Дороги, дороги... Пыльные тракты Рипена, Регалата или Ханута. Взглянул на указатель и решил: "Еду в Блавну!" или "Иду, в Пантэлей!", хоть мог бы отправиться в любое другое место. Свобода!
Меняют ли намерение и воплощение оного твою судьбу или все предначертано заранее? Записана ли история на скрижалях мироздания или мы вольны творить ее самостоятельно? Кому как нравится, так тот и думает. Одно можно утверждать: если для человека "долг" -- не пустое слово, именно он становится движущей силой его поступков и не позволяет свернуть с намеченного пути.
НЕОПЛАТНЫЙ ДОЛГ
-- Рансур, Рансур! Погоди же! -- Карисмус догнал друга, схватил за плечо и согнулся, чтобы отдышаться.
-- Где ты опять шлялся?! -- возмутился Рансур. -- Занятие вот-вот начнется, я жду тебя уже битый час. -- Он собрал в кулак челку Карисмуса и приподнял за нее голову, чтобы заглянуть в глаза непутевому товарищу. Из потревоженной шевелюры выпорхнули и закружились в воздухе несколько бледно-розовых лепестков страстоцвета, в густых зарослях которого так уютно укрываться от посторонних глаз. Рансур усмехнулся. Ответа на вопрос ему уже не требовалось.
-- Ты себе представить не можешь, какую миленькую травницу я встретил по дороге, -- улыбнулся Карисмус и задумчиво провел указательным пальцем по губам.
-- Отчего же не могу? -- ехидно прищурился Рансур и скрестил руки на груди, как это делал наставник по травоведению, когда наблюдал за муками студента, пытающегося припомнить ответ, которого он никогда не знал. -- Глаза, как у лани, губы -- коралл, стан -- гибкий тростник, ноги... Впрочем, твоя зоофлора вся на одно лицо. Поймав обиженный взгляд товарища, он уточнил:
-- Согласно твоему же описанию.
Рансур посчитал, что обсудить любовные похождения они смогут как-нибудь вечерком, а сейчас надо торопиться на занятие. Карисмус, уже шагая рядом с другом, призадумался: "А не поискать ли менее затасканные сравнения или попытаться придумать что-то самому?" Тяжелый вздох вывел его из состояния романтических бредней, вызванных разгаром весны и бурлящей молодой кровью. Рансур сжал губы в ниточку, покачал головой и прибавил шагу, всем видом показывая, что он думает о разгильдяйстве товарища.
Карисмус бросил взгляд на башенные часы. Из внутреннего двора восточного крыла академии был виден только краешек циферблата, но как раз тот, что нужен. Да, времени в обрез, а он, позабыв обо всем на свете, опять заставил друга ждать. Над флюгером часовой башни в прозрачно-голубой высоте плыли кудрявые облачка, ярко светило солнце, не иначе как испуская особые лучи, из-за которых пропадало желание учиться. Звук шагов Рансура отражался от массивных каменных стен и возвращался эхом, в котором Карисмусу чудился укор. "Вот ведь умеет, ни слова не говоря и даже не глядя, заставить устыдиться!" -- подосадовал он и спросил у друга:
-- Неужели ты сделан из камня?
-- Сначала я получу степень магистра, -- ответил Рансур.
-- А потом?
-- Потом видно будет.
-- Ага, когда у тебя все атрофируется от бездействия.
Рансур бросил на друга сердитый взгляд, но Карисмус только взъерошил волосы, чтобы добавить себе лохматости, как того требовала нынешняя мода, и пожал плечами. Он тоже собирался получить степень магистра, при этом не отказывая себе в удовольствиях. Да, иной раз он не успевал как следует подготовиться к занятиям, приходилось обращаться за помощью к тому же Рансуру, с которым они делили тесную келью студенческого общежития.
Вообще-то совместным проживанием их отношения не ограничивались. Карисмус и Рансур подружились сразу и навсегда; их сближению послужило то, что оба оказались рипенцами, а после выяснилось, что они замечательно дополняют друг друга. Порывистость одного сглаживалась спокойной рассудительностью другого. Базарный юмор простолюдина, соседствуя с холодной ироничностью представителя высшего общества, впитывал в себя ее аристократизм, и в свою очередь, заражал бесшабашной веселостью, в приступе которой можно отпустить себя и не стыдиться любви к банальным вещам.
В той среде, в которой вырос Карисмус, над плоскими шутками было принято хохотать, запрокинув голову и держась за живот. А смеялся он так заразительно, так искренне радовался жизни, что Рансур невольно завидовал той легкости, с которой друг относился ко всему на свете. Карисмус не мог похвастаться происхождением и на первых порах был благодарен, что сосед не кичится своим. Он даже сочувствовал Рансуру: принадлежность к высшему обществу налагала на беднягу столько мыслимых и немыслимых обязательств, что и в сновидениях он бы не смог вести себя как заблагорассудится.
Кастовость в Харанде имела под собой совершенно иную основу, поэтому потомок знатного, хоть и обедневшего рода оказался под одной крышей с плебеем. Талантливым плебеем. Будь Карисмус чуточку усидчивей, он бы превзошел Рансура на магическом поприще, но трудно превратиться в камень тому, кто подобен воде, причем кипящей. В Харанде ценились магические способности, они же позволяли сделать себе состояние и взобраться наверх по иерархической лестнице. Хоть высокие должности являлись неоспоримым наследием коренных жителей, за редким, можно даже сказать, редчайшим исключением. В общем, Карисмус и Рансур делили не только келью, но и хлеб, разделяли страсть к магии и оба учились в кредит, что уравнивало их статус.
Занятия по боевой магии проходили на открытом воздухе, на верхней площадке северной башни. У зубчатой стены сваленный в кучу валялся металлический лом, непригодный к использованию, но это лишь на первый взгляд. Мастера трансформации могли создать из этих огрызков и меч, и копье, и звезды, в общем, что душа пожелает. Особых умений это не требовало, большинство армейских служак могли провести заточку оружия или даже срастить поломавшийся во время боя клинок и некоторое время поддерживать его целостность.
Мастерством более высокого уровня обладали маги, работавшие с воздушной стихией. Созданная ими гремучка, сконцентрированная из кислорода и водорода воздуха, была способна уложить разом несколько десятков солдат. Если же целью было не оглушить, а уничтожить противника, то военные маги воздуха создавали область повышенного давления с избытком азота. У солдат появлялся назойливый шум в ушах, возникали головная боль и головокружение, за этим следовали потеря ориентации и странная эйфория. Стоило магам резко понизить давление, и кровь несчастных начинала "кипеть", пузыриться, как газированный напиток. Оттачивание именно этой военной техники привело к появлению на каждом углу лавочек, торгующих освежающими физами жаркой летней порой.
Но, пожалуй, самой действенной можно было считать технику водной стихии, потому что много в человеке жидкости и когда она замерзает прямо в его жилах... Помнится, преподаватель излагал этот материал со скучающим видом и оживился, только когда добрался до своей епархии -- огненной стихии. "Да здравствует пульсар! -- на свой лад законспектировал Рансур его славословие. -- Не тот, которым всякий, кому не лень, освещает помещения, а убийственный, взрывной, испепеляющий -- гордость боевого мага, центральный символ на щите военного отдела". Иногда он позволял себе быть несерьезным, в своем конечно стиле.
То первое занятие, на котором преподаватель излагал основы боевых техник, произвело на Карисмуса неизгладимое впечатление. Он даже не конспектировал, в отличие от Рансура, все и так прекрасно запомнилось. Неприятно кольнуло заявление, что иноземцы не могут поступить на военные кафедры, за исключением самых талантливых, готовых присягнуть магократии.
Харанд уже давным-давно ни с кем не воевал, по крайней мере, на своей территории, но беспрестанно повышал военную мощь. Боевые маги проверяли себя в деле, становясь наемниками при решении конфликтов между соседними государствами, конечно же с учетом интересов внешней политики своей страны. Впрочем, бряцание оружием в последние столетия приобрело ритуальный характер. Оно обычно проходило под строгим, хоть и негласным контролем со стороны Харанда и с неизменной на него оглядкой.
По особому распоряжению столичной академии все студенты обязательно посещали факультатив по боевой магии, даже иноземные. На то имелась простая причина: чтобы ощутили свою беспомощность, прочувствовав мощь харандской военной машины.
Когда друзья влетели на площадку башни, запыхавшиеся от бега по лестнице, пятеро старшекурсников с военной кафедры уже выстроились в шеренгу. Их лица скрывали маски, лишь за прорезями в темной ткани виднелись глаза. Боевая магия -- магия профильная, как и любая другая. На факультативах студентов учили методам защиты, но при этом всегда предупреждали, какого рода нападение придется отражать. На войне противник не окажет подобной любезности, равно как и студент с военного кафедры никогда не обмолвится о том, в чем он особенно силен, а собираясь применить свои умения, заранее скроет лицо.
Группа "Кши" -- двенадцать человек, считая Рансура и Карисмуса, -- построилась напротив старшекурсников. Здесь наверху не на шутку разыгрался ветер, мантии студентов надувались парусами и хлопали под его порывами. Карисмус поежился и про себя чертыхнулся. Ему и без того не нравился проклятый факультатив, не хватало еще подхватить простуду. Он глянул за стену академии, где сновавшие туда-сюда горожанки хватались за юбки, норовившие воспарить. Вдоль торговых рядов небольшого рынка -- а какой еще может быть рынок в Миране, городке настолько маленьком, что впору селением называться? -- носилась ребятня, сновал по улицам деловой люд. Но о том, как шумно за стенами академии, можно было только догадываться -- защитный купол не пропускал звуки, чтобы не отвлекали от учебы, а вот запахи то и дело просачивались. У Карисмуса живот подвело, когда с порывом ветра принесло аромат жареного на углях мяса.
Преподаватель придирчиво оглядел студентов, нерадивых и бесталанных по определению. Его тоже мало радовала перспектива бездарно потратить время. Карисмус подозревал, что этого угрюмого седовласого человека вообще ничто не радовало. Весна уж точно не производила на него должного впечатления. Скрестив руки на груди, преподаватель монотонно излагал основы и особенности защиты от заклинания окаменения. Если бы не бодрящий ветер, Карисмус точно задремал бы. Эту защиту они отрабатывали уже третье занятие, и чувство опасности притупилось.
Провели тренировку. На взгляд Карисмуса, его сокурсники работали слаженно, и сам он чувствовал себя уверенней, чем в прошлый раз. Но судя по тому как морщился преподаватель, среди студентов группы "Кши" он уже не надеялся подыскать будущих военных специалистов. Как будто в Харанде их недостаточно.
Преподаватель кивнул старшекурсникам, разрешая нанести последний удар в полную силу. Все произошло так быстро, что Карисмус и моргнуть не успел, равно как удивиться и перепугаться, когда Рансур с силой оттолкнул его. Перевалившись через ограждение, Карисмус полетел вниз и распрощался бы с жизнью, грохнувшись с такой верхотуры на каменную мостовую, но каким-то чудом сумел ухватиться за флаг академии, закрепленный на четырех растяжках на стене башни. Верхние крюки жалобно застонали, подались из каменной кладки наружу, но удержались. Карисмус как клещ вцепился в полотнище, соскользнул по нему, обдирая ладони, и замер на середине, уткнувшись в девиз магической академии "Знание -- сила".
Высоко над головой мутной поволокой прошла волна заклинания боевого мага. Карисмус так и не понял, кто именно из их группы не удержал защиту. Подобное время от времени случалось, об этом шептались в тишине спален, рассказывали жуткие истории о "сорвавшихся", но за пределы стен академии слухи не распространялись -- договор о неразглашении свято соблюдался.
Карисмус заставил себя слегка разжать пальцы, чтобы сползти к нижнему краю флага. До земли оставалось каких-то два-три метра, но удар оказался ощутимым. Карисмус приземлившись клацнул зубами так, что едва не отхватил кончик языка. Его трясло от пережитого испуга, но дрожь моментально прошла от одной мысли: "Что с Рансуром?".
Карисмус бросился в башню, кровь стучала в висках, перед глазами мелькали ступеньки, на миг он ослеп, выскочив из сумрака на залитую солнцем площадку. Вокруг лежавших на полу тел суетились старшекурсники и преподаватель. Некоторые студенты уже пришли в себя, но находились в прострации. Карисмус подошел ближе и увидел Рансура. Он даже представить себе не мог, что смуглый парень может сделаться таким бледным, почти белым. Карисмус кинулся было к другу, но кто-то схватил его за шиворот и остановил.
-- Он принял удар на себя, -- произнесли над ухом.
Карисмус растерянно обернулся. Он мог только догадываться о смысле сказанного. Неужели этот парень под маской утверждает, что Рансур сумел преобразовать заклинание, идущее фронтом на группу, в узконаправленную эманацию? Впрочем, после того как он спас другу жизнь, логично предположить, что без попытки защитить остальных не обошлось. Безнадежной, отчаянной попытки.
Конечно Карисмус мог переломать кости, возможно, свернуть шею и скончаться после недолгих конвульсий, но даже это лучше чем то, что ожидало остальных. "Сорвавшиеся" -- такие вот пострадавшие от действия разрушительной магии, -- навсегда исчезали из академии. По официальной версии, они отправлялись на лечение, но никто и никогда не видел выздоровевших.
Одного за другим студентов отнесли вниз. Некстати закончились лекции у младших курсов, и студенты высыпали из корпусов, но их моментально разогнали. Карисмус, окруженный зеваками, пытался возражать надзирателю, не желая покидать свою группу, а главное, Рансура, но его никто не стал слушать. Требование разойтись по кельям распространялось на всех, кроме пострадавших.
Карисмус мерил шагами узкое помещение, иногда задерживался напротив пустой, аккуратно застеленной кровати друга. Он совершенно извелся, но не мог заставить себя думать о чем-то другом. Взгляд упал на стопку учебников: один комплект на двоих из-за стесненности в средствах. Карисмус на минуту присел к столу, провел пальцами по корешкам книг с тиснением иероглифов и узоров, но так и не выбрал, за какую дисциплину взяться. Да и зачем? Все равно занятия отменили, по той простой причине, что проводить их не с кем. Нет больше группы "Кши". И пока руководство занималось доставкой необходимых бумаг в нужные инстанции, Карисмус вынужден был слоняться из угла в угол в ожидании известий, не находя себе места. Несколько раз он порывался отправиться в лазарет, но останавливался на пороге, понимая, что его и близко не подпустят. Все, что оставалось -- ждать.
Вечером дверь в келью распахнулась, и Карисмус в недоумении уставился на двух вошедших, которые с не меньшим удивлением воззрились на него.
-- А ты кто такой? -- спросил высокий сутулый студент в очках.
-- Я-то здесь живу, -- сказал Карисмус, -- а вот какого хрена вы сюда приперлись?
-- Э нет, здесь уже никто не живет, -- ухмыльнулся очкарик, -- теперь это наша келья. Наконец-то переберемся на солнечную сторону.
Он порылся кармане, погрузил руку в недра своей накидки по самый локоть и наконец извлек что-то из-за подкладки.
-- Вот бумаги! -- Очкарик протянул Карисмусу ордер, выправленный по всем правилам.
-- Что все это значит?! -- возмутился хозяин, пробежав взглядом по строчкам.
-- Да ничего особенного, -- развел руками второй паренек, что прятался за спиной очкарика. -- Я сегодня оформлял бумаги, где сказано, что группа "Кши" выбыла из общежития в полном составе. Не знаю, как ты умудрился разузнать об этом раньше, но могу поручиться, что ордера на эту келью у тебя нет. Так что выметайся! -- щуплый студентик повысил голос и даже привстал на цыпочки. Чтобы казаться выше?
До Карисмуса внезапно дошло, что случилось. По нелепой случайности, ошибке при составлении бумаг его причислили к "сорвавшимся". Еще не отчетливо сознавая, что он делает, он вытащил из-под кровати дорожный мешок, наспех затолкал в него вещи, по наитию прихватил пожитки друга и вышел в коридор, протиснувшись между новыми жильцами.
-- Вот и правильно, -- донеслось до него, -- проваливай, нечего занимать хорошие кельи без разрешения.
В сердцах Карисмус швырнул на пол дорожные мешки и развернулся. На лицах новых хозяев отразился испуг, но захлопнуть дверь перед его носом они не успели. Карисмус оттолкнул студентов так, что те повалились на кровати, сгреб со стола забытые книги и вышел. Дверь с тихим скрипом притворилась, за ней послышались торопливые шажки и сбивчивый шепот: читали запирающее заклинание.
Стиснув зубы и сердито сопя, Карисмус принялся заталкивать книги в дорожные сумки. С каждым томом была связана какая-то история. Вот этот с надорванным корешком напоминал о завороте кишок. Они с Рансуром долго копили деньги, чтобы приобрести эту проклятую "Энциклопедию великих открытий", самым впечатляющим из которых для Карисмуса явилось эмпирическое знание о том, как пагубно влияет на здоровье поедание теста. Ну не успел он заглянуть в кастрюлю, что первой попалась под руку, в то краткое мгновение, когда появилась возможность стянуть ее с кухни. Только Рансуру могла прийти в голову такая сумасшедшая мысль: продать сокурсникам талоны на питание, чтобы хватило денег на книгу.
А вот этот поистине антикварный образец допечатной культуры они приобрели... Шаги за поворотом коридора прервали поток воспоминаний, и Карисмус, торопливо повесив сумки на плечи, заспешил в противоположную сторону, чтобы не столкнуться с кем-то знакомым.
Во дворе он накинул на голову капюшон и нырнул в вечерние сумерки. Ему нужно было подумать, что делать дальше, поэтому Карисмус углубился в парк и присел на скамью под "мертвым" фонарем. Она утопала в разросшихся кустах страстоцвета -- надежный укромный уголок для влюбленных. Потому-то фонарь над скамьей и постигла такая печальная участь: пребывать в хронически заколдованном состоянии. Иногда управляющий наводил порядок в своих владениях, и освещение вспыхивало во всех закоулках академии. Но не проходило и двух дней, как фонарь над заветной скамейкой вновь окочуривался. Заклинание передавалось из поколения в поколение, и каждый следующий курс добавлял в его сложную вязь что-то свое. Это была своеобразная дуэль между студентами и наставниками, что из года в год противостояли тьме во всех смыслах, ведя желторотую смену по пути знаний.
Карисмус упер локти в колени и обхватил голову руками. Почему он не показал тем двоим, что почем в этой жизни, а просто молча ушел? На него это было совершенно не похоже. Но разве мог он остаться в той келье возле пустующей кровати Рансура?
Первые капли дождя упали на дорожку, забарабанили по молодой листве. Карисмус, чтобы уберечь пожитки, засунул дорожные сумки под скамью и подумал: "Нужно попрощаться с Рансуром, повидать в последний раз".
По странному стечению обстоятельств он еще утром договорился, что после заката наведается в лазарет. Уж больно хороша была юная травница, а ее ночное дежурство открывало заманчивые перспективы. Только теперь Карисмус шел в лазарет с другой целью.
Вот оно заветное окошко и рама чуть приоткрыта; внутри полумрак. Гигантские светлячки в стеклянных шарах слабо освещали помещение. Специфический запах лазарета впервые показался Карисмусу неприятным. Он проскользнул между пустых коек и осторожно выглянул в коридор.
Карисмус не единожды бывал в лазарете, не из-за проблем со здоровьем, а исключительно по воле очаровательных травниц. Девицы были по большей части приезжими, поэтому строгие нэреитские заповеди, столь почитаемые в Харанде, не особенно соблюдали.
Карисмус тихонько крался по коридору и осторожно заглядывал в палаты. Он подозревал, что группу "Кши", скорее всего, разместили в полном составе в одном из больших помещений. Их расположение Карисмусу было прекрасно известно, потому что они пустовали чаще других и по этой причине наиболее подходили для ночных свиданий. Удача не заставила себя ждать, и вскоре он обнаружил то, что искал.
Студенты спали, и этому сну так и хотелось присвоить определение "мертвый". Карисмус обошел палату, но Рансура среди "выбывшей" группы не было. Шаги в коридоре заставили его залезть под одну из кроватей и затаиться. В палату вошли две девицы, и в одной из них Карисмус по голосу признал ту самую травницу, которая назначила ему свидание.
-- А я все жду, думаю: отчего же он не идет? -- всхлипнула она. -- Спасибо Рестель, что рассказала, хоть взгляну на него еще раз. Уж такой был хорошенький: волосы как смоль, глаза цвета густого травяного отвара, в глубине будто заклинание какое сплетается и завораживает, взгляд не отвести, а губы... Целовала бы и целовала! Девушка продолжала говорить и переходила от кровати к кровати, разыскивая своего красавца, а другая отсталась у двери и еле слышно пробормотала: "Мерзавец!".
До Карисмуса не сразу дошло, что речь о нем. Травница тем временем обошла палату, останавливаясь у каждой кровати.
-- Его здесь нет, -- услышал Карисмус разочарованный возглас.
"Ну, надо же быть такой идиоткой! -- мысленно возмутился он. -- Если человека нет в палате, то это означает, что он либо жив-здоров, -- о чем никому знать не следует, -- либо умер. Тут уж не разочарование должно звучать в голосе, а скорбь вкупе с отчаянием". И что он нашел в этой травнице?
-- Значит, твой красавчик погиб, -- услышал Карисмус голос другой девушки, -- но в холодные подвалы я не пойду.
-- Одной мне боязно.
-- Не пойду!
Всхлипывания, удаляющиеся шаги и хлопнувшая напоследок дверь. "Погиб, погиб", -- застучало в висках. Карисмус целый день обманывал себя, обманывал, когда шел в лазарет, обманывал, когда искал Рансура среди студентов их группы, неподвижно лежавших на кроватях, но все еще живых. Однако не осознание смерти лучшего другу пронзило его отчаянием, а то, что тело отправили в холодные подвалы. Это могло означать только одно: Рансура примутся разбирать на части во славу науки, чтобы установить разрушительную силу заклинания.
"Как будто крыс и кроликов недостаточно! Не допущу!" -- мысленно возмутился Карисмус, выбрался из-под кровати и, распахнув окно, выпрыгнул в ночь.
Холодные подвалы не запирались. До сих пор даже среди вечно голодных студентов не находилось желающих украсть замороженный труп: кто знает, от чего умер тот или иной кролик. Это хранилище предназначалось для подопытных животных, тем больнее было найти там Рансура.
Свет пульсара выхватил бледное лицо друга.
-- Я не позволю им, -- прошептал Карисмус, -- я отвезу тебя в Храм Лита. Пусть меня арестуют, но я им не позволю...
Он задохнулся рыданием, но сумел взять себя в руки. Сейчас время действовать, а не оплакивать мертвых.
Тело Рансура оказалось неожиданно тяжелым и одеревеневшим. Его одежда заиндевела и примерзла к камню. Она оторвалась от ложа с противным хрустом, и звук принялся эхом гулять под низким сводами подвалов, от чего Карисмуса пробрала дрожь. У него не было никакого плана, равно как и времени на его составление. Он с трудом выволок тело на улицу и затравленно посмотрел по сторонам: "Только бы никто не увидел!"
Очень кстати подвернулась тележка садовника. Карисмус уложил на нее Рансура, прикрыл плащом и повез его через парк, по дороге прихватив свои вещи, что припрятал под скамьей влюбленных. Односторонний защитный контур позволил беспрепятственно выйти через ворота академии на пустынные в этот час городские улицы.
Карисмус шел, не останавливаясь, пока солнце не начало припекать. Уже прошло несколько часов с тех пор как ему попалась одинокая лачуга, другого жилья не встречалось. Только при свете дня он сообразил, как неосмотрительно было давать Рансуру клятву доставить его в храм Лита, ведь в Харанде их не так много. Беглец свернул на обочину, закатил тележку в кусты и опустился на землю в полном изнеможении. Дал слово -- держи, тем паче, что на обряд в нэреитском храме денег все равно нет. А когда у студентов водились деньги? Но даже добросердечный, всепрощающий Лит сочтет оскорблением, если в его храм приволокут разложившийся труп.
Карисмус переложил тело друга на землю, в надежде, что там больше прохлады. В эту минуту он со всей отчетливостью осознал, что сам себя загнал в угол, и обратной дороги нет. Карисмус не боялся, когда крал тело, не боялся, когда бежал из академии, обманув кредиторов, как заправский мошенник, взявший в подручные смерть, которая списывает все долги. Ведь по бумагам он -- "сорвавшийся". И уже поздно причитать: "Что я натворил?!".
Карисмус отер пот со лба, солнце сегодня жарило как летом. Тело Рансура следовало охладить. Но как с ним работать без должных навыков? Любые мало-мальски хорошие идеи требовали для воплощения либо подручных средств, либо знаний и умений, которыми студент-недоучка не обладал.
"Что мне делать, Рансур? -- прошептал он. -- Ты всегда знал, как поступить. Мне оставалось только отбросить гордыню и спросить. Сейчас я готов признать, что был неправ абсолютно во всем, что бы ни делал, что бы ни говорил, готов ползать в пыли, но ты все равно не ответишь".
Карисмус прислонил лоб ко лбу Рансура, плакал и просил прощения за то, что остался жив, что не он защитил друга, благородный род которого теперь прервется. Он много за что просил прощения и стенал, как профессиональная плакальщица, и давно бы схлопотал оплеуху, если бы тот, над кем он рыдал, был жив.
"Надеюсь, тебя не сильно оскорбляет проявление моего плебейского горя? -- всхлипнул Карисмус и отстранился. -- Прости, не умею я благородно страдать". Он осторожно приподнял за цепочку серебряный медальон ученика академии, который выскользнул у него из-за ворота и лежал на губах Рансура. Блестящий кружок с одной стороны запотел, что моментально разуверило Карисмуса в том, что смерть вступила в свои права.
-- Ублюдки! -- с ненавистью прошептал Карисмус, оглянувшись в сторону покинутого им города. -- Записали в мертвецы и умыли руки. Я проклинаю вас! Проклинаю! -- крикнул он, и звенящее негодованием эхо разнеслось по округе, вспугнув ранних пташек.
С болью и отчаянием Карисмус посмотрел на друга. Беглый студент понятия не имел, как пробудить "сорвавшегося" от мертвого сна. Никто этого не знал, иначе харандские архимаги не дали бы распоряжения поместить тело в холодные подвалы. Но Карисмус преисполнился решимости сотворить невозможное, и ничто не заставило бы его передумать, как и нарушить клятву, которую он дал другу, стоя на коленях среди чахлых листков подорожника, призвав богов быть свидетелями. Он выбрал путь, оставалось ему следовать.
Время бежит очень быстро, боги специально придумали его для людей, чтобы не утомиться игрой одних и тех же актеров. Но порой даже за те жалкие мгновения, что длится человеческое существование, некоторые умудряются породить в вышних мирах скуку. Тогда богам ничего не остается, как ввести в оборот нечто неожиданное.
АРТЕФАКТ
Салитэ, сидела на крыльце, играла с малышкой Патриной. Девочке только-только исполнилось одиннадцать месяцев, и она училась ходить. Правда ползать Патрине нравилось гораздо больше: таким способом она передвигалась куда быстрее.
Старая прислужница и по совместительству нянька наслаждалась ясным солнечным днем и ласковым теплом. Ее суставы давно утратили былую подвижность, а глаза уже не так четко различали предметы, но покидать свой пост она не намеревалась. Нет для старого человека ничего страшнее, чем ощущение собственной ненужности и бесполезности.
Последние дни осени выдались на удивление теплыми. На островах Блавенского залива завершился сбор купасы, и теперь люди праздновали. Салитэ промокнула платочком слезящиеся глаза и тяжело вздохнула. Когда-то и она пела застольные песни, посвященные празднику урожая, и пускалась в пляс у ночного костра.
Как и во времена ее молодости на протяжении седмицы селяне приходили на пологий холм, прозванный Лбом Лита, и предавались возлияниям, заслуженным нелегким трудом. Каждую ночь голоса молодок сплетались и возносились к небесам, пестрящим низко висящими звездами. Когда все положенные богам восхваления бывали исполнены, наставала пора славить купасу, что приносила хмельные плоды и хороший доход, и конечно же воспевать любовь.
"Во лесочке да на бережке с милым я встречалась", -- такими словами начиналась задорная песня, и по сей день заставлявшая девушек с визгом выскакивать из-за столов, увлекая в хоровод парней. Молодая кровь, разгоряченная вином и перечислением мест, где можно предаваться сладострастию, принималась бурлить в жилах.
Старики же, подперев кулаками морщинистые щеки, наблюдали, как резвится молодежь, да предавались воспоминаниям о давно ушедшей молодости.
Заполночь девушки с визгом разбегались в разные стороны, чтобы спрятаться среди купасовых зарослей, а парни бежали следом, чуток выждав. Чем больше красавицы шумели, тем легче оказывалось их разыскать, а если договориться заранее, то и вовсе не нужно тратить время впустую. И были эти ночи самыми важными в году, потому что всякая девица, которая после праздника урожая понесла, выходила замуж. Самые предприимчивые хитрили: они встречались с парнями и до и после седмицы. Главное ведь -- плодородие, и всем известно: не удобришь -- не взрастишь.
Салитэ не повезло, боги лишили ее возможности иметь детей. В незапамятные времена с северо-запада из-за моря пришла к людям Великая ночь, она принесла с собой стужу и страшные болезни. Дети рождались уродами, а многие женщины и вовсе утратили способность иметь потомство. Прошла не одна сотня лет, прежде чем жизнь вошла в нормальное русло. Население островов разбавили жители с материка, но до сих пор на этих землях, вновь ставших благодатными, рождались бесплодные дщери, участь которых была незавидна. Иные семьи их и на порог не пускали, считали, что эти несчастные способны приносить беды. Среди местного населения о проклятых ходило немало слухов, в большинстве своем не имевших под собой никакого основания, но почему-то невероятно живучих.
Салитэ улыбнулась удача, когда на Тарнисе поселился молодой маг, не разделявший глупых суеверий. Набралась она смелости и попросилась к нему в услужение. Маг посмотрел, будто сквозь незваную работницу, согласно кивнул и впустил в дом.
Поначалу Салитэ побаивалась хозяина, который изъяснялся так мудрено, что порой неграмотная островитянка и вовсе не понимала, о чем он говорил. Но стоило ей обосноваться на кухне, как женщина почувствовала себя на своем месте. Маг оказался неприхотлив, и всякая горячая пища была ему в радость. Чистота его не особенно заботила, но противиться наведению порядка в доме хозяин не стал. Исключение составляли только его кабинет и подвальная лаборатория.
С тех пор почитай сорок семь лет прошло. За это время можно повзрослеть, а то и вовсе состариться, но поверья и приметы, судя по всему, открыли секрет вечной молодости. "Любовь и свет -- основа бытия, -- говорил жрец Лита на каждой проповеди. -- Бог заповедал любить всех живущих". Почему же люди отторгают женщин, обделенных величайшим божественным даром: способностью сотворить новую жизнь? Видно, слишком сильны суеверия, красочны легенды о Великой ночи, неодолимо желание втиснуть мир в привычные рамки условностей и не позволить прорасти за них ни единой ложноножке.
Приживись на островах хоть один нэреит, несчастные женщины смогли бы обрести иной статус. Но грешно жаловаться, ведь в далекие суровые времена таких как Салитэ приносили в жертву: сжигали в очистительном огне. Много позже появился пророк по имени Эре, который сказал, что Литу противны человеческие жертвоприношения. История умалчивает о том, что стало с тем праведником, вернее, сказания настолько противоречивы, что истины не отыскать. Одни летописи указывают, что вернулся пророк в свои земли, другие утверждают, что отправился по ледяным торосам прямо туда, откуда пришла Великая ночь, третьи -- что остался жить на одном из островов. Многие искали его святую обитель, хотели поставить на том месте храм, но так и не нашли.
Уже много веков не замерзают воды, но на северо-запад от островов не ходит ни один корабль. Поговаривают, что там, где море соединяется с небом, начинается мир, в котором людям нет места -- одна лишь погибель.
Был случай -- от торгового каравана штормом отнесло несколько судов. Когда волнение моря стихло, корабли поставили паруса и собирались присоединиться к остальным, но ни с того, ни с сего канули в море, ушли на дно без малейших повреждений, словно морской демон утянул. Враз пропали, и не единой вещицы не всплыло на поверхность.
Салитэ вздохнула и прочитала заупокойную молитву. Вскоре и она присоединится к погибшим морякам. По таким, как Салитэ не отправляют молебен в храме, не высвобождают душу для нового воплощения, чтобы та вновь не принесла в этот мир болезнь. Старуху это не огорчало. Она бы никому не пожелала влачить подобное существование полное унижения и одиночества, тем более, дважды. Но Салитэ никогда не жаловалась.
Карисмус -- человек просвещенный, не единожды ни в чем не упрекнул свою прислужницу, более того, относился к ней так же, как и к другим жителям Тарниса. Долго он не женился, поначалу совсем на женщин не смотрел, но потом словно оттаял. Счастливый это был год, жаль, что один: умерла его жена в родах, подарив Карисмусу дочь.
"Главное, чтобы на ребенка не глядели косо из-за того, что за девочкой ухаживает проклятая", -- в который раз подумала старуха.
В общине, конечно, шушукались, каждый осенял себя знаком Лита, а то и вовсе замысловато сплетал пальцы, стараясь защититься, когда Салитэ проходила мимо, но очистительных костров уже давно никто не разжигал.
Запыхавшийся Карисмус -- в последнее время стала его одолевать одышка -- влетел во двор с сияющими глазами.
-- Что случилось, хозяин? -- удивилась Салитэ. -- Что вас так обрадовало? И где рыба?
Карисмус хлопнул себя ладонью по лбу.
-- Оставил у торговки! Велел выпотрошить, как ты просила, и посмотри, что обнаружилось внутри одной из рыбин.
Карисмус аккуратно вынул из кармана небольшой черный камушек.
-- И что в нем такого ценного? -- спросила Салитэ, после того как долго щурила подслеповатые глаза, чтобы рассмотреть находку.
-- Это артефакт, редкая вещь. Я удивился, когда ощутил магические эманации от рыбьих кишок, и вот полюбуйся, какое диво там застряло. Но, похоже, это лишь осколок. Видишь, с этой стороны поверхность более темная и края неровные, а остальная часть гладкая и скругленная.
Салитэ покивала, хоть ничего не смогла рассмотреть.
-- Отнесу его в кабинет и схожу за рыбой, -- сказал Карисмус.
Салитэ не стала ни о чем расспрашивать хозяина, подумав, что камушек должно быть пригодиться ему в работе. Да и что могла понять неграмотная старуха из его объяснений.
-- Хозяин, если хотите, я могу сходить к торговке, а вы посидите с девочкой, -- сказала она вслед магу.
Тот остановился и задумался на секунду. Карисмус припомнил, как в прошлый раз, когда он остался один на один с Патриной, ребенок исходил на вопли, и отказался от предложения прислужницы.
-- Нет, нет. Я сам схожу.
Салитэ улыбнулась, глядя, как хозяин спускается с холма. "Надо же, как расшевелил его какой-то камешек, -- подумала она. -- Даст пресветлый Лит, перестанет он по вечерам прикладываться к бутылке и с тоской смотреть в пустоту, а займется своей находкой".
Да, поубавилось у Карисмуса жизнерадостности с тех пор, как умерла жена. Едва успевший воскреснуть огонек в глазах мага угас, а седые пряди резко выделились на фоне волос цвета воронова крыла. Впрочем, Салитэ не была уверена, что не существует иных причин для тоски, кроме смерти любимой. Карисмуса всю жизнь что-то терзало, по крайней мере, тот ее отрезок, который он провел на острове. Маг никогда не рассказывал о своем прошлом, оно ведь не спроста.
Карисмус всегда был порывистым и слыл натурой увлекающейся. С возрастом его характер мало изменился, а для Салитэ этот почтенный господин так и остался ребенком, каким показался ей при первой встрече. В самом деле, что такое двадцать с небольшим лет, если посмотреть глазами женщины, которая вполне могла бы уже иметь внуков, ниспошли ей Лит детей.
С точки зрения одряхлевшей Салитэ, которая о своем возрасте могла судить лишь приблизительно, маг не особенно повзрослел и в пятьдесят шесть. На материке-то, откуда он родом, другие порядки: там каждый точно знает, когда родился, потому как значится эта дата в его документах. У Салитэ никогда не было никаких бумаг, да они ей без надобности. Когда на островах по распоряжению блавенских властей стали проводить перепись населения, ее никто не позвал. Значит, так тому и быть.
Карисмус обернулся, помахал Салитэ и крикнул:
-- Я быстро обернусь!
-- Оно и хорошо, что сам пошел, -- пробормотала прислужница, -- меньше будут ныть мои старые кости. Обед, конечно, запоздает.
Старуха с кряхтением поднялась со ступеней, взяла Патрину на руки и вошла в дом. Прохлада старого бревенчатого строения окутала ее, шаркающие шаги нарушили тишину. Салитэ с укором посмотрела на паутину, затянувшую углы под потолком. Не иначе как пауки только того и ждали, когда она станет немощной и не сможет, как раньше, управляться со всеми делами.
Медлительной стала Салитэ, все чаще хотелось ей присесть, а лучше прилечь да вздремнуть. То, что раньше делалось за несколько минут, теперь занимало у нее гораздо больше времени. Поначалу Салитэ все ждала, что хозяин ее выгонит, потому как работница она стала никакая, но Карисмус ни на что не обращал внимания. Он будто не видел засилья паутины, так же как раньше не замечал сверкающий чистотой дом. Маг, словно жил в другом мире.
-- Разгоню я вас, паршивцы, -- пообещала Салитэ паукам, -- когда ребенка спать уложу. Старуха опустила Патрину на пол, дала ей тряпичную куклу и отправилась на кухню.
Девочка некоторое время обсасывала игрушку, затем отбросила ее и быстро подползла к кабинету отца. Там было столько всего интересного, что хотелось потрогать и попробовать на зуб. Она толкнула дверь, та оказалась не заперта. Патрина подползла к низкому столику у дивана, ухватилась ручонками за его ножку и встала. Ее личико оказалось как раз на уровне столешницы, заваленной чем ни попадя.
Патрина радостно залопотала, увидев столько всякой всячины. Все, до чего смогли добраться ее маленькие ручки, девочка тщательно обсосала и бросила на пол. Больше всего малышку привлекала красивая блестящая шкатулочка, до которой не так-то просто было дотянуться. Наконец девочка изловчилась и шлепнула по ней ладошкой. Шкатулочка опрокинулась, крышка открылась, а из атласных недр выкатился черный камешек.
Салитэ поздно услышала шум.
-- О, Боги! -- прошептала она, увидев, что девочка пробралась в кабинет отца и что-то тянет в рот. Няня предостерегающе вскрикнула. Патрина обернулась на звук, не устояла на ножках и шлепнулась на попку. Девочка испуганно моргнула, проглотив артефакт, и расплакалась от испуга и огорчения.
Ах, как же хозяин ругал прислужницу за то, что она оставила ребенка без присмотра. Себя он, конечно, тоже корил. Карисмус всегда запирал дверь кабинета, а в этот раз позабыл. Как такое могло случиться?
Когда он увидел разоренную шкатулку, едва не лишился чувств. Была, конечно, слабая надежда, что анагерий просто куда-то закатился. Но слабые магические эманации, пульсирующие в области живота ребенка, делали это предположение несостоятельным.
Карисмус изготовил рвотное средство и напоил им дочь. Та отчаянно сопротивлялась, не желая поглощать горький настой, Салитэ причитала, Карисмус раздраженно отмахивался.
Девочка, измученная рвотными спазмами, уснула через три часа на руках тихо плачущей няни. Артефакт не вышел. Слабительные тоже не выгнали его на свет литов. Зато Салитэ имела редкую возможность наблюдать, с каким азартом хозяин избавляет ребенка от грязных штанишек или копается в содержимом горшка.
Не достигнув результата, Карисмус решил прибегнуть к магии. Прислужнице страшно было это вспоминать. Он положил Патрину на стол, напоив слабым снотворным. Салитэ тихонько пела колыбельную, пока глазки малышки не сомкнулись. Карисмус попытался выставить няню за дверь, но она отказалась покинуть ребенка. Маг побурчал, но настаивать на своем не решился.
Он даже не успел завершить первый пас, как девочка распахнула глаза с расширенными от боли зрачками и громко закричала. Карисмус вздрогнул, но действо не прервал. У Салитэ защемило сердце. Губы Патрины посинели, тельце забилось в судорогах, но стоило магу прекратить ритуал, как плач стал всего лишь свидетельством испуга, а не боли. Зрачки сузились, щечки и губы порозовели. Карисмус опустился на табурет и обхватил голову руками.
-- Хозяин, что за камень проглотила малышка? -- спросила Салитэ. -- Он может ей навредить?
Карисмус пожал плечами.
-- Не знаю, -- сказал он. -- Уйди, Салитэ! Не показывайся мне на глаза!
На несколько дней хозяин превратился в затворника. Он читал и перечитывал древние фолианты, некоторые из них сохранились еще со студенческих времен, хоть большинство тех книг пришлось продать, чтобы выбраться из Харанда.
"Как же мало известно об истинной сути и способностях заточенных духов", -- пробормотал он, захлопнув последнюю книгу. Быть может, анагерий хотел укрыться от взгляда очередного мага, поэтому его никак не получается извлечь. Или камень так привык жить в рыбьих кишках, что стремится, во что бы то ни стало, остаться в привычном окружении. Откуда он взялся, какой демон в нем заключен? Бедная моя девочка, что за жизнь ожидает ее с такой ношей.
--
ДАНЬ БЫЛОЙ НАДЕЖДЕ
Патрина приложила ухо к стене и прислушалась.
"Подо мной облака, надо мной облака и нет ничего, кроме голых камней и свиста ветра", -- донеслось до нее.
"Неприятный сон", -- раздался голос Салитэ.
Сколько Патрина себя помнила, прислужница всегда была старой и сморщенной, как плод купасы, завяленный на солнцепеке. Салитэ умела толковать сны. Отец считал это шарлатанством и посмеивался над ней. Его забавляли размышления и предсказания старухи. Иной раз все выходило в точности, как говорила Салитэ, но Карисмус оставался верен себе. Он ведь маг! Пусть и не самый известный, но на островах о нем слышали многие. А маг не должен опускаться до суеверий и мифотворчества.
Тем не менее, Карисмус продолжал делиться с прислужницей впечатлениями от "ночных путешествий". Салитэ говорила, что боги чаще всего просто морочат спящим голову, но иногда снисходят до того, чтобы дать человеку знак.
-- Был ли там яркий свет? -- спросила прислужница.
-- В том-то и дело, что не было ни света, ни тьмы, -- ответил Карисмус, -- больше всего это походило на сумерки. Вот только непонятно, то ли это день зарождался, то ли ночь надвигалась.
-- Горе нам, горе! -- запричитала старуха, -- Оставили нас боги. Плохой это сон, дурной знак.
-- Замолчи, Салитэ! -- рассердился Карисмус. -- Что к чему разгадать не можешь, только неприятности накликиваешь!
-- Отчего же не могу?! -- обиделась прислужница. -- Облака ниже и выше скалы, на которой ты, хозяин, во сне стоял, означают затруднительное положение. Не ясно тебе, как ты пришел в это место и куда следовать дальше. А сумерки, хозяин, наступают, когда Лит покидает небосвод, а Нэре еще не вступила в свои права. Вот и выходит, что на помощь богов рассчитывать не приходится, -- растолковала старуха.
-- Много ли тебе самой помогали боги? -- усмехнулся Карисмус. -- Ничего, жива до сих пор, скрипишь суставами.
-- Ты богохульник, хозяин, -- погрозила ему Салитэ скрюченным пальцем. -- Я -- отверженная, какой с меня спрос. Да и не мой это сон.
-- Шла бы ты!.. -- сказал Карисмус и сердито поскреб подбородок. -- На кухню!
Салите хотела еще что-то сказать хозяину, но он не желал ее более слушать. Старуха, кряхтя, поднялась со скамьи и зашаркала к выходу, бубня под нос и качая головой.
Карисмус проводил ее недовольным взглядом и тяжело вздохнул, когда дверь затворилась. Он весь день возвращался мыслями к странному сну, но такого количества неприятностей в нем не усмотрел. И вот поздним вечером имел глупость обсудить его с этой полоумной. "Старый дурак, -- подумал Карисмус и покачал головой, -- всем известно, что плохие сны бывают либо от обжорства на ночь, либо от бесед и мыслей непотребных".
Он погрузил пальцы в бороду и вновь поскреб подбородок. "Неужели опять эти твари?" -- пришла неприятная мысль. Карисмус обожал свое ремесло, не любил он только побочные эффекты от применения магии. Виной такого несовершенства был неоконченный курс обучения в академии, но это дело прошлое, тут уже ничего не изменишь. А может, ко всему прочему, не хватало Карисмусу природных талантов. Салитэ, как водится, списывала все на проклятие: дескать, люди недобро смотрят из-за того, что приютил ее в своем доме, потому и не идут дела так гладко, как хотелось бы.
К косым взглядам маг давно привык. Чего еще ждать от темных людишек. До просвещенного Харанда, казалось бы рукой подать, но стоит лишь чуток удалиться от его границ, и куда что девалось. В каждом княжестве Рипена знатные люди не брезгуют приобретать "жидкие заклинания" и пользоваться ими, но обставляется это как привилегия. Вельможи выписывают из Харанда дипломированных магов и состязаются, у кого какие диковинки те сотворили, но чаще нанимают их для защиты от покушений. Конечно магия вовсю применяется в строительстве, но в целом картина не вдохновляющая: любая ворожба облагается податями и требует кипы разрешений, как что-то крайне опасное и предосудительное. Именно так в глубинке и полагают.
В Харанде дела обстоят лучше: приколдовывать по мелочи может каждый. Ребенка, у которого обнаружится магический дар, там непременно станут обучать. В Рипене же он, скорее всего, получит энное число тумаков от родителей, дабы одумался и не делал плохого. Невдомек простому люду, что магия -- это наука, и она должна служить для общего блага. Именно такие мысли прививали ученикам академий, в числе которых был когда-то и Карисмус.
Вернувшись в Рипен, он понял, что ограничения, которые налагают местные власти на применение магии, не позволят ему заниматься исследованиями. Единственным выходом оказалось перебраться на один из островов в Блавенском заливе, где люди по сей день живут словно в прошлом, оторванные от материка, его культуры, а главное, от неусыпного надзора со стороны властей, что более чем устраивало Карисмуса.
Маг быстрым шагом направился к зеркалу, на ходу бормоча заклинание. Образовавшееся в воздухе матовое облачко задрожало, сплюснулось в двояковыпуклую линзу и обрело прозрачность. Карисмус подвесил перед зеркалом пульсар, чтобы разогнать тьму, и принялся копаться в бороде. При сильном увеличении стали видны обосновавшиеся в ней полчища мелких паразитов. Какая ветвь заклинания грешила этим побочным эффектом, маг пока не выяснил.
"Еще одна задержка на пути к успеху", -- поморщившись, подумал Карисмус. Верил ли он в успех? А имеет ли смысл биться над чем-то, не имея хотя бы надежды? Но она -- последнее, что остается, фиговый листок, прикрывающий срамное место, иллюзия защищенности. Лучше иметь веру, в богов ли, в успех -- не важно. Надежда -- это истончившаяся вера, усохшая до полупрозрачного листка, до полусгнившей ветоши, до полу, полу... лишь половина, а при трезвом взгляде на вещи и того не будет. Быть может, поэтому иногда так хочется приложиться к бутылке, а потом повторить еще и еще...
Карисмус не верил в успех, уже не верил, но все равно упорно продвигался к поставленной цели. Главным для него стал ПУТЬ, мытарства, которые оборвутся однажды вместе с его жизнью, но перед тем как уйти, он с полным правом скажет: "Я сделал все, что мог".
В последнее время Карисмус работал над заклинанием омоложения. Такими секретами маги друг с другом не делятся, каждый самостоятельно изобретает способы продлить жизнь. Карисмус бился над заклинанием уже не первый год, но мало чего достиг. Не то чтобы он стремился к вечной жизни, просто боялся умереть, так и не завершив дела, ради которого стал изгнанником. Бесконечный путь без надежды достигнуть цели -- какое изысканное самоистязание, не правда ли?
Карисмус, как человек слова, не мог отступиться, хоть порой его одолевали мысли о невозможности выполнить клятву и накатывали отчаяние и ненависть к себе за немощность и за то, что случилось много лет назад. Тогда желание все бросить становилось всеобъемлющим и голос рассудка, утомленного бесплодными поисками, властно требовал признать бессмысленность попыток что-то исправить.
Карисмус вышел из кабинета, по обыкновению запер дверь и спустился в лабораторию. Там вроде бы еще оставалось немного средства от паразитов. Не хотелось затевать его приготовление на ночь глядя, но ведь заснуть с этим кожным зудом не получится.
Убежать в сон какое это блаженство, особенно если посчастливится и не нагрянут кошмары. Днем в голове, как в котле, бурлят мысли и не дают покоя. Где же ошибка? Почему никак не выходит то, что в задумке выглядело таким логичным и завершенным? Проверить, перепроверить, изменить исходный посыл, перекроить матрицу. Замкнутый круг, плен, из которого никак не вырваться.
Эксперименты по омоложению, к разочарованию мага, должного эффекта не давали, зато обладали массой побочных действий, наподобие появления в бороде паразитов. Подопытные же ярамсы либо исчезали сразу, либо начинали молодеть безостановочно до перехода в зародышевое состояние. Нетрудно догадаться, что в обоих случаях они погибали.
В клетке остался один зверек -- молодая самка. Она сидела на задних лапках и приводила в порядок рыжую шерстку. Ярамсы -- аккуратные существа. Самка время от времени посверкивала глазками-бусинками, бросая нервные взгляды на седобородого человека, забравшего куда-то всех ее сородичей. А ведь как весело было вначале, когда в клетке вместе с ней сидели пять самцов. Конечно, хватало и других самок, но она считала себя самой привлекательной. Самцы были того же мнения. Она никак не могла выбрать, кому из них отдать предпочтение, и теперь осталась в полном одиночестве и не солоно хлебавши.
Ярамса смешно подергала мордочкой с пучком черных усов, еще раз оглянулась по сторонам в поисках того, кто мог бы оценить ее блестящий мех и великолепные пушистые штанишки на задних кривых и коротких лапках, но в клетке никого кроме нее не было. Она тихонько пискнула, призывая самца, но ответа не последовало. Ярамса долго сидела, навострив розовые круглые ушки, в надежде, что кто-то откликнется на ее зов, ведь она созрела для того, чтобы завести потомство. Коротко вздохнув, самка прошествовала в угол, зарылась в сено и уснула.
Карисмус отыскал на полке средство от паразитов, нанес его в кожу и собрался было подняться наверх, но внезапно передумал. Открыв потайную дверь, он вошел в небольшое помещение. Привычно щелкнул пальцами, создавая пульсар, и тот взмыл под потолок, наполнив помещение холодным светом. Карисмус опустился на грубо сколоченный табурет, стоявший перед каталкой, на которой покоился металлический ящик. Отсвет магического огня пробежал по крышке, чуть тронутой ржавчиной. Старик ссутулился, упер локти в колени, переплел пальцы и, уткнувшись в них подбородком, устало закрыл глаза.
-- Прости, что давно не заходил, не навещал тебя, -- прошептал он и открыл ящик. Проплыв по воздуху, крышка с тихим бряцанием встала на ребро у стены.
-- Ты ничуть не изменился, Рансур, только волосы отросли и ногти. Мы это поправим. Никак не могу понять -- идет тебя борода или нет. Пожалуй, без нее будет лучше. Сколько же я у тебя не был? Прости старика. То месяцами не появляюсь, а то вдруг прихожу среди ночи. Не спится мне.
Карисмус тяжело поднялся с табурета, подошел к столу у стены, заваленному свитками, и отыскал ножницы.
-- Ты уж не обессудь, цирюльник из меня плохой, -- вздохнул он и принялся отрезать космы Рансура. Молодой человек не подавал признаков жизни, но трупное разложение так и не коснулось его. Тело вот уже сорок семь лет не менялось.
Карисмус пригладил встопорщившиеся вихры друга, собрав отрезанные пряди, сжал их в кулаке. Когда-то и его волосы были такими же черными, как южная ночь. Они с Рансуром удивительно походили друг на друга, точно братья, только у Карисмуса глаза были цвета густого травяного отвара, как у многих в западном Рипене, друг же был родом из восточного. Это теперь к семидесяти годам глаза мага стали блеклыми, словно выцвели.
Карисмус вгляделся в лицо молодого человека, веки которого были плотно сомкнуты. Неужели он забыл, какого цвета глаза у Рансура? Маг удержался от попытки приподнять веко, тем более что сделать это все равно бы не удалось. Рансур казался выточенным из мрамора и был точно также бледен и холоден. "Нет, не забыл -- серые, -- встрепенулся Карисмус, -- серые у тебя глаза, дружище".
Он бережно остриг ногти, каждый падал на каменный пол с таким звуком, точно был иссохшей оболочкой стручка. Затем Карисмус поработал брадобреем. Наконец он провел пальцами по лбу, векам, щекам и подбородку Рансура, словно стараясь запомнить контуры, запечатлеть в памяти рельеф. На самом деле маг пытался уловить малейшие изменения в состоянии своего подопечного, обнаружить хотя бы намек на течение жизни внутри похожего на статую человека.
-- Мы попробуем снова, я сделал необходимые поправки, это должно сработать, -- сказал старик. -- Ты, дружище, только не отчаивайся. Видят боги, я не отступлюсь, пока не найду способ вернуть тебя. Или пока не умру.
ОСТРОВИТЯНКА
Патрина некоторое время прислушивалась к шорохам и ворчанию, доносившимся из кабинета отца, потом явственно различила, как он вышел и запер дверь. "Либо отправился в спальню, либо в лабораторию", -- подумала девушка.
Спать не хотелось. Патрина откинулась на подушки, тяжело вздохнула и сомкнула веки. Она долго лежала, но сон все не шел, зато к ней наведался кое-кто другой. В окошко тихо поскреблись. Девушка легко спрыгнула с постели и на цыпочках подкралась к тускло светящемуся прямоугольнику окна. Ночь выдалась темная: небо затянула пелена низких туч.
-- Патрина, -- тихо позвали с улицы, -- Патрина.
Она прижала руки к груди, словно желая замедлить удары сердца. Темнота скроет пылающие щеки, главное, чтобы голос не дрожал. Патрина не бросилась к окну сразу, заставила Бронтуса томиться в ожидании. Хороша бы она была, задешево себя предлагая. Наконец, посчитав, что ухажер ждал достаточно долго, она отворила створку.
-- О, Патрина, я боялся, что ты крепко спишь и не слышишь, как я зову тебя.
-- Кто здесь? -- притворно зевая, спросила девушка.
-- Неужели ты не узнала меня? Или под твое окошко ходит по ночам еще кто-то?!
Отчаяние, прозвучавшее в голосе молодого человека, сладким бальзамом пролилось на сердце Патрины.
-- Ах, это ты, Бронтус, -- протянула она. -- Который час? Я уже спала и видела прекрасный сон.
-- Что же тебе снилось, радость моя? -- спросил молодой человек. Он улучил момент и завладел ее рукой.
-- Уже и не помню, -- вздохнула Патрина, ощущая, как его жаркие губы касаются ладони. Поцелуй за поцелуем Бронтус перемещался выше. Сердце девушки трепетало, голова кружилась.
-- Патрина, любимая, -- зашептал он, -- впусти меня. Ночь сегодня холодная, я согрею тебя своими поцелуями.
Девушка очнулась от сладкого дурмана и отняла у Бронтуса руку.
-- Еще чего удумал!
-- Патрина, сколько же ты будешь мучить меня?!
-- Вот как?! -- громким шепотом произнесла она. -- Разве я невеста тебе, чтобы делить с тобой ложе?! Уходи, Бронтус!
-- Нет, Патрина, не гони меня! Ты ведь еще не вошла в возраст невесты, как же я могу к тебе посвататься?!
-- Что ж ты ходишь ко мне под окно, раз я так мала?!
-- Ты самая красивая девушка в нашем селении, да что там в селении -- на всем Тарнисе. Таких блестящих черных волос нет ни у одной, как и таких золотистых глаз. Я ни есть, ни спать не могу, все о тебе думаю. И однажды ты станешь моей женой! -- С этими словами молодой человек запрыгнул на подоконник и припал к губам девушки. Тут бы Патрина и сдалась, но в эту минуту дверь ее комнаты распахнулась и озорница, вздрогнув, отскочила от Бронтуса.
Карисмус, подбежав к окну, оттолкнул дочь и высунулся наружу. Бронтус никогда в жизни так быстро не бегал, но завернуть за угол дома все-таки не успел. Маг вскинул руку и гневно произнес:
-- Исмырк иракх!
Проклятие темным облачком ударило юношу между лопаток. Бронтус в один момент съежился, покрылся крупными пупырышками и запрыгал среди травы, оставляя на стеблях нити слизи.
Патрину на секунду пронзила острая боль, но тут же отпустила. Она стерла со лба испарину и, моментально позабыв о приступе, топнула ногой и рарыдалась от обиды на отца.
-- Негодница! -- возмутился Карисмус.
-- Я поклоняюсь Литу, а он проповедует любовь! -- возразила Патрина, размазывая по щекам слезы.
-- Не нужно понимать любовь в таком узком смысле! Это больше, чем плотские удовольствия! -- прервал ее отец.
Когда Карисмус устал читать нравоучения и вышел из комнаты, Патрина в сердцах расшвыряла подушки и, насупившись, плюхнулась на кровать.
-- Нет мне жизни в этом доме! -- гневно зашептала она. -- Отец постоянно воспитывает, не желает замечать, что я уже выросла. Салитэ тоже ходит за мной как за малышкой. Что они там себе думают?! Учиться магии -- нельзя, уехать на соседний остров -- нельзя, даже в школу при храме не отдал. Ничего нельзя! Так и будет держать меня при себе, пока я не завяну?!
Грамоте и счету Карисмус обучил дочь сам. Вот только интересных для ребенка книг у него не было, потому и учеба шла со скрипом. Но это давало ему возможность утверждать, что дочь к наукам не способна. С некоторых пор у Патрины возникло подозрение, что и замуж отец ее не отдаст.
-- Никто не любит, не понимает! -- Патрина сжала кулаки. -- Нет, говорить так о Салите несправедливо, и Бронтус меня обожает.
Патрина вздохнула, вспомнив сладкий, так грубо прерванный, поцелуй.
Книги у отца, конечно скучные, но кое-что она из них все-таки почерпнула: "Оборотить человека зверем, гадом или птицей можно лишь на сутки. Трансформация на больший срок требует... требует...". Пропись Патрина не помнила. Названия ингредиентов в ней были такие заковыристые, а держать в голове еще и вес каждого из них -- совершенно невозможно. Да и зачем? К ступкам, колбам и ретортам отец ее и близко не подпускал. Патрина поднялась, собрала раскиданные подушки и вновь подошла к окну.
-- Где же ты, склизкий мой квакус? -- тихо произнесла она в темноту, подперла щеку кулачком и уж было собралась загрустить о любимом, как вдруг подумала: "Всего-то сутки надо подождать".
На следующий день Патрина была тише воды, ниже травы. Ей вовсе не хотелось, чтобы отец заподозрил неладное, ведь ночью она вознамерилась кое-куда прогуляться. Прежде отец устанавливал защитный контур только при нашествиях полевых грызунов, хищников, слава Литу, на острове не водилось. Теперь же непременно наколдует, чтобы отвадить поклонников.
Патрина положила за щеку скатанный в шарик хлебный мякиш и случайно прикусила язык, более занятая своими размышлениями, нежели обедом. Карисмус просматривал какие-то записи и поглощал похлебку. Не раз Патрине хотелось подкинуть ему в миску что-нибудь несъедобное. Но заметит ли? Конечно же она любила отца, но рядом с ним чувствовала себя предметом обстановки, и более всего -- во время трапезы.
"Главное, чтобы он установил одностороннюю защиту" -- подумала Патрина. Во вне такой контур беспрепятственно пропускает, а уж она наберется терпения и подождет за амбаром, пока отец не снимет его поутру. Патрина знала, что маг не станет тратить силы впустую, плетя изощренное заклинание там, где можно ограничиться простым. Целый день она усыпляла бдительность отца примерным поведением и беспрекословным послушанием.
Ночь выдалась ясная. Патрина дождалась, пока в доме затихли все звуки, отворила окошко и потихоньку выбралась наружу. Покрытая росой трава обожгла холодом босые ноги. Девушка на цыпочках прокралась к амбару, прислонилась к бревенчатой стене и осмотрелась. Все спокойно. Перебираясь через ограду, Патрина почувствовала острую боль. "Контур", -- поняла она.
Возможно, ей не хватало образования, но в прозорливости ума и наблюдательности девушке нельзя было отказать. Любая магическая эманация вызывала у нее боль, что гнездилась где-то в животе, накатывала внезапно и быстро отпускала. Сколько Патрина себя помнила, эта боль всегда была с ней. Будучи маленькой, она очень пугалась и плакала, а после шести лет стала воспринимать то, что с ней происходит, как должное. Кроме того, эта особенность делала ее непохожей на других детей.
Девушка спустилась с холма, на плоской вершине которого стоял их дом, обошла стороной село и углубилась в лес. Дыхание моря сопровождало ее повсюду. В ясную погоду с самой высокой точки Тарниса можно было увидеть его собратьев: Кинбаис, Аутаки, Пукапуа и Мотесорти. Они казались такими близкими и одновременно недосягаемыми. Для Патрины. Дочь мага никогда не покидала родных мест, хоть много об этом мечтала.
Между островами сновали суденышки -- целые рыбацкие флотилии, -- а иногда и шлюпы с торговых кораблей. Даже когда море волновалось, в водах живописных заливов и лагун это почти не ощущалось. Суда большого водоизмещения приставали в основном к Аутаки и Кинбаису -- крупным и находившимся ближе к материку островам, -- опасаясь заходить на отмели внутренней части архипелага. Из-за этого малыш Тарнис, окруженный хороводом братьев, был обделен вниманием заезжих торговцев. За подарками и прочими необходимыми вещами Карисмус ездил на Аутаки, но никогда не брал с собой дочь.
Патрине иной раз хотелось превратиться в птицу, чтобы увидеть хоть что-нибудь непохожее на Тарнис. О том, чтобы сесть в лодку и добраться хотя бы до соседнего острова, не стоило и думать. Это было строжайше запрещено. И девушка не сомневалась, что отец моментально узнал бы, занеси она только ногу над бортом какой-нибудь рыбацкой скорлупки. Каким образом он следил, где находится дочь, оставалось только гадать, но удивляться тут было нечему. Он ведь маг.
Местных жителей рассказывали, что острова мало отличаются друг от друга. Материк -- вот, где стоило побывать, съездить в Блавну -- большой портовый город, -- сходить на ярмарку, увидеть новые лица, посмотреть спектакль или цирковое представление. Все ее сверстники уже ездили на материк. Все, кроме нее.
Бронтус как-то раз побывал в Блавне на выступлении известного менестреля и привез открытку с автографом. Потом всем рассказывал, какие беспорядки учинили в городе поклонники. Патрине он даже разрешил подержать эту карточку с изображением такого красивца, что дух захватывало. Бронтус даже исполнил несколько песен из его репертуара. Патрина слушала и втайне представляла, что перед ней тот менестрель.
Девушка провела ладошкой по стволу приметной кривой сосны и нащупала там вырезанное Бронтусом сердце с их именами. Здесь он впервые поцеловал ее. Должно быть, песни о любви настолько вскружили Патрине голову, что она пошла навстречу пылкому чувству молодого человека, хоть знала, что у него есть другая.
Квакуса-Бронтуса она отыскала в пещере у ручья, где они время от времени встречались. Нет-нет, ничего лишнего Патрина ему не позволяла. Квакус притаился у входа и выглядел окаменевшим и ужасно бледным в лунном свете. Покрытое густой слизью тело поблескивало. Патрина спряталась за стволом ближайшего дерева.
-- Бронтус, -- шепотом позвала она, опасаясь при этом, что склизкая тварь прыгнет к ней. Все-таки квакус не самое приятное существо, тем более такой громадный.
-- Бронтус, -- громче позвала Патрина. Никакой реакции. Упитанный светлячок пролетел мимо, едва не задев ее макушку, и направился в сторону пещеры. Квакус чуть повел глазами, следя за его движением. Когда светлячок оказался в пределах досягаемости, из пасти твари выскочил длиннющий липкий язык и добыча попалась.
-- Ух! -- Патрина передернула плечами и скривилась, и тут она вспомнила, что читала о квакусах. Эти твари глухи и реагируют только на движение. Если она выйдет из укрытия, то... А вдруг он ее языком?
Пока девушка размышляла, что ей делать, квакуса вырвало. Патрина, и без того сомневавшаяся в успехе, теперь вовсе пала духом. Наконец она решилась и вышла из-за дерева, держась на всякий случай подальше от квакуса. Из того, что ей доводилось читать о подобного рода трансформациях, помнилось мало. "Сознание становится раздвоенным, преобладает то человеческая, то животная часть", -- всплыли перед мысленным взором строки.
"Ох, мне бы только подгадать, когда квакус ощутит себя человеком, а не тварью, -- подумала Патрина и подошла ближе. -- Жаль, что представление с произнесением заклинания отпадает, не услышит же ничего".
Квакус посмотрел на нее влажными глазами, полными тоски и чуть подался навстречу.
-- Бронтус, -- прошептала девушка, проделала несколько, заранее отрепетированных пасов и, собравшись с духом, чмокнула тварь в лоб. Соприкосновение губ с холодной, покрытой слизью кожей, вызвало приступ тошноты, но Патрина сдержала рвотный позыв. Она отстранилась, жестом показала, что Бронтус должен оставаться на месте, а сама спустилась к ручью, где отплевалась, умылась и прополоскала рот.
-- Кошмар, -- пробормотала она, -- больше ни за что не стану этого делать. Поцелуй истинной любви! Какой болван это придумал?! Одна радость -- Бронтус будет любить меня еще сильнее в благодарность за "спасение" от проклятия. А эти противные сплетницы из села поверят, что я маг и не посмеют говорить, что мой любимый никак не может выбрать между мной и Нисой.
Патрина вернулась к пещере, собрав по дороге немного хвороста. Она разожгла костер, повернувшись к квакусу спиной, чтобы не увидел, от чего загорелся огонь. Играть роль мага следовало по всем правилам, а эта братия огнетворками не пользуется. Наконец хворост весело затрещал, а за спиной раздался легкий хлопок -- суточное действие заклятия истекло.
Патрина обернулась и тут же зажмурилась. Бронтус восседал на камне абсолютно голый. Некоторое время он тупо пялился в пространство, приходя в себя. Сообразив, что оказался в неудобном положении -- девушка-то была одета, -- молодой человек спрятался за камень.
-- Патрина, сердце мое, -- наконец произнес он, -- я обязан тебе своим спасением. Ты не представляешь, как это было ужасно, а эти насекомые... Бр-р-р!.. Сначала они кажутся такими аппетитными, а потом вдруг осознаешь, что... Сколько раз меня вывернуло и не сосчитать, -- махнул он рукой.
Патрина, тем временем, вышла из круга света и, спрятавшись за кустом, сняла нижнюю юбку. Прикрыв ладонью глаза, она подошла к Бронтусу.
-- Вот, оденься, -- сказала девушка, кинув ему юбку.
-- Патрина, единственная любовь моя, -- с чувством произнес Бронтус, облачаясь в нелепый для мужчины наряд, -- не знаю, решился бы я сам подойти и подарить поцелуй такому жуткому существу, чтобы исцелить его.
Патрина с удовольствием отметила появление слова "единственная".
-- Теперь я твой раб навеки. Позволь поблагодарить тебя, -- сказал он и, чтобы не упускать возможность, предоставленную стечением обстоятельств, страстно поцеловал девушку, попутно стараясь освободить ее от избытка одежды.
Ничего удивительного в этой поспешности не было: у квакусов как раз проходил очередной сезон брачных игр и активного спаривания. А самку подходящего размера Бронтусу было бы на целой планете не сыскать, разве что рассердившийся маг оттянулся бы на какой-нибудь девице.
Квакусы вообще плодились безостановочно, обеспечивая пропитанием птиц и не только их. Заезжал как-то на Тарнис один торговец и просил наловить ему несколько тысяч скользких тварей. Он, скорее всего, пошутил, когда на вопрос островитян, зачем ему понадобились квакусы, ответил: "К столу некоторых гурманов". "До какой же степени надо изголодаться, -- изумились местные жители, -- чтобы есть такую мерзость!" И всякого нищего с тех пор презрительно именовали гурманом. А вот молодежь, благодаря стараниям жреца Лита, была куда более образована, во всяком случае, читать, писать и красиво изъясняться он их выучил. После чего учредил ежегодный праздник нежных посланий.
Бронтус оказался таким настойчивым в достижении своей цели и настолько торопливым, что не на шутку перепугал Патрину. Она забилась, закричала и, вырвавшись из его цепких объятий, дрожащим от волнения голосом заявила:
-- Бронтус, если ты немедленно не прекратишь это... это... -- Она просто не знала, какое слово более всего подходит для определения его поведения. -- Я снова превращу тебя в квакуса и на этот раз навсегда! -- пригрозила девушка.
Парень тут же остыл и призадумался. Воспоминания о прошедших сутках были очень свежи, поэтому Бронтус поостерегся проверять, сможет ли Патрина исполнить угрозу. Во всяком случае, ее отец уж точно сумеет упаковать его в склизкую шкуру.
Патрина не стала дожидаться, пока на Бронтуса нахлынет новый приступ "благодарности", развернулась и побежала к дому. Не так она себе представляла его романтическое "спасение". Ее бы устроили пылкие коленопреклоненные признания, воспевание ее красоты и магической силы, букетики полевых цветов на подоконнике по утрам, корзиночки с фруктами у порога, бусы из ракушек и нежные поцелуи в зарослях страстоцвета. Она чувствовала себя обманутой и обиженной.
Так, за размышлениями о несправедливом устройстве мира девушка добралась до дома. Патрина совершенно позабыла о защитном контуре. Боль скрутила ее неожиданно, тело ослабело и мешком рухнуло с ограды. Патрина замерла, ожидая появления отца, но кругом было тихо. Недоумевая, как получилось, что ее появление никого не потревожило, она прокралась к дому и влезла через окно в комнату.
После ясной лунной ночи дом казался местом, где собралась воедино вся темнота мира. Наощупь она добралась до кровати, с ужасом представляя, что сейчас вспыхнет пульсар, и отец полночи будет читать ей нотации. Обошлось.
Утром Салитэ пришла будить свою ненаглядную девочку и звать к завтраку. Патрина никак не могла проснуться, что было неудивительно после ночной прогулки. Прислужница покачала головой, посмотрев на разбросанную одежду и начала наводить порядок. Юбка Патрины оказалась влажной от росы и усеянной репьями, а нижняя -- вообще отсутствовала. Салитэ прикрыла ладонью рот и покачала головой. Она не одобряла поведение Патрины, по ее мнению, слишком юной, чтобы встречаться с парнями, но доносить на нее не собиралась.