас.
     Для нас иная ценность в нём:
     Не знанье нам… металлолом…
     Сойдёт пока и «металлолом» для ритма, потом подыщем слово поточнее.
     Он, видать, пробормотал это слово вслух, потому что Нора вдруг сказала:
     — А я его вам ещё позавчера отдала, помните?
     — Что отдала?
     — Да диплом же! Второй экземпляр. Вы ещё с какой-то девочкой видели и сунули его среди бумаг. Неужели затерялся?
     — Поищу, — сказал озадаченный доцент. Наверное, она расслышала только окончание слова и решила, что он требует с неё диплом. — Там, небось, уже стол накрывают. Ну, заканчивай повторять и пошли. Плакаты проверим. Кто тебе их будем помогать вешать?
     Они вернулись в аудиторию. Очередной докладчик бойко сыпал заученными фразами и плясал указкой ко колышущимся ватманам. На вопросы он отвечал так же бойко, даже когда речь зашла о конкретных цифрах.
     — Ой, неужели помнит? — шепнула Нора руководителю. — Мне ни в жисть не запомнить.
     — Наверное, берёт «от фонаря», — предположил доцент. — Но ты так, пожалуйста, не делай, — торопливо добавил он. — Он, видать, хотя бы порядок этих чисел помнит и знак, а мы-то с тобой это не прорабатывали. Ссылайся на диплом и точка!
     Девушка кивнула и пошла разыскивать своего плакатоносца — с этой стороны всё заканчивалось, аудитория дружно поворачивала головы направо, можно было не спеша менять плакаты.
     Буров ещё раз поразился актёрским качествам Ника — нет, ну как прикидывается преподавателем, чертёнок! Того и гляди начнёт задавать серьёзные вопросы докладчику! Как и все, он повернул голову вправо, был хорошо виден зализанный пробор от макушки.
     Справа уже начала своё выступление длинная скучная девица в очках — типичный «синий чулок». Одета она была в глухой жакет и длинную узкую, но без разреза юбку, и Куприян Венедиктович подумал, что Нора с её мини и белым открытым лифчиком из-под полупрозрачного обтяга создаст перед аудиторией совсем ненужный контраст. Девица выдерживала ровные паузы между абзацами и умудрялась попадать указкой в нужные места через плечо, не глядя. Очки поблёскивали очень строго и торжественно.
     Когда пришло время вопросов, к докладчице, чувствовалось, отнеслись как к будущей коллеге (сначала, конечно, аспирантке). Особенно сочувственным тоном задал вопрос Амвросий Некрасович, вкрадчивым шагом вышел к столу и полистал дипломную работу, потом снова сказал что-то восхищённое, чуть не нарвавшись на председателево «Сейчас только вопросы, коллеги!».
     Когда пришло её время, Нора не подвела своего руководителя. Доклад она озвучила, не прерываясь, скромные жесты и пантомимика сгладили эффект излишней обнажёнки. На спасовала она и перед вопросами, отвечала убедительно, иногда правильно и весьма естественно адресовала очередного спросившего к дипломной работе.
     Хорошо, что вовремя договорились! Тем временем Амвросий Некрасович (а это именно он задал вопрос о параметрах в формулах) вышел к председательскому столу, взял диплом с верха стопки и, чтобы не идти перед всеми к своей «хате с краю», сел прямо у прохода, аккурат под Ником, зашелестел страницами.
     Нора уже отвечала на другой вопрос. Куприян Венедиктович удивился: на том же месте только что сидела Новелла Никаноровна, куда же она подевалась? Её «кукиша» волос на затылке не было видно. Не подкузьмил ли её Ник? Но тогда бы был визг, скандал.
     Нора положила указку и не удержалась — подняла обе руки в стороны и сделала плавный жест с полуприседом, каким художественные гимнастки, выходя на помост, приветствуют судей. Послышалось одобрительные кряхтенье собравшихся. Председатель начал зачитывать отзывы.
     Амвросий Некрасович поднялся и вышел к столу, чтобы вернуть диплом, по дороге одобрительно похлопал шедшую к лестнице девушку по пухлой руке. И тут Куприян Венедиктович увидел, как Ник повторяет свой трюк с пересадкой вниз, бесшумно, не тревожа соседей. И тут в голове у нашего доцента как будто что-то щёлкнуло: он понял, как оканчивается то самое четверостишие.
     Амвросий Некрасович, увидев, что его место занято серьёзно внимающим председательской речи «педагогом», несколько мгновений колебался: теснить с неизбежным шумом или отступить. Потом с недовольным выражением лица уселся через проход, потеснив своей тушей весь ряд и время от времени бросая косые взгляды налево.
     Счастливая, «отстрелявшаяся» Нора уже взобралась по лестнице, и руководитель от всей души обнял её, почувствовав пухлое девичье тело, поздравил, похлопал по плечу. Кажется, она даже чмокнула его и умчалась вниз принимать свои плакаты из рук предприимчивого паренька, уже залезшего на стоящий под ними стол.
     Потянулись остающиеся выступления. Ничего существенного на первых рядах не происходило. Видать, учёные соседи не узнали Ника и думали, что это и в самом деле незнакомец с педотделения.
     Когда последний отвечающий заканчивал отвечать на вопросы, в первом ряду произошло некое движение. Посмотрев вниз, доцент Буров увидел, что прилизанная голова Ника исчезла, а Амвросий Некрасович пересаживается на прежнее место.
     — Нет больше вопросов? — почти утверждая, вопросил председатель. Но один вопросик всё же нашёлся.
     — Что это за диск у вас там, на схеме? — глубоким голосом спросила та самая «синий чулок». — Нет, выше, выше, да, над нагревателем? Он на штангу насажен, да?
     — Блин!
     Зал обмер, потом активно зашушукал. Докладчик недоумённо посмотрел на председателя — он этого не говорил.
     — Коллеги, спокойнее, спокойнее, он этого не говорил! — стал спасать ситуацию председатель.
     — Мы же слышали! — неслись крики, студенты аж хохотали. — А кто тогда сказал?
     Произошла заминка. Тут из прохода внизу вышел Ник и важным голосом сказал:
     — Это ведь ваш голос был, Амвросий Некрасович! Все же слышали.
     Толстяк как-то виновато встал, повернулся лицом к аудитории и стал оправдываться:
     — Извините покорнейше, коллеги дорогие, не подсказывал я ему — само как-то вырвалось. Сам не знаю. — Он хотел было для пущей убедительности приложить руку к груди, но почему-то затормозил её в сантиметре от накрахмаленной манишки. И тут его предплечье почувствовало, как его схватили железные пальцы и немного развернули.
     — Э-э, а чем это у вас пальчики-то запачканы? — со скрытой издёвкой спросил Ник. — Небось, как вляпались, так и блинтыхнулись. Причина уважительная.
     — Наверное, крышки парт снизу покрасили, — покраснев, выдал толстяк. — Вот я и вляпался. Осторожнее, коллеги, и давайте продолжим. Так что это за диск там на плакате?
     — Извините! — настолько проникновенно и сочно произнёс Ник, что все снова сосредоточили на нём внимание. — Я крышки снизу не красил. Там что-то другое.
     — Струбцинка! — ахнул сверху Буров и почувствовал, как Тим скрыто пожал ему руку.
     — Раз вы так заботитесь о коллегах, выньте окрашенный предмет сами, — чеканя каждое слово, говорил Ник. — Не хотите? Тогда подвиньтесь или вообще выйдите, я сам. — Он вытащил из кармана резиновые перчатки и стал их натягивать.
     Внезапно, решившись, толстяк сунул руку под парту, чем-то там щёлкнул и сунул выдернутый предмет в боковой карман пиджака:
     — Это моё!
     — Зря беспокоитесь, — невозмутимо сказал сыщик. — Плёнки в нём уже нет, я сюда не зря сел.
     — Как нет?!
     Амвросий Некрасович повернул ладонь — она уже вся была в чёрном, лезть ею в карман он не стал, шея и лицо налились кровью, потом он догадался:
     — Это блеф! Когда он зажат, плёнку не… — и тут же осёкся, поняв, что выдал себя.
     Зал гудел. Ник обернулся к нему и поднял обе руки в чёрных резиновых перчатках.
     — Тише! Все видели, как он сидел тут и листал Норин диплом? А сейчас в его кармане лежит меченый краской фотоаппарат, снятый со струбцинки под партой. Всем, надеюсь, понятно? Идите, Амвросий Некрасович, со своей священной собственностью, вас больше не задерживают.
     Толстяк замешкался, не решив, уходить ему или оправдываться. Его шея побагровела, воротник и галстук сильно сдавили её.
     — А то останьтесь, — издевался Ник. — Докладчик ещё не ответил на заданный ему вопрос. Может, вас и эта информация шибко интересует?

     Нора безуспешно пыталась вручить своему руководителю пакет с коробкой конфет и банкой сухого кофе.
     — Ну, возьмите, пожалуйста, мне диплом не в масть будет, если я так просто уйду.
     — И то — взяли бы, — тихо посоветовала Анфиса в переднике. — Я уже запланировала это к столу.
     — Когда успела?
     — Пакет-то тут лежал, — смущённо улыбнулась хозяйка. — Пощупала, посмотрела. А логически мыслить меня Тим учил. Ясно, что это подарок.
     — Ну что ж, подарок, как подарок. Надеюсь, ты не обидишься, Нора. — И коробка очутилась в руках Тима, а банка — у Ника.
     — Так будет по заслугам. Как вы дело со струбцинкой раскрутили!
     — Не зря я их тогда к вам звала, Куприян Венедиктович! — сияла от счастья Анфиса. — Они всё могут, даже на руках по рядам ходить1
     — Ну, а мы возвращаем всё это к общему столу! — сказали ребята почти хором.
     Они уселись. Зазвенели чашки о блюдца, зашмякали на тарелки куски торта, забулькотила в чайнике вода. Сыщики рассказали историю со струбцинкой, как они догадались, что в неё вставляют фотоаппарат.
     — Пришлось научиться ходить на руках по партам, по рядам, — сказал Ник, уже без пиджака и галстука. — Когда я перемахивал на руках через проход, в него кто-то вошёл — мои ноги в сантиметре от его лысины просвистели. Оказалось — Карл Потапыч. Ух, он и разозлился!
     — И хорошо, что мы позавчера порошок с парт смахнули, а то походик-ка по порошку на руках! Поскользнёшься.
     — Да, стихотворение-то! — вспомнил вдруг доцент. — Обращённое в прах четверостишие. Кажется, я домыслил его автора. Керогаз — это из байки Архипа Мстиславича о том, как иностранцы покупали у нас керогаз в упаковке, увозили, распаковывали, содержимое выбрасывали, а еловые доски от ящиков пускали в дело. Только ради них и покупали, стервецы! Поэтому керогаз — это символ чего-то ненужного, что случайно «завёртывается» в нечто нужное и только ради этого покупается.
     — Не поняла, — призналась Анфиса, украдкой поднимая глаза от торта. — Ведь в стишке его профессор клепает. Что же такого ненужного может клепать профессор. — Последнее слово она произнесла с пиететом — первокурсница!
     — Увы — знания, дитя моё, знания! Вот как звучит весь куплет:
     Клепай, профессор, керогаз!
     Иная ценность в нём для нас.
     Для нас иная ценность в нём:
     Не знанья нам нужны — диплом!
     Я так понимаю — это потаённая мысль любого студента во время лекции. И кто-то обязательно должен был положить её на рифму!
     — Но не моя! — немного обиженно произнесла первокурсница. — Я же вам говорила, что меня дома с хорошим образованием ждут.
     — Помню, — сказал доцент Буров. — И поэтому следующий кофейный тост я поднимаю за тебя, Анфиса!

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"