Соколов Владимир Дмитриевич -- составитель : другие произведения.

Диккенс. Большие ожидания (главы 1-40)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

О романе
Это биографический роман, история деревенского мальчика Пипа, которому случай помог стать богатым джентльменом, и тот же случай вновь низверг его во мрак бедности и неизвестности. Это также любовный роман о деревенском мальчике Пипе, влюбившемся в девочку-леди без сердца, которой он упорно и безнадежно добивался и так не добился ни при каких превратностях судьбы.

Роман выпускался в 1861 отдельными порциями, как и большинство других романов писателя, что определило его структуру как отдельных достаточно внутренне законченных новелл, и имел, как и большинство других романов писателя, прочный читательский успех и полное одобрение критиков. Также отмечался его полуавтобиографический характер: в частности, детские годы героя очень напоминают бедное и полное унижений детство самого писателя.

Эта высокая репутация романа устоялась до сих пор. Мысль Д. Сантаяны о творчестве писателя вообще вполне применима и к данному роману: "Возможно, строго говоря, Диккенс не имеет никаких идей о чем бы то ни было; то что у него есть, так это сочувственное участие в повседневной человеческой жизни. И то, какими он видел общественные институты, заставляло ненавидеть их как бессмысленные монументы подловатости, самодовольна, источники угнетения и насилия".

Влияние магического фонаря на структуру романа

Один из современных исследователей (Г. Смит, "Грезы о кино", 2003) отмечает "кинематографичность зрения" писателя. В 19 столетии в Англии масса бродячих артистов путешествовала по стране с так называемым "магическим фонарем" -- предшественником слайд-шоу -- и развлекала публику "живыми" картинками, часто с любопытными и изобретательными спецэффектами. Диккенс как мальчишка до самой смерти любил эти представления и мог часами не отрываясь их смотреть.

При этом многие иллюстрации к его романам, создававшиеся при непосредственном участии писателя, напоминают как раз "кадры" из "магического фонаря". По крайней мере, городская жизнь темного, запутанного в многочисленных лабиринтах Лондона или пасмурного городка детства Пипа многим современникам писателя напоминала калейдоскопическую смену сцен в "магическом фонаре".

Это делает романы писателя благодатным материалом для иллюстраторов (удивительно похожих у разных художников, настолько выпукло и графически создает свои образы писатель), кинематографистов, создателей компьютерных анимаций. Не удивительно, что "Большие надежды" обросли громадным хвостом экранизацией вплоть до нашего времени и начиная с первой немой, ставшей классической экранизацией 1917 Д. Пикфорда.

Многие сцены из этого фильма стали хрестоматийными.

Кстати, экранизации Диккенса наглядно показывают, что кинематографический язык невозможен без литературной основы. Даже в немом кино. Нужны детали, зацепки, чтобы у артиста или режиссера заработал механизм моделирования сцен. Нужна та печка, от которой можно плясать.

Например, эпизоды романа, где над Пипом, ставшим джентльменом, и окруженным подобострастием и лестью "элиты" маленького городка, издевается мальчишка Трэбба, ученик портного, дали богатую пищу авторам одной из немых экранизацией. "Мальчишка Трэбба выскочил на нас из какой-то засады. С его плеча небрежно свисал, наподобие моей шинели, синий мешок и он, гордо выступая, двигался мне навстречу в сопровождении целой оравы восхищенных приятелей, которым время от времени заявлял, величественно помахивая рукой: 'Я вас не знаю!' Подойдя ближе, он подтянул кверху воротничок сорочки, подкрутил вихор, упер руку в бок и жеманно прошествовал мимо меня, вихляя локтями и задом и сквозь зубы цедя по адресу своей свиты: 'Я вас не знаю, не знаю; честное слово, первый раз вижу'". Эти комические эпизоды авторы не только забавно и с выдумкой перенесли на экран, но и обогатили их массой деталей собственной выдумки.

Писатель и вкусы викторианской публики

Роман Диккенса по сути -- очень жестокий и беспощадный. Пип в своем желании стать джентльменом терпит полный крах: моральный и житейский. Однако, скованный условностями викторианской морали (здесь и читательские ожидания happe end'а, и советы друзей, в частности, писателя Бульвер Литтона, да, наверное и собственное содрогание перед логической развязкой), писатель приделывает своему детищу пусть не счастливый, но вполне умиротворенный конец: хотя Пип и потерял все свои деньги, но скромное достойное место в жизни сохранил, хотя свадьбой его любовная эпопея и не закончилась, но свет какой-то надежды в финале остается.

Но если викторианского читателя подобный квазисчастливый конец удовлетворял, то наши современники, отметившиеся на интернет-форуме литературных страниц, единодушно его отвергают. Напротив, создатели одной из последних экранизаций (телефильм бостонского телевидения 1999 из серии "Театр шедевров"), нагромоздив жестокостей с вывороченными внутренностями и смакованием зловония большого города (были использованы эпизоды знаменитого лондонского наводнения 1857 года -- как раз незадолго до написания романа, затопившее город фекалиями) успокоили зрителя сюсюкающим завершением: Пип спасает спонсировавшего его джентльменство каторжника, они, сохранив все деньги, вместе живут, а его жестокая Эстелла (кстати, дочь этого каторжника, правда, в романе так и не узнавшая об этом), осчастливила героя своей любовью.

Да. Жестокость, секс и насилие -- это еще не реализм, и как показывает современное искусство, они вполне уживаются с тем, что советская критика называла "лакировкой действительности".

Владимир Соколов

Диккенс. Большие надежды

Chapter I/ГЛАВА I

English Русский
My father's family name being Pirrip, and my Christian name Philip, my infant tongue could make of both names nothing longer or more explicit than Pip. So, I called myself Pip, and came to be called Pip. Фамилия моего отца была Пиррип, мне дали при крещении имя Филип, а так как из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного, чем Пип, то я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так называть.
I give Pirrip as my father's family name, on the authority of his tombstone and my sister,-Mrs. Joe Gargery, who married the blacksmith. As I never saw my father or my mother, and never saw any likeness of either of them (for their days were long before the days of photographs), my first fancies regarding what they were like were unreasonably derived from their tombstones. The shape of the letters on my father's, gave me an odd idea that he was a square, stout, dark man, with curly black hair. From the character and turn of the inscription, "Also Georgiana Wife of the Above," I drew a childish conclusion that my mother was freckled and sickly. To five little stone lozenges, each about a foot and a half long, which were arranged in a neat row beside their grave, and were sacred to the memory of five little brothers of mine,-who gave up trying to get a living, exceedingly early in that universal struggle,-I am indebted for a belief I religiously entertained that they had all been born on their backs with their hands in their trousers-pockets, and had never taken them out in this state of existence. О том, что отец мой носил фамилию Пиррип, мне достоверно известно из надписи на его могильной плите, а также со слов моей сестры миссис Джо Гарджери, которая вышла замуж за кузнеца. Оттого, что я никогда не видел ни отца, ни матери, ни каких-либо их портретов (о фотографии в те времена и не слыхивали), первое представление о родителях странным образом связалось у меня с их могильными плитами. По форме букв на могиле отца я почему-то решил, что он был плотный и широкоплечий, смуглый, с черными курчавыми волосами. Надпись "А также Джорджиана, супруга вышереченного" вызывала в моем детском воображении образ матери - хилой, веснушчатой женщины. Аккуратно расположенные в ряд возле их могилы пять узеньких каменных надгробий, каждое фута в полтора длиной, под которыми покоились пять моих маленьких братцев, рано отказавшихся от попыток уцелеть во всеобщей борьбе, породили во мне твердую уверенность, что все они появились на свет, лежа навзничь и спрятав руки в карманы штанишек, откуда и не вынимали их за все время своего пребывания на земле.
Ours was the marsh country, down by the river, within, as the river wound, twenty miles of the sea. My first most vivid and broad impression of the identity of things seems to me to have been gained on a memorable raw afternoon towards evening. At such a time I found out for certain that this bleak place overgrown with nettles was the churchyard; and that Philip Pirrip, late of this parish, and also Georgiana wife of the above, were dead and buried; and that Alexander, Bartholomew, Abraham, Tobias, and Roger, infant children of the aforesaid, were also dead and buried; and that the dark flat wilderness beyond the churchyard, intersected with dikes and mounds and gates, with scattered cattle feeding on it, was the marshes; and that the low leaden line beyond was the river; and that the distant savage lair from which the wind was rushing was the sea; and that the small bundle of shivers growing afraid of it all and beginning to cry, was Pip. Мы жили в болотистом крае близ большой реки, в двадцати милях от ее впадения в море. Вероятно, свое первое сознательное впечатление от окружающего меня широкого мира я получил в один памятный зимний день, уже под вечер. Именно тогда мне впервые стало ясно, что это унылое место, обнесенное оградой и густо заросшее крапивой, - кладбище; что Филип Пиррип, житель сего прихода, а также Джорджиана, супруга вышереченного, умерли и похоронены; что малолетние сыновья их, младенцы Александер, Бартоломью, Абраам, Тобиас и Роджер, тоже умерли и похоронены; что плоская темная даль за оградой, вся изрезанная дамбами, плотинами и шлюзами, среди которых кое-где пасется скот, - это болота; что замыкающая их свинцовая полоска - река; далекое логово, где родится свирепый ветер, - море; а маленькое дрожащее существо, что затерялось среди всего этого и плачет от страха, - Пип.
"Hold your noise!" cried a terrible voice, as a man started up from among the graves at the side of the church porch. "Keep still, you little devil, or I'll cut your throat!" -- А ну, замолчи! - раздался грозный окрик, и среди могил, возле паперти, внезапно вырос человек. - Не ори, чертенок, не то я тебе горло перережу!
A fearful man, all in coarse gray, with a great iron on his leg. A man with no hat, and with broken shoes, and with an old rag tied round his head. A man who had been soaked in water, and smothered in mud, and lamed by stones, and cut by flints, and stung by nettles, and torn by briars; who limped, and shivered, and glared, and growled; and whose teeth chattered in his head as he seized me by the chin. Страшный человек в грубой серой одежде, с тяжелой цепью на ноге! Человек без шапки, в разбитых башмаках, голова обвязана какой-то тряпкой. Человек, который, как видно, мок в воде и полз по грязи, сбивал и ранил себе ноги о камни, которого жгла крапива и рвал терновник! Он хромал и трясся, таращил глаза и хрипел и вдруг, громко стуча зубами, схватил меня за подбородок.
"Oh! Don't cut my throat, sir," I pleaded in terror. "Pray don't do it, sir." -- Ой, не режьте меня, сэр! - в ужасе взмолился я. - Пожалуйста, сэр, не надо!
"Tell us your name!" said the man. "Quick!" -- Как тебя звать? - спросил человек. - Ну, живо!
"Pip, sir." -- Пип, сэр.
"Once more," said the man, staring at me. "Give it mouth!" -- Как, как? - переспросил человек, сверля меня глазами. - Повтори.
"Pip. Pip, sir." -- Пип. Пип, сэр.
"Show us where you live," said the man. "Pint out the place!" -- Где ты живешь? - спросил человек. - Покажи!
I pointed to where our village lay, on the flat in-shore among the alder-trees and pollards, a mile or more from the church. Я указал пальцем туда, где на плоской прибрежной низине, в доброй миле от церкви, приютилась среди ольхи и ветел наша деревня.
The man, after looking at me for a moment, turned me upside down, and emptied my pockets. There was nothing in them but a piece of bread. When the church came to itself,-for he was so sudden and strong that he made it go head over heels before me, and I saw the steeple under my feet,-when the church came to itself, I say, I was seated on a high tombstone, trembling while he ate the bread ravenously. Посмотрев на меня с минуту, человек перевернул меня вниз головой и вытряс мои карманы. В них ничего не было, кроме куска хлеба. Когда церковь стала на место, - а он был до того ловкий и сильный, что разом опрокинул ее вверх тормашками, так что колокольня очутилась у меня под ногами, - так вот, когда церковь стала на место, оказалось, что я сижу на высоком могильном камне, а он пожирает мой хлеб.
"You young dog," said the man, licking his lips, "what fat cheeks you ha' got." -- Ух ты, щенок, - сказал человек, облизываясь. - Надо же, какие толстые щеки!
I believe they were fat, though I was at that time undersized for my years, and not strong. Возможно, что они и правда были толстые, хотя я в ту пору был невелик для своих лет и не отличался крепким сложением.
"Darn me if I couldn't eat em," said the man, with a threatening shake of his head, "and if I han't half a mind to't!" -- Так бы вот и съел их, - сказал человек и яростно мотнул головой, - а может, черт подери, я и взаправду их съем.
I earnestly expressed my hope that he wouldn't, and held tighter to the tombstone on which he had put me; partly, to keep myself upon it; partly, to keep myself from crying. Я очень серьезно его попросил не делать этого и крепче ухватился за могильный камень, на который он меня посадил, - отчасти для того, чтобы не свалиться, отчасти для того, чтобы сдержать слезы.
"Now lookee here!" said the man. "Where's your mother?" -- Слышь ты, - сказал человек. - Где твоя мать?
"There, sir!" said I. -- Здесь, сэр, - сказал я.
He started, made a short run, and stopped and looked over his shoulder. Он вздрогнул и кинулся было бежать, потом, остановившись, оглянулся через плечо.
"There, sir!" I timidly explained. "Also Georgiana. That's my mother." -- Вот здесь, сэр, - робко пояснил я. - "Также Джорджиана". Это моя мать.
"Oh!" said he, coming back. "And is that your father alonger your mother?" -- А-а, - сказал он, возвращаясь. - А это, рядом с матерью, твой отец?
"Yes, sir," said I; "him too; late of this parish." -- Да, сэр, - сказал я. - Он тоже здесь: "Житель сего прихода".
"Ha!" he muttered then, considering. "Who d'ye live with,-supposin' you're kindly let to live, which I han't made up my mind about?" -- Так, - протянул он и помолчал. - С кем же ты живешь, или, вернее сказать, с кем жил, потому что я не решил еще, оставить тебя в живых или нет.
"My sister, sir,-Mrs. Joe Gargery,-wife of Joe Gargery, the blacksmith, sir." -- С сестрой, сэр. Миссис Джо Гарджери. Она жена кузнеца, сэр.
"Blacksmith, eh?" said he. And looked down at his leg. -- Кузнеца, говоришь? - переспросил он. И посмотрел на свою ногу.
After darkly looking at his leg and me several times, he came closer to my tombstone, took me by both arms, and tilted me back as far as he could hold me; so that his eyes looked most powerfully down into mine, and mine looked most helplessly up into his. Он несколько раз переводил хмурый взгляд со своей ноги на меня и обратно, потом подошел ко мне вплотную, взял за плечи и запрокинул назад сколько мог дальше, так что его глаза испытующе глядели на меня сверху вниз, а мои растерянно глядели на него снизу вверх.
"Now lookee here," he said, "the question being whether you're to be let to live. You know what a file is?" -- Теперь слушай меня, - сказал он, - и помни, что я еще не решил, оставить тебя в живых или нет. Что такое подпилок, ты знаешь?
"Yes, sir." -- Да, сэр.
"And you know what wittles is?" -- А что такое жратва, знаешь?
"Yes, sir." -- Да, сэр.
After each question he tilted me over a little more, so as to give me a greater sense of helplessness and danger. После каждого вопроса он легонько встряхивал меня, чтобы я лучше чувствовал грозящую мне опасность и полную свою беспомощность.
"You get me a file." He tilted me again. "And you get me wittles." He tilted me again. "You bring 'em both to me." He tilted me again. "Or I'll have your heart and liver out." He tilted me again. -- Ты мне достанешь подпилок. - Он тряхнул меня. - И достанешь жратвы. - Он снова тряхнул меня. - И принесешь все сюда. - Он снова тряхнул меня. - Не то я вырву у тебя сердце с печенкой. - Он снова тряхнул меня.
I was dreadfully frightened, and so giddy that I clung to him with both hands, and said, Я был до смерти перепуган, и голова у меня так кружилась, что я вцепился в него обеими руками и сказал:
"If you would kindly please to let me keep upright, sir, perhaps I shouldn't be sick, and perhaps I could attend more." -- Пожалуйста, сэр, не трясите меня, тогда меня, может, не будет тошнить и я лучше пойму.
He gave me a most tremendous dip and roll, so that the church jumped over its own weathercock. Then, he held me by the arms, in an upright position on the top of the stone, and went on in these fearful terms:- Он так запрокинул меня назад, что церковь перескочила через свою флюгарку. Потом выпрямил одним рывком и, все еще держа за плечи, заговорил страшнее прежнего:
"You bring me, to-morrow morning early, that file and them wittles. You bring the lot to me, at that old Battery over yonder. You do it, and you never dare to say a word or dare to make a sign concerning your having seen such a person as me, or any person sumever, and you shall be let to live. You fail, or you go from my words in any partickler, no matter how small it is, and your heart and your liver shall be tore out, roasted, and ate. Now, I ain't alone, as you may think I am. There's a young man hid with me, in comparison with which young man I am a Angel. That young man hears the words I speak. That young man has a secret way pecooliar to himself, of getting at a boy, and at his heart, and at his liver. It is in wain for a boy to attempt to hide himself from that young man. A boy may lock his door, may be warm in bed, may tuck himself up, may draw the clothes over his head, may think himself comfortable and safe, but that young man will softly creep and creep his way to him and tear him open. I am a keeping that young man from harming of you at the present moment, with great difficulty. I find it wery hard to hold that young man off of your inside. Now, what do you say?" -- Завтра чуть свет ты принесешь мне подпилок и жратвы. Вон туда, к старой батарее. Если принесешь, и никому ни слова не скажешь, и виду не подашь, что встретил меня или кого другого, тогда, так и быть, живи. А не принесешь или отступишь от моих слов хоть вот на столько, тогда вырвут у тебя сердце с печенкой, зажарят и съедят. И ты не думай, что мне некому помочь. У меня тут спрятан один приятель, так я по сравнению с ним просто ангел. Этот мой приятель слышит все, что я тебе говорю. У этого моего приятеля свой секрет есть, как добраться до мальчишки, и до сердца его, и до печенки. Мальчишке от него не спрятаться, пусть лучше и не пробует. Мальчишка и дверь запрет, и в постель залезет, и с головой одеялом укроется, и будет думать, что вот, мол, ему тепло и хорошо и никто его не тронет, а мой приятель тихонько к нему подберется, да и зарежет!.. Мне и сейчас-то, знаешь, как трудно сделать, чтобы он на тебя не бросился. Я его еле держу, до того ему не терпится тебя сцапать. Ну, что ты теперь скажешь?
I said that I would get him the file, and I would get him what broken bits of food I could, and I would come to him at the Battery, early in the morning. Я сказал, что достану ему подпилок, и еды достану, сколько найдется, и принесу на батарею, рано утром.
"Say Lord strike you dead if you don't!" said the man. -- Повтори за мной: "Разрази меня бог, если вру", - сказал человек.
I said so, and he took me down. Я повторил, и он снял меня с камня.
"Now," he pursued, "you remember what you've undertook, and you remember that young man, and you get home!" -- А теперь, - сказал он, - не забудь, что обещал, и про того моего приятеля не забудь, и беги домой.
"Goo-good night, sir," I faltered. -- П-покойной ночи, сэр, - пролепетал я.
"Much of that!" said he, glancing about him over the cold wet flat. "I wish I was a frog. Or a eel!" -- Покойной! - сказал он, окидывая взглядом холодную мокрую равнину. - Где уж тут! В лягушку бы, что ли, превратиться. Либо в угря.
At the same time, he hugged his shuddering body in both his arms,-clasping himself, as if to hold himself together,-and limped towards the low church wall. As I saw him go, picking his way among the nettles, and among the brambles that bound the green mounds, he looked in my young eyes as if he were eluding the hands of the dead people, stretching up cautiously out of their graves, to get a twist upon his ankle and pull him in. Он крепко обхватил обеими руками свое дрожащее тело, словно опасаясь, что оно развалится, и заковылял к низкой церковной ограде. Он продирался сквозь крапиву, сквозь репейник, окаймлявший зеленые холмики, а детскому моему воображению представлялось, что он увертывается от мертвецов, которые бесшумно протягивают руки из могил, чтобы схватить его и утащить к себе, под землю.
When he came to the low church wall, he got over it, like a man whose legs were numbed and stiff, and then turned round to look for me. When I saw him turning, I set my face towards home, and made the best use of my legs. But presently I looked over my shoulder, and saw him going on again towards the river, still hugging himself in both arms, and picking his way with his sore feet among the great stones dropped into the marshes here and there, for stepping-places when the rains were heavy or the tide was in. Он дошел до низкой церковной ограды, тяжело перелез через нее, - видно было, что ноги у него затекли и онемели, - а потом оглянулся на меня. Тогда я повернул к дому и пустился наутек. Но, пробежав немного, я оглянулся: он шел к реке, все так же обхватив себя за плечи и осторожно ступая сбитыми ногами между камней, набросанных на болотах, чтобы можно было проходить по ним после затяжных дождей или во время прилива.
The marshes were just a long black horizontal line then, as I stopped to look after him; and the river was just another horizontal line, not nearly so broad nor yet so black; and the sky was just a row of long angry red lines and dense black lines intermixed. On the edge of the river I could faintly make out the only two black things in all the prospect that seemed to be standing upright; one of these was the beacon by which the sailors steered,-like an unhooped cask upon a pole,-an ugly thing when you were near it; the other, a gibbet, with some chains hanging to it which had once held a pirate. The man was limping on towards this latter, as if he were the pirate come to life, and come down, and going back to hook himself up again. It gave me a terrible turn when I thought so; and as I saw the cattle lifting their heads to gaze after him, I wondered whether they thought so too. I looked all round for the horrible young man, and could see no signs of him. But now I was frightened again, and ran home without stopping. Я смотрел ему вслед: болота тянулись передо мною длинной черной полосой; и река за ними тоже тянулась полосой, только поуже и посветлее; а в небе длинные кроваво-красные полосы перемежались с густо-черными. На берегу реки глаз мой едва различал единственные во всем ландшафте два черных предмета, устремленных вверх: маяк, по которому держали курс корабли, - очень безобразный, если подойти к нему поближе, словно бочка, надетая на шест; и виселицу с обрывками цепей, на которой некогда был повешен пират. Человек ковылял прямо к виселице, словно тот самый пират воскрес из мертвых и, прогулявшись, теперь возвращался, чтобы снова прицепить себя на старое место. Мысль эта привела меня в содрогание; заметив, что коровы подняли головы и задумчиво смотрят ему вслед, я спросил себя, не кажется ли им то же самое. Я огляделся, ища глазами кровожадного приятеля моего незнакомца, но ничего подозрительного не обнаружил. Однако страх снова овладел мною, и я, уже не останавливаясь больше, побежал домой.

Chapter II/ГЛАВА II

English Русский
My sister, Mrs. Joe Gargery, was more than twenty years older than I, and had established a great reputation with herself and the neighbors because she had brought me up "by hand." Having at that time to find out for myself what the expression meant, and knowing her to have a hard and heavy hand, and to be much in the habit of laying it upon her husband as well as upon me, I supposed that Joe Gargery and I were both brought up by hand. Моя сестра миссис Джо Гарджери была меня старше более чем на двадцать лет и заслужила уважение в собственных глазах и в глазах соседей тем, что воспитала меня "своими руками". Поскольку мне пришлось самому додумываться до смысла этого выражения и поскольку я знал, что рука у нее тяжелая и жесткая и что ей ничего не стоит поднять ее не только на меня, но и на своего мужа, я считал, что нас с Джо Гарджери обоих воспитали "своими руками".
She was not a good-looking woman, my sister; and I had a general impression that she must have made Joe Gargery marry her by hand. Joe was a fair man, with curls of flaxen hair on each side of his smooth face, and with eyes of such a very undecided blue that they seemed to have somehow got mixed with their own whites. He was a mild, good-natured, sweet-tempered, easy-going, foolish, dear fellow,-a sort of Hercules in strength, and also in weakness. Моя сестра была далеко не красавица; поэтому у меня создалось впечатление, что она и женила на себе Джо Гарджери своими руками. У Джо Гарджери, светловолосого великана, льняные кудри обрамляли чистое лицо, а голубые глаза были до того светлые, как будто их синева нечаянно перемешалась с их же белками. Это был золотой человек, тихий, мягкий, смирный, покладистый, простоватый, Геркулес и по силе своей и по слабости.
My sister, Mrs. Joe, with black hair and eyes, had such a prevailing redness of skin that I sometimes used to wonder whether it was possible she washed herself with a nutmeg-grater instead of soap. She was tall and bony, and almost always wore a coarse apron, fastened over her figure behind with two loops, and having a square impregnable bib in front, that was stuck full of pins and needles. She made it a powerful merit in herself, and a strong reproach against Joe, that she wore this apron so much. Though I really see no reason why she should have worn it at all; or why, if she did wear it at all, she should not have taken it off, every day of her life. У моей сестры, миссис Джо, черноволосой и черноглазой, кожа на лице была такая красная, что я порою задавал себе вопрос: уж не моется ли она теркой вместо мыла? Была она рослая, костлявая и почти всегда ходила в толстом переднике с лямками на спине и квадратным нагрудником вроде панциря, сплошь утыканным иголками и булавками. То, что она постоянно носила передник, она ставила себе в великую заслугу и вечно попрекала этим Джо. Я, впрочем, не вижу, зачем ей вообще нужно было носить передник или почему, раз уж она его носила, ей нельзя было ни на минуту с ним расстаться.
Joe's forge adjoined our house, which was a wooden house, as many of the dwellings in our country were,-most of them, at that time. When I ran home from the churchyard, the forge was shut up, and Joe was sitting alone in the kitchen. Joe and I being fellow-sufferers, and having confidences as such, Joe imparted a confidence to me, the moment I raised the latch of the door and peeped in at him opposite to it, sitting in the chimney corner. Кузница Джо примыкала к нашему дому, а дом был деревянный, как и многие другие, - вернее, как почти все дома в нашей местности в то время. Когда я прибежал домой с кладбища, кузница была закрыта и Джо сидел один в кухне. Так как мы с Джо были товарищами по несчастью и у нас не было секретов друг от друга, он и тут шепнул мне кое-что, едва я, приподняв щеколду и заглянув в щелку, увидел его в углу у очага, как раз против двери.
"Mrs. Joe has been out a dozen times, looking for you, Pip. And she's out now, making it a baker's dozen." -- Миссис Джо раз двенадцать, не меньше, выходила тебя искать, Пип. Сейчас опять пошла, как раз будет чертова дюжина.
"Is she?" -- Ой, правда?
"Yes, Pip," said Joe; "and what's worse, she's got Tickler with her." -- Правда, Пип, - сказал Джо. - И хуже того, она Щекотун с собой захватила.
At this dismal intelligence, I twisted the only button on my waistcoat round and round, and looked in great depression at the fire. Tickler was a wax-ended piece of cane, worn smooth by collision with my tickled frame. Услышав рту печальную весть, я совсем упал духом и, глядя в огонь, стал крутить единственную пуговицу на своей жилетке. Щекотун - это была трость с навощенным концом, до блеска отполированная частым щекотанием моей спины.
"She sot down," said Joe, "and she got up, and she made a grab at Tickler, and she Ram-paged out. That's what she did," said Joe, slowly clearing the fire between the lower bars with the poker, and looking at it; "she Ram-paged out, Pip." -- Она тут сидела, - сказал Джо, - а потом как вскочит, да как схватит Щекотун, да и побежала лютовать на улицу. Вот так-то, - сказал Джо, глядя в огонь и помешивая угли просунутой через решетку кочергой. - Взяла да и побежала, Пип.
"Has she been gone long, Joe?" I always treated him as a larger species of child, and as no more than my equal. -- Она давно ушла, Джо? - Я всегда видел в нем равного себе, такого же ребенка, только побольше ростом.
"Well," said Joe, glancing up at the Dutch clock, "she's been on the Ram-page, this last spell, about five minutes, Pip. She's a coming! Get behind the door, old chap, and have the jack-towel betwixt you." Джо взглянул на стенные часы: -- Да наверно уже минут пять как лютует. Ого, идет! Прячься за дверь, дружок, да завесься полотенцем.
I took the advice. My sister, Mrs. Joe, throwing the door wide open, and finding an obstruction behind it, immediately divined the cause, and applied Tickler to its further investigation. She concluded by throwing me-I often served as a connubial missile-at Joe, who, glad to get hold of me on any terms, passed me on into the chimney and quietly fenced me up there with his great leg. Я послушался его совета. Моя сестра миссис Джо распахнула дверь и, почувствовав, что она не отворяется до конца, немедленно угадала причину и стала ее обследовать с помощью Щекотуна. Кончилось тем, что она швырнула мною в Джо, - в семейном обиходе я нередко служил ей метательным снарядом, - а тот, всегда готовый принять меня на любых условиях, спокойно усадил меня в уголок и загородил своим огромным коленом.
"Where have you been, you young monkey?" said Mrs. Joe, stamping her foot. "Tell me directly what you've been doing to wear me away with fret and fright and worrit, or I'd have you out of that corner if you was fifty Pips, and he was five hundred Gargerys." -- Где тебя носило, постреленок? - сказала миссис Джо, топнув ногой. - Сейчас же говори, где ты шатался, пока я тут места себе не находила от беспокойства да страха, а не то выволоку тебя из угла, будь вас тут хоть полсотни Пипов и целая сотня Гарджери.
"I have only been to the churchyard," said I, from my stool, crying and rubbing myself. -- Я только ходил на кладбище, - сказал я, плача и потирая побитые места.
"Churchyard!" repeated my sister. "If it warn't for me you'd have been to the churchyard long ago, and stayed there. Who brought you up by hand?" -- На кладбище! - повторила сестра. - Кабы не я, ты бы давно был на кладбище. Кто тебя воспитал своими руками?
"You did," said I. -- Вы, - сказал я.
"And why did I do it, I should like to know?" exclaimed my sister. -- А для чего это мне понадобилось, скажи на милость? - продолжала сестра.
I whimpered, "I don't know." Я всхлипнул:
"I don't!" -- Не знаю.
said my sister. "I'd never do it again! I know that. I may truly say I've never had this apron of mine off since born you were. It's bad enough to be a blacksmith's wife (and him a Gargery) without being your mother." -- Ну и я не знаю, - сказала сестра. - В другой раз ни за что бы не стала. Это-то я знаю наверняка. С тех пор как ты родился, я вот этот передник, можно сказать, никогда не снимала. Мало мне горя, что я Кузнецова жена (да притом муж-то Гарджери), так нет, изволь еще тебе быть матерью!
My thoughts strayed from that question as I looked disconsolately at the fire. For the fugitive out on the marshes with the ironed leg, the mysterious young man, the file, the food, and the dreadful pledge I was under to commit a larceny on those sheltering premises, rose before me in the avenging coals. Но я уже не прислушивался к ее словам. Я уныло смотрел на огонь, и в злобно мерцающих углях передо мной вставали болота, беглец с тяжелой цепью на ноге, его таинственный приятель, подпилок, жратва и связывавшая меня страшная клятва обворовать родной дом.
"Hah!" said Mrs. Joe, restoring Tickler to his station. "Churchyard, indeed! You may well say churchyard, you two." One of us, by the by, had not said it at all. "You'll drive me to the churchyard betwixt you, one of these days, and O, a pr-r-recious pair you'd be without me!" -- Н-да! - сказала миссис Джо, водворяя Щекотун на место. - Кладбище! Легко вам говорить "кладбище"! - Один из нас, кстати сказать, не произнес ни слова. - Скоро я по вашей милости сама попаду на кладбище, и хороши вы, голубчики, будете без меня! Нечего сказать, славная парочка!
As she applied herself to set the tea-things, Joe peeped down at me over his leg, as if he were mentally casting me and himself up, and calculating what kind of pair we practically should make, under the grievous circumstances foreshadowed. After that, he sat feeling his right-side flaxen curls and whisker, and following Mrs. Joe about with his blue eyes, as his manner always was at squally times. Воспользовавшись тем, что она стала накрывать на стол к чаю, Джо заглянул через свое колено ко мне в уголок, словно прикидывая в уме, какая из нас получится парочка, в случае если осуществится это мрачное пророчество. Потом он выпрямился и, как обычно бывало во время домашних бурь, стал молча следить за миссис Джо своими голубыми глазами, правой рукой теребя свои русые кудри и бакены.
My sister had a trenchant way of cutting our bread and butter for us, that never varied. First, with her left hand she jammed the loaf hard and fast against her bib,-where it sometimes got a pin into it, and sometimes a needle, which we afterwards got into our mouths. Then she took some butter (not too much) on a knife and spread it on the loaf, in an apothecary kind of way, as if she were making a plaster,-using both sides of the knife with a slapping dexterity, and trimming and moulding the butter off round the crust. Then, she gave the knife a final smart wipe on the edge of the plaster, and then sawed a very thick round off the loaf: which she finally, before separating from the loaf, hewed into two halves, of which Joe got one, and I the other. У моей сестры был особый, весьма решительный способ готовить нам хлеб с маслом. Левой рукой она крепко прижимала ковригу к нагруднику, откуда в нее иногда впивалась иголка или булавка, которая затем попадала нам в рот. Потом брала на нож масла (не слишком много) и размазывала его по хлебу, как аптекарь готовит горчичник, проворно поворачивая нож то одной, то другой стороной, аккуратно подправляя и обирая масло у корки. Наконец, ловко отерев нож о край горчичника, она отпиливала от ковриги толстый ломоть, рассекала его пополам и одну половину давала Джо, а другую мне.
On the present occasion, though I was hungry, I dared not eat my slice. I felt that I must have something in reserve for my dreadful acquaintance, and his ally the still more dreadful young man. I knew Mrs. Joe's housekeeping to be of the strictest kind, and that my larcenous researches might find nothing available in the safe. Therefore I resolved to put my hunk of bread and butter down the leg of my trousers. В тот вечер я не посмел съесть свою порцию, хоть и был голоден. Нужно было приберечь что-нибудь для моего страшного знакомца и его еще более страшного приятеля. Я знал, что миссис Джо придерживается строжайшей экономии в хозяйстве и что моя попытка стащить у нее что-нибудь может окончиться ничем. Поэтому я решил на всякий случай спустить свой хлеб в штанину.
The effort of resolution necessary to the achievement of this purpose I found to be quite awful. It was as if I had to make up my mind to leap from the top of a high house, or plunge into a great depth of water. And it was made the more difficult by the unconscious Joe. In our already-mentioned freemasonry as fellow-sufferers, and in his good-natured companionship with me, it was our evening habit to compare the way we bit through our slices, by silently holding them up to each other's admiration now and then,-which stimulated us to new exertions. To-night, Joe several times invited me, by the display of his fast diminishing slice, to enter upon our usual friendly competition; but he found me, each time, with my yellow mug of tea on one knee, and my untouched bread and butter on the other. At last, I desperately considered that the thing I contemplated must be done, and that it had best be done in the least improbable manner consistent with the circumstances. I took advantage of a moment when Joe had just looked at me, and got my bread and butter down my leg. Оказалось, что отвага для выполнения этого замысла требуется почти сверхчеловеческая. Словно мне предстояло спрыгнуть с крыши высокого дома или броситься в глубокий пруд. И еще больше затруднял мою задачу ничего не подозревавший Джо. Оттого что мы, как я уже упоминал, были товарищами по несчастью и в своем роде заговорщиками и оттого что он по доброте своей всегда рад был меня позабавить, мы завели обычай - сравнивать, кто быстрее съест хлеб: за ужином мы украдкой показывали друг другу свои надкусанные ломти, а потом старались еще пуще. В тот вечер Джо несколько раз вызывал меня на это дружеское состязание, показывая мне свой быстро убывающий ломоть; но всякий раз он убеждался, что я держу свою желтую кружку с чаем на одном колене, а на другом лежит мой хлеб с маслом, далее не початый. Наконец, собравшись с духом, я решил, что больше медлить нельзя и что будет лучше, если неизбежное свершится самым естественным при данных обстоятельствах образом. Я улучил минуту, когда Джо отвернулся от меня, и спустил хлеб в штанину.
Joe was evidently made uncomfortable by what he supposed to be my loss of appetite, and took a thoughtful bite out of his slice, which he didn't seem to enjoy. He turned it about in his mouth much longer than usual, pondering over it a good deal, and after all gulped it down like a pill. He was about to take another bite, and had just got his head on one side for a good purchase on it, when his eye fell on me, and he saw that my bread and butter was gone. Джо явно огорчился, вообразив, что я потерял аппетит, и рассеянно откусил от своего хлеба кусок, который, казалось, не доставил ему никакого удовольствия. Он гораздо дольше обычного жевал его, что-то при этом обдумывая, и наконец проглотил, как пилюлю. Потом, нагнув голову набок, чтобы получше примериться к следующему куску, он невзначай поглядел на меня и увидел, что мой хлеб исчез.
The wonder and consternation with which Joe stopped on the threshold of his bite and stared at me, were too evident to escape my sister's observation. Изумление и ужас, изобразившиеся на лице Джо, когда он, не успев донести ломоть до рта, впился в меня глазами, не ускользнули от внимания моей сестры.
"What's the matter now?" said she, smartly, as she put down her cup. -- Что там еще случилось? - сварливо спросила она, отставляя свою чашку.
"I say, you know!" muttered Joe, shaking his head at me in very serious remonstrance. "Pip, old chap! You'll do yourself a mischief. It'll stick somewhere. You can't have chawed it, Pip." -- Ну, знаешь ли! - пробормотал Джо, укоризненно качая головой. - Пип, дружок, ты себе этак и повредить можешь. Он где-нибудь застрянет. Ты ведь не прожевал его, Пип.
"What's the matter now?" repeated my sister, more sharply than before. -- Что еще случилось? - повторила сестра, повысив голос.
"If you can cough any trifle on it up, Pip, I'd recommend you to do it," said Joe, all aghast. "Manners is manners, but still your elth's your elth." -- Я тебе советую, Пип, - продолжал ошеломленный Джо, - ты покашляй, может хоть немножко да выскочит. Ты не смотри, что это некрасиво, ведь здоровье-то важнее.
By this time, my sister was quite desperate, so she pounced on Joe, and, taking him by the two whiskers, knocked his head for a little while against the wall behind him, while I sat in the corner, looking guiltily on. Тут сестра моя совсем взбеленилась. Она налетела на Джо, схватила его за бакенбарды и стала колотить головой об стену, а я виновато взирал на это из своего угла.
"Now, perhaps you'll mention what's the matter," said my sister, out of breath, "you staring great stuck pig." -- Теперь ты, может быть, скажешь мне, что случилось, боров ты пучеглазый, - выговорила она, переводя дух.
Joe looked at her in a helpless way, then took a helpless bite, and looked at me again. Джо рассеянно посмотрел на нее, потом так же рассеянно откусил от своего ломтя и опять уставился на меня.
"You know, Pip," said Joe, solemnly, with his last bite in his cheek, and speaking in a confidential voice, as if we two were quite alone, "you and me is always friends, and I'd be the last to tell upon you, any time. But such a-" he moved his chair and looked about the floor between us, and then again at me-"such a most oncommon Bolt as that!" -- Ты ведь знаешь, Пип, - торжественно произнес он, засунув хлеб за щеку и таким таинственным тоном, словно, кроме нас, в комнате никого не было, - мы с тобой друзья, и не стал бы я никогда тебя выдавать. Но чтобы так... - он отодвинул свой стул, посмотрел на пол, потом опять перевел глаза на меня, - чтобы враз проглотить целый ломоть...
"Been bolting his food, has he?" cried my sister. -- Опять глотает не прожевав? - крикнула сестра.
"You know, old chap," said Joe, looking at me, and not at Mrs. Joe, with his bite still in his cheek, "I Bolted, myself, when I was your age-frequent-and as a boy I've been among a many Bolters; but I never see your Bolting equal yet, Pip, and it's a mercy you ain't Bolted dead." -- Ты пойми, дружок, - сказал Джо, глядя не на миссис Джо, а на меня и все еще держа свой кусок за щекой, - я в твоем возрасте и сам так озорничал и много мальчишек видел, которые этакие штуки выкидывали; но такого я сроду не запомню, Пип, и счастье еще, что ты жив остался.
My sister made a dive at me, and fished me up by the hair, saying nothing more than the awful words, "You come along and be dosed." Сестра коршуном налетела на меня и за волосы вытащила из угла, ограничившись зловещими словами: - Открой рот.
Some medical beast had revived Tar-water in those days as a fine medicine, and Mrs. Joe always kept a supply of it in the cupboard; having a belief in its virtues correspondent to its nastiness. At the best of times, so much of this elixir was administered to me as a choice restorative, that I was conscious of going about, smelling like a new fence. On this particular evening the urgency of my case demanded a pint of this mixture, which was poured down my throat, for my greater comfort, while Mrs. Joe held my head under her arm, as a boot would be held in a bootjack. Joe got off with half a pint; but was made to swallow that (much to his disturbance, as he sat slowly munching and meditating before the fire), "because he had had a turn." Judging from myself, I should say he certainly had a turn afterwards, if he had had none before. В те дни какой-то злодей-доктор воскресил репутацию дегтярной воды как лучшего средства от всех болезней, и миссис Джо всегда держала ее про запас на полке буфета, твердо веря, что ее лечебные свойства вполне соответствуют тошнотворному вкусу. Этот целительный эликсир давали мне в таких количествах, что, боюсь, порою от меня несло дегтем, как от нового забора. В тот вечер, ввиду серьезности заболевания, дегтярной воды потребовалась целая пинта, каковую в меня и влили, для чего миссис Джо зажала мою голову под мышкой, словно в тисках. Джо отделался половинной дозой, которую его, однако, заставили проглотить (к великому его расстройству, - он размышлял о чем-то у огня, медленно дожевывая хлеб), потому что его "схватило". Судя по собственному опыту, могу предположить, что схватило его не до приема лекарства, а после.
Conscience is a dreadful thing when it accuses man or boy; but when, in the case of a boy, that secret burden co-operates with another secret burden down the leg of his trousers, it is (as I can testify) a great punishment. The guilty knowledge that I was going to rob Mrs. Joe-I never thought I was going to rob Joe, for I never thought of any of the housekeeping property as his-united to the necessity of always keeping one hand on my bread and butter as I sat, or when I was ordered about the kitchen on any small errand, almost drove me out of my mind. Then, as the marsh winds made the fire glow and flare, I thought I heard the voice outside, of the man with the iron on his leg who had sworn me to secrecy, declaring that he couldn't and wouldn't starve until to-morrow, but must be fed now. At other times, I thought, What if the young man who was with so much difficulty restrained from imbruing his hands in me should yield to a constitutional impatience, or should mistake the time, and should think himself accredited to my heart and liver to-night, instead of to-morrow! If ever anybody's hair stood on end with terror, mine must have done so then. But, perhaps, nobody's ever did? Укоры совести тяжелы и для взрослого и для ребенка; когда же у ребенка к одному тайному бремени прибавляется еще и другое, спрятанное в штанине, это - могу засвидетельствовать - поистине суровое испытание. От греховной мысли, что я намерен обокрасть миссис Джо (что я намерен обокрасть самого Джо, мне и в голову не приходило, потому что я никогда не считал его хозяином в доме), а также от необходимости и сидя и на ходу все время придерживать рукою хлеб, я едва не лишился рассудка. А когда угли в очаге разгорались и вспыхивали от ветра, налетавшего с болот, мне чудился за дверью голос человека с цепью на ноге, который связал меня страшной клятвой и теперь говорил, что не может и не хочет голодать до утра, а подавай ему есть сейчас же. Беспокоил меня и его приятель, так жаждавший моей крови, - а вдруг у него не хватит терпения, или же он по ошибке решит, что может угоститься моим сердцем и печенкой не завтра, а уже сегодня. Да, если у кого-нибудь волосы вставали дыбом от ужаса, так, наверно, у меня в тот вечер. Но, может, это только так говорится?
It was Christmas Eve, and I had to stir the pudding for next day, with a copper-stick, from seven to eight by the Dutch clock. I tried it with the load upon my leg (and that made me think afresh of the man with the load on his leg), and found the tendency of exercise to bring the bread and butter out at my ankle, quite unmanageable. Happily I slipped away, and deposited that part of my conscience in my garret bedroom. Дело было в сочельник, и меня заставили от семи до восьми, по часам, месить скалкой рождественский пудинг. Я попробовал месить с грузом на ноге (при этом лишний раз вспомнив про груз на ноге того человека), но от каждого моего движения хлеб неудержимо стремился выскочить наружу. К счастью, мне удалось под каким-то предлогом ускользнуть из кухни и спрятать его у себя в каморке под крышей.
"Hark!" said I, when I had done my stirring, and was taking a final warm in the chimney corner before being sent up to bed; "was that great guns, Joe?" -- Что это? - спросил я, когда, покончив с пудингом, сел у огня погреться, пока меня не погнали спать. - Это пушка стреляет, Джо?
"Ah!" said Joe. "There's another conwict off." -- Угу, - ответил Джо. - Опять арестант дал тягу.
"What does that mean, Joe?" said I. -- Что ты сказал, Джо?
Mrs. Joe, who always took explanations upon herself, said, snappishly, "Escaped. Escaped." Administering the definition like Tar-water. Миссис Джо, всегда предпочитавшая сама давать объяснения, отчеканила: "Сбежал. Утек", - так же безапелляционно, как поила меня дегтярной водой.
While Mrs. Joe sat with her head bending over her needlework, I put my mouth into the forms of saying to Joe, "What's a convict?" Joe put his mouth into the forms of returning such a highly elaborate answer, that I could make out nothing of it but the single word "Pip." Видя, что миссис Джо снова склонилась над своим рукоделием, я беззвучно, одними губами, спросил у Джо: "Что такое арестант?", а он, тоже одними губами, произнес в ответ длинную фразу, из которой я разобрал только одно слово - Пип.
"There was a conwict off last night," said Joe, aloud, "after sunset-gun. And they fired warning of him. And now it appears they're firing warning of another." -- Один арестант дал тягу вчера вечером, после заката, - сказал Джо вслух. - Они тогда стреляли, чтобы оповестить об этом. Теперь, видно, оповещают о втором.
"Who's firing?" said I. -- Кто стрелял? - спросил я.
"Drat that boy," interposed my sister, frowning at me over her work, "what a questioner he is. Ask no questions, and you'll be told no lies." -- Вот несносный мальчишка, - вмешалась сестра, оторвавшись от работы и строго взглянув на меня, - вечно он лезет с вопросами. Кто вопросов не задает, тот лжи не слышит.
It was not very polite to herself, I thought, to imply that I should be told lies by her even if I did ask questions. But she never was polite unless there was company. Я подумал, как невежливо она говорит о себе, - значит, если я буду задавать вопросы, то услышу от нее ложь. Но вежливой она бывала только при гостях.
At this point Joe greatly augmented my curiosity by taking the utmost pains to open his mouth very wide, and to put it into the form of a word that looked to me like "sulks." Therefore, I naturally pointed to Mrs. Joe, and put my mouth into the form of saying, "her?" But Joe wouldn't hear of that, at all, and again opened his mouth very wide, and shook the form of a most emphatic word out of it. But I could make nothing of the word. Тут Джо еще подлил масла в огонь: широко раскрыв рот, он старательно изобразил губами слово, которое я истолковал как "блажит". Я, натурально, показал на миссис Джо и произнес одним придыханием: "Она?" Но Джо и слышать об этом не хотел и, снова разинув рот, нечеловеческим усилием выдавил из себя какое-то слово, какое - я так и не понял.
"Mrs. Joe," said I, as a last resort, "I should like to know-if you wouldn't much mind-where the firing comes from?" -- Миссис Джо, - обратился я с горя к сестре, - объясните, пожалуйста - мне очень интересно, - откуда это стреляют?
"Lord bless the boy!" exclaimed my sister, as if she didn't quite mean that but rather the contrary. "From the Hulks!" -- Господи помилуй! - воскликнула сестра так, словно она просила для меня у господа чего угодно, но только не помилования. - Да с баржи!
"Oh-h!" said I, looking at Joe. "Hulks!" -- А-а, - протянул я, глядя на Джо. - С баржи!
Joe gave a reproachful cough, as much as to say, "Well, I told you so." Джо укоризненно кашлянул, словно хотел сказать: "Я же так и говорил!"
"And please, what's Hulks?" said I. -- А что это за баржа? - спросил я.
"That's the way with this boy!" exclaimed my sister, pointing me out with her needle and thread, and shaking her head at me. "Answer him one question, and he'll ask you a dozen directly. Hulks are prison-ships, right 'cross th' meshes." We always used that name for marshes, in our country. -- Наказание с этим мальчишкой! - вскричала сестра, указывая на меня рукой, в которой держала иголку, и качая головой. - Ответишь ему на один вопрос, так он тебе еще десять задаст. Плавучая тюрьма на старой барже, что стоит за болотами.
"I wonder who's put into prison-ships, and why they're put there?" said I, in a general way, and with quiet desperation. -- Интересно, кого сажают в эту тюрьму и за что, - сказал я с мужеством отчаяния, ни к кому особо не адресуясь.
It was too much for Mrs. Joe, who immediately rose. Терпение у миссис Джо лопнуло.
"I tell you what, young fellow," said she, "I didn't bring you up by hand to badger people's lives out. It would be blame to me and not praise, if I had. People are put in the Hulks because they murder, and because they rob, and forge, and do all sorts of bad; and they always begin by asking questions. Now, you get along to bed!" -- Вот что, голубчик, - сказала она, быстро вставая, - не для того я воспитала тебя своими руками, чтобы ты из людей душу выматывал. Не велика бы мне тогда была честь. В тюрьму людей сажают за убийство, за кражу, за подлоги, за разные хорошие дела, а начинают они всегда с того, что задают дурацкие вопросы. А теперь - марш в постель.
I was never allowed a candle to light me to bed, and, as I went up stairs in the dark, with my head tingling,-from Mrs. Joe's thimble having played the tambourine upon it, to accompany her last words,-I felt fearfully sensible of the great convenience that the hulks were handy for me. I was clearly on my way there. I had begun by asking questions, and I was going to rob Mrs. Joe. Брать с собой наверх свечу мне не разрешалось. Я ощупью поднимался по лестнице, в ушах у меня звенело, потому что миссис Джо, в подкрепление своих слов, наперстком отбивала дробь на моей макушке, и я с ужасом думал о том, как удобно, что плавучая тюрьма так близко от нас. Было ясно, что мне ее не миновать: я начал с дурацких вопросов, а теперь собираюсь обокрасть миссис Джо.
Since that time, which is far enough away now, I have often thought that few people know what secrecy there is in the young under terror. No matter how unreasonable the terror, so that it be terror. I was in mortal terror of the young man who wanted my heart and liver; I was in mortal terror of my interlocutor with the iron leg; I was in mortal terror of myself, from whom an awful promise had been extracted; I had no hope of deliverance through my all-powerful sister, who repulsed me at every turn; I am afraid to think of what I might have done on requirement, in the secrecy of my terror. Много раз с того далекого дня я задумывался над этой способностью детской души глубоко затаить в себе что-то из страха, пусть совершенно неразумного. Я смертельно боялся кровожадного приятеля, зарившегося на мое сердце в печенку; я смертельно боялся моего знакомца с цепью на ноге; связанный страшной клятвой, я смертельно боялся самого себя и не надеялся на помощь моей всемогущей сестры, которая на каждом шагу шпыняла меня и осаживала. Страшно подумать, на какие дела меня можно было бы толкнуть, запугав и принудив к молчанию.
If I slept at all that night, it was only to imagine myself drifting down the river on a strong spring-tide, to the Hulks; a ghostly pirate calling out to me through a speaking-trumpet, as I passed the gibbet-station, that I had better come ashore and be hanged there at once, and not put it off. I was afraid to sleep, even if I had been inclined, for I knew that at the first faint dawn of morning I must rob the pantry. There was no doing it in the night, for there was no getting a light by easy friction then; to have got one I must have struck it out of flint and steel, and have made a noise like the very pirate himself rattling his chains. В ту ночь, едва я закрывал глаза, мне мерещилось, что быстрым течением меня несет прямо к старой барже; вот я проплываю мимо виселицы, и призрак пирата кричит мне в трубу, чтобы я выходил на берег, потому что меня давно пора повесить. Даже если бы мне хотелось спать, я бы боялся уснуть, помня, что, чуть рассветет, мне предстоит очистить кладовую. Ночью об этом нечего было и думать, - в то время зажечь свечу было не так-то просто; искру высекали огнивом, и я бы нашумел не меньше, чем сам пират, если бы он загромыхал своими цепями.
As soon as the great black velvet pall outside my little window was shot with gray, I got up and went down stairs; every board upon the way, and every crack in every board calling after me, "Stop thief!" and "Get up, Mrs. Joe!" In the pantry, which was far more abundantly supplied than usual, owing to the season, I was very much alarmed by a hare hanging up by the heels, whom I rather thought I caught when my back was half turned, winking. I had no time for verification, no time for selection, no time for anything, for I had no time to spare. I stole some bread, some rind of cheese, about half a jar of mincemeat (which I tied up in my pocket-handkerchief with my last night's slice), some brandy from a stone bottle (which I decanted into a glass bottle I had secretly used for making that intoxicating fluid, Spanish-liquorice-water, up in my room: diluting the stone bottle from a jug in the kitchen cupboard), a meat bone with very little on it, and a beautiful round compact pork pie. I was nearly going away without the pie, but I was tempted to mount upon a shelf, to look what it was that was put away so carefully in a covered earthen ware dish in a corner, and I found it was the pie, and I took it in the hope that it was not intended for early use, and would not be missed for some time. Едва только черный бархатный полог за моим оконцем начал бледнеть, я встал и отправился вниз, и каждая половица и каждая щель в половице кричала мне вслед: "Держи вора!", "Проснитесь, миссис Джо!". В кладовой, где по случаю праздника всякой снеди было больше обычного, меня сильно напугал заяц, подвешенный за задние ноги, - мне показалось, что он хитро подмигивает у меня за спиной. Однако проверить мое подозрение было некогда, и долго выбирать было некогда, у меня не было ни минуты лишней. Я стащил краюху хлеба, остаток сыра, полбанки фруктовой начинки (завязав все это в носовой платок вместе с вчерашним ломтем), отлил немного бренди из глиняной бутыли в склянку, которая была припрятана у меня на предмет изготовления крепкого напитка - лакричной настойки, а бутыль долил из кувшина, стоявшего в кухонном буфете, стащил кость почти без мяса и великолепный круглый свиной паштет. Я совсем было ушел без паштета, но в последнюю минуту меня взяло любопытство, что это за миска, накрытая крышкой, стоит в самом углу на верхней полке, и там оказался паштет, который я и забрал в надежде, что он приготовлен впрок и его не сразу хватятся.
There was a door in the kitchen, communicating with the forge; I unlocked and unbolted that door, and got a file from among Joe's tools. Then I put the fastenings as I had found them, opened the door at which I had entered when I ran home last night, shut it, and ran for the misty marshes. Из кухни была дверь прямо в кузницу; я отпер ее, отодвинул засов и среди инструментов Джо нашел подпилок. Потом снова задвинул все болты и засовы, открыл входную дверь и, затворив ее за собой, побежал в туман, на болота.

Chapter III/ГЛАВА III

English Русский
It was a rimy morning, and very damp. I had seen the damp lying on the outside of my little window, as if some goblin had been crying there all night, and using the window for a pocket-handkerchief. Now, I saw the damp lying on the bare hedges and spare grass, like a coarser sort of spiders' webs; hanging itself from twig to twig and blade to blade. On every rail and gate, wet lay clammy, and the marsh mist was so thick, that the wooden finger on the post directing people to our village-a direction which they never accepted, for they never came there-was invisible to me until I was quite close under it. Then, as I looked up at it, while it dripped, it seemed to my oppressed conscience like a phantom devoting me to the Hulks. Утро было мглистое и очень сырое. Еще вставая, я видел, что по оконному стеклу бегут струйки, словно бесприютный бесенок проплакал там всю ночь, уткнувшись в окошко вместо носового платка. Теперь было видно, как изморозь густой паутиной легла на голые ветки изгородей и чахлую траву, протянулась от сучка к сучку, от былинки к былинке. Ворота, заборы - все было липко от влаги, а с болот наползал такой густой туман, что прибитый к столбу деревянный палец, указывающий путникам дорогу в нашу деревню, - только путники, видно, не слушались его, потому что к нам никто никогда не заходил, - возник в воздухе, лишь когда я очутился прямо под ним. И пока я смотрел на стекающие с него капли, неспокойная совесть шептала мне, что это - призрак, навеки обрекающий меня плавучей тюрьме.
The mist was heavier yet when I got out upon the marshes, so that instead of my running at everything, everything seemed to run at me. This was very disagreeable to a guilty mind. The gates and dikes and banks came bursting at me through the mist, as if they cried as plainly as could be, "A boy with Somebody's else's pork pie! Stop him!" The cattle came upon me with like suddenness, staring out of their eyes, and steaming out of their nostrils, "Halloa, young thief!" One black ox, with a white cravat on,-who even had to my awakened conscience something of a clerical air,-fixed me so obstinately with his eyes, and moved his blunt head round in such an accusatory manner as I moved round, that I blubbered out to him, "I couldn't help it, sir! It wasn't for myself I took it!" Upon which he put down his head, blew a cloud of smoke out of his nose, and vanished with a kick-up of his hind-legs and a flourish of his tail. На болотах туман был еще плотнее, так что казалось, словно не я бежал навстречу предметам, а они выбегали мне навстречу. Помня о своей вине, я ощущал это особенно болезненно. Шлюзы, плотины и дамбы выскакивали на меня из тумана и явственно кричали: "Держи его! Мальчик украл свиной паштет!" Коровы, столь же внезапно налетая на меня, говорили глазами и выдыхали вместе с паром: "Попался, воришка!" Черный бык в белом галстуке - измученный угрызениями совести, я даже усмотрел в нем сходство с пастором - так пристально поглядел на меня и с таким укором помотал головой, что я обернулся и, всхлипнув, сказал ему: "Я не мог иначе, сэр! Я взял не для себя!" Тогда он, нагнув голову, выпустил из ноздрей целое облако пара, брыкнул задними ногами, взмахнул хвостом и исчез.
All this time, I was getting on towards the river; but however fast I went, I couldn't warm my feet, to which the damp cold seemed riveted, as the iron was riveted to the leg of the man I was running to meet. I knew my way to the Battery, pretty straight, for I had been down there on a Sunday with Joe, and Joe, sitting on an old gun, had told me that when I was 'prentice to him, regularly bound, we would have such Larks there! However, in the confusion of the mist, I found myself at last too far to the right, and consequently had to try back along the river-side, on the bank of loose stones above the mud and the stakes that staked the tide out. Making my way along here with all despatch, I had just crossed a ditch which I knew to be very near the Battery, and had just scrambled up the mound beyond the ditch, when I saw the man sitting before me. His back was towards me, and he had his arms folded, and was nodding forward, heavy with sleep. Я быстро приближался к реке, но, хотя я очень спешил, ноги у меня ничуть не согревались; ледяная сырость сковала их, как железо сковало ногу человека, на свидание с которым я бежал. Дорога на батарею была мне известна, - я ходил туда с Джо как-то в воскресенье, и Джо, сидя на старой пушке, еще сказал мне в тот раз, что когда меня честь честью запишут к нему в подмастерья, то-то будет расчудесно! И все же, сбившись в тумане с пути, я забрал слишком далеко вправо, и мне пришлось возвращаться обратно берегом реки, по каменистой дорожке вдоль илистой кромки и свай, задерживающих воду во время прилива. Стараясь не терять ни минуты, я живо перебрался через канаву, проходившую, как я помнил, совсем близко от батареи, и только что влез на противоположный откос, как увидел своего знакомца. Он сидел ко мне спиной, скрестив руки, и покачивался, словно во сне.
I thought he would be more glad if I came upon him with his breakfast, in that unexpected manner, so I went forward softly and touched him on the shoulder. He instantly jumped up, and it was not the same man, but another man! Решив устроить ему приятный сюрприз, я тихонько подошел к нему сзади и тронул его за плечо. Он мигом вскочил, и что же? Это был не тот человек, а совсем другой!
And yet this man was dressed in coarse gray, too, and had a great iron on his leg, and was lame, and hoarse, and cold, and was everything that the other man was; except that he had not the same face, and had a flat broad-brimmed low-crowned felt hat on. All this I saw in a moment, for I had only a moment to see it in: he swore an oath at me, made a hit at me,-it was a round weak blow that missed me and almost knocked himself down, for it made him stumble,-and then he ran into the mist, stumbling twice as he went, and I lost him. Однако у этого человека тоже была грубая серая одежда и железная цепь на ноге, и он хромал, и хрипел, и дрожал от холода, совсем как тот; только лицо было другое, и на голове - широкополая шляпа с низкой тульей. Все это я увидел в одно мгновение, потому что всего мгновение и видел его: он выругался и хотел меня ударить, но лишь замахнулся неуверенным, слабым движением и сам едва удержался на ногах, а потом побежал прочь, в туман, два раза споткнулся, и тут я потерял его из виду.
"It's the young man!" I thought, feeling my heart shoot as I identified him. I dare say I should have felt a pain in my liver, too, if I had known where it was. "Это и есть тот приятель!" - подумал я, и у меня больно закололо в сердце. Вероятно, у меня и печенка бы заболела, если бы я только знал, где она находится.
I was soon at the Battery after that, and there was the right Man,-hugging himself and limping to and fro, as if he had never all night left off hugging and limping,-waiting for me. He was awfully cold, to be sure. I half expected to see him drop down before my face and die of deadly cold. His eyes looked so awfully hungry too, that when I handed him the file and he laid it down on the grass, it occurred to me he would have tried to eat it, if he had not seen my bundle. He did not turn me upside down this time to get at what I had, but left me right side upwards while I opened the bundle and emptied my pockets. Теперь мне оставалось добежать несколько шагов до батареи, где мой знакомец, поджидая меня, уже ковылял взад-вперед, обхватив себя руками, словно не прекращал этого занятия всю ночь. Он, как видно, совсем продрог. Я бы не удивился, если бы он тут же, не сходя с места, упал и замерз насмерть. Глаза у него были ужасно голодные: когда он, взяв у меня подпилок, положил его на траву, я даже подумал, что он, наверно, попытался бы его съесть, если бы не увидел моего узелка. На этот раз он не стал переворачивать меня вниз головой, а предоставил мне самому вывернуть карманы и развязать узелок.
"What's in the bottle, boy?" said he. -- Что в бутылке, мальчик? - спросил он.
"Brandy," said I. -- Бренди.
He was already handing mincemeat down his throat in the most curious manner,-more like a man who was putting it away somewhere in a violent hurry, than a man who was eating it,-but he left off to take some of the liquor. He shivered all the while so violently, that it was quite as much as he could do to keep the neck of the bottle between his teeth, without biting it off. Он уже начал набивать себе рот фруктовой начинкой, - причем похоже было, что он не столько ест ее, сколько в страшной спешке убирает куда-то подальше, - но тут он сделал передышку, чтобы глотнуть из бутылки. Его так трясло, что, закусив горлышко бутылки зубами, он едва не отгрыз его.
"I think you have got the ague," said I. -- У вас, наверно, лихорадка, - сказал я.
"I'm much of your opinion, boy," said he. -- Скорей всего, мальчик.
"It's bad about here," I told him. "You've been lying out on the meshes, and they're dreadful aguish. Rheumatic too." -- Тут очень нездоровое место, очень сырое, - сообщил я ему. - Вы лежали на земле, а этак ничего не стоит схватить лихорадку. Или ревматизм.
"I'll eat my breakfast afore they're the death of me," said he. "I'd do that, if I was going to be strung up to that there gallows as there is over there, directly afterwards. I'll beat the shivers so far, I'll bet you." -- Ну, я еще успею закусить, пока лихорадка меня не свалила, - сказал он. - Знай я, что меня за это вздернут вон на той виселице, я бы и то закусил. Настолько-то я справлюсь со своей лихорадкой.
He was gobbling mincemeat, meatbone, bread, cheese, and pork pie, all at once: staring distrustfully while he did so at the mist all round us, and often stopping-even stopping his jaws-to listen. Он глодал кость, заглатывал вперемешку мясо, хлеб, сыр и паштет, но все время зорко всматривался в окружавший нас туман, а порою даже переставал жевать, чтобы прислушаться.
Some real or fancied sound, some clink upon the river or breathing of beast upon the marsh, now gave him a start, and he said, suddenly,- Внезапно он вздрогнул - то ли услышал, то ли ему почудилось, как что-то звякнуло на реке или фыркнула какая-то зверюшка на болоте, - и спросил:
"You're not a deceiving imp? You brought no one with you?" -- А ты не обманул меня, чертенок? Никого с собой не привел?
"No, sir! No!" -- Нет, нет, сэр!
"Nor giv' no one the office to follow you?" -- И никому не наказывал идти за тобой следом?
"No!" -- Нет!
"Well," said he, "I believe you. You'd be but a fierce young hound indeed, if at your time of life you could help to hunt a wretched warmint hunted as near death and dunghill as this poor wretched warmint is!" -- Ладно, - сказал он, - я тебе верю. Никудышным ты был бы щенком, ежели бы с этих лет тоже стал травить колодника несчастного, когда его и так затравили до полусмерти.
Something clicked in his throat as if he had works in him like a clock, and was going to strike. And he smeared his ragged rough sleeve over his eyes. Что-то булькнуло у него в горле, как будто там были спрятаны часы, которые сейчас начнут бить, и он провел по глазам грязным, разодранным рукавом.
Pitying his desolation, and watching him as he gradually settled down upon the pie, I made bold to say, Мне стало очень жалко его, и, глядя, как он, покончив с остальным, всерьез принялся за паштет, я набрался храбрости и заметил:
"I am glad you enjoy it." -- Я очень рад, что вам нравится.
"Did you speak?" -- Ты что-нибудь сказал?
"I said I was glad you enjoyed it." -- Я сказал, я очень рад, что вам нравится паштет.
"Thankee, my boy. I do." -- Спасибо, мальчик. Паштет хоть куда.
I had often watched a large dog of ours eating his food; and I now noticed a decided similarity between the dog's way of eating, and the man's. The man took strong sharp sudden bites, just like the dog. He swallowed, or rather snapped up, every mouthful, too soon and too fast; and he looked sideways here and there while he ate, as if he thought there was danger in every direction of somebody's coming to take the pie away. He was altogether too unsettled in his mind over it, to appreciate it comfortably I thought, or to have anybody to dine with him, without making a chop with his jaws at the visitor. In all of which particulars he was very like the dog. Я часто смотрел, как ест наша большая дворовая собака, и теперь вспомнил ее, глядя на этого человека. Он ел торопливо и жадно - ни дать ни взять собака; глотал слишком быстро и слишком часто, и все озирался по сторонам, словно боясь, что кто-нибудь подбежит к нему и отнимет паштет. Мне думалось, что в таком волнении и спешке он его и не распробует как следует и что если бы он ел не один, то наверняка стал бы лязгать зубами на своего соседа. Все это в точности напоминало нашу собаку.
"I am afraid you won't leave any of it for him," said I, timidly; after a silence during which I had hesitated as to the politeness of making the remark. "There's no more to be got where that came from." It was the certainty of this fact that impelled me to offer the hint. -- А ему вы ничего не оставите? - осведомился я робко, после некоторого колебания, потому что опасался, как бы мои слова не показались ему невежливыми. - Ведь больше я ничего не могу вам достать. - Это я знал твердо, и только потому и решился заговорить.
"Leave any for him? Who's him?" said my friend, stopping in his crunching of pie-crust. -- Ему не оставлю? Кому это? - спросил он, сразу перестав хрустеть корочкой от паштета.
"The young man. That you spoke of. That was hid with you." -- Вашему приятелю. О котором вы говорили. Который у вас спрятан.
"Oh ah!" he returned, with something like a gruff laugh. "Him? Yes, yes! He don't want no wittles." -- Ах, ты вот о чем, - отвечал он с грубоватым смехом. - Ему-то? Так, так. Ну, он в еде не нуждается.
"I thought he looked as if he did," said I. -- А мне показалось, что нуждается, - сказал я.
The man stopped eating, and regarded me with the keenest scrutiny and the greatest surprise. Он оторвался от еды и в полном изумлении впился в меня глазами.
"Looked? When?" -- Показалось? Когда это?
"Just now." -- Да вот только что.
"Where?" - Где?
"Yonder," said I, pointing; "over there, where I found him nodding asleep, and thought it was you." -- Там, - указал я пальцем, - вон там; он спал, и я еще подумал, что это вы.
He held me by the collar and stared at me so, that I began to think his first idea about cutting my throat had revived. Он схватил меня за шиворот и так сверкнул глазами, что я испугался, как бы ему опять не захотелось перерезать мне горло.
"Dressed like you, you know, only with a hat," I explained, trembling; "and-and"-I was very anxious to put this delicately-"and with-the same reason for wanting to borrow a file. Didn't you hear the cannon last night?" -- И одет так же, как вы, только в шляпе, - объяснил я, весь дрожа, - и... и... - мне очень хотелось выразиться помягче, - и ему для того же самого нужен подпилок. Разве вы вчера вечером не слышали, как палила пушка?
"Then there was firing!" he said to himself. -- Значит, и вправду стреляли, - сказал он, точно про себя.
"I wonder you shouldn't have been sure of that," I returned, "for we heard it up at home, and that's farther away, and we were shut in besides." -- Странно, как вы еще сомневаетесь, - удивился я. - Мы дома все слышали, а это дальше, и двери у нас были закрыты.
"Why, see now!" said he. "When a man's alone on these flats, with a light head and a light stomach, perishing of cold and want, he hears nothin' all night, but guns firing, and voices calling. Hears? He sees the soldiers, with their red coats lighted up by the torches carried afore, closing in round him. Hears his number called, hears himself challenged, hears the rattle of the muskets, hears the orders 'Make ready! Present! Cover him steady, men!' and is laid hands on-and there's nothin'! Why, if I see one pursuing party last night-coming up in order, Damn 'em, with their tramp, tramp-I see a hundred. And as to firing! Why, I see the mist shake with the cannon, arter it was broad day,-But this man"; he had said all the rest, as if he had forgotten my being there; "did you notice anything in him?" -- А ты то сообрази, что, когда человек один на этом болоте, и голова у него пустая, и в брюхе пусто, и сам он еле живой от холода и голода, он всю ночь только и слышит, что выстрелы и голоса. Да что там слышит! Он видит, как солдаты окружают его, видит их красные мундиры при свете факелов. Слышит, как выкрикивают его номер, как его окликают, как щелкают мушкеты, слышит команду: "Готовьсь! Целься!", и его хватают... и вдруг ничего этого нет. Да я за ночь не раз, а сто раз видел, что за мной гонятся солдаты - топ, топ сапожищами, черт бы их побрал! А пушки? Я, уж когда рассвело, и то видел, как туман колышется от выстрелов... Ну, а этот человек, - до сих пор он говорил так, словно забыл о моем существовании, - ты не приметил в нем ничего особенного?
"He had a badly bruised face," said I, recalling what I hardly knew I knew. -- У него лицо было сильно разбито, - сказал я, припомнив то, что и сам не знал, когда успел заметить.
"Not here?" exclaimed the man, striking his left cheek mercilessly, with the flat of his hand. -- Вот здесь? - воскликнул он, безжалостно хлопнув себя ладонью по левой щеке.
"Yes, there!" -- Да, здесь.
"Where is he?" He crammed what little food was left, into the breast of his gray jacket. "Show me the way he went. I'll pull him down, like a bloodhound. Curse this iron on my sore leg! Give us hold of the file, boy." -- Где он? - Человек запихал остатки еды за пазуху. - Показывай, куда он пошел? Я его выслежу не хуже ищейки. Ох, еще эта цепь на ноге, будь она проклята! Подай-ка мне подпилок.
I indicated in what direction the mist had shrouded the other man, and he looked up at it for an instant. But he was down on the rank wet grass, filing at his iron like a madman, and not minding me or minding his own leg, which had an old chafe upon it and was bloody, but which he handled as roughly as if it had no more feeling in it than the file. I was very much afraid of him again, now that he had worked himself into this fierce hurry, and I was likewise very much afraid of keeping away from home any longer. I told him I must go, but he took no notice, so I thought the best thing I could do was to slip off. The last I saw of him, his head was bent over his knee and he was working hard at his fetter, muttering impatient imprecations at it and at his leg. The last I heard of him, I stopped in the mist to listen, and the file was still going. Я указал, в какой стороне туман поглотил незнакомца, и он, подняв голову, взглянул туда, но в следующую минуту он уже сидел на спутанной мокрой траве и, как одержимый, пилил железное кольцо, не обращая внимания ни на меня, ни на свою ногу, которая была стерта до крови, что не мешало ему обходиться с нею так, словно она сама была железная. Теперь, когда он довел себя до такого исступления, мне опять стало с ним очень страшно, и страшно было, что дома заметят мое долгое отсутствие. Я сказал ему, что мне пора домой, но он будто не слышал, и я решил уйти потихоньку. Я оглянулся на него напоследок, - низко пригнувшись, он продолжал что есть силы пилить железное кольцо, вполголоса ругая и его и собственную ногу. Пробежав несколько шагов, я прислушался - и скрежет подпилка донесся до меня из тумана.

Chapter IV/ГЛАВА IV

English Русский
I fully expected to find a Constable in the kitchen, waiting to take me up. But not only was there no Constable there, but no discovery had yet been made of the robbery. Mrs. Joe was prodigiously busy in getting the house ready for the festivities of the day, and Joe had been put upon the kitchen doorstep to keep him out of the dust-pan,-an article into which his destiny always led him, sooner or later, when my sister was vigorously reaping the floors of her establishment. Я был вполне готов к тому, что в кухне меня дожидается констебль, чтобы тотчас взять под стражу. Однако там не только не оказалось констебля, но и кража еще не была обнаружена. Миссис Джо выбивалась из сил, готовя дом к праздничному пиршеству, а Джо велено было убраться за дверь, подальше от совка для сора, потому что всякий раз, как моя сестра особенно рьяно принималась наводить чистоту в своих владениях, Джо неизбежно попадал ногой в этот предмет домашнего обихода.
"And where the deuce ha' you been?" was Mrs. Joe's Christmas salutation, when I and my conscience showed ourselves. -- А тебя где носило? - услышал я от миссис Джо в виде праздничного приветствия, лишь только мы с моей совестью показались в дверях.
I said I had been down to hear the Carols. Я сказал, что ходил слушать, как славят Христа.
"Ah! well!" observed Mrs. Joe. "You might ha' done worse." -- Ну, это еще куда ни шло, - процедила миссис Джо. - А то ведь с тебя все станет.
Not a doubt of that I thought. Я подумал, что это верно.
"Perhaps if I warn't a blacksmith's wife, and (what's the same thing) a slave with her apron never off, I should have been to hear the Carols," said Mrs. Joe. "I'm rather partial to Carols, myself, and that's the best of reasons for my never hearing any." -- Не будь я кузнецовой женой, а стало быть рабой несчастной, которой и передник-то снять некогда, я бы, может, и сама сходила послушать, - сказала миссис Джо. - Я смерть люблю, когда Христа славят, потому мне, наверно, и не удается никогда послушать.
Joe, who had ventured into the kitchen after me as the dustpan had retired before us, drew the back of his hand across his nose with a conciliatory air, when Mrs. Joe darted a look at him, and, when her eyes were withdrawn, secretly crossed his two forefingers, and exhibited them to me, as our token that Mrs. Joe was in a cross temper. This was so much her normal state, that Joe and I would often, for weeks together, be, as to our fingers, like monumental Crusaders as to their legs. Увидев, что совок отступил от порога, Джо вслед за мной бочком пробрался в кухню и в ответ на гневный взгляд миссис Джо примирительно почесал переносицу, а когда сестра отвернулась, молча скрестил указательные пальцы и подмигнул мне. Этим условным знаком мы сообщали друг другу, что миссис Джо не в духе, а поскольку это было обычное ее состояние, мы с Джо, можно сказать, иногда на целые недели уподоблялись надгробным статуям рыцарей, с той разницей, что они, как известно, лежат скрестив ноги.
We were to have a superb dinner, consisting of a leg of pickled pork and greens, and a pair of roast stuffed fowls. A handsome mince-pie had been made yesterday morning (which accounted for the mincemeat not being missed), and the pudding was already on the boil. These extensive arrangements occasioned us to be cut off unceremoniously in respect of breakfast; Обед нам предстоял поистине роскошный, - соленый окорок с гарниром и фаршированные куры. Сладкий пирог был испечен еще вчера утром (почему никто и не хватился остатков фруктовой начинки), а пудинг уже стоял на огне. Ввиду такого обеденного изобилия завтрак нам попросту отменили.
"for I ain't," said Mrs. Joe,-"I ain't a going to have no formal cramming and busting and washing up now, with what I've got before me, I promise you!" -- Чтобы я еще вас с утра кормила, да поила, да посуду за вами мыла, - сказала миссис Джо, - когда мне с обедом дай бог управиться, - нет уж, увольте!
So, we had our slices served out, as if we were two thousand troops on a forced march instead of a man and boy at home; and we took gulps of milk and water, with apologetic countenances, from a jug on the dresser. In the meantime, Mrs. Joe put clean white curtains up, and tacked a new flowered flounce across the wide chimney to replace the old one, and uncovered the little state parlor across the passage, which was never uncovered at any other time, but passed the rest of the year in a cool haze of silver paper, which even extended to the four little white crockery poodles on the mantel-shelf, each with a black nose and a basket of flowers in his mouth, and each the counterpart of the other. Mrs. Joe was a very clean housekeeper, but had an exquisite art of making her cleanliness more uncomfortable and unacceptable than dirt itself. Cleanliness is next to Godliness, and some people do the same by their religion. Она сунула нам по ломтю хлеба так, словно мы были полк солдат на походе, а не мужчина и ребенок у себя дома, и мы стыдливо запили его молоком, разбавленным водой, из стоявшего на полке кувшина. А миссис Джо тем временем повесила на окна чистые белые занавески, сменила пышную цветастую оборку над очагом и открыла взорам маленькую парадную гостиную, где в остальное время года никто не бывал и все недвижимо покоилось в холодном блеске серебряной бумаги - даже четыре белых фарфоровых собачки на камине, совершенно одинаковые, с черными носами и с корзиночками цветов в зубах. Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой, но обладала редкостным умением обращать чистоту в нечто более неуютное и неприятное, чем любая грязь. Чистоплотность, говорят, сродни благочестию, и есть люди, достигающие того же своей набожностью.
My sister, having so much to do, was going to church vicariously, that is to say, Joe and I were going. In his working-clothes, Joe was a well-knit characteristic-looking blacksmith; in his holiday clothes, he was more like a scarecrow in good circumstances, than anything else. Nothing that he wore then fitted him or seemed to belong to him; and everything that he wore then grazed him. On the present festive occasion he emerged from his room, when the blithe bells were going, the picture of misery, in a full suit of Sunday penitentials. As to me, I think my sister must have had some general idea that I was a young offender whom an Accoucheur Policeman had taken up (on my birthday) and delivered over to her, to be dealt with according to the outraged majesty of the law. I was always treated as if I had insisted on being born in opposition to the dictates of reason, religion, and morality, and against the dissuading arguments of my best friends. Even when I was taken to have a new suit of clothes, the tailor had orders to make them like a kind of Reformatory, and on no account to let me have the free use of my limbs. Будучи всегда занята по горло, сестра моя посещала церковь через доверенных лиц; другими словами, в церковь ходили Джо и я. В рабочем платье Джо выглядел ладным мужчиной, заправским кузнецом; в парадном же костюме он больше всего напоминал расфранченное огородное пугало. Все, что он надевал по праздникам, было ему не впору, словно с чужого плеча, все ему жало, тянуло. И в этот день, когда зазвонили в церкви и он вышел из своей комнаты, закованный с головы до пят в праздничные доспехи, вид у него был самый несчастный. Что касается меня, то у сестры, видимо, сложилось обо мне представление как о малолетнем преступнике, который в самый день своего рождения был взят под надзор полицейским акушером и передан ей с внушением - действовать по всей строгости закона. Она всегда обращалась со мною так, точно я появился на свет из чистого упрямства, вопреки всем велениям разума, религии и нравственности и наперекор увещаниям своих лучших друзей. Даже когда мне заказывали новое платье, от портного требовали, чтобы оно являло собой нечто вроде колодок и ни в коем случае не оставляло мне свободы движений.
Joe and I going to church, therefore, must have been a moving spectacle for compassionate minds. Yet, what I suffered outside was nothing to what I underwent within. The terrors that had assailed me whenever Mrs. Joe had gone near the pantry, or out of the room, were only to be equalled by the remorse with which my mind dwelt on what my hands had done. Under the weight of my wicked secret, I pondered whether the Church would be powerful enough to shield me from the vengeance of the terrible young man, if I divulged to that establishment. I conceived the idea that the time when the banns were read and when the clergyman said, "Ye are now to declare it!" would be the time for me to rise and propose a private conference in the vestry. I am far from being sure that I might not have astonished our small congregation by resorting to this extreme measure, but for its being Christmas Day and no Sunday. Поэтому не одно жалостливое сердце, должно быть, сжималось при виде того, как мы с Джо шествуем в церковь. Однако куда горше телесных страданий были душевные муки, которые я испытывал. Страх, охватывавший меня всякий раз, как миссис Джо приближалась к кладовой или выходила из кухни, мог сравниться только с раскаянием при мысли о содеянном мною. Подавленный своим тайным проступком, я размышлял о том, в силах ли будет церковь оградить меня от мщения ненасытного "приятеля", если я во всем ей откроюсь. Я уже решил, что самое подходящее время, чтобы встать и попросить о частной беседе в ризнице, наступит, когда священник прочтет оглашение и скажет: "Все имеющие что-либо против объявите о том немедля!" И вполне возможно, что, будь в тот день не рождество, а воскресенье, я действительно прибегнул бы к этой крайней мере, тем повергнув в изумление наших немногочисленных прихожан.
Mr. Wopsle, the clerk at church, was to dine with us; and Mr. Hubble the wheelwright and Mrs. Hubble; and Uncle Pumblechook (Joe's uncle, but Mrs. Joe appropriated him), who was a well-to-do cornchandler in the nearest town, and drove his own chaise-cart. The dinner hour was half-past one. When Joe and I got home, we found the table laid, and Mrs. Joe dressed, and the dinner dressing, and the front door unlocked (it never was at any other time) for the company to enter by, and everything most splendid. And still, not a word of the robbery. Обедать к нам были приглашены псаломщик мистер Уопсл, колесник мистер Хабл со своей женой миссис Хабл и дядя Памблчук, состоятельный торговец зерном из соседнего городка, разъезжавший в собственной тележке (он приходился дядей нашему Джо, но миссис Джо присвоила его себе). Обед был назначен на половину второго. Когда мы с Джо воротились из церкви, стол был уже накрыт, миссис Джо готова, обед почти готов, парадная дверь отперта для приема гостей (обычно она стояла на запоре), словом - все обстояло как нельзя лучше. И о краже по-прежнему - ни звука.
The time came, without bringing with it any relief to my feelings, and the company came. Mr. Wopsle, united to a Roman nose and a large shining bald forehead, had a deep voice which he was uncommonly proud of; indeed it was understood among his acquaintance that if you could only give him his head, he would read the clergyman into fits; he himself confessed that if the Church was "thrown open," meaning to competition, he would not despair of making his mark in it. The Church not being "thrown open," he was, as I have said, our clerk. But he punished the Amens tremendously; and when he gave out the psalm,-always giving the whole verse,-he looked all round the congregation first, as much as to say, "You have heard my friend overhead; oblige me with your opinion of this style!" Пришло время обеда, не принеся мне никакого облегчения; пришли и гости. Мистер Уопсл, джентльмен с римским носом и огромным блестящим лысым лбом, обладал низким раскатистым голосом, которым необычайно гордился; среди его знакомых было даже распространено мнение, что, только дай ему волю, он заткнул бы за пояс нашего священника; и сам он не раз говорил, что, будь двери церкви открыты (для всех желающих служить в ней), он не преминул бы отличиться на этом поприще. Поскольку же двери церкви не были открыты, он был у нас, как я уже сказал, псаломщиком. Но "аминь" звучало в его устах поистине сокрушительно, а перед тем как объявить псалом - непременно весь первый стих до конца, - он всегда, бывало, оглядит собравшихся, словно говоря: "Вы слышали с кафедры голос нашего друга; ну, а это как вам понравится?"
I opened the door to the company,-making believe that it was a habit of ours to open that door,-and I opened it first to Mr. Wopsle, next to Mr. and Mrs. Hubble, and last of all to Uncle Pumblechook. N.B. I was not allowed to call him uncle, under the severest penalties. Я открывал гостям дверь - с таким видом, будто открывать эту дверь для нас самое привычное дело, - и впустил сначала мистера Уопсла, потом мистера и миссис Хабл и наконец дядю Памблчука, которого мне, кстати сказать, запрещалось называть дядей под страхом самого сурового наказания.
"Mrs. Joe," said Uncle Pumblechook, a large hard-breathing middle-aged slow man, with a mouth like a fish, dull staring eyes, and sandy hair standing upright on his head, so that he looked as if he had just been all but choked, and had that moment come to, "I have brought you as the compliments of the season-I have brought you, Mum, a bottle of sherry wine-and I have brought you, Mum, a bottle of port wine." -- Миссис Джо, - возгласил дядя Памблчук, грузный, неповоротливый мужчина, страдающий одышкой, с выпученными глазами, рыбьим ртом и изжелта-рыжими волосами, торчком стоявшими на голове, так что казалось, точно его недавно душили и он еще не совсем очнулся. - Я принес вам по случаю праздника... я принес вам, сударыня, бутылочку хереса и еще, сударыня, бутылочку портвейна.
Every Christmas Day he presented himself, as a profound novelty, with exactly the same words, and carrying the two bottles like dumb-bells. Every Christmas Day, Mrs. Joe replied, as she now replied, "O, Un-cle Pum-ble-chook! This is kind!" Every Christmas Day, he retorted, as he now retorted, "It's no more than your merits. And now are you all bobbish, and how's Sixpennorth of halfpence?" meaning me. Из года в год он являлся к нам на рождество и произносил, как великую новость, в точности те же слова, держа свои бутылки на манер гимнастических гирь. Из года в год миссис Джо отвечала ему, как и в этот раз: "Ах, дядя Памблчук! Какое баловство!" Из года в год он возражал, как и в этот раз: "По заслугам и честь. Ну, как вы тут? Скрипите помаленьку? Как наш пенни с фартингом?" Последнее относилось ко мне.
We dined on these occasions in the kitchen, and adjourned, for the nuts and oranges and apples to the parlor; which was a change very like Joe's change from his working-clothes to his Sunday dress. My sister was uncommonly lively on the present occasion, and indeed was generally more gracious in the society of Mrs. Hubble than in other company. I remember Mrs. Hubble as a little curly sharp-edged person in sky-blue, who held a conventionally juvenile position, because she had married Mr. Hubble,-I don't know at what remote period,-when she was much younger than he. I remember Mr Hubble as a tough, high-shouldered, stooping old man, of a sawdusty fragrance, with his legs extraordinarily wide apart: so that in my short days I always saw some miles of open country between them when I met him coming up the lane. Обедали мы в этих случаях в кухне, а потом переходили в гостиную есть орехи, апельсины и яблоки, причем переход этот очень напоминал переодевание Джо из рабочего платья в парадный костюм. Сестра моя была в тот день необычайно оживлена; впрочем, общество миссис Хабл всегда оказывало на нее благотворное действие. Миссис Хабл запомнилась мне как маленькая, сухощавая женщина с кудряшками, в небесно-голубом платье, притязавшая на неувядаемую молодость по той причине, что была намного моложе мистера Хабла, когда в давно прошедшие времена выходила за него замуж. Мистер Хабл запомнился мне как крепкий, высокий, сутулый старик, приятно пахнувший опилками и на ходу так широко расставлявший ноги, что, когда я в раннем детстве встречал его на деревенской улице, мне открывался между ними вид на всю нашу округу.
Among this good company I should have felt myself, even if I hadn't robbed the pantry, in a false position. Not because I was squeezed in at an acute angle of the tablecloth, with the table in my chest, and the Pumblechookian elbow in my eye, nor because I was not allowed to speak (I didn't want to speak), nor because I was regaled with the scaly tips of the drumsticks of the fowls, and with those obscure corners of pork of which the pig, when living, had had the least reason to be vain. No; I should not have minded that, if they would only have left me alone. But they wouldn't leave me alone. They seemed to think the opportunity lost, if they failed to point the conversation at me, every now and then, and stick the point into me. I might have been an unfortunate little bull in a Spanish arena, I got so smartingly touched up by these moral goads. В этом почтенном обществе я чувствовал бы себя прескверно, даже если бы не ограбил кладовую. И не потому, что мне было тесно сидеть и острый угол стола впивался мне в грудь, а локоть Памблчука лез в глаза; и не потому, что мне не велели разговаривать (я и сам не хотел разговаривать) или что на мою долю доставались только жесткие куриные лапки и те глухие закоулки окорока, которыми свинья при жизни имела меньше всего оснований гордиться. Нет; это все было бы с полбеды, если бы взрослые оставили меня в покое. Но они не оставляли меня в покое. Они словно хватались за всякую возможность перевести разговор на мою особу и чем-нибудь да кольнуть меня. И я, как несчастный бычок на арене испанского цирка, болезненно ощущал уколы этих словесных копий.
It began the moment we sat down to dinner. Mr. Wopsle said grace with theatrical declamation,-as it now appears to me, something like a religious cross of the Ghost in Hamlet with Richard the Third,-and ended with the very proper aspiration that we might be truly grateful. Upon which my sister fixed me with her eye, and said, in a low reproachful voice, Началось это, лишь только мы сели за стол. Мистер Уопсл продекламировал молитву, - теперь я бы сказал, что это было нечто среднее между духом Гамлетова отца и Ричардом Третьим, но с сильной примесью благочестия, - и под конец, как подобает, высказал упование, что мы будем вечно благодарны творцу. Тут сестра уставилась на меня и проговорила тихо и укоризненно:
"Do you hear that? Be grateful." -- Слышишь? Будь благодарен.
"Especially," said Mr. Pumblechook, "be grateful, boy, to them which brought you up by hand." -- Особенно же, мальчик, - сказал мистер Памблчук, - будь благодарен тем, кто воспитал тебя своими руками.
Mrs. Hubble shook her head, and contemplating me with a mournful presentiment that I should come to no good, asked, "Why is it that the young are never grateful?" This moral mystery seemed too much for the company until Mr. Hubble tersely solved it by saying, "Naterally wicious." Everybody then murmured "True!" and looked at me in a particularly unpleasant and personal manner. Миссис Хабл покачала головой и, устремив на мою особу безнадежный взгляд, казалось говоривший, что ничего путного из меня не выйдет, спросила: - И почему это дети всегда такие неблагодарные? - Все стали в тупик перед этой загадкой, и только мистер Хабл разгадал ее, сухо отрезав: - Такими уж родятся уродами. - Все подтвердили вполголоса: - Истинная правда! - и посмотрели на меня как-то особенно враждебно.
Joe's station and influence were something feebler (if possible) when there was company than when there was none. But he always aided and comforted me when he could, in some way of his own, and he always did so at dinner-time by giving me gravy, if there were any. There being plenty of gravy to-day, Joe spooned into my plate, at this point, about half a pint. При гостях Джо (если только это возможно) значил в доме еще меньше, чем без них. Но по мере сил он всегда выручал и утешал меня, и за обедом давал мне как можно больше подливки, если таковая имелась. В тот день подливки было много, и Джо тотчас зачерпнул мне ее с полпинты.
A little later on in the dinner, Mr. Wopsle reviewed the sermon with some severity, and intimated-in the usual hypothetical case of the Church being "thrown open"-what kind of sermon he would have given them. After favoring them with some heads of that discourse, he remarked that he considered the subject of the day's homily, ill chosen; which was the less excusable, he added, when there were so many subjects "going about." Мистер Уопсл довольно строго отозвался о проповеди, которую мы слышали в то утро, и дал понять в общих чертах, какую проповедь произнес бы он сам в том мало вероятном случае, если бы двери церкви были открыты. Познакомив присутствующих с главными пунктами этого сочинения, он заявил, что на его взгляд и тема была выбрана священником неудачно, а это уж вовсе не простительно, потому что хороших тем, как он выразился, "хоть пруд пруди".
"True again," said Uncle Pumblechook. "You've hit it, sir! Plenty of subjects going about, for them that know how to put salt upon their tails. That's what's wanted. A man needn't go far to find a subject, if he's ready with his salt-box." Mr. Pumblechook added, after a short interval of reflection, "Look at Pork alone. There's a subject! If you want a subject, look at Pork!" -- Правильно, - сказал дядя Памблчук. - В самую точку попали, сэр! Тем действительно хоть пруд пруди, только надо суметь насыпать им соли на хвост. В этом вся штука. За темами недалеко ходить, была бы солонка наготове. - Немного подумав, мистер Памблчук добавил: - Взять хотя бы свинину. Чем не тема? Если вам нужна тема, повторяю, возьмите свинину!
"True, sir. Many a moral for the young," returned Mr. Wopsle,-and I knew he was going to lug me in, before he said it; "might be deduced from that text." -- Совершенно верно, сэр, - отвечал мистер Уопсл. - Для малолетних... - я уже знал, что сейчас он приплетет меня, - ...в высшей степени благодарная и поучительная тема.
("You listen to this," said my sister to me, in a severe parenthesis.) ("Слушай хорошенько", - в скобках цыкнула на меня сестра.)
Joe gave me some more gravy. Джо добавил мне подливки.
"Swine," pursued Mr. Wopsle, in his deepest voice, and pointing his fork at my blushes, as if he were mentioning my Christian name,-"swine were the companions of the prodigal. The gluttony of Swine is put before us, as an example to the young." (I thought this pretty well in him who had been praising up the pork for being so plump and juicy.) "What is detestable in a pig is more detestable in a boy." -- Свинья! - продолжал мистер Уопсл глубочайшим басом, указуя вилкой на мою смущенную физиономию, словно называл меня по имени. - Со свиньями водил компанию блудный сын. Прожорливость свиней приводится как дурной пример в назидание малолетним. ("А сам только что расхваливал окорок, - подумал я, - какой он жирный да сочный".) То, что предосудительно в свинье, тем более предосудительно в мальчике.
"Or girl," suggested Mr. Hubble. -- Или в девочке, - подсказал мистер Хабл.
"Of course, or girl, Mr. Hubble," assented Mr. Wopsle, rather irritably, "but there is no girl present." -- Ну, разумеется, мистер Хабл, - согласился мистер Уопсл не без досады, - но девочек я здесь не вижу.
"Besides," said Mr. Pumblechook, turning sharp on me, "think what you've got to be grateful for. If you'd been born a Squeaker-" -- К тому же, подумай, - сказал мистер Памблчук, внезапно наскакивая на меня, - как ты должен быть благодарен судьбе. Доведись тебе родиться маленьким визгливым поросенком...
"He was, if ever a child was," said my sister, most emphatically. -- А он как раз и был таким, - убежденно заметила моя сестра.
Joe gave me some more gravy. Джо добавил мне подливки.
"Well, but I mean a four-footed Squeaker," said Mr. Pumblechook. "If you had been born such, would you have been here now? Not you-" -- Да, но я имею в виду поросенка четвероногого, - сказал мистер Памблчук. - Доведись тебе родиться свинушкой, был бы ты сейчас здесь, а? Как бы не так.
"Unless in that form," said Mr. Wopsle, nodding towards the dish. -- Разве что в таком виде, - сказал мистер Уопсл, кивая на блюдо.
"But I don't mean in that form, sir," returned Mr. Pumblechook, who had an objection to being interrupted; "I mean, enjoying himself with his elders and betters, and improving himself with their conversation, and rolling in the lap of luxury. Would he have been doing that? No, he wouldn't. And what would have been your destination?" turning on me again. "You would have been disposed of for so many shillings according to the market price of the article, and Dunstable the butcher would have come up to you as you lay in your straw, and he would have whipped you under his left arm, and with his right he would have tucked up his frock to get a penknife from out of his waistcoat-pocket, and he would have shed your blood and had your life. No bringing up by hand then. Not a bit of it!" -- Но я говорю не о таком виде, сэр, - с досадой возразил мистер Памблчук, не любивший, чтобы его перебивали. - Я хотел сказать, мог бы он тогда наслаждаться обществом старших, просвещать свой ум их беседой и купаться в роскоши? Я спрашиваю, мог бы или нет? Нет, не мог бы. А что бы тебя тогда ожидало? - снова наскочил он на меня. - Продали бы тебя за столько-то шиллингов, смотря по тому, какая этому товару цена на рынке, и мясник Данстебл поднял бы тебя с соломенной подстилки, прихватил бы левым локтем, а правой рукой отвернул бы полу, чтобы достать из кармана ножичек, и пролилась бы твоя кровь, и пришел бы тебе конец. Тут уж никто не стал бы воспитывать тебя своими руками. Где там!
Joe offered me more gravy, which I was afraid to take. Джо предложил мне еще подливки, но я побоялся взять.
"He was a world of trouble to you, ma'am," said Mrs. Hubble, commiserating my sister. -- Он, должно быть, доставил вам немало хлопот, сударыня, - сказала миссис Хабл, преисполнившись сострадания к моей сестре.
"Trouble?" echoed my sister; "trouble?" and then entered on a fearful catalogue of all the illnesses I had been guilty of, and all the acts of sleeplessness I had committed, and all the high places I had tumbled from, and all the low places I had tumbled into, and all the injuries I had done myself, and all the times she had wished me in my grave, and I had contumaciously refused to go there. -- Хлопот? - отозвалась та. - Хлопот? - И пустилась перечислять все болезни, в которых я провинился, и все случаи моей злостной бессонницы, и все деревья и крыши, с которых я падал, и все пруды и канавы, в которых я чуть не утонул, и все мои синяки и ссадины, и сколько раз она молила бога о моей смерти, а я упорно отказывался умирать.
I think the Romans must have aggravated one another very much, with their noses. Perhaps, they became the restless people they were, in consequence. Anyhow, Mr. Wopsle's Roman nose so aggravated me, during the recital of my misdemeanours, that I should have liked to pull it until he howled. But, all I had endured up to this time was nothing in comparison with the awful feelings that took possession of me when the pause was broken which ensued upon my sister's recital, and in which pause everybody had looked at me (as I felt painfully conscious) with indignation and abhorrence. Я склонен думать, что римляне изрядно раздражали друг друга своими носами. Поэтому, возможно, из них и получился такой непоседливый народ. Во всяком случае, римский нос мистера Уопсла так раздражал меня, пока оглашался список моих провинностей, что я готов был вцепиться в него и не отпускать, покуда его обладатель не взвоет. Но все, что я вытерпел до сих пор, не могло и сравниться с тем смятением, какое охватило меня, когда молчание, которое последовало за рассказом моей сестры и во время которого (как я мучительно сознавал) все смотрели на меня с гневом и отвращением, - когда это молчание было нарушено.
"Yet," said Mr. Pumblechook, leading the company gently back to the theme from which they had strayed, "Pork-regarded as biled-is rich, too; ain't it?" -- А между тем, - сказал мистер Памблчук, ловко возвращая своих собеседников к предмету, от которого они отклонились, - свинина - в вареном виде, - право же, недурная вещь, а?
"Have a little brandy, uncle," said my sister. -- Выпейте бренди, дядя Памблчук, - предложила моя сестра.
O Heavens, it had come at last! He would find it was weak, he would say it was weak, and I was lost! I held tight to the leg of the table under the cloth, with both hands, and awaited my fate. О господи, вот оно! Сейчас он почувствует, что бренди разбавлено, и скажет это, и все пропало! Обеими руками я крепко ухватился под скатертью за ножку стола и стал ждать, что будет.
My sister went for the stone bottle, came back with the stone bottle, and poured his brandy out: no one else taking any. The wretched man trifled with his glass,-took it up, looked at it through the light, put it down,-prolonged my misery. All this time Mrs. Joe and Joe were briskly clearing the table for the pie and pudding. Сестра отправилась за глиняной бутылью, принесла ее и налила мистеру Памблчуку, - кроме него никто не пил. Злодей повертел стакан в руках, поднял его, посмотрел на свет, поставил на стол, точно задался целью продлить мои мученья. А тем временем моя сестра и Джо быстро убирали со стола все лишнее, чтобы освободить место для паштета и пудинга.
I couldn't keep my eyes off him. Always holding tight by the leg of the table with my hands and feet, I saw the miserable creature finger his glass playfully, take it up, smile, throw his head back, and drink the brandy off. Instantly afterwards, the company were seized with unspeakable consternation, owing to his springing to his feet, turning round several times in an appalling spasmodic whooping-cough dance, and rushing out at the door; he then became visible through the window, violently plunging and expectorating, making the most hideous faces, and apparently out of his mind. Я неотступно смотрел на мистера Памблчука. Крепко обхватив руками и ногами ножку стола, я следил за тем, как этот презренный человек любовно оглядел стакан, поднял его, сладко улыбнулся, запрокинул голову и залпом выпил до дна. В следующее мгновение неизъяснимый ужас отразился на всех лицах: мистер Памблчук вскочил со стула, несколько раз перевернулся на месте в каком-то судорожном коклюшном танце и ринулся к двери; а затем мы увидели его в окно: явно лишившись рассудка, он прыгал, отплевывался и строил рожи одна страшнее другой.
I held on tight, while Mrs. Joe and Joe ran to him. I didn't know how I had done it, but I had no doubt I had murdered him somehow. In my dreadful situation, it was a relief when he was brought back, and surveying the company all round as if they had disagreed with him, sank down into his chair with the one significant gasp, Я крепко держался за ножку стола, между тем как сестра и Джо бросились к нему на помощь. У меня не оставалось сомнений, что я убил его, неведомо как и чем. Поэтому я даже испытал некоторое облегчение, когда его втащили обратно в кухню и он, окинув собравшихся таким взглядом, будто это они во всем виноваты, опустился на стул и выдохнул одно роковое слово:
"Tar!" -- Деготь!
I had filled up the bottle from the tar-water jug. I knew he would be worse by and by. I moved the table, like a Medium of the present day, by the vigor of my unseen hold upon it. Второпях я долил в бутыль дегтярной воды! Я знал, что через некоторое время ему станет еще хуже, и так налег на ножку стола, что, уподобившись нынешним медиумам, даже сдвинул его немного с места.
"Tar!" cried my sister, in amazement. "Why, how ever could Tar come there?" -- Деготь! - в изумлении повторила сестра. - Да как же туда мог попасть деготь?
But, Uncle Pumblechook, who was omnipotent in that kitchen, wouldn't hear the word, wouldn't hear of the subject, imperiously waved it all away with his hand, and asked for hot gin and water. My sister, who had begun to be alarmingly meditative, had to employ herself actively in getting the gin the hot water, the sugar, and the lemon-peel, and mixing them. For the time being at least, I was saved. I still held on to the leg of the table, but clutched it now with the fervor of gratitude. Но дядя Памблчук, чувствовавший себя в нашей кухне полновластным хозяином, не желал и слышать этого слова или говорить об этом предмете и, отмахнувшись величественным мановением руки, потребовал горячего джина. Сестра, впавшая было в подозрительную задумчивость, тотчас захлопотала, - нужно было принести джин и горячую воду, смешать их с сахаром, добавить лимонной корочки. На какое-то время я был спасен. Я все не отпускал ножку стола, но теперь обнимал ее с чувством самой пылкой благодарности.
By degrees, I became calm enough to release my grasp and partake of pudding. Mr. Pumblechook partook of pudding. All partook of pudding. The course terminated, and Mr. Pumblechook had begun to beam under the genial influence of gin and water. I began to think I should get over the day, when my sister said to Joe, Скоро я настолько успокоился, что разжал руки и занялся пудингом. Мистер Памблчук занялся пудингом. Все занялись пудингом. Покончили и с этим блюдом, и под благотворным воздействием горячего джина мистер Памблчук снова повеселел. Во мне уже затеплилась надежда, что я переживу этот день, но тут моя сестра обратилась к Джо:
"Clean plates,-cold." -- Подай чистые тарелки, греть не надо.
I clutched the leg of the table again immediately, and pressed it to my bosom as if it had been the companion of my youth and friend of my soul. I foresaw what was coming, and I felt that this time I really was gone. В тот же миг я опять впился в ножку стола и прижал ее к груди, как друга детства и закадычного товарища. Я знал, что последует, и чувствовал, что на этот раз погиб безвозвратно.
"You must taste," said my sister, addressing the guests with her best grace-"you must taste, to finish with, such a delightful and delicious present of Uncle Pumblechook's!" -- А на закуску, - сказала сестра, подарив гостей любезнейшей улыбкой, - я прошу вас отведать одного замечательного, редкостного кушанья, - это подарок дяди Памблчука.
Must they! Let them not hope to taste it! -- Отведать? Пусть лучше и не надеются!
"You must know," said my sister, rising, "it's a pie; a savory pork pie." -- Я скажу вам, что это такое, - продолжала сестра, вставая. - Это паштет; вкуснейший свиной паштет.
The company murmured their compliments. Uncle Pumblechook, sensible of having deserved well of his fellow-creatures, said,-quite vivaciously, all things considered, - Раздался ропот одобрения. Дядя Памблчук, всегда готовый признать свои заслуги перед ближними, произнес, можно даже сказать, игриво (принимая во внимание все обстоятельства):
"Well, Mrs. Joe, we'll do our best endeavors; let us have a cut at this same pie." -- Что ж, рады стараться; давайте-ка посмотрим, что это за паштет.
My sister went out to get it. I heard her steps proceed to the pantry. I saw Mr. Pumblechook balance his knife. I saw reawakening appetite in the Roman nostrils of Mr. Wopsle. I heard Mr. Hubble remark that "a bit of savory pork pie would lay atop of anything you could mention, and do no harm," and I heard Joe say, "You shall have some, Pip." I have never been absolutely certain whether I uttered a shrill yell of terror, merely in spirit, or in the bodily hearing of the company. I felt that I could bear no more, and that I must run away. I released the leg of the table, and ran for my life. Сестра вышла из кухни. Я слышал, как ее шаги направились к кладовой. Я видел, как мистер Памблчук вооружился ножом и как от нового приступа аппетита раздулись римские ноздри мистера Уопсла. Я слышал замечание мистера Хабла, что "свиным паштетом можно заесть что угодно, вреда не будет", и слова Джо: "Тебе тоже дадут, Пип". До сих пор не знаю, только ли мысленно я испустил пронзительный вопль, или его слышали остальные. Почувствовав, что мне больше не выдержать, что нужно спасаться, я отпустил ножку стола и сломя голову бросился к двери.
But I ran no farther than the house door, for there I ran head-foremost into a party of soldiers with their muskets, one of whom held out a pair of handcuffs to me, saying, Но дальше порога я не добежал, потому что с размаху врезался в целую партию солдат с мушкетами, и один из них сказал, протягивая мне наручники:
"Here you are, look sharp, come on!" -- Ага, попался, ну теперь берегись!

Chapter V/ГЛАВА V

English Русский
The apparition of a file of soldiers ringing down the but-ends of their loaded muskets on our door-step, caused the dinner-party to rise from table in confusion, and caused Mrs. Joe re-entering the kitchen empty-handed, to stop short and stare, in her wondering lament of "Gracious goodness gracious me, what's gone-with the-pie!" При виде отряда солдат, грохавших прикладами заряженных мушкетов о наше крылечко, все повскакали из-за стола, а миссис Джо, возвращавшаяся из кладовой с пустыми руками, застыла на месте, не закончив горестного восклицания: "О господи боже мой милостивый, куда же... девался... паштет?"
The sergeant and I were in the kitchen when Mrs. Joe stood staring; at which crisis I partially recovered the use of my senses. It was the sergeant who had spoken to me, and he was now looking round at the company, with his handcuffs invitingly extended towards them in his right hand, and his left on my shoulder. Взгляд миссис Джо был устремлен на меня и на сержанта, и эта новая угроза несколько прояснила мой ум. Сержант и был тем, кто заговорил со мной, и теперь он обводил взглядом гостей и хозяев, правой рукой любезно предлагая им наручники, а левую положив мне на плечо.
"Excuse me, ladies and gentleman," said the sergeant, "but as I have mentioned at the door to this smart young shaver," (which he hadn't), "I am on a chase in the name of the king, and I want the blacksmith." -- Прошу прощенья, леди и джентльмены, - сказал сержант, - но как я уже докладывал этому юному франту (он мне ничего не докладывал!), я именем короля послан в погоню, и мне нужен кузнец.
"And pray what might you want with him?" retorted my sister, quick to resent his being wanted at all. -- А позвольте узнать, зачем он вам понадобился? - спросила сестра, задетая за живое тем, что Джо кому-то нужен.
"Missis," returned the gallant sergeant, "speaking for myself, I should reply, the honor and pleasure of his fine wife's acquaintance; speaking for the king, I answer, a little job done." -- Сударыня! - галантно ответил сержант. - От своего имени я бы сказал - ради чести и удовольствия познакомиться с его прекрасной супругой; от имени же короля скажу, что у меня есть к нему небольшое дельце.
This was received as rather neat in the sergeant; insomuch that Mr. Pumblechook cried audibly, "Good again!" Все поняли, что сержант за словом в карман не лезет, а мистер Памблчук даже произнес довольно громко: "Хорошо сказано!"
"You see, blacksmith," said the sergeant, who had by this time picked out Joe with his eye, "we have had an accident with these, and I find the lock of one of 'em goes wrong, and the coupling don't act pretty. As they are wanted for immediate service, will you throw your eye over them?" -- Понимаете, хозяин, - продолжал сержант, подходя к Джо, в котором он тем временем распознал нужного ему человека, - у нас с этими наручниками промашка вышла, и теперь замок отказал и цепочка плохо работает. А они нам понадобятся сегодня же, так будьте добры взглянуть, в чем тут дело.
Joe threw his eye over them, and pronounced that the job would necessitate the lighting of his forge fire, and would take nearer two hours than one, Джо взглянул и определил, что придется разжигать горн и работа займет часа полтора, а то и два.
"Will it? Then will you set about it at once, blacksmith?" said the off-hand sergeant, "as it's on his Majesty's service. -- Вот как? Ну так принимайтесь за дело немедля, - сказал расторопный сержант, - помните, вы служите его величеству королю. Если понадобится помощь, мои люди к вашим услугам.
And if my men can bear a hand anywhere, they'll make themselves useful." With that, he called to his men, who came trooping into the kitchen one after another, and piled their arms in a corner. And then they stood about, as soldiers do; now, with their hands loosely clasped before them; now, resting a knee or a shoulder; now, easing a belt or a pouch; now, opening the door to spit stiffly over their high stocks, out into the yard. С этими словами он кликнул своих солдат, и они гуськом протопали в кухню и, составив ружья в углу, столпились у дверей, кто сцепив перед собой руки, кто прислонясь плечом к стене, поправляя ремни и подсумки, изредка открывая дверь и вытягивая шею, сдавленную высоким воротником мундира, чтобы сплюнуть во двор.
All these things I saw without then knowing that I saw them, for I was in an agony of apprehension. But beginning to perceive that the handcuffs were not for me, and that the military had so far got the better of the pie as to put it in the background, I collected a little more of my scattered wits. В то время я и не сознавал, что замечаю все это, потому что был сам не свой от страха. Но, сообразив наконец, что наручники предназначаются не для меня и что с появлением солдат паштет скромно отодвинулся на задний план, я стал понемногу собираться с мыслями.
"Would you give me the time?" said the sergeant, addressing himself to Mr. Pumblechook, as to a man whose appreciative powers justified the inference that he was equal to the time. -- Виноват, который теперь час? - обратился сержант к мистеру Памблчуку, очевидно считая, что раз этот последний понимает толк в людях, он должен иметь понятие и о времени.
"It's just gone half past two." -- Ровно половина третьего.
"That's not so bad," said the sergeant, reflecting; "even if I was forced to halt here nigh two hours, that'll do. How far might you call yourselves from the marshes, hereabouts? Not above a mile, I reckon?" -- Ну, это еще ничего, - сказал сержант, прикинув что-то в уме. - Даже если придется задержаться здесь часа на два, все равно успеем. Сколько от вас тут считается до болот? Наверно, не больше мили?
"Just a mile," said Mrs. Joe. -- Как раз миля, - сказала миссис Джо.
"That'll do. We begin to close in upon 'em about dusk. A little before dusk, my orders are. That'll do." -- Успеем. Начнем облаву с наступлением темноты. Таков приказ - перед самым наступлением темноты. Успеем.
"Convicts, sergeant?" asked Mr. Wopsle, in a matter-of-course way. -- Беглые, сержант? - деловито осведомился мистер Уопсл.
"Ay!" returned the sergeant, "two. They're pretty well known to be out on the marshes still, and they won't try to get clear of 'em before dusk. Anybody here seen anything of any such game?" -- Да, - ответил сержант. - Двое. Есть сведения, что они еще на болотах, а пока светло, они не будут пытаться улизнуть оттуда. Из вас тут никому не попадалась на глаза такая птица?
Everybody, myself excepted, said no, with confidence. Nobody thought of me. Все, кроме меня, чистосердечно ответили в отрицательном смысле. Обо мне никто не подумал.
"Well!" said the sergeant, "they'll find themselves trapped in a circle, I expect, sooner than they count on. Now, blacksmith! If you're ready, his Majesty the King is." -- Ничего, - сказал сержант, - они и не подозревают, как скоро окажутся в кольце. Ну, хозяин, вы, я вижу, готовы, а его величество король и подавно.
Joe had got his coat and waistcoat and cravat off, and his leather apron on, and passed into the forge. One of the soldiers opened its wooden windows, another lighted the fire, another turned to at the bellows, the rest stood round the blaze, which was soon roaring. Then Joe began to hammer and clink, hammer and clink, and we all looked on. Джо, успевший снять сюртук, шейный платок и жилет и надеть свой кожаный фартук, первым прошел в кузницу. Один из солдат отворил ставни, другой разжег огонь, третий взялся за мехи, остальные стали кружком у огня, который разгорелся быстро и жарко. И пошел тут у Джо стук и звон, стук и звон, а мы все смотрели, как он работает.
The interest of the impending pursuit not only absorbed the general attention, but even made my sister liberal. She drew a pitcher of beer from the cask for the soldiers, and invited the sergeant to take a glass of brandy. But Mr. Pumblechook said, sharply, "Give him wine, Mum. I'll engage there's no Tar in that:" so, the sergeant thanked him and said that as he preferred his drink without tar, he would take wine, if it was equally convenient. When it was given him, he drank his Majesty's health and compliments of the season, and took it all at a mouthful and smacked his lips. Всеобщее увлечение предстоящей погоней так захватило мою сестру, что она даже расщедрилась - нацедила солдатам из бочки кувшин пива, а сержанту предложила стаканчик бренди. Но мистер Памблчук решительно заявил: "Дайте ему вина, сударыня, уж в вине-то не будет дегтя, за это я ручаюсь", после чего сержант поблагодарил его и сказал, что предпочитает напитки без дегтя, а потому, если не будет возражений, лучше выпьет вина. Когда ему поднесли, он провозгласил здоровье его величества, поздравил всех с праздничком и, одним духом осушив стакан, громко причмокнул губами.
"Good stuff, eh, sergeant?" said Mr. Pumblechook. -- Ну как, сержант, недурное винцо? - спросил мистер Памблчук.
"I'll tell you something," returned the sergeant; "I suspect that stuff's of your providing." -- Сдается мне, - отвечал сержант, - что это винцо вы сами и раздобыли.
Mr. Pumblechook, with a fat sort of laugh, said, "Ay, ay? Why?" -- Почему же это вам так сдается? - спросил мистер Памблчук с самодовольным смешком.
"Because," returned the sergeant, clapping him on the shoulder, "you're a man that knows what's what." -- А потому, - отвечал сержант, хлопнув его по плечу, - что вы человек понимающий.
"D'ye think so?" said Mr. Pumblechook, with his former laugh. "Have another glass!" -- В самом деле? - спросил мистер Памблчук с тем же самодовольным смешком. - Выпейте еще стаканчик!
"With you. Hob and nob," returned the sergeant. "The top of mine to the foot of yours,-the foot of yours to the top of mine,-Ring once, ring twice,-the best tune on the Musical Glasses! Your health. May you live a thousand years, and never be a worse judge of the right sort than you are at the present moment of your life!" -- Только с вами. За нашу дружбу, - отвечал сержант. - Чокнемся! И еще разок! Вон как славно поют стаканчики! Ваше здоровье! Дай вам бог прожить тысячу лет и чтобы вы всегда выбирали такие же отменные вина!
The sergeant tossed off his glass again and seemed quite ready for another glass. I noticed that Mr. Pumblechook in his hospitality appeared to forget that he had made a present of the wine, but took the bottle from Mrs. Joe and had all the credit of handing it about in a gush of joviality. Even I got some. And he was so very free of the wine that he even called for the other bottle, and handed that about with the same liberality, when the first was gone. Сержант залпом осушил и этот стакан и, казалось, не прочь был выпить третий. Я заметил, что мистер Памблчук в пылу гостеприимства, видимо, совсем забыл, что принес вино в подарок, - он взял у миссис Джо бутылку и распоряжался ею, как радушный хозяин. Даже мне досталось немножко. Когда первая бутылка кончилась, он велел подать вторую и распорядился ею не менее щедро.
As I watched them while they all stood clustering about the forge, enjoying themselves so much, I thought what terrible good sauce for a dinner my fugitive friend on the marshes was. They had not enjoyed themselves a quarter so much, before the entertainment was brightened with the excitement he furnished. And now, when they were all in lively anticipation of "the two villains" being taken, and when the bellows seemed to roar for the fugitives, the fire to flare for them, the smoke to hurry away in pursuit of them, Joe to hammer and clink for them, and all the murky shadows on the wall to shake at them in menace as the blaze rose and sank, and the red-hot sparks dropped and died, the pale afternoon outside almost seemed in my pitying young fancy to have turned pale on their account, poor wretches. Глядя, как оживленно они толпятся в кузнице и как им весело, я думал - какой отличной закуской оказался для них мой беглый болотный знакомец! За обедом, до того как он доставил им столько развлечений, им было куда скучнее. И теперь, когда все только и мечтали о том, как "Злодеи" будут изловлены; и словно во след беглецам ревели мехи и тянулись языки пламени; и дым устремлялся в погоню за ними; и ради них стучал и звенел молотом Джо; и, угрожая им, метались по стене зловещие тени, а огонь то разгорался, то спадал, и красные искры гасли на излете, - детскому моему воображению смутно представлялось, что бледный день за окном побледнел от жалости к этим горемыкам.
At last, Joe's job was done, and the ringing and roaring stopped. As Joe got on his coat, he mustered courage to propose that some of us should go down with the soldiers and see what came of the hunt. Mr. Pumblechook and Mr. Hubble declined, on the plea of a pipe and ladies' society; but Mr. Wopsle said he would go, if Joe would. Joe said he was agreeable, and would take me, if Mrs. Joe approved. We never should have got leave to go, I am sure, but for Mrs. Joe's curiosity to know all about it and how it ended. As it was, she merely stipulated, Но вот Джо закончил свою работу, стук и гудение стихли. Надевая сюртук, Джо набрался смелости и предложил, не пойти ли нам вместе с солдатами - посмотреть на облаву. Мистер Памблчук и мистер Хабл отказались, их больше прельщало покурить трубочку в обществе дам; но мистер Уопсл сказал, что охотно составит компанию Джо, а Джо сказал, что, ежели миссис Джо позволит, он возьмет с собой и меня. Я уверен, что нас нипочем бы никуда не пустили, но самой миссис Джо до смерти хотелось узнать, чем кончится погоня. Она поставила лишь одно условие:
"If you bring the boy back with his head blown to bits by a musket, don't look to me to put it together again." -- Если мальчишке там голову разнесет пулей, я ее склеивать не буду, не надейся.
The sergeant took a polite leave of the ladies, and parted from Mr. Pumblechook as from a comrade; though I doubt if he were quite as fully sensible of that gentleman's merits under arid conditions, as when something moist was going. His men resumed their muskets and fell in. Mr. Wopsle, Joe, and I, received strict charge to keep in the rear, and to speak no word after we reached the marshes. When we were all out in the raw air and were steadily moving towards our business, I treasonably whispered to Joe, Сержант учтиво простился с дамами, а с мистером Памблчуком расстался как со старым другом, хотя я подозреваю, что без помощи живительной влаги он едва ли оценил бы достоинства этого джентльмена. Солдаты разобрали ружья и построились. Мистер Уопсл, Джо и я получили строгий приказ - держаться в арьергарде и не произносить ни слова, после того как мы выйдем на болота. Когда мы, поеживаясь от холода, бодрым шагом выступили в поход, я изменнически шепнул Джо:
"I hope, Joe, we shan't find them." -- Хорошо бы мы их не нашли.
and Joe whispered to me, А Джо шепнул мне в ответ:
"I'd give a shilling if they had cut and run, Pip." -- Я бы шиллинга не пожалел, если бы им удалось удрать, Пип.
We were joined by no stragglers from the village, for the weather was cold and threatening, the way dreary, the footing bad, darkness coming on, and the people had good fires in-doors and were keeping the day. A few faces hurried to glowing windows and looked after us, but none came out. We passed the finger-post, and held straight on to the churchyard. There we were stopped a few minutes by a signal from the sergeant's hand, while two or three of his men dispersed themselves among the graves, and also examined the porch. They came in again without finding anything, and then we struck out on the open marshes, through the gate at the side of the churchyard. A bitter sleet came rattling against us here on the east wind, and Joe took me on his back. Больше никто из жителей деревни не пошел с нами: погода была холодная, неприветливая, дорога унылая, под ногами скользко; к тому же темнело, а дома люди грелись у камелька и справляли праздник. Тут и там на нашем пути удивленные лица поспешно приникали к освещенным окнам, но наружу никто не вышел. Дойдя до перекрестка, мы свернули прямо к кладбищу. Здесь по знаку сержанта сделали короткую остановку, и солдаты рассыпались среди могил и осмотрели церковную паперть. Они возвратились, не обнаружив ничего подозрительного, и мы вышли через боковые ворота на просторы болот. Восточный ветер стал хлестать нам в лицо мокрым снегом, и Джо взял меня на закорки.
Now that we were out upon the dismal wilderness where they little thought I had been within eight or nine hours and had seen both men hiding, I considered for the first time, with great dread, if we should come upon them, would my particular convict suppose that it was I who had brought the soldiers there? He had asked me if I was a deceiving imp, and he had said I should be a fierce young hound if I joined the hunt against him. Would he believe that I was both imp and hound in treacherous earnest, and had betrayed him? Только сейчас, на пустынной равнине, где я побывал восемь-девять часов тому назад и видел обоих каторжников (как бы все удивились, когда бы узнали про это!), мне пришла в голову страшная мысль: а вдруг, если мы их найдем, мой арестант решит, что это я привел сюда погоню? Ведь он спрашивал, не обманул ли я его, и сказал, что я был бы никудышным щенком, если бы стал его травить. Неужели он подумает, что я и вправду щенок и обманщик и мог так подло предать его?
It was of no use asking myself this question now. There I was, on Joe's back, and there was Joe beneath me, charging at the ditches like a hunter, and stimulating Mr. Wopsle not to tumble on his Roman nose, and to keep up with us. The soldiers were in front of us, extending into a pretty wide line with an interval between man and man. We were taking the course I had begun with, and from which I had diverged in the mist. Either the mist was not out again yet, or the wind had dispelled it. Under the low red glare of sunset, the beacon, and the gibbet, and the mound of the Battery, and the opposite shore of the river, were plain, though all of a watery lead color. Но теперь это был праздный вопрос. Я сидел на закорках у Джо, а Джо брал одну канаву за другой, как охотничья лошадь, и покрикивал мистеру Уопслу, чтобы тот не отставал и, боже сохрани, не ткнулся в землю своим римским носом. Солдаты двигались впереди нас, растянувшись длинной цепью. Мы держались того же направления, по какому я шел утром, пока не заплутался в тумане. Сейчас туман либо еще не пал, либо его развеяло ветром. В красном зареве заката были ясно видны и маяк, и виселица, и холм с батареей, и дальний берег реки - все одинакового мутно-свинцового цвета.
With my heart thumping like a blacksmith at Joe's broad shoulder, I looked all about for any sign of the convicts. I could see none, I could hear none. Mr. Wopsle had greatly alarmed me more than once, by his blowing and hard breathing; but I knew the sounds by this time, and could dissociate them from the object of pursuit. I got a dreadful start, when I thought I heard the file still going; but it was only a sheep-bell. The sheep stopped in their eating and looked timidly at us; and the cattle, their heads turned from the wind and sleet, stared angrily as if they held us responsible for both annoyances; but, except these things, and the shudder of the dying day in every blade of grass, there was no break in the bleak stillness of the marshes. Я напряженно всматривался вдаль, и сердце у меня стучало о широкую спину Джо, как кузнечный молот. Но никаких признаков беглых я не мог уловить. Сперва меня сильно пугало сопенье и тяжелое дыхание мистера Уопсла; но потом я привык к этим звукам и уже знал, что они не имеют отношения к предмету наших поисков. Один раз я вздрогнул от ужаса: мне показалось, что я все еще слышу скрежет подпилка; но то был лишь овечий колокольчик. Овцы поднимали головы и робко смотрели на нас, коровы, отворачиваясь от ветра и мокрого снега, провожали нас сердитыми взглядами, словно это мы принесли им непогоду, и боязливо шелестела трава в последних отблесках дневного света, - больше ничто не нарушало безотрадной тишины болот.
The soldiers were moving on in the direction of the old Battery, and we were moving on a little way behind them, when, all of a sudden, we all stopped. For there had reached us on the wings of the wind and rain, a long shout. It was repeated. It was at a distance towards the east, but it was long and loud. Nay, there seemed to be two or more shouts raised together,-if one might judge from a confusion in the sound. Солдаты все приближались к старой батарее, и мы шли следом, немного позади их цепи, как вдруг все стали: на крыльях дождя и ветра к нам донесся протяжный крик. Потом второй. Он возник далеко от нас, где-то к востоку, но был протяжный и громкий. Казалось даже, что кричат сразу два или три человека, так сбивчиво и неясно долетал до нас этот звук.
To this effect the sergeant and the nearest men were speaking under their breath, when Joe and I came up. After another moment's listening, Joe (who was a good judge) agreed, and Mr. Wopsle (who was a bad judge) agreed. The sergeant, a decisive man, ordered that the sound should not be answered, but that the course should be changed, and that his men should make towards it "at the double." So we slanted to the right (where the East was), and Joe pounded away so wonderfully, that I had to hold on tight to keep my seat. Сержант и ближайшие к нему солдаты вполголоса говорили об этом, когда мы с Джо подошли к ним. Прислушавшись, Джо (хорошо разбиравшийся в таких вещах) подтвердил их мнение, так же как и мистер Уопсл (ничего в таких вещах не смысливший). Сержант, будучи человеком решительным, отдал приказ: на крики не отвечать, но изменить направление и идти к востоку "беглым шагом". Тогда и мы повернули вправо, на восток, и Джо так ретиво поскакал вперед, что я крепко ухватился за него, чтобы не свалиться.
It was a run indeed now, and what Joe called, in the only two words he spoke all the time, "a Winder." Down banks and up banks, and over gates, and splashing into dikes, and breaking among coarse rushes: no man cared where he went. As we came nearer to the shouting, it became more and more apparent that it was made by more than one voice. Sometimes, it seemed to stop altogether, and then the soldiers stopped. When it broke out again, the soldiers made for it at a greater rate than ever, and we after them. After a while, we had so run it down, that we could hear one voice calling "Murder!" and another voice, "Convicts! Runaways! Guard! This way for the runaway convicts!" Then both voices would seem to be stifled in a struggle, and then would break out again. And when it had come to this, the soldiers ran like deer, and Joe too. Теперь мы неслись во весь опор, так что даже Джо не удержался и крикнул мне разок: "Ох, и гонка!" Не разбирая дороги, мы мчались вверх и вниз по дамбам, перемахивали через ручьи, шлепали по воде, продирались сквозь жесткий камыш. Чем ближе звучали крики, тем ясней становилось, что кричит не один человек. Временами крик как будто стихал, тогда и солдаты застывали на месте. Когда же он раздавался вновь, солдаты бежали быстрее прежнего, и мы за ними. Скоро мы уже стали различать, что один голос кричит: "Убивают!", а другой - "Арестанты! Беглые! Стража! Сюда!" На минуту шум драки заглушил оба голоса, потом крик возобновился. И тут солдаты стрелой понеслись вперед, а вместе с ними и Джо.
The sergeant ran in first, when we had run the noise quite down, and two of his men ran in close upon him. Their pieces were cocked and levelled when we all ran in. Сержант первым добежал до места, двое солдат тотчас догнали его. Когда подоспели остальные, эти двое уже взвели курки.
"Here are both men!" panted the sergeant, struggling at the bottom of a ditch. "Surrender, you two! and confound you for two wild beasts! Come asunder!" -- Оба тут! - задыхаясь, прокричал сержант, соскакивая в глубокую канаву. - Сдавайтесь, вы! Экие звери, черт бы вас взял! Да уймитесь вы, дьяволы!
Water was splashing, and mud was flying, and oaths were being sworn, and blows were being struck, when some more men went down into the ditch to help the sergeant, and dragged out, separately, my convict and the other one. Both were bleeding and panting and execrating and struggling; but of course I knew them both directly. Фонтаном взлетали брызги воды и комья грязи, сыпались проклятия и удары, и наконец еще несколько солдат, соскочив в канаву на помощь сержанту, вытащили порознь обоих каторжников - моего и другого. Они были все в крови и отчаянно отбивались и сквернословили, но я, разумеется, тотчас узнал обоих.
"Mind!" said my convict, wiping blood from his face with his ragged sleeves, and shaking torn hair from his fingers: "I took him! I give him up to you! Mind that!" -- Обратите внимание! - прохрипел мой каторжник, стирая с лица кровь драными рукавами и стряхивая с пальцев вырванные волосы. - Это я его задержал! Я передаю его вам! Обратите внимание!
"It's not much to be particular about," said the sergeant; "it'll do you small good, my man, being in the same plight yourself. Handcuffs there!" -- Нашел о чем разговаривать, - сказал сержант. - Едва ли тебе будет от этого польза, любезный, - ведь ты с ним одного поля ягода. Подать наручники!
"I don't expect it to do me any good. I don't want it to do me more good than it does now," said my convict, with a greedy laugh. "I took him. He knows it. That's enough for me." -- А я и не жду для себя пользы. Мне больше никакой пользы не надо, - сказал мой каторжник и хищно усмехнулся. - Я его задержал. Ему это известно. С меня и хватит.
The other convict was livid to look at, and, in addition to the old bruised left side of his face, seemed to be bruised and torn all over. He could not so much as get his breath to speak, until they were both separately handcuffed, but leaned upon a soldier to keep himself from falling. У другого арестанта лицо совсем посинело, и, вдобавок к старому кровоподтеку на левой щеке, он весь был в синяках и ссадинах. Пока на него надевали наручники, он все силился заговорить и не мог, и даже прислонился к одному из солдат, чтобы не упасть.
"Take notice, guard,-he tried to murder me," were his first words. -- Заметьте, служивый, он хотел меня убить, - были его первые слова.
"Tried to murder him?" said my convict, disdainfully. "Try, and not do it? I took him, and giv' him up; that's what I done. I not only prevented him getting off the marshes, but I dragged him here,-dragged him this far on his way back. He's a gentleman, if you please, this villain. Now, the Hulks has got its gentleman again, through me. Murder him? Worth my while, too, to murder him, when I could do worse and drag him back!" -- Хотел убить? - пренебрежительно повторил мой арестант. - Хотел, и не убил? Я его задержал и сдал кому следует, вот что я сделал. Мало того, что я не дал ему уйти с болота, я его сюда приволок, немножко не доволок до места. Этот мерзавец, видите ли, благородный, джентльмен. Так вы теперь мне спасибо скажите, что тюрьма получит обратно своего джентльмена. Убить его? Очень нужно руки марать, когда я мог сделать кое-что похуже, - опять его засадить.
The other one still gasped, А тот все бормотал, задыхаясь:
"He tried-he tried-to-murder me. Bear-bear witness." -- Он хотел... хотел меня убить. Будьте... будьте свидетелями.
"Lookee here!" said my convict to the sergeant. "Single-handed I got clear of the prison-ship; I made a dash and I done it. I could ha' got clear of these death-cold flats likewise-look at my leg: you won't find much iron on it-if I hadn't made the discovery that he was here. Let him go free? Let him profit by the means as I found out? Let him make a tool of me afresh and again? Once more? No, no, no. If I had died at the bottom there," and he made an emphatic swing at the ditch with his manacled hands, "I'd have held to him with that grip, that you should have been safe to find him in my hold." -- Вы меня послушайте, - сказал мой каторжник сержанту. - Я сам ушел с баржи, мне никто не помогал. Захотел и ушел. Я бы и на этом болоте не остался замерзать - вон, посмотрите, нога-то не закована, - кабы не узнал, что он тоже здесь. Допустить, чтобы он ушел? Чтобы он воспользовался моей хитростью да сноровкой? Чтобы опять согнул меня в бараний рог? Ну нет, шалишь! Да если б я сдох в этой канаве, - он указал на нее, неуклюже взмахнув скованными руками, - я б и то его не выпустил, так и держал бы до вашего прихода.
The other fugitive, who was evidently in extreme horror of his companion, repeated, Другой арестант повторил, с содроганием оглядываясь на него:
"He tried to murder me. I should have been a dead man if you had not come up." -- Он хотел меня убить. Если бы не вы, меня уже не было бы в живых.
"He lies!" said my convict, with fierce energy. "He's a liar born, and he'll die a liar. Look at his face; ain't it written there? Let him turn those eyes of his on me. I defy him to do it." -- Врет он! - свирепо оборвал его мой каторжник. - Всю жизнь врал и до смерти не перестанет. Да вон, у него это на лице написано. Пусть-ка посмотрит мне в глаза. Вот увидите, не посмеет.
The other, with an effort at a scornful smile, which could not, however, collect the nervous working of his mouth into any set expression, looked at the soldiers, and looked about at the marshes and at the sky, but certainly did not look at the speaker. Тот пытался выдавить из себя презрительную усмешку, - хотя так и не мог унять дрожь, кривившую его губы, - посмотрел на солдат, окинул взглядом болота и небо, но от своего противника упорно отводил глаза.
"Do you see him?" pursued my convict. "Do you see what a villain he is? Do you see those grovelling and wandering eyes? That's how he looked when we were tried together. He never looked at me." -- Вот вам, - продолжал мой арестант. - Видали мерзавца? Видали, как у него глаза шмыгают да стреляют по сторонам? Так же было и тогда, когда нас вместе судили. Ни разу на меня не взглянул.
The other, always working and working his dry lips and turning his eyes restlessly about him far and near, did at last turn them for a moment on the speaker, with the words, "You are not much to look at," and with a half-taunting glance at the bound hands. At that point, my convict became so frantically exasperated, that he would have rushed upon him but for the interposition of the soldiers. У второго каторжника все кривились пересохшие губы, и глаза продолжали беспокойно бегать, но наконец он остановился взглядом на своем враге, проговорил: "Было бы на что смотреть", и с издевкой прищурился на его скованные руки. Тут мой каторжник совсем рассвирепел и рванулся вперед, но солдаты его удержали.
"Didn't I tell you," said the other convict then, "that he would murder me, if he could?" And any one could see that he shook with fear, and that there broke out upon his lips curious white flakes, like thin snow. -- Я ведь говорю вам, что он убил бы меня, если б мог, - сказал второй, и было видно, как он трясется от страха, а на губах у него выступили белые хлопья пены.
"Enough of this parley," said the sergeant. "Light those torches." -- Довольно разговаривать, - сказал сержант. - Зажечь факелы.
As one of the soldiers, who carried a basket in lieu of a gun, went down on his knee to open it, my convict looked round him for the first time, and saw me. I had alighted from Joe's back on the brink of the ditch when we came up, and had not moved since. I looked at him eagerly when he looked at me, and slightly moved my hands and shook my head. I had been waiting for him to see me that I might try to assure him of my innocence. It was not at all expressed to me that he even comprehended my intention, for he gave me a look that I did not understand, and it all passed in a moment. But if he had looked at me for an hour or for a day, I could not have remembered his face ever afterwards, as having been more attentive. Один из солдат, несший вместо ружья корзину, опустился на колено и стал ее открывать, и тут мой арестант впервые огляделся и увидел меня. Я неподвижно стоял рядом с Джо, - он спустил меня на землю, еще когда мы только добрались до канавы. Поймав на себе взгляд каторжника, я умоляюще посмотрел на него и еле заметно развел руками и покачал головой. Я долго ждал этой минуты, чтобы попытаться уверить его, что я тут ни при чем. Я не мог бы сказать, понял ли он мое намерение: он только взглянул на меня как-то странно и тотчас отвернулся. Но если бы он смотрел на меня хоть целый час или целый день, лицо его не могло бы выразить более напряженного внимания.
The soldier with the basket soon got a light, and lighted three or four torches, and took one himself and distributed the others. It had been almost dark before, but now it seemed quite dark, and soon afterwards very dark. Before we departed from that spot, four soldiers standing in a ring, fired twice into the air. Presently we saw other torches kindled at some distance behind us, and others on the marshes on the opposite bank of the river. Солдат, который нес корзину, скоро высек огонь, зажег несколько факелов и роздал их, оставив один себе. И до этого было почти темно, теперь же стало совсем темно. а потом тьма еще сгустилась. Прежде чем уйти с этого места, четыре солдата, став в кружок, дважды выстрелили в воздух. Вскоре в отдалении тоже зажглись факелы, одни - позади нас, другие - на дальнем берегу реки.
"All right," said the sergeant. "March." -- Все в порядке, - сказал сержант. - Вперед, марш!
We had not gone far when three cannon were fired ahead of us with a sound that seemed to burst something inside my ear. Мы прошли совсем немного, когда впереди три раза выстрелила пушка - так громко, что у меня словно что-то лопнуло в ушах.
"You are expected on board," said the sergeant to my convict; "they know you are coming. Don't straggle, my man. Close up here." -- Это в твою честь, - сказал сержант моему каторжнику. - На барже уже известно, что тебя ведут. Не отставай, любезный. Сомкнись!
The two were kept apart, and each walked surrounded by a separate guard. I had hold of Joe's hand now, and Joe carried one of the torches. Mr. Wopsle had been for going back, but Joe was resolved to see it out, so we went on with the party. There was a reasonably good path now, mostly on the edge of the river, with a divergence here and there where a dike came, with a miniature windmill on it and a muddy sluice-gate. When I looked round, I could see the other lights coming in after us. The torches we carried dropped great blotches of fire upon the track, and I could see those, too, lying smoking and flaring. I could see nothing else but black darkness. Our lights warmed the air about us with their pitchy blaze, and the two prisoners seemed rather to like that, as they limped along in the midst of the muskets. We could not go fast, because of their lameness; and they were so spent, that two or three times we had to halt while they rested. Их вели каждого под особым конвоем, поодаль друг от друга. Джо держал меня за руку, а в другой руке нес факел. Мистер Уопсл был бы не прочь воротиться домой, но Джо решил остаться до конца, и мы по-прежнему следовали за солдатами. Теперь под ногами у нас была твердая тропинка; она шла у самого края воды, кое-где отступая от нее в обход запруды с осклизлым шлюзом или с крошечной мельницей. Оглядываясь, я видел, как нас догоняют другие огоньки. С наших факелов капали на тропинку большие огненные кляксы, и я видел, как они дымятся и вспыхивают. А больше я ничего не видел, кроме черной тьмы. От смолистого пламени факелов воздух вокруг нас согревался, и это как будто нравилось нашим пленникам, с трудом ковылявшим каждый в своем кольце мушкетов. Мы не могли идти быстро, потому что оба они хромали и совсем обессилели; раза два-три нам даже пришлось остановиться, чтобы дать им передохнуть.
After an hour or so of this travelling, we came to a rough wooden hut and a landing-place. There was a guard in the hut, and they challenged, and the sergeant answered. Then, we went into the hut, where there was a smell of tobacco and whitewash, and a bright fire, and a lamp, and a stand of muskets, and a drum, and a low wooden bedstead, like an overgrown mangle without the machinery, capable of holding about a dozen soldiers all at once. Three or four soldiers who lay upon it in their great-coats were not much interested in us, but just lifted their heads and took a sleepy stare, and then lay down again. The sergeant made some kind of report, and some entry in a book, and then the convict whom I call the other convict was drafted off with his guard, to go on board first. Так мы шли около часа, а потом увидели перед собой какое-то деревянное строение и пристань. Нас окликнул часовой, сержант ответил. Мы вошли. В доме пахло табаком и известкой, ярко пылал огонь, горела лампа, и была стойка для мушкетов, барабан и низкие деревянные нары, похожие на подставку от огромного катка для белья, где могли уместиться друг возле дружки не меньше десяти солдат. Лежавшие на них три-четыре солдата в шинелях не выказали особого интереса при нашем появлении: приподняв голову, они сонно посмотрели на нас и улеглись снова. Сержант с кем-то поговорил, записал что-то в книге, а потом того каторжника, которого я называю "другим", выпели под конвоем на пристань, чтобы первым отправить на баржу.
My convict never looked at me, except that once. While we stood in the hut, he stood before the fire looking thoughtfully at it, or putting up his feet by turns upon the hob, and looking thoughtfully at them as if he pitied them for their recent adventures. Suddenly, he turned to the sergeant, and remarked,- Мой каторжник больше ни разу не взглянул на меня. Пока мы были в доме, он стоял у очага, задумчиво глядя в огонь, или по очереди ставил ноги на решетку и задумчиво их разглядывал, словно жалея за то, что им так досталось в последние дни. Вдруг он повернулся к сержанту и сказал:
"I wish to say something respecting this escape. It may prevent some persons laying under suspicion alonger me." -- Я хочу кое-что заявить касательно своего побега. Это для того, чтобы подозрение не пало на кого другого.
"You can say what you like," returned the sergeant, standing coolly looking at him with his arms folded, "but you have no call to say it here. You'll have opportunity enough to say about it, and hear about it, before it's done with, you know." -- Ты заявишь все, что тебе угодно, - сказал сержант, скрестив на груди руки и холодно глядя на него, - но не к чему это делать здесь. Тебе еще представится полная возможность и поговорить и послушать.
"I know, but this is another pint, a separate matter. A man can't starve; at least I can't. I took some wittles, up at the willage over yonder,-where the church stands a'most out on the marshes." -- Я знаю, только это статья особая. Человек не может жить без еды. Я по крайней мере не могу. Это я к тому говорю, что взял кое-какую снедь в той деревне, где церковь, вон что за болотами.
"You mean stole," said the sergeant. -- Попросту говоря, украл, - сказал сержант.
"And I'll tell you where from. From the blacksmith's." -- И сейчас скажу у кого. У кузнеца.
"Halloa!" said the sergeant, staring at Joe. -- Эге! - сказал сержант и уставился на Джо.
"Halloa, Pip!" said Joe, staring at me. -- Эге, Пип! - сказал Джо и уставился на меня.
"It was some broken wittles-that's what it was-and a dram of liquor, and a pie." -- Еды было так, всякие остатки, и еще глоток спиртного, и паштет.
"Have you happened to miss such an article as a pie, blacksmith?" asked the sergeant, confidentially. -- Вы как, не заметили у себя дома пропажи паштета? - спросил сержант, наклоняясь к Джо.
"My wife did, at the very moment when you came in. Don't you know, Pip?" -- Жена хватилась его как раз перед вашим приходом. Ты ведь слышал, Пип?
"So," said my convict, turning his eyes on Joe in a moody manner, and without the least glance at me,-"so you're the blacksmith, are you? Than I'm sorry to say, I've eat your pie." -- Вот как, - сказал мой арестант, хмуро подняв глаза на Джо и даже не взглянув в мою сторону, - это вы, значит, и будете кузнец? Ну, тогда не прогневайтесь, ваш паштет я съел.
"God knows you're welcome to it,-so far as it was ever mine," returned Joe, with a saving remembrance of Mrs. Joe. "We don't know what you have done, but we wouldn't have you starved to death for it, poor miserable fellow-creatur.-Would us, Pip?" -- Да на здоровье... мне-то не жалко, - добавил Джо, вовремя вспомнив про миссис Джо. - В чем ты провинился, нам неизвестно, но, видит бог, мы вовсе не хотим, чтобы ты из-за этого помер с голоду, бедный ты, несчастный человек. Верно, Пип?
The something that I had noticed before, clicked in the man's throat again, and he turned his back. The boat had returned, and his guard were ready, so we followed him to the landing-place made of rough stakes and stones, and saw him put into the boat, which was rowed by a crew of convicts like himself. No one seemed surprised to see him, or interested in seeing him, or glad to see him, or sorry to see him, or spoke a word, except that somebody in the boat growled as if to dogs, "Give way, you!" which was the signal for the dip of the oars. By the light of the torches, we saw the black Hulk lying out a little way from the mud of the shore, like a wicked Noah's ark. Cribbed and barred and moored by massive rusty chains, the prison-ship seemed in my young eyes to be ironed like the prisoners. We saw the boat go alongside, and we saw him taken up the side and disappear. Then, the ends of the torches were flung hissing into the water, and went out, as if it were all over with him. Опять, как утром на болоте, в горле у каторжника что-то булькнуло, и он поворотился к нам спиной. Лодка тем временем вернулась, конвойные стояли наготове; мы вышли вслед за моим арестантом на пристань, сложенную из камня и грубо отесанных бревен, и видели, как его посадили в лодку, где на веслах сидели такие же каторжники, как он. При встрече с ним никто не проявил ни удивления, ни интереса, ни радости, ни сочувствия, никто не сказал ни слова, только чей-то голос в лодке рявкнул, точно на собак: "Давай греби!", и раздался мерный плеск весел. В свете факелов нам видна была плавучая тюрьма, черневшая не очень далеко от илистого берега, как проклятый богом Ноев ковчег. Сдавленная тяжелыми балками, опутанная толстыми цепями якорей, баржа представлялась мне закованной в кандалы, подобно арестантам. Мы видели, как лодка подошла к борту и как моего каторжника подняли на баржу и он исчез. Тогда остатки факелов шипя полетели в воду и погасли, словно для него все навсегда было кончено.

Chapter VI/ГЛАВА VI

English Русский
My state of mind regarding the pilfering from which I had been so unexpectedly exonerated did not impel me to frank disclosure; but I hope it had some dregs of good at the bottom of it. Даже после того как обвинение в краже было столь неожиданно с меня снято, я ни минуты не помышлял о чистосердечном признании; однако мне хочется думать, что мною руководили и добрые чувства.
I do not recall that I felt any tenderness of conscience in reference to Mrs. Joe, when the fear of being found out was lifted off me. But I loved Joe,-perhaps for no better reason in those early days than because the dear fellow let me love him,-and, as to him, my inner self was not so easily composed. It was much upon my mind (particularly when I first saw him looking about for his file) that I ought to tell Joe the whole truth. Yet I did not, and for the reason that I mistrusted that if I did, he would think me worse than I was. The fear of losing Joe's confidence, and of thenceforth sitting in the chimney corner at night staring drearily at my forever lost companion and friend, tied up my tongue. I morbidly represented to myself that if Joe knew it, I never afterwards could see him at the fireside feeling his fair whisker, without thinking that he was meditating on it. That, if Joe knew it, I never afterwards could see him glance, however casually, at yesterday's meat or pudding when it came on to-day's table, without thinking that he was debating whether I had been in the pantry. That, if Joe knew it, and at any subsequent period of our joint domestic life remarked that his beer was flat or thick, the conviction that he suspected Tar in it, would bring a rush of blood to my face. In a word, I was too cowardly to do what I knew to be right, as I had been too cowardly to avoid doing what I knew to be wrong. I had had no intercourse with the world at that time, and I imitated none of its many inhabitants who act in this manner. Quite an untaught genius, I made the discovery of the line of action for myself. Когда миновала опасность, что мой проступок будет обнаружен, мысль о миссис Джо, сколько помнится, перестала меня смущать. Но Джо я любил - в те далекие дни, возможно, лишь за то, что он, добрая душа, не противился этому, - и уж тут мне не так-то легко было усыпить свою совесть. Еще долго (а в особенности, когда он хватился своего подпилка) меня мучило сознание, что надо рассказать Джо всю правду. И все же я этого не сделал - не сделал потому, что боялся показаться в его глазах хуже, чем был на самом деле. Страх, что я лишусь доверия Джо и отныне буду сидеть по вечерам у огня, устремив тоскливый взор на того, кто уже не будет мне товарищем и другом, накрепко сковал мне язык. Больное воображение твердило мне, что если я откроюсь Джо, то всякий раз, как он начнет теребить свои русые бакены, мне будет казаться, что он размышляет о моем прегрешении. Если я откроюсь Джо, то всякий раз, как он хотя бы мимоходом взглянет на поданные к столу остатки вчерашнего мяса или пудинга, мне будет казаться, что он думает, не побывал ли я в кладовой. Если я откроюсь Джо и когда-нибудь пиво покажется ему безвкусным или слишком густым, то я весь зальюсь краской от сознания, что он заподозрил в нем примесь дегтя. Короче говоря, я из трусости не сделал того, что заведомо надлежало сделать, так же как раньше из трусости сделал то, чего делать заведомо не надлежало. В то время я совсем не знал света и не подражал никому из многочисленных его обитателей, поступающих точно так же. Как истый философ-самородок, я нашел для себя этот путь без посторонней помощи.
As I was sleepy before we were far away from the prison-ship, Joe took me on his back again and carried me home. He must have had a tiresome journey of it, for Mr. Wopsle, being knocked up, was in such a very bad temper that if the Church had been thrown open, he would probably have excommunicated the whole expedition, beginning with Joe and myself. In his lay capacity, he persisted in sitting down in the damp to such an insane extent, that when his coat was taken off to be dried at the kitchen fire, the circumstantial evidence on his trousers would have hanged him, if it had been a capital offence. Я стал клевать носом, как только мы отошли от плавучей тюрьмы, и Джо, заметив это снова взял меня на закорки и нес до самого дома. Бедняга порядком измучился дорогой, ибо мистер Уопсл, который совсем выбился из сил, был в таком скверном настроении, что, будь двери церкви открыты, он, наверно, отлучил бы от нее всех участников нашего похода, начиная с меня и Джо. За отсутствием же такой возможности он упорно плюхался в грязь, да так часто, что если бы подобное поведение каралось смертью, то вещественных доказательств, обнаруженных на его брюках, когда он снял свой мокрый сюртук у огня в нашей кухне, с избытком хватило бы, чтобы отправить его на виселицу.
By that time, I was staggering on the kitchen floor like a little drunkard, through having been newly set upon my feet, and through having been fast asleep, and through waking in the heat and lights and noise of tongues. As I came to myself (with the aid of a heavy thump between the shoulders, and the restorative exclamation "Yah! Was there ever such a boy as this!" from my sister,) I found Joe telling them about the convict's confession, and all the visitors suggesting different ways by which he had got into the pantry. Mr. Pumblechook made out, after carefully surveying the premises, that he had first got upon the roof of the forge, and had then got upon the roof of the house, and had then let himself down the kitchen chimney by a rope made of his bedding cut into strips; and as Mr. Pumblechook was very positive and drove his own chaise-cart-over Everybody-it was agreed that it must be so. Я в это время стоял посреди кухни и шатался как пьяненький, потому что меня только что спустили на пол и потому что я успел крепко заснуть, а проснулся в теплой, светлой комнате, среди шума голосов. Когда я пришел в себя (чему способствовал чувствительный толчок между лопатками и ободряющее восклицание моей сестры: "Ох, до чего же несносный мальчишка!"), Джо только что кончил рассказ об удивительном признании каторжника, и все наперебой строили предположения насчет того, как он проник в кладовую. Мистер Памблчук, тщательно осмотрев наши владения, пришел к выводу, что он залез на крышу кузницы, оттуда - на крышу дома, а затем по трубе спустился в кухню на веревке, которую сплел из своих простынь, разрезав их на полосы. Мистер Памблчук говорил очень уверенно, а кроме того, мистер Памблчук разъезжал и собственной тележке, - и никому не уступал дороги, - а потому все согласились, что так оно и было.
Mr. Wopsle, indeed, wildly cried out, "No!" with the feeble malice of a tired man; but, as he had no theory, and no coat on, he was unanimously set at naught,-not to mention his smoking hard behind, as he stood with his back to the kitchen fire to draw the damp out: which was not calculated to inspire confidence. Правда, мистер Уопсл, с раздражением усталого человека, громко выкрикнул: "Нет!", но поскольку у него не было своей теории и поскольку он был без сюртука, никто не стал его слушать; к тому же от заднего его фасада валил пар - он сушился, стоя спиной к огню, - а это отнюдь не внушало доверия.
This was all I heard that night before my sister clutched me, as a slumberous offence to the company's eyesight, and assisted me up to bed with such a strong hand that I seemed to have fifty boots on, and to be dangling them all against the edges of the stairs. Больше я ничего не слышал в тот вечер: сестра сочла мой сонный вид оскорбительным для гостей и, схватив меня за шиворот, препроводила в постель так властно, что могло показаться, будто на мне надето пятьдесят башмаков и все они разом громыхают о края ступенек.
My state of mind, as I have described it, began before I was up in the morning, and lasted long after the subject had died out, and had ceased to be mentioned saving on exceptional occasions. Описанное мною выше состояние духа возникло еще до того, как я наутро встал с постели, и не покидало меня даже тогда, когда причина его была уже предана забвению и о ней перестали упоминать, кроме как в самых исключительных случаях.

Chapter VII/ГЛАВА VII

English Русский
At the time when I stood in the churchyard reading the family tombstones, I had just enough learning to be able to spell them out. My construction even of their simple meaning was not very correct, for I read "wife of the Above" as a complimentary reference to my father's exaltation to a better world; and if any one of my deceased relations had been referred to as "Below," I have no doubt I should have formed the worst opinions of that member of the family. Neither were my notions of the theological positions to which my Catechism bound me, at all accurate; for, I have a lively remembrance that I supposed my declaration that I was to "walk in the same all the days of my life," laid me under an obligation always to go through the village from our house in one particular direction, and never to vary it by turning down by the wheelwright's or up by the mill. В ту пору, когда я стоял на кладбище, разглядывая родительские могилы, моих познаний едва хватало на то, чтобы разобрать надписи на каменных плитах. Даже нехитрый их смысл я понимал не вполне правильно, считая, например, что в словах "супруга вышереченного" заключается почтительный намек на переселение моего отца в горнюю обитель; и если бы о ком-нибудь из моих умерших родственников было сказано "нижереченный", я, несомненно, составил бы себе о покойнике самое нелестное мнение. Не отличалось ясностью и мое восприятие догматов, изложенных в катехизисе; так, например, я прекрасно помню, что, обещая "следовать оным путем во все дни жизни моей", я воображал, будто должен всегда ходить по деревне одной и той же дорогой и, боже упаси, не сворачивать с нее ни вправо у мельницы, ни влево у мастерской колесника.
When I was old enough, I was to be apprenticed to Joe, and until I could assume that dignity I was not to be what Mrs. Joe called "Pompeyed," or (as I render it) pampered. Therefore, I was not only odd-boy about the forge, but if any neighbor happened to want an extra boy to frighten birds, or pick up stones, or do any such job, I was favored with the employment. In order, however, that our superior position might not be compromised thereby, a money-box was kept on the kitchen mantel-shelf, in to which it was publicly made known that all my earnings were dropped. I have an impression that they were to be contributed eventually towards the liquidation of the National Debt, but I know I had no hope of any personal participation in the treasure. Со временем мне предстояло поступить в подмастерья к Джо, пока же я еще не дорос до этой чести, миссис Джо считала, что со мной нечего миндальничать. Поэтому я и в кузнице помогал, и если кому-нибудь из соседей потребуется, бывало, мальчик гонять с огорода птиц или выбирать из земли камни, эти почетные дела поручались мне. Однако, дабы не уронить достоинства нашего семейства в глазах соседей, на полке над кухонным очагом была водружена копилка, в которую, как о том было широко оповещено, опускались мои заработки. Я готов предположить, что они в конечном счете предназначались на погашение государственного долга; во всяком случае, надежды самому воспользоваться этими сокровищами у меня не было.
Mr. Wopsle's great-aunt kept an evening school in the village; that is to say, she was a ridiculous old woman of limited means and unlimited infirmity, who used to go to sleep from six to seven every evening, in the society of youth who paid two pence per week each, for the improving opportunity of seeing her do it. She rented a small cottage, and Mr. Wopsle had the room up stairs, where we students used to overhear him reading aloud in a most dignified and terrific manner, and occasionally bumping on the ceiling. There was a fiction that Mr. Wopsle "examined" the scholars once a quarter. What he did on those occasions was to turn up his cuffs, stick up his hair, and give us Mark Antony's oration over the body of Caesar. This was always followed by Collins's Ode on the Passions, wherein I particularly venerated Mr. Wopsle as Revenge throwing his blood-stained sword in thunder down, and taking the War-denouncing trumpet with a withering look. It was not with me then, as it was in later life, when I fell into the society of the Passions, and compared them with Collins and Wopsle, rather to the disadvantage of both gentlemen. Двоюродная бабушка мистера Уопсла держала у нас в деревне вечернюю школу; другими словами, эта старушенция, располагавшая весьма ограниченными средствами и неограниченным количеством всяких недугов, ежедневно от шести до семи часов вечера отсыпалась в присутствии десятка юнцов, с которых брала по два пенса в неделю за возможность любоваться сим поучительным зрелищем. Она снимала небольшой домик, в верхней комнате которого жил мистер Уопсл, и нам внизу бывало слышно, как он изливал свои чувства в возвышенных и грозных монологах, временами топая ногою в потолок. Считалось, что раз в три месяца мистер Уопсл устраивал школьникам экзамен. На самом же деле все сводилось к тому, что мистер Уопсл, отвернув обшлага и взъерошив волосы, декламировал нам монолог Марка Антония над трупом Цезаря. Затем следовала ода Коллинза * "Страсти", причем больше всего мистер Уопсл мне нравился в роли Мщения, когда бросал он оземь меч кровавый свой и, грозным взором всех испепеляя, войну, и мор, и горе возвещал. Лишь много позже, когда я на опыте узнал, что такое страсти, я сравнил их с впечатлениями от Коллинза и Уопсла, и должен сказать - сравнение оказалось не в пользу этих джентльменов.
Mr. Wopsle's great-aunt, besides keeping this Educational Institution, kept in the same room-a little general shop. She had no idea what stock she had, or what the price of anything in it was; but there was a little greasy memorandum-book kept in a drawer, which served as a Catalogue of Prices, and by this oracle Biddy arranged all the shop transaction. Biddy was Mr. Wopsle's great-aunt's granddaughter; I confess myself quiet unequal to the working out of the problem, what relation she was to Mr. Wopsle. She was an orphan like myself; like me, too, had been brought up by hand. She was most noticeable, I thought, in respect of her extremities; for, her hair always wanted brushing, her hands always wanted washing, and her shoes always wanted mending and pulling up at heel. This description must be received with a week-day limitation. On Sundays, she went to church elaborated. Кроме упомянутого просветительного заведения, двоюродная бабушка мистера Уопсла держала (в той же комнате) мелочную лавочку. Она никогда не знала, какой товар есть в лавке и что сколько стоит; но в одном из ящиков комода хранилась засаленная тетрадка, служившая прейскурантом, и с помощью этого оракула Бидди производила все торговые операции. Бидди была внучкой двоюродной бабушки мистера Уопсла. Кем она приходилась мистеру Уопслу, я не берусь определить, - эта задача мне не по разуму. Она была сирота, как и я, и, подобно мне, воспитана своими руками. Самым примечательным в ней казались мне ее конечности, ибо волосы ее всегда взывали о гребне, руки - о мыле, а башмаки - о дратве и новых задниках. Впрочем, это описание годится только для будних дней. По воскресеньям Бидди отправлялась в церковь преображенная.
Much of my unassisted self, and more by the help of Biddy than of Mr. Wopsle's great-aunt, I struggled through the alphabet as if it had been a bramble-bush; getting considerably worried and scratched by every letter. After that I fell among those thieves, the nine figures, who seemed every evening to do something new to disguise themselves and baffle recognition. But, at last I began, in a purblind groping way, to read, write, and cipher, on the very smallest scale. Главным образом собственными силами, и уж скорее с помощью Бидди, чем двоюродной бабушки мистера Уопсла, я продрался сквозь алфавит, как сквозь заросли терновника, накалываясь и обдираясь о каждую букву. Потом я попал в лапы к разбойникам - девяти цифрам, которые каждый вечер, казалось, меняли свое обличье нарочно для того, чтобы я не узнал их. Но в конце концов я с грехом пополам начал читать, писать и считать, правда - в самых скромных пределах.
One night I was sitting in the chimney corner with my slate, expending great efforts on the production of a letter to Joe. I think it must have been a full year after our hunt upon the marshes, for it was a long time after, and it was winter and a hard frost. With an alphabet on the hearth at my feet for reference, I contrived in an hour or two to print and smear this epistle:- Однажды вечером я сидел в кухне у огня и, склонившись над грифельной доской, прилежно составлял письмо к Джо. С нашей памятной гонки по болотам прошел, очевидно, целый год, - снова стояла зима и на дворе морозило. Прислонив к решетке очага букварь для справок и промучившись часа полтора, я изобразил печатными буквами следующее послание:
"MI DEER JO i OPE U R KR WITE WELL i OPE i SHAL SON B HABELL 4 2 TEEDGE U JO AN THEN WE SHORL B SO GLODD AN WEN i M PRENGTD 2 U JO WOT LARX AN BLEVE ME INF XN PIP." "мИлы ДЖО жылаю теБе здаровя ДЖО я Скоро буду теБя учит и Мы будим так раДы ДЖО а када я буду у ТИбя пдмастерем тото будиТ рас чуДесна Остаюсь слюбовю ПиП".
There was no indispensable necessity for my communicating with Joe by letter, inasmuch as he sat beside me and we were alone. But I delivered this written communication (slate and all) with my own hand, and Joe received it as a miracle of erudition. Никакой необходимости сноситься с Джо письменно у меня не было, потому что он сидел рядом со мной и мы были одни в кухне. Но я передал ему свое послание из рук в руки, и он принял его как некое чудо премудрости.
"I say, Pip, old chap!" cried Joe, opening his blue eyes wide, "what a scholar you are! An't you?" -- Ай да Пип! - воскликнул Джо, широко раскрыв свои голубые глаза. - Ты, дружок, стал у нас совсем ученый, верно я говорю?
"I should like to be," said I, glancing at the slate as he held it; with a misgiving that the writing was rather hilly. -- Нет, куда мне! - вздохнул я, с сомнением поглядывая на доску; теперь, когда она была в руках у Джо, я увидел, что строчки получились совсем кривые.
"Why, here's a J," said Joe, "and a O equal to anythink! Here's a J and a O, Pip, and a J-O, Joe." -- Да у тебя тут есть Д, - удивился Джо, - и Ж, и О, да какие красивые. Вот и выходит, Пип, Д-Ж-О, ДЖО.
I had never heard Joe read aloud to any greater extent than this monosyllable, and I had observed at church last Sunday, when I accidentally held our Prayer-Book upside down, that it seemed to suit his convenience quite as well as if it had been all right. Wishing to embrace the present occasion of finding out whether in teaching Joe, I should have to begin quite at the beginning, I said, Я не помнил, чтобы Джо хоть раз прочел что-нибудь, кроме этого короткого слова, а в прошлое воскресенье в церкви, нечаянно перевернув молитвенник вверх ногами, я заметил, что Джо, сидевший со мной рядом, не испытал от этого ни малейшего неудобства. Решив тут же выяснить, с самого ли начала мне придется начинать, когда я буду давать Джо уроки, я сказал:
"Ah! But read the rest, Jo." -- А ты прочти дальше, Джо.
"The rest, eh, Pip?" said Joe, looking at it with a slow, searching eye, "One, two, three. Why, here's three Js, and three Os, and three J-O, Joes in it, Pip!" -- Дальше, Пип? - сказал Джо, внимательно вглядываясь в мое послание. - Раз, два, три. Да тут, Пип, целых три Д, и Ж, и О, и Д-Ж-0 - Джо!
I leaned over Joe, and, with the aid of my forefinger read him the whole letter. Я нагнулся к Джо и, водя пальцем по доске, прочел ему письмо с начала до конца.
"Astonishing!" said Joe, when I had finished. "You ARE a scholar." -- Поди ж ты! - сказал Джо, когда я кончил. - Ученый ты у нас, право ученый.
"How do you spell Gargery, Joe?" I asked him, with a modest patronage. -- Как ты напишешь "Гарджери", Джо? - спросил я скромно-покровительственным тоном.
"I don't spell it at all," said Joe. -- А я его не буду писать, - сказал Джо.
"But supposing you did?" -- Ну, а ты представь себе, что пишешь.
"It can't be supposed," said Joe. "Tho' I'm uncommon fond of reading, too." -- Этого никак не представишь, - сказал Джо. - А я, между прочим, чтение тоже очень уважаю.
"Are you, Joe?" -- Разве, Джо?
"On-common. Give me," said Joe, "a good book, or a good newspaper, and sit me down afore a good fire, and I ask no better. Lord!" he continued, after rubbing his knees a little, "when you do come to a J and a O, and says you, 'Here, at last, is a J-O, Joe,' how interesting reading is!" -- Очень уважаю. Дай мне хорошую книжку, либо газету хорошую, и посади у огонька, так мне больше ничего не нужно. - Он задумчиво потер себе колено и продолжал: - А уж как увидишь Д, и Ж, и О, да скажешь: "Вот оно Д-Ж-О, Джо", - тогда читать и вовсе интересно.
I derived from this, that Joe's education, like Steam, was yet in its infancy. Pursuing the subject, I inquired,- Из этого я заключил, что образование Джо, так же как применение силы пара, находится еще в зачаточном состоянии.
"Didn't you ever go to school, Joe, when you were as little as me?" -- А ты разве не ходил в школу, когда был маленький, Джо?
"No, Pip." -- Нет, Пип.
"Why didn't you ever go to school, Joe, when you were as little as me?" -- А почему ты не ходил в школу, когда был маленький?
"Well, Pip," said Joe, taking up the poker, and settling himself to his usual occupation when he was thoughtful, of slowly raking the fire between the lower bars; "I'll tell you. My father, Pip, he were given to drink, and when he were overtook with drink, he hammered away at my mother, most onmerciful. It were a'most the only hammering he did, indeed, 'xcepting at myself. And he hammered at me with a wigor only to be equalled by the wigor with which he didn't hammer at his anwil.-You're a listening and understanding, Pip?" -- Почему? - переспросил Джо и, как всегда, когда впадал в задумчивость, стал медленно помешивать угли, просунув кочергу между прутьев решетки. - А вот послушай. Мой отец, Пип, был любитель выпить, проще сказать - пил горькую, а когда, бывало, напьется, то бил мою мать безо всякой жалости. Лучше бы он так молотом по наковальне бил, - так нет же, все ей доставалось, все ей, да еще мне. Ты, Пип, слушаешь меня, понимаешь, что я говорю?
"Yes, Joe." -- Да, Джо.
"'Consequence, my mother and me we ran away from my father several times; and then my mother she'd go out to work, and she'd say, "Joe," she'd say, "now, please God, you shall have some schooling, child," and she'd put me to school. But my father were that good in his hart that he couldn't abear to be without us. So, he'd come with a most tremenjous crowd and make such a row at the doors of the houses where we was, that they used to be obligated to have no more to do with us and to give us up to him. And then he took us home and hammered us. Which, you see, Pip," said Joe, pausing in his meditative raking of the fire, and looking at me, "were a drawback on my learning." -- По этой самой причине мы с матерью несколько раз от отца убегали. Вот мать наймется где-нибудь на работу и скажет, бывало: "Джо, теперь ты с божьей помощью и учиться пойдешь", и отдаст меня в школу. Только отец у меня был предобрый человек, и никак ему было невозможно жить без нас. Вот он узнает, где мы находимся, да и соберет народ, да такой шум поднимет перед домом, что хозяевам невтерпеж станет, они и говорят: "Уходите вы, подобру-поздорову", и выгонят нас на улицу. Ну, он тогда ведет нас домой и бьет пуще прежнего. И понимаешь, Пип. - сказал Джо, переставая мешать угли и устремив на меня задумчивый взгляд, - ученью моему это здорово мешало.
"Certainly, poor Joe!" -- Еще бы, бедный Джо!
"Though mind you, Pip," said Joe, with a judicial touch or two of the poker on the top bar, "rendering unto all their doo, and maintaining equal justice betwixt man and man, my father were that good in his hart, don't you see?" -- Только ты помни, Пип, - сказал Джо, строго постучав кочергой по решетке, - каждому надо воздавать по справедливости, чтобы никому обидно не было, и я так скажу, что отец мой был предобрый человек, понял ты меня?
I didn't see; but I didn't say so. Я не понял, но промолчал.
"Well!" Joe pursued, "somebody must keep the pot a biling, Pip, or the pot won't bile, don't you know?" -- То-то и есть, - продолжал Джо. - Однако ж кому-то надо варить похлебку, не то похлебка не сварится, понято, Пип?
I saw that, and said so. Это я понял, и так и сказал.
"'Consequence, my father didn't make objections to my going to work; so I went to work at my present calling, which were his too, if he would have followed it, and I worked tolerable hard, I assure you, Pip. In time I were able to keep him, and I kep him till he went off in a purple leptic fit. And it were my intentions to have had put upon his tombstone that, Whatsume'er the failings on his part, Remember reader he were that good in his heart." -- По этой самой причине отец слова против того не вымолвил, чтобы я шел работать; я и пошел работав, по той же части, что и он, - только он-то ни по какой части ничего не делал, - и работал я на совесть, это ты можешь мне поверить, Пип. Скоро я уже мог его содержать, и содержал до самых тех пор, пока его не хватил покалиптический удар. И было у меня такое желание, чтобы у него на могиле значилось, что хотя не без грехов он свой прожил век, читатель, помни, он был предобрый человек.
Joe recited this couplet with such manifest pride and careful perspicuity, that I asked him if he had made it himself. Джо произнес это двустишие так выразительно и с такой явной гордостью, что я спросил, уж не сам ли он это сочинил.
"I made it," said Joe, "my own self. I made it in a moment. It was like striking out a horseshoe complete, in a single blow. I never was so much surprised in all my life,-couldn't credit my own ed,-to tell you the truth, hardly believed it were my own ed. As I was saying, Pip, it were my intentions to have had it cut over him; but poetry costs money, cut it how you will, small or large, and it were not done. Not to mention bearers, all the money that could be spared were wanted for my mother. She were in poor elth, and quite broke. She weren't long of following, poor soul, and her share of peace come round at last." -- Сам, - ответил Джо. - Единым духом сочинил. Точно подкову одним ударом выковал. Со мной сроду такого не бывало - я даже себе не поверил, - сказать по правде, просто диву дался, как это у меня вышло. Так вот, я и говорю, Пип, было у меня такое желание, чтобы это вырезали у него на могильной плите; но стихи денег стоят, как их ни вырезай - крупными буквами или мелкими, - и дело не выгорело. Похороны и без того недешево обошлись, а те деньги, что остались, нужны были для матери. У нее здоровье сильно сдало, совсем была никуда. Она, бедная, ненамного его пережила, пришло время и ее косточкам успокоиться.
Joe's blue eyes turned a little watery; he rubbed first one of them, and then the other, in a most uncongenial and uncomfortable manner, with the round knob on the top of the poker. Голубые глаза Джо подернулись влагой, и он потер сначала один глаз, потом другой самым неподходящим для этого дела предметом - круглой шишкой на рукоятке кочерги.
"It were but lonesome then," said Joe, "living here alone, and I got acquainted with your sister. Now, Pip,"-Joe looked firmly at me as if he knew I was not going to agree with him;-"your sister is a fine figure of a woman." -- Остался я тогда один-одинешенек, - сказал Джо. - А потом познакомился с твоей сестрой. Имей в виду, Пип, - Джо посмотрел на меня решительно и твердо, словно знал, что я с ним не соглашусь, - твоя сестра - видная женщина.
I could not help looking at the fire, in an obvious state of doubt. Я невольно отвел глаза и с сомнением покосился на огонь.
"Whatever family opinions, or whatever the world's opinions, on that subject may be, Pip, your sister is," Joe tapped the top bar with the poker after every word following, "a-fine-figure-of-a-woman!" -- Что бы там люди ни говорили, Пип, будь то среди родных или, к примеру сказать, в деревне, но твоя сестра, - и Джо закончил, отбивая каждый слог кочергой по решетке, - вид-на-я женщина.
I could think of nothing better to say than Не в силах придумать лучшего ответа, я сказал только:
"I am glad you think so, Joe." -- Я рад, что ты так считаешь, Джо.
"So am I," returned Joe, catching me up. "I am glad I think so, Pip. A little redness or a little matter of Bone, here or there, what does it signify to Me?" -- Вот и я тоже, - подхватил Джо. - Я тоже рад, что я так считаю, Пип. А что немножко красна, да немножко кое-где костей многовато, так неужели мне на это обижаться можно?
I sagaciously observed, if it didn't signify to him, to whom did it signify? Я глубокомысленно заметил, что если уж он на это не обижается, то другим и подавно нечего.
"Certainly!" assented Joe. "That's it. You're right, old chap! When I got acquainted with your sister, it were the talk how she was bringing you up by hand. Very kind of her too, all the folks said, and I said, along with all the folks. As to you," Joe pursued with a countenance expressive of seeing something very nasty indeed, "if you could have been aware how small and flabby and mean you was, dear me, you'd have formed the most contemptible opinion of yourself!" -- Вот-вот, - подтвердил Джо. - Так оно и есть. Ты правильно сказал, дружок. Когда я познакомился с твоей сестрой, здесь только и разговоров было о том, как она тебя воспитывает своими руками. Все ее за это хвалили, и я тоже. А уж ты, - продолжал Джо с таким выражением, будто увидел что-то в высшей степени противное, - кабы ты мог знать, до чего ты был маленький да плохонький, ты бы и смотреть на себя не захотел.
Not exactly relishing this, I said, Не слишком довольный таким отзывом, я сказал:
"Never mind me, Joe." -- Ну что говорить обо мне, Джо.
"But I did mind you, Pip," he returned with tender simplicity. "When I offered to your sister to keep company, and to be asked in church at such times as she was willing and ready to come to the forge, I said to her, 'And bring the poor little child. God bless the poor little child,' I said to your sister, 'there's room for him at the forge!'" -- А как раз о тебе и шел разговор, Пип, - возразил Джо с простодушной лаской. - Когда я предложил твоей сестре, чтобы, значит, нам с ней жить и чтобы обвенчаться, как только она надумает переехать в кузницу, я ей тут же сказал: "И ребеночка приносите. Бедный ребеночек, говорю, господь с ним, для него в кузнице тоже место найдется".
I broke out crying and begging pardon, and hugged Joe round the neck: who dropped the poker to hug me, and to say, Я расплакался и, бросившись Джо на шею, стал просить у него прошенья, а он выпустил из рук кочергу, чтобы обнять меня, и сказал:
"Ever the best of friends; an't us, Pip? Don't cry, old chap!" -- Не плачь, дружок! Мы же с тобой друзья, верно, Пип?
When this little interruption was over, Joe resumed:- Когда я немного успокоился, Джо снова заговорил:
"Well, you see, Pip, and here we are! That's about where it lights; here we are! Now, when you take me in hand in my learning, Pip (and I tell you beforehand I am awful dull, most awful dull), Mrs. Joe mustn't see too much of what we're up to. It must be done, as I may say, on the sly. And why on the sly? I'll tell you why, Pip." -- Вот такие-то дела, Пип. Так оно и обстоит. И когда ты начнешь меня обучать, Пип (только я тебе вперед говорю, я к ученью тупой, очень даже тупой), пусть миссис Джо лучше не знает, что мы с тобой затеяли. Надо будет это, как бы сказать, втихомолку устроить. А почему втихомолку? Сейчас я тебе скажу, Пип.
He had taken up the poker again; without which, I doubt if he could have proceeded in his demonstration. Он снова взял в руки кочергу, без чего, вероятно, не мог бы продвинуться ни на шаг в своем объяснении.
"Your sister is given to government." -- Твоя сестра, видишь ли, адмиральша.
"Given to government, Joe?" -- Адмиральша, Джо?
I was startled, for I had some shadowy idea (and I am afraid I must add, hope) that Joe had divorced her in a favor of the Lords of the Admiralty, or Treasury. Я был поражен, ибо у меня мелькнула смутная мысль (и, должен сознаться, надежда), что Джо развелся с нею и выдал ее замуж за лорда адмиралтейства.
"Given to government," said Joe. "Which I meantersay the government of you and myself." -- Адмиральша, - повторил Джо. - То есть, я имею в виду, что она любит адмиральствовать над тобой да надо мною.
"Oh!" -- А-а.
"And she an't over partial to having scholars on the premises," Joe continued, "and in partickler would not be over partial to my being a scholar, for fear as I might rise. Like a sort of rebel, don't you see?" -- И ей не по нраву, чтобы в доме были ученые, - продолжал Джо. - А уж если бы я чему-нибудь выучился, это ей особенно пришлось бы не по нраву, она бы стала бояться, а ну, как я вздумаю бунтовать. Вроде как мятежники, понимаешь?
I was going to retort with an inquiry, and had got as far as "Why-" when Joe stopped me. Я хотел ответить вопросом и уже начал было: "А почему...", но Джо перебил меня:
"Stay a bit. I know what you're a going to say, Pip; stay a bit! I don't deny that your sister comes the Mo-gul over us, now and again. I don't deny that she do throw us back-falls, and that she do drop down upon us heavy. At such times as when your sister is on the Ram-page, Pip," Joe sank his voice to a whisper and glanced at the door, "candor compels fur to admit that she is a Buster." -- Погоди. Я знаю, что ты хочешь сказать, Пип, но ты погоди. Слов нет, иногда она здорово нами помыкает. Слов нет, она и на тумаки не скупится, и на голову нам рада сесть. Уж когда твоя сестра начнет лютовать, - Джо понизил голос до шепота и оглянулся на дверь, - тут, кто не захочет соврать, всякий скажет, что она сущий Дракон.
Joe pronounced this word, as if it began with at least twelve capital Bs. Джо произнес это слово так, будто оно начинается по крайней мере с трех заглавных Д.
"Why don't I rise? That were your observation when I broke it off, Pip?" -- Почему я не бунтую? Это самое ты хотел спросить, когда я тебя остановил?
"Yes, Joe." -- Да, Джо.
"Well," said Joe, passing the poker into his left hand, that he might feel his whisker; and I had no hope of him whenever he took to that placid occupation; "your sister's a master-mind. A master-mind." -- Ну, перво-наперво, - сказал Джо, перекладывая кочергу в левую руку, чтобы правой подергать себя за бакен (я привык не ждать ничего хорошего от этого его мирного жеста), - у твоей сестры ума палата, Пип. Да, вот именно, ума палата.
"What's that?" I asked, in some hope of bringing him to a stand. But Joe was readier with his definition than I had expected, and completely stopped me by arguing circularly, and answering with a fixed look, "Her." -- Что это значит? - спросил я, рассчитывая поставить его в тупик. Но Джо нашелся быстрее, чем я ожидал: пристально глядя в огонь и обходя существо вопроса, он ошарашил меня ответом: - Это значит
"And I ain't a master-mind," Joe resumed, when he had unfixed his look, and got back to his whisker. "And last of all, Pip,-and this I want to say very serious to you, old chap,-I see so much in my poor mother, of a woman drudging and slaving and breaking her honest hart and never getting no peace in her mortal days, that I'm dead afeerd of going wrong in the way of not doing what's right by a woman, and I'd fur rather of the two go wrong the t'other way, and be a little ill-conwenienced myself. I wish it was only me that got put out, Pip; I wish there warn't no Tickler for you, old chap; I wish I could take it all on myself; but this is the up-and-down-and-straight on it, Pip, and I hope you'll overlook shortcomings." -- у твоей сестры... Ну, а у меня ума поменьше, - продолжал Джо, оторвав наконец взгляд от огня и снова принимаясь теребить свой бакен. - А еще, Пип, - и намотай ты это себе на ус, дружок, - столько я насмотрелся на свою несчастную мать, столько насмотрелся, как женщина надрывается, трудится до седьмого пота, да от горя и забот смолоду и до смертного часа покоя не знает, что теперь я пуще всего боюсь, как бы мне чем не обидеть женщину, лучше я иной раз себе во вред что-нибудь сделаю. Оно бы, конечно, лучше было, кабы доставалось одному только мне, кабы ты не знал, что такое Щекотун, и я мог бы все принять на себя. Но тут уж ничего не поделаешь, Пип, как оно есть, так и есть, и ты на эти неполадки плюнь, не обращай внимания.
Young as I was, I believe that I dated a new admiration of Joe from that night. We were equals afterwards, as we had been before; but, afterwards at quiet times when I sat looking at Joe and thinking about him, I had a new sensation of feeling conscious that I was looking up to Joe in my heart. С этого вечера я, хоть и был очень молод, научился по-новому ценить Джо. Мы с ним как были, так и остались равными; но теперь, глядя на Джо и думая о нем, я часто испытывал новое ощущение, будто в душе смотрю на него снизу вверх.
"However," said Joe, rising to replenish the fire; "here's the Dutch-clock a working himself up to being equal to strike Eight of 'em, and she's not come home yet! I hope Uncle Pumblechook's mare mayn't have set a forefoot on a piece o' ice, and gone down." -- Ишь ты! - сказал Джо, поднимаясь, чтобы подбросить в огонь угля. - Стрелки-то на часах куда подобрались, того и гляди пробьет восемь, а ее до сих пор дома нет. Не дай бог, лошадка дяди Памблчука поскользнулась на льду и упала.
Mrs. Joe made occasional trips with Uncle Pumblechook on market-days, to assist him in buying such household stuffs and goods as required a woman's judgment; Uncle Pumblechook being a bachelor and reposing no confidences in his domestic servant. This was market-day, and Mrs. Joe was out on one of these expeditions. Поскольку дядя Памблчук был холостяком и пользовался услугами кухарки, которой не доверял ни на грош, миссис Джо иногда наведывалась к нему в базарные дни, чтобы своим женским советом помочь при покупке всего, что требовалось по домашности. Сегодня как раз был базарный день, и миссис Джо отправилась в одну из таких поездок.
Joe made the fire and swept the hearth, and then we went to the door to listen for the chaise-cart. It was a dry cold night, and the wind blew keenly, and the frost was white and hard. A man would die to-night of lying out on the marshes, I thought. And then I looked at the stars, and considered how awful it would be for a man to turn his face up to them as he froze to death, and see no help or pity in all the glittering multitude. Джо раздул огонь, подмел пол у очага, и мы вышли за дверь послушать, не едет ли тележка. Вечер выдался ясный, морозный, дул сильный ветер, земля побелела от инея. Мне подумалось, что на болотах не выдержать в такую ночь - замерзнешь насмерть. А потом я посмотрел на звезды и представил себе, как страшно, должно быть, замерзающему человеку смотреть на них и не найти в их сверкающем сонме ни сочувствия, ни поддержки.
"Here comes the mare," said Joe, "ringing like a peal of bells!" -- Вон и лошадку слышно, - сказал Джо. - Звон-то какой, что твой колокольчик.
The sound of her iron shoes upon the hard road was quite musical, as she came along at a much brisker trot than usual. We got a chair out, ready for Mrs. Joe's alighting, and stirred up the fire that they might see a bright window, and took a final survey of the kitchen that nothing might be out of its place. When we had completed these preparations, they drove up, wrapped to the eyes. Mrs. Joe was soon landed, and Uncle Pumblechook was soon down too, covering the mare with a cloth, and we were soon all in the kitchen, carrying so much cold air in with us that it seemed to drive all the heat out of the fire. Железные подковы выбивали по твердой дороге мелодичную дробь, причем лошадка бежала гораздо быстрее обычного. Мы вынесли стул, чтобы миссис Джо было удобно слезть с тележки, помешали угли, так что окошко ярко засветилось в темноте, и проверили, чисто ли все прибрано на кухне. Едва эти приготовления были закончены, как путники подъехали к дому, укутанные до бровей. Вот миссис Джо спустили на землю, вот и дядя Памблчук слез и укрыл лошадку попоной, и вот уже мы все стоим в кухне, куда нанесли с собой столько холодного воздуха, что он, казалось, остудил даже огонь в очаге.
"Now," said Mrs. Joe, unwrapping herself with haste and excitement, and throwing her bonnet back on her shoulders where it hung by the strings, "if this boy ain't grateful this night, he never will be!" -- Ну, - сказала миссис Джо, быстро и взволнованно сбрасывая с себя шаль и откидывая назад капор, так что он повис на лентах у нее за спиной, - если и сегодня этот мальчишка не будет благодарен, так, значит, от него и ждать нечего.
I looked as grateful as any boy possibly could, who was wholly uninformed why he ought to assume that expression. Я придал своему лицу настолько благодарное выражение, насколько это возможно для мальчика, не ведающего, кого и за что он должен благодарить.
"It's only to be hoped," said my sister, "that he won't be Pompeyed. But I have my fears." -- Нужно только надеяться, - сказала сестра, - что с ним там не будут миндальничать. Я на этот счет не спокойна.
"She ain't in that line, Mum," said Mr. Pumblechook. "She knows better." -- Она не из таких, сударыня, - сказал мистер Памблчук. - Она в этом понимает.
She? I looked at Joe, making the motion with my lips and eyebrows, "She?" Joe looked at me, making the motion with his lips and eyebrows, "She?" My sister catching him in the act, he drew the back of his hand across his nose with his usual conciliatory air on such occasions, and looked at her. Она? Я посмотрел на Джо, изобразив губами и бровями "Она?". Джо посмотрел на меня и тоже изобразил губами и бровями "Она?". Но так как на этой провинности его застигла миссис Джо, он, как всегда в подобных случаях, примирительно посмотрел на нее и почесал переносицу.
"Well?" said my sister, in her snappish way. "What are you staring at? Is the house afire?" -- Ну? - прикрикнула сестра. - На что уставился? Или в доме пожар?
"-Which some individual," Joe politely hinted, "mentioned-she." -- Как, стало быть, здесь кто-то говорил "Она". - вежливо намекнул Джо.
"And she is a she, I suppose?" said my sister. "Unless you call Miss Havisham a he. And I doubt if even you'll go so far as that." -- А разве она не она? - вскинулась сестра. - Или, может быть, по-твоему, мисс Хэвишем - он? Но до такого, пожалуй, даже ты не додумаешься.
"Miss Havisham, up town?" said Joe. -- Мисс Хэвишем, это которая в нашем городе? - спросил Джо.
"Is there any Miss Havisham down town?" returned my sister. -- А разве есть мисс Хэвишем, которая в нашей деревне? - съязвила сестра.
"She wants this boy to go and play there. And of course he's going. And he had better play there," said my sister, shaking her head at me as an encouragement to be extremely light and sportive, "or I'll work him." - Она хочет, чтобы мальчишка приходил к ней играть. И он, конечно, пойдет к ней. И пусть только попробует не играть, - прибавила миссис Гарджери, грозным потряхиванием головы побуждая меня к беспечной резвости и веселью, - уж я ему тогда покажу!
I had heard of Miss Havisham up town,-everybody for miles round had heard of Miss Havisham up town,-as an immensely rich and grim lady who lived in a large and dismal house barricaded against robbers, and who led a life of seclusion. Я слыхал кое-что о мисс Хэвишем из нашего города, - о ней слыхали все, на много миль в округе. Говорили, что это необычайно богатая и суровая леди, живущая в полном уединении, в большом мрачном доме, обнесенном железной решеткой от воров.
"Well to be sure!" said Joe, astounded. "I wonder how she come to know Pip!" -- Надо же! -протянул изумленный Джо. - А откуда она, интересно, знает Пипа?
"Noodle!" cried my sister. "Who said she knew him?" -- Вот олух! - вскричала сестра. - Кто тебе сказал, что она его знает?
"-Which some individual," Joe again politely hinted, "mentioned that she wanted him to go and play there." -- Как, стало быть, здесь кто-то говорил, - снова вежливо намекнул Джо, - что, дескать, она хочет, чтобы он приходил к ней играть.
"And couldn't she ask Uncle Pumblechook if he knew of a boy to go and play there? Isn't it just barely possible that Uncle Pumblechook may be a tenant of hers, and that he may sometimes-we won't say quarterly or half-yearly, for that would be requiring too much of you-but sometimes-go there to pay his rent? And couldn't she then ask Uncle Pumblechook if he knew of a boy to go and play there? And couldn't Uncle Pumblechook, being always considerate and thoughtful for us-though you may not think it, Joseph," in a tone of the deepest reproach, as if he were the most callous of nephews, "then mention this boy, standing Prancing here"-which I solemnly declare I was not doing-"that I have for ever been a willing slave to?" -- А не могла она разве спросить дядю Памблчука, нет ли у него на примете какого-нибудь мальчика, чтобы приходил к ней играть? И не может разве быть, чтобы дядя Памблчук арендовал у нее участок и иногда - не стоит говорить раз в полгода или в три месяца, это не твоего ума дело, - иногда ходил к ней платить за аренду? И не могла она, что ли, его спросить, нет ли у него на примете мальчика, чтобы приходил к ней играть? А дядя Памблчук, который всегда о нас думает и заботится, - хоть ты, Джозеф, кажется, с этим не согласен (она произнесла это с глубокой укоризной, словно он был самым бесчувственным племянником на свете), не мог он разве упомянуть об этом мальчишке, что стоит тут и хорохорится (клянусь, я этого не делал!), даром что с колыбели сидит у меня на шее?
"Good again!" cried Uncle Pumblechook. "Well put! Prettily pointed! Good indeed! Now Joseph, you know the case." -- Хорошо сказано! - воскликнул дядя Памблчук. - Что верно, то верно! В самую точку! Теперь, Джозеф, тебе все ясно.
"No, Joseph," said my sister, still in a reproachful manner, while Joe apologetically drew the back of his hand across and across his nose, "you do not yet-though you may not think it-know the case. You may consider that you do, but you do not, Joseph. For you do not know that Uncle Pumblechook, being sensible that for anything we can tell, this boy's fortune may be made by his going to Miss Havisham's, has offered to take him into town to-night in his own chaise-cart, and to keep him to-night, and to take him with his own hands to Miss Havisham's to-morrow morning. And Lor-a-mussy me!" cried my sister, casting off her bonnet in sudden desperation, "here I stand talking to mere Mooncalfs, with Uncle Pumblechook waiting, and the mare catching cold at the door, and the boy grimed with crock and dirt from the hair of his head to the sole of his foot!" -- Нет, Джозеф, - сказала сестра все так же укоризненно, в то время как Джо продолжал виновато почесывать переносицу, - тебе, хоть ты, может быть, этого не подозреваешь, еще не все ясно. Ты, наверно, решил, что все, ан нет, Джозеф. Ты еще не знаешь, что дядя Памблчук подумал: как знать, а может, мальчик там свое счастье найдет, и предложил сегодня же отвезти его в город в своей тележке и взять к себе переночевать, а завтра утром самолично доставить к мисс Хэвишем. О господи милостивый! - внезапно крикнула сестра, яростно сдергивая с себя капор, - что же это я, заболталась со всякими разинями, когда дядя Памблчук ждет, и лошадка мерзнет на улице, а мальчишка весь в грязи да в саже от макушки до пят!
With that, she pounced upon me, like an eagle on a lamb, and my face was squeezed into wooden bowls in sinks, and my head was put under taps of water-butts, and I was soaped, and kneaded, and towelled, and thumped, and harrowed, and rasped, until I really was quite beside myself. (I may here remark that I suppose myself to be better acquainted than any living authority, with the ridgy effect of a wedding-ring, passing unsympathetically over the human countenance.) Тут она схватила меня, как орел ягненка, и, сунув лицом в деревянную шайку, а головой под кран, до тех пор мылила, и толкла, и месила, и терла, и скребла, и терзала, пока я совсем не ошалел. (Замечу кстати, что едва ли кто из ныне живущих столпов науки лучше меня знает, как болезненно действует на человеческую физиономию грубое прикосновение обручального кольца.)
When my ablutions were completed, I was put into clean linen of the stiffest character, like a young penitent into sackcloth, and was trussed up in my tightest and fearfullest suit. I was then delivered over to Mr. Pumblechook, who formally received me as if he were the Sheriff, and who let off upon me the speech that I knew he had been dying to make all along: Когда с омовением было покончено, меня одели в чистое, жесткое, как дерюга, белье, словно кающегося грешника во власяницу, и втиснули в самое узкое и неудобное платье. В таком виде я был сдан мистеру Памблчуку, и он, приняв меня сугубо официально, точно шериф преступника, разразился фразой, которую, без сомнения, уже давно смаковал про себя:
"Boy, be forever grateful to all friends, but especially unto them which brought you up by hand!" -- Будь вечно благодарен всем твоим друзьям, мальчик, особенно же тем, кто воспитал тебя своими руками!
"Good-bye, Joe!" -- Прощай, Джо!
"God bless you, Pip, old chap!" -- Прощай, Пип, храни тебя бог, дружок!
I had never parted from him before, and what with my feelings and what with soapsuds, I could at first see no stars from the chaise-cart. But they twinkled out one by one, without throwing any light on the questions why on earth I was going to play at Miss Havisham's, and what on earth I was expected to play at. Я еще никогда с ним не расставался, и от нахлынувших на меня чувств, а также от оставшейся в глазах мыльной пены, сначала даже не видел из тележки звезд. Но потом они одна за другой засияли в небе, не пролив, однако, ни малейшего света на вопрос, почему, собственно, я должен идти играть к мисс Хэвишем и во что, собственно, я должен там играть.

Chapter VIII/ГЛАВА VIII

English Русский
Mr. Pumblechook's premises in the High Street of the market town, were of a peppercorny and farinaceous character, as the premises of a cornchandler and seedsman should be. It appeared to me that he must be a very happy man indeed, to have so many little drawers in his shop; and I wondered when I peeped into one or two on the lower tiers, and saw the tied-up brown paper packets inside, whether the flower-seeds and bulbs ever wanted of a fine day to break out of those jails, and bloom. Владения мистера Памблчука на Торговой улице нашего городка были пропитаны особым, перечно-мучнистым духом, как и подобает владениям торговца зерном и семенами. Мне представлялось, что он должен быть очень счастливым человеком, потому что в лавке у него так много маленьких выдвижных ящичков; а заглянув в те из них, что были поближе к полу, и увидев там завязанные нитками бумажные пакетики, я подумал, что в теплые дни семенам и луковицам, наверно, хочется вырваться из своих темниц и цвести на воле.
It was in the early morning after my arrival that I entertained this speculation. On the previous night, I had been sent straight to bed in an attic with a sloping roof, which was so low in the corner where the bedstead was, that I calculated the tiles as being within a foot of my eyebrows. In the same early morning, I discovered a singular affinity between seeds and corduroys. Mr. Pumblechook wore corduroys, and so did his shopman; and somehow, there was a general air and flavor about the corduroys, so much in the nature of seeds, and a general air and flavor about the seeds, so much in the nature of corduroys, that I hardly knew which was which. The same opportunity served me for noticing that Mr. Pumblechook appeared to conduct his business by looking across the street at the saddler, who appeared to transact his business by keeping his eye on the coachmaker, who appeared to get on in life by putting his hands in his pockets and contemplating the baker, who in his turn folded his arms and stared at the grocer, who stood at his door and yawned at the chemist. The watchmaker, always poring over a little desk with a magnifying-glass at his eye, and always inspected by a group of smock-frocks poring over him through the glass of his shop-window, seemed to be about the only person in the High Street whose trade engaged his attention. Эта мысль пришла мне в голову наутро после приезда. С вечера меня сразу отправили спать в каморку на чердаке, где скат крыши проходил так низко над кроватью, что расстояние от черепицы до моих бровей было едва ли более фута. В то же утро я обнаружил своеобразную связь между огородными семенами и плисовыми панталонами. В плисовых панталонах ходил и сам мистер Памблчук и его приказчик; и почему-то общий вид и запах плиса так отдавал семенами, а общий вид и запах семян так отдавал плисом, что в моем представлении они как бы сливались воедино. Тогда же я сделал еще одно наблюдение: торговая деятельность мистера Памблчука, казалось, состояла в том, чтобы поглядывать через улицу на седельника, который, казалось, занимался тем, что глаз не спускал с каретника, который, казалось, наживал деньги тем, что, заложив руки в карманы, разглядывал пекаря, который в свою очередь, скрестив руки на груди, глазел на бакалейщика, который стоял у дверей своей лавки и зевал, уставившись на аптекаря. Выходило, что единственным, кто уделял внимание собственному делу, был часовщик, с увеличительным стеклом в глазу, неизменно склоненный над своим столиком и неизменно привлекавший взоры кучки досужих фермеров в холщовых блузах, толпившихся перед его витриной.
Mr. Pumblechook and I breakfasted at eight o'clock in the parlor behind the shop, while the shopman took his mug of tea and hunch of bread and butter on a sack of peas in the front premises. I considered Mr. Pumblechook wretched company. Besides being possessed by my sister's idea that a mortifying and penitential character ought to be imparted to my diet,-besides giving me as much crumb as possible in combination with as little butter, and putting such a quantity of warm water into my milk that it would have been more candid to have left the milk out altogether,-his conversation consisted of nothing but arithmetic. On my politely bidding him Good morning, he said, pompously, "Seven times nine, boy?" And how should I be able to answer, dodged in that way, in a strange place, on an empty stomach! I was hungry, but before I had swallowed a morsel, he began a running sum that lasted all through the breakfast. "Seven?" "And four?" "And eight?" "And six?" "And two?" "And ten?" And so on. And after each figure was disposed of, it was as much as I could do to get a bite or a sup, before the next came; while he sat at his ease guessing nothing, and eating bacon and hot roll, in (if I may be allowed the expression) a gorging and gormandizing manner. В восемь часов мистер Памблчук и я сели завтракать в комнате, выходившей во двор, в то время как приказчик пил чай и ел свою краюху хлеба с маслом, пристроившись на мешке с горохом в самом магазине. В обществе мистера Памблчука я чувствовал себя отвратительно. Мало того, что он разделял мнение моей сестры, будто пища моя предназначается единственно для умерщвления плоти, мало того, что он норовил дать мне как можно больше корок и как можно меньше масла, а в молоко подлил столько теплой воды, что честнее было бы обойтись вовсе без молока, - вдобавок ко всему этому разговор его сплошь состоял из арифметики. В ответ на мое вежливое утреннее приветствие он вопросил: "Сколько будет семью девять?" А что я мог ему сказать, застигнутый врасплох, в чужом доме, и притом натощак? Я был голоден, но едва я проглотил первый кусок, как на меня посыпались арифметические примеры, которых хватило на все время завтрака. "Семь да четыре? - Да восемь? - Да шесть? - Да два? - Да десять?" и так далее. Ответив на один вопрос, я только-только успевал сделать глоток, как уже слышал следующий; а мистер Памблчук, которому ничего не нужно было отгадывать, сидел, развалясь, на стуле и (да простится мне это выражение) как заправский обжора поедал горячие булочки с свиной грудинкой.
For such reasons, I was very glad when ten o'clock came and we started for Miss Havisham's; though I was not at all at my ease regarding the manner in which I should acquit myself under that lady's roof. Within a quarter of an hour we came to Miss Havisham's house, which was of old brick, and dismal, and had a great many iron bars to it. Some of the windows had been walled up; of those that remained, all the lower were rustily barred. There was a courtyard in front, and that was barred; so we had to wait, after ringing the bell, until some one should come to open it. While we waited at the gate, I peeped in (even then Mr. Pumblechook said, "And fourteen?" but I pretended not to hear him), and saw that at the side of the house there was a large brewery. No brewing was going on in it, and none seemed to have gone on for a long long time. Вот почему я очень обрадовался, когда пробило десять часов и мы отправились к мисс Хэвишем, хотя я понятия не имел, как мне следует вести себя у этой незнакомой леди. Через четверть часа мы подошли к ее дому - кирпичному, мрачному, сплошь в железных решетках. Некоторые окна были замурованы; из тех, что еще глядели на свет божий, в нижнем этаже все были забраны ржавыми решетками; перед домом был двор, тоже обнесенный решеткой, так что мы, позвонив у калитки, стали ждать, чтобы кто-нибудь вышел нам отворить. Заглянув внутрь (мистер Памблчук и тут нашел время спросить: "Да четырнадцать?", но я сделал вид, что не слышу), я увидел в глубине двора большую пивоварню. В пивоварне никто не работал, и видно было, что она бездействует уже давно.
A window was raised, and a clear voice demanded "What name?" To which my conductor replied, "Pumblechook." The voice returned, "Quite right," and the window was shut again, and a young lady came across the court-yard, with keys in her hand. В доме поднялось окошко, звонкий голосок спросил: "Как фамилия?" Мой спутник ответил: "Памблчук". Голос сказал: "Правильно", окошко захлопнулось, и во дворе показалась нарядная девочка с ключами в руках.
"This," said Mr. Pumblechook, "is Pip." -- Вот, - сказал мистер Памблчук, - я привел Пипа.
"This is Pip, is it?" returned the young lady, who was very pretty and seemed very proud; "come in, Pip." -- Это и есть Пип? - переспросила девочка; она была очень красивая и очень гордая с виду. - Входи, Пип.
Mr. Pumblechook was coming in also, when she stopped him with the gate. Мистер Памблчук тоже шагнул было во двор, но она быстро притворила калитку.
"Oh!" she said. "Did you wish to see Miss Havisham?" -- Простите, - сказала она, - вам разве угодно видеть мисс Хэвишем?
"If Miss Havisham wished to see me," returned Mr. Pumblechook, discomfited. -- Если мисс Хэвишем угодно видеть меня... - отвечал мистер Памблчук сконфузившись.
"Ah!" said the girl; "but you see she don't." -- Ах, вот как, - сказала девочка. - Нет, ей не угодно.
She said it so finally, and in such an undiscussible way, that Mr. Pumblechook, though in a condition of ruffled dignity, could not protest. But he eyed me severely,-as if I had done anything to him!-and departed with the words reproachfully delivered: Это было сказано так хладнокровно и твердо, что мистер Памблчук, как ни было оскорблено его достоинство, ничего не мог возразить. Он только окинул меня строгим взглядом - точно это я его обидел! - и удалился, но не раньше, чем произнес с упреком:
"Boy! Let your behavior here be a credit unto them which brought you up by hand!" -- Мальчик! Да послужит твое поведение к чести тех, кто воспитал тебя своими руками.
I was not free from apprehension that he would come back to propound through the gate, "And sixteen?" But he didn't. Я уже боялся, что он вот-вот воротится и спросит через решетку: "Да шестнадцать?", но этого не случилось.
My young conductress locked the gate, and we went across the courtyard. It was paved and clean, but grass was growing in every crevice. The brewery buildings had a little lane of communication with it, and the wooden gates of that lane stood open, and all the brewery beyond stood open, away to the high enclosing wall; and all was empty and disused. The cold wind seemed to blow colder there than outside the gate; and it made a shrill noise in howling in and out at the open sides of the brewery, like the noise of wind in the rigging of a ship at sea. Юная моя провожатая заперла калитку, и мы пошли к дому. Двор был мощеный и чистый, но из щелей между плитами пробивалась трава. Вправо уходила дорога к пивоварне; деревянные ворота, когда-то замыкавшие дорогу, стояли настежь, и все двери пивоварни стояли настежь, так что за ними видна была высокая ограда; и все было пусто и заброшено. Холодный ветер казался здесь холодней, чем на улице; он пронзительно завывал, проносясь под крышей пивоварни, как воет ветер в снастях корабля в открытом море.
She saw me looking at it, and she said, Заметив, что я смотрю на пивоварню, девочка сказала:
"You could drink without hurt all the strong beer that's brewed there now, boy." -- Ты бы, мальчик, мог выпить все пиво, сколько его здесь ни варят, и ничего бы с тобой не было.
"I should think I could, miss," said I, in a shy way. -- Наверно, мог бы, мисс, - робко подтвердил я.
"Better not try to brew beer there now, or it would turn out sour, boy; don't you think so?" -- Теперь здесь лучше и не пробовать варить пиво, все равно выйдет кислое, ты как думаешь, мальчик?
"It looks like it, miss." -- Похоже на то, мисс.
"Not that anybody means to try," she added, "for that's all done with, and the place will stand as idle as it is till it falls. As to strong beer, there's enough of it in the cellars already, to drown the Manor House." -- Впрочем, никто и не собирается пробовать, - добавила она. - С этим давно покончили, и все здесь так и будет стоять, пока не рассыплется. А пива в погребах напасено столько, что можно бы утопить весь Мэнор-Хаус.
"Is that the name of this house, miss?" -- Так называется этот дом, мисс?
"One of its names, boy." -- Это одно из его названий, мальчик.
"It has more than one, then, miss?" -- А у него есть и другие названия, мисс?
"One more. Its other name was Satis; which is Greek, or Latin, or Hebrew, or all three-or all one to me-for enough." -- Есть еще одно. Он называется Сатис-Хаус; "Сатис" - это значит "довольно", не то по-гречески, не то по-латыни, не то по-древнееврейски, - мне, в общем, все равно.
"Enough House," said I; "that's a curious name, miss." -- "Дом Довольно"! - сказал я. - Какое чудное название, мисс.
"Yes," she replied; "but it meant more than it said. It meant, when it was given, that whoever had this house could want nothing else. They must have been easily satisfied in those days, I should think. But don't loiter, boy." -- Да, - отвечала она, - но в нем есть особенный смысл. Когда дому давали такое название, это значило, что тому, кто им владеет, ничего больше не будет нужно. В то время, видно, умели довольствоваться малым. Но пойдем, мальчик, не мешкай.
Though she called me "boy" so often, and with a carelessness that was far from complimentary, she was of about my own age. She seemed much older than I, of course, being a girl, and beautiful and self-possessed; and she was as scornful of me as if she had been one-and-twenty, and a queen. Она все время называла меня "мальчик" и говорила обидно-пренебрежительным тоном, а между тем она была примерно одних лет со мной. Но выглядела она, разумеется, много старше, потому что была девочка, и очень красивая и самоуверенная; а на меня она смотрела свысока, точно была совсем взрослая, и притом королева.
We went into the house by a side door, the great front entrance had two chains across it outside,-and the first thing I noticed was, that the passages were all dark, and that she had left a candle burning there. She took it up, and we went through more passages and up a staircase, and still it was all dark, and only the candle lighted us. Мы вошли в дом через боковую дверь - парадная была заперта снаружи двойной цепью, - и меня поразила полная темнота в прихожей, где девочка оставила зажженную свечу. Взяв ее со стола, она повела меня длинными коридорами, а потом вверх по лестнице, и везде было так же темно, только пламя свечи немного разгоняло мрак.
At last we came to the door of a room, and she said, Наконец мы подошли к какой-то двери, и девочка сказала:
"Go in." -- Входи.
I answered, more in shyness than politeness, "After you, miss." Я хотел пропустить ее вперед - не столько из вежливости, сколько потому, что оробел,
To this she returned: "Don't be ridiculous, boy; I am not going in." And scornfully walked away, and-what was worse-took the candle with her. но она только проронила: "Какие глупости, мальчик, я не собираюсь туда входить", и гордо удалилась, а главное - унесла с собой свечу.
This was very uncomfortable, and I was half afraid. However, the only thing to be done being to knock at the door, I knocked, and was told from within to enter. I entered, therefore, and found myself in a pretty large room, well lighted with wax candles. No glimpse of daylight was to be seen in it. It was a dressing-room, as I supposed from the furniture, though much of it was of forms and uses then quite unknown to me. But prominent in it was a draped table with a gilded looking-glass, and that I made out at first sight to be a fine lady's dressing-table. Мне стало очень неуютно, даже страшновато. Однако делать было нечего, - я постучал в дверь, и чей-то голос разрешил мне войти. Я вошел и очутился в довольно большой комнате, освещенной восковыми свечами. Ни капли дневного света не проникало в нее. Я решил, что, судя по мебели, это спальня, хотя вид и назначение многих предметов обстановки были мне в то время совершенно неизвестны. Но среди них выделялся затянутый материей стол с зеркалом в золоченой раме, и я сразу подумал, что это, должно быть, туалетный стол знатной леди.
Whether I should have made out this object so soon if there had been no fine lady sitting at it, I cannot say. In an arm-chair, with an elbow resting on the table and her head leaning on that hand, sat the strangest lady I have ever seen, or shall ever see. Возможно, что я не разглядел бы его так быстро, если бы возле него никого не было. Но в кресле, опираясь локтем на стол и склонив голову на руку, сидела леди, диковиннее которой я никогда еще не видел и никогда не увижу.
She was dressed in rich materials,-satins, and lace, and silks,-all of white. Her shoes were white. And she had a long white veil dependent from her hair, and she had bridal flowers in her hair, but her hair was white. Some bright jewels sparkled on her neck and on her hands, and some other jewels lay sparkling on the table. Dresses, less splendid than the dress she wore, and half-packed trunks, were scattered about. She had not quite finished dressing, for she had but one shoe on,-the other was on the table near her hand,-her veil was but half arranged, her watch and chain were not put on, and some lace for her bosom lay with those trinkets, and with her handkerchief, and gloves, and some flowers, and a Prayer-Book all confusedly heaped about the looking-glass. Она была одета в богатые шелка, кружева и ленты - сплошь белые. Туфли у нее тоже были белые. И длинная белая фата свисала с головы, а к волосам были приколоты цветы померанца, но волосы были белые. На шее и на руках у нее сверкали драгоценные камни, и какие-то сверкающие драгоценности лежали перед ней на столе. Вокруг в беспорядке валялись платья, не такие великолепные, как то, что было на ней, и громоздились до половины уложенные сундуки. Туалет ее был не совсем закончен, - одна туфля еще стояла на столе, фата была плохо расправлена, часы с цепочкой не надеты, а перед зеркалом вместе с драгоценностями было брошено какое-то кружево, носовой платок, перчатки, букет цветов и молитвенник.
It was not in the first few moments that I saw all these things, though I saw more of them in the first moments than might be supposed. But I saw that everything within my view which ought to be white, had been white long ago, and had lost its lustre and was faded and yellow. I saw that the bride within the bridal dress had withered like the dress, and like the flowers, and had no brightness left but the brightness of her sunken eyes. I saw that the dress had been put upon the rounded figure of a young woman, and that the figure upon which it now hung loose had shrunk to skin and bone. Once, I had been taken to see some ghastly waxwork at the Fair, representing I know not what impossible personage lying in state. Once, I had been taken to one of our old marsh churches to see a skeleton in the ashes of a rich dress that had been dug out of a vault under the church pavement. Now, waxwork and skeleton seemed to have dark eyes that moved and looked at me. I should have cried out, if I could. Все эти подробности я заметил не сразу, но и с первого взгляда я увидел больше, чем можно было бы предположить. Я увидел, что все, чему надлежало быть белым, было белым когда-то очень давно, а теперь утеряло белизну и блеск, поблекло и пожелтело. Я увидел, что невеста в подвенечном уборе завяла, так же как самый убор и цветы, и ярким в ней остался только блеск ввалившихся глаз. Я увидел, что платье, когда-то облегавшее стройный стан молодой женщины, теперь висит на иссохшем теле, от которого осталась кожа да кости. Однажды на ярмарке меня водили смотреть страшную восковую фигуру, изображавшую не помню какую легендарную личность, лежащую в гробу. В другой раз меня водили в одну из наших старинных церквей на болотах посмотреть скелет в истлевшей одежде, долгие века пролежавший в склепе под каменным полом церкви. Теперь скелет и восковая фигура, казалось, обрели темные глаза, которые жили и смотрели на меня. Я готов был закричать, но голос изменил мне.
"Who is it?" said the lady at the table. -- Кто здесь? - спросила леди.
"Pip, ma'am." -- Пип, мэм.
"Pip?" -- Пип?
"Mr. Pumblechook's boy, ma'am. Come-to play." -- Мальчик от мистера Памблчука, мэм. Я пришел... играть.
"Come nearer; let me look at you. Come close." -- Подойди ко мне, дай на тебя посмотреть. Подойди ближе.
It was when I stood before her, avoiding her eyes, that I took note of the surrounding objects in detail, and saw that her watch had stopped at twenty minutes to nine, and that a clock in the room had stopped at twenty minutes to nine. Вот тут-то, стоя перед ней и стараясь не встречаться с ней глазами, я и разглядел подробно все, что ее окружало, и заметил, что часы ее остановились и показывают без двадцати девять, и большие часы в углу комнаты тоже стоят и тоже показывают без двадцати девять.
"Look at me," said Miss Havisham. "You are not afraid of a woman who has never seen the sun since you were born?" -- Посмотри на меня, - сказала мисс Хэвишем. - Ты не боишься женщины, которая за все время, что ты живешь на свете, ни разу не видала солнца?
I regret to state that I was not afraid of telling the enormous lie comprehended in the answer "No." Каюсь, я не побоялся отягчить свою совесть явной ложью, заключавшейся в слове "нет".
"Do you know what I touch here?" she said, laying her hands, one upon the other, on her left side. -- Ты знаешь, что у меня здесь? - спросила она, приложив сначала одну, потом другую руку к левой стороне груди.
"Yes, ma'am." (It made me think of the young man.) -- Да, мэм (я невольно вспомнил моего каторжника и его приятеля).
"What do I touch?" -- Что это у меня?
"Your heart." -- Сердце.
"Broken!" -- Разбитое!
She uttered the word with an eager look, and with strong emphasis, and with a weird smile that had a kind of boast in it. Afterwards she kept her hands there for a little while, and slowly took them away as if they were heavy. Она выговорила это слово горячо, настойчиво, с загадочной, точно горделивой улыбкой. Еще некоторое время она держала руки у груди, а потом опустила, словно они были очень тяжелые.
"I am tired," said Miss Havisham. "I want diversion, and I have done with men and women. Play." -- Я устала, - сказала мисс Хэвишем. - Я хочу развлечься, а взрослые люди мне опостылели. Играй!
I think it will be conceded by my most disputatious reader, that she could hardly have directed an unfortunate boy to do anything in the wide world more difficult to be done under the circumstances. Мне кажется, даже самые заядлые спорщики среди моих читателей вынуждены будут согласиться, что при данных обстоятельствах она не могла потребовать от бедного мальчугана ничего более трудного.
"I sometimes have sick fancies," she went on, "and I have a sick fancy that I want to see some play. There, there!" with an impatient movement of the fingers of her right hand; "play, play, play!" -- У меня бывают болезненные прихоти, - продолжала она, - и сейчас у меня такая прихоть: хочу смотреть, как играют. Ну же! - Она нетерпеливо пошевелила пальцами правой руки. - Играй, играй, играй!
For a moment, with the fear of my sister's working me before my eyes, I had a desperate idea of starting round the room in the assumed character of Mr. Pumblechook's chaise-cart. But I felt myself so unequal to the performance that I gave it up, and stood looking at Miss Havisham in what I suppose she took for a dogged manner, inasmuch as she said, when we had taken a good look at each other,- Я так хорошо помнил угрозу сестры "показать мне", что на мгновение меня обуяла безумная мысль - пуститься вскачь по комнате, изображал собою лошадку мистера Памблчука. Но я тут же почувствовал, что у меня ничего не выйдет, и продолжал стоять неподвижно, глядя на мисс Хэвишем, которая, видимо, заподозрила меня и своеволии, потому что спросила, после того как мы вдоволь насмотрелись друг на друга:
"Are you sullen and obstinate?" -- Ты, может быть, бука и упрямец?
"No, ma'am, I am very sorry for you, and very sorry I can't play just now. If you complain of me I shall get into trouble with my sister, so I would do it if I could; but it's so new here, and so strange, and so fine,-and melancholy-." -- Нет, мэм. Мне вас очень жалко, и мне очень жалко, что я сейчас не могу играть. Если вы на меня пожалуетесь, мне попадет от сестры, так что я не стал бы отказываться, если б мог. Но здесь все для меня так ново, и все такое странное и красивое... и печальное..,
I stopped, fearing I might say too much, or had already said it, and we took another look at each other. Я замолчал, чувствуя, что могу сболтнуть или уже сболтнул лишнее, и мы опять долго смотрели друг на друга.
Before she spoke again, she turned her eyes from me, and looked at the dress she wore, and at the dressing-table, and finally at herself in the looking-glass. Прежде чем снова заговорить, она отвела от меня глаза и поглядела на свой наряд, на туалетный стол и наконец на свое отражение в зеркале.
"So new to him," she muttered, "so old to me; so strange to him, so familiar to me; so melancholy to both of us! Call Estella." -- Так ново для него, - пробормотала она, - так старо для меня; так странно для него, так привычно для меня; так печально для нас обоих! Позови Эстеллу.
As she was still looking at the reflection of herself, I thought she was still talking to herself, and kept quiet. Она по-прежнему смотрела в зеркало, и я, думая, что она все еще разговаривает сама с собой, не двинулся с места.
"Call Estella," she repeated, flashing a look at me. "You can do that. Call Estella. At the door." -- Позови Эстеллу. - повторила она, сверкнув на меня глазами. - Это ведь ты можешь сделать. Выйди за дверь и позови Эстеллу.
To stand in the dark in a mysterious passage of an unknown house, bawling Estella to a scornful young lady neither visible nor responsive, and feeling it a dreadful liberty so to roar out her name, was almost as bad as playing to order. But she answered at last, and her light came along the dark passage like a star. Стоять в потемках в таинственном коридоре незнакомого дома, орать во весь голос "Эстелла" гордой красавице, невидимой и невнемлющей, и чувствовать, что, выкрикивая ее имя, допускаешь непростительную вольность, - это было почти так же тяжко, как играть по заказу. Но в конце концов она откликнулась, и свет ее свечи замерцал в темном коридоре, подобно звезде.
Miss Havisham beckoned her to come close, and took up a jewel from the table, and tried its effect upon her fair young bosom and against her pretty brown hair. Мисс Хэвишем поманила к себе Эстеллу и, взяв со стола какое-то блестящее украшение, любовно приложила его сначала к ее круглой шейке, потом к темным вьющимся волосам.
"Your own, one day, my dear, and you will use it well. Let me see you play cards with this boy." -- Когда-нибудь, дорогая, это будет твое, ты-то сумеешь носить драгоценности. Поиграй с этим мальчиком в карты, а я посмотрю.
"With this boy? Why, he is a common laboring boy!" -- С этим мальчиком! Но ведь это самый обыкновенный деревенский мальчик!
I thought I overheard Miss Havisham answer, Мне показалось, - только я не поверил своим ушам, - будто мисс Хэвишем ответила:
-only it seemed so unlikely,-"Well? You can break his heart." -- Ну что же! Ты можешь разбить его сердце!
"What do you play, boy?" asked Estella of myself, with the greatest disdain. -- Во что ты умеешь играть, мальчик? - спросила меня Эстелла самым что ни на есть надменным тоном.
"Nothing but beggar my neighbor, miss." -- Только в дурачки, мисс.
"Beggar him," said Miss Havisham to Estella. -- Вот и оставь его в дурачках, - сказала мисс Хэвишем.
So we sat down to cards. И мы сели играть в карты.
It was then I began to understand that everything in the room had stopped, like the watch and the clock, a long time ago. I noticed that Miss Havisham put down the jewel exactly on the spot from which she had taken it up. As Estella dealt the cards, I glanced at the dressing-table again, and saw that the shoe upon it, once white, now yellow, had never been worn. I glanced down at the foot from which the shoe was absent, and saw that the silk stocking on it, once white, now yellow, had been trodden ragged. Without this arrest of everything, this standing still of all the pale decayed objects, not even the withered bridal dress on the collapsed form could have looked so like grave-clothes, or the long veil so like a shroud. Тут-то я начал понимать, что не только часы, но и все в комнате остановилось давным-давно. Я заметил, что мисс Хэвишем положила блестящее украшение в точности на то же место, откуда взяла его. Пока Эстелла сдавала карты, я опять взглянул на туалетный стол и увидел, что пожелтевшая белая туфля, стоящая на нем, ни разу не надевана. Я взглянул на необутую ногу и увидел, что пожелтевший белый шелковый чулок на ней протоптан до дыр. Если бы в комнате не замерла вся жизнь, не застыли бы в неподвижности все поблекшие, ветхие вещи, - даже это подвенечное платье на иссохшем теле не было бы так похоже на гробовые пелены, а длинная белая фата - на саван.
So she sat, corpse-like, as we played at cards; the frillings and trimmings on her bridal dress, looking like earthy paper. I knew nothing then of the discoveries that are occasionally made of bodies buried in ancient times, which fall to powder in the moment of being distinctly seen; but, I have often thought since, that she must have looked as if the admission of the natural light of day would have struck her to dust. Мисс Хэвишем сидела, глядя на нас, подобная трупу, и казалось, что кружева и оборки на ее подвенечном платье сделаны из желтовато-серой бумаги. В то время я еще не знал, что при раскопках древних захоронений находят иногда тела умерших, которые тут же, на глазах, обращаются в пыль; но с тех пор я часто думал, что она производила именно такое впечатление - словно вот-вот рассыплется в прах от первого луча дневного света.
"He calls the knaves Jacks, this boy!" said Estella with disdain, before our first game was out. "And what coarse hands he has! And what thick boots!" -- Он говорит вместо трефы - крести, - презрительно заявила Эстелла, едва мы начали играть. - А какие у него шершавые руки! И какие грубые башмаки!
I had never thought of being ashamed of my hands before; but I began to consider them a very indifferent pair. Прежде мне в голову не приходило стыдиться своих рук; но тут и мне показалось, что руки у меня неважные.
Her contempt for me was so strong, that it became infectious, and I caught it. Презрение Эстеллы было так сильно, что передалось мне как зараза.
She won the game, and I dealt. I misdealt, as was only natural, when I knew she was lying in wait for me to do wrong; and she denounced me for a stupid, clumsy laboring-boy. Она выиграла, и я стал сдавать. Я тут же сбился, что было вполне естественно, - ведь я чувствовал, что она только и ждет какого-нибудь промаха с моей стороны, - и она обозвала меня глупым, нескладным деревенским мальчиком.
"You say nothing of her," remarked Miss Havisham to me, as she looked on. "She says many hard things of you, but you say nothing of her. What do you think of her?" -- Что же ты ей не ответишь? - спросила мисс Хэвишем. - Она наговорила тебе так много неприятного, а ты все молчишь. Какого ты о ней мнения?
"I don't like to say," I stammered. -- Не хочется говорить, - замялся я.
"Tell me in my ear," said Miss Havisham, bending down. -- А ты скажи мне на ухо, - и мисс Хэвишем наклонилась ко мне.
"I think she is very proud," I replied, in a whisper. -- По-моему, она очень гордая, - сказал я шепотом.
"Anything else?" -- А еще?
"I think she is very pretty." -- По-моему, она очень красивая.
"Anything else?" -- А еще?
"I think she is very insulting." (She was looking at me then with a look of supreme aversion.) -- По-моему, она очень злая (взгляд Эстеллы, устремленный в это время па меня, выражал беспредельное отвращение).
"Anything else?" -- А еще?
"I think I should like to go home." -- Еще я хочу домой.
"And never see her again, though she is so pretty?" -- Хочешь уйти и никогда больше ее не видеть, хотя она такая красивая?
"I am not sure that I shouldn't like to see her again, but I should like to go home now." -- Не знаю, может быть и захочется еще ее увидеть, только сейчас я хочу домой.
"You shall go soon," said Miss Havisham, aloud. "Play the game out." -- Скоро пойдешь домой, - сказала мисс Хэвишем вслух. - Доиграй до конца.
Saving for the one weird smile at first, I should have felt almost sure that Miss Havisham's face could not smile. It had dropped into a watchful and brooding expression,-most likely when all the things about her had become transfixed,-and it looked as if nothing could ever lift it up again. Her chest had dropped, so that she stooped; and her voice had dropped, so that she spoke low, and with a dead lull upon her; altogether, she had the appearance of having dropped body and soul, within and without, under the weight of a crushing blow. Если бы не та первая загадочная улыбка, я бы готов был поспорить, что мисс Хэвишем не умеет улыбаться. На поникшем ее лице застыло угрюмое, настороженное выражение, - по всей вероятности, тогда же, когда все окаменело вокруг, - и, казалось, не было силы, способной его оживить. Грудь ее ввалилась, - от этого она сильно горбилась, и голос потух, - она говорила негромко, глухим, безжизненным тоном; глядя на нее, каждый сказал бы, что вся она, внутренне и внешне, душою и телом, поникла под тяжестью какого-то страшного удара.
I played the game to an end with Estella, and she beggared me. She threw the cards down on the table when she had won them all, as if she despised them for having been won of me. Эстелла опять обыграла меня и бросила свои карты на стол, словно гнушаясь победой, которую одержала над таким противником.
"When shall I have you here again?" said Miss Havisham. "Let me think." -- Когда же тебе опять прийти? - сказала мисс Хэвишем. - Сейчас подумаю.
I was beginning to remind her that to-day was Wednesday, when she checked me with her former impatient movement of the fingers of her right hand. Я хотел было напомнить ей, что нынче среда, по она остановила меня прежним нетерпеливым движением пальцев правой руки.
"There, there! I know nothing of days of the week; I know nothing of weeks of the year. Come again after six days. You hear?" -- Нет, нет! Я знать не знаю дней недели, знать не знаю времен года. Приходи опять через шесть дней. Слышишь?
"Yes, ma'am." -- Да, мэм.
"Estella, take him down. Let him have something to eat, and let him roam and look about him while he eats. Go, Pip." -- Эстелла, сведи его вниз. Покорми его, и пусть побродит там, оглядится. Ступай, Пип.
I followed the candle down, as I had followed the candle up, and she stood it in the place where we had found it. Until she opened the side entrance, I had fancied, without thinking about it, that it must necessarily be night-time. The rush of the daylight quite confounded me, and made me feel as if I had been in the candlelight of the strange room many hours. Следом за свечой я спустился вниз, так же как раньше поднимался следом за свечой наверх, и Эстелла поставила ее там же, откуда взяла. Пока она не отворила наружную дверь, я бессознательно представлял себе, что на дворе давно стемнело. Яркий дневной свет совсем сбил меня с толку, и у меня было ощущение, будто в странной комнате, освещенной свечами, я провел безвыходно много часов.
"You are to wait here, you boy," said Estella; and disappeared and closed the door. -- Ты подожди здесь, мальчик, - сказала Эстелла и исчезла, затворив за собою дверь.
I took the opportunity of being alone in the courtyard to look at my coarse hands and my common boots. My opinion of those accessories was not favorable. They had never troubled me before, but they troubled me now, as vulgar appendages. I determined to ask Joe why he had ever taught me to call those picture-cards Jacks, which ought to be called knaves. I wished Joe had been rather more genteelly brought up, and then I should have been so too. Оставшись один во дворе, я воспользовался этим для того, чтобы внимательно осмотреть свои шершавые руки и грубые башмаки, и пришел к печальному выводу. Прежде эти принадлежности моей особы не смущали меня, теперь же они были мне в тягость. Я решил спросить у Джо, почему он научил меня называть крестями карты, которые называются трефы. Я пожалел, что Джо не получил более тонкого воспитания, которое могло бы пойти на пользу и мне.
She came back, with some bread and meat and a little mug of beer. She put the mug down on the stones of the yard, and gave me the bread and meat without looking at me, as insolently as if I were a dog in disgrace. I was so humiliated, hurt, spurned, offended, angry, sorry,-I cannot hit upon the right name for the smart-God knows what its name was,-that tears started to my eyes. The moment they sprang there, the girl looked at me with a quick delight in having been the cause of them. This gave me power to keep them back and to look at her: so, she gave a contemptuous toss-but with a sense, I thought, of having made too sure that I was so wounded-and left me. Эстелла вернулась и принесла мне хлеба, мяса и небольшую кружку пива. Кружку она поставила наземь, а хлеб и мясо сунула мне в руки, не глядя на меня, точно провинившейся собачонке. Мне стало так обидно, тяжко, досадно, стыдно, гадко, грустно. - не могу подобрать верное слово для своего ощущения, одному богу ведомо, как называется эта боль, - что слезы выступили у меня на глазах. При виде их взгляд девочки оживился: она обрадовалась, что довела меня до слез. Это дало мне силы сдержать их и посмотреть на нее; тогда она презрительно тряхнула головой, хотя, кажется, поняла, что торжество ее было преждевременным, - и ушла.
But when she was gone, I looked about me for a place to hide my face in, and got behind one of the gates in the brewery-lane, and leaned my sleeve against the wall there, and leaned my forehead on it and cried. As I cried, I kicked the wall, and took a hard twist at my hair; so bitter were my feelings, and so sharp was the smart without a name, that needed counteraction. А я, оставшись один, стал искать, куда бы спрятаться, и, забравшись за створку ворот, ведших к пивоварне, прислонился локтем к стене, а лицом уткнулся в рукав и заплакал. Я плакал, и колотил ногой стену, и дергал себя за волосы - так горько было у меня на душе и такой острой была безымянная боль, просившая выхода.
My sister's bringing up had made me sensitive. In the little world in which children have their existence whosoever brings them up, there is nothing so finely perceived and so finely felt as injustice. It may be only small injustice that the child can be exposed to; but the child is small, and its world is small, and its rocking-horse stands as many hands high, according to scale, as a big-boned Irish hunter. Within myself, I had sustained, from my babyhood, a perpetual conflict with injustice. I had known, from the time when I could speak, that my sister, in her capricious and violent coercion, was unjust to me. I had cherished a profound conviction that her bringing me up by hand gave her no right to bring me up by jerks. Through all my punishments, disgraces, fasts, and vigils, and other penitential performances, I had nursed this assurance; and to my communing so much with it, in a solitary and unprotected way, I in great part refer the fact that I was morally timid and very sensitive. Воспитание сестры сделало меня не в меру чувствительным. Дети, кто бы их ни воспитывал, ничего не ощущают так болезненно, как несправедливость. Пусть несправедливость, которую испытал на себе ребенок, даже очень мала, но ведь и сам ребенок мал, и мир его мал, и для него игрушечная лошадка-качалка все равно что для нас рослый ирландский скакун. С тех пор как я себя помню, я вел в душе нескончаемый спор с несправедливостью. Едва научившись говорить, я уже знал, что сестра несправедлива ко мне в своем взбалмошном, злом деспотизме. Меня не покидало сознание, что, воспитывая меня своими руками, она все же не имеет права воспитывать меня рывками. Это сознание я берег и лелеял наперекор всем поркам, брани, голодовкам, постам и прочим исправительным мерам; и тем, что я, одинокий и беззащитный ребенок, так много носился с этими мыслями, я в большой мере объясняю свою душевную робость и болезненную чувствительность.
I got rid of my injured feelings for the time by kicking them into the brewery wall, and twisting them out of my hair, and then I smoothed my face with my sleeve, and came from behind the gate. The bread and meat were acceptable, and the beer was warming and tingling, and I was soon in spirits to look about me. На сей раз, однако, я справился со своими оскорбленными чувствами, вколотив их ногой в стену пивоварни и повыдергав вместе с волосами, после чего утер лицо рукавом и вышел из-за створки ворот на двор. Тут я не без удовольствия принялся за хлеб и мясо, пиво приятно грело и щекотало в носу, и скоро я воспрянул духом настолько, что мог оглядеться по сторонам.
To be sure, it was a deserted place, down to the pigeon-house in the brewery-yard, which had been blown crooked on its pole by some high wind, and would have made the pigeons think themselves at sea, if there had been any pigeons there to be rocked by it. But there were no pigeons in the dove-cot, no horses in the stable, no pigs in the sty, no malt in the storehouse, no smells of grains and beer in the copper or the vat. All the uses and scents of the brewery might have evaporated with its last reek of smoke. In a by-yard, there was a wilderness of empty casks, which had a certain sour remembrance of better days lingering about them; but it was too sour to be accepted as a sample of the beer that was gone,-and in this respect I remember those recluses as being like most others. Да, все здесь было заброшено, вплоть до голубятни, которая покривилась от какой-то давнишней бури и покачивалась на своем шесте, так что, будь она населена голубями, они бы думали, что их качает шторм в открытом море. Но голубей в голубятне не было, как не было ни лошадей в конюшне, ни свиней в хлеву, ни солода в кладовой, ни запаха зерна и пива в котле и чанах. Все запахи и самая жизнь пивоварни словно улетучились из нее с последними клочьями дыма. В одном закоулке двора свалены были пустые бочки, еще отдававшие кислотцой в память о лучших днях; но по кислому их духу нельзя было судить о пиве, когда-то их наполнявшем; такова, вероятно, судьба всех отшельников - их воспоминания мало похожи на их прошлую жизнь.
Behind the furthest end of the brewery, was a rank garden with an old wall; not so high but that I could struggle up and hold on long enough to look over it, and see that the rank garden was the garden of the house, and that it was overgrown with tangled weeds, but that there was a track upon the green and yellow paths, as if some one sometimes walked there, and that Estella was walking away from me even then. But she seemed to be everywhere. For when I yielded to the temptation presented by the casks, and began to walk on them, I saw her walking on them at the end of the yard of casks. She had her back towards me, and held her pretty brown hair spread out in her two hands, and never looked round, and passed out of my view directly. So, in the brewery itself,-by which I mean the large paved lofty place in which they used to make the beer, and where the brewing utensils still were. When I first went into it, and, rather oppressed by its gloom, stood near the door looking about me, I saw her pass among the extinguished fires, and ascend some light iron stairs, and go out by a gallery high overhead, as if she were going out into the sky. Там, где кончалась пивоварня, за старой стеной виднелся запушенный сад; стена была не очень высокая, - подтянувшись, я повис на руках и, заглянув через нее в сад, увидел, что он примыкает к дому и весь зарос кустами и сорняком, но среди желто-зеленого бурьяна вилась протоптанная тропинка, словно кто-то часто гулял там, и по этой тропинке от меня уходила Эстелла. Впрочем, она, казалось, была везде: когда я, не устояв перед таким соблазном, забрался на бочки и стал по ним ходить, я увидел, что она тоже ходит по бочкам в дальнем конце склада. Она шла спиной ко мне, поддерживая поднятыми руками свои прекрасные темные волосы, и, ни разу не оглянувшись, быстро скрылась у меня из глаз. То же было и в самой пивоварне - просторном помещении с каменным полом, где когда-то варили пиво и до сих пор осталось кое-что из утвари, - едва я заглянул туда и, смущенный ее мрачным видом, остановился в дверях и стал озираться по сторонам, как увидел, что Эстелла прошла между погасших печей, поднялась по узкой железной лестнице и, мелькнув на галерейке высоко у меня над головой, исчезла, точно ушла прямо в небо.
It was in this place, and at this moment, that a strange thing happened to my fancy. I thought it a strange thing then, and I thought it a stranger thing long afterwards. I turned my eyes-a little dimmed by looking up at the frosty light-towards a great wooden beam in a low nook of the building near me on my right hand, and I saw a figure hanging there by the neck. A figure all in yellow white, with but one shoe to the feet; and it hung so, that I could see that the faded trimmings of the dress were like earthy paper, and that the face was Miss Havisham's, with a movement going over the whole countenance as if she were trying to call to me. Вот в эту-то минуту и в этом-то месте воображение сыграло со мной странную шутку. Она показалась мне странной тогда, а много лет спустя показалась еще более странной. Взгляд мой, слегка затуманенный оттого, что я долго глядел в морозное светлое небо, упал на толстую балку в углу, справа от меня, и я увидел, что на ней висит женская фигура. Женщина в пожелтевшем белом платье, об одной туфле; мне даже было видно, что поблекшие оборки на платье словно сделаны из желтовато-серой бумаги и что лицо женщины - лицо мисс Хэвишем, и все черты его в движении, точно она пытается окликнуть меня.
In the terror of seeing the figure, and in the terror of being certain that it had not been there a moment before, I at first ran from it, and then ran towards it. And my terror was greatest of all when I found no figure there. Так страшен был вид этой фигуры, которая - я готов был в том поручиться - только что возникла из ничего, что я сперва бросился бежать прочь, а потом бросился бежать к ней. Но страшнее всего было то, что никакой фигуры там не оказалось.
Nothing less than the frosty light of the cheerful sky, the sight of people passing beyond the bars of the court-yard gate, and the reviving influence of the rest of the bread and meat and beer, would have brought me round. Even with those aids, I might not have come to myself as soon as I did, but that I saw Estella approaching with the keys, to let me out. She would have some fair reason for looking down upon me, I thought, if she saw me frightened; and she would have no fair reason. Лишь увидев морозный свет, приветливо льющийся с неба, и прохожих за оградой двора, да подкрепившись остатками хлеба с мясом и пива, я немного успокоился. Возможно, впрочем, что я еще долго не пришел бы в себя, если бы не увидел Эстеллу, которая несла ключи, чтобы выпустить меня на улицу. Я подумал, что, заметив мой испуг, она сочтет себя вправе пуще прежнего презирать меня, и решил не давать ей для этого повода.
She gave me a triumphant glance in passing me, as if she rejoiced that my hands were so coarse and my boots were so thick, and she opened the gate, and stood holding it. I was passing out without looking at her, when she touched me with a taunting hand. Бросив в мою сторону торжествующий взгляд, словно злорадствуя, что у меня такие шершавые руки и такие грубые башмаки, она отомкнула калитку. Я хотел выйти, не глядя на нее, но она исподтишка тронула меня за плечо.
"Why don't you cry?" -- Что ж ты не плачешь?
"Because I don't want to." -- Не хочу.
"You do," said she. "You have been crying till you are half blind, and you are near crying again now." -- Нет, хочешь, - сказала она. - У тебя все глаза заплаканные, и опять вот-вот разревешься.
She laughed contemptuously, pushed me out, and locked the gate upon me. I went straight to Mr. Pumblechook's, and was immensely relieved to find him not at home. So, leaving word with the shopman on what day I was wanted at Miss Havisham's again, I set off on the four-mile walk to our forge; pondering, as I went along, on all I had seen, and deeply revolving that I was a common laboring-boy; that my hands were coarse; that my boots were thick; that I had fallen into a despicable habit of calling knaves Jacks; that I was much more ignorant than I had considered myself last night, and generally that I was in a low-lived bad way. Она презрительно засмеялась, подтолкнула меня в спину и заперла за мной калитку. Я пошел к мистеру Памблчуку и с огромным облегчением узнал, что его нет дома. Попросив приказчика передать, в какой день мне снова нужно быть у мисс Хэвишем, я пустился пешком в обратный путь и прошел все четыре мили, отделявшие меня от кузницы Джо, размышляя обо всем, что видел, и снова и снова возвращаясь мыслью к тому, что я - самый обыкновенный деревенский мальчик, что руки у меня шершавые, что башмаки у меня грубые, что я усвоил себе предосудительную привычку называть трефы крестями, что я - куда больший невежда, чем мог полагать накануне вечером, и что вообще жизнь моя самая разнесчастная.

Chapter IX/ГЛАВА IX

English Русский
When I reached home, my sister was very curious to know all about Miss Havisham's, and asked a number of questions. And I soon found myself getting heavily bumped from behind in the nape of the neck and the small of the back, and having my face ignominiously shoved against the kitchen wall, because I did not answer those questions at sufficient length. Когда я воротился домой, сестра, которой не терпелось разузнать, как все было у мисс Хэвишем, забросала меня вопросами. И тут же принялась награждать увесистыми шлепками и подзатыльниками и самым унизительным образом тыкать лицом в стену кухни за то, что я отвечал недостаточно подробно.
If a dread of not being understood be hidden in the breasts of other young people to anything like the extent to which it used to be hidden in mine,-which I consider probable, as I have no particular reason to suspect myself of having been a monstrosity,-it is the key to many reservations. I felt convinced that if I described Miss Havisham's as my eyes had seen it, I should not be understood. Not only that, but I felt convinced that Miss Havisham too would not be understood; and although she was perfectly incomprehensible to me, I entertained an impression that there would be something coarse and treacherous in my dragging her as she really was (to say nothing of Miss Estella) before the contemplation of Mrs. Joe. Consequently, I said as little as I could, and had my face shoved against the kitchen wall. Если все дети одержимы таким же страхом, что их могут не понять, какой владел в детстве мною, - а я, не имея причин считать себя исключением, вполне допускаю, что это так, - то именно этим нередко можно объяснить, что они бывают столь молчаливы и замкнуты. Я был глубоко убежден, что, если опишу дом мисс Хэвишем таким, каким я его видел, меня не поймут. Более того, я был убежден, что не поймут и мисс Хэвишем; и хотя для меня самого она была полнейшей загадкой, я счел бы себя повинным в гнусной измене, если бы чистосердечно вынес ее (не говоря уже про мисс Эстеллу) на суд моей сестры. И вот я отмалчивался, сколько мог, а меня за это тыкали лицом в стену кухни.
The worst of it was that that bullying old Pumblechook, preyed upon by a devouring curiosity to be informed of all I had seen and heard, came gaping over in his chaise-cart at tea-time, to have the details divulged to him. And the mere sight of the torment, with his fishy eyes and mouth open, his sandy hair inquisitively on end, and his waistcoat heaving with windy arithmetic, made me vicious in my reticence. В довершение несчастья под вечер к нашему дому пыхтя подкатил в своей тележке противный Памблчук, обуреваемый любопытством и желанием досконально узнать обо всем, что я видел и слышал. И одного взгляда на моего мучителя, на его рыбьи глаза и разинутый рот, на рыжеватые волосы, вопросительно торчащие кверху, на жилет, распираемый арифметическими примерами, было достаточно, чтобы я решил назло ему ничего не рассказывать.
"Well, boy," Uncle Pumblechook began, as soon as he was seated in the chair of honor by the fire. "How did you get on up town?" -- Ну, мальчик, - начал дядя Памблчук, едва только уселся на почетном месте у огня. - Как ты провел время в городе?
I answered, "Pretty well, sir," and my sister shook her fist at me. Я ответил: - Ничего, сэр, - и сестра погрозила мне кулаком.
"Pretty well?" Mr. Pumblechook repeated. "Pretty well is no answer. Tell us what you mean by pretty well, boy?" -- Ничего? - переспросил мистер Памблчук. - Ничего - это не ответ. Расскажи нам, мальчик, что ты имеешь в виду, когда говоришь "ничего"?
Whitewash on the forehead hardens the brain into a state of obstinacy perhaps. Anyhow, with whitewash from the wall on my forehead, my obstinacy was adamantine. I reflected for some time, and then answered as if I had discovered a new idea, Возможно, что от соприкосновения лба с известкой мозг затвердевает и это придает нам особенное упрямство. Не знаю, так это или нет, но только лоб у меня был весь в известке от стены и упрямство мое уподобилось алмазу. Я с минуту подумал, а потом отвечал, словно набрел на совершенно новую мысль:
"I mean pretty well." -- Я имею в виду ничего.
My sister with an exclamation of impatience was going to fly at me,-I had no shadow of defence, for Joe was busy in the forge,-when Mr. Pumblechook interposed with У сестры вырвалось гневное восклицание, и она уже готова была броситься на меня, - Джо работал в кузнице, и мне неоткуда было ждать даже видимости защиты, - но мистер Памблчук остановил ее:
"No! Don't lose your temper. Leave this lad to me, ma'am; leave this lad to me." Mr. Pumblechook then turned me towards him, as if he were going to cut my hair, and said,- -- Нет, не нужно выходить из терпения. Предоставьте мальчика мне, сударыня, предоставьте его мне. - Затем он повернул меня к себе лицом, словно собираясь подстричь мне волосы, и сказал:
"First (to get our thoughts in order): Forty-three pence?" - Сначала, чтобы собраться с мыслями, ответь мне: сколько составят сорок три пенса?
I calculated the consequences of replying "Four Hundred Pound," and finding them against me, went as near the answer as I could-which was somewhere about eightpence off. Mr. Pumblechook then put me through my pence-table from "twelve pence make one shilling," up to "forty pence make three and fourpence," and then triumphantly demanded, as if he had done for me, Я прикинул, что будет, если я скажу: "Четыреста фунтов", и, решив, что это не сулит мне ничего хорошего, ответил по возможности правильно, то есть ошибся всего на каких-нибудь восемь пенсов. Тогда мистер Памблчук заставил меня повторить всю таблицу денежного счета, начиная с "двенадцать пенсов - один шиллинг" и кончая "сорок пенсов - три шиллинга четыре пенса", после чего, видимо, полагая, что справился со мной, победоносно вопросил:
"Now! How much is forty-three pence?" -- Ну, так сколько же будет сорок три пенса?
To which I replied, after a long interval of reflection, "I don't know." And I was so aggravated that I almost doubt if I did know. После долгого раздумья я отвечал: - Не знаю. - Вероятно, я и в самом деле не знал, до того был раздражен и взвинчен.
Mr. Pumblechook worked his head like a screw to screw it out of me, and said, Мистер Памблчук покрутил головой, словно штопором, чтобы вытянуть из меня нужный ответ, и сказал:
"Is forty-three pence seven and sixpence three fardens, for instance?" -- Ну, например, равняются сорок три пенса семи шиллингам шести пенсам и трем фартингам?
"Yes!" said I. And although my sister instantly boxed my ears, it was highly gratifying to me to see that the answer spoilt his joke, and brought him to a dead stop. -- Да! - сказал я. И хотя сестра незамедлительно дала мне по уху, я ощутил глубокое удовлетворение от того, что своим ответом испортил ему шутку и поставил его в тупик.
"Boy! What like is Miss Havisham?" Mr. Pumblechook began again when he had recovered; folding his arms tight on his chest and applying the screw. -- Мальчик! Какая из себя мисс Хэвишем? - снова начал мистер Памблчук, когда немного оправился. Он крепко скрестил руки на груди и снова пустил в ход свой штопор.
"Very tall and dark," I told him. -- Очень высокая, с черными волосами, - отвечал я.
"Is she, uncle?" asked my sister. -- Это верно, дядя? - спросила сестра.
Mr. Pumblechook winked assent; from which I at once inferred that he had never seen Miss Havisham, for she was nothing of the kind. Мистер Памблчук утвердительно подмигнул, из чего я сразу заключил, что он никогда не видел мисс Хэвишем, потому что она была совсем не такая.
"Good!" said Mr. Pumblechook conceitedly. ("This is the way to have him! We are beginning to hold our own, I think, Mum?") -- Очень хорошо! - самодовольно сказал мистер Памблчук. (Вот как с ним нужно обращаться! Кажется, сударыня, наша берет?)
"I am sure, uncle," returned Mrs. Joe, "I wish you had him always; you know so well how to deal with him." -- Ах, дядя, - сказала миссис Джо, - как жаль, что он мало с вами бывает. Только вы и умеете добиться от него толку.
"Now, boy! What was she a doing of, when you went in today?" asked Mr. Pumblechook. _ Ну, мальчик, а что она делала, когда ты к ней пришел? - спросил мистер Памблчук.
"She was sitting," I answered, "in a black velvet coach." -- Сидела в черной бархатной карете.
Mr. Pumblechook and Mrs. Joe stared at one another-as they well might-and both repeated, Мистер Памблчук и миссис Джо удивленно воззрились друг на друга - еще бы им было не удивиться! - и оба повторили:
"In a black velvet coach?" -- В черной бархатной карете?
"Yes," said I. "And Miss Estella-that's her niece, I think-handed her in cake and wine at the coach-window, on a gold plate. And we all had cake and wine on gold plates. And I got up behind the coach to eat mine, because she told me to." -- Да, - сказал я. - А мисс Эстелла - это, кажется, ее племянница - подавала ей в окошко пирог и вино на золотой тарелке. И мы все ели пирог с золотых тарелок и пили вино. Я со своей тарелкой влез на запятки, потому что она мне велела.
"Was anybody else there?" asked Mr. Pumblechook. -- А еще кто-нибудь там был? - спросил мистер Памблчук.
"Four dogs," said I. -- Четыре собаки, - ответил я.
"Large or small?" -- Большие или маленькие?
"Immense," said I. "And they fought for veal-cutlets out of a silver basket." -- Громадные. И они ели телячьи котлеты из серебряной корзины и передрались.
Mr. Pumblechook and Mrs. Joe stared at one another again, in utter amazement. I was perfectly frantic,-a reckless witness under the torture,-and would have told them anything. Мистер Памблчук и миссис Джо снова изумленно воззрились друг на друга. У меня же совсем ум за разум зашел, как у отчаявшегося свидетеля под пыткой, и я способен был в ту минуту наговорить им чего угодно.
"Where was this coach, in the name of gracious?" asked my sister. -- Боже милостивый, да где же стояла карета? - спросила сестра.
"In Miss Havisham's room." They stared again. "But there weren't any horses to it." I added this saving clause, in the moment of rejecting four richly caparisoned coursers which I had had wild thoughts of harnessing. -- В комнате у мисс Хэвишем. - Они удивились еще больше. - Только она была без лошадей. - Эту спасительную оговорку я добавил после того, как мысленно отменил четверку коней в богатой сбруе, которых чуть было сгоряча не запряг в карету.
"Can this be possible, uncle?" asked Mrs. Joe. "What can the boy mean?" -- Возможно ли это, дядя? - спросила миссис Джо. - Что он такое несет?
"I'll tell you, Mum," said Mr. Pumblechook. "My opinion is, it's a sedan-chair. She's flighty, you know,-very flighty,-quite flighty enough to pass her days in a sedan-chair." -- Сейчас я вам скажу, сударыня, - отвечал мистер Памблчук. - Сдается мне, что это портшез. Она, знаете ли, с причудами, с большими причудами, с нее станется целые дни проводить в портшезе.
"Did you ever see her in it, uncle?" asked Mrs. Joe. -- А вы когда-нибудь видели, чтобы она в нем сидела, дядя? - спросила миссис Джо.
"How could I," he returned, forced to the admission, "when I never see her in my life? Never clapped eyes upon her!" -- Как я мог это видеть, - сказал мистер Памблчук, припертый к стене, - когда я и ее-то отродясь не видел?
"Goodness, uncle! And yet you have spoken to her?" -- Ах, боже мой, дядя? Но ведь вы с ней разговаривали?
"Why, don't you know," said Mr. Pumblechook, testily, "that when I have been there, I have been took up to the outside of her door, and the door has stood ajar, and she has spoke to me that way. Don't say you don't know that, Mum. Howsever, the boy went there to play. What did you play at, boy?" -- Разве вы не знаете, - недовольно отозвался он, - что, когда я там бывал, меня оставляли снаружи за приоткрытой дверью, и она со мной разговаривала, не выходя из комнаты. Не могли вы этого не знать, сударыня. Вот мальчик - другое дело, он ходил к ней играть. Во что ты там играл, мальчик?
"We played with flags," I said. (I beg to observe that I think of myself with amazement, when I recall the lies I told on this occasion.) -- Мы играли во флаги, - сказал я. (Должен заметить, что я сам поражаюсь, вспоминая, сколько я тогда выдумал всяких небылиц.)
"Flags!" echoed my sister. -- Во флаги? - ахнула сестра.
"Yes," said I. "Estella waved a blue flag, and I waved a red one, and Miss Havisham waved one sprinkled all over with little gold stars, out at the coach-window. And then we all waved our swords and hurrahed." -- Да. Эстелла махала синим флагом, а я красным, и мисс Хэвишем тоже махала флагом из окошка кареты, у нее флаг был весь в золотых звездочках. А потом мы все размахивали саблями и кричали "ура".
"Swords!" repeated my sister. "Where did you get swords from?" -- Саблями! - повторила сестра. - А где вы взяли сабли?
"Out of a cupboard," said I. "And I saw pistols in it,-and jam,-and pills. And there was no daylight in the room, but it was all lighted up with candles." -- В шкафу. Я в нем видел еще пистолеты... и варенье... и лекарство. А в комнате было совсем темно, только горело много свечей.
"That's true, Mum," said Mr. Pumblechook, with a grave nod. "That's the state of the case, for that much I've seen myself." And then they both stared at me, and I, with an obtrusive show of artlessness on my countenance, stared at them, and plaited the right leg of my trousers with my right hand. -- Это правда, сударыня, - сказал мистер Памблчук, важно покивав головой. - Можете не сомневаться, это я и сам видел. - И они оба воззрились на меня, а я, изобразив на лице полнейшее простодушие, воззрился на них и стал разглаживать рукой смятую штанину.
If they had asked me any more questions, I should undoubtedly have betrayed myself, for I was even then on the point of mentioning that there was a balloon in the yard, and should have hazarded the statement but for my invention being divided between that phenomenon and a bear in the brewery. They were so much occupied, however, in discussing the marvels I had already presented for their consideration, that I escaped. The subject still held them when Joe came in from his work to have a cup of tea. To whom my sister, more for the relief of her own mind than for the gratification of his, related my pretended experiences. Задай они мне еще хотя бы один вопрос, и я бы несомненно попался, потому что уже выдумал, что видел во дворе у мисс Хэвишем воздушный шар, и, вероятно, сообщил бы им об этом, если бы мне одновременно не пришла в голову другая выдумка, - будто в пивоварне сидел живой медведь. Однако они так оживленно обсуждали диковины, которые я уже успел предложить их вниманию, что им было не до меня. Они все еще не наговорились, когда Джо зашел из кузницы выпить чашку чаю. И сестра - не столько для его сведения, сколько для облегчения собственной души, - доложила ему обо всем, что якобы произошло со мной.
Now, when I saw Joe open his blue eyes and roll them all round the kitchen in helpless amazement, I was overtaken by penitence; but only as regarded him,-not in the least as regarded the other two. Towards Joe, and Joe only, I considered myself a young monster, while they sat debating what results would come to me from Miss Havisham's acquaintance and favor. They had no doubt that Miss Havisham would "do something" for me; their doubts related to the form that something would take. My sister stood out for "property." Mr. Pumblechook was in favor of a handsome premium for binding me apprentice to some genteel trade,-say, the corn and seed trade, for instance. Joe fell into the deepest disgrace with both, for offering the bright suggestion that I might only be presented with one of the dogs who had fought for the veal-cutlets. И тут, когда Джо, широко раскрыв свои голубые глаза, стал недоуменно и беспомощно озираться по сторонам, меня охватило раскаяние, но только по отношению к нему, - до тех двоих мне не было дела. Перед Джо, и только перед Джо я чувствовал себя малолетним чудовищем, когда они обсуждали, какие выгоды могут проистечь для меня из знакомства с мисс Хэвишем. Все они были уверены, что мисс Хэвишем как-нибудь облагодетельствует меня, и расходились лишь в том, во что ее благодеяние выльется. Сестра толковала о богатых подарках, мистер Памблчук склонялся к мысли о щедрой плате за обучение какому-нибудь приличному, благородному делу, - скажем, к примеру, торговле семенами и зерном. Джо окончательно пал в их глазах, высказав остроумное предположение, что мне всего-навсего подарят одну из тех собак, которые дрались из-за телячьих котлет.
"If a fool's head can't express better opinions than that," said my sister, "and you have got any work to do, you had better go and do it." So he went. -- Если умнее этого ты своей глупой головой ничего не можешь придумать, - сказала сестра, - и если тебя ждет работа, так ты лучше иди и работай. - И он пошел.
After Mr. Pumblechook had driven off, and when my sister was washing up, I stole into the forge to Joe, and remained by him until he had done for the night. Then I said, Когда сестра, проводив мистера Памблчука, стала мыть посуду, я улизнул в кузницу и примостился около Джо, дожидаясь, когда он кончит, а потом заговорил:
"Before the fire goes out, Joe, I should like to tell you something." -- Джо, пока не погас огонь, я хочу сказать тебе одну вещь.
"Should you, Pip?" said Joe, drawing his shoeing-stool near the forge. "Then tell us. What is it, Pip?" -- Хочешь сказать? - молвил Джо, пододвигая к горну низкую скамеечку, на которую он садился, когда ковал лошадей. - Ну так скажи. Я тебя слушаю, Пип.
"Joe," said I, taking hold of his rolled-up shirt sleeve, and twisting it between my finger and thumb, "you remember all that about Miss Havisham's?" -- Джо, - сказал я и, ухватив рукав его рубашки, закатанный выше локтя, стал крутить его двумя пальцами, - ты помнишь, что там было, у мисс Хэвишем?
"Remember?" said Joe. "I believe you! Wonderful!" -- А как же! - сказал Джо. - Неужто нет! Чудеса, да и только!
"It's a terrible thing, Joe; it ain't true." -- Вот в том-то и беда, Джо. Это все неправда.
"What are you telling of, Pip?" cried Joe, falling back in the greatest amazement. "You don't mean to say it's-" -- Да ты что это говоришь, Пип? - воскликнул Джо, отшатываясь от меня в величайшем изумлении. - Как же, значит ты...
"Yes I do; it's lies, Joe." -- Да, Джо. Я все наврал.
"But not all of it? Why sure you don't mean to say, Pip, that there was no black welwet co-ch?" For, I stood shaking my head. "But at least there was dogs, Pip? Come, Pip," said Joe, persuasively, "if there warn't no weal-cutlets, at least there was dogs?" -- Но не совсем же все? Этак выходит, Пип, что там не было черной бархатной каре...? - Он не договорил, увидев, что я качаю головой. - Но собаки-то уж наверно были, Пип? - умоляюще протянул Джо. - Ладно, пусть телячьих котлет не было, но собаки-то были?
"No, Joe." -- Нет, Джо.
"A dog?" said Joe. "A puppy? Come?" -- Ну хоть одна собака? - сказал Джо. - Хоть щеночек. А?
"No, Joe, there was nothing at all of the kind." -- Нет, Джо, ничего не было.
As I fixed my eyes hopelessly on Joe, Joe contemplated me in dismay. Я мрачно уставился на него, а он не отводил от меня огорченного, растерянного взгляда.
"Pip, old chap! This won't do, old fellow! I say! Where do you expect to go to?" -- Пип, дружок, ведь это никуда не годится! Ты сам подумай, что за это может быть?
"It's terrible, Joe; ain't it?" -- Это ужасно, Джо. Да?
"Terrible?" cried Joe. "Awful! What possessed you?" -- Ужасно? - вскричал Джо. - Просто уму непостижимо! И что на тебя нашло?
"I don't know what possessed me, Joe," I replied, letting his shirt sleeve go, and sitting down in the ashes at his feet, hanging my head; "but I wish you hadn't taught me to call Knaves at cards Jacks; and I wish my boots weren't so thick nor my hands so coarse." -- Я не знаю, что на меня нашло, Джо, - отвечал я и, отпустив его рукав, уселся в кучу золы у его ног и понурил голову, - но только зачем ты научил меня говорить вместо трефы - крести, и почему у меня такие грубые башмаки и такие шершавые руки?
And then I told Joe that I felt very miserable, and that I hadn't been able to explain myself to Mrs. Joe and Pumblechook, who were so rude to me, and that there had been a beautiful young lady at Miss Havisham's who was dreadfully proud, and that she had said I was common, and that I knew I was common, and that I wished I was not common, and that the lies had come of it somehow, though I didn't know how. И тут я рассказал Джо, что мне очень худо и что я не сумел ничего объяснить миссис Джо и Памблчуку, потому что они меня совсем задергали, и что у мисс Хэвишем была очень красивая девочка, страшная гордячка, и она сказала, что я - самый обыкновенный деревенский мальчик, и это так и есть, и очень мне неприятно, и отсюда и пошла вся моя ложь, хотя как это получилось - я и сам не знаю.
This was a case of metaphysics, at least as difficult for Joe to deal with as for me. But Joe took the case altogether out of the region of metaphysics, and by that means vanquished it. Это был чисто метафизический вопрос, уж, конечно, не менее трудный для Джо, чем для меня. Но Джо изъял его из области метафизики и таким способом справился с ним.
"There's one thing you may be sure of, Pip," said Joe, after some rumination, "namely, that lies is lies. Howsever they come, they didn't ought to come, and they come from the father of lies, and work round to the same. Don't you tell no more of 'em, Pip. That ain't the way to get out of being common, old chap. And as to being common, I don't make it out at all clear. You are oncommon in some things. You're oncommon small. Likewise you're a oncommon scholar." -- В одном ты можешь не сомневаться, Пип, - сказал он, поразмыслив немного. - Ложь - она и есть ложь. Откуда бы она ни шла, все равно плохо, потому что идет она от отца лжи и к нему же обратно и приводит. Чтобы больше этого не было, Пип. Таким манером ты, дружок, от своей обыкновенности не избавишься. К тому же, тут что-то не так. Ты кое в чем совсем даже необыкновенный. Вот, скажем, роста ты необыкновенно маленького. Опять же, ученость у тебя необыкновенная.
"No, I am ignorant and backward, Joe." -- Нет, Джо, какой уж я ученый!
"Why, see what a letter you wrote last night! Wrote in print even! I've seen letters-Ah! and from gentlefolks!-that I'll swear weren't wrote in print," said Joe. -- А ты вспомни, какое ты вчера письмо написал! - сказал Джо. - Да еще печатными буквами! Видал я на своем веку письма, и притом от господ, - так и то, головой тебе ручаюсь, они были написаны не печатными буквами.
"I have learnt next to nothing, Joe. You think much of me. It's only that." -- Ничего я не знаю, Джо. Просто тебе хочется меня утешить.
"Well, Pip," said Joe, "be it so or be it son't, you must be a common scholar afore you can be a oncommon one, I should hope! The king upon his throne, with his crown upon his ed, can't sit and write his acts of Parliament in print, without having begun, when he were a unpromoted Prince, with the alphabet.-Ah!" added Joe, with a shake of the head that was full of meaning, "and begun at A. too, and worked his way to Z. And I know what that is to do, though I can't say I've exactly done it." -- Ну, Пип, - сказал Джо, - так ли это, нет ли, еще неизвестно, но ты сам посуди, ведь до того как стать необыкновенным ученым, надо быть обыкновенным или нет? Возьми хоть короля - сидит он на троне, с короной на голове, а разве мог бы он писать законы печатными буквами, если бы не начал с азбуки, когда еще был в чине принца? Да! - прибавил Джо и многозначительно тряхнул головой, - если бы он не начал с первой буквы и не одолел бы их все как есть до самой последней? Я-то знаю, что это такое, хоть и не могу сказать, чтобы сам одолел.
There was some hope in this piece of wisdom, and it rather encouraged me. В этих мудрых словах был проблеск надежды, и я немного воспрянул духом.
"Whether common ones as to callings and earnings," pursued Joe, reflectively, "mightn't be the better of continuing for to keep company with common ones, instead of going out to play with oncommon ones,-which reminds me to hope that there were a flag, perhaps?" -- Оно, пожалуй, и лучше было бы, - задумчиво продолжал Джо, - кабы обыкновенные люди, то есть кто по проще да победнее, так бы и держались друг за дружку, а не ходили играть с необыкновенными... кстати, флаг-то, может, все-таки был?
"No, Joe." -- Нет, Джо.
"(I'm sorry there weren't a flag, Pip). Whether that might be or mightn't be, is a thing as can't be looked into now, without putting your sister on the Rampage; and that's a thing not to be thought of as being done intentional. Lookee here, Pip, at what is said to you by a true friend. Which this to you the true friend say. If you can't get to be oncommon through going straight, you'll never get to do it through going crooked. So don't tell no more on 'em, Pip, and live well and die happy." -- Очень мне жалко, Пип, что флага не было. Но уж лучше там или не лучше, мы этого сейчас не будем касаться, не то сестра твоя сразу начнет лютовать; а уж самим на это напрашиваться - распоследнее дело. Ты послушай, Пип, что тебе скажет твой верный друг. Вот тебе твой верный друг что скажет: хочешь стать необыкновенным - добивайся своего правдой, а кривдой никогда нечего не добьешься. Так что гляди, чтоб больше этого не было, Пип, тогда и проживешь счастливо и умрешь спокойно.
"You are not angry with me, Joe?" -- Ты на меня не сердиться, Джо?
"No, old chap. But bearing in mind that them were which I meantersay of a stunning and outdacious sort,-alluding to them which bordered on weal-cutlets and dog-fighting,-a sincere well-wisher would adwise, Pip, their being dropped into your meditations, when you go up stairs to bed. That's all, old chap, and don't never do it no more." -- Нет, дружок. Но ежели вспомнить, каких ты только басен не выдумал и как у тебя только на это духу хватило, - это я про телячьи котлеты, ну и что собаки дрались, - так искренний доброжелатель посоветовал бы тебе, Пип, чтобы ты еще хорошенько обо всем этом подумал, когда пойдешь к себе наверх спать. Вот тебе и весь сказ, дружок, и больше так не делай.
When I got up to my little room and said my prayers, I did not forget Joe's recommendation, and yet my young mind was in that disturbed and unthankful state, that I thought long after I laid me down, how common Estella would consider Joe, a mere blacksmith; how thick his boots, and how coarse his hands. I thought how Joe and my sister were then sitting in the kitchen, and how I had come up to bed from the kitchen, and how Miss Havisham and Estella never sat in a kitchen, but were far above the level of such common doings. I fell asleep recalling what I "used to do" when I was at Miss Havisham's; as though I had been there weeks or months, instead of hours; and as though it were quite an old subject of remembrance, instead of one that had arisen only that day. Когда, поднявшись в свою каморку, я стал читать молитвы, я твердо помнил наставления Джо; а между тем юный мой ум был так взбудоражен и столь чужд благодарности, что, улегшись в постель, я еще долго думал о том, каким обыкновенным показался бы Эстелле Джо - простой кузнец, - какие у него грубые башмаки и какие шершавые руки. Я думал о том, что Джо и моя сестра сидят сейчас в кухне, и сам я только что пришел из кухни, а вот мисс Хэвишем и Зстелла никогда не сидят в кухне, - такая обыкновенная жизнь неизмеримо ниже их достоинства. Я заснул, вспоминая, как, "бывало", проводил время у мисс Хэвишем, словно я пробыл там не каких-нибудь два-три часа, а несколько недель или месяцев, словно воспоминания эти не родились только сегодня, а были давнишними и привычными.
That was a memorable day to me, for it made great changes in me. But it is the same with any life. Imagine one selected day struck out of it, and think how different its course would have been. Pause you who read this, and think for a moment of the long chain of iron or gold, of thorns or flowers, that would never have bound you, but for the formation of the first link on one memorable day. То был памятный для меня день, потому что он произвел во мне большую перемену. Но так случается с каждым. Представьте себе, что из вашей жизни вычеркнули один особенно важный день, и подумайте, как по-иному повернулось бы ее течение. Вы, кто читаете эти строки, отложите на минуту книгу и подумайте о той длинной цепи из железа или золота, из терниев или цветов, которая не обвила бы вас, если бы первое звено ее не было выковано в какой-то один, навсегда памятный для вас день.

Chapter X/ГЛАВА X

English Русский
The felicitous idea occurred to me a morning or two later when I woke, that the best step I could take towards making myself uncommon was to get out of Biddy everything she knew. In pursuance of this luminous conception I mentioned to Biddy when I went to Mr. Wopsle's great-aunt's at night, that I had a particular reason for wishing to get on in life, and that I should feel very much obliged to her if she would impart all her learning to me. Biddy, who was the most obliging of girls, immediately said she would, and indeed began to carry out her promise within five minutes. Как-то утром я проснулся со счастливой мыслью, что, если я хочу стать необыкновенным, хорошо бы для начала позаимствовать у Бидди все, чему она успела выучиться. В осуществление этого блестящего замысла я в тот же вечер, придя в школу двоюродной бабушки мистера Уопсла, сказал Бидди, что по некоей важной причине я твердо намерен выйти в люди и буду ей очень обязан, если она поделится со мной своими знаниями. Бидди, добрая девочка, всегда готовая всем услужить, тотчас согласилась и, более того, немедля приступила к делу.
The Educational scheme or Course established by Mr. Wopsle's great-aunt may be resolved into the following synopsis. The pupils ate apples and put straws down one another's backs, until Mr. Wopsle's great-aunt collected her energies, and made an indiscriminate totter at them with a birch-rod. After receiving the charge with every mark of derision, the pupils formed in line and buzzingly passed a ragged book from hand to hand. The book had an alphabet in it, some figures and tables, and a little spelling,-that is to say, it had had once. As soon as this volume began to circulate, Mr. Wopsle's great-aunt fell into a state of coma, arising either from sleep or a rheumatic paroxysm. The pupils then entered among themselves upon a competitive examination on the subject of Boots, with the view of ascertaining who could tread the hardest upon whose toes. This mental exercise lasted until Biddy made a rush at them and distributed three defaced Bibles (shaped as if they had been unskilfully cut off the chump end of something), more illegibly printed at the best than any curiosities of literature I have since met with, speckled all over with ironmould, and having various specimens of the insect world smashed between their leaves. This part of the Course was usually lightened by several single combats between Biddy and refractory students. When the fights were over, Biddy gave out the number of a page, and then we all read aloud what we could,-or what we couldn't-in a frightful chorus; Biddy leading with a high, shrill, monotonous voice, and none of us having the least notion of, or reverence for, what we were reading about. When this horrible din had lasted a certain time, it mechanically awoke Mr. Wopsle's great-aunt, who staggered at a boy fortuitously, and pulled his ears. This was understood to terminate the Course for the evening, and we emerged into the air with shrieks of intellectual victory. It is fair to remark that there was no prohibition against any pupil's entertaining himself with a slate or even with the ink (when there was any), but that it was not easy to pursue that branch of study in the winter season, on account of the little general shop in which the classes were holden-and which was also Mr. Wopsle's great-aunt's sitting-room and bedchamber-being but faintly illuminated through the agency of one low-spirited dip-candle and no snuffers. Систему или курс обучения, проводившийся двоюродной бабушкой мистера Уопсла, можно вкратце описать следующим образом: ученики грызли яблоки и совали друг другу за шиворот соломинки, пока двоюродная бабушка мистера Уопсла, собравшись с силами, не подступала к ним слабенькими шажками, грозя всем без разбора пучком березовых прутьев. Встретив этот натиск презрительными смешками, ученики выстраивались в ряд и под громкое гуденье начинали передавать друг другу истрепанную книжку. В этой книжке был алфавит, кое-какие цифры и таблицы и несколько страниц упражнений для чтения, - вернее, имелись признаки того, что когда-то все это в ней было. Как только сей фолиант пускали по рукам, двоюродная бабушка мистера Уопсла впадала в транс - состояние, вызывавшееся либо старческой сонливостью, либо приступом ревматизма. Тогда ученики сами себе устраивали конкурсный экзамен по увлекательнейшему предмету - башмакам, имевший целью выяснить, кто кому больнее наступит на ногу. Эта гимнастика для ума продолжалась до тех пор, пока Бидди, взяв учеников штурмом, не раздавала им три обветшалых библии (такой формы, точно их неумело отрубили от толстого бревна), напечатанные более неразборчиво, чем все антикварные книги, какие с тех пор попадались мне на глаза, украшенные разноцветными пятнами плесени и хранящие между своими листами сплющенные трупы множества разнообразных насекомых. Эта часть учебной программы обычно проходила оживленно благодаря поединкам, которые то и дело завязывались между Бидди и непокорными школярами. По окончании военных действий Бидди называла страницу, и мы душераздирающим хором читали вслух, что могли (и что не могли) разобрать, причем Бидди вела первый голос все на одной и той же высокой, пронзительной ноте, и никто из нас не понимал ни единого слова и не испытывал ни малейшего чувства благоговения. Этот безобразный шум длился довольно долго, но в конце концов от него просыпалась двоюродная бабушка мистера Уопсла и, выбрав наудачу какого-нибудь мальчика, ковыляла к нему, чтобы надрать ему уши. Так нам давалось понять, что на сегодня занятия окончены, и мы выбегали па улицу, оглашая воздух победными кликами во славу науки. Справедливости ради следует заметить, что ученикам не возбранялось побаловаться грифельной доской или даже чернилами (если таковые имелись в наличии), но зимой эти ученые занятия оказывались почти недоступными, поскольку мелочная лавочка, где происходили уроки, служившая двоюродной бабушке мистера Уопсла также гостиной и спальней, освещалась одной-единственной подслеповатой сальной свечой, с которой к тому же нечем было снимать нагар.
It appeared to me that it would take time to become uncommon, under these circumstances: nevertheless, I resolved to try it, and that very evening Biddy entered on our special agreement, by imparting some information from her little catalogue of Prices, under the head of moist sugar, and lending me, to copy at home, a large old English D which she had imitated from the heading of some newspaper, and which I supposed, until she told me what it was, to be a design for a buckle. Меня беспокоило, что при таких обстоятельствах немало времени уйдет на то, чтобы стать необыкновенным; но все же я решил попробовать и, заключив с Бидди особое соглашение, тут же получил от нее кое-какие сведения, содержавшиеся в ее маленьком прейскуранте под рубрикой "мелкий сахар", а также - для домашнего списывания - заглавное староанглийское Д, которое она срисовала с названия какой-то газеты и которое я лишь после ее разъяснений перестал принимать за изображение пряжки.
Of course there was a public-house in the village, and of course Joe liked sometimes to smoke his pipe there. I had received strict orders from my sister to call for him at the Three Jolly Bargemen, that evening, on my way from school, and bring him home at my peril. To the Three Jolly Bargemen, therefore, I directed my steps. Само собой разумеется, в нашей деревне был трактир, и, само собой разумеется, Джо любил иногда посидеть там и выкурить трубочку. В тот вечер я получил от сестры строгий наказ - по пути из школы зайти за ним к "Трем Веселым Матросам" и привести его домой живого или мертвого. К "Трем Веселым Матросам" я поэтому и направил свой путь.
There was a bar at the Jolly Bargemen, with some alarmingly long chalk scores in it on the wall at the side of the door, which seemed to me to be never paid off. They had been there ever since I could remember, and had grown more than I had. But there was a quantity of chalk about our country, and perhaps the people neglected no opportunity of turning it to account. В первой комнате трактира была стойка, а за ней, на стене возле двери - написанные мелом удручающе-длинные счета, по которым, как мне казалось, никто никогда не платил. Я видел их там с тех пор, как себя помнил, и росли они быстрее, чем я. Впрочем, мела в нашей местности было хоть отбавляй, и люди, возможно, пользовались всяким случаем, чтобы пустить его в дело.
It being Saturday night, I found the landlord looking rather grimly at these records; but as my business was with Joe and not with him, I merely wished him good evening, and passed into the common room at the end of the passage, where there was a bright large kitchen fire, and where Joe was smoking his pipe in company with Mr. Wopsle and a stranger. Joe greeted me as usual with "Halloa, Pip, old chap!" and the moment he said that, the stranger turned his head and looked at me. Поскольку описываемый мною вечер приходился в субботу, я застал хозяина за мрачным созерцанием этих записей, но мне был нужен не он, а Джо, и потому я только поздоровался с ним и прошел дальше по коридору в заднюю комнату, где в очаге ярко пылал огонь и Джо курил свою трубочку в обществе мистера Уопсла и еще какого-то незнакомого мне человека. Джо встретил меня обычным своим приветствием: "А, Пип, здорово, дружок!", и не успел он произнести эти слова, как незнакомец обернулся и посмотрел на меня.
He was a secret-looking man whom I had never seen before. His head was all on one side, and one of his eyes was half shut up, as if he were taking aim at something with an invisible gun. He had a pipe in his mouth, and he took it out, and, after slowly blowing all his smoke away and looking hard at me all the time, nodded. So, I nodded, and then he nodded again, and made room on the settle beside him that I might sit down there. В этом человеке, которого я видел впервые, было немало таинственного. Голову он держал набок, и один глаз у него был прищурен, точно он целился во что-то из невидимого ружья. Он курил трубку, а тут вынул ее изо рта, медленно, не сводя с меня пристального взгляда, выпустил дым и кивнул головой. Я тоже кивнул, и тогда он кивнул еще раз и подвинулся на скамье, приглашая меня сесть с ним рядом.
But as I was used to sit beside Joe whenever I entered that place of resort, I said "No, thank you, sir," and fell into the space Joe made for me on the opposite settle. The strange man, after glancing at Joe, and seeing that his attention was otherwise engaged, nodded to me again when I had taken my seat, and then rubbed his leg-in a very odd way, as it struck me. Но так как я привык, бывая в этом приюте отдохновения, всегда садиться рядом с Джо, я только поблагодарил его и сел на скамью напротив, где Джо уже освободил мне местечко. Тогда незнакомец, взглянув на Джо и убедившись, что тот смотрит в другую сторону, снова кивнул мне головой и потер себе ногу пониже колена каким-то очень, на мой взгляд, странным движением.
"You was saying," said the strange man, turning to Joe, "that you was a blacksmith." -- Вы как будто говорили, что вы кузнец, - сказал незнакомец, обращаясь к Джо.
"Yes. I said it, you know," said Joe. -- Говорил, - сказал Джо.
"What'll you drink, Mr.-? You didn't mention your name, by the bye." -- Что будем пить, мистер... вы, кстати сказать, и не назвали себя.
Joe mentioned it now, and the strange man called him by it. Джо восполнил этот пробел, и теперь незнакомец обратился к нему по имени:
"What'll you drink, Mr. Gargery? At my expense? To top up with?" -- Что будем пить, мистер Гарджери? За мой счет. Разгонную.
"Well," said Joe, "to tell you the truth, I ain't much in the habit of drinking at anybody's expense but my own." -- Да знаете, - отвечал Джо, - сказать по правде, не в обычае у меня пить за чей-нибудь счет, кроме как за свой собственный.
"Habit? No," returned the stranger, "but once and away, and on a Saturday night too. Come! Put a name to it, Mr. Gargery." -- Не в обычае? Пусть, - возразил незнакомец, - но один-то разок не грех, особенно в субботу вечером. Ну же, мистер Гарджери, выбирайте, вам чего?
"I wouldn't wish to be stiff company," said Joe. "Rum." -- Ладно, не буду портить компанию, - сказал Джо. - Рому.
"Rum," repeated the stranger. "And will the other gentleman originate a sentiment." -- Рому, - повторил незнакомец. - А в каком смысле выскажется другой джентльмен?
"Rum," said Mr. Wopsle. -- Рому, - сказал мистер Уопсл.
"Three Rums!" cried the stranger, calling to the landlord. "Glasses round!" -- Рому на троих! - крикнул незнакомец, вызывая хозяина. - Три стакана.
"This other gentleman," observed Joe, by way of introducing Mr. Wopsle, "is a gentleman that you would like to hear give it out. Our clerk at church." -- Этот другой джентльмен. - пояснил Джо, решив, что настало время представить мистера Уопсла, - этот джентльмен - наш псаломщик. Вам бы надо послушать его в церкви.
"Aha!" said the stranger, quickly, and cocking his eye at me. "The lonely church, right out on the marshes, with graves round it!" -- Ага! - быстро подхватил незнакомец и прищурился на меня, - в той церкви, что стоит на отлете от деревни, у самых болот, и вокруг нее могилы?
"That's it," said Joe. -- Вот-вот, - сказал Джо.
The stranger, with a comfortable kind of grunt over his pipe, put his legs up on the settle that he had to himself. He wore a flapping broad-brimmed traveller's hat, and under it a handkerchief tied over his head in the manner of a cap: so that he showed no hair. As he looked at the fire, I thought I saw a cunning expression, followed by a half-laugh, come into his face. Незнакомец с довольным видом крякнул, не вынимая трубки изо рта, и устроился с ногами на скамье, благо никто больше на ней не сидел. На нем была дорожная шляпа с большими обвислыми полями, а под ней платок, туго повязанный вокруг головы, так что волос совсем не было видно. Он смотрел на огонь, и мне показалось, что лицо у него стало вдруг очень хитрое; потом он усмехнулся.
"I am not acquainted with this country, gentlemen, but it seems a solitary country towards the river." -- Я в этих краях не бывал, джентльмены, но сдается мне, что местность у вас тут ближе к реке пустынная.
"Most marshes is solitary," said Joe. -- Болота все больше бывают пустынные, - сказал Джо.
"No doubt, no doubt. Do you find any gypsies, now, or tramps, or vagrants of any sort, out there?" -- Ну, конечно, конечно. А случается вам встретить там цыган, либо каких-нибудь бродяг или нищих?
"No," said Joe; "none but a runaway convict now and then. And we don't find them, easy. Eh, Mr. Wopsle?" -- Нет. - сказал Джо. - Разве что беглого арестанта. Да и те попадаются не часто. Верно я говорю, мистер Уопсл?
Mr. Wopsle, with a majestic remembrance of old discomfiture, assented; but not warmly. Мистер Уопсл милостиво, но несколько холодно подтвердил слова Джо, напомнившие ему бесславную страницу его жизни.
"Seems you have been out after such?" asked the stranger. -- Вам, видно, случалось их ловить? - спросил незнакомец.
"Once," returned Joe. "Not that we wanted to take them, you understand; we went out as lookers on; me, and Mr. Wopsle, and Pip. Didn't us, Pip?" -- Один раз было дело, - отвечал Джо. - Мы-то, впрочем, не старались их поймать, просто поглядеть хотелось, вот и пошли, - мистер Уопсл и мы с Пипом. Верно, Пип?
"Yes, Joe." -- Да, Джо.
The stranger looked at me again,-still cocking his eye, as if he were expressly taking aim at me with his invisible gun,-and said, "He's a likely young parcel of bones that. What is it you call him?" Незнакомец опять посмотрел на меня - по-прежнему прищурив один глаз, точно старательно целясь в меня из своего невидимого ружья, - и сказал: - А паренек у вас ничего, подходящий. Как вы его зовете-то?
"Pip," said Joe. -- Пип, - сказал Джо.
"Christened Pip?" -- Это такое имя?
"No, not christened Pip." -- Нет, не имя.
"Surname Pip?" -- Значит, фамилия?
"No," said Joe, "it's a kind of family name what he gave himself when a infant, and is called by." -- Нет, - сказал Джо. - Это вроде как семейное прозвище, он сам себя так окрестил, когда был совсем маленький, ну, и все его так зовут.
"Son of yours?" -- Ваш сын?
"Well," said Joe, meditatively, not, of course, that it could be in anywise necessary to consider about it, but because it was the way at the Jolly Bargemen to seem to consider deeply about everything that was discussed over pipes,-"well-no. No, he ain't." -- Да как вам сказать... - глубокомысленно протянул Джо, хотя размышлять тут было решительно не о чем, просто уж так повелось у "Трех Веселых Матросов" - попыхивая трубкой, принимать глубокомысленный вид, о чем бы ни зашел разговор. - Пожалуй, что нет. Нет, не сын.
"Nevvy?" said the strange man. -- Племянник?
"Well," said Joe, with the same appearance of profound cogitation, "he is not-no, not to deceive you, he is not-my nevvy." -- Да как вам сказать... - протянул Джо все с тем же выражением глубокого раздумья, - нет, не стану вас обманывать, нет, не племянник.
"What the Blue Blazes is he?" asked the stranger. Which appeared to me to be an inquiry of unnecessary strength. -- Так кто же он вам, черт подери? - спросил незнакомец, и мне послышалась в его вопросе совершенно излишняя горячность.
Mr. Wopsle struck in upon that; as one who knew all about relationships, having professional occasion to bear in mind what female relations a man might not marry; and expounded the ties between me and Joe. Having his hand in, Mr. Wopsle finished off with a most terrifically snarling passage from Richard the Third, and seemed to think he had done quite enough to account for it when he added, "-as the poet says." Тут в беседу вступил мистер Уопсл; будучи хорошо осведомлен в вопросах родства, поскольку ему по долгу службы полагалось помнить всех родственников, с коими не разрешается вступать в брак, он подробно разъяснил, какие узы связывают меня с Джо. Увлекшись, мистер Уопсл в заключение своей речи грозно прорычал какой-то монолог из Ричарда Третьего и добавил: "Как сказал поэт", видимо считая, что этим достаточно оправдал свое поведение.
And here I may remark that when Mr. Wopsle referred to me, he considered it a necessary part of such reference to rumple my hair and poke it into my eyes. I cannot conceive why everybody of his standing who visited at our house should always have put me through the same inflammatory process under similar circumstances. Yet I do not call to mind that I was ever in my earlier youth the subject of remark in our social family circle, but some large-handed person took some such ophthalmic steps to patronize me. Замечу кстати, что, упоминая обо мне, мистер Уопсл всякий раз считал своим долгом взъерошить мои волосы и спустить их мне на глаза. Одному богу известно, зачем и он и все, кто бывал у нас в гостях, подвергали мои глаза этой пытке. Но в моем детстве не было, кажется, ни одного случая, чтобы при упоминании обо мне какой-нибудь обладатель огромной ручищи не выразил мне своего покровительства таким вот глазоубийственным способом.
All this while, the strange man looked at nobody but me, and looked at me as if he were determined to have a shot at me at last, and bring me down. But he said nothing after offering his Blue Blazes observation, until the glasses of rum and water were brought; and then he made his shot, and a most extraordinary shot it was. Все это время незнакомец не отрываясь смотрел на меня, да так смотрел, словно твердо решил в конце концов выстрелить и уложить меня на месте. Однако после того, как он помянул черта, он ни разу не раскрыл рта до тех самых пор, пока не подали стаканы с ромом; вот тут-то он и выстрелил, и выстрел этот был совсем особенный.
It was not a verbal remark, but a proceeding in dumb-show, and was pointedly addressed to me. He stirred his rum and water pointedly at me, and he tasted his rum and water pointedly at me. And he stirred it and he tasted it; not with a spoon that was brought to him, but with a file. То были не слова, а некая пантомима, которую он разыграл специально для меня. Он специально для меня помешал в стакане и специально для меня попробовал свой ром с водой, причем и пробовал он его и помешивал не ложкой, которую ему подали, а подпилком.
He did this so that nobody but I saw the file; and when he had done it he wiped the file and put it in a breast-pocket. I knew it to be Joe's file, and I knew that he knew my convict, the moment I saw the instrument. I sat gazing at him, spell-bound. But he now reclined on his settle, taking very little notice of me, and talking principally about turnips. Он сделал это так, что никто, кроме меня, подпилка не видел, и тут же вытер его и спрятал в карман. Но я мгновенно понял, что это подпилок Джо и что странный человек знаком с моим каторжником. Как завороженный, я сидел и смотрел на него, но он, словно забыв о моем существовании, развалился на скамье и безмятежно беседовал, главным образом о кормовой репе.
There was a delicious sense of cleaning-up and making a quiet pause before going on in life afresh, in our village on Saturday nights, which stimulated Joe to dare to stay out half an hour longer on Saturdays than at other times. The half-hour and the rum and water running out together, Joe got up to go, and took me by the hand. Субботними вечерами на нашу деревню нисходило сладостное чувство, - словно все дела сделаны и можно спокойно передохнуть перед тем, как жить дальше, - и, поддаваясь этому чувству, Джо осмеливался по субботам засиживаться в трактире на полчаса дольше, чем в другие дни. Когда же эти полчаса и ром с водой одновременно подошли к концу, он поднялся и взял меня за руку.
"Stop half a moment, Mr. Gargery," said the strange man. "I think I've got a bright new shilling somewhere in my pocket, and if I have, the boy shall have it." -- Одну минутку, мистер Гарджери, - сказал незнакомец. - Кажется, у меня где-то есть блестящий новенький шиллинг; если это так, ваш мальчик его сейчас получит.
He looked it out from a handful of small change, folded it in some crumpled paper, and gave it to me. Он вытащил из кармана горсть мелочи, порылся в ней и, найдя шиллинг, завернул его в какую-то смятую бумажку и вложил мне в руку.
"Yours!" said he. "Mind! Your own." -- Это тебе, - сказал он. - Помни: тебе и никому другому.
I thanked him, staring at him far beyond the bounds of good manners, and holding tight to Joe. He gave Joe good-night, and he gave Mr. Wopsle good-night (who went out with us), and he gave me only a look with his aiming eye,-no, not a look, for he shut it up, but wonders may be done with an eye by hiding it. Я поблагодарил, вытаращив на него глаза вопреки всем правилам приличия и крепко держась за Джо. Он попрощался с Джо, попрощался с мистером Уопслом, который уходил вместе с нами, а на меня только посмотрел своим нацеленным глазом, - нет, даже не посмотрел, потому что глаз у него был прищурен, но чего только не выразит глаз, если его закрыть!
On the way home, if I had been in a humor for talking, the talk must have been all on my side, for Mr. Wopsle parted from us at the door of the Jolly Bargemen, and Joe went all the way home with his mouth wide open, to rinse the rum out with as much air as possible. But I was in a manner stupefied by this turning up of my old misdeed and old acquaintance, and could think of nothing else. Будь у меня желание поговорить, я мог бы болтать без умолку до самого дома, ибо мистер Уопсл расстался с нами у двери "Трех Веселых Матросов", а Джо всю дорогу держал рот широко открытым, чтобы как можно основательнее выветрить из него запах рома. Но я был ошеломлен тем, как внезапно всплыли из прошлого мое давнишнее преступление и мой давнишний знакомец, и ни о чем другом не мог думать.
My sister was not in a very bad temper when we presented ourselves in the kitchen, and Joe was encouraged by that unusual circumstance to tell her about the bright shilling. Переступив порог кухни, мы застали мою сестру в не особенно скверном расположении духа, и это необычайное обстоятельство побудило Джо рассказать ей про новенький шиллинг.
"A bad un, I'll be bound," said Mrs. Joe triumphantly, "or he wouldn't have given it to the boy! Let's look at it." -- Бьюсь об заклад, что фальшивый, - торжествующе заявила сестра, - иначе с какой стати он дал бы его мальчишке? А ну-ка, покажи.
I took it out of the paper, and it proved to be a good one. Я развернул бумажку, шиллинг оказался не фальшивый.
"But what's this?" said Mrs. Joe, throwing down the shilling and catching up the paper. "Two One-Pound notes?" -- А это что такое? - сказала миссис Джо, бросив его на стол и хватая бумажку. - Два билета по фунту стерлингов?
Nothing less than two fat sweltering one-pound notes that seemed to have been on terms of the warmest intimacy with all the cattle-markets in the county. Joe caught up his hat again, and ran with them to the Jolly Bargemen to restore them to their owner. While he was gone, I sat down on my usual stool and looked vacantly at my sister, feeling pretty sure that the man would not be there. Да, именно так, - два засаленных билета по фунту стерлингов, казалось, обошедших на своем веку все скотопригонные рынки графства. Джо схватил шапку и побежал к "Трем Веселым Матросам" вернуть деньги владельцу. А я, в ожидании его, уселся на свою скамеечку и рассеянно поглядывал на сестру, говоря себе, что незнакомца наверняка не окажется на месте.
Presently, Joe came back, saying that the man was gone, but that he, Joe, had left word at the Three Jolly Bargemen concerning the notes. Then my sister sealed them up in a piece of paper, and put them under some dried rose-leaves in an ornamental teapot on the top of a press in the state parlor. There they remained, a nightmare to me, many and many a night and day. Вскоре Джо возвратился с известием, что тот человек ушел, но что он, Джо, велел передать, где он может получить свои деньги. Тогда сестра крепко обернула их бумагой и положила под сухие розовые лепестки в чайник, украшавший собою верхнюю полку буфета в парадной гостиной. Там они и остались лежать и мучили меня как тяжелый сон в течение многих дней и ночей.
I had sadly broken sleep when I got to bed, through thinking of the strange man taking aim at me with his invisible gun, and of the guiltily coarse and common thing it was, to be on secret terms of conspiracy with convicts,-a feature in my low career that I had previously forgotten. I was haunted by the file too. A dread possessed me that when I least expected it, the file would reappear. I coaxed myself to sleep by thinking of Miss Havisham's, next Wednesday; and in my sleep I saw the file coming at me out of a door, without seeing who held it, and I screamed myself awake. Я пошел спать, но почти не сомкнул глаз до утра, вспоминая, как незнакомец целился в меня из невидимого ружья, и терзаясь тем, какое я грубое, низкое существо, раз мог войти в тайные сношения с каторжниками, - ведь я совсем было успел забыть об этом постыдном случае. И подпилок не давал мне покоя. Меня преследовал страх, что он вдруг опять появится в самую неожиданную минуту. В конце концов я заставил себя заснуть, думая о том, как я в среду пойду к мисс Хэвишем; но мне приснилось, что в комнату входит подпилок, а кто его держит - не видно, и я закричал так громко, что снова проснулся.

Chapter XI/ГЛАВА XI

English Русский
At the appointed time I returned to Miss Havisham's, and my hesitating ring at the gate brought out Estella. She locked it after admitting me, as she had done before, and again preceded me into the dark passage where her candle stood. She took no notice of me until she had the candle in her hand, when she looked over her shoulder, superciliously saying, "You are to come this way to-day," and took me to quite another part of the house. В назначенное время я был около дома мисс Хэвишем, и на мой робкий звонок к калитке вышла Эстелла. Впустив меня, она, как и в первый раз, заперла калитку и предоставила мне следовать за собой в темную прихожую, где стояла ее свеча. Казалось, она вовсе не замечала меня и только сейчас оглянулась через плечо, сказала надменно: "Сегодня ты пойдешь вот сюда", и повела меня совсем в другую часть дома.
The passage was a long one, and seemed to pervade the whole square basement of the Manor House. We traversed but one side of the square, however, and at the end of it she stopped, and put her candle down and opened a door. Here, the daylight reappeared, and I found myself in a small paved courtyard, the opposite side of which was formed by a detached dwelling-house, that looked as if it had once belonged to the manager or head clerk of the extinct brewery. There was a clock in the outer wall of this house. Like the clock in Miss Havisham's room, and like Miss Havisham's watch, it had stopped at twenty minutes to nine. Коридор был длинный, - очевидно, он огибал весь первый этаж. Однако мы прошли только вдоль одной стороны, и здесь Эстелла остановилась, поставила свечу и отворила какую-то дверь. Дневной свет ударил мне в лицо, я очутился в небольшом мощеном дворике, противоположную сторону которого замыкал флигель, когда-то, видимо, принадлежавший управляющему заброшенной пивоварней. В стену флигеля вделаны были часы. Так же, как большие часы в комнате мисс Хэвишем и как ее золотые часики, они показывали без двадцати минут девять.
We went in at the door, which stood open, and into a gloomy room with a low ceiling, on the ground-floor at the back. There was some company in the room, and Estella said to me as she joined it, "You are to go and stand there boy, till you are wanted." "There", being the window, I crossed to it, and stood "there," in a very uncomfortable state of mind, looking out. Через отворенную дверь мы прошли в мрачную низкую комнату на первом этаже. Здесь сидело несколько человек гостей, и Эстелла присоединилась к ним, бросив на ходу: Ты постой вон там, мальчик, пока тебя позовут. - Поскольку "Вон там" означало у окна, я проследовал к окну и, с ощущением величайшей неловкости, уткнулся носом в стекло.
It opened to the ground, and looked into a most miserable corner of the neglected garden, upon a rank ruin of cabbage-stalks, and one box-tree that had been clipped round long ago, like a pudding, and had a new growth at the top of it, out of shape and of a different color, as if that part of the pudding had stuck to the saucepan and got burnt. This was my homely thought, as I contemplated the box-tree. There had been some light snow, overnight, and it lay nowhere else to my knowledge; but, it had not quite melted from the cold shadow of this bit of garden, and the wind caught it up in little eddies and threw it at the window, as if it pelted me for coming there. Окно приходилось на уровне земли и смотрело в самый неприглядный уголок запущенного сада, где из грядок торчали гниющие остатки капустных кочнов и одинокий куст самшита. Когда-то, давным-давно, он был подстрижен в виде пудинга, а теперь из него лезли кверху новые ветки другого цвета, точно пудинг в этом месте пристал к форме и подгорел, - это нехитрое сравнение пришло мне в голову, пока я глядел на старый самшитовый куст. Накануне выпал снежок, но везде он как будто успел растаять; только в этом глухом уголке, куда не проникало солнце, снег еще залежался, и ветер подхватывал его и горстями швырял в окно, словно норовил ударить меня за то, что я посмел сюда прийти.
I divined that my coming had stopped conversation in the room, and that its other occupants were looking at me. I could see nothing of the room except the shining of the fire in the window-glass, but I stiffened in all my joints with the consciousness that I was under close inspection. Я чувствовал, что при моем появлении люди, сидевшие в комнате, прекратили начатый разговор и теперь смотрят на меня. Комнату мне не было видно, я видел только отсвет камина в оконном стекле, но от сознания, что меня внимательно разглядывают, я весь сжался и закостенел.
There were three ladies in the room and one gentleman. Before I had been standing at the window five minutes, they somehow conveyed to me that they were all toadies and humbugs, but that each of them pretended not to know that the others were toadies and humbugs: because the admission that he or she did know it, would have made him or her out to be a toady and humbug. В комнате сидели три леди и один джентльмен. Я не простоял у окна и пяти минут, как у меня сложилось впечатление, что все они - подхалимы и жулики, но что каждый из них делает вид, будто не знает, что остальные - подхалимы и жулики, потому что, признав это, каждый тем самым должен был и себя причислить к подхалимам и жуликам.
They all had a listless and dreary air of waiting somebody's pleasure, and the most talkative of the ladies had to speak quite rigidly to repress a yawn. This lady, whose name was Camilla, very much reminded me of my sister, with the difference that she was older, and (as I found when I caught sight of her) of a blunter cast of features. Indeed, when I knew her better I began to think it was a Mercy she had any features at all, so very blank and high was the dead wall of her face. Казалось, все они скучают и томятся, ожидая, когда кто-то соизволит заметить их присутствие, а самая разговорчивая из трех леди нарочно растягивала слова, чтобы сдержать зевоту. Леди эта, которую называли Камилла, очень напомнила мне мою сестру, только она была постарше и (как я убедился, когда разглядел ее) с менее резкими чертами лица. Впрочем, узнав ее поближе, я подумал: хорошо еще, что у нее есть хоть какие-нибудь черты, - так похоже было ее лицо на глухую стену.
"Poor dear soul!" said this lady, with an abruptness of manner quite my sister's. "Nobody's enemy but his own!" -- Бедняга! - сказала эта леди отрывисто и сердито, точь-в-точь как моя сестра. - Он этим только самому себе вредит.
"It would be much more commendable to be somebody else's enemy," said the gentleman; "far more natural." -- Лучше бы он вредил кому-нибудь другому, - сказал джентльмен. - Это гораздо естественнее и разумнее.
"Cousin Raymond," observed another lady, "we are to love our neighbor." -- Кузен Рэймонд, - возразила другая леди, - ведь мы должны любить своих ближних.
"Sarah Pocket," returned Cousin Raymond, "if a man is not his own neighbor, who is?" -- Сара Покет, - отвечал кузен Рэймонд, - кто же человеку ближе, чем он сам?
Miss Pocket laughed, and Camilla laughed and said (checking a yawn), "The idea!" But I thought they seemed to think it rather a good idea too. The other lady, who had not spoken yet, said gravely and emphatically, "Very true!" Мисс Покет засмеялась, и Камилла тоже засмеялась и сказала (сдерживая зевок): - Надо же выдумать такое! - Но мне показалось, что выдумка-то им понравилась. Третья леди, до тех пор молчавшая, сказала сурово и с убеждением: - Совершенно верно!
"Poor soul!" Camilla presently went on (I knew they had all been looking at me in the mean time), "he is so very strange! Would anyone believe that when Tom's wife died, he actually could not be induced to see the importance of the children's having the deepest of trimmings to their mourning? 'Good Lord!' says he, 'Camilla, what can it signify so long as the poor bereaved little things are in black?' So like Matthew! The idea!" -- Бедняга! - продолжала Камилла после некоторого молчания. (Я знал, что, пока оно длилось, все они смотрели на меня.) Он такой странный! Вы не поверите, когда у Тома умерла жена, ему невозможно было втолковать, что девочкам просто необходимы траурные платья с плерезами. "Ах, боже мой, Камилла, - сказал он, - не все ли равно, лишь бы бедные сиротки были в черном!" Это так похоже на Мэтью. Ведь надо же выдумать такое!
"Good points in him, good points in him," said Cousin Raymond; "Heaven forbid I should deny good points in him; but he never had, and he never will have, any sense of the proprieties." -- В нем есть хорошие стороны, есть хорошие стороны, - сказал кузен Рэймонд. - Я этого не отрицаю, боже сохрани, но у него никогда не было и не будет ни малейшего понятия о приличиях.
"You know I was obliged," said Camilla,-"I was obliged to be firm. I said, 'It WILL NOT DO, for the credit of the family.' I told him that, without deep trimmings, the family was disgraced. I cried about it from breakfast till dinner. I injured my digestion. And at last he flung out in his violent way, and said, with a D, 'Then do as you like.' Thank Goodness it will always be a consolation to me to know that I instantly went out in a pouring rain and bought the things." -- Поверите ли, - продолжала Камилла, - я была вынуждена, просто вынуждена была настоять на своем. Я сказала: "Нет, мне дорог престиж семьи, и я этого не допущу". Я ему прямо заявила, что, если не будет платьев с плерезами, это набросит тень на всю семью. Я твердила об этом не переставая, с завтрака и до обеда. Я расстроила себе пищеварение. В конце концов он вспылил, как это свойственно его несдержанной натуре, и сказал: "Делай как знаешь", и даже прибавил одно очень некрасивое слово. Но мне до конца дней будет утешением, что я в ту же минуту вышла из дому под проливным дождем и купила все, что нужно.
"He paid for them, did he not?" asked Estella. -- А заплатил, вероятно, он? - спросила Эстелла.
"It's not the question, my dear child, who paid for them," returned Camilla. "I bought them. And I shall often think of that with peace, when I wake up in the night." -- Не важно, кто заплатил, дитя мое, - отвечала Камилла. - Купила все я. И еще не раз, просыпаясь по ночам, я буду вспоминать об этом с удовлетворением.
The ringing of a distant bell, combined with the echoing of some cry or call along the passage by which I had come, interrupted the conversation and caused Estella to say to me, "Now, boy!" On my turning round, they all looked at me with the utmost contempt, and, as I went out, I heard Sarah Pocket say, "Well I am sure! What next!" and Camilla add, with indignation, "Was there ever such a fancy! The i-de-a!" Тут все замолчали, услышав далекий звон колокольчика и чей-то оклик, эхом отдавшийся в коридоре, по которому мы пришли, и Эстелла сказала: - Пойдем, мальчик! - Когда я обернулся, все они посмотрели на меня с величайшим презрением, и, выходя из комнаты, я услышал слова Сары Покет: "Ну, знаете ли, это уж слишком!", и негодующее восклицание Камиллы: "Ведь надо же выдумать такое!".
As we were going with our candle along the dark passage, Estella stopped all of a sudden, and, facing round, said in her taunting manner, with her face quite close to mine,- Мы быстро шли со свечой по темному коридору, но вдруг Эстелла остановилась и, круто повернувшись, так что лицо ее оказалось вплотную к моему, сказала задорно:
"Well?" -- Ну что?
"Well, miss?" I answered, almost falling over her and checking myself. -- Ничего, мисс, - отвечал я, чуть не налетев на нее с разбегу.
She stood looking at me, and, of course, I stood looking at her. Она стояла и смотрела на меня, а я, естественно, смотрел на нее.
"Am I pretty?" -- Так я красивая?
"Yes; I think you are very pretty." -- Да, по-моему, очень красивая.
"Am I insulting?" -- И злая?
"Not so much so as you were last time," said I. -- Не такая, как в тот раз.
"Not so much so?" -- Не такая?
"No." -- Нет.
She fired when she asked the last question, and she slapped my face with such force as she had, when I answered it. Задавая последний вопрос, она вспыхнула, а услышав мой ответ, изо всей силы ударила меня по лицу.
"Now?" said she. "You little coarse monster, what do you think of me now?" -- Ну? - сказала она. - Что ты теперь обо мне думаешь, заморыш несчастный?
"I shall not tell you." -- Не скажу.
"Because you are going to tell up stairs. Is that it?" -- Потому что хочешь нажаловаться там, наверху. Так?
"No," said I, "that's not it." -- Нет, не так.
"Why don't you cry again, you little wretch?" -- Почему ты сегодня не плачешь, гаденыш?
"Because I'll never cry for you again," said I. Which was, I suppose, as false a declaration as ever was made; for I was inwardly crying for her then, and I know what I know of the pain she cost me afterwards. -- Потому что я никогда больше не буду из-за вас плакать, - сказал я. И бессовестно солгал: уже тогда я горько плакал в душе, а сколько мне пришлось выстрадать из-за нее в позднейшие годы, о том знаю я один.
We went on our way up stairs after this episode; and, as we were going up, we met a gentleman groping his way down. После этой задержки мы пошли дальше и, поднимаясь по лестнице, чуть не столкнулись с каким-то джентльменом, который ощупью спускался нам навстречу.
"Whom have we here?" asked the gentleman, stopping and looking at me. -- Это кто же у нас тут? - спросил джентльмен, останавливаясь и глядя на меня.
"A boy," said Estella. -- Один мальчик, - сказала Эстелла.
He was a burly man of an exceedingly dark complexion, with an exceedingly large head, and a corresponding large hand. He took my chin in his large hand and turned up my face to have a look at me by the light of the candle. He was prematurely bald on the top of his head, and had bushy black eyebrows that wouldn't lie down but stood up bristling. His eyes were set very deep in his head, and were disagreeably sharp and suspicious. He had a large watch-chain, and strong black dots where his beard and whiskers would have been if he had let them. He was nothing to me, and I could have had no foresight then, that he ever would be anything to me, but it happened that I had this opportunity of observing him well. Передо мной стоял плотный мужчина, необычайно смуглый, с необычайно крупной головой и такими же руками. Он взял меня своей большой рукой за подбородок и повернул лицом к свету, падавшему от свечи. У него была лысая, не по годам, макушка, черные мохнатые брови упрямо топорщились. Глаза, очень глубоко посаженные, глядели недоверчиво и проницательно, словно видели меня насквозь. Из кармашка у него свисала массивная цепочка от часов, а лицо, там, где росли бы усы и борода, если бы он их не брил, было усеяно черными точками. Это был посторонний для меня человек, я не мог предвидеть тогда, что он будет что-то для меня значить, но случайно мне представилась возможность как следует разглядеть его.
"Boy of the neighborhood? Hey?" said he. -- Деревенский мальчик, да? - сказал он.
"Yes, sir," said I. -- Да, сэр, - сказал я.
"How do you come here?" -- Как же ты здесь очутился?
"Miss Havisham sent for me, sir," I explained. -- Мисс Хэвишем за мной послала, сэр, - объяснил я.
"Well! Behave yourself. I have a pretty large experience of boys, and you're a bad set of fellows. Now mind!" said he, biting the side of his great forefinger as he frowned at me, "you behave yourself!" -- Ну, веди себя хорошо. Я кое-что знаю о мальчиках и могу сказать - народец вы неважный. Так помни! - повторил он, строго глядя на меня и покусывая свой длинный указательный палец. - Веди себя хорошо!
With those words, he released me-which I was glad of, for his hand smelt of scented soap-and went his way down stairs. I wondered whether he could be a doctor; but no, I thought; he couldn't be a doctor, or he would have a quieter and more persuasive manner. There was not much time to consider the subject, for we were soon in Miss Havisham's room, where she and everything else were just as I had left them. Estella left me standing near the door, and I stood there until Miss Havisham cast her eyes upon me from the dressing-table. С этими словами он отпустил меня (чему я очень обрадовался, потому что рука его неприятно пахла душистым мылом) и пошел дальше, вниз по лестнице. Сначала я подумал, что это, может быть, доктор, но потом решил - нет, доктор был бы спокойнее и обходительнее. Впрочем, долго размышлять над этим мне не пришлось, потому что мы уже входили в комнату мисс Хэвишем, где все, начиная с нее самой, было в точности таким же, как несколько дней назад, когда я уходил отсюда. Эстелла покинула меня у двери, и я стоял молча, покуда мисс Хэвишем не увидела меня со своего места у туалетного стола.
"So!" she said, without being startled or surprised: "the days have worn away, have they?" -- Так! - сказала она, не выказав ни испуга, ни удивления. - Значит, дни пробежали?
"Yes, ma'am. To-day is-" -- Да, мэм. Нынче уже...
"There, there, there!" with the impatient movement of her fingers. "I don't want to know. Are you ready to play?" -- Не надо, не надо! - Пальцы нетерпеливо зашевелились. - Я не хочу знать. Играть ты сегодня можешь?
I was obliged to answer in some confusion, Я растерялся и вынужден был ответить:
"I don't think I am, ma'am." -- Наверно нет, мэм.
"Not at cards again?" she demanded, with a searching look. -- А в карты, как тогда? - спросила она, пытливо взглянув на меня.
"Yes, ma'am; I could do that, if I was wanted." -- В карты могу, мэм, если вы прикажете.
"Since this house strikes you old and grave, boy," said Miss Havisham, impatiently, "and you are unwilling to play, are you willing to work?" -- Раз в этом доме ты не чувствуешь себя ребенком, - в голосе мисс Хэвишем послышалась досада, - и раз тебе не хочется играть, может быть, хочешь поработать?
I could answer this inquiry with a better heart than I had been able to find for the other question, and I said I was quite willing. Этот вопрос пришелся мне куда больше по душе, чем предыдущий, и я сказал, что с удовольствием поработаю.
"Then go into that opposite room," said she, pointing at the door behind me with her withered hand, "and wait there till I come." -- Тогда пройди вон в ту комнату, - сказала она, указывая морщинистой рукой на дверь, которую я еще не успел затворить, - и подожди меня там.
I crossed the staircase landing, and entered the room she indicated. From that room, too, the daylight was completely excluded, and it had an airless smell that was oppressive. A fire had been lately kindled in the damp old-fashioned grate, and it was more disposed to go out than to burn up, and the reluctant smoke which hung in the room seemed colder than the clearer air,-like our own marsh mist. Certain wintry branches of candles on the high chimney-piece faintly lighted the chamber; or it would be more expressive to say, faintly troubled its darkness. It was spacious, and I dare say had once been handsome, but every discernible thing in it was covered with dust and mould, and dropping to pieces. The most prominent object was a long table with a tablecloth spread on it, as if a feast had been in preparation when the house and the clocks all stopped together. An epergne or centre-piece of some kind was in the middle of this cloth; it was so heavily overhung with cobwebs that its form was quite undistinguishable; and, as I looked along the yellow expanse out of which I remember its seeming to grow, like a black fungus, I saw speckle-legged spiders with blotchy bodies running home to it, and running out from it, as if some circumstances of the greatest public importance had just transpired in the spider community. Я послушался и отворил другую дверь, через площадку. Из этой комнаты дневной свет был тоже изгнан, и воздух в ней был тяжелый и спертый. В старомодном отсыревшем камине, как видно, только что зажгли огонь, но он более склонен был погаснуть, чем разгореться, и дым, лениво повисший над ним, казался холоднее воздуха - как туман на наших болотах. С высокой каминной полки несколько свечей, похожих на голые ветки, едва освещали комнату, вернее - едва рассеивали царившую в ней тьму. Это была просторная зала, когда-то, вероятно, богато убранная; но сейчас все предметы, какие я мог в ней различить, вконец обветшали, покрылись пылью и плесенью. На самом видном месте стоял стол, застланный скатертью, - в то время, когда все часы и вся жизнь в доме внезапно остановились, здесь, видно, готовился пир. Посредине стола красовалось нечто вроде вазы, так густо обвешанной паутиной, что не было возможности разобрать, какой оно формы; и, глядя на желтую ширь скатерти, из которой ваза эта, казалось, вырастала как большой черный гриб, я увидел толстых, раздувшихся пауков с пятнистыми лапками, спешивших в это свое убежище и снова выбегавших оттуда, словно бы в паучьем мире только что разнеслась весть о каком-то в высшей степени важном происшествии.
I heard the mice too, rattling behind the panels, as if the same occurrence were important to their interests. But the black beetles took no notice of the agitation, and groped about the hearth in a ponderous elderly way, as if they were short-sighted and hard of hearing, and not on terms with one another. А за обшивкой стен слышалась мышиная возня, - видно, и мышей это событие тоже близко касалось. Зато черные тараканы не обращали ни малейшего внимания на всю эту суету; они не спеша, по-стариковски, бродили возле камина, словно были подслеповаты и туги на ухо, и к тому же не ладили между собой.
These crawling things had fascinated my attention, and I was watching them from a distance, when Miss Havisham laid a hand upon my shoulder. In her other hand she had a crutch-headed stick on which she leaned, and she looked like the Witch of the place. Завороженный видом этих ползучих тварей, я издали наблюдал за ними, как вдруг почувствовал, что мисс Хэвишем положила руку мне на плечо. Другой рукой она опиралась на толстую клюку - ни дать ни взять колдунья, страшная хозяйка этих мест.
"This," said she, pointing to the long table with her stick, "is where I will be laid when I am dead. They shall come and look at me here." -- Вот здесь, - сказала она, указывая клюкой на длинный стол, - здесь меня положат, когда я умру. А они придут и будут смотреть на меня.
With some vague misgiving that she might get upon the table then and there and die at once, the complete realization of the ghastly waxwork at the Fair, I shrank under her touch. Охваченный смутным опасением, как бы она тут же не улеглась на стол и не умерла, окончательно уподобившись той жуткой восковой фигуре на ярмарке, я весь сжался от прикосновения ее руки.
"What do you think that is?" she asked me, again pointing with her stick; "that, where those cobwebs are?" -- Как ты думаешь, что это такое? - спросила она, снова указывая клюкой на стол. - Вот это, где паутина.
"I can't guess what it is, ma'am." -- Не знаю, мэм, не могу догадаться.
"It's a great cake. A bride-cake. Mine!" -- Это большой пирог. Свадебный пирог. Мой.
She looked all round the room in a glaring manner, and then said, leaning on me while her hand twitched my shoulder, Она горящими глазами оглядела комнату, а потом сказала, крепко опершись рукой о мое плечо:
"Come, come, come! Walk me, walk me!" -- Ну, пойдем скорее! Веди меня, веди!
I made out from this, that the work I had to do, was to walk Miss Havisham round and round the room. Accordingly, I started at once, and she leaned upon my shoulder, and we went away at a pace that might have been an imitation (founded on my first impulse under that roof) of Mr. Pumblechook's chaise-cart. Из ее слов я заключил, что это и будет моя работа - водить мисс Хэвишем по комнате, все кругом и кругом. Я не стал мешкать, и мы пустились в путь так бодро, словно задались целью (во исполнение шальной мысли, мелькнувшей у меня в тот раз) изобразить лошадку мистера Памблчука.
She was not physically strong, and after a little time said, "Slower!" Still, we went at an impatient fitful speed, and as we went, she twitched the hand upon my shoulder, and worked her mouth, and led me to believe that we were going fast because her thoughts went fast. After a while she said, "Call Estella!" so I went out on the landing and roared that name as I had done on the previous occasion. When her light appeared, I returned to Miss Havisham, and we started away again round and round the room. Сил у мисс Хэвишем было немного, и скоро она сказала: "Потише!", но мы все же подвигались вперед судорожным, неровным аллюром, и рука ее, лежавшая у меня на плече, подрагивала, а губы кривились, и этим она внушала мне, что мы быстро бежим, потому что мысли ее бежали быстро. Наконец она сказала: "Позови Эстеллу!", и я вышел на площадку и стал во весь голос кликать ее, как и в прошлый раз. Когда вдали показалась ее свеча, я возвратился к мисс Хэвишем, и мы снова затрусили по комнате, все кругом и кругом.
If only Estella had come to be a spectator of our proceedings, I should have felt sufficiently discontented; but as she brought with her the three ladies and the gentleman whom I had seen below, I didn't know what to do. In my politeness, I would have stopped; but Miss Havisham twitched my shoulder, and we posted on,-with a shame-faced consciousness on my part that they would think it was all my doing. Будь Эстелла единственным свидетелем нашего времяпрепровождения, мне и то было бы достаточно неловко; но она привела с собой тех трех леди и джентльмена, которых я видел внизу, и я просто не знал куда деваться. Из вежливости я хотел было остановиться, однако мисс Хэвишем больно сжала мое плечо, мы понеслись дальше, и я сгорал от стыда, чувствуя, что они видят во мне виновника этой затеи.
"Dear Miss Havisham," said Miss Sarah Pocket. "How well you look!" -- Дорогая мисс Хэвишем, вы прекрасно выглядите, - сказала Сара Покет.
"I do not," returned Miss Havisham. "I am yellow skin and bone." -- Неправда, - отвечала мисс Хэвишем. - Только и есть, что желтая кожа да кости.
Camilla brightened when Miss Pocket met with this rebuff; and she murmured, as she plaintively contemplated Miss Havisham, Камилла так и расцвела, услышав, какой отпор встретила мисс Покет, и жалобно простонала, бросая на мисс Хэвишем сострадательные взгляды:
"Poor dear soul! Certainly not to be expected to look well, poor thing. The idea!" -- Ах, бедненькая! Ну где ей, бедняжке, хорошо выглядеть? Надо же выдумать такое!
"And how are you?" said Miss Havisham to Camilla. As we were close to Camilla then, I would have stopped as a matter of course, only Miss Havisham wouldn't stop. We swept on, and I felt that I was highly obnoxious to Camilla. -- А вы как поживаете? - обратилась мисс Хэвишем к Камилле. В это время мы как раз проходили мимо нее, и я хотел остановиться, но мисс Хэвишем не пожелала останавливаться. Мы проследовали дальше, и я почувствовал, что Камилла воспылала ко мне ненавистью.
"Thank you, Miss Havisham," she returned, "I am as well as can be expected." -- Благодарю вас, мисс Хэвишем, - отвечала она, - я здорова, насколько это для меня возможно.
"Why, what's the matter with you?" asked Miss Havisham, with exceeding sharpness. -- А что с вами? - спросила мисс Хэвишем далеко не любезным тоном.
"Nothing worth mentioning," replied Camilla. "I don't wish to make a display of my feelings, but I have habitually thought of you more in the night than I am quite equal to." -- Ничего такого, о чем бы стоило упоминать, - отвечала Камилла. - Я стараюсь не выставлять напоказ свои чувства, но последнее время я столько думаю о вас по ночам, что это не может не отразиться на моем здоровье.
"Then don't think of me," retorted Miss Havisham. -- Так не думайте обо мне, - отрезала мисс Хэвишем.
"Very easily said!" remarked Camilla, amiably repressing a sob, while a hitch came into her upper lip, and her tears overflowed. "Raymond is a witness what ginger and sal volatile I am obliged to take in the night. Raymond is a witness what nervous jerkings I have in my legs. Chokings and nervous jerkings, however, are nothing new to me when I think with anxiety of those I love. If I could be less affectionate and sensitive, I should have a better digestion and an iron set of nerves. I am sure I wish it could be so. But as to not thinking of you in the night-The idea!" Here, a burst of tears. -- Легко сказать! - нежно возразила Камилла и всхлипнула, причем верхняя губа ее приподнялась, а из глаз брызнули слезы. - Вот и Рэймонд скажет, сколько имбирной настойки и нюхательной соли мне приходится ставить на ночь возле кровати. Рэймонд вам скажет, как часто ноги у меня сводит нервная судорога. Впрочем, и спазмы и нервные судороги - самая обычная для меня вещь, когда меня терзает беспокойство о тех, кого я люблю. Не будь я столь привязчива и чувствительна, у меня было бы прекрасное пищеварение и железные нервы. Ничего лучшего я бы и не желала. Но не тревожиться о вас по ночам... нет, надо же выдумать такое! - И она залилась слезами.
The Raymond referred to, I understood to be the gentleman present, and him I understood to be Mr. Camilla. He came to the rescue at this point, and said in a consolatory and complimentary voice, Я решил, что "Рэймонд" и есть тот джентльмен, которого я перед собой вижу, и что это не кто иной, как мистер Камилла. Он тотчас поспешил на помощь своей супруге и сладким голосом стал ее успокаивать:
"Camilla, my dear, it is well known that your family feelings are gradually undermining you to the extent of making one of your legs shorter than the other." -- Камилла, дорогая моя, всем известно, что ваши родственные чувства вас подтачивают так, что одна нога у вас уже стала короче другой.
"I am not aware," observed the grave lady whose voice I had heard but once, "that to think of any person is to make a great claim upon that person, my dear." -- Я бы не сказала, моя милая, - заметила суровая леди, чей голос я до этого слышал всего один раз, - что, думая о ком-нибудь, мы тем самым получаем право чего-то ожидать от этого человека.
Miss Sarah Pocket, whom I now saw to be a little dry, brown, corrugated old woman, with a small face that might have been made of walnut-shells, and a large mouth like a cat's without the whiskers, supported this position by saying, Мисс Сара Покет, которую я лишь теперь рассмотрел, - маленькая, сухонькая, сморщенная старушка с коричневым личиком, точно склеенным из скорлупок грецкого ореха, и большим ртом, похожим на кошачий, только без усов, - присоединилась к этому мнению, заявив:
"No, indeed, my dear. Hem!" -- Ну разумеется нет, моя милая! Хм!
"Thinking is easy enough," said the grave lady. -- Думать - это не трудно, - продолжала суровая леди.
"What is easier, you know?" assented Miss Sarah Pocket. -- Это легче легкого, - подтвердила мисс Сара Покет.
"Oh, yes, yes!" cried Camilla, whose fermenting feelings appeared to rise from her legs to her bosom. "It's all very true! It's a weakness to be so affectionate, but I can't help it. No doubt my health would be much better if it was otherwise, still I wouldn't change my disposition if I could. It's the cause of much suffering, but it's a consolation to know I posses it, when I wake up in the night." Here another burst of feeling. -- Да, конечно, конечно! - вскричала Камилла, чьи накипевшие чувства, видимо, переместились из ее ног в бурно вздымавшуюся грудь. - Вы тысячу раз правы! Нельзя быть такой чувствительной, но я ничего не могу с собой поделать. Я знаю, что гублю свое здоровье, и все же я не хотела бы стать другой, даже если бы могла. Страдания мои ужасны, но, просыпаясь по ночам, я нахожу утешение в том, что я именно такая. - И она опять разрыдалась.
Miss Havisham and I had never stopped all this time, but kept going round and round the room; now brushing against the skirts of the visitors, now giving them the whole length of the dismal chamber. За все это время мисс Хэвишем ни разу не остановилась, - мы продолжали ходить по комнате все кругом и кругом, то чуть не задевая гостей, то отдаляясь от них на всю длину мрачной залы.
"There's Matthew!" said Camilla. "Never mixing with any natural ties, never coming here to see how Miss Havisham is! I have taken to the sofa with my staylace cut, and have lain there hours insensible, with my head over the side, and my hair all down, and my feet I don't know where-" -- Но каков Мэтью! - воскликнула Камилла. - Забыть о тех, кто ему всего ближе, ни разу не справиться, как чувствует себя мисс Хэвишем! Я иногда лежу на диване, расшнуровав корсет, лежу часами без чувств, голова у меня закинута, волосы в беспорядке, а ноги даже не знаю где...
("Much higher than your head, my love," said Mr. Camilla.) (- Значительно выше, чем голова, моя радость, - вставил мистер Камилла.)
"I have gone off into that state, hours and hours, on account of Matthew's strange and inexplicable conduct, and nobody has thanked me." -- ...лежу в таком состоянии часами, буквально часами, - а все из-за неестественного, необъяснимого поведения Мэтью, - и хоть бы слово благодарности от кого-нибудь услышала.
"Really I must say I should think not!" interposed the grave lady. -- Не вижу в этом ничего удивительного, - заметила суровая леди.
"You see, my dear," added Miss Sarah Pocket (a blandly vicious personage), "the question to put to yourself is, who did you expect to thank you, my love?" -- Видите ли, дорогая, - добавила мисс Сара Покет (особа тихая, но ехидная), - вам бы следовало спросить себя, от кого вы, душечка, ожидаете благодарности.
"Without expecting any thanks, or anything of the sort," resumed Camilla, "I have remained in that state, hours and hours, and Raymond is a witness of the extent to which I have choked, and what the total inefficacy of ginger has been, and I have been heard at the piano-forte tuner's across the street, where the poor mistaken children have even supposed it to be pigeons cooing at a distance,-and now to be told-" Here Camilla put her hand to her throat, and began to be quite chemical as to the formation of new combinations there. -- Не ожидая ни от кого благодарности, - продолжала Камилла, - я лежу в таком состоянии часами, вот и Рэймонд вам скажет, что я буквально задыхаюсь, и имбирная настойка уже мне не помогает, а однажды меня услышали через улицу у настройщика, и его бедные невинные детки подумали, что это голуби воркуют под крышей, и когда после этого мне говорят... - тут Камилла поднесла руку к горлу, и оттуда полились звуки, столь же сложные по своему составу, как новые химические соединения.
When this same Matthew was mentioned, Miss Havisham stopped me and herself, and stood looking at the speaker. This change had a great influence in bringing Camilla's chemistry to a sudden end. Услышав имя Мэтью, мисс Хэвишем остановила меня, остановилась сама и стала пристально смотреть на говорившую. Под действием этого взгляда химическая деятельность Камиллы внезапно прекратилась.
"Matthew will come and see me at last," said Miss Havisham, sternly, "when I am laid on that table. That will be his place,-there," striking the table with her stick, "at my head! And yours will be there! And your husband's there! And Sarah Pocket's there! And Georgiana's there! Now you all know where to take your stations when you come to feast upon me. And now go!" -- Мэтью придет ко мне тогда, - сказала мисс Хэвишем строгим голосом, - когда я буду лежать на этом столе. Вот где будет его место, - она ударила по столу клюкой, - вот здесь, у меня в головах. А вы будете стоять здесь! А ваш муж - здесь! А Сара Покет - здесь! А Джорджиана - здесь! Ну, вот вы все и знаете, где вам стоять, когда вы придете пировать над моим трупом. А теперь уходите!
At the mention of each name, she had struck the table with her stick in a new place. She now said, Называя их по именам, она каждый раз ударяла клюкою стол в новом месте. Потом сказала:
"Walk me, walk me!" and we went on again. -- Веди меня, веди! - И мы снова пустились в путь.
"I suppose there's nothing to be done," exclaimed Camilla, "but comply and depart. It's something to have seen the object of one's love and duty for even so short a time. I shall think of it with a melancholy satisfaction when I wake up in the night. I wish Matthew could have that comfort, but he sets it at defiance. I am determined not to make a display of my feelings, but it's very hard to be told one wants to feast on one's relations,-as if one was a Giant,-and to be told to go. The bare idea!" -- По-видимому, нам ничего не остается, - воскликнула Камилла, - как повиноваться и разойтись. Спасибо и на том, что я повидала предмет моей любви и родственного долга. Как ни кратко было это свидание, но, просыпаясь по ночам, я буду вспоминать о нем с грустью и отрадой. Ах, если бы это утешение было дано Мэтью! Но он сам от него отказывается. Я раз навсегда решила не выставлять напоказ мои чувства, но как это тяжело, когда тебе говорят, что ты жаждешь пировать над трупами своих родных - точно ты людоед из сказки! - и когда тебя гонят прочь! Надо же выдумать такое!
Mr. Camilla interposing, as Mrs. Camilla laid her hand upon her heaving bosom, that lady assumed an unnatural fortitude of manner which I supposed to be expressive of an intention to drop and choke when out of view, and kissing her hand to Miss Havisham, was escorted forth. Sarah Pocket and Georgiana contended who should remain last; but Sarah was too knowing to be outdone, and ambled round Georgiana with that artful slipperiness that the latter was obliged to take precedence. Sarah Pocket then made her separate effect of departing with, "Bless you, Miss Havisham dear!" and with a smile of forgiving pity on her walnut-shell countenance for the weaknesses of the rest. Миссис Камилла уже прижала руку к своей вздымающейся груди, но тут ее подхватил мистер Камилла, и достойная леди, придав своему лицу выражение нечеловеческой твердости, - в котором ясно сквозило намерение упасть замертво, едва выйдя за дверь, - послала мисс Хэвишем воздушный поцелуй и дала себя увести. Сара Покет и Джорджиана попробовали было потягаться - кто останется в комнате последней; но перехитрить Сару было не легко, она так ловко семенила вокруг Джорджианы, незаметно подталкивая ее к двери, что той пришлось-таки уйти первой. После этого ничто не мешало Саре Покет и самой удалиться, выразительно вздохнув на прощанье: "Да хранит вас бог, дорогая мисс Хэвишем!" - и изобразив на своем ореховом личике улыбку, говорившую яснее слов, что она по-христиански прощает остальным их слабости и заблуждения.
While Estella was away lighting them down, Miss Havisham still walked with her hand on my shoulder, but more and more slowly. At last she stopped before the fire, and said, after muttering and looking at it some seconds,- Эстелла, взяв свечу, пошла проводить их вниз, а мисс Хэвишем еще некоторое время ходила, опираясь на мое плечо, но уже все медленнее и медленнее. Наконец она остановилась перед камином, постояла, бормоча что-то про себя, и сказала:
"This is my birthday, Pip." -- Сегодня день моего рожденья, Пип.
I was going to wish her many happy returns, when she lifted her stick. Я хотел поздравить ее, но она угрожающе подняла палку.
"I don't suffer it to be spoken of. I don't suffer those who were here just now, or any one to speak of it. They come here on the day, but they dare not refer to it." -- Я не разрешаю об этом говорить. Не разрешаю ни тем, что сейчас были здесь, ни кому-либо другому. Они приходят сюда в этот день, но упоминать о нем не смеют.
Of course I made no further effort to refer to it. Я, разумеется, тоже не стал больше о нем упоминать.
"On this day of the year, long before you were born, this heap of decay," stabbing with her crutched stick at the pile of cobwebs on the table, but not touching it, "was brought here. It and I have worn away together. The mice have gnawed at it, and sharper teeth than teeth of mice have gnawed at me." -- В этот самый день, задолго до того как ты родился, вот эту гниль, - она махнула клюкой по направлению кучи паутины на столе, - принесли и поставили здесь. Мы состарились вместе. Пирог сглодали мыши, а меня гложут зубы острее мышиных.
She held the head of her stick against her heart as she stood looking at the table; she in her once white dress, all yellow and withered; the once white cloth all yellow and withered; everything around in a state to crumble under a touch. Она смотрела на стол, прижав к груди свою палку, - в желтом, поблекшем, когда-то белом платье, смотрела на желтую, поблекшую, когда-то белую скатерть, и казалось - все вокруг только ждет чьего-то прикосновения, чтобы рассыпаться в прах.
"When the ruin is complete," said she, with a ghastly look, "and when they lay me dead, in my bride's dress on the bride's table,-which shall be done, and which will be the finished curse upon him,-so much the better if it is done on this day!" -- Когда разрушение станет полным, - глаза мисс Хэвишем загорелись зловещим огнем, - когда меня мертвую, в подвенечном уборе, положат на свадебный стол, - пусть ему это послужит последним проклятием! - хорошо бы и это случилось в день моего рожденья.
She stood looking at the table as if she stood looking at her own figure lying there. I remained quiet. Estella returned, and she too remained quiet. It seemed to me that we continued thus for a long time. In the heavy air of the room, and the heavy darkness that brooded in its remoter corners, I even had an alarming fancy that Estella and I might presently begin to decay. Она смотрела на стол так, словно видела на нем себя, мертвую. Я молчал. Эстелла, воротившаяся снизу, тоже молчала. Мне казалось, что мы стоим так очень долго. Удрученный спертым воздухом комнаты, тяжелым мраком, притаившимся в ее углах, я испытывал тревожное ощущение, что и Эстелла и сам я тоже вот-вот начнем разрушаться.
At length, not coming out of her distraught state by degrees, but in an instant, Miss Havisham said, Наконец мисс Хэвишем, как-то сразу очнувшись от своего бреда, сказала:
"Let me see you two play cards; why have you not begun?" -- Ну, вы играйте в карты, а я посмотрю; что же вы не начинаете?
With that, we returned to her room, and sat down as before; I was beggared, as before; and again, as before, Miss Havisham watched us all the time, directed my attention to Estella's beauty, and made me notice it the more by trying her jewels on Estella's breast and hair. Тогда мы вернулись в ее комнату и расселись по своим местам; я опять стал проигрывать, а мисс Хэвишем, как и в тот раз не сводившая с нас внимательного взгляда, все предлагала мне любоваться Эстеллой и прикладывала драгоценности к ее шее и волосам, чтобы красота ее выступила еще ярче.
Estella, for her part, likewise treated me as before, except that she did not condescend to speak. When we had played some half-dozen games, a day was appointed for my return, and I was taken down into the yard to be fed in the former dog-like manner. There, too, I was again left to wander about as I liked. Эстелла, со своей стороны, тоже обращалась со мною по-прежнему; только теперь она даже не удостаивала меня разговором. Мы сыграли пять или шесть конов, а затем был назначен день, когда мне прийти опять, и меня свели во двор и покормили, все так же пренебрежительно, словно собаку. И, как в прошлый раз, мне было разрешено побродить одному по усадьбе.
It is not much to the purpose whether a gate in that garden wall which I had scrambled up to peep over on the last occasion was, on that last occasion, open or shut. Enough that I saw no gate then, and that I saw one now. As it stood open, and as I knew that Estella had let the visitors out,-for she had returned with the keys in her hand,-I strolled into the garden, and strolled all over it. It was quite a wilderness, and there were old melon-frames and cucumber-frames in it, which seemed in their decline to have produced a spontaneous growth of weak attempts at pieces of old hats and boots, with now and then a weedy offshoot into the likeness of a battered saucepan. Не так уж существенно, открыта или закрыта была в прошлый раз калитка в той ограде, на которую я вскарабкался, чтобы заглянуть в сад. Важно то, что тогда я не заметил никакой калитки, а теперь заметил. Она стояла отворенная, и так как я знал, что Эстелла уже проводила гостей, - когда она вернулась наверх, ключи были у нее в руке, - я вошел в калитку и отправился бродить по саду. Там царило полное запустение, и в старых парниках, где некогда разводили огурцы и дыни, теперь видны были только чахлые всходы сношенных башмаков и шляп, да там и сям тянулась к свету ручка дырявой кастрюли.
When I had exhausted the garden and a greenhouse with nothing in it but a fallen-down grape-vine and some bottles, I found myself in the dismal corner upon which I had looked out of the window. Never questioning for a moment that the house was now empty, I looked in at another window, and found myself, to my great surprise, exchanging a broad stare with a pale young gentleman with red eyelids and light hair. Обойдя весь сад и обследовав теплицу, где не оказалось ничего, кроме упавшей наземь виноградной плети и нескольких разбитых бутылок, я очутился в том глухом уголке, на который давеча смотрел из окна. Вполне уверенный, что в доме никого нет, я заглянул в другое окошко и к величайшему своему изумлению увидел прямо перед собой бледного молодого джентльмена с красными веками и очень светлыми волосами.
This pale young gentleman quickly disappeared, and reappeared beside me. He had been at his books when I had found myself staring at him, and I now saw that he was inky. Бледный молодой джентльмен сразу исчез и через мгновение появился со мною рядом. Очевидно, я застиг его за приготовлением уроков, потому что пальцы у него были все в чернилах.
"Halloa!" said he, "young fellow!" -- Ого, приятель! - сказал он.
Halloa being a general observation which I had usually observed to be best answered by itself, I said, "Halloa!" politely omitting young fellow. Зная по опыту, что на такое малозначащее замечание, как "ого", удобнее всего отвечать тем же, я тоже сказал - ого! - из скромности опустив "приятеля".
"Who let you in?" said he. -- Кто тебе отпер калитку? - спросил он.
"Miss Estella." -- Мисс Эстелла.
"Who gave you leave to prowl about?" -- Кто тебе позволил забраться в сад?
"Miss Estella." -- Мисс Эстелла.
"Come and fight," said the pale young gentleman. -- Пошли драться, - сказал бледный молодой джентльмен.
What could I do but follow him? I have often asked myself the question since; but what else could I do? His manner was so final, and I was so astonished, that I followed where he led, as if I had been under a spell. Что мне оставалось, как не последовать за ним? Я и потом не раз задавал себе этот вопрос, но что другое мне оставалось? Он говорил так решительно, а я был так удивлен, что пошел за ним следом, как завороженный.
"Stop a minute, though," he said, wheeling round before we had gone many paces. "I ought to give you a reason for fighting, too. There it is!" In a most irritating manner he instantly slapped his hands against one another, daintily flung one of his legs up behind him, pulled my hair, slapped his hands again, dipped his head, and butted it into my stomach. -- Впрочем, погоди, - сказал он, едва мы прошли несколько шагов. - Надо же дать тебе повод для драки. Вот, получай! - И он вызывающе хлопнул в ладоши, грациозно отвел одну ногу назад, дернул меня за волосы, снова хлопнул в ладоши и, изловчившись, боднул меня головою в живот.
The bull-like proceeding last mentioned, besides that it was unquestionably to be regarded in the light of a liberty, was particularly disagreeable just after bread and meat. I therefore hit out at him and was going to hit out again, when he said, "Aha! Would you?" and began dancing backwards and forwards in a manner quite unparalleled within my limited experience. Этот последний, чисто бычий прием показался мне особенно неприятным на сытый желудок, не говоря уже о том, что я, естественно, расценил его как недопустимую вольность. Поэтому я ответил ударом и хотел ударить еще раз, но он сказал: - Ах, ты так? - и стал скакать взад и вперед, изображая какой-то невиданный мною дотоле танец.
"Laws of the game!" said he. Here, he skipped from his left leg on to his right. "Regular rules!" Here, he skipped from his right leg on to his left. "Come to the ground, and go through the preliminaries!" Here, he dodged backwards and forwards, and did all sorts of things while I looked helplessly at him. -- Правила игры! - сказал он. И запрыгал на правой ноге. - Только по правилам! - И запрыгал на левой. - Надо выбрать место и проделать предварительные церемонии. - И он стал изгибаться вперед и назад, а я беспомощно взирал на все его выкрутасы.
I was secretly afraid of him when I saw him so dexterous; but I felt morally and physically convinced that his light head of hair could have had no business in the pit of my stomach, and that I had a right to consider it irrelevant when so obtruded on my attention. Therefore, I followed him without a word, to a retired nook of the garden, formed by the junction of two walls and screened by some rubbish. On his asking me if I was satisfied with the ground, and on my replying Yes, he begged my leave to absent himself for a moment, and quickly returned with a bottle of water and a sponge dipped in vinegar. "Available for both," he said, placing these against the wall. And then fell to pulling off, not only his jacket and waistcoat, but his shirt too, in a manner at once light-hearted, business-like, and bloodthirsty. Видя, какой он быстрый и ловкий, я в глубине души побаивался его; но и физическое и нравственное ощущение говорило мне, что его светлой шевелюре было совсем не место у меня под ложечкой и что я вправе обидеться на такую навязчивость с его стороны. Вот почему я молча последовал за ним в глубь сада, где две стены образовали угол, скрытый от посторонних глаз кучей мусора. Справившись, доволен ли я выбором места, и услышав, что доволен, он попросил разрешения на минутку отлучиться и скоро вернулся с бутылкой воды и губкой, смоченной в уксусе. - Это для обоих, - сказал он, прислонив бутылку к стене. А потом стал стягивать с себя не только пиджак и жилет, но и рубашку, являя вид одновременно беззаботный, деловитый и кровожадный.
Although he did not look very healthy,-having pimples on his face, and a breaking out at his mouth,-these dreadful preparations quite appalled me. I judged him to be about my own age, but he was much taller, and he had a way of spinning himself about that was full of appearance. For the rest, he was a young gentleman in a gray suit (when not denuded for battle), with his elbows, knees, wrists, and heels considerably in advance of the rest of him as to development. Хоть он и не выглядел особенно здоровым - лицо у него было в прыщах, на губе лихорадка, - но эти устрашающие приготовления сильно смутили меня. Примерно одних со мной лет, ростом он был много выше и умел необычайно эффектно вертеться вокруг собственной оси. Вообще же это был молодой джентльмен в сером костюме (частично сброшенном ввиду предстоящего боя), у которого локти, колени, кисти рук и ступни значительно обогнали в своем развитии остальные части тела.
My heart failed me when I saw him squaring at me with every demonstration of mechanical nicety, and eyeing my anatomy as if he were minutely choosing his bone. I never have been so surprised in my life, as I was when I let out the first blow, and saw him lying on his back, looking up at me with a bloody nose and his face exceedingly fore-shortened. Сердце у меня екнуло, когда он стал в позу и, видимо, с полным знанием дела стал оглядывать меня с головы до ног, выбирая самое подходящее место для удара. И я в жизни еще не был так удивлен, как в ту минуту, когда, размахнувшись, вдруг увидел, что он лежит на спине и смотрит на меня, а по лицу его, странно изменившемуся в ракурсе, течет кровь из разбитого носа.
But, he was on his feet directly, and after sponging himself with a great show of dexterity began squaring again. The second greatest surprise I have ever had in my life was seeing him on his back again, looking up at me out of a black eye. Но он мгновенно вскочил и, ловко обтеревшись губкой, снова стал наступать на меня. Второй раз я удивился почти так же сильно, когда увидел, что он опять лежит на спине и смотрит на меня подбитым глазом.
His spirit inspired me with great respect. He seemed to have no strength, and he never once hit me hard, and he was always knocked down; but he would be up again in a moment, sponging himself or drinking out of the water-bottle, with the greatest satisfaction in seconding himself according to form, and then came at me with an air and a show that made me believe he really was going to do for me at last. He got heavily bruised, for I am sorry to record that the more I hit him, the harder I hit him; but he came up again and again and again, until at last he got a bad fall with the back of his head against the wall. Even after that crisis in our affairs, he got up and turned round and round confusedly a few times, not knowing where I was; but finally went on his knees to his sponge and threw it up: at the same time panting out, Его мужество вызвало во мне глубокое уважение. Силенок ему явно не хватало, он ни разу не ударил меня как следует и то и дело летел на землю; но тут же вскакивал, отпивал из бутылки и обтирался губкой, с увлечением и по всем правилам разыгрывая собственного секунданта, а затем лез на меня с таким задором, что я каждый раз думал - ну, теперь мне несдобровать. Ему жестоко досталось, потому что, - должен с сожалением в том сознаться, - я с каждым разом бил все сильнее; но он вскакивал снова, и снова, и снова, пока наконец, свалившись еще раз, не трахнулся затылком о стену. Однако даже и после этого поворота в наших делах он встал на ноги и несколько раз перевернулся на месте, не соображая, где я стою, но в конце концов рухнул на колени, нашел свою губку и, подбросив ее в воздух, не забыл объяснить, пыхтя и задыхаясь:
"That means you have won." -- Это значит, ты победил.
He seemed so brave and innocent, that although I had not proposed the contest, I felt but a gloomy satisfaction in my victory. Indeed, I go so far as to hope that I regarded myself while dressing as a species of savage young wolf or other wild beast. However, I got dressed, darkly wiping my sanguinary face at intervals, and I said, "Can I help you?" and he said "No thankee," and I said "Good afternoon," and he said "Same to you." Он был такой храбрый и безобидный, что, хотя не я затеял эту драку, победа доставила мне не радость, а только угрюмое удовлетворение. Мне даже смутно вспоминается, что, одеваясь, я ощущал себя злобным волчонком или каким-то другим диким зверенышем. Как бы там ни было, я оделся, несколько раз за это время мрачно вытерев свою окровавленную физиономию, и спросил: - Тебе помочь? - А он ответил: - Нет, спасибо. - После чего я сказал: - Всего хорошего! - А он ответил: - И тебе того же.
When I got into the courtyard, I found Estella waiting with the keys. But she neither asked me where I had been, nor why I had kept her waiting; and there was a bright flush upon her face, as though something had happened to delight her. Instead of going straight to the gate, too, she stepped back into the passage, and beckoned me. Когда я вышел во двор, Эстелла ждала меня с ключами наготове. Но она не спросила, ни куда я ходил, ни почему заставил ее ждать; на щеках у нее играл румянец, как будто случилось что-то очень для нее приятное. И вместо того чтобы сразу пройти к калитке, она отступила обратно в прихожую и поманила меня к себе:
"Come here! You may kiss me, if you like." -- Поди сюда! Если хочешь, можешь меня поцеловать.
I kissed her cheek as she turned it to me. I think I would have gone through a great deal to kiss her cheek. But I felt that the kiss was given to the coarse common boy as a piece of money might have been, and that it was worth nothing. Она подставила мне щеку, и я поцеловал ее. Вероятно, я готов был дорого заплатить за то, чтобы поцеловать ее в щеку. Но я почувствовал, что этот поцелуй - все равно что монетка, брошенная грубому деревенскому мальчику, что он ничего не стоит.
What with the birthday visitors, and what with the cards, and what with the fight, my stay had lasted so long, that when I neared home the light on the spit of sand off the point on the marshes was gleaming against a black night-sky, and Joe's furnace was flinging a path of fire across the road. Визитеры мисс Хэвишем, карты, драка - все это заняло так много времени, что, когда я подходил к дому, маяк на песчаной косе за болотами уже мерцал на фоне черного неба, а из кузницы Джо бежала через улицу яркая огненная дорожка.

Chapter XII/ГЛАВА XII

English Русский
My mind grew very uneasy on the subject of the pale young gentleman. The more I thought of the fight, and recalled the pale young gentleman on his back in various stages of puffy and incrimsoned countenance, the more certain it appeared that something would be done to me. I felt that the pale young gentleman's blood was on my head, and that the Law would avenge it. Without having any definite idea of the penalties I had incurred, it was clear to me that village boys could not go stalking about the country, ravaging the houses of gentlefolks and pitching into the studious youth of England, without laying themselves open to severe punishment. For some days, I even kept close at home, and looked out at the kitchen door with the greatest caution and trepidation before going on an errand, lest the officers of the County Jail should pounce upon me. The pale young gentleman's nose had stained my trousers, and I tried to wash out that evidence of my guilt in the dead of night. Мысль о бледном молодом джентльмене стала не на шутку тревожить меня. Чем больше я думал о нашей драке, вспоминая, как он снова и снова падал на спину и как лицо его все больше вспухало и расцвечивалось, тем менее сомневался в том, что это мне даром не пройдет. Я чувствовал, что кровь бледного молодого джентльмена пала на мою голову и что мне не уйти от возмездия Закона. Не представляя себе сколько-нибудь отчетливо, какую именно кару я на себя навлек, я все же понимал, что не могут деревенские мальчишки безнаказанно бродить по округе, вламываться в господские владения и избивать преданную наукам английскую молодежь. Несколько дней я старался держаться поближе к дому и, прежде чем бежать с каким-нибудь поручением, с величайшей осторожностью и трепетом выглядывал за дверь кухни, чтобы невзначай не попасть в лапы констеблям из тюрьмы графства. Нос бледного молодого джентльмена запятнал мне штаны, и глубокой ночью я старался смыть с них это доказательство моей виновности.
I had cut my knuckles against the pale young gentleman's teeth, and I twisted my imagination into a thousand tangles, as I devised incredible ways of accounting for that damnatory circumstance when I should be haled before the Judges. Следы зубов бледного молодого джентльмена остались у меня на пальцах, и я всячески изощрял свое воображение, придумывая самые невероятные способы отвести от себя эту роковую улику, когда предстану перед судом.
When the day came round for my return to the scene of the deed of violence, my terrors reached their height. Whether myrmidons of Justice, specially sent down from London, would be lying in ambush behind the gate;-whether Miss Havisham, preferring to take personal vengeance for an outrage done to her house, might rise in those grave-clothes of hers, draw a pistol, and shoot me dead:-whether suborned boys-a numerous band of mercenaries-might be engaged to fall upon me in the brewery, and cuff me until I was no more;-it was high testimony to my confidence in the spirit of the pale young gentleman, that I never imagined him accessory to these retaliations; they always came into my mind as the acts of injudicious relatives of his, goaded on by the state of his visage and an indignant sympathy with the family features. В тот день, когда мне вновь полагалось посетить места, где я совершил свое злодеяние, страхи мои достигли предела. Что, если за калиткой притаились в засаде служители правосудия, нарочно присланные за мной из Лондона? Что, если мисс Хэвишем, предпочитая самолично отомстить за оскорбление, нанесенное ее дому, вдруг поднимется с места в этом своем саване, выхватит пистолет и застрелит меня? Что, если кто-нибудь подкупил мальчишек, чтобы они - целой шайкой - напали на меня в пивоварне и избили до смерти? В благородство бледного молодого джентльмена я, по-видимому, верил свято, потому что ни разу не заподозрил его соучастия в этих актах мщения; они неизменно рисовались мне как дело рук его безрассудных родственников, разъяренных плачевным видом его физиономии и негодующих по поводу порчи фамильного портрета.
However, go to Miss Havisham's I must, and go I did. And behold! nothing came of the late struggle. It was not alluded to in any way, and no pale young gentleman was to be discovered on the premises. I found the same gate open, and I explored the garden, and even looked in at the windows of the detached house; but my view was suddenly stopped by the closed shutters within, and all was lifeless. Only in the corner where the combat had taken place could I detect any evidence of the young gentleman's existence. There were traces of his gore in that spot, and I covered them with garden-mould from the eye of man. Однако идти к мисс Хэвишем было нужно, и я пошел. И что же? Решительно ничего из драки не воспоследовало. Никто ни словом не упомянул о ней, никаких признаков бледного молодого джентльмена нигде не было. Калитка снова стояла отворенная, и я обследовал весь сад и даже заглянул в окна флигеля; но взгляд мой уперся в ставни, которыми окна оказались закрыты изнутри, и везде было пусто и тихо. Лишь в уголке, где состоялось наше побоище, обнаружил я кое-что, указывающее на существование молодого джентльмена: здесь виднелись засохшие следы его крови, и я схоронил их от людского глаза под землей и прелыми листьями.
On the broad landing between Miss Havisham's own room and that other room in which the long table was laid out, I saw a garden-chair,-a light chair on wheels, that you pushed from behind. It had been placed there since my last visit, and I entered, that same day, on a regular occupation of pushing Miss Havisham in this chair (when she was tired of walking with her hand upon my shoulder) round her own room, and across the landing, and round the other room. Over and over and over again, we would make these journeys, and sometimes they would last as long as three hours at a stretch. I insensibly fall into a general mention of these journeys as numerous, because it was at once settled that I should return every alternate day at noon for these purposes, and because I am now going to sum up a period of at least eight or ten months. На площадке лестницы между комнатой мисс Хэвишем и залой, где стоял накрытый стол, я заметил садовое кресло - легкое кресло на колесах, которое возят, толкая его сзади. Оно появилось здесь после моего предыдущего посещения, и я в тот же день приступил к новым обязанностям - катать в этом кресле мисс Хэвишем (когда она уставала ходить, опираясь на мое плечо) по ее комнате, а потом через площадку и вокруг залы. Снова и снова совершали мы этот путь, и бывало, что наши прогулки длились по три часа кряду. Я нечаянно упомянул об этих прогулках во множественном числе, потому что было тут же решено, что катать мисс Хэвишем я буду приходить через день в обед, а кроме того, я хочу теперь в коротких чертах рассказать о целом периоде моей жизни, который длился не меньше восьми, а то и десяти месяцев.
As we began to be more used to one another, Miss Havisham talked more to me, and asked me such questions as what had I learnt and what was I going to be? I told her I was going to be apprenticed to Joe, I believed; and I enlarged upon my knowing nothing and wanting to know everything, in the hope that she might offer some help towards that desirable end. But she did not; on the contrary, she seemed to prefer my being ignorant. Neither did she ever give me any money,-or anything but my daily dinner,-nor ever stipulate that I should be paid for my services. По мере того как мы привыкали друг к другу, мисс Хэвишем все больше разговаривала со мной, расспрашивала, чему я учился и чем думаю заниматься, когда вырасту. Я рассказал ей, что, наверно, пойду в подмастерья к Джо, и не раз говорил о том, как мало я знаю и как мне хочется учиться. Я надеялся получить от нее помощь в достижении этой заветной цели; но она не предлагала помочь мне, напротив - мое невежество было ей, казалось, больше по душе. Она и денег мне никогда не давала, только кормила каждый раз обедом и даже не упоминала о том, что собирается как-нибудь оплатить мои услуги.
Estella was always about, and always let me in and out, but never told me I might kiss her again. Sometimes, she would coldly tolerate me; sometimes, she would condescend to me; sometimes, she would be quite familiar with me; sometimes, she would tell me energetically that she hated me. Miss Havisham would often ask me in a whisper, or when we were alone, "Does she grow prettier and prettier, Pip?" And when I said yes (for indeed she did), would seem to enjoy it greedily. Also, when we played at cards Miss Havisham would look on, with a miserly relish of Estella's moods, whatever they were. And sometimes, when her moods were so many and so contradictory of one another that I was puzzled what to say or do, Miss Havisham would embrace her with lavish fondness, murmuring something in her ear that sounded like "Break their hearts my pride and hope, break their hearts and have no mercy!" Эстелла всегда была тут же и всегда впускала и выпускала меня, но никогда больше не говорила: "Можешь меня поцеловать". Порой она холодно терпела мое присутствие; порой снисходила ко мне; порой держалась со мной совсем просто; порой с жаром заявляла, что ненавидит меня. Мисс Хэвишем нередко спрашивала меня шепотом или когда мы оставались одни: "Не правда ли, Пип, она все хорошеет и хорошеет?" И когда я отвечал "да" (потому что так оно и было), это, казалось, доставляло ей какую-то хищную радость. А когда мы играли в карты, мисс Хэвишем смотрела на нас, ревниво наслаждаясь изменчивыми настроениями Эстеллы. И порой, когда настроения эти менялись так быстро и так противоречили одно другому, что я окончательно терялся, мисс Хэвишем обнимала ее с судорожной нежностью, и мне слышалось, будто она шепчет ей на ухо: "Разбивай их сердца, гордость моя и надежда, разбивай их сердца без жалости!"
There was a song Joe used to hum fragments of at the forge, of which the burden was Old Clem. This was not a very ceremonious way of rendering homage to a patron saint, but I believe Old Clem stood in that relation towards smiths. It was a song that imitated the measure of beating upon iron, and was a mere lyrical excuse for the introduction of Old Clem's respected name. Thus, you were to hammer boys round-Old Clem! With a thump and a sound-Old Clem! Beat it out, beat it out-Old Clem! With a clink for the stout-Old Clem! Blow the fire, blow the fire-Old Clem! Roaring dryer, soaring higher-Old Clem! One day soon after the appearance of the chair, Miss Havisham suddenly saying to me, with the impatient movement of her fingers, "There, there, there! Sing!" I was surprised into crooning this ditty as I pushed her over the floor. It happened so to catch her fancy that she took it up in a low brooding voice as if she were singing in her sleep. After that, it became customary with us to have it as we moved about, and Estella would often join in; though the whole strain was so subdued, even when there were three of us, that it made less noise in the grim old house than the lightest breath of wind. Работая в кузнице, Джо любил напевать обрывки несложной песни с припевом "Старый Клем". Нельзя сказать, чтобы это было очень благочестивым восхвалением святого угодника и покровителя, каким Старый Клем считался по отношению к кузнецам. Песня эта пелась в лад с ударами молота по наковальне и была не более как поэтическим предлогом для упоминания почтенного имени Старого Клема. Так, мы подбодряли друг друга: "Куй, ребята, не зевай - Старый Клем! Дружно разом поддавай - Старый Клем! Звонче звон, громче стук - Старый Клем! Не жалей крепких рук - Старый Клем! Раздувай огонь сильней - Старый Клем! Взвейтесь, искры, веселей - Старый Клем!" Однажды, вскоре после появления кресла на колесах, когда мисс Хэвишем вдруг приказала мне: "Ну же, спой что-нибудь, спой!" - и, как всегда, нетерпеливо зашевелила пальцами, я, не переставая катить кресло, неожиданно для самого себя затянул "Старого Клема". И наша песня так понравилась мисс Хэвишем, что она стала мне подтягивать тихим печальным голосом, словно во сне. После этого пение во время прогулок по комнатам вошло у нас в обычай, и нередко к нам присоединялась Эстелла; но даже и в этих случаях хор наш звучал так приглушенно, что малейшее дуновение ветра - и то отдалось бы громче в старом мрачном доме.
What could I become with these surroundings? How could my character fail to be influenced by them? Is it to be wondered at if my thoughts were dazed, as my eyes were, when I came out into the natural light from the misty yellow rooms? Что могло из меня получиться в такой обстановке? Как могла она не повлиять на весь мой душевный склад? Удивительно ли, что, когда я выходил на залитую солнцем улицу из желтой мглы этих комнат, в мыслях у меня, так же как перед глазами, стоял туман?
Perhaps I might have told Joe about the pale young gentleman, if I had not previously been betrayed into those enormous inventions to which I had confessed. Under the circumstances, I felt that Joe could hardly fail to discern in the pale young gentleman, an appropriate passenger to be put into the black velvet coach; therefore, I said nothing of him. Besides, that shrinking from having Miss Havisham and Estella discussed, which had come upon me in the beginning, grew much more potent as time went on. I reposed complete confidence in no one but Biddy; but I told poor Biddy everything. Why it came natural to me to do so, and why Biddy had a deep concern in everything I told her, I did not know then, though I think I know now. Возможно, что я рассказал бы Джо про бледного молодого джентльмена, если бы в свое время не наплел сгоряча столько небылиц, в чем сам же ему и сознался. А теперь я побаивался, как бы Джо не усмотрел в бледном молодом джентльмене подходящего седока для черной бархатной кареты, и поэтому ничего ему не рассказал. К тому же болезненное нежелание выносить мисс Хэвишем и Эстеллу на чей-либо суд, возникшее у меня с самого начала, с течением времени еще усилилось. Я не доверял до конца никому, кроме Бидди; зато бедной Бидди я рассказал все. Почему это выходило у меня само собой и почему Бидди слушала меня с таким интересом, этого я тогда не знал, хотя теперь, кажется, знаю.
Meanwhile, councils went on in the kitchen at home, fraught with almost insupportable aggravation to my exasperated spirit. That ass, Pumblechook, used often to come over of a night for the purpose of discussing my prospects with my sister; and I really do believe (to this hour with less penitence than I ought to feel), that if these hands could have taken a linchpin out of his chaise-cart, they would have done it. The miserable man was a man of that confined stolidity of mind, that he could not discuss my prospects without having me before him,-as it were, to operate upon,-and he would drag me up from my stool (usually by the collar) where I was quiet in a corner, and, putting me before the fire as if I were going to be cooked, would begin by saying, Тем временем в кухне у нас происходили военные советы, от которых раздражение, постоянно владевшее мною, достигало почти невыносимого накала. Болван Памблчук частенько заезжал к нам вечерком, чтобы потолковать с миссис Джо о моем будущем; и я, честное слово, думаю (даже сейчас не испытывая при этом особых угрызений совести), что с удовольствием вытащил бы чеку из его тележки, если бы только сумел. Презренный этот человек отличался столь непроходимой тупостью, что не мог говорить о моем будущем, не имея меня перед глазами - в качестве своего рода наглядного пособия. Он вытаскивал меня (обычно за шиворот) из угла, где я спокойно сидел на своей скамеечке, и, поставив перед огнем, словно мне предстояло быть зажаренным или испеченным, начинал примерно так:
"Now, Mum, here is this boy! Here is this boy which you brought up by hand. Hold up your head, boy, and be forever grateful unto them which so did do. Now, Mum, with respections to this boy!" And then he would rumple my hair the wrong way,-which from my earliest remembrance, as already hinted, I have in my soul denied the right of any fellow-creature to do,-and would hold me before him by the sleeve,-a spectacle of imbecility only to be equalled by himself. -- Вот, сударыня, вот он! Вот мальчик, которого вы воспитали своими руками. Держи голову выше, мальчик, и будь вечно благодарен своим благодетелям. Так вот, сударыня, касательно этого мальчика... - После чего он грубо ерошил мне волосы (как уже упоминалось, я с младенческих лет ни за кем не признавал такого права), все время придерживая меня за рукав, - так что я своим дурацким видом мог соперничать разве что с ним самим.
Then, he and my sister would pair off in such nonsensical speculations about Miss Havisham, and about what she would do with me and for me, that I used to want-quite painfully-to burst into spiteful tears, fly at Pumblechook, and pummel him all over. In these dialogues, my sister spoke to me as if she were morally wrenching one of my teeth out at every reference; while Pumblechook himself, self-constituted my patron, would sit supervising me with a depreciatory eye, like the architect of my fortunes who thought himself engaged on a very unremunerative job. А затем они с моей сестрой пускались в такие нелепые рассуждения относительно мисс Хэвишем и того, что она из меня и для меня сделает, что злые слезы жгли мне глаза и меня так и подмывало кинуться на Памблчука и нещадно исколотить его. Сестра моя во время этих разговоров обращалась ко мне так, словно каждый раз, выражаясь фигурально, вырывала мне по зубу, в то время как Памблчук, сам себя произведший в мои покровители, неодобрительно обозревал меня, как бы с грустью убеждаясь, что, решив устроить мое счастье, он ввязался в весьма невыгодное дело.
In these discussions, Joe bore no part. But he was often talked at, while they were in progress, by reason of Mrs. Joe's perceiving that he was not favorable to my being taken from the forge. I was fully old enough now to be apprenticed to Joe; and when Joe sat with the poker on his knees thoughtfully raking out the ashes between the lower bars, my sister would so distinctly construe that innocent action into opposition on his part, that she would dive at him, take the poker out of his hands, shake him, and put it away. There was a most irritating end to every one of these debates. All in a moment, with nothing to lead up to it, my sister would stop herself in a yawn, and catching sight of me as it were incidentally, would swoop upon me with, "Come! there's enough of you! You get along to bed; you've given trouble enough for one night, I hope!" As if I had besought them as a favor to bother my life out. Джо в этих совещаниях не участвовал. Но во время их многое говорилось по его адресу, ибо миссис Джо заметила, что затея взять меня из кузницы отнюдь не встречает в нем сочувствия. По возрасту я уже вполне годился в подмастерья; и когда Джо сидел, бывало, перед огнем, просунув кочергу между прутьями решетки и задумчиво помешивая золу, сестра столь явственно распознавала в этом невинном занятии выражение протеста, что налетала на него и, как следует встряхнув, выхватывала у него из рук кочергу и отставляла в сторону. Разговоры эти неизменно заканчивались самым неприятным образом. Ни с того ни с сего, без всякого к тому повода, сестра вдруг обрывала неоконченный зевок и, словно только что обнаружив мое присутствие, как коршун набрасывалась на меня со словами: "Ну! Хватит тебе тут торчать! Марш в постель! Довольно мы с тобой "намучились на один вечер!" Как будто это я покорнейше просил их изводить меня до потери сознания.
We went on in this way for a long time, and it seemed likely that we should continue to go on in this way for a long time, when one day Miss Havisham stopped short as she and I were walking, she leaning on my shoulder; and said with some displeasure,- Так шла наша жизнь в течение долгих месяцев, и казалось, что она будет идти так еще долго; но однажды во время нашей прогулки мисс Хэвишем вдруг остановилась и, не снимая руки с моего плеча, сказала неодобрительно:
"You are growing tall, Pip!" -- Ты сильно вырос, Пип.
I thought it best to hint, through the medium of a meditative look, that this might be occasioned by circumstances over which I had no control. Я счел нужным выразить с помощью задумчиво устремленного вдаль взора, что причиной тому - обстоятельства, над которыми я не властен.
She said no more at the time; but she presently stopped and looked at me again; and presently again; and after that, looked frowning and moody. On the next day of my attendance, when our usual exercise was over, and I had landed her at her dressing-table, she stayed me with a movement of her impatient fingers:- Мисс Хэвишем ничего больше не сказала; но скоро снова остановилась и посмотрела на меня; потом это повторилось еще раз; а потом она словно помрачнела и насупилась. В следующий мой приход, когда моцион наш был закончен и я благополучно доставил ее к туалетному столу, она задержала меня нетерпеливым движением пальцев.
"Tell me the name again of that blacksmith of yours." -- Скажи мне еще раз, как зовут твоего кузнеца?
"Joe Gargery, ma'am." -- Джо Гарджери, мэм.
"Meaning the master you were to be apprenticed to?" -- Это к нему ты должен был идти в подмастерья?
"Yes, Miss Havisham." -- Да, мисс Хэвишем.
"You had better be apprenticed at once. Would Gargery come here with you, and bring your indentures, do you think?" -- Пожалуй, сейчас для этого самое время. Как ты думаешь, захочет Гарджери прийти сюда с тобой и принести ваш договор?
I signified that I had no doubt he would take it as an honor to be asked. Я высказал твердую уверенность в том, что он будет весьма польщен этим приглашением.
"Then let him come." -- Тогда пускай придет.
"At any particular time, Miss Havisham?" -- В какое время лучше, мисс Хэвишем?
"There, there! I know nothing about times. Let him come soon, and come along with you." -- Ах, перестань! Что мне до времени? Пусть приходит поскорее и с тобой вместе.
When I got home at night, and delivered this message for Joe, my sister "went on the Rampage," in a more alarming degree than at any previous period. She asked me and Joe whether we supposed she was door-mats under our feet, and how we dared to use her so, and what company we graciously thought she was fit for? When she had exhausted a torrent of such inquiries, she threw a candlestick at Joe, burst into a loud sobbing, got out the dustpan,-which was always a very bad sign,-put on her coarse apron, and began cleaning up to a terrible extent. Not satisfied with a dry cleaning, she took to a pail and scrubbing-brush, and cleaned us out of house and home, so that we stood shivering in the back-yard. It was ten o'clock at night before we ventured to creep in again, and then she asked Joe why he hadn't married a Negress Slave at once? Joe offered no answer, poor fellow, but stood feeling his whisker and looking dejectedly at me, as if he thought it really might have been a better speculation. Когда я вечером вернулся домой и передал Джо это поручение, сестра моя залютовала как никогда раньше. Она спросила у меня и у Джо, не воображаем ли мы, что она - половик у нас под ногами, и как мы смеем так с ней обращаться, и для какого же общества, скажите на милость, она в таком случае годится? Когда поток вопросов, подобных этим, иссяк, она швырнула в Джо подсвечником, разразилась громкими воплями, вытащила из угла совок для мусора, - что всегда было зловещим предзнаменованием, - надела свой толстый передник и начала яростно наводить чистоту. Не удовлетворившись уборкой всухую, она вооружилась ведром и шваброй и выжила нас из дома, так что мы долго стояли на заднем дворе, дрожа от холода. Только в десять часов вечера мы осмелились потихоньку вернуться домой, и тут она спросила Джо, почему он с самого начала не женился на чернокожей рабыне? Бедный Джо ничего не ответил, он только молча стоял, теребя свои бакены и удрученно поглядывая на меня, словно думал, что, может быть, это и в самом деле было бы не в пример умнее.

Chapter XIII/ГЛАВА XIII

English Русский
It was a trial to my feelings, on the next day but one, to see Joe arraying himself in his Sunday clothes to accompany me to Miss Havisham's. However, as he thought his court-suit necessary to the occasion, it was not for me to tell him that he looked far better in his working-dress; the rather, because I knew he made himself so dreadfully uncomfortable, entirely on my account, and that it was for me he pulled up his shirt-collar so very high behind, that it made the hair on the crown of his head stand up like a tuft of feathers. Через день после этого я с тяжелым сердцем наблюдал, как Джо облачается в свой воскресный костюм, чтобы сопровождать меня к мисс Хэвишем. Однако поскольку он считал парадный мундир совершенно необходимым для такого торжественного случая, не мне было говорить ему, что он выглядит куда авантажнее в рабочем платье; к тому же я знал, что он идет на эту муку исключительно ради меня, и только для меня он подтянул сзади воротник сорочки так высоко, что волосы у него на макушке поднялись в виде султана.
At breakfast-time my sister declared her intention of going to town with us, and being left at Uncle Pumblechook's and called for "when we had done with our fine ladies"-a way of putting the case, from which Joe appeared inclined to augur the worst. The forge was shut up for the day, and Joe inscribed in chalk upon the door (as it was his custom to do on the very rare occasions when he was not at work) the monosyllable HOUT, accompanied by a sketch of an arrow supposed to be flying in the direction he had taken. За завтраком сестра объявила о своем намерении отправиться в город вместе с нами, с тем чтобы мы оставили ее у дяди Памблчука и зашли за ней, "когда покончим со своими знатными леди", - план, от которого Джо, видимо, не ждал ничего хорошего. Кузницу заперли на весь день, и Джо (как у него было в обычае в тех чрезвычайно редких случаях, когда он не работал) мелом начертил на двери короткое слово УШОЛ, а сбоку пририсовал стрелу, указующую, в каком направлении он скрылся.
We walked to town, my sister leading the way in a very large beaver bonnet, and carrying a basket like the Great Seal of England in plaited Straw, a pair of pattens, a spare shawl, and an umbrella, though it was a fine bright day. I am not quite clear whether these articles were carried penitentially or ostentatiously; but I rather think they were displayed as articles of property,-much as Cleopatra or any other sovereign lady on the Rampage might exhibit her wealth in a pageant or procession. Мы пошли в город пешком. Сестра шагала впереди, в огромном касторовом капоре, и тащила с собой корзину наподобие большой государственной печати, сплетенной из соломы, а также, несмотря на то, что стояла прекрасная погода, - пару деревянных калош, запасную шаль и зонтик. Не могу точно сказать, для чего она несла все это добро - в виде ли добровольной епитимий или просто напоказ; но все же склоняюсь к мысли, что ей хотелось похвастаться своим достоянием, - так Клеопатре или другой залютовавшей властительнице могло прийти в голову выставить свои сокровища на всенародное обозрение во время какого-нибудь праздничного шествия.
When we came to Pumblechook's, my sister bounced in and left us. As it was almost noon, Joe and I held straight on to Miss Havisham's house. Estella opened the gate as usual, and, the moment she appeared, Joe took his hat off and stood weighing it by the brim in both his hands; as if he had some urgent reason in his mind for being particular to half a quarter of an ounce. Дойдя до владений Памблчука, сестра пулей влетела в дом и оставила нас одних. Так как было уже около полудня, мы с Джо сразу пошли к мисс Хэвишем. На звонок, как всегда, вышла Эстелла, и Джо, едва завидев ее, снял шляпу и, держа ее за поля, стал взвешивать в руках, словно имел особые основания бояться недовеса хотя бы на одну восьмую унции.
Estella took no notice of either of us, but led us the way that I knew so well. I followed next to her, and Joe came last. When I looked back at Joe in the long passage, he was still weighing his hat with the greatest care, and was coming after us in long strides on the tips of his toes. Эстелла, не взглянув ни на меня, ни на Джо, повела нас знакомой мне дорогой; я шел следом за нею, а Джо - за мной. Оглянувшись в длинном коридоре, я увидел, что он все так же тщательно взвешивает свою шляпу и поспевает за мной огромными шагами, но на цыпочках.
Estella told me we were both to go in, so I took Joe by the coat-cuff and conducted him into Miss Havisham's presence. She was seated at her dressing-table, and looked round at us immediately. Эстелла сказала мне, чтобы мы оба вошли в комнату, и я, взяв Джо за обшлаг, подвел его к мисс Хэвишем. Она сидела за своим туалетным столом и тотчас повернула голову в нашу сторону.
"Oh!" said she to Joe. "You are the husband of the sister of this boy?" -- Значит, вы, - обратилась она к Джо, - муж сестры этого мальчика?
I could hardly have imagined dear old Joe looking so unlike himself or so like some extraordinary bird; standing as he did speechless, with his tuft of feathers ruffled, and his mouth open as if he wanted a worm. Я никак не думал, что мой милый Джо может быть так не похож на самого себя и так похож на какую-то диковинную птицу: он стоял безмолвный, хохолок его растрепался, а рот был открыт, словно он просил червяка.
"You are the husband," repeated Miss Havisham, "of the sister of this boy?" -- Вы, - повторила мисс Хэвишем, - муж сестры этого мальчика?
It was very aggravating; but, throughout the interview, Joe persisted in addressing Me instead of Miss Havisham. Это было очень досадно, но это было так: с начала и до конца последовавшего затем разговора Джо упорно обращался не к мисс Хэвишем, а ко мне.
"Which I meantersay, Pip," Joe now observed in a manner that was at once expressive of forcible argumentation, strict confidence, and great politeness, "as I hup and married your sister, and I were at the time what you might call (if you was anyways inclined) a single man." -- Дело-то оно, видишь, как обстояло, Пип, - начал он, причем в тоне его сочетались спокойная рассудительность, дружеская задушевность и тонкая вежливость обращения, - я, значит, так-таки женился на твоей сестре, ну а до той поры был, значит, это самое, с позволения сказать - холост.
"Well!" said Miss Havisham. "And you have reared the boy, with the intention of taking him for your apprentice; is that so, Mr. Gargery?" -- Так, - продолжала мисс Хэвишем. - И вы вырастили мальчика с тем, чтобы взять его себе в подмастерья; правильно, мистер Гарджери?
"You know, Pip," replied Joe, "as you and me were ever friends, and it were looked for'ard to betwixt us, as being calc'lated to lead to larks. Not but what, Pip, if you had ever made objections to the business,-such as its being open to black and sut, or such-like,-not but what they would have been attended to, don't you see?" -- Ты сам знаешь, Пип, - отвечал Джо, - мы же с тобой всегда были друзьями и сколько раз говорили, что вот, мол, как оно будет расчудесно. Но я еще то скажу, Пип, что, ежели бы ты имел что против, - ну, к примеру, что работа грязная и сажи много, - так неволить тебя никто не будет.
"Has the boy," said Miss Havisham, "ever made any objection? Does he like the trade?" -- Мальчик когда-нибудь говорил о своем нежелании работать? - спросила мисс Хэвишем. - Он любит ваше ремесло?
"Which it is well beknown to yourself, Pip," returned Joe, strengthening his former mixture of argumentation, confidence, and politeness, "that it were the wish of your own hart." (I saw the idea suddenly break upon him that he would adapt his epitaph to the occasion, before he went on to say) "And there weren't no objection on your part, and Pip it were the great wish of your hart!" -- Кому же и знать, как не тебе, Пип, - отвечал Джо тоном еще более рассудительным, задушевным и вежливым, - что ты только о том и мечтаешь целый век. (Еще до того как были произнесены следующие слова, я понял, что Джо вдруг усмотрел возможность почти дословно повторить свою эпитафию.) Ведь ты, Пип, ученый и хороший человек, и ты о том мечтаешь целый век.
It was quite in vain for me to endeavor to make him sensible that he ought to speak to Miss Havisham. The more I made faces and gestures to him to do it, the more confidential, argumentative, and polite, he persisted in being to Me. Тщетно я пытался довести до его сознания, что ему следует обращаться к мисс Хэвишем. Чем больше я дергал его за рукав и хмурил брови, чтобы внушить ему это, тем вежливее, рассудительнее и задушевнее он становился со мной.
"Have you brought his indentures with you?" asked Miss Havisham. -- Вы принесли его бумаги? - спросила мисс Хэвишем.
"Well, Pip, you know," replied Joe, as if that were a little unreasonable, "you yourself see me put 'em in my 'at, and therefore you know as they are here." With which he took them out, and gave them, not to Miss Havisham, but to me. I am afraid I was ashamed of the dear good fellow,-I know I was ashamed of him,-when I saw that Estella stood at the back of Miss Havisham's chair, and that her eyes laughed mischievously. I took the indentures out of his hand and gave them to Miss Havisham. -- Ну как же, Пип, - отвечал Джо, словно считая ее вопрос излишним, - ты ведь сам видел, как я клал их в шляпу, - так где же им и быть, как не здесь? - С этими словами он достал бумаги и протянул их не мисс Хэвишем, а мне. Боюсь, что в эту минуту я стыдился моего доброго Джо, - даже знаю наверно, что я его стыдился, - ведь за стулом мисс Хэвишем стояла Эстелла, и глаза ее озорно смеялись. Я взял бумаги из рук Джо и передал их мисс Хэвишем.
"You expected," said Miss Havisham, as she looked them over, "no premium with the boy?" -- Мистер Гарджери, - сказала она, просматривая мои документы, - вы не рассчитывали получить плату за обучение мальчика?
"Joe!" I remonstrated, for he made no reply at all. "Why don't you answer-" -- Джо! - воскликнул я укоризненно, ибо он молчал. - Что же ты не отвечаешь?
"Pip," returned Joe, cutting me short as if he were hurt, "which I meantersay that were not a question requiring a answer betwixt yourself and me, and which you know the answer to be full well No. You know it to be No, Pip, and wherefore should I say it?" -- Пип! - остановил он меня с огорчением и обидой. - Вот уж о чем бы тебе не след меня спрашивать. Ты сам посуди, могу я что-нибудь тебе ответить, кроме как "нет и нет"? Знаешь ведь, что нет, Пип, так чего же мне еще говорить?
Miss Havisham glanced at him as if she understood what he really was better than I had thought possible, seeing what he was there; and took up a little bag from the table beside her. Мисс Хэвишем взглянула на Джо так, словно понимала его куда лучше, чем я мог ожидать при его нелепом поведении, и взяла с туалетного стола какой-то мешочек.
"Pip has earned a premium here," she said, "and here it is. There are five-and-twenty guineas in this bag. Give it to your master, Pip." -- Пип заработал здесь плату за свое ученье, - сказала она. - Вот, возьмите, в этом мешочке двадцать пять гиней. Отдай их своему хозяину, Пип.
As if he were absolutely out of his mind with the wonder awakened in him by her strange figure and the strange room, Joe, even at this pass, persisted in addressing me. Но Джо, словно лишившись рассудка под воздействием этой удивительной комнаты и удивительной ее обитательницы, даже теперь продолжал упорно обращаться ко мне.
"This is wery liberal on your part, Pip," said Joe, "and it is as such received and grateful welcome, though never looked for, far nor near, nor nowheres. And now, old chap," said Joe, conveying to me a sensation, first of burning and then of freezing, for I felt as if that familiar expression were applied to Miss Havisham,-"and now, old chap, may we do our duty! May you and me do our duty, both on us, by one and another, and by them which your liberal present-have-conweyed-to be-for the satisfaction of mind-of-them as never-" here Joe showed that he felt he had fallen into frightful difficulties, until he triumphantly rescued himself with the words, "and from myself far be it!" These words had such a round and convincing sound for him that he said them twice. -- Это очень щедро с твоей стороны, Пип, - сказал Джо. - И великое тебе на том спасибо, хотя, видит бог, ничего такого я не ждал и в мыслях даже никогда не имел. А теперь, дружок, - продолжал он, и меня бросило в жар и в холод, как будто фамильярное это обращение относилось к мисс Хэвишем, - а теперь, дружок, за работу, и будем исполнять свой долг друг перед другом, и еще перед теми, которые... твой щедрый подарок... передали... для спокойствия... некоторых... которые никогда... - тут Джо явно почувствовал, что завяз обеими ногами в болоте, однако сумел выкарабкаться и победоносно закончил: - А меня сохрани боже! - Фраза эта показалась ему такой гладкой и убедительной, что он повторил ее еще раз.
"Good by, Pip!" said Miss Havisham. "Let them out, Estella." -- Прощай, Пип! - сказала мисс Хэвишем. - Эстелла, проводи их.
"Am I to come again, Miss Havisham?" I asked. -- Мне больше не приходить, мисс Хэвишем? - спросил я.
"No. Gargery is your master now. Gargery! One word!" -- Нет. Теперь твой хозяин - Гарджери. Гарджери, на одно слово!
Thus calling him back as I went out of the door, I heard her say to Joe in a distinct emphatic voice, Джо задержался, и я, уже выходя за дверь, слышал, как она сказала ему отчетливо и веско:
"The boy has been a good boy here, and that is his reward. Of course, as an honest man, you will expect no other and no more." -- Мальчик вел себя здесь очень хорошо, и это ему награда. Я уверена, что вы, как честный человек, ни на что большее не рассчитываете.
How Joe got out of the room, I have never been able to determine; but I know that when he did get out he was steadily proceeding up stairs instead of coming down, and was deaf to all remonstrances until I went after him and laid hold of him. In another minute we were outside the gate, and it was locked, and Estella was gone. When we stood in the daylight alone again, Joe backed up against a wall, and said to me, "Astonishing!" And there he remained so long saying, "Astonishing" at intervals, so often, that I began to think his senses were never coming back. At length he prolonged his remark into "Pip, I do assure you this is as-TON-ishing!" and so, by degrees, became conversational and able to walk away. Как Джо выбрался из ее комнаты, это навсегда осталось для меня загадкой; но я твердо помню, что, выйдя в конце концов на лестницу, он, вместо того чтобы спускаться, стал упорно стремиться вверх и не внимал никаким уговорам, так что мне пришлось за руку свести его вниз. Еще через минуту калитка захлопнулась, ключ щелкнул в замке, и Эстелла исчезла. Когда мы остались одни на светлой улице, Джо попятился к стене и, прислонившись, чтобы не упасть, сказал: - Поди ж ты! - Он стоял в этом положении очень долго, снова и снова повторяя свое "поди ж ты", и я уже начал опасаться, что он так и не придет в себя. Наконец он выразился уже более пространно: - Поди ж ты, Пип, чудеса, да и только! - после чего постепенно разговорился и сдвинулся с места.
I have reason to think that Joe's intellects were brightened by the encounter they had passed through, and that on our way to Pumblechook's he invented a subtle and deep design. My reason is to be found in what took place in Mr. Pumblechook's parlor: where, on our presenting ourselves, my sister sat in conference with that detested seedsman. Я имею основания предполагать, что под влиянием пережитой встряски мозги у Джо прояснились и что по дороге к дому Памблчука он успел разработать некий хитроумный план. Догадку мою подтверждает то, что произошло в гостиной у мистера Памблчука, где моя сестра в ожидании нашего возвращения беседовала с ненавистным лабазником.
"Well?" cried my sister, addressing us both at once. "And what's happened to you? I wonder you condescend to come back to such poor society as this, I am sure I do!" -- Ага! - вскричала сестра, относя это приветствие к нам обоим. - Откуда явились, что видели-слышали? Как это еще вы нас удостоили своим обществом, я уж думала, вы теперь и знаться с нами, бедными, не захотите.
"Miss Havisham," said Joe, with a fixed look at me, like an effort of remembrance, "made it wery partick'ler that we should give her-were it compliments or respects, Pip?" -- Мисс Хэвишем.... - сказал Джо, пристально глядя на меня, словно силясь что-то вспомнить, - велела - да не просто велела, а несколько раз напомнила, чтобы, значит, передать от нее... как это она говорила-то, Пип, поклон или почтение?
"Compliments," I said. -- Поклон, - сказал я.
"Which that were my own belief," answered Joe; "her compliments to Mrs. J. Gargery-" -- Вот и мне так помнилось, - подхватил Джо, - чтобы передать, значит, от нее поклон миссис Дж. Гарджери...
"Much good they'll do me!" observed my sister; but rather gratified too. -- А что мне с него! - фыркнула сестра, впрочем весьма польщенная.
"And wishing," pursued Joe, with another fixed look at me, like another effort of remembrance, "that the state of Miss Havisham's elth were sitch as would have-allowed, were it, Pip?" -- И очень сожалеет, - продолжал Джо, все так же пристально глядя на меня, - что как она, значит, слаба здоровьем, то не может... правильно я говорю, Пип?
"Of her having the pleasure," I added. -- Доставить себе удовольствие, - подсказал я.
"Of ladies' company," said Joe. And drew a long breath. -- Приглашать в гости дам, - закончил Джо. И перевел дух.
"Well!" cried my sister, with a mollified glance at Mr. Pumblechook. "She might have had the politeness to send that message at first, but it's better late than never. And what did she give young Rantipole here?" -- Ишь ты! - воскликнула сестра и взглянула на мистера Памблчука уже гораздо более мягко. - Не отсох бы у нее язык сказать об этом пораньше, ну, да лучше поздно, чем никогда. А что она дала этому сорванцу?
"She giv' him," said Joe, "nothing." -- Ему, - сказал Джо, - ничего не дала.
Mrs. Joe was going to break out, but Joe went on. Миссис Джо уже готова была вспылить, но Джо предупредил ее.
"What she giv'," said Joe, "she giv' to his friends. 'And by his friends,' were her explanation, 'I mean into the hands of his sister Mrs. J. Gargery.' Them were her words; 'Mrs. J. Gargery.' She mayn't have know'd," added Joe, with an appearance of reflection, "whether it were Joe, or Jorge." -- А что дала, - сказал Джо, - то дала его друзьям. "А друзьям, - так она объяснила, - это значит, в руки его сестре миссис Дж. Гарджери". Так и сказала: "Миссис Дж. Гарджери". Может, она и не знала, как это понимать, - добавил он задумчиво, - то ли Джо, то ли Джейн.
My sister looked at Pumblechook: who smoothed the elbows of his wooden arm-chair, and nodded at her and at the fire, as if he had known all about it beforehand. Сестра поглядела на Памблчука, а тот потер подлокотники своего деревянного кресла и закивал головой, поглядывая то на нее, то на огонь в камине с таким видом, будто давным-давно все это знал.
"And how much have you got?" asked my sister, laughing. Positively laughing! -- Сколько же ты получил? - спросила сестра и засмеялась - так-таки засмеялась!
"What would present company say to ten pound?" demanded Joe. -- Как посмотрит почтеннейшая публика на десять фунтов? - осведомился Джо.
"They'd say," returned my sister, curtly, "pretty well. Not too much, but pretty well." -- Не плохо, - сухо ответила сестра. - Не ахти сколько, но не плохо.
"It's more than that, then," said Joe. -- Ну так вот, больше, - сказал Джо. Бессовестный пройдоха Памблчук опять закивал и поддакнул, потирая ручки своего кресла:
That fearful Impostor, Pumblechook, immediately nodded, and said, as he rubbed the arms of his chair, "It's more than that, Mum." -- Больше, сударыня.
"Why, you don't mean to say-" began my sister. -- Вы что же, хотите сказать... - начала сестра.
"Yes I do, Mum," said Pumblechook; "but wait a bit. Go on, Joseph. Good in you! Go on!" -- Да, сударыня, хочу, - сказал Памблчук, - но погодите минутку. Продолжай, Джозеф. Ты молодец. Продолжай!
"What would present company say," proceeded Joe, "to twenty pound?" -- Как посмотрит почтеннейшая публика, - снова заговорил Джо, - на двадцать фунтов?
"Handsome would be the word," returned my sister. -- Ну, это прямо-таки щедро, - отвечала сестра.
"Well, then," said Joe, "It's more than twenty pound." -- Так вот, не двадцать фунтов, - сказал Джо, - а больше.
That abject hypocrite, Pumblechook, nodded again, and said, with a patronizing laugh, Гнусный лицемер Памблчук опять кивнул и подтвердил, снисходительно посмеиваясь:
"It's more than that, Mum. Good again! Follow her up, Joseph!" -- Больше, сударыня. Ай да Джозеф! Говори, говори, голубчик!
"Then to make an end of it," said Joe, delightedly handing the bag to my sister; "it's five-and-twenty pound." -- Чтобы зря не тянуть да не томить, - сказал Джо и сияя подал мешочек сестре, - вот. Тут двадцать пять фунтов.
"It's five-and-twenty pound, Mum," echoed that basest of swindlers, Pumblechook, rising to shake hands with her; "and it's no more than your merits (as I said when my opinion was asked), and I wish you joy of the money!" -- Двадцать пять фунтов, сударыня, - как эхо отозвался подлый мошенник Памблчук и встал, чтобы пожать ей руку. - Кто же их и заслужил, как не вы (вспомните, я всегда это говорил), а посему желаю вам всяческого благополучия!
If the villain had stopped here, his case would have been sufficiently awful, but he blackened his guilt by proceeding to take me into custody, with a right of patronage that left all his former criminality far behind. Остановись он на этом, и то его злодейство вопияло бы к небу; но он еще усугубил свою вину тем, что тут же взял меня под надзор, и его покровительственно-властный вид оставил далеко позади все другие его преступления.
"Now you see, Joseph and wife," said Pumblechook, as he took me by the arm above the elbow, "I am one of them that always go right through with what they've begun. This boy must be bound, out of hand. That's my way. Bound out of hand." -- Вот что, Джозеф и жена Джозефа, - сказал он, ухватив меня за руку повыше локтя. - Я если что начал, и люблю доводить до конца, такой уж я человек. Мальчика нужно записать в ученье незамедлительно. Я так считаю. Незамедлительно.
"Goodness knows, Uncle Pumblechook," said my sister (grasping the money), "we're deeply beholden to you." -- Ах, дядя Памблчук, - сказала сестра (зажав в руке мешочек с деньгами). - мы вам по гроб жизни обязаны.
"Never mind me, Mum," returned that diabolical cornchandler. "A pleasure's a pleasure all the world over. But this boy, you know; we must have him bound. I said I'd see to it-to tell you the truth." -- Полноте, сударыня, - возразил окаянный торговец. - Кому же не приятно доставлять другим удовольствие. А что до мальчика - надо его записать. Ведь я всегда говорил, что позабочусь об этом.
The Justices were sitting in the Town Hall near at hand, and we at once went over to have me bound apprentice to Joe in the Magisterial presence. I say we went over, but I was pushed over by Pumblechook, exactly as if I had that moment picked a pocket or fired a rick; indeed, it was the general impression in Court that I had been taken red-handed; for, as Pumblechook shoved me before him through the crowd, I heard some people say, "What's he done?" and others, "He's a young 'un, too, but looks bad, don't he?" One person of mild and benevolent aspect even gave me a tract ornamented with a woodcut of a malevolent young man fitted up with a perfect sausage-shop of fetters, and entitled TO BE READ IN MY CELL. До судебного присутствия было рукой подать, и мы тут же направились в ратушу, чтобы по всем правилам определить меня в подмастерья к Джо. Я сказал "мы направились", на самом же деле Памблчук силком подгонял меня вперед, точь-в-точь как если бы я только что залез к кому-то в карман или поджег стог сена. В суде у всех и создалось впечатление, будто я пойман с поличным; когда Памблчук, толкая меня в спину, протискивался сквозь толпу, одни спрашивали: "Что он натворил?", другие говорили: "Молод-то молод, да сразу видно - отпетый". А один тихий, благожелательный на вид старичок даже сунул мне тоненькую книжку, на обложке которой красовался явно злонамеренный молодой человек, весь обвешанный кандалами, наподобие продавца сосисок, и стояло заглавие: "Чтение заключенного".
The Hall was a queer place, I thought, with higher pews in it than a church,-and with people hanging over the pews looking on,-and with mighty Justices (one with a powdered head) leaning back in chairs, with folded arms, or taking snuff, or going to sleep, or writing, or reading the newspapers,-and with some shining black portraits on the walls, which my unartistic eye regarded as a composition of hardbake and sticking-plaster. Here, in a corner my indentures were duly signed and attested, and I was "bound"; Mr. Pumblechook holding me all the while as if we had looked in on our way to the scaffold, to have those little preliminaries disposed of. В ратуше я увидел много интересного: здесь были ложи с высоким барьером - выше, чем в церкви, - и из них выглядывали чьи-то лица; всемогущие судьи (один - в пудреном парике) сидели в креслах, развалившись и скрестив руки, или нюхали табак, или читали газеты, или писали, или подремывали: а на стенах висели блестящие черные портреты, которые моему непросвещенному глазу показались сделанными из карамели и липкого пластыря. Здесь-то, в одном из углов большой залы, мой договор и был подписан, заверен и скреплен печатью, причем все это время Памблчук крепко держал меня за локоть, словно мы зашли сюда по пути на виселицу, чтобы сперва покончить со всеми мелкими формальностями.
When we had come out again, and had got rid of the boys who had been put into great spirits by the expectation of seeing me publicly tortured, and who were much disappointed to find that my friends were merely rallying round me, we went back to Pumblechook's. And there my sister became so excited by the twenty-five guineas, that nothing would serve her but we must have a dinner out of that windfall at the Blue Boar, and that Pumblechook must go over in his chaise-cart, and bring the Hubbles and Mr. Wopsle. Выйдя затем на улицу и кое-как избавившись от мальчишек, которые с восторгом ожидали, что я буду подвергнут публичному наказанию здесь же, на площади, и очень огорчились, убедившись, что я окружен друзьями, - мы возвратились к Памблчуку. И тут сестра, вспомнив про двадцать пять гиней, пришла в такой азарт, что заявила - вынь да положь ей по этому случаю обед в "Синем Кабане", и пусть мистер Памблчук съездит на своей тележке за Хаблами и мистером Уопслом.
It was agreed to be done; and a most melancholy day I passed. For, it inscrutably appeared to stand to reason, in the minds of the whole company, that I was an excrescence on the entertainment. And to make it worse, they all asked me from time to time,-in short, whenever they had nothing else to do,-why I didn't enjoy myself? And what could I possibly do then, but say I was enjoying myself,-when I wasn't! На том и порешили, и очень печально прошел для меня остаток этого дня. Ибо все они почему-то считали, что я только порчу им праздник. Мало того, все они от нечего делать спрашивали меня, почему я не веселюсь? И что мне оставалось, как не отвечать, что я очень веселюсь, хотя какое уж там было веселье!
However, they were grown up and had their own way, and they made the most of it. That swindling Pumblechook, exalted into the beneficent contriver of the whole occasion, actually took the top of the table; and, when he addressed them on the subject of my being bound, and had fiendishly congratulated them on my being liable to imprisonment if I played at cards, drank strong liquors, kept late hours or bad company, or indulged in other vagaries which the form of my indentures appeared to contemplate as next to inevitable, he placed me standing on a chair beside him to illustrate his remarks. Да, они были взрослые и пользовались тем, что могли поступать как им угодно. Отъявленный плут Памблчук даже уселся во главе стола, представляясь, будто это он всех облагодетельствовал; а пустившись в разглагольствования по поводу того, что я отдан в ученье, он злорадно поздравил всю компанию с тем обстоятельством, что отныне я подлежу аресту, если буду играть в карты, пьянствовать, поздно возвращаться домой, водить дружбу с кем не следует или же предаваться другим порокам, - и договоре все это предусматривалось как нечто неизбежное, - и, для вящей наглядности, велел мне стать рядом с ним на стул.
My only other remembrances of the great festival are, That they wouldn't let me go to sleep, but whenever they saw me dropping off, woke me up and told me to enjoy myself. That, rather late in the evening Mr. Wopsle gave us Collins's ode, and threw his bloodstained sword in thunder down, with such effect, that a waiter came in and said, "The Commercials underneath sent up their compliments, and it wasn't the Tumblers' Arms." That, they were all in excellent spirits on the road home, and sang, O Lady Fair! Mr. Wopsle taking the bass, and asserting with a tremendously strong voice (in reply to the inquisitive bore who leads that piece of music in a most impertinent manner, by wanting to know all about everybody's private affairs) that he was the man with his white locks flowing, and that he was upon the whole the weakest pilgrim going. Что еще запомнилось мне из этого торжества? Что они не давали мне уснуть, а чуть только у меня начинали слипаться глаза, будили и приказывали веселиться. Что поздно вечером мистер Уопсл декламировал оду Коллинза и бросал он оземь меч кровавый свой с таким грохотом. что трактирный слуга прибежал сказать: "Приезжие из нижней залы велели кланяться и напомнить, что здесь, мол, не "Привал циркачей". Что по дороге домой все были в наилучшем настроении, все распевали "Моя краса", и мистер Уопсл уверял раскатистым басом (в ответ на назойливое приставанье запевалы, которому в этой песне обязательно нужно выведать у каждого всю его подноготную), что да, это у него кудри вьются волной и что если говорить начистоту, - то именно он и есть пилигрим молодой.
Finally, I remember that when I got into my little bedroom, I was truly wretched, and had a strong conviction on me that I should never like Joe's trade. I had liked it once, but once was not now. И еще я помню, как дома, в своей спаленке, я чувствовал себя глубоко несчастным и был убежден, что никогда не полюблю ремесло кузнеца. Когда-то оно мне нравилось, но теперь - другое дело.

Chapter XIV/ГЛАВА XIV

English Русский
It is a most miserable thing to feel ashamed of home. There may be black ingratitude in the thing, and the punishment may be retributive and well deserved; but that it is a miserable thing, I can testify. Бесконечно тяжело стыдиться родного дома. Возможно, что это - заслуженное наказание за черную неблагодарность, лежащую в основе такого чувства; но что это бесконечно тяжело - я знаю по опыту.
Home had never been a very pleasant place to me, because of my sister's temper. But, Joe had sanctified it, and I had believed in it. I had believed in the best parlor as a most elegant saloon; I had believed in the front door, as a mysterious portal of the Temple of State whose solemn opening was attended with a sacrifice of roast fowls; I had believed in the kitchen as a chaste though not magnificent apartment; I had believed in the forge as the glowing road to manhood and independence. Within a single year all this was changed. Now it was all coarse and common, and I would not have had Miss Havisham and Estella see it on any account. Родной дом никогда не был для меня особенно приятным местом, - этому мешал крутой нрав моей сестры. Но дом был освящен присутствием Джо и до сих пор не внушал мне сомнений. Я верил, что наша гостиная не хуже самого изысканного салона; я верил, что парадная дверь - таинственные врата в храм господень и что ритуал их открытия сопровождается жертвоприношением из жареных кур; я верил, что наша кухня - помещение если и не роскошное, то вполне порядочное; я верил, что кузница - сверкающий путь к самостоятельной жизни, к жизни взрослого мужчины. Одного года было достаточно, чтобы все это изменить. Теперь наше жилище казалось мне грубым и обыкновенным, и я бы ни за что на свете не хотел, чтобы его увидели мисс Хэвишем и Эстелла.
How much of my ungracious condition of mind may have been my own fault, how much Miss Havisham's, how much my sister's, is now of no moment to me or to any one. The change was made in me; the thing was done. Well or ill done, excusably or inexcusably, it was done. В какой мере я сам был в ответе за эти недостойные мысли, а в какой мере мисс Хэвишем или моя сестра - это сейчас не важно ни для меня, ни для кого другого. Перемена во мне совершилась. Хорошо это было или плохо, простительно или не простительно, но это было так.
Once, it had seemed to me that when I should at last roll up my shirt-sleeves and go into the forge, Joe's 'prentice, I should be distinguished and happy. Now the reality was in my hold, I only felt that I was dusty with the dust of small-coal, and that I had a weight upon my daily remembrance to which the anvil was a feather. There have been occasions in my later life (I suppose as in most lives) when I have felt for a time as if a thick curtain had fallen on all its interest and romance, to shut me out from anything save dull endurance any more. Never has that curtain dropped so heavy and blank, as when my way in life lay stretched out straight before me through the newly entered road of apprenticeship to Joe. Прежде мне казалось, что день, когда я, засучив рукава, пойду наконец в кузницу в качестве подмастерья Джо, преисполнит меня гордости и счастья. Теперь, когда моя мечта сбылась, я чувствовал только, что весь пропитан мелкой угольной пылью и что сердце мне давит груз воспоминаний, неизмеримо более тяжелый, чем наковальня. И впоследствии у меня (как, вероятно, почти у всех) бывало ощущение, словно плотный занавес скрыл все, что есть в жизни интересного и прекрасного, оставив мне только тупую, нудную боль. Но никогда этот занавес не был таким густым и тяжелым, как в те дни, когда я только что ступил на свой жизненный путь и он протянулся передо мной, прямой и безотрадный.
I remember that at a later period of my "time," I used to stand about the churchyard on Sunday evenings when night was falling, comparing my own perspective with the windy marsh view, and making out some likeness between them by thinking how flat and low both were, and how on both there came an unknown way and a dark mist and then the sea. I was quite as dejected on the first working-day of my apprenticeship as in that after-time; but I am glad to know that I never breathed a murmur to Joe while my indentures lasted. It is about the only thing I am glad to know of myself in that connection. Я помню, что в последующие месяцы не раз стоял на кладбище воскресными вечерами, когда на землю спускалась темнота, и, глядя на овеянные ветром болота, расстилавшиеся передо мной, улавливал в них какое-то сходство с моей жизнью: и тут и там все ровно и скучно, а где-то вдали - неведомая дорога, и туман, и море. Таким подавленным я чувствовал себя с самого первого дня моего ученичества; но я с радостью вспоминаю, что Джо за все это время не услышал от меня ни слова жалобы. Пожалуй, только это я и вспоминаю с радостью, когда думаю о себе в те годы.
For, though it includes what I proceed to add, all the merit of what I proceed to add was Joe's. It was not because I was faithful, but because Joe was faithful, that I never ran away and went for a soldier or a sailor. It was not because I had a strong sense of the virtue of industry, but because Joe had a strong sense of the virtue of industry, that I worked with tolerable zeal against the grain. It is not possible to know how far the influence of any amiable honest-hearted duty-doing man flies out into the world; but it is very possible to know how it has touched one's self in going by, and I know right well that any good that intermixed itself with my apprenticeship came of plain contented Joe, and not of restlessly aspiring discontented me. Ибо хотя то, что я хочу сейчас добавить, непосредственно касается меня, но заслуга тут не моя, а одного только Джо. Не моя преданность, а преданность Джо удержала меня от попытки убежать из дому и пойти в солдаты или наняться на корабль. Не потому, что мне было присуще трудолюбие и чувство долга, а потому, что оно было присуще Джо, я работал пусть неохотно, но достаточно усердно. Невозможно сказать, как далеко распространяется влияние честного, душевного, преданного своему долгу человека; но вполне возможно почувствовать, как оно и тебя согревает на своем пути, и я твердо знаю: все, что было в моем ученичестве хорошего, вложил в него неунывающий работяга Джо, а не его беспокойный, вечно недовольный фантазер-подмастерье.
What I wanted, who can say? How can I say, when I never knew? What I dreaded was, that in some unlucky hour I, being at my grimiest and commonest, should lift up my eyes and see Estella looking in at one of the wooden windows of the forge. I was haunted by the fear that she would, sooner or later, find me out, with a black face and hands, doing the coarsest part of my work, and would exult over me and despise me. Often after dark, when I was pulling the bellows for Joe, and we were singing Old Clem, and when the thought how we used to sing it at Miss Havisham's would seem to show me Estella's face in the fire, with her pretty hair fluttering in the wind and her eyes scorning me,-often at such a time I would look towards those panels of black night in the wall which the wooden windows then were, and would fancy that I saw her just drawing her face away, and would believe that she had come at last. Кто скажет, чего мне недоставало? Что до меня, то я и сам этого не знал! Я содрогался при мысли, что как-нибудь в недобрый час, подняв голову от грубой и грязной работы, я вдруг увижу, что из-за деревянной створки окна в кузницу заглядывает Эстелла. Меня преследовал страх, что рано или поздно она застанет меня в таком виде - с черным лицом и черными руками - и будет злобно радоваться и презирать меня. Сколько раз, когда темными вечерами я стоял у мехов и мы пели "Старого Клема", и при воспоминании о том, как мы певали у мисс Хэвишем, мне мерещилось в огне лицо Эстеллы, ее развевающиеся кудри и надменный взгляд, - сколько раз я, бывало, оглядывался на черные прорезы отворенных окон, и мне чудилось - вот только что, на моих глазах, исчезло за косяком ее лицо, и верилось, что она наконец пришла.
After that, when we went in to supper, the place and the meal would have a more homely look than ever, and I would feel more ashamed of home than ever, in my own ungracious breast. А после того, когда мы, наработавшись, являлись на кухню ужинать, и кухня и ужин казались мне особенно убогими, и в глубине своей недостойной души я больше чем когда-либо стыдился родного дома.

Chapter XV/ГЛАВА XV

English Русский
As I was getting too big for Mr. Wopsle's great-aunt's room, my education under that preposterous female terminated. Not, however, until Biddy had imparted to me everything she knew, from the little catalogue of prices, to a comic song she had once bought for a half-penny. Although the only coherent part of the latter piece of literature were the opening lines. Поскольку я уже с трудом умещался в комнате двоюродной бабушки мистера Уопсла, обучение мое у этой нелепой старушки прекратилось. Однако это произошло не раньше, чем Бидди передала мне все свои познания - от тетрадки-прейскуранта до шуточной песенки, которую она как-то купила за полпенса. Правда, более или менее понятными были в этом литературном произведении только первые строчки:
When I went to Lunnon town sirs, Too rul loo rul Too rul loo rul Я в Лондон поехал на два дня, Ту-роль лу-роль, Ту-роль лу-роль,
Wasn't I done very brown sirs? Too rul loo rul Too rul loo rul - До нитки там обобрали меня, Ту-роль лу-роль, Ту-роль лу-роль,.. -
still, in my desire to be wiser, I got this composition by heart with the utmost gravity; nor do I recollect that I questioned its merit, except that I thought (as I still do) the amount of Too rul somewhat in excess of the poetry. In my hunger for information, I made proposals to Mr. Wopsle to bestow some intellectual crumbs upon me, with which he kindly complied. As it turned out, however, that he only wanted me for a dramatic lay-figure, to be contradicted and embraced and wept over and bullied and clutched and stabbed and knocked about in a variety of ways, I soon declined that course of instruction; though not until Mr. Wopsle in his poetic fury had severely mauled me. но все же я, в своем стремлении к свету науки, добросовестно выучил эти стихи наизусть и, сколько помню, не сомневался в их достоинствах, хотя мне и казалось (да и до сих пор кажется), что всяких "ту-роль лу-роль" там было многовато по сравнению с высокой поэзией. Томимый жаждой знаний, я обратился к мистеру Уопслу с просьбой уделить мне несколько капель этого нектара, на что он милостиво согласился. Оказалось, однако, что я нужен ему только как статист, - чтобы было кому грозить и противоречить, кого обнимать, душить, обливать слезами, колоть кинжалом и швырять оземь; поэтому я вскоре отказался от такого курса обучения, но мистер Уопсл в своем поэтическом раже успел-таки нанести мне довольно серьезные увечья.
Whatever I acquired, I tried to impart to Joe. This statement sounds so well, that I cannot in my conscience let it pass unexplained. I wanted to make Joe less ignorant and common, that he might be worthier of my society and less open to Estella's reproach. Всем, что я узнавал нового, я старался делиться с Джо. Эти слова звучат так благородно, что я вынужден их разъяснить. Я хотел немножко обтесать и просветить Джо, чтобы он стал более достойным моего общества и меньше заслуживал осуждения Эстеллы.
The old Battery out on the marshes was our place of study, and a broken slate and a short piece of slate-pencil were our educational implements: to which Joe always added a pipe of tobacco. I never knew Joe to remember anything from one Sunday to another, or to acquire, under my tuition, any piece of information whatever. Yet he would smoke his pipe at the Battery with a far more sagacious air than anywhere else,-even with a learned air,-as if he considered himself to be advancing immensely. Dear fellow, I hope he did. Классной нам служила старая батарея на болотах, а учебными пособиями - аспидная доска и грифель, да еще неизменная трубка Джо. Не было случая, чтобы Джо хоть что-нибудь запомнил от воскресенья до воскресенья или приобрел с моей помощью хоть какие-нибудь крохи знаний. Но трубку свою он курил на батарее с еще более сосредоточенным видом, чем где бы то ни было - прямо-таки с ученым видом, словно чувствовал, что делает огромные успехи. Милый Джо! От души надеюсь, что он действительно это чувствовал.
It was pleasant and quiet, out there with the sails on the river passing beyond the earthwork, and sometimes, when the tide was low, looking as if they belonged to sunken ships that were still sailing on at the bottom of the water. Whenever I watched the vessels standing out to sea with their white sails spread, I somehow thought of Miss Havisham and Estella; and whenever the light struck aslant, afar off, upon a cloud or sail or green hillside or water-line, it was just the same.-Miss Havisham and Estella and the strange house and the strange life appeared to have something to do with everything that was picturesque. Здесь было хорошо, спокойно; за земляным валом скользили белые паруса, и во время отлива мне представлялось порою, что это затонувшие корабли все еще плывут куда-то по дну реки. Глядя, как суда уходят к морю, развернув свои белые крылья, я всегда почему-то думал о мисс Хэвишем и Эстелле; то же бывало, когда луч солнца косо падал на далекое облако, или на парус, или на зеленый склон холма. Казалось, мисс Хэвишем, и Эстелла, и странный дом, в котором они жили своей странной жизнью, присутствуют во всем, что есть в мире прекрасного.
One Sunday when Joe, greatly enjoying his pipe, had so plumed himself on being "most awful dull," that I had given him up for the day, I lay on the earthwork for some time with my chin on my hand, descrying traces of Miss Havisham and Estella all over the prospect, in the sky and in the water, until at last I resolved to mention a thought concerning them that had been much in my head. Как-то раз, когда Джо. с наслаждением попыхивая трубкой, так расхвастался своей "тупостью", что пришлось на сегодня оставить его в покое, я долго лежал на валу, уперев подбородок в ладони, улавливая смутные очертания мисс Хэвишем и Эстеллы повсюду вокруг, даже в поле и в небе, а потом отважился наконец сказать вслух то, что уже давно не выходило у меня из головы.
"Joe," said I; "don't you think I ought to make Miss Havisham a visit?" -- Джо, - сказал я. - как ты думаешь, не следует ли мне навестить мисс Хэвишем?
"Well, Pip," returned Joe, slowly considering. "What for?" -- Да как тебе сказать, - задумчиво протянул Джо. - А зачем?
"What for, Joe? What is any visit made for?" -- Зачем? Ну, зачем вообще ходят в гости?
"There is some wisits p'r'aps," said Joe, "as for ever remains open to the question, Pip. But in regard to wisiting Miss Havisham. She might think you wanted something,-expected something of her." -- Бывает, Пип, что и неизвестно, зачем ходят. Но я-то говорю про мисс Хэвишем. Как бы она не подумала, что тебе от нее чего-нибудь нужно, что ты вроде как чего-то ждешь от нее.
"Don't you think I might say that I did not, Joe?" -- А разве я не могу сказать, что ничего такого нет?
"You might, old chap," said Joe. "And she might credit it. Similarly she mightn't." -- Можешь, дружок, - сказал Джо. - И она может тебе поверить. Ну, а может и не поверить.
Joe felt, as I did, that he had made a point there, and he pulled hard at his pipe to keep himself from weakening it by repetition. Джо, так же как и я, почувствовал, что попал в точку, и стал усердно раскуривать трубку, чтобы не ослабить свой довод повторением.
"You see, Pip," Joe pursued, as soon as he was past that danger, "Miss Havisham done the handsome thing by you. When Miss Havisham done the handsome thing by you, she called me back to say to me as that were all." -- Видишь ли, Пип, - продолжал он, когда эта опасность миновала, - мисс Хэвишем поступила с тобой честно-благородно. А когда она поступила с тобой честно-благородно, то подозвала меня к себе и сказала, что это, мол, все.
"Yes, Joe. I heard her." -- Да, Джо. Я слышал.
"ALL," Joe repeated, very emphatically. -- Все, - повторил Джо необычайно веско.
"Yes, Joe. I tell you, I heard her." -- Да, Джо. Я же тебе говорю, я слышал.
"Which I meantersay, Pip, it might be that her meaning were,-Make a end on it!-As you was!-Me to the North, and you to the South!-Keep in sunders!" -- Это я к тому, Пип, что она скорее всего так это понимала: на том, мол, и кончим! - Хватит! - Мне на север, а вам на юг! - Разойдись!
I had thought of that too, and it was very far from comforting to me to find that he had thought of it; for it seemed to render it more probable. Я и сам об этом думал, и открытие, что Джо думает так же, отнюдь не обрадовало меня, - оно лишь подтвердило мои догадки.
"But, Joe." -- Но послушай, Джо.
"Yes, old chap." -- Слушаю, дружок.
"Here am I, getting on in the first year of my time, and, since the day of my being bound, I have never thanked Miss Havisham, or asked after her, or shown that I remember her." -- Ведь я уже почти год как стал подмастерьем, а ни разу еще не поблагодарил мисс Хэвишем, не справился о ее здоровье, не показал, что помню ее.
"That's true, Pip; and unless you was to turn her out a set of shoes all four round,-and which I meantersay as even a set of shoes all four round might not be acceptable as a present, in a total wacancy of hoofs-" -- Это ты верно говоришь, Пип; но только что ж, ежели, скажем, снести ей полный набор подков, четыре штуки, так не знаю, на что они ей, четыре-то штуки, когда там копыт днем с огнем не сыщешь.
"I don't mean that sort of remembrance, Joe; I don't mean a present." -- Я не в этом смысле говорю, Джо. Я и не думал ей ничего дарить.
But Joe had got the idea of a present in his head and must harp upon it. Но Джо, раз напав на мысль о подарке, не мог так легко с ней расстаться.
"Or even," said he, "if you was helped to knocking her up a new chain for the front door,-or say a gross or two of shark-headed screws for general use,-or some light fancy article, such as a toasting-fork when she took her muffins,-or a gridiron when she took a sprat or such like-" -- Опять же, - сказал он, - ежели бы, значит, помочь тебе выковать ей новую цепь на парадную дверь - либо гросс шурупов с гайками - либо какую безделку для хозяйства, ну, там, вилку каминную, булочки доставать, или рашпер, в случае ей рыбки поджарить захочется...
"I don't mean any present at all, Joe," I interposed. -- Я не думал ей ничего дарить, Джо!
"Well," said Joe, still harping on it as though I had particularly pressed it, "if I was yourself, Pip, I wouldn't. No, I would not. For what's a door-chain when she's got one always up? And shark-headers is open to misrepresentations. And if it was a toasting-fork, you'd go into brass and do yourself no credit. And the oncommonest workman can't show himself oncommon in a gridiron,-for a gridiron IS a gridiron," said Joe, steadfastly impressing it upon me, as if he were endeavouring to rouse me from a fixed delusion, "and you may haim at what you like, but a gridiron it will come out, either by your leave or again your leave, and you can't help yourself-" -- Так вот, - сказал Джо, продолжая развивать свою мысль, словно я горячо за нее ухватился. - На твоем месте, Пип, я бы и не стал ничего дарить. Право, не стал бы. Ну, сам посуди, к чему ей дверная цепь, когда у нее дверь и так всегда на цепи? На шурупы еще неизвестно, как она посмотрит. Каминная вилка - тут нужна медь, с этим тебе не справиться. Ну, а если взять рашпер, так это и самому отличному мастеру не отличиться, потому что рашпер - он и есть рашпер, - говорил Джо терпеливо и внушительно, словно решив во что бы то ни стало рассеять мое прочно укоренившееся заблуждение, - и задумай ты сделать что угодно, а хочешь не хочешь, все равно у тебя рашпер получится, и уж тут хоть тресни, ничего не поделаешь...
"My dear Joe," I cried, in desperation, taking hold of his coat, "don't go on in that way. I never thought of making Miss Havisham any present." -- Джо, голубчик! - вскричал я, в отчаянии хватая его за рукав. - Ну, довольно! У меня и в мыслях не было что-нибудь дарить мисс Хэвишем.
"No, Pip," Joe assented, as if he had been contending for that, all along; "and what I say to you is, you are right, Pip." -- Вот-вот, - подтвердил Джо, словно только этого и добивался. - И поверь моему слову, Пип, ты, дружок, совершенно прав.
"Yes, Joe; but what I wanted to say, was, that as we are rather slack just now, if you would give me a half-holiday to-morrow, I think I would go up-town and make a call on Miss Est-Havisham." -- Да, Джо. Только я вот что хотел сказать: ведь работы у нас сейчас не очень много, так, может, ты завтра с полдня отпустишь меня, и я бы сбегал в город навестить мисс Эст... Хэвишем.
"Which her name," said Joe, gravely, "ain't Estavisham, Pip, unless she have been rechris'ened." -- Только звать-то ее не мисс Эстэвишем, Пип, - серьезно заметил Джо, - разве что недавно переименовали.
"I know, Joe, I know. It was a slip of mine. What do you think of it, Joe?" -- Знаю, знаю, Джо. Это я просто обмолвился. Так как же ты считаешь, Джо?
In brief, Joe thought that if I thought well of it, he thought well of it. But, he was particular in stipulating that if I were not received with cordiality, or if I were not encouraged to repeat my visit as a visit which had no ulterior object but was simply one of gratitude for a favor received, then this experimental trip should have no successor. By these conditions I promised to abide. Выяснилось, что Джо считает, что раз я считаю это желательным, он тоже так считает. Однако он особо оговорил, что если меня примут не очень сердечно и не будут настаивать на повторении моего визита, хотя бы и предпринятого без всякой задней мысли, но единственно из благодарности, - пусть тогда моя первая попытка поддержать знакомство будет и последней. Это условие я обещал свято соблюсти.
Now, Joe kept a journeyman at weekly wages whose name was Orlick. He pretended that his Christian name was Dolge,-a clear Impossibility,-but he was a fellow of that obstinate disposition that I believe him to have been the prey of no delusion in this particular, but wilfully to have imposed that name upon the village as an affront to its understanding. He was a broadshouldered loose-limbed swarthy fellow of great strength, never in a hurry, and always slouching. He never even seemed to come to his work on purpose, but would slouch in as if by mere accident; and when he went to the Jolly Bargemen to eat his dinner, or went away at night, he would slouch out, like Cain or the Wandering Jew, as if he had no idea where he was going and no intention of ever coming back. He lodged at a sluice-keeper's out on the marshes, and on working-days would come slouching from his hermitage, with his hands in his pockets and his dinner loosely tied in a bundle round his neck and dangling on his back. On Sundays he mostly lay all day on the sluice-gates, or stood against ricks and barns. He always slouched, locomotively, with his eyes on the ground; and, when accosted or otherwise required to raise them, he looked up in a half-resentful, half-puzzled way, as though the only thought he ever had was, that it was rather an odd and injurious fact that he should never be thinking. Я еще не упоминал о том, что у Джо был наемный работник, парень по фамилии Орлик. Он утверждал, что при крещении ему дали имя Долдж, - явная фантазия; судя по его упрямому, скверному характеру, я полагаю, что и сам он отнюдь не обольщался на этот счет, а скорее выдумал себе такое имя, чтобы насмеяться над деревенскими легковерами и невеждами. Это был смуглый, широкоплечий, нескладный детина, человек огромной силы, неуклюжий и разболтанный в движениях и походке. Даже на работу он являлся с таким видом, будто случайно забрел в кузницу. Когда же он уходил обедать к "Трем Веселым Матросам" или вечером отправлялся восвояси, он убредал прочь, что твой Каин или Вечный жид, словно понятия не имел, куда идет, и не намерен был возвращаться обратно. Жил он на болоте, у сторожа при шлюзе, и в будние дни не спеша прибредал по утрам из этого своего логова, - руки в карманах, узелок с завтраком, подвешенный на шее, болтается за спиной. А по воскресеньям он с утра до вечера валялся на плотине у шлюза или стоял, прислонившись к какому-нибудь сараю или стогу сена. По улице он брел, глядя себе под ноги; когда же его окликали или какая-нибудь другая причина заставляла его поднять голову, он глядел на мир таким недовольным и озадаченным взглядом, словно единственное, над чем он когда-либо задумывался, было то, как странно и обидно, что он никогда ни о чем не думает.
This morose journeyman had no liking for me. When I was very small and timid, he gave me to understand that the Devil lived in a black corner of the forge, and that he knew the fiend very well: also that it was necessary to make up the fire, once in seven years, with a live boy, and that I might consider myself fuel. When I became Joe's 'prentice, Orlick was perhaps confirmed in some suspicion that I should displace him; howbeit, he liked me still less. Not that he ever said anything, or did anything, openly importing hostility; I only noticed that he always beat his sparks in my direction, and that whenever I sang Old Clem, he came in out of time. Угрюмый этот парень шибко меня недолюбливал. Когда я был еще совсем маленьким и всего боялся, он уверял меня, что в темном углу кузницы живет дьявол, с которым он на короткой ноге, а также, что каждые семь лет огонь в горне полагается разжигать живым мальчиком, так что я свободно могу считать себя растопкой. Когда я поступил к Джо в подмастерья, Орлик, возможно, у сердился в давнишнем своем подозрении, что со временем я займу его место; как бы то ни было, он еще больше невзлюбил меня. Правда, неприязнь его никогда не выражалась открыто в каких-нибудь словах или поступках; но я замечал, что он всегда норовит бить молотом так, чтобы искры летели в мою сторону, а стоило мне запеть "Старого Клема", как он начинал подтягивать, и обязательно не в лад.
Dolge Orlick was at work and present, next day, when I reminded Joe of my half-holiday. He said nothing at the moment, for he and Joe had just got a piece of hot iron between them, and I was at the bellows; but by and by he said, leaning on his hammer,- Когда я на следующий день напомнил Джо про его обещание дать мне полдня свободных, Долдж Орлик это слышал. В ту минуту он ничего не сказал, потому что был занят: они с Джо только что начали обрабатывать полосу раскаленного железа, а я стоял у мехов; но немного погодя он оперся на свой молот и заговорил:
"Now, master! Sure you're not a going to favor only one of us. If Young Pip has a half-holiday, do as much for Old Orlick." -- Это что же, хозяин, выходит - вы только одному из нас поблажку даете? Раз отпускаете Пипа, надо и старого Орлика отпустить.
I suppose he was about five-and-twenty, but he usually spoke of himself as an ancient person. Ему было лет двадцать пять, не больше, но он всегда говорил о себе как о дряхлом старике.
"Why, what'll you do with a half-holiday, if you get it?" said Joe. -- А на что тебе полдня свободных? - спросил Джо.
"What'll I do with it! What'll he do with it? I'll do as much with it as him," said Orlick. -- Мне на что? А ему на что? Чем я хуже его?
"As to Pip, he's going up town," said Joe. -- Пип сегодня идет в город, - сказал Джо.
"Well then, as to Old Orlick, he's a going up town," retorted that worthy. "Two can go up town. Tain't only one wot can go up town. -- Ну, значит, и старый Орлик идет в город, - заявил тот, ничуть не смущаясь. - Что он, один только может идти в город? Чай не он один может идти в город?
"Don't lose your temper," said Joe. -- Не кипятись, - сказал Джо.
"Shall if I like," growled Orlick. "Some and their up-towning! Now, master! Come. No favoring in this shop. Be a man!" -- Захочу и буду, - проворчал Орлик. - Скажи пожалуйста, в город идет. Ну, так как же, хозяин? Не хорошо любимчикам-то поблажки давать. Это понимать надо.
The master refusing to entertain the subject until the journeyman was in a better temper, Orlick plunged at the furnace, drew out a red-hot bar, made at me with it as if he were going to run it through my body, whisked it round my head, laid it on the anvil, hammered it out,-as if it were I, I thought, and the sparks were my spirting blood,-and finally said, when he had hammered himself hot and the iron cold, and he again leaned on his hammer,- Поскольку хозяин отказался обсуждать этот вопрос, пока у работника не улучшится настроение, Орлик ринулся к горну, выхватил докрасна раскаленный железный брус, нацелился, точно хотел проткнуть меня им насквозь, покрутил его над моей головой, положил на наковальню, расплющил в блин (словно это я, подумалось мне, а искры - брызги моей крови) и наконец доработавшись до того, что сам раскалился докрасна, а железо остыло, снова оперся на свой молот и сказал:
"Now, master!" -- Так как же, хозяин?
"Are you all right now?" demanded Joe. -- Успокоился? - спросил Джо.
"Ah! I am all right," said gruff Old Orlick. -- Успокоился, - буркнул старый Орлик.
"Then, as in general you stick to your work as well as most men," said Joe, "let it be a half-holiday for all." -- Ладно. - решил Джо. - Работник ты, можно сказать, усердный, не хуже других, ну, а сегодня уж будем все с полдня отдыхать.
My sister had been standing silent in the yard, within hearing,-she was a most unscrupulous spy and listener,-and she instantly looked in at one of the windows. Моя сестра, все это время стоявшая под окном, - она была мастерица шпионить и подслушивать, - немедленно просунула голову в кузницу.
"Like you, you fool!" said she to Joe, "giving holidays to great idle hulkers like that. You are a rich man, upon my life, to waste wages in that way. I wish I was his master!" -- Ну, не дурак ли! -налетела она на Джо. - На целых полдня отпускаешь такого бездельника. Видно, лишних денег много завелось - ни за что жалованье платишь. Эх, мне бы быть над ним хозяином.
"You'd be everybody's master, if you durst," retorted Orlick, with an ill-favored grin. -- Вам только дай, вы бы над кем угодно стали хозяином, - отозвался Орлик с недоброй усмешкой.
("Let her alone," said Joe.) (- Не трогай ее, - пригрозил Джо.)
"I'd be a match for all noodles and all rogues," returned my sister, beginning to work herself into a mighty rage. "And I couldn't be a match for the noodles, without being a match for your master, who's the dunder-headed king of the noodles. And I couldn't be a match for the rogues, without being a match for you, who are the blackest-looking and the worst rogue between this and France. Now!" -- Уж я бы справилась со всеми олухами и мерзавцами, - крикнула сестра, распаляя в себе ярость. - А уж если бы справилась с олухами, значит и с твоим хозяином бы справилась, потому он всем олухам олух. А если бы справилась с мерзавцами, значит справилась бы и с тобой, потому второго такого урода и мерзавца ни у нас, ни за морем не сыщешь. Вот!
"You're a foul shrew, Mother Gargery," growled the journeyman. "If that makes a judge of rogues, you ought to be a good'un." -- Ох и ведьма же вы, тетка Гарджери, - проворчал работник. - Не диво, что в мерзавцах толк понимаете.
("Let her alone, will you?" said Joe.) (- Не трогай ее, говорю, - пригрозил Джо.)
"What did you say?" cried my sister, beginning to scream. "What did you say? What did that fellow Orlick say to me, Pip? What did he call me, with my husband standing by? Oh! oh! oh!" Each of these exclamations was a shriek; and I must remark of my sister, what is equally true of all the violent women I have ever seen, that passion was no excuse for her, because it is undeniable that instead of lapsing into passion, she consciously and deliberately took extraordinary pains to force herself into it, and became blindly furious by regular stages; "what was the name he gave me before the base man who swore to defend me? Oh! Hold me! Oh!" -- Ты что сказал? - взвизгнула сестра. - Нет, ты что сказал? Что он мне сказал, Пип, а? Как этот Орлик обозвал меня при живом-то муже? Ах! Ах! Ах! - С каждым разом она взвизгивала все громче; и здесь я должен заметить, что поведение моей сестры, как, впрочем, и всех сварливых женщин, каких мне приходилось встречать, нельзя оправдывать неукротимой страстностью натуры: я положительно утверждаю, что сестра не впадала в неистовство, а сознательно и ценою немалых усилий доводила себя до этого состояния, проходя при этом через определенные стадии. - Каким он словом меня обозвал при гнусном человеке, который дал обет беречь и лелеять свою жену? Ох! Держите меня! Ох!
"Ah-h-h!" growled the journeyman, between his teeth, "I'd hold you, if you was my wife. I'd hold you under the pump, and choke it out of you." -- У-у, - сквозь зубы проворчал работник. - Я бы тебя подержал, будь ты моей женой. Подержал бы головой под краном, живо бы вся дурь соскочила.
("I tell you, let her alone," said Joe.) (- Я кому говорю, не трогай ее, - пригрозил Джо.)
"Oh! To hear him!" cried my sister, with a clap of her hands and a scream together,-which was her next stage. "To hear the names he's giving me! That Orlick! In my own house! Me, a married woman! With my husband standing by! Oh! Oh!" -- Ох! Вы только послушайте, люди добрые! - завопила сестра, всплескивая руками, - это была у нее следующая стадия. - Вы только послушайте, как он меня честит, этот Орлик! Да в моем же доме! Да замужнюю женщину! Да при живом-то муже! Ох! Ох!
Here my sister, after a fit of clappings and screamings, beat her hands upon her bosom and upon her knees, and threw her cap off, and pulled her hair down,-which were the last stages on her road to frenzy. Being by this time a perfect Fury and a complete success, she made a dash at the door which I had fortunately locked. И тут, испустив еще несколько воплей и еще несколько раз всплеснув руками, она стала бить себя в грудь и хлопать по коленям, сорвала с головы чепец и начала рвать на себе волосы, а это уже была у нее последняя стадия на пути к полному исступлению. Преуспев в своем намерении и окончательно уподобившись фурии, она метнулась к двери, которую я, однако, по счастью успел запереть.
What could the wretched Joe do now, after his disregarded parenthetical interruptions, but stand up to his journeyman, and ask him what he meant by interfering betwixt himself and Mrs. Joe; and further whether he was man enough to come on? Old Orlick felt that the situation admitted of nothing less than coming on, and was on his defence straightway; so, without so much as pulling off their singed and burnt aprons, they went at one another, like two giants. But, if any man in that neighborhood could stand uplong against Joe, I never saw the man. Orlick, as if he had been of no more account than the pale young gentleman, was very soon among the coal-dust, and in no hurry to come out of it. Then Joe unlocked the door and picked up my sister, who had dropped insensible at the window (but who had seen the fight first, I think), and who was carried into the house and laid down, and who was recommended to revive, and would do nothing but struggle and clench her hands in Joe's hair. Then, came that singular calm and silence which succeed all uproars; and then, with the vague sensation which I have always connected with such a lull,-namely, that it was Sunday, and somebody was dead,-I went up stairs to dress myself. Что мог сделать бедняга Джо, видя, что его замечания в скобках не оказывают никакого действия? Подступив к своему работнику, Джо пожелал узнать, как тот смеет становиться между ним и миссис Джо, после чего предложил немедленно "выходить" и показать, что он не трус. Старый Орлик почувствовал, что ничего другого ему не остается, и занял оборонительную позицию; и, не потрудившись даже снять грязные, прожженные фартуки, они схватились, как два великана. Но если и был во всей округе человек, способный долго выдержать натиск Джо, я этого человека не видел. Очень скоро Орлик, словно у него было не больше сил, чем у бледного молодого джентльмена, уже валялся в куче золы, не проявляя ни малейшего желания подняться. Тогда Джо отпер дверь, подхватил на руки мою сестру, замертво упавшую под окном (думаю, впрочем, что сперва она досмотрела, чем кончится драка), отнес ее в дом и уложил в постель, умоляя прийти в себя, в то время как она, отчаянно отбиваясь, все норовила вцепиться ему в волосы. Затем наступила та особенная тишина, какая обычно сменяет всякую бурю; и тогда я пошел к себе наверх переодеваться, испытывая смутное чувство, всегда связанное у меня с такими минутами затишья, - чувство, будто сегодня воскресенье и кто-то умер.
When I came down again, I found Joe and Orlick sweeping up, without any other traces of discomposure than a slit in one of Orlick's nostrils, which was neither expressive nor ornamental. A pot of beer had appeared from the Jolly Bargemen, and they were sharing it by turns in a peaceable manner. The lull had a sedative and philosophical influence on Joe, who followed me out into the road to say, as a parting observation that might do me good, Когда я опять сошел вниз, Джо и Орлик подметали в кузнице, и ничто не напоминало о недавнем побоище, только у Орлика была рассечена ноздря, отчего лицо его не стало ни выразительнее, ни красивее. Из погреба "Веселых Матросов" прибыл кувшин пива, и хозяин с работником по очереди прикладывались к нему, как добрые друзья. Джо, которого всеобщее успокоение настроило на философский лад, вышел проводить меня на дорогу и напутствовал душеспасительным замечанием:
"On the Rampage, Pip, and off the Rampage, Pip:-such is Life!" -- Полютует и перестанет, Пип, полютует и перестанет, - так-то и все в жизни!
With what absurd emotions (for we think the feelings that are very serious in a man quite comical in a boy) I found myself again going to Miss Havisham's, matters little here. Nor, how I passed and repassed the gate many times before I could make up my mind to ring. Nor, how I debated whether I should go away without ringing; nor, how I should undoubtedly have gone, if my time had been my own, to come back. Едва ли стоит рассказывать о том, какие нелепые чувства волновали меня, когда я вновь приближался к дому мисс Хэвишем (ибо чувства, вполне серьезные у взрослого мужчины, в мальчике кажутся нам смешными). И о том, как долго я ходил взад и вперед мимо калитки, не решаясь позвонить. И как раздумывал, не лучше ли уйти, не позвонив; и как, несомненно, ушел бы, располагай я своим временем, чтобы прийти в другой раз.
Miss Sarah Pocket came to the gate. No Estella. На звонок вышла мисс Сара Покет. Эстеллы не было.
"How, then? You here again?" said Miss Pocket. "What do you want?" -- Как, вы опять здесь? - сказала мисс Покет. - Что вам нужно?
When I said that I only came to see how Miss Havisham was, Sarah evidently deliberated whether or no she should send me about my business. But unwilling to hazard the responsibility, she let me in, and presently brought the sharp message that I was to "come up." Когда я ответил, что пришел только справиться о здоровье мисс Хэвишем, Сара, видимо, засомневалась, не предложить ли мне убираться подобру-поздорову; однако, не рискнув взять это на себя, она впустила меня во двор, исчезла в дверях и скоро вышла с лаконическим разрешением пройти "наверх".
Everything was unchanged, and Miss Havisham was alone. В доме ничего не изменилось, мисс Хэвишем была одна.
"Well?" said she, fixing her eyes upon me. "I hope you want nothing? You'll get nothing." -- Ну? - сказала она, впиваясь в меня глазами. - Надеюсь, тебе ничего не нужно? Ты ничего не получишь.
"No indeed, Miss Havisham. I only wanted you to know that I am doing very well in my apprenticeship, and am always much obliged to you." -- Нет, что вы, мисс Хэвишем! Я только хотел рассказать вам, что работаю исправно и помню, как много я вам обязан.
"There, there!" with the old restless fingers. "Come now and then; come on your birthday.-Ay!" she cried suddenly, turning herself and her chair towards me, "You are looking round for Estella? Hey?" -- Ну хорошо, хорошо. - Беспокойные пальцы зашевелились, как бывало. - Можешь иногда заходить. Приходи на свое рожденье... Ага! - внезапно воскликнула она, поворачиваясь ко мне вместе со стулом. - Ты что смотришь по сторонам? Ищешь Эстеллу?
I had been looking round,-in fact, for Estella,-and I stammered that I hoped she was well. Я действительно искал глазами Эстеллу и, уличенный в этом, выразил заплетающимся языком надежду, что она в добром здоровье.
"Abroad," said Miss Havisham; "educating for a lady; far out of reach; prettier than ever; admired by all who see her. Do you feel that you have lost her?" -- За границей, - сказала мисс Хэвишем. - Далеко, не достанешь; получает воспитание, подобающее молодой леди; еще похорошела; все ею восхищаются. Ты чувствуешь, что потерял ее?
There was such a malignant enjoyment in her utterance of the last words, and she broke into such a disagreeable laugh, that I was at a loss what to say. She spared me the trouble of considering, by dismissing me. When the gate was closed upon me by Sarah of the walnut-shell countenance, I felt more than ever dissatisfied with my home and with my trade and with everything; and that was all I took by that motion. Последние слова она произнесла злорадно, сопроводив их таким неприятным смехом, что я совсем растерялся и не знал, как отвечать. Впрочем, никакого ответа и не понадобилось, потому что она тут же отпустила меня. Когда ореховолицая Сара захлопнула за мной калитку, я почувствовал, что меня пуще прежнего тяготит и мой дом, и ремесло, и все на свете; и больше ничего из моей затеи не получилось.
As I was loitering along the High Street, looking in disconsolately at the shop windows, and thinking what I would buy if I were a gentleman, who should come out of the bookshop but Mr. Wopsle. Mr. Wopsle had in his hand the affecting tragedy of George Barnwell, in which he had that moment invested sixpence, with the view of heaping every word of it on the head of Pumblechook, with whom he was going to drink tea. No sooner did he see me, than he appeared to consider that a special Providence had put a 'prentice in his way to be read at; and he laid hold of me, and insisted on my accompanying him to the Pumblechookian parlor. As I knew it would be miserable at home, and as the nights were dark and the way was dreary, and almost any companionship on the road was better than none, I made no great resistance; consequently, we turned into Pumblechook's just as the street and the shops were lighting up. Огорченный и подавленный, я плелся по Торговой улице, заглядывая в витрины и придумывая, что я купил бы, если бы был джентльменом, как вдруг из дверей книжной лавки появился - кто бы вы думали? - мистер Уопсл! Мистер Уопсл держал в руке раздирающую трагедию "Джордж Барнуэл" *, на покупку коей только что истратил шесть пенсов с намерением влить ее, всю до последнего слова, в уши Памблчуку, к которому он направлялся на чашку чаю. Чуть завидев меня, он, верно, решил, что само провидение послало ому нового слушателя в лице несчастного подмастерья, и стал настойчиво звать меня с собой. Я знал, как тоскливо будет вечером дома, к тому же темнело рано, дорога была унылая и почти любой спутник предпочтительнее одиночества; поэтому я противился недолго, и, когда на улице и в лавках стали зажигаться первые огни, мы уже входили в Памблчукову гостиную.
As I never assisted at any other representation of George Barnwell, I don't know how long it may usually take; but I know very well that it took until half-past nine o' clock that night, and that when Mr. Wopsle got into Newgate, I thought he never would go to the scaffold, he became so much slower than at any former period of his disgraceful career. I thought it a little too much that he should complain of being cut short in his flower after all, as if he had not been running to seed, leaf after leaf, ever since his course began. This, however, was a mere question of length and wearisomeness. What stung me, was the identification of the whole affair with my unoffending self. When Barnwell began to go wrong, I declare that I felt positively apologetic, Pumblechook's indignant stare so taxed me with it. Wopsle, too, took pains to present me in the worst light. At once ferocious and maudlin, I was made to murder my uncle with no extenuating circumstances whatever; Millwood put me down in argument, on every occasion; it became sheer monomania in my master's daughter to care a button for me; and all I can say for my gasping and procrastinating conduct on the fatal morning, is, that it was worthy of the general feebleness of my character. Even after I was happily hanged and Wopsle had closed the book, Pumblechook sat staring at me, and shaking his head, and saying, "Take warning, boy, take warning!" as if it were a well-known fact that I contemplated murdering a near relation, provided I could only induce one to have the weakness to become my benefactor. Так как мне не довелось присутствовать ни на каком другом представлении "Джорджа Барнуэла", я не могу сказать, сколько времени оно обычно длится; но я твердо помню, что в тот вечер оно длилось до половины десятого и что, когда мистер Уопсл угодил в Ньюгетскую тюрьму, я почти потерял надежду увидеть его на виселице: с этого места ход его бесславной жизни окончательно замедлился. Я также уловил некоторую неосновательность в его жалобах, будто он гибнет во цвете лет, поскольку он с самого начала только и делал, что сох на корню, лист за листом. Однако всю эту скучную канитель еще можно было бы стерпеть. Что меня уязвило, так это упорное стремление Памблчука и Уопсла отождествить героя трагедии с моей ни в чем не повинной особой. Когда Барнуэл начал сбиваться со стези добродетели, Памблчук устремил на меня такой негодующий взгляд, что мне положительно стало стыдно. А Уопсл, казалось, всячески старался выставить меня в самом невыгодном свете. По его воле я, не переставая плаксиво причитать, зверски убил родного дядюшку, для чего у меня не имелось никаких смягчающих вину обстоятельств. Коварной Милвуд ничего не стоило меня переспорить; нежные чувства, какие питала ко мне хозяйская дочь, можно было объяснить единственно ее слабоумием; а что касается того, как я трусил и мямлил в роковое утро, могу только сказать, что от такого рохли ничего другого и ожидать было невозможно. Даже после того как меня благополучно повесили и Уопсл закрыл кишу, Памблчук еще долго не сводил с меня глаз и все качал головой и приговаривал: "Вот видишь, мальчик, вот видишь!" Словно все давно догадывались, что я замыслил убить какого-то близкого родственника, если только он, по слабости характера, вздумает осыпать меня благодеяниями.
It was a very dark night when it was all over, and when I set out with Mr. Wopsle on the walk home. Beyond town, we found a heavy mist out, and it fell wet and thick. The turnpike lamp was a blur, quite out of the lamp's usual place apparently, and its rays looked solid substance on the fog. We were noticing this, and saying how that the mist rose with a change of wind from a certain quarter of our marshes, when we came upon a man, slouching under the lee of the turnpike house. Когда эта пытка кончилась и мы с мистером Уопслом собрались домой, на дворе была темная ночь. При выходе из города нас окутал мокрый, густой туман. Фонарь у шлагбаума расплылся в мутное пятно и как будто сдвинулся со своего обычного места, а лучи его были словно полосы, измалеванные краской по туману. Рассуждая об этом и вспоминая, что туман всегда рассеивается, когда ветер, переменившись, начинает дуть с известного места на болотах, мы чуть не наткнулись на человека, который стоял, привалившись к будке сторожа.
"Halloa!" we said, stopping. "Orlick there?" -- Э, да это Орлик? - сказали мы и остановились.
"Ah!" he answered, slouching out. "I was standing by a minute, on the chance of company." -- Я самый, - ответил он, не спеша отделяясь от стены. - Задержался здесь, думал - может, дождусь каких попутчиков.
"You are late," I remarked. -- А ты поздно возвращаешься, - заметил я. На это Орлик, натурально, ответил:
Orlick not unnaturally answered, "Well? And you're late." -- Ну что ж, и ты поздно возвращаешься.
"We have been," said Mr. Wopsle, exalted with his late performance,-"we have been indulging, Mr. Orlick, in an intellectual evening." -- Мы, мистер Орлик, - сказал мистер Уопсл, еще не остывший после своей декламации, - мы сегодня наслаждались поистине высокими материями.
Old Orlick growled, as if he had nothing to say about that, and we all went on together. I asked him presently whether he had been spending his half-holiday up and down town? Орлик что-то пробурчал себе под нос, словно считая, что на такие слова отвечать нечего, и мы пошли дальше втроем. Я спросил его, все ли это время он провел в городе.
"Yes," said he, "all of it. I come in behind yourself. I didn't see you, but I must have been pretty close behind you. By the by, the guns is going again." -- Да, - отвечал он. - Я пошел сразу после тебя. Я тебя не видел, но, наверно, шел почти следом. А сегодня опять из пушек палят.
"At the Hulks?" said I. -- С баржи? - спросил я.
"Ay! There's some of the birds flown from the cages. The guns have been going since dark, about. You'll hear one presently." -- Да. Опять какая-нибудь пташка из клетки упорхнула. Как стемнело, так и начали палить. Скоро услышишь.
In effect, we had not walked many yards further, when the well-remembered boom came towards us, deadened by the mist, and heavily rolled away along the low grounds by the river, as if it were pursuing and threatening the fugitives. И в самом деле, не прошли мы и нескольких шагов, как памятный мне гул, приглушенный туманом, донесся до нашего слуха и тяжело раскатился по приречной низине, словно преследуя и пугая беглецов.
"A good night for cutting off in," said Orlick. "We'd be puzzled how to bring down a jail-bird on the wing, to-night." -- Подходящая ночка для побега, - сказал Орлик. - Сегодня такую пташку на лету не подстрелишь.
The subject was a suggestive one to me, and I thought about it in silence. Mr. Wopsle, as the ill-requited uncle of the evening's tragedy, fell to meditating aloud in his garden at Camberwell. Orlick, with his hands in his pockets, slouched heavily at my side. It was very dark, very wet, very muddy, and so we splashed along. Now and then, the sound of the signal cannon broke upon us again, and again rolled sulkily along the course of the river. I kept myself to myself and my thoughts. Mr. Wopsle died amiably at Camberwell, and exceedingly game on Bosworth Field, and in the greatest agonies at Glastonbury. Orlick sometimes growled, "Beat it out, beat it out,-Old Clem! With a clink for the stout,-Old Clem!" I thought he had been drinking, but he was not drunk. Эти слова много чего пробудили в моей памяти, и я задумался. Мистер Уопсл, в роли неотмщенного трагедийного дядюшки, размышлял вслух в своем саду в Кемберуэле. Орлик тяжелой походкой брел рядом со мной, засунув руки в карманы. Мы шлепали наугад по очень темной, очень мокрой, очень грязной дороге. Время от времени гром сигнальной пушки снова нарушал тишину, глухо и грозно раскатываясь над рекой. Я молчал, погруженный в свои мысли. Мистер Уопсл покорно испустил дух в Кемберуэле, пал в бою на Босвортском поле и скончался в страшных мучениях в Гластонбери. Орлик несколько раз затягивал вполголоса: "Звонче звон, громче стук - Старый Клем! Не жалей крепких рук - Старый Клем!" Мне было показалось, что он выпил, но он не был пьян.
Thus, we came to the village. The way by which we approached it took us past the Three Jolly Bargemen, which we were surprised to find-it being eleven o'clock-in a state of commotion, with the door wide open, and unwonted lights that had been hastily caught up and put down scattered about. Mr. Wopsle dropped in to ask what was the matter (surmising that a convict had been taken), but came running out in a great hurry. Так мы дошли до деревни. Путь наш лежал мимо "Трех Веселых Матросов", и нас удивило, что в такое неурочное время - было уже одиннадцать часов - там царит суматоха: двери отворены настежь, на дороге валяются схваченные впопыхах и снова брошенные фонари. Мистер Уопсл зашел узнать в чем дело (он предполагал, что пой-пали беглого каторжника), но тут же выбежал обратно на улицу.
"There's something wrong," said he, without stopping, "up at your place, Pip. Run all!" -- У вас дома какое-то несчастье, Пип, - сказал он, не останавливаясь. - Бежим скорей.
"What is it?" I asked, keeping up with him. So did Orlick, at my side. -- Что случилось? - спросил я, бросаясь за ним вдогонку. Орлик не отставал от меня.
"I can't quite understand. The house seems to have been violently entered when Joe Gargery was out. Supposed by convicts. Somebody has been attacked and hurt." -- Я не совсем разобрал. Как будто кто-то вломился в дом, когда Джо Гарджери не было. Говорят, беглые. На кого-то напали, ранили.
We were running too fast to admit of more being said, and we made no stop until we got into our kitchen. It was full of people; the whole village was there, or in the yard; and there was a surgeon, and there was Joe, and there were a group of women, all on the floor in the midst of the kitchen. The unemployed bystanders drew back when they saw me, and so I became aware of my sister,-lying without sense or movement on the bare boards where she had been knocked down by a tremendous blow on the back of the head, dealt by some unknown hand when her face was turned towards the fire,-destined never to be on the Rampage again, while she was the wife of Joe. Мы мчались так быстро, что разговаривать больше не пришлось, и остановились, только вбежав в нашу кухню. Она была полна народу; вся деревня толпилась в доме и на дворе; посреди кухни стояли, склонившись, наш лекарь н Джо, и несколько женщин. При моем появлении праздные зрители расступились, и я увидел сестру: неподвижная, бездыханная, она лежала на голых досках пола, сбитая с ног страшным ударом по затылку, который неведомая рука нанесла ей, пока она стояла, повернувшись к очагу; никогда уже больше ей не суждено было лютовать в этой жизни.

Chapter XVI/ГЛАВА XVI

English Русский
With my head full of George Barnwell, I was at first disposed to believe that I must have had some hand in the attack upon my sister, or at all events that as her near relation, popularly known to be under obligations to her, I was a more legitimate object of suspicion than any one else. But when, in the clearer light of next morning, I began to reconsider the matter and to hear it discussed around me on all sides, I took another view of the case, which was more reasonable. Голова у меня еще гудела от Джорджа Барнуэла, и в первую минуту я готов был поверить, что сам причастен к нападению на мою сестру или, в лучшем случае, что подозрение должно в первую очередь пасть на меня как на ее близкого родственника, к тому же многим ей обязанного. Но уже на следующее утро, более трезво обдумав все происшедшее и послушав, что говорят люди, я стал смотреть на дело несколько разумнее.
Joe had been at the Three Jolly Bargemen, smoking his pipe, from a quarter after eight o'clock to a quarter before ten. While he was there, my sister had been seen standing at the kitchen door, and had exchanged Good Night with a farm-laborer going home. The man could not be more particular as to the time at which he saw her (he got into dense confusion when he tried to be), than that it must have been before nine. When Joe went home at five minutes before ten, he found her struck down on the floor, and promptly called in assistance. The fire had not then burnt unusually low, nor was the snuff of the candle very long; the candle, however, had been blown out. В тот вечер Джо просидел со своей трубкой у "Трех Веселых Матросов" с четверти девятого до без четверти десять. В его отсутствие кто-то видел, как моя сестра, стоя в дверях кухни, поздоровалась с батраком, возвращавшимся с работы. Батрак этот не мог в точности сказать, в котором часу он проходил мимо нашего дома (когда его стали расспрашивать, он совсем запутался), но полагал, что это было еще до девяти. Воротившись домой без пяти десять, Джо застал жену распростертой на полу и сейчас же бросился звать на помощь. К этому времени огонь в очаге горел еще довольно ярко и нагара на свече было немного; впрочем, свечу кто-то задул еще до его прихода.
Nothing had been taken away from any part of the house. Neither, beyond the blowing out of the candle,-which stood on a table between the door and my sister, and was behind her when she stood facing the fire and was struck,-was there any disarrangement of the kitchen, excepting such as she herself had made, in falling and bleeding. But, there was one remarkable piece of evidence on the spot. She had been struck with something blunt and heavy, on the head and spine; after the blows were dealt, something heavy had been thrown down at her with considerable violence, as she lay on her face. And on the ground beside her, when Joe picked her up, was a convict's leg-iron which had been filed asunder. Никаких пропаж в доме не обнаружили. И в кухне все было в порядке, если не считать погашенной свечи (она стояла на столе недалеко от наружной двери и в минуту нападения, когда сестра хлопотала у очага, приходилась у нее за спиной); только сама сестра, падая, сдвинула и обрызгала кровью табуретку. И все же одна примечательная улика осталась на месте преступления: удары были нанесены в затылок и в спину чем-то тупым и тяжелым; затем, когда сестра уже упала ничком, в нее с силой швырнули каким-то тяжелым предметом. А поднимая ее, Джо увидел рядом с ней на полу арестантские кандалы с распиленным кольцом.
Now, Joe, examining this iron with a smith's eye, declared it to have been filed asunder some time ago. The hue and cry going off to the Hulks, and people coming thence to examine the iron, Joe's opinion was corroborated. They did not undertake to say when it had left the prison-ships to which it undoubtedly had once belonged; but they claimed to know for certain that that particular manacle had not been worn by either of the two convicts who had escaped last night. Further, one of those two was already retaken, and had not freed himself of his iron. Осмотрев их наметанным глазом кузнеца, Джо определил, что распилены они уже давно. Поскольку все следы вели к плавучей тюрьме, оттуда прибыли люди, которые, осмотрев кандалы, подтвердили мнение Джо. Они не брались сказать, когда именно эти кандалы исчезли из тюрьмы, которой в свое время, несомненно, принадлежали; однако решительно отвергли предположение, будто они были па ногах у одного из каторжников, сбежавших накануне. К тому же, один из них был уже пойман, и нога у него оказалась не раскованной.
Knowing what I knew, I set up an inference of my own here. I believed the iron to be my convict's iron,-the iron I had seen and heard him filing at, on the marshes,-but my mind did not accuse him of having put it to its latest use. For I believed one of two other persons to have become possessed of it, and to have turned it to this cruel account. Either Orlick, or the strange man who had shown me the file. Только я, зная то, чего не знали другие, пришел к самостоятельному выводу. Я решил, что это были кандалы моего каторжника, те самые, которые он тогда перепиливал на болоте, - однако даже мысленно не заподозрил его во вчерашнем преступлении. Ибо я решил, что два других человека могли найти их и воспользоваться ими для этого жестокого дела: либо Орлик, либо тот незнакомец, что украдкой показал мне подпилок.
Now, as to Orlick; he had gone to town exactly as he told us when we picked him up at the turnpike, he had been seen about town all the evening, he had been in divers companies in several public-houses, and he had come back with myself and Mr. Wopsle. There was nothing against him, save the quarrel; and my sister had quarrelled with him, and with everybody else about her, ten thousand times. As to the strange man; if he had come back for his two bank-notes there could have been no dispute about them, because my sister was fully prepared to restore them. Besides, there had been no altercation; the assailant had come in so silently and suddenly, that she had been felled before she could look round. Но ведь Орлик рано ушел в город, - он не врал, говоря нам об этом, когда мы нагнали его у шлагбаума; весь вечер его видели в городе в разных трактирах и с разными собутыльниками; а вернулся он в деревню вместе со мной и мистером Уопслом. Ничто не бросало на него тени, кроме утренней ссоры; но сестра ссорилась с ним чуть ли не каждый день, как и со всеми на свете. А что касается незнакомца, так если бы он вернулся за своими банкнотами, недоразумения и возникнуть бы не могло, потому что сестра была готова немедленно вернуть их владельцу. Да никаких пререканий и не было: злодей вошел в кухню так неожиданно и бесшумно, что свалил ее с ног, не дав ей даже времени оглянуться.
It was horrible to think that I had provided the weapon, however undesignedly, but I could hardly think otherwise. I suffered unspeakable trouble while I considered and reconsidered whether I should at last dissolve that spell of my childhood and tell Joe all the story. For months afterwards, I every day settled the question finally in the negative, and reopened and reargued it next morning. The contention came, after all, to this;-the secret was such an old one now, had so grown into me and become a part of myself, that I could not tear it away. In addition to the dread that, having led up to so much mischief, it would be now more likely than ever to alienate Joe from me if he believed it, I had a further restraining dread that he would not believe it, but would assort it with the fabulous dogs and veal-cutlets as a monstrous invention. However, I temporized with myself, of course-for, was I not wavering between right and wrong, when the thing is always done?-and resolved to make a full disclosure if I should see any such new occasion as a new chance of helping in the discovery of the assailant. Мысль, что это я, хоть и ненамеренно, дал ему в руки такое оружие, приводила меня в содрогание, но ничего иного думать я не мог. Снова и снова я спрашивал себя, не следует ли наконец разрушить чары, с детства тяготевшие надо мной, и все рассказать Джо. В течение нескольких месяцев я каждый день решал этот вопрос в отрицательном смысле, а наутро он опять возникал, и мой спор с самим собой начинался сызнова. Сводился он вот к чему: я хранил свою тайну так давно, я так сроднился и сжился с ней, что просто не в состоянии был вырвать ее из своего сердца. Я боялся не только того, что, уже натворив таких бед, своим признанием оттолкну от себя Джо, если он мне поверит; едва ли не больше я боялся, что он мне не поверит, а сопричислит мой рассказ к прочим небылицам, вроде тех пресловутых собак и телячьих котлет. Кончилось, разумеется, тем, что я пошел на сделку с совестью - ибо разве я, как всегда бывает в таких случаях, не колебался между добром и злом? Я решил во всем открыться, если дело повернется так, что это поможет установить личность преступника.
The Constables and the Bow Street men from London-for, this happened in the days of the extinct red-waistcoated police-were about the house for a week or two, and did pretty much what I have heard and read of like authorities doing in other such cases. They took up several obviously wrong people, and they ran their heads very hard against wrong ideas, and persisted in trying to fit the circumstances to the ideas, instead of trying to extract ideas from the circumstances. Also, they stood about the door of the Jolly Bargemen, with knowing and reserved looks that filled the whole neighborhood with admiration; and they had a mysterious manner of taking their drink, that was almost as good as taking the culprit. But not quite, for they never did it. На неделю-другую нашу деревню заполонили местные констебли н лондонские сыщики с Боу-стрит (то были дни ныне исчезнувшей полиции в красных жилетах *). Делали они примерно то же, что, судя по рассказам и книгам, всегда делают эти представители закона в подобных случаях: они задержали нескольких человек, явно невинных; с усердием, заслуживающим лучшего применения, развивали теории, явно фантастические, и упорно пригоняли факты к своим теориям, вместо того чтобы строить теории, исходя из фактов. Они также часами простаивали возле "Веселых Матросов" с таинственным и осведомленным видом, чем повергали в восхищение всю округу: а вино умели тянуть так глубокомысленно, что казалось - им ничего не стоит потянуть к ответу и преступника. Впрочем, это было обманчивое впечатление, потому что виновного они так и не нашли.
Long after these constitutional powers had dispersed, my sister lay very ill in bed. Her sight was disturbed, so that she saw objects multiplied, and grasped at visionary teacups and wineglasses instead of the realities; her hearing was greatly impaired; her memory also; and her speech was unintelligible. When, at last, she came round so far as to be helped down stairs, it was still necessary to keep my slate always by her, that she might indicate in writing what she could not indicate in speech. As she was (very bad handwriting apart) a more than indifferent speller, and as Joe was a more than indifferent reader, extraordinary complications arose between them which I was always called in to solve. Еще долго после того как эти представители власти отбыли восвояси, сестра моя оставалась прикованной к постели. У нее расстроилось зрение, двоилось в глазах, так что она то и дело хваталась за воображаемые чашки и рюмки; и слух и память у нее сильно пострадали; а говорила она так плохо, что никто ее не понимал. Даже когда мы наконец свели ее вниз, пришлось класть возле нее мою грифельную доску, чтобы она писала то, чего не могла сказать. Поскольку она (не говоря уже о прескверном почерке) вообще писала как бог на душу положит, а Джо точно так же читал, у них возникали неимоверные затруднения, разрешать которые приходилось мне.
The administration of mutton instead of medicine, the substitution of Tea for Joe, and the baker for bacon, were among the mildest of my own mistakes. Но и я однажды подал ей карты вместо капель, прочел Чай, когда она имела в виду Джо, и принял курицу за улицу, причем это были еще самые безобидные из моих промахов.
However, her temper was greatly improved, and she was patient. A tremulous uncertainty of the action of all her limbs soon became a part of her regular state, and afterwards, at intervals of two or three months, she would often put her hands to her head, and would then remain for about a week at a time in some gloomy aberration of mind. We were at a loss to find a suitable attendant for her, until a circumstance happened conveniently to relieve us. Mr. Wopsle's great-aunt conquered a confirmed habit of living into which she had fallen, and Biddy became a part of our establishment. Нрав ее, однако, изменился к лучшему, и она проявляла большое терпение. Руки у нее постоянно дрожали, что придавало ее движениям какую-то робкую неуверенность, и каждые два-три месяца она вдруг начинала прикладывать руки ко лбу, после чего на целую неделю наступало полное помрачение рассудка. Мы просто голову теряли, не зная, кого бы пригласить для ухода за ней, когда нас выручило одно счастливое обстоятельство: двоюродная бабушка мистера Уопсла наконец победила в себе прочно укоренившуюся привычку жить, и Бидди сделалась членом нашей семьи.
It may have been about a month after my sister's reappearance in the kitchen, when Biddy came to us with a small speckled box containing the whole of her worldly effects, and became a blessing to the household. Above all, she was a blessing to Joe, for the dear old fellow was sadly cut up by the constant contemplation of the wreck of his wife, and had been accustomed, while attending on her of an evening, to turn to me every now and then and say, with his blue eyes moistened, "Such a fine figure of a woman as she once were, Pip!" Biddy instantly taking the cleverest charge of her as though she had studied her from infancy; Joe became able in some sort to appreciate the greater quiet of his life, and to get down to the Jolly Bargemen now and then for a change that did him good. It was characteristic of the police people that they had all more or less suspected poor Joe (though he never knew it), and that they had to a man concurred in regarding him as one of the deepest spirits they had ever encountered. Приблизительно через месяц после того как сестру стали приводить в кухню, Бидди явилась к нам с маленьким рябеньким сундучком, вмешавшим все ее земные богатства, и стала отрадой нашего унылого дома. Особенной же отрадой она стала для Джо, - добрейший этот человек был страшно подавлен постоянным созерцанием жалкого зрелища, какое являла теперь его жена, и по вечерам, прислуживая ей, то и дело поворачивался ко мне и говорил, глядя на меня полными слез голубыми глазами: - А ведь какая была видная женщина, Пип! - Бидди сразу же принялась ухаживать за сестрой, да так умно и ловко, словно знала ее с младенчества, и Джо только теперь получил возможность оценить вошедшую в его жизнь тишину, а также свободу, позволявшую ему изредка наведываться к "Веселым Матросам", что несколько разнообразило и скрашивало его существование. Констебли и сыщики, к слову сказать, все как один готовы были взять бедного Джо на подозрение (к счастью, он этого не знал) и считали его одним из самых скрытных и лукавых субъектов, каких им приходилось встречать.
Biddy's first triumph in her new office, was to solve a difficulty that had completely vanquished me. I had tried hard at it, but had made nothing of it. Thus it was:- Первым триумфом Бидди на ее новом поприще было разрешение одной загадки, перед которой я оказался бессилен, как ни бился над ней. Дело было вот в чем:
Again and again and again, my sister had traced upon the slate, a character that looked like a curious T, and then with the utmost eagerness had called our attention to it as something she particularly wanted. I had in vain tried everything producible that began with a T, from tar to toast and tub. At length it had come into my head that the sign looked like a hammer, and on my lustily calling that word in my sister's ear, she had begun to hammer on the table and had expressed a qualified assent. Thereupon, I had brought in all our hammers, one after another, but without avail. Then I bethought me of a crutch, the shape being much the same, and I borrowed one in the village, and displayed it to my sister with considerable confidence. But she shook her head to that extent when she was shown it, that we were terrified lest in her weak and shattered state she should dislocate her neck. Раз за разом, раз за разом сестра чертила на грифельной доске какой-то странный знак, немного смахивающий на букву Т, и затем с лихорадочным нетерпением указывала на него пальцем как на что-то особенно ей нужное. Тщетно я предлагал ей все, что мог придумать на букву Т - от тюфяка до творога и таза. Наконец мне пришло в голову, что рисунок похож на молоток, и когда я прокричал это слово сестре на ухо, она как будто обрадовалась и стала колотить рукой по столу. После этого я перетаскал ей по очереди все наши молотки, но напрасно. Тогда я подумал, не нужен ли ей костыль - ведь он тоже такой формы - и, выпросив костыль у кого-то в деревне, принес его сестре, почти не сомневаясь в том, что на этот раз отгадал правильно. Однако она так энергично замотала головой, что мы испугались, как бы она, будучи сильно ослаблена болезнью, совсем не свернула ее на сторону.
When my sister found that Biddy was very quick to understand her, this mysterious sign reappeared on the slate. Biddy looked thoughtfully at it, heard my explanation, looked thoughtfully at my sister, looked thoughtfully at Joe (who was always represented on the slate by his initial letter), and ran into the forge, followed by Joe and me. Когда сестра заметила, что Бидди необыкновенно легко ее понимает, на грифельной доске снова появился таинственный знак. Бидди внимательно вгляделась в него, выслушала мои объяснения, так же внимательно посмотрела на сестру, потом на Джо (которого больная всегда обозначала первой буквой его имени) и побежала в кузницу, а мы с Джо за нею.
"Why, of course!" cried Biddy, with an exultant face. "Don't you see? It's him!" -- Ну конечно! - сияя, воскликнула Бидди. - Как вы не поняли? Это же он!
Orlick, without a doubt! She had lost his name, and could only signify him by his hammer. We told him why we wanted him to come into the kitchen, and he slowly laid down his hammer, wiped his brow with his arm, took another wipe at it with his apron, and came slouching out, with a curious loose vagabond bend in the knees that strongly distinguished him. Орлик, вот оно что! Сестра забыла его имя и рисовала молот, чтобы напомнить о нем. Мы объяснили Орлику, зачем зовем его в кухню, и он не спеша поставил молот на землю, вытер лоб сначала рукавом, а потом еще раз фартуком, и побрел в дом, лениво переваливаясь на согнутых коленях, как то было у него в привычке.
I confess that I expected to see my sister denounce him, and that I was disappointed by the different result. She manifested the greatest anxiety to be on good terms with him, was evidently much pleased by his being at length produced, and motioned that she would have him given something to drink. She watched his countenance as if she were particularly wishful to be assured that he took kindly to his reception, she showed every possible desire to conciliate him, and there was an air of humble propitiation in all she did, such as I have seen pervade the bearing of a child towards a hard master. After that day, a day rarely passed without her drawing the hammer on her slate, and without Orlick's slouching in and standing doggedly before her, as if he knew no more than I did what to make of it. Признаюсь, я ожидал, что сестра тут же уличит его, и был разочарован, увидя нечто совсем иное. Она проявила сильнейшее желание помириться с ним, была, по-видимому, очень довольна, что его наконец привели, и знаками показала, чтобы ему дали выпить. Она всматривалась в его лицо, словно желая убедиться, что он доволен оказанным ему приемом; всячески старалась умилостивить его, словом - во всем, что она делала, сквозила смиренная угодливость, как в поведении ребенка, робеющего перед строгим учителем. После этого она чуть ли не всякий день рисовала на доске молот, и Орлик прибредал на кухню и стоял перед ней истуканом, точно не лучше нашего понимал, зачем это нужно.

Chapter XVII/ГЛАВА ХVII

English Русский
I now fell into a regular routine of apprenticeship life, which was varied beyond the limits of the village and the marshes, by no more remarkable circumstance than the arrival of my birthday and my paying another visit to Miss Havisham. I found Miss Sarah Pocket still on duty at the gate; I found Miss Havisham just as I had left her, and she spoke of Estella in the very same way, if not in the very same words. The interview lasted but a few minutes, and she gave me a guinea when I was going, and told me to come again on my next birthday. I may mention at once that this became an annual custom. I tried to decline taking the guinea on the first occasion, but with no better effect than causing her to ask me very angrily, if I expected more? Then, and after that, I took it. И снова в узком мирке, ограниченном нашей деревней и болотами, потянулись дни работы и ученья, однообразие которых нарушило лишь одно знаменательное событие: наступление дня моего рожденья, а с ним - еще один визит к мисс Хэвишем. Снова на звонок вышла мисс Сара Покет, снова я застал мисс Хэвишем на ее обычном месте, и она говорила об Эстелле в том же духе и чуть ли не в тех же выражениях, что и в прошлый раз. Разговор наш занял всего несколько минут, а на прощанье она подарила мне гинею и велела опять прийти через год. Здесь уместно будет упомянуть, что с тех пор я стал бывать у нее в этот день ежегодно. В первый раз я пробовал отказаться от денег, но не добился ничего, кроме сердитого вопроса, не считаю ли я, что одной гинеи мало. Тогда, и только тогда я ее принял.
So unchanging was the dull old house, the yellow light in the darkened room, the faded spectre in the chair by the dressing-table glass, that I felt as if the stopping of the clocks had stopped Time in that mysterious place, and, while I and everything else outside it grew older, it stood still. Daylight never entered the house as to my thoughts and remembrances of it, any more than as to the actual fact. It bewildered me, and under its influence I continued at heart to hate my trade and to be ashamed of home. Все оставалось как было: мрачный старый дом, желтый свет в затемненной комнате, поблекший призрак в кресле перед зеркалом; казалось, вместе с часами само Время остановилось в этом таинственном жилище, и пока вне его и я и все вокруг росло и старилось, само оно пребывало неизменным. Дневной свет, никогда не проникавший в это убежище, не проникал и в мысли мои о нем и в воспоминания. И под влиянием их я продолжал втайне ненавидеть свое ремесло и стыдиться родного дома.
Imperceptibly I became conscious of a change in Biddy, however. Her shoes came up at the heel, her hair grew bright and neat, her hands were always clean. She was not beautiful,-she was common, and could not be like Estella,-but she was pleasant and wholesome and sweet-tempered. She had not been with us more than a year (I remember her being newly out of mourning at the time it struck me), when I observed to myself one evening that she had curiously thoughtful and attentive eyes; eyes that were very pretty and very good. Зато с некоторых пор я невольно стал замечать кое-какие перемены в Бидди. Башмаки у нее уже не сваливались с ног, волосы покорно слушались гребня, руки всегда были чистые. Она не блистала красотой - где было ей, обыкновенной деревенской девочке, сравниться с Эстеллой! - но она была миловидная, здоровая, приветливая. Прошло не более года с ее переселения к нам (помню - она только что перестала носить черное платье), когда я однажды вечером заметил, что у нее на редкость внимательные, серьезные глаза; очень красивые глаза, и очень добрые.
It came of my lifting up my own eyes from a task I was poring at-writing some passages from a book, to improve myself in two ways at once by a sort of stratagem-and seeing Biddy observant of what I was about. I laid down my pen, and Biddy stopped in her needlework without laying it down. А заметил я это, когда сам поднял глаза от работы, над которой корпел, - я списывал интересные места из книги, таким хитрым способом совершенствуясь одновременно и в чтении и в письме, - и увидел, что Бидди за мной наблюдает. Я отложил перо, а Бидди перестала шить, но шитье не отложила.
"Biddy," said I, "how do you manage it? Either I am very stupid, or you are very clever." -- Бидди, - сказал я, - как это тебе удается? Либо я очень глуп, либо ты уж очень умна.
"What is it that I manage? I don't know," returned Biddy, smiling. -- А что мне удается? Я не знаю, - ответила Бидди с улыбкой.
She managed our whole domestic life, and wonderfully too; but I did not mean that, though that made what I did mean more surprising. Ей удавалось одной вести все наше хозяйство, и притом превосходно; но я не это имел в виду, хотя то, что я имел в виду, было тем более достойно удивления.
"How do you manage, Biddy," said I, "to learn everything that I learn, and always to keep up with me?" -- Как это тебе удается, Бидди, - продолжал я, - выучивать все то, что я выучиваю, и ни в чем не отставать от меня?
I was beginning to be rather vain of my knowledge, for I spent my birthday guineas on it, and set aside the greater part of my pocket-money for similar investment; though I have no doubt, now, that the little I knew was extremely dear at the price. К этому времени я уже порядком гордился своими знаниями, ибо тратил на приобретение их и те гинеи, что получал от мисс Хэвишем, и большую часть моих карманных денег; теперь-то я, впрочем, ясно вижу, что за скудные свои успехи платил несообразно высокую цену.
"I might as well ask you," said Biddy, "how you manage?" -- Я тоже могу тебя спросить, - сказала Бидди, - как это тебе удается?
"No; because when I come in from the forge of a night, any one can see me turning to at it. But you never turn to at it, Biddy." -- Нет; потому что когда я вечером прихожу из кузницы, всякому видно, как я берусь за ученье. А ты, Бидди, никогда за него не берешься.
"I suppose I must catch it like a cough," said Biddy, quietly; and went on with her sewing. -- Наверно, оно само ко мне пристает - как кашель, - спокойно сказала Бидди и снова склонилась над шитьем.
Pursuing my idea as I leaned back in my wooden chair, and looked at Biddy sewing away with her head on one side, I began to think her rather an extraordinary girl. For I called to mind now, that she was equally accomplished in the terms of our trade, and the names of our different sorts of work, and our various tools. In short, whatever I knew, Biddy knew. Theoretically, she was already as good a blacksmith as I, or better. Откинувшись на деревянную спинку стула и глядя, как Бидди проворно шьет, нагнув голову набок, я задумался и пришел к заключению, что она - незаурядная девушка. Мне вспомнилось, что она и в нашем ремесле отлично разбирается, знает наперечет все кузнечные работы, названия всех инструментов. Словом, все, что я знал, Бидди тоже знала. В теории она уже была кузнецом не хуже меня, а может быть и лучше.
"You are one of those, Biddy," said I, "who make the most of every chance. You never had a chance before you came here, and see how improved you are!" -- Ты, видно, из тех людей, Бидди, - сказал я, - которые пользуются всякой возможностью чему-нибудь научиться. Когда ты не жила у нас, у тебя не было таких возможностей, а теперь смотри, какая ты стала!
Biddy looked at me for an instant, and went on with her sewing. Бидди мельком взглянула на меня и продолжала шить.
"I was your first teacher though; wasn't I?" said she, as she sewed. -- А ведь я была твоей первой учительницей, разве не так? - сказала она, не отрываясь от работы.
"Biddy!" I exclaimed, in amazement. "Why, you are crying!" -- Бидди! - воскликнул я в изумлении. - Ты что это, плачешь?
"No I am not," said Biddy, looking up and laughing. "What put that in your head?" -- Да нет же, - сказала Бидди, со смехом поднимая голову. - С чего ты это взял?
What could have put it in my head but the glistening of a tear as it dropped on her work? I sat silent, recalling what a drudge she had been until Mr. Wopsle's great-aunt successfully overcame that bad habit of living, so highly desirable to be got rid of by some people. I recalled the hopeless circumstances by which she had been surrounded in the miserable little shop and the miserable little noisy evening school, with that miserable old bundle of incompetence always to be dragged and shouldered. I reflected that even in those untoward times there must have been latent in Biddy what was now developing, for, in my first uneasiness and discontent I had turned to her for help, as a matter of course. Biddy sat quietly sewing, shedding no more tears, and while I looked at her and thought about it all, it occurred to me that perhaps I had not been sufficiently grateful to Biddy. I might have been too reserved, and should have patronized her more (though I did not use that precise word in my meditations) with my confidence. С чего бы мне было это взять, как не с того, что на ее шитье, блеснув, упала слезинка! Я молчал, вспоминая, как она маялась до тех пор, пока двоюродная бабушка мистера Уопсла не поборола в себе досадную привычку жить, от которой многим следовало бы отделываться пораньше. Я вспомнил, какая беспросветная темнота ее окружала в убогой лавчонке, в убогой, безалаберно шумной вечерней школе, при убогой никчемной старушенции, которая шагу не могла без нее ступить. Я подумал, что уже в те трудные времена в Бидди, очевидно, дремали силы, которые теперь проявились так ярко, - иначе разве я, ни минуты не колеблясь, обратился бы к ней за помощью, когда впервые ощутил тревожную неудовлетворенность жизнью? Бидди тихо сидела, склонившись над шитьем, и больше не плакала; а я глядел на нее, размышляя обо всем этом, и мне пришло в голов), что я, пожалуй, виноват перед Бидди. Я, возможно, был чересчур скрытным, мне бы следовало осчастливить ее (правда, мысль моя тогда не облеклась в это слово) своим доверием.
"Yes, Biddy," I observed, when I had done turning it over, "you were my first teacher, and that at a time when we little thought of ever being together like this, in this kitchen." -- Да, Бидди, - заметил я, хорошенько поразмыслив над этим, - ты была моей первой учительницей, и кто бы мог в то время подумать, что когда-нибудь мы будем вот так вместе сидеть в нашей кухне?
"Ah, poor thing!" replied Biddy. It was like her self-forgetfulness to transfer the remark to my sister, and to get up and be busy about her, making her more comfortable; "that's sadly true!" -- Ох, бедняжка! - вздохнула Бидди. Все ее самоотречение проявилось в том, как она не замедлила отнести это замечание к моей сестре и, быстро подойдя к ней, устроить ее поудобнее. - Вот уже правда - не думали!
"Well!" said I, "we must talk together a little more, as we used to do. And I must consult you a little more, as I used to do. Let us have a quiet walk on the marshes next Sunday, Biddy, and a long chat." -- Знаешь что, - сказал я, - нам нужно побольше с тобой разговаривать, как бывало раньше. И мне нужно побольше с тобой советоваться, как раньше. Вот хоть в будущее воскресенье, Бидди, давай погуляем на болотах и поговорим по душам.
My sister was never left alone now; but Joe more than readily undertook the care of her on that Sunday afternoon, and Biddy and I went out together. It was summer-time, and lovely weather. When we had passed the village and the church and the churchyard, and were out on the marshes and began to see the sails of the ships as they sailed on, I began to combine Miss Havisham and Estella with the prospect, in my usual way. When we came to the river-side and sat down on the bank, with the water rippling at our feet, making it all more quiet than it would have been without that sound, I resolved that it was a good time and place for the admission of Biddy into my inner confidence. Мы теперь никогда не оставляли сестру без присмотра; но в воскресенье после обеда Джо с охотой взялся подежурить возле нее, и мы с Бидди пустились в путь. Дело было летом, погода стояла прекрасная. Когда мы миновали деревню, церковь и кладбище и, выйдя на болота, увидели паруса бегущих по реке кораблей, передо мной, как всегда, стали возникать повсюду призраки мисс Хэвишем и Эстеллы. Мы дошли до реки, сели на берегу, и тут, в тишине, которую еще больше подчеркивало мирное журчание воды у наших ног, я решил, что трудно было бы выбрать более подходящее время и место, чтобы посвятить Бидди в тайны моего сердца.
"Biddy," said I, after binding her to secrecy, "I want to be a gentleman." -- Бидди, - сказал я, предварительно взяв с нее обет молчания, - мне очень хочется стать джентльменом.
"O, I wouldn't, if I was you!" she returned. "I don't think it would answer." -- Ой, зачем это тебе? - удивилась она. - Я бы на твоем месте и не думала об этом.
"Biddy," said I, with some severity, "I have particular reasons for wanting to be a gentleman." -- Бидди, - сказал я уже несколько строже, - у меня есть особые причины, почему я хочу стать джентльменом.
"You know best, Pip; but don't you think you are happier as you are?" -- Тебе виднее, Пип; но не кажется ли тебе, что так, как сейчас, для тебя лучше?
"Biddy," I exclaimed, impatiently, "I am not at all happy as I am. I am disgusted with my calling and with my life. I have never taken to either, since I was bound. Don't be absurd." -- Бидди! - воскликнул я с досадой. - Так, как сейчас, для меня совсем не хорошо. Мне противно и мое ремесло и вся моя жизнь. Я ненавижу их с первого дня, как стал подмастерьем. Не говори глупостей.
"Was I absurd?" said Biddy, quietly raising her eyebrows; "I am sorry for that; I didn't mean to be. I only want you to do well, and to be comfortable." -- Разве я говорю глупости? - спокойно отозвалась Бидди, чуть вздернув брови. - Ну, прости, это я нечаянно. Мне ведь только хочется, чтобы тебе было хорошо и на душе спокойно.
"Well, then, understand once for all that I never shall or can be comfortable-or anything but miserable-there, Biddy!-unless I can lead a very different sort of life from the life I lead now." -- Так пойми раз навсегда, что мне не может быть хорошо, а будет очень плохо, просто ужасно - теперь поняла, Бидди? - если мне не удастся изменить свою жизнь.
"That's a pity!" said Biddy, shaking her head with a sorrowful air. -- Это очень печально, - сказала Бидди, сокрушенно покачивая головой.
Now, I too had so often thought it a pity, that, in the singular kind of quarrel with myself which I was always carrying on, I was half inclined to shed tears of vexation and distress when Biddy gave utterance to her sentiment and my own. I told her she was right, and I knew it was much to be regretted, but still it was not to be helped. Я и сам часто думал о том, как это печально, и, утомленный нескончаемым спором, который вел с самим собой, чуть не расплакался от обиды и горя, когда Бидди выразила словами мою тайную мысль. Я сказал, что она совершенно права и, конечно, это никуда не годится, но поделать тут ничего нельзя.
"If I could have settled down," I said to Biddy, plucking up the short grass within reach, much as I had once upon a time pulled my feelings out of my hair and kicked them into the brewery wall,-"if I could have settled down and been but half as fond of the forge as I was when I was little, I know it would have been much better for me. You and I and Joe would have wanted nothing then, and Joe and I would perhaps have gone partners when I was out of my time, and I might even have grown up to keep company with you, and we might have sat on this very bank on a fine Sunday, quite different people. I should have been good enough for you; shouldn't I, Biddy?" -- Если бы я мог втянуться в эту жизнь, - сказал я, пучками выдирая из земли короткую траву, подобно тому как некогда вырывал вместе с собственными волосами свои оскорбленные чувства и вколачивал их ногой в стену пивоварни, - если бы я мог втянуться в эту жизнь и любить кузницу хоть наполовину так, как любил ее в детстве, конечно, мне было бы гораздо легче. Тогда нам с тобой и с Джо нечего было бы и желать, а как кончился бы мой срок, Джо принял бы меня в товарищи, а там - кто знает? - я мог бы даже посвататься к тебе, и в одно прекрасное воскресенье мы сидели бы с тобой вот здесь, на берегу, совсем не так, как сейчас. Для тебя я ведь был бы достаточно хорош, а, Бидди?
Biddy sighed as she looked at the ships sailing on, and returned for answer, Бидди вздохнула, глядя на скользящие по реке паруса, и ответила:
"Yes; I am not over-particular." -- Да, я не особенно разборчивая.
It scarcely sounded flattering, but I knew she meant well. Это прозвучало не очень лестно, но я знал, что она не хотела меня обидеть.
"Instead of that," said I, plucking up more grass and chewing a blade or two, "see how I am going on. Dissatisfied, and uncomfortable, and-what would it signify to me, being coarse and common, if nobody had told me so!" -- А вместо этого, - продолжал я, покусывая сорванные травинки, - смотри, какой я стал - беспокойный, недовольный. И ведь меня нисколько не огорчало бы, что я такой грубый и обыкновенный, если бы мне этого не сказали!
Biddy turned her face suddenly towards mine, and looked far more attentively at me than she had looked at the sailing ships. Бидди быстро повернулась ко мне и посмотрела на меня гораздо внимательнее, чем только что смотрела на проходящие корабли.
"It was neither a very true nor a very polite thing to say," she remarked, directing her eyes to the ships again. "Who said it?" -- Это неправда, и к тому же очень невежливо, - заметила она, снова устремляя взгляд на корабли. - Кто это тебе сказал?
I was disconcerted, for I had broken away without quite seeing where I was going to. It was not to be shuffled off now, however, and I answered, Я смутился, потому что сгоряча не сообразил, куда может привести этот разговор. Однако отступать было поздно, и я ответил:
"The beautiful young lady at Miss Havisham's, and she's more beautiful than anybody ever was, and I admire her dreadfully, and I want to be a gentleman on her account." Having made this lunatic confession, I began to throw my torn-up grass into the river, as if I had some thoughts of following it. -- Та красавица девочка, что жила у мисс Хэвишем, а она красивее всех на свете, и я не могу ее забыть, и из-за нее я и хочу стать джентльменом. - Покончив с этим несуразным признанием, я принялся швырять выдранные пучки травы в реку, словно был не прочь и сам последовать за ними.
"Do you want to be a gentleman, to spite her or to gain her over?" Biddy quietly asked me, after a pause. -- Ты хочешь стать джентльменом, чтобы досадить ей или чтобы добиться ее? - помолчав, спокойно спросила Бидди.
"I don't know," I moodily answered. -- Не знаю, - ответил я хмуро.
"Because, if it is to spite her," Biddy pursued, "I should think-but you know best-that might be better and more independently done by caring nothing for her words. And if it is to gain her over, I should think-but you know best-she was not worth gaining over." -- Потому что если ты хочешь ей досадить, - продолжала Бидди, - так, по-моему (хотя тебе, конечно, виднее), лучше и достойнее было бы не обращать на ее слова никакого внимания. А если ты хочешь добиться ее, так, по-моему (хотя тебе, конечно, виднее), она того не стоит.
Exactly what I myself had thought, many times. Exactly what was perfectly manifest to me at the moment. But how could I, a poor dazed village lad, avoid that wonderful inconsistency into which the best and wisest of men fall every day? Не это ли самое я твердил себе десятки раз? Не это ли было мне и сейчас яснее ясного? Но как мог я, жалкий, одураченный деревенский парнишка, избежать той удивительной непоследовательности, от которой не свободны и лучшие и умнейшие из мужчин?
"It may be all quite true," said I to Biddy, "but I admire her dreadfully." -- Все это может быть и так, - сказал я Бидди, - но я не могу ее забыть.
In short, I turned over on my face when I came to that, and got a good grasp on the hair on each side of my head, and wrenched it well. All the while knowing the madness of my heart to be so very mad and misplaced, that I was quite conscious it would have served my face right, if I had lifted it up by my hair, and knocked it against the pebbles as a punishment for belonging to such an idiot. С этими словами я растянулся ничком на траве, вцепился обеими руками себе в волосы и хорошенько рванул их, отлично понимая, как безумна и нелепа бессмысленная мечта, владевшая моим сердцем, и готовый признать, что поделом было бы моей голове, если бы я приподнял ее за волосы и шмякнул о прибрежную гальку, - вот, мол, тебе за то, что досталась такому идиоту!
Biddy was the wisest of girls, and she tried to reason no more with me. She put her hand, which was a comfortable hand though roughened by work, upon my hands, one after another, and gently took them out of my hair. Then she softly patted my shoulder in a soothing way, while with my face upon my sleeve I cried a little,-exactly as I had done in the brewery yard,-and felt vaguely convinced that I was very much ill-used by somebody, or by everybody; I can't say which. Бидди была очень неглупая девушка, - она больше не старалась меня образумить. Своей рукою - а у нее была нежная рука, хоть и загрубевшая от работы, - она одну за другой вытащила мои руки из несчастной моей шевелюры. Потом ласково похлопала меня по плечу, и я поплакал немножко, уткнувшись лицом в рукав - точь-в-точь как тогда, во дворе пивоварни, - смутно чувствуя, что я жестоко обижен кем-то или, может быть, всеми.
"I am glad of one thing," said Biddy, "and that is, that you have felt you could give me your confidence, Pip. And I am glad of another thing, and that is, that of course you know you may depend upon my keeping it and always so far deserving it. If your first teacher (dear! such a poor one, and so much in need of being taught herself!) had been your teacher at the present time, she thinks she knows what lesson she would set. But it would be a hard one to learn, and you have got beyond her, and it's of no use now." So, with a quiet sigh for me, Biddy rose from the bank, and said, with a fresh and pleasant change of voice, "Shall we walk a little farther, or go home?" -- Чему я рада, - сказала Бидди, - так это тому, что ты мне доверился, Пип. И еще я рада, что ты знаешь, как смело можешь на меня положиться, - я твою тайну сохраню, не обману твоего доверия. Если бы твоя первая учительница (такая беспомощная, Пип, ей бы в ту пору только самой учиться!) могла и сейчас тебя учить, она, кажется, знает, какой урок задала бы тебе. Но это был бы трудный урок, а ты и так уже обогнал ее, значит не стоит и говорить. - И, подарив меня тихим вздохом, Бидди поднялась и сказала совсем другим голосом, свежим и звонким: - Ну как, пройдемся еще немного, или пора домой?
"Biddy," I cried, getting up, putting my arm round her neck, and giving her a kiss, "I shall always tell you everything." -- Бидди! - воскликнул я и, вскочив на ноги, обнял ее и поцеловал. - Я всегда буду тебе все говорить.
"Till you're a gentleman," said Biddy. -- Пока не станешь джентльменом, - сказала Бидди.
"You know I never shall be, so that's always. Not that I have any occasion to tell you anything, for you know everything I know,-as I told you at home the other night." -- Ты же знаешь, что этого не будет, а значит - всегда. Положим, мне и не надо тебе ничего говорить, ты знаешь столько же, сколько я, - я уже сказал это тебе тогда вечером, помнишь?
"Ah!" said Biddy, quite in a whisper, as she looked away at the ships. And then repeated, with her former pleasant change, "shall we walk a little farther, or go home?" -- Да! - промолвила Бидди тихо, почти шепотом, следя глазами за белым парусом. А потом повторила тем же свежим, звонким голоском: - Пройдемся еще немного, или пора домой?
I said to Biddy we would walk a little farther, and we did so, and the summer afternoon toned down into the summer evening, and it was very beautiful. I began to consider whether I was not more naturally and wholesomely situated, after all, in these circumstances, than playing beggar my neighbor by candle-light in the room with the stopped clocks, and being despised by Estella. I thought it would be very good for me if I could get her out of my head, with all the rest of those remembrances and fancies, and could go to work determined to relish what I had to do, and stick to it, and make the best of it. I asked myself the question whether I did not surely know that if Estella were beside me at that moment instead of Biddy, she would make me miserable? I was obliged to admit that I did know it for a certainty, and I said to myself, "Pip, what a fool you are!" Я решил, что мы пройдемся еще немного, и мы пошли, между тем как на смену летнему дню спустился летний вечер, и кругом было чудно-красиво. Мне уже начало казаться, что, может быть, гораздо правильнее и здоровее жить так, как я теперь живу, чем при свете свечей играть в дурачки в комнате с остановившимися часами и сносить презрение Эстеллы. Я подумал, как хорошо было бы выкинуть ее из головы заодно со всеми прочими моими воспоминаниями и бреднями и вложить всю душу в работу, успокоившись на том, что от добра добра не ищут. Я спрашивал себя, не очевидно ли, что, будь сейчас рядом со мной не Бидди, а Эстелла, она уж постаралась бы растравить и разобидеть меня. Я не мог не признать, что так оно, безусловно, и было бы, и я сказал себе: "Пип, какой же ты после этого дурак!"
We talked a good deal as we walked, and all that Biddy said seemed right. Biddy was never insulting, or capricious, or Biddy to-day and somebody else to-morrow; she would have derived only pain, and no pleasure, from giving me pain; she would far rather have wounded her own breast than mine. How could it be, then, that I did not like her much the better of the two? Мы всласть наговорились во время этой прогулки, и ни на одно слово, сказанное Бидди, я не мог бы возразить. Бидди никогда не язвила, не капризничала, не менялась со дня на день; терзать меня ей было бы только тяжело, а отнюдь не приятно; она охотнее причинила бы боль себе, нежели мне. Так почему же, почему я не мог решительно предпочесть ее Эстелле?
"Biddy," said I, when we were walking homeward, "I wish you could put me right." -- Ах, Бидди, - сказал я, когда мы у же возвращались домой, - хорошо бы ты могла меня излечить!
"I wish I could!" said Biddy. -- Хорошо бы! - сказала Бидди.
"If I could only get myself to fall in love with you,-you don't mind my speaking so openly to such an old acquaintance?" -- Вот если бы мне удалось в тебя влюбиться... ничего, что я говорю так откровенно? Ведь мы с тобой старые друзья.
"Oh dear, not at all!" said Biddy. "Don't mind me." -- Ну конечно ничего, - сказала Бидди. - Ты обо мне не беспокойся.
"If I could only get myself to do it, that would be the thing for me." -- Если бы только мне это удалось, все было бы хорошо.
"But you never will, you see," said Biddy. -- Но как раз это тебе не удастся, - сказала Бидди.
It did not appear quite so unlikely to me that evening, as it would have done if we had discussed it a few hours before. I therefore observed I was not quite sure of that. But Biddy said she was, and she said it decisively. В тот вечер это представлялось мне не столь невероятным, как могло бы показаться, скажем, накануне. Я пробормотал, что не вполне уверен. Но Бидди сказала, что она-то уверена, и тон ее не допускал возражений.
In my heart I believed her to be right; and yet I took it rather ill, too, that she should be so positive on the point. В глубине души я и сам так считал, но ее убежденность все же резнула меня.
When we came near the churchyard, we had to cross an embankment, and get over a stile near a sluice-gate. There started up, from the gate, or from the rushes, or from the ooze (which was quite in his stagnant way), Old Orlick. Не доходя до кладбища, мы спустились с дамбы и задержались у шлюза, где нужно было перелезать через изгородь. И вдруг не то из-за шлюза, не то из камышей, не то из тины (что вполне соответствовало бы его болотной натуре) перед нами появился старый Орлик.
"Halloa!" he growled, "where are you two going?" -- ЗдорОво! - буркнул он. - Куда это вы так дружно направляетесь?
"Where should we be going, but home?" -- Куда бы нам еще направляться, как не домой?
"Well, then," said he, "I'm jiggered if I don't see you home!" -- Ну так я провожу вас, шут меня покорябай, - сказал он.
This penalty of being jiggered was a favorite supposititious case of his. He attached no definite meaning to the word that I am aware of, but used it, like his own pretended Christian name, to affront mankind, and convey an idea of something savagely damaging. When I was younger, I had had a general belief that if he had jiggered me personally, he would have done it with a sharp and twisted hook. Призывать на себя эту кару вошло у него в привычку. Сколько я понимаю, он не вкладывал в слово "покорябать" никакого значения, а видел в нем, так же как в своем выдуманном имени, лишь какое-то оскорбление, какую-то туманную, но свирепую угрозу. В детстве мне представлялось, что, вздумай он покорябать меня, он бы сделал это острым, ржавым крючком.
Biddy was much against his going with us, and said to me in a whisper, "Don't let him come; I don't like him." As I did not like him either, I took the liberty of saying that we thanked him, but we didn't want seeing home. He received that piece of information with a yell of laughter, and dropped back, but came slouching after us at a little distance. Бидди, которая вовсе не жаждала его общества, шепнула мне: "Не надо, чтобы он с нами шел, я его не люблю". Так как я и сам его не любил, я взял на себя смелость сказать, что мы очень ему благодарны, но в провожатых не нуждаемся. В ответ на это он разразился хохотом и отстал от нас, но потом побрел следом за нами, на некотором расстоянии.
Curious to know whether Biddy suspected him of having had a hand in that murderous attack of which my sister had never been able to give any account, I asked her why she did not like him. Мне стало любопытно, не подозревает ли его Бидди в причастности к бесчеловечному нападению на мою сестру, о котором та была бессильна что-либо рассказать, и я спросил, почему она его не любит.
"Oh!" she replied, glancing over her shoulder as he slouched after us, "because I-I am afraid he likes me." -- Почему? - Она оглянулась через плечо на медленно бредущую за нами фигуру. - Потому что мне кажется... мне кажется, я ему нравлюсь.
"Did he ever tell you he liked you?" I asked indignantly. -- Он тебе это когда-нибудь говорил? - спросил я возмущенно.
"No," said Biddy, glancing over her shoulder again, "he never told me so; but he dances at me, whenever he can catch my eye." -- Нет, - сказала Бидди, снова оглядываясь через плечо, - он никогда этого не говорил; но он так и егозит передо мной, чуть только попадется мне на глаза.
However novel and peculiar this testimony of attachment, I did not doubt the accuracy of the interpretation. I was very hot indeed upon Old Orlick's daring to admire her; as hot as if it were an outrage on myself. Несмотря на всю новизну и своеобразие такого проявления нежных чувств, я не усомнился, что истолковано оно правильно. И очень разгневался, - как смеет старый Орлик восхищаться Бидди? - так разгневался, словно он мне самому нанес оскорбление.
"But it makes no difference to you, you know," said Biddy, calmly. -- Но тебе-то ведь это безразлично, - спокойно сказала Бидди.
"No, Biddy, it makes no difference to me; only I don't like it; I don't approve of it." -- Да, Бидди, мне это безразлично; просто мне это не нравится; я этого не одобряю.
"Nor I neither," said Biddy. "Though that makes no difference to you." -- Я тоже, - сказала Бидди. - Впрочем, тебе и это безразлично.
"Exactly," said I; "but I must tell you I should have no opinion of you, Biddy, if he danced at you with your own consent." -- Совершенно верно, - подтвердил я, - но позволь сказать тебе, Бидди, что я был бы о тебе очень невысокого мнения, если бы он перед тобой егозил с твоего согласия.
I kept an eye on Orlick after that night, and, whenever circumstances were favorable to his dancing at Biddy, got before him to obscure that demonstration. He had struck root in Joe's establishment, by reason of my sister's sudden fancy for him, or I should have tried to get him dismissed. He quite understood and reciprocated my good intentions, as I had reason to know thereafter. После этого дня я стал следить за Орликом, и всякий раз, как ему представлялась возможность поегозить перед Бидди, вставал между ними, чтобы заслонить от нее это зрелище. Непонятное пристрастие, которое возымела к Орлику моя сестра, упрочило его положение в кузнице, иначе я бы, вероятно, уговорил Джо рассчитать его. Он как нельзя лучше догадывался о моих добрых намерениях и платил мне той же монетой, в чем я впоследствии имел случай убедиться.
And now, because my mind was not confused enough before, I complicated its confusion fifty thousand-fold, by having states and seasons when I was clear that Biddy was immeasurably better than Estella, and that the plain honest working life to which I was born had nothing in it to be ashamed of, but offered me sufficient means of self-respect and happiness. At those times, I would decide conclusively that my disaffection to dear old Joe and the forge was gone, and that I was growing up in a fair way to be partners with Joe and to keep company with Biddy,-when all in a moment some confounding remembrance of the Havisham days would fall upon me like a destructive missile, and scatter my wits again. Scattered wits take a long time picking up; and often before I had got them well together, they would be dispersed in all directions by one stray thought, that perhaps after all Miss Havisham was going to make my fortune when my time was out. И вот, как будто мне мало было путаницы, царившей у меня в голове до сих пор, теперь я запутался еще в десять тысяч раз больше, потому что минутами мне становилось ясно, что Бидди неизмеримо лучше Эстелды и что скромная, честная трудовая жизнь, для которой я рожден, не заключает в себе ничего постыдного, а напротив - дает и чувство собственного достоинства и счастье. В такие минуты я твердо решал, что охлаждение мое к милому, доброму Джо и к кузнице бесследно прошло, что работа мне по душе и в свое время я войду в долю с Джо и женюсь на Бидди; но внезапно какое-нибудь непрошеное воспоминание о днях, прожитых под тенью мисс Хэвишем, поражало меня, подобно смертоносному снаряду, и все мои благие помыслы оказывались развеянными по ветру. Собрать развеянные по ветру помыслы не так-то легко, и часто я не успевал это сделать до того, как они опять разлетались во все стороны от одного шального предположения, что, может быть, мисс Хэвишем все же решила облагодетельствовать меня, когда кончится срок моего ученичества.
If my time had run out, it would have left me still at the height of my perplexities, I dare say. It never did run out, however, but was brought to a premature end, as I proceed to relate. Думаю, что, если бы срок этот кончился, недоумения мои все равно остались бы неразрешенными. Но случилось так, что мое учение было неожиданно прервано раньше положенного срока, о чем и будет рассказано в следующей главе.

Chapter XVIII/ГЛАВА XVIII

English Русский
It was in the fourth year of my apprenticeship to Joe, and it was a Saturday night. There was a group assembled round the fire at the Three Jolly Bargemen, attentive to Mr. Wopsle as he read the newspaper aloud. Of that group I was one. Уже четвертый год я работал подмастерьем у Джо. Однажды в субботу вечером перед камином "Трех Веселых Матросов" собралось несколько человек, которым мистер Уопсл читал вслух газету. Среди них был и я.
A highly popular murder had been committed, and Mr. Wopsle was imbrued in blood to the eyebrows. He gloated over every abhorrent adjective in the description, and identified himself with every witness at the Inquest. He faintly moaned, "I am done for," as the victim, and he barbarously bellowed, "I'll serve you out," as the murderer. He gave the medical testimony, in pointed imitation of our local practitioner; and he piped and shook, as the aged turnpike-keeper who had heard blows, to an extent so very paralytic as to suggest a doubt regarding the mental competency of that witness. The coroner, in Mr. Wopsle's hands, became Timon of Athens; the beadle, Coriolanus. He enjoyed himself thoroughly, and we all enjoyed ourselves, and were delightfully comfortable. In this cosey state of mind we came to the verdict Wilful Murder. В газете писали о нашумевшем убийстве, и мистер Уопсл был с головы до пят обагрен кровью. Он упивался каждым эффектным прилагательным в описании дела и отождествлял себя по очереди со всеми свидетелями, выступавшими на дознании. Он едва слышно стонал: "Я погиб", изображая жертву, и грозно ревел: "Я с тобой расквитаюсь", изображая убийцу. Он давал медицинское заключение, явно передразнивая манеру нашего сельского лекаря; а в роли престарелого сторожа при шлагбауме, который слышал глухие удары, он так хныкал и трясся, что казалось сомнительным, как можно доверять показаниям этого слабоумного паралитика. Следователь в передаче мистера Уопсла становился Тимоном Афинским; судебный пристав - Кориоланом *. Мистер Уопсл наслаждался от души, и мы все тоже наслаждались и чувствовали себя как нельзя лучше.
Then, and not sooner, I became aware of a strange gentleman leaning over the back of the settle opposite me, looking on. Пребывая в таком отдохновительном расположении духа, мы и признали наконец подсудимого виновным в предумышленном убийстве.
There was an expression of contempt on his face, and he bit the side of a great forefinger as he watched the group of faces. Тогда-то, и только тогда, я заметил незнакомого джентльмена, который стоял напротив меня, облокотившись о спинку скамьи. Лицо его выражало презрение, и он покусывал толстый указательный палец, внимательно наблюдая за нами.
"Well!" said the stranger to Mr. Wopsle, when the reading was done, "you have settled it all to your own satisfaction, I have no doubt?" -- Итак, - обратился незнакомец к мистеру Уопслу, когда тот закончил чтение, - вы, по-видимому, все рассудили к полному своему удовольствию?
Everybody started and looked up, as if it were the murderer. He looked at everybody coldly and sarcastically. Все вздрогнули и подняли головы, как будто сам убийца появился в комнате. Джентльмен оглядел нас холодно и насмешливо.
"Guilty, of course?" said he. "Out with it. Come!" -- Значит, виновен? - сказал он. - Ну? Говорите.
"Sir," returned Mr. Wopsle, "without having the honor of your acquaintance, I do say Guilty." Upon this we all took courage to unite in a confirmatory murmur. -- Сэр, - отвечал мистер Уопсл, - не имея чести быть с вами знакомым, я все же полагаю: да, виновен. - И все мы, расхрабрившись, пробормотали что-то в подтверждение его слов.
"I know you do," said the stranger; "I knew you would. I told you so. But now I'll ask you a question. Do you know, or do you not know, that the law of England supposes every man to be innocent, until he is proved-proved-to be guilty?" -- Я знаю, что вы так полагаете, - проговорил незнакомец. - Я это знал заранее. Я так и сказал. Но теперь я задам вам один вопрос. Известно ли вам, что по английскому закону человек считается невиновным до тех пор, пока его виновность не доказана, понимаете - не доказана?
"Sir," Mr. Wopsle began to reply, "as an Englishman myself, I-" -- Сэр, - начал мистер Уопсл, - будучи сам англичанином, я...
"Come!" said the stranger, biting his forefinger at him. "Don't evade the question. Either you know it, or you don't know it. Which is it to be?" -- Э, нет! - сказал незнакомец, кусая палец и не сводя глаз с мистера Уопсла. - Не уклоняйтесь в сторону. Либо это вам известно, либо неизвестно. Решайте: то или другое?
He stood with his head on one side and himself on one side, in a bullying, interrogative manner, and he threw his forefinger at Mr. Wopsle,-as it were to mark him out-before biting it again. Нагнув голову набок и сам изогнувшись в грозно-вопросительной позе, он ткнул пальцем в мистера Уопсла, точно хотел пригвоздить его к скамье, а затем снова впился в палец зубами.
"Now!" said he. "Do you know it, or don't you know it?" -- Ну? - сказал он. - Известно это вам или неизвестно?
"Certainly I know it," replied Mr. Wopsle. -- Разумеется, известно, - отвечал мистер Уопсл.
"Certainly you know it. Then why didn't you say so at first? Now, I'll ask you another question,"-taking possession of Mr. Wopsle, as if he had a right to him,-"do you know that none of these witnesses have yet been cross-examined?" -- Разумеется, известно. Так почему же вы сразу не сказали? А теперь я задам вам другой вопрос. - Он завладел мистером Уопслом, словно имел на него особые права. - Известно ли вам, что ни один из свидетелей еще не был допрошен защитой?
Mr. Wopsle was beginning, "I can only say-" when the stranger stopped him. Мистер Уопсл начал было: - Я могу только сказать... - но незнакомец перебил его:
"What? You won't answer the question, yes or no? Now, I'll try you again." Throwing his finger at him again. "Attend to me. Are you aware, or are you not aware, that none of these witnesses have yet been cross-examined? Come, I only want one word from you. Yes, or no?" -- Что? Вы отказываетесь ответить на вопрос? Да или нет? Я вас еще раз спрашиваю. - Он опять ткнул в него пальцем. - Слушайте меня внимательно. Знаете вы или не знаете, что ни один из свидетелей еще не был допрошен зашитой? Мне нужно от вас всего одно слово. Да или нет?
Mr. Wopsle hesitated, and we all began to conceive rather a poor opinion of him. Мистер Уопсл колебался, и от этого наше восхищение им пошло на убыль.
"Come!" said the stranger, "I'll help you. You don't deserve help, but I'll help you. Look at that paper you hold in your hand. What is it?" -- Ну что ж! - сказал незнакомец. - Я вам помогу. Вы не заслуживаете помощи, но я вам помогу. Посмотрите на лист бумаги, который вы держите в руке. Что это такое?
"What is it?" repeated Mr. Wopsle, eyeing it, much at a loss. -- Что это такое? - переспросил мистер Уопсл, растерянно поглядывая на газету.
"Is it," pursued the stranger in his most sarcastic and suspicious manner, "the printed paper you have just been reading from?" -- Может быть, это, - продолжал незнакомец весьма язвительным и недоверчивым тоном, - тот самый печатный отчет, который вы только что читали?
"Undoubtedly." -- Безусловно.
"Undoubtedly. Now, turn to that paper, and tell me whether it distinctly states that the prisoner expressly said that his legal advisers instructed him altogether to reserve his defence?" -- Безусловно. Теперь загляните в него и скажите мне, написано ли там черным по белому, что обвиняемый, следуя указаниям своих адвокатов, предпочел воздержаться от защиты до заседания суда? *
"I read that just now," Mr. Wopsle pleaded. -- Да я только что это прочел, - взмолился мистер Уопсл.
"Never mind what you read just now, sir; I don't ask you what you read just now. You may read the Lord's Prayer backwards, if you like,-and, perhaps, have done it before to-day. Turn to the paper. No, no, no my friend; not to the top of the column; you know better than that; to the bottom, to the bottom." (We all began to think Mr. Wopsle full of subterfuge.) "Well? Have you found it?" -- Неважно, что именно вы только что прочли, сэр. По мне, читайте хоть "Отче наш" задом наперед, - возможно, с вами это и раньше бывало. Обратитесь к газете. Нет, нет, нет, друг мой; не на верху страницы; как же вам не стыдно; смотрите ниже, ниже. (У всех нас мелькнула мысль, что мистер Уопсл лукав и изворотлив.) Ну? Нашли?
"Here it is," said Mr. Wopsle. -- Вот оно, - сказал мистер Уопсл.
"Now, follow that passage with your eye, and tell me whether it distinctly states that the prisoner expressly said that he was instructed by his legal advisers wholly to reserve his defence? Come! Do you make that of it?" -- Теперь посмотрите это место и скажите мне, написано ли там, черным по белому, что обвиняемый особо подчеркнул указание своих адвокатов - всецело воздержаться от зашиты до заседания суда? Ну же!
Mr. Wopsle answered, "Those are not the exact words." -- В точности таких слов здесь нет.
"Not the exact words!" repeated the gentleman bitterly. "Is that the exact substance?" -- В точности таких слов! - презрительно повторил незнакомый джентльмен. - А в точности такой смысл здесь есть?
"Yes," said Mr. Wopsle. -- Да, - сказал мистер Уопсл.
"Yes," repeated the stranger, looking round at the rest of the company with his right hand extended towards the witness, Wopsle. "And now I ask you what you say to the conscience of that man who, with that passage before his eyes, can lay his head upon his pillow after having pronounced a fellow-creature guilty, unheard?" -- Да, - повторил незнакомец, окидывая взглядом всех собравшихся и протянув правую руку в сторону свидетеля - Уопсла. - А теперь я вас спрашиваю, что сказать о совести человека, который, имея перед глазами эту страницу, может спать спокойно после того, как он признал своего ближнего виновным, даже не выслушав его?
We all began to suspect that Mr. Wopsle was not the man we had thought him, and that he was beginning to be found out. Все мы укрепились в подозрении, что мистер Уопсл - не тот, за кого мы его принимали, и что час его разоблачения близок.
"And that same man, remember," pursued the gentleman, throwing his finger at Mr. Wopsle heavily,-"that same man might be summoned as a juryman upon this very trial, and, having thus deeply committed himself, might return to the bosom of his family and lay his head upon his pillow, after deliberately swearing that he would well and truly try the issue joined between Our Sovereign Lord the King and the prisoner at the bar, and would a true verdict give according to the evidence, so help him God!" -- И не забудьте, что такого человека, - продолжал джентльмен, внушительно указывая пальцем на мистера Уопсла, - что такого человека могут назначить в состав присяжных по этому самому делу и он, столь сильно опорочив себя, может возвратиться в лоно своей семьи и спокойно уснуть после того, как дал присягу, что будет разбирать спор между нашим августейшим монархом-королем и подсудимым по совести и справедливости и вынесет беспристрастное решение на основании показаний и да поможет ему господь!
We were all deeply persuaded that the unfortunate Wopsle had gone too far, and had better stop in his reckless career while there was yet time. Все мы уже были глубоко убеждены, что злополучный Уопсл зашел слишком далеко и что лучше ему одуматься, пока не поздно.
The strange gentleman, with an air of authority not to be disputed, and with a manner expressive of knowing something secret about every one of us that would effectually do for each individual if he chose to disclose it, left the back of the settle, and came into the space between the two settles, in front of the fire, where he remained standing, his left hand in his pocket, and he biting the forefinger of his right. Незнакомый джентльмен, с непререкаемо-властным видом и с таким выражением лица, словно о каждом из нас ему известна какая-то тайна и он в два счета сгубил бы того, чью тайну вздумал бы открыть, отошел от скамьи, на спинку которой опирался, и, обогнув ее, очутился перед огнем, между обеими скамьями, где и остался стоять, опустив левую руку в карман и покусывая палец на правой.
"From information I have received," said he, looking round at us as we all quailed before him, "I have reason to believe there is a blacksmith among you, by name Joseph-or Joe-Gargery. Which is the man?" -- По имеющимся у меня сведениям, - сказал он, обводя глазами наши испуганные лица, - среди вас должен быть кузнец, по имени Джозеф - или Джо - Гарджери. Кто из вас кузнец?
"Here is the man," said Joe. -- Я кузнец, - сказал Джо.
The strange gentleman beckoned him out of his place, and Joe went. Джентльмен знаком подозвал его к себе, и Джо встал с места.
"You have an apprentice," pursued the stranger, "commonly known as Pip? Is he here?" -- У вас есть подмастерье, которого называют Пип, - продолжал незнакомец. - Он сейчас здесь?
"I am here!" I cried. -- Я здесь! - крикнул я.
The stranger did not recognize me, but I recognized him as the gentleman I had met on the stairs, on the occasion of my second visit to Miss Havisham. I had known him the moment I saw him looking over the settle, and now that I stood confronting him with his hand upon my shoulder, I checked off again in detail his large head, his dark complexion, his deep-set eyes, his bushy black eyebrows, his large watch-chain, his strong black dots of beard and whisker, and even the smell of scented soap on his great hand. Незнакомец не узнал меня, зато я узнал в нем того джентльмена, которого встретил на лестнице у мисс Хэвишем, когда во второй раз был у нее в доме. Я узнал его, как только увидел, и теперь, когда он стоял передо мной, положив руку мне на плечо, я отчетливо вспомнил его, вспомнил большую голову, смуглый цвет кожи, глубока посаженные глаза, мохнатые черные брови, массивную цепочку от часов, черные точки на месте усов и бороды и даже запах душистого мыла, исходивший от его большой руки.
"I wish to have a private conference with you two," said he, when he had surveyed me at his leisure. "It will take a little time. Perhaps we had better go to your place of residence. I prefer not to anticipate my communication here; you will impart as much or as little of it as you please to your friends afterwards; I have nothing to do with that." -- Мне нужно побеседовать с вами обоими без свидетелей, - сказал он, неторопливо смерив меня глазами. - На это потребуется время. Пожалуй, нам лучше пройти к вам домой. Здесь я ничего не скажу; позже вы можете сообщить о нашем разговоре своим друзьям ровно столько, сколько найдете нужным; это уже до меня не касается.
Amidst a wondering silence, we three walked out of the Jolly Bargemen, and in a wondering silence walked home. While going along, the strange gentleman occasionally looked at me, and occasionally bit the side of his finger. As we neared home, Joe vaguely acknowledging the occasion as an impressive and ceremonious one, went on ahead to open the front door. Our conference was held in the state parlor, which was feebly lighted by one candle. Среди изумленного молчания мы втроем вышли из "Веселых Матросов" и в изумленном молчании проследовали домой. По дороге незнакомец время от времени взглядывал на меня и покусывал палец. Когда мы были уже близко от дома, Джо, смутно сообразив, что случай выдался необычайный и торжественный, побежал вперед, чтобы отворить парадную дверь. Беседа наша состоялась в гостиной, слабо освещенной одной свечой.
It began with the strange gentleman's sitting down at the table, drawing the candle to him, and looking over some entries in his pocket-book. He then put up the pocket-book and set the candle a little aside, after peering round it into the darkness at Joe and me, to ascertain which was which. Началось с того, что незнакомый джентльмен сел к столу, пододвинул к себе свечу и просмотрел какие-то заметки в своей записной книжке. Затем он убрал книжку и отставил свечу немного в сторону, предварительно заглянув в темноту комнаты, чтобы удостовериться, где Джо, а где я.
"My name," he said, "is Jaggers, and I am a lawyer in London. I am pretty well known. I have unusual business to transact with you, and I commence by explaining that it is not of my originating. If my advice had been asked, I should not have been here. It was not asked, and you see me here. What I have to do as the confidential agent of another, I do. No less, no more." -- Моя фамилия Джеггерс, - сказал он, - я стряпчий и живу в Лондоне. Я довольно-таки известный человек. Дело, которое привело меня к вам, не совсем обычного свойства, и я прежде всего хочу вас предупредить, что не я его затеял. Если бы спросили моего совета, меня бы сейчас здесь не было. Моего совета не спросили, и, как видите, я здесь. Я выполняю то, что должен выполнить, как поверенный другого лица. Ни больше, ни меньше.
Finding that he could not see us very well from where he sat, he got up, and threw one leg over the back of a chair and leaned upon it; thus having one foot on the seat of the chair, and one foot on the ground. Убедившись, что со своего места ему недостаточно хорошо нас видно, он встал, перекинул ногу через спинку стула и наклонился вперед; так он и разговаривал с нами, стоя одной ногой на стуле, а другой на полу.
"Now, Joseph Gargery, I am the bearer of an offer to relieve you of this young fellow your apprentice. You would not object to cancel his indentures at his request and for his good? You would want nothing for so doing?" -- Так вот, Джозеф Гарджери, мне поручено освободить вас от этого молодого человека, вашего подмастерья. Вы не будете возражать против того, чтобы расторгнуть с ним договор по его просьбе и для его блага? Вы бы ничего за это не потребовали?
"Lord forbid that I should want anything for not standing in Pip's way," said Joe, staring. -- Боже меня упаси чего-нибудь потребовать за то, чтобы не становиться Пипу поперек дороги, - сказал Джо, удивленно раскрыв глаза.
"Lord forbidding is pious, but not to the purpose," returned Mr. Jaggers. "The question is, Would you want anything? Do you want anything?" -- Боже упаси - это благочестиво, но не по существу, - возразил мистер Джеггерс. - Я спрашиваю: вы бы ничего не потребовали? Вы ничего не требуете?
"The answer is," returned Joe, sternly, "No." -- А я отвечаю - нет, - отрубил Джо.
I thought Mr. Jaggers glanced at Joe, as if he considered him a fool for his disinterestedness. But I was too much bewildered between breathless curiosity and surprise, to be sure of it. По взгляду, который мистер Джеггерс бросил на Джо, мне показалось, что он считает его бескорыстие пределом глупости. Но удивление и любопытство так владели мной, что я не могу утверждать этого с уверенностью.
"Very well," said Mr. Jaggers. "Recollect the admission you have made, and don't try to go from it presently." -- Очень хорошо, - сказал мистер Джеггерс. - Помните ваши слова и не пытайтесь от них отступиться.
"Who's a going to try?" retorted Joe. -- Кто это хочет отступаться? - вспылил Джо.
"I don't say anybody is. Do you keep a dog?" -- Я не говорил, что кто-нибудь хочет отступаться. Вы собаку держите?
"Yes, I do keep a dog." -- Ну, держу.
"Bear in mind then, that Brag is a good dog, but Holdfast is a better. Bear that in mind, will you?" repeated Mr. Jaggers, shutting his eyes and nodding his head at Joe, as if he were forgiving him something. "Now, I return to this young fellow. And the communication I have got to make is, that he has Great Expectations." -- Так имейте в виду, что Брехун - хороший пес, а Хватай - еще лучше. Пожалуйста, имейте это в виду, - повторил мистер Джеггерс, закрывая глаза и кивая Джо головой, словно прощал ему какую-то вину. - Но вернемся к молодому человеку. Сообщение, которое я должен сделать, состоит в том, что перед ним открывается блестящее будущее.
Joe and I gasped, and looked at one another. Мы с Джо ахнули и посмотрели друг на друга.
"I am instructed to communicate to him," said Mr. Jaggers, throwing his finger at me sideways, "that he will come into a handsome property. Further, that it is the desire of the present possessor of that property, that he be immediately removed from his present sphere of life and from this place, and be brought up as a gentleman,-in a word, as a young fellow of great expectations." -- Мне поручено сообщить ему, - сказал мистер Джеггерс, указывая на меня пальцем, - что он унаследует изрядное состояние. Далее, что теперешний обладатель этого состояния желает, чтобы он немедленно оставил свои прежние занятия, уехал из этих мест и получил воспитание джентльмена, иначе говоря - воспитание молодого человека с Большими Надеждами.
My dream was out; my wild fancy was surpassed by sober reality; Miss Havisham was going to make my fortune on a grand scale. Моя мечта сбылась; трезвая действительность превзошла мои самые необузданные фантазии; мисс Хэвишем решила сделать меня богачом!
"Now, Mr. Pip," pursued the lawyer, "I address the rest of what I have to say, to you. You are to understand, first, that it is the request of the person from whom I take my instructions that you always bear the name of Pip. You will have no objection, I dare say, to your great expectations being encumbered with that easy condition. But if you have any objection, this is the time to mention it." -- А теперь, мистер Пип, - продолжал стряпчий, - с остальной частью моего поручения я обращаюсь к вам. Во-первых, вам следует знать, что лицо, по указанию которого я действую, желает, чтобы вы навсегда сохранили фамилию Пип. Вы, надо полагать, не возражаете против того, что ваши большие надежды будут обременены этим легко выполнимым условием. Но если у вас имеются возражения, сейчас самое время заявить об этом.
My heart was beating so fast, and there was such a singing in my ears, that I could scarcely stammer I had no objection. Сердце у меня колотилось, в ушах звенело, и я едва мог пролепетать, что возражений у меня не имеется.
"I should think not! Now you are to understand, secondly, Mr. Pip, that the name of the person who is your liberal benefactor remains a profound secret, until the person chooses to reveal it. I am empowered to mention that it is the intention of the person to reveal it at first hand by word of mouth to yourself. When or where that intention may be carried out, I cannot say; no one can say. It may be years hence. Now, you are distinctly to understand that you are most positively prohibited from making any inquiry on this head, or any allusion or reference, however distant, to any individual whomsoever as the individual, in all the communications you may have with me. If you have a suspicion in your own breast, keep that suspicion in your own breast. It is not the least to the purpose what the reasons of this prohibition are; they may be the strongest and gravest reasons, or they may be mere whim. This is not for you to inquire into. The condition is laid down. Your acceptance of it, and your observance of it as binding, is the only remaining condition that I am charged with, by the person from whom I take my instructions, and for whom I am not otherwise responsible. That person is the person from whom you derive your expectations, and the secret is solely held by that person and by me. Again, not a very difficult condition with which to encumber such a rise in fortune; but if you have any objection to it, this is the time to mention it. Speak out." -- Я так и думал! Ну-с, а во-вторых, вам следует знать, что имя вашего великодушного благодетеля останется в глубочайшей тайне до тех пор, пока он не пожелает назвать себя. Я уполномочен сказать, что он намерен сам открыться вам при личном свидании. Когда и где это намерение будет выполнено - не знаю; и никто не знает. До тех пор может пройти много лет. Но вам следует твердо запомнить, что в разговорах со мной вам строго Запрещается расспрашивать меня об этом, а также указывать или намекать, хотя бы отдаленно, на какое-либо лицо как на данное лицо. Если в душе у вас зародится догадка, пусть эта догадка останется у вас в душе. Причины такого запрета не должны вас интересовать; может быть, это чрезвычайно веские и серьезные причины, а может быть - пустая прихоть. Расспрашивать об этом вам не следует. Итак, эти условия вы слышали. Принятие и строжайшее соблюдение их с вашей стороны - вот последнее условие, поставленное тем лицом, чьи указания я выполняю, но за которое в остальном не несу никакой ответственности. Это и есть то лицо, с которым связаны ваши надежды, и тайна его известна только этому лицу и мне. Это условие тоже не очень трудное, оно едва ли обременит вашу столь блестяще начинающуюся новую жизнь; но если у вас имеются возражения, сейчас самое время заявить об этом. Прошу вас.
Once more, I stammered with difficulty that I had no objection. Я снова пролепетал, запинаясь, что никаких возражений у меня не имеется.
"I should think not! Now, Mr. Pip, I have done with stipulations." Though he called me Mr. Pip, and began rather to make up to me, he still could not get rid of a certain air of bullying suspicion; and even now he occasionally shut his eyes and threw his finger at me while he spoke, as much as to express that he knew all kinds of things to my disparagement, if he only chose to mention them. "We come next, to mere details of arrangement. You must know that, although I have used the term 'expectations' more than once, you are not endowed with expectations only. There is already lodged in my hands a sum of money amply sufficient for your suitable education and maintenance. You will please consider me your guardian. Oh!" for I was going to thank him, "I tell you at once, I am paid for my services, or I shouldn't render them. It is considered that you must be better educated, in accordance with your altered position, and that you will be alive to the importance and necessity of at once entering on that advantage." -- Я так и думал! Ну вот, мистер Пип, с оговорками мы покончили. - Хотя он называл меня "мистер Пип" и вообще начал обращаться со мной уважительнее, в его тоне по-прежнему сквозила строгость и недоверие: и он все еще, не переставая говорить, изредка закрывал глаза и указывал на меня пальцем, словно давая понять, что знает меня с самой невыгодной стороны, но предпочитает молчать об этом. - Теперь остается уточнить подробности дела. Должен сказать, что хотя до сих пор я употреблял слово "надежды", вы и сейчас уже располагаете кое-чем помимо надежд. В моем ведении находится денежная сумма, которой более чем достанет на ваше содержание и образование. Предлагаю вам считать меня вашим опекуном. О нет! - он заметил, что я собрался его благодарить. - Прошу вас помнить, что за свои услуги я получаю плату, иначе я не стал бы их оказывать. По мнению моего доверителя, вы, в связи с переменой в вашей жизни, должны стать образованным человеком и, вероятно, поймете, как важно для вас немедленно воспользоваться такой возможностью.
I said I had always longed for it. Я сказал, что всегда к этому стремился.
"Never mind what you have always longed for, Mr. Pip," he retorted; "keep to the record. If you long for it now, that's enough. Am I answered that you are ready to be placed at once under some proper tutor? Is that it?" -- Не важно, к чему вы всегда стремились, мистер Пип, - возразил он, - не отклоняйтесь в сторону. Вполне достаточно, если вы стремитесь к этому сейчас. Могу ли я считать, что вы готовы приступить к учению, под соответствующим руководством? Правильно я вас понял?
I stammered yes, that was it. Я пролепетал, что да, он понял меня правильно.
"Good. Now, your inclinations are to be consulted. I don't think that wise, mind, but it's my trust. Have you ever heard of any tutor whom you would prefer to another?" -- Очень хорошо. Теперь мне надлежит осведомиться о ваших склонностях. Сам я, имейте в виду, не считаю это разумным, но мне поручено так поступить. Слышали вы о каком-нибудь наставнике, который бы особенно вам нравился?
I had never heard of any tutor but Biddy and Mr. Wopsle's great-aunt; so, I replied in the negative. Так как я за всю жизнь не слыхал ни о каких наставниках, кроме Бидди и двоюродной бабушки мистера Уопсла, то ответил отрицательно.
"There is a certain tutor, of whom I have some knowledge, who I think might suit the purpose," said Mr. Jaggers. "I don't recommend him, observe; because I never recommend anybody. The gentleman I speak of is one Mr. Matthew Pocket." -- Я кое-что знаю об одном наставнике, который, мне думается, мог бы вам подойти. Заметьте, я не рекомендую его, потому что я никогда никого не рекомендую. Джентльмен, о котором я говорю, - это некий мистер Мэтью Покет.
Ah! I caught at the name directly. Miss Havisham's relation. The Matthew whom Mr. and Mrs. Camilla had spoken of. The Matthew whose place was to be at Miss Havisham's head, when she lay dead, in her bride's dress on the bride's table. Вот оно что! Я сейчас же вспомнил это имя. Родственник мисс Хэвишем. Тот самый Мэтью, о котором говорили мистер и миссис Камилла. Тот самый Мэтью, которому уготовано место в изголовье у мисс Хэвишем, когда она будет лежать мертвая, в своем подвенечном наряде, на свадебном столе.
"You know the name?" said Mr. Jaggers, looking shrewdly at me, and then shutting up his eyes while he waited for my answer. -- Это имя вам знакомо? - спросил мистер Джеггерс и бросил на меня испытующий взгляд, после чего закрыл глаза в ожидании ответа.
My answer was, that I had heard of the name. Я ответил, что слышал это имя.
"Oh!" said he. "You have heard of the name. But the question is, what do you say of it?" -- Вот как! - сказал он. - Вы слышали это имя! Однако вопрос в том, что вы на этот счет думаете?
I said, or tried to say, that I was much obliged to him for his recommendation- Я сказал, вернее попытался сказать, что очень благодарен ему за рекомендацию...
"No, my young friend!" he interrupted, shaking his great head very slowly. "Recollect yourself!" -- Нет, мой юный друг! - перебил он меня, медленно покачивая своей большой головой. - Ну-ка, припомните!
Not recollecting myself, I began again that I was much obliged to him for his recommendation- Ничего не припомнив, я опять начал, что очень благодарен ему за рекомендацию...
"No, my young friend," he interrupted, shaking his head and frowning and smiling both at once,-"no, no, no; it's very well done, but it won't do; you are too young to fix me with it. Recommendation is not the word, Mr. Pip. Try another." -- Нет, мой юный друг, - перебил он меня, качая головой и одновременно хмурясь и улыбаясь, - нет, нет, нет; это очень хорошо сказано, но это не годится; вы слишком молоды, чтобы поймать меня. Рекомендация - не то слово, мистер Пип. Поищите другое.
Correcting myself, I said that I was much obliged to him for his mention of Mr. Matthew Pocket- Исправив свою ошибку, я сказал, что очень благодарен ему за упоминание о мистере Мэтью Покете...
"That's more like it!" cried Mr. Jaggers.- -- Вот так-то лучше! - воскликнул мистер Джеггерс.
And (I added), I would gladly try that gentleman. -- ...и с удовольствием буду учиться у этого джентльмена.
"Good. You had better try him in his own house. The way shall be prepared for you, and you can see his son first, who is in London. When will you come to London?" -- Очень хорошо. Учиться вам всего лучше у него на дому. Он будет предупрежден, но сначала вы повидаете его сына, который живет в Лондоне. Когда вы приедете в Лондон?
I said (glancing at Joe, who stood looking on, motionless), that I supposed I could come directly. Я ответил (взглянув на Джо, который стоял неподвижно и только смотрел на нас), что готов ехать сейчас же.
"First," said Mr. Jaggers, "you should have some new clothes to come in, and they should not be working-clothes. Say this day week. You'll want some money. Shall I leave you twenty guineas?" -- Скажем, ровно через неделю, - возразил мистер Джеггерс. - Вам следует сперва обзавестись новой одеждой, и притом - не рабочей одеждой. На это понадобятся деньги. Я, пожалуй, оставлю вам двадцать гиней?
He produced a long purse, with the greatest coolness, and counted them out on the table and pushed them over to me. This was the first time he had taken his leg from the chair. He sat astride of the chair when he had pushed the money over, and sat swinging his purse and eyeing Joe. С невозмутимым видом он достал из кармана длинный кошелек, отсчитал на стол двадцать гиней и пододвинул их ко мне. Только теперь он снял ногу со стула. Пододвинув ко мне деньги, он уселся на стул верхом и стал раскачивать кошелек в воздухе, не сводя глаз с Джо.
"Well, Joseph Gargery? You look dumbfoundered?" -- Ну что, Джозеф Гарджери? Вы как будто удивлены?
"I am!" said Joe, in a very decided manner. -- И очень даже, - решительно заявил Джо.
"It was understood that you wanted nothing for yourself, remember?" -- Вы помните, ведь был уговор, что для себя вы ничего не требуете?
"It were understood," said Joe. "And it are understood. And it ever will be similar according." -- Был уговор, - сказал Джо. - И есть уговор. И будет, и останется.
"But what," said Mr. Jaggers, swinging his purse,-"what if it was in my instructions to make you a present, as compensation?" -- А что, если, - сказал мистер Джеггерс, раскачивая кошелек, - что, если в мои указания входило сделать вам подарок в виде возмещения?
"As compensation what for?" Joe demanded. -- Это за что же возмещение? - спросил Джо.
"For the loss of his services." -- За то, что вы лишаетесь работника.
Joe laid his hand upon my shoulder with the touch of a woman. I have often thought him since, like the steam-hammer that can crush a man or pat an egg-shell, in his combination of strength with gentleness. Джо положил руку мне на плечо нежно, как женщина. Часто впоследствии, думая о том, как в нем сочетались сила и мягкость, я мысленно сравнивал его с паровым молотом, который может раздавить человека иди чуть коснуться скорлупки яйца.
"Pip is that hearty welcome," said Joe, "to go free with his services, to honor and fortun', as no words can tell him. But if you think as Money can make compensation to me for the loss of the little child-what come to the forge-and ever the best of friends!-" -- Уж как я рад, - сказал Джо, - что Пип может больше не работать, а жить в почете и богатстве, - этого я и выразить ему не могу. Но ежели вы думаете, что деньги возместят мне потерю мальчонки... когда он вот такой пришел в кузницу... и... всегда были друзьями!..
O dear good Joe, whom I was so ready to leave and so unthankful to, I see you again, with your muscular blacksmith's arm before your eyes, and your broad chest heaving, and your voice dying away. O dear good faithful tender Joe, I feel the loving tremble of your hand upon my arm, as solemnly this day as if it had been the rustle of an angel's wing! Милый, добрый Джо, которого я, неблагодарный, так легко готовился покинуть, я будто сейчас тебя вижу, как ты стоишь, заслонив глаза мускулистой рукой кузнеца, и широкая грудь твоя вздымается, и голос тебе изменяет. О милый, добрый, верный, любящий Джо, я до сих пор чувствую, как дрожит твоя рука у меня на плече, словно трепещет крыло ангела!
But I encouraged Joe at the time. I was lost in the mazes of my future fortunes, and could not retrace the by-paths we had trodden together. I begged Joe to be comforted, for (as he said) we had ever been the best of friends, and (as I said) we ever would be so. Joe scooped his eyes with his disengaged wrist, as if he were bent on gouging himself, but said not another word. Но в то время я принялся утешать Джо. Я заплутался в дебрях моего грядущего благополучия и сбился с тропинок, по которым мы ходили рука об руку. Я напомнил Джо, что (как он сказал) мы всегда были друзьями и (как я сказал) всегда ими останемся. Джо так крепко провел по глазам свободной рукой, словно твердо решил их выдавить, но не добавил больше ни слова.
Mr. Jaggers had looked on at this, as one who recognized in Joe the village idiot, and in me his keeper. When it was over, he said, weighing in his hand the purse he had ceased to swing:- Мистер Джеггерс наблюдал за этой сценой так, точно видел в Джо деревенского дурачка, а во мне - его сторожа. Когда мы успокоились, он проговорил, уже не раскачивая кошелек, а взвешивая его на ладони:
"Now, Joseph Gargery, I warn you this is your last chance. No half measures with me. If you mean to take a present that I have it in charge to make you, speak out, and you shall have it. If on the contrary you mean to say-" -- Предупреждаю вас, Джозеф Гарджери: теперь или никогда. Полумер я не признаю. Если вы хотите принять подарок, который мне поручено вам передать, - скажите слово, и вы его получите. Если же, напротив, вы считаете...
Here, to his great amazement, he was stopped by Joe's suddenly working round him with every demonstration of a fell pugilistic purpose. Но тут ему к величайшему его изумлению пришлось замолчать, потому, что Джо вдруг двинулся на него с воинственным видом, не допускавшим сомнений относительно его намерений.
"Which I meantersay," cried Joe, "that if you come into my place bull-baiting and badgering me, come out! Which I meantersay as sech if you're a man, come on! Which I meantersay that what I say, I meantersay and stand or fall by!" -- Я то считаю, - закричал Джо, - что коли ты приходишь ко мне в дом поддевать да дразнить меня, так изволь отвечать за это! Я то считаю, что коли ты такой храбрый, так выходи, покажи свою прыть. Я то считаю, что раз я что сказал, значит, я так считаю, и с этого меня не собьешь, хоть ты в лепешку расшибись.
I drew Joe away, and he immediately became placable; merely stating to me, in an obliging manner and as a polite expostulatory notice to any one whom it might happen to concern, that he were not a going to be bull-baited and badgered in his own place. Mr. Jaggers had risen when Joe demonstrated, and had backed near the door. Without evincing any inclination to come in again, he there delivered his valedictory remarks. They were these. Я оттащил Джо, и он тут же угомонился; он только сообщил мне очень любезно, в виде вежливого предостережения всякому, кого это могло заинтересовать, что он никому не позволит поддевать и дразнить себя в собственном доме. При первом же угрожающем движении Джо мистер Джеггерс встал и попятился к двери. Не выказывая ни малейшего желания вернуться к столу, он произнес свою прощальную речь с порога. Сводилась она к следующему:
"Well, Mr. Pip, I think the sooner you leave here-as you are to be a gentleman-the better. Let it stand for this day week, and you shall receive my printed address in the meantime. You can take a hackney-coach at the stage-coach office in London, and come straight to me. Understand, that I express no opinion, one way or other, on the trust I undertake. I am paid for undertaking it, and I do so. Now, understand that, finally. Understand that!" -- Ну-с, мистер Пип, по-моему, раз вам предстоит стать джентльменом, чем скорее вы уедете отсюда, тем лучше. Пусть будет, как мы решили - через неделю; за это время вы получите мой адрес. На почтовом дворе в Лондоне можете нанять экипаж и приезжайте прямо ко мне. Заметьте, я не высказываю своего мнения ни за, ни против той опеки, которую я на себя беру. Мне за это платят, и я за это взялся. Заметьте себе это как следует. Заметьте!
He was throwing his finger at both of us, and I think would have gone on, but for his seeming to think Joe dangerous, and going off. Говоря это, он все время тыкал в нас пальцем и, вероятно, не скоро бы кончил, но, видимо, решив, что с Джо лучше не иметь дела, все же предпочел удалиться.
Something came into my head which induced me to run after him, as he was going down to the Jolly Bargemen, where he had left a hired carriage. Мне пришла в голову одна мысль, и я побежал за ним следом по дороге к "Веселым Матросам", где его ждала наемная карета.
"I beg your pardon, Mr. Jaggers." -- Виноват, мистер Джеггерс, минуточку!
"Halloa!" said he, facing round, "what's the matter?" -- Эге! - сказал он, оборачиваясь. - Что случилось?
"I wish to be quite right, Mr. Jaggers, and to keep to your directions; so I thought I had better ask. Would there be any objection to my taking leave of any one I know, about here, before I go away?" -- Я хочу все сделать правильно, мистер Джеггерс, и точно по вашим указаниям; вот я и решил вас спросить, - можно, я до отъезда прощусь с моими здешними знакомыми?
"No," said he, looking as if he hardly understood me. -- Можно, - сказал он, словно не вполне понимая меня.
"I don't mean in the village only, but up town?" -- И не только здесь, в деревне, но и в городе?
"No," said he. "No objection." -- Можно, - сказал он. - Возражений не имеется.
I thanked him and ran home again, and there I found that Joe had already locked the front door and vacated the state parlor, and was seated by the kitchen fire with a hand on each knee, gazing intently at the burning coals. I too sat down before the fire and gazed at the coals, and nothing was said for a long time. Я поблагодарил его и побежал домой, где обнаружил, что Джо уже запер парадную дверь, ушел из гостиной и сидит в кухне у огня, положив руки на колени и устремив взгляд на горящие угли. Я тоже подсел к огню и стал смотреть на угли, и долгое время все молчали.
My sister was in her cushioned chair in her corner, and Biddy sat at her needle-work before the fire, and Joe sat next Biddy, and I sat next Joe in the corner opposite my sister. The more I looked into the glowing coals, the more incapable I became of looking at Joe; the longer the silence lasted, the more unable I felt to speak. Моя сестра лежала в своем углу, обложенная подушками, Бидди с шитьем сидела у огня, Джо сидел рядом с Бидди, а я сидел рядом с Джо, напротив сестры. И чем дольше я глядел на тлеющие угли, тем яснее чувствовал, что не могу взглянуть на Джо; чем дольше длилось молчание, тем труднее мне было заговорить.
At length I got out, Наконец я выдавил из себя:
"Joe, have you told Biddy?" -- Джо, ты сказал Бидди?
"No, Pip," returned Joe, still looking at the fire, and holding his knees tight, as if he had private information that they intended to make off somewhere, "which I left it to yourself, Pip." -- Нет, Пип, - ответил Джо, по-прежнему глядя на огонь, и так крепко обхватив колени, точно у него были секретные сведения, что они собираются от него сбежать, - я думал, ты сам ей скажешь, Пип.
"I would rather you told, Joe." -- Нет, уж лучше ты, Джо.
"Pip's a gentleman of fortun' then," said Joe, "and God bless him in it!" -- Ну, раз так, - сказал Джо, - Пип у нас джентльмен и богач, и да благословит его бог!
Biddy dropped her work, and looked at me. Joe held his knees and looked at me. I looked at both of them. After a pause, they both heartily congratulated me; but there was a certain touch of sadness in their congratulations that I rather resented. Бидди уронила шитье и смотрела на меня. Джо крепко держал свои колени и смотрел на меня. Я смотрел на них обоих. Потом они оба сердечно меня поздравили; но был в их поздравлениях оттенок грусти, и это меня задело.
I took it upon myself to impress Biddy (and through Biddy, Joe) with the grave obligation I considered my friends under, to know nothing and say nothing about the maker of my fortune. It would all come out in good time, I observed, and in the meanwhile nothing was to be said, save that I had come into great expectations from a mysterious patron. Biddy nodded her head thoughtfully at the fire as she took up her work again, and said she would be very particular; and Joe, still detaining his knees, said, "Ay, ay, I'll be ekervally partickler, Pip;" and then they congratulated me again, and went on to express so much wonder at the notion of my being a gentleman that I didn't half like it. Я счел своим долгом внушить Бидди (а через нее и Джо), как важно, чтобы они, мои друзья, ничего не знали и никогда не упоминали о моем благодетеле. Все выяснится в свое время, заметил я, а пока нельзя ничего рассказывать, кроме того, что по милости таинственного покровителя у меня появились надежды на блестящее будущее. Бидди задумчиво кивнула головой и снова взялась за шитье, сказав, что постарается не проболтаться; и Джо, все не выпуская из-под надзора свои колени, сказал: "Вот-вот, Пип, я тоже постараюсь"; после чего они снова принялись поздравлять меня и так дивились моему превращению в джентльмена, что мне стало не по себе.
Infinite pains were then taken by Biddy to convey to my sister some idea of what had happened. To the best of my belief, those efforts entirely failed. She laughed and nodded her head a great many times, and even repeated after Biddy, the words "Pip" and "Property." But I doubt if they had more meaning in them than an election cry, and I cannot suggest a darker picture of her state of mind. Бидди приложила немало усилий к тому, чтобы довести все случившееся до сознания моей сестры. Насколько я мог судить, усилия эти были тщетны. Сестра смеялась, раз за разом кивала головой и даже повторила вслед за Бидди слова "Пип" и "богатство". Но боюсь, что она придавала им не больше значения, чем обычно придают предвыборным выкрикам, - лучше описать плачевное состояние ее рассудка я не в силах.
I never could have believed it without experience, but as Joe and Biddy became more at their cheerful ease again, I became quite gloomy. Dissatisfied with my fortune, of course I could not be; but it is possible that I may have been, without quite knowing it, dissatisfied with myself. Раньше я счел бы это невероятным, однако я хорошо помню, что, по мере того как Джо и Бидди вновь обретали свое обычное спокойствие и веселость, у меня становилось все тяжелее на душе. Переменой в своей судьбе я, разумеется, не мог быть недоволен; но возможно, что, не догадываясь об этом, я был недоволен самим собой.
Any how, I sat with my elbow on my knee and my face upon my hand, looking into the fire, as those two talked about my going away, and about what they should do without me, and all that. And whenever I caught one of them looking at me, though never so pleasantly (and they often looked at me,-particularly Biddy), I felt offended: as if they were expressing some mistrust of me. Though Heaven knows they never did by word or sign. Как бы то ни было, я сидел, уперев локоть в колено и уткнувшись подбородком в ладонь, и смотрел на угли, а Джо и Бидди говорили о моем отъезде, о том, что будут делать без меня, и о разных других вещах. И всякий раз, ловя на себе их приветливые взгляды (а они, особенно Бидди, часто поглядывали на меня), я ощущал какую-то обиду, словно читал в их глазах недоверие, хотя, видит бог, они не выражали его ни словом, ни знаком.
At those times I would get up and look out at the door; for our kitchen door opened at once upon the night, and stood open on summer evenings to air the room. The very stars to which I then raised my eyes, I am afraid I took to be but poor and humble stars for glittering on the rustic objects among which I had passed my life. Тогда я вставал и подходил к двери; дверь нашей кухни открывалась прямо на улицу и летними вечерами оставалась отворенной, чтобы было прохладнее. Стыдно сказать, но даже звезды, к которым я поднимал глаза, вызывали во мне снисходительную жалость, потому что мерцали над бедной деревушкой, в которой я провел свою жизнь.
"Saturday night," said I, when we sat at our supper of bread and cheese and beer. "Five more days, and then the day before the day! They'll soon go." -- Сегодня суббота, - сказал я, когда мы уселись за ужин, состоявший из хлеба с сыром и пива. - Еще пять дней, а потом уже будет день перед тем днем. Время пройдет быстро.
"Yes, Pip," observed Joe, whose voice sounded hollow in his beer-mug. "They'll soon go." -- Да, Пип, - подтвердил Джо, и голос его прозвучал глухо, потому что шел из кружки с пивом. - Время пройдет быстро.
"Soon, soon go," said Biddy. -- Быстро, очень быстро, - сказала Бидди.
"I have been thinking, Joe, that when I go down town on Monday, and order my new clothes, I shall tell the tailor that I'll come and put them on there, or that I'll have them sent to Mr. Pumblechook's. It would be very disagreeable to be stared at by all the people here." -- Я вот о чем думал, Джо: когда я пойду в город, в понедельник, заказывать новое платье, я скажу портному, что надену его прямо у него в мастерской, или велю послать к мистеру Памблчуку. Неприятно, если все здесь будут на меня глазеть.
"Mr. and Mrs. Hubble might like to see you in your new gen-teel figure too, Pip," said Joe, industriously cutting his bread, with his cheese on it, in the palm of his left hand, and glancing at my untasted supper as if he thought of the time when we used to compare slices. "So might Wopsle. And the Jolly Bargemen might take it as a compliment." -- Мистер и миссис Хабл, наверно, захотят полюбоваться на тебя, Пип, каким ты будешь франтом, - сказал Джо, искусно разрезая на левой ладони ломоть хлеба вместе с сыром и поглядывая на мой нетронутый ужин так, словно вспоминал время, когда мы любили сравнивать, кто ест быстрее. - И мистер Уопсл тоже. И "Веселым Матросам" было бы удовольствие.
"That's just what I don't want, Joe. They would make such a business of it,-such a coarse and common business,-that I couldn't bear myself." -- Этого-то я и не хочу, Джо. Они устроят из этого такое представление - такое грубое, неприличное представление, что я не буду знать куда деваться.
"Ah, that indeed, Pip!" said Joe. "If you couldn't abear yourself-" -- Вот оно что, Пип! - сказал Джо. - Ну, если ты не будешь знать куда деваться...
Biddy asked me here, as she sat holding my sister's plate, Тут Бидди, кормившая с ложки мою сестру, обратилась ко мне с вопросом:
"Have you thought about when you'll show yourself to Mr. Gargery, and your sister and me? You will show yourself to us; won't you?" -- А ты подумал о том, как ты покажешься мистеру Гарджери, и твоей сестре, и мне? Ведь нам-то ты захочешь показаться?
"Biddy," I returned with some resentment, "you are so exceedingly quick that it's difficult to keep up with you." -- Бидди, - отвечал я с некоторым раздражением, - ты такая быстрая, что за тобой не поспеть...
("She always were quick," observed Joe.) (- А она и всегда была быстрая, - заметил Джо.)
"If you had waited another moment, Biddy, you would have heard me say that I shall bring my clothes here in a bundle one evening,-most likely on the evening before I go away." -- Если бы ты подождала еще минутку, Бидди, ты бы услышала, что я как-нибудь вечером принесу сюда свое платье в узелке - скорее всего накануне моего отъезда.
Biddy said no more. Handsomely forgiving her, I soon exchanged an affectionate good night with her and Joe, and went up to bed. When I got into my little room, I sat down and took a long look at it, as a mean little room that I should soon be parted from and raised above, for ever. It was furnished with fresh young remembrances too, and even at the same moment I fell into much the same confused division of mind between it and the better rooms to which I was going, as I had been in so often between the forge and Miss Havisham's, and Biddy and Estella. Бидди больше ничего не сказала. Я великодушно простил ее и вскоре затем сердечно пожелал ей и Джо спокойной ночи и пошел спать. Поднявшись в свою комнатушку, я сел и долго осматривал ее - жалкую, недостойную меня комнатушку, с которой я скоро навсегда расстанусь. Ее населяли чистые, юные воспоминания, и я мысленно разрывался между нею и роскошной квартирой, в которой мне предстояло жить, так же, как столько раз разрывался между кузницей и домом мисс Хэвишем, между Бидди и Эстеллой.
The sun had been shining brightly all day on the roof of my attic, and the room was warm. As I put the window open and stood looking out, I saw Joe come slowly forth at the dark door, below, and take a turn or two in the air; and then I saw Biddy come, and bring him a pipe and light it for him. Весь день на крышу светило солнце, и комната сильно нагрелась. Я отворил окно и, высунувшись наружу, увидел, как Джо медленно вышел из темного дома и раза два прошелся взад-вперед; потом вышла Бидди, принесла ему трубку и дала огня. Он никогда не курил так поздно, из чего я мог заключить, что по каким-то причинам он нуждается в утешении.
He never smoked so late, and it seemed to hint to me that he wanted comforting, for some reason or other. Теперь он стоял у двери, прямо подо мной, и курил свою трубку.
He presently stood at the door immediately beneath me, smoking his pipe, and Biddy stood there too, quietly talking to him, and I knew that they talked of me, for I heard my name mentioned in an endearing tone by both of them more than once. I would not have listened for more, if I could have heard more; so I drew away from the window, and sat down in my one chair by the bedside, feeling it very sorrowful and strange that this first night of my bright fortunes should be the loneliest I had ever known. Бидди стояла подле, тихо разговаривая с ним, и я знал, что они говорят обо мне, потому что оба они несколько раз ласково произнесли мое имя. Я не стал бы слушать дальше, даже если бы мог что-нибудь услышать; отойдя от окна, я сел на единственный стул у кровати, думая о том, как печально и странно, что этот вечер, когда передо мной только что открылось такое блестящее будущее, - самый тоскливый вечер в моей жизни.
Looking towards the open window, I saw light wreaths from Joe's pipe floating there, and I fancied it was like a blessing from Joe,-not obtruded on me or paraded before me, but pervading the air we shared together. I put my light out, and crept into bed; and it was an uneasy bed now, and I never slept the old sound sleep in it any more. Оглянувшись на открытое окно, я увидел плывущий в воздухе дымок от трубки Джо, и мне подумалось, что это его благословение - не навязчивое, не показное, но разлитое в самом воздухе, которым мы оба дышали. Я задул свечу и улегся в постель; и постель показалась мне неудобной, и никогда уже я не спал в ней так сладко и крепко, как бывало.

Chapter XIX/ГЛАВА XIX

English Русский
Morning made a considerable difference in my general prospect of Life, and brightened it so much that it scarcely seemed the same. What lay heaviest on my mind was, the consideration that six days intervened between me and the day of departure; for I could not divest myself of a misgiving that something might happen to London in the meanwhile, and that, when I got there, it would be either greatly deteriorated or clean gone. Утро озарило весь мир новым блеском, и будущее предстало передо мной, просветленное до неузнаваемости. Больше всего меня теперь заботило, что до отъезда моего оставалось еще целых шесть дней: я не мог отделаться от тревожного чувства, что за эти шесть дней что-нибудь может стрястись с Лондоном и что к тому времени, как я туда попаду, он станет меньше или хуже, а то и вовсе исчезнет с лица земли.
Joe and Biddy were very sympathetic and pleasant when I spoke of our approaching separation; but they only referred to it when I did. After breakfast, Joe brought out my indentures from the press in the best parlor, and we put them in the fire, and I felt that I was free. With all the novelty of my emancipation on me, I went to church with Joe, and thought perhaps the clergyman wouldn't have read that about the rich man and the kingdom of Heaven, if he had known all. Джо и Бидди очень тепло и сердечно отзывались на мои упоминания о нашей скорой разлуке, однако сами о ней не заговаривали. После завтрака Джо достал из комода в парадной гостиной мой договор, мы сожгли его, и я почувствовал себя свободным. Полный до краев этим новым ощущением свободы, я пошел с Джо в церковь и, сидя там, думал, что, если бы священник все знал, он, пожалуй, не стал бы толковать нам про богатого и про царствие божие *.
After our early dinner, I strolled out alone, purposing to finish off the marshes at once, and get them done with. As I passed the church, I felt (as I had felt during service in the morning) a sublime compassion for the poor creatures who were destined to go there, Sunday after Sunday, all their lives through, and to lie obscurely at last among the low green mounds. I promised myself that I would do something for them one of these days, and formed a plan in outline for bestowing a dinner of roast-beef and plum-pudding, a pint of ale, and a gallon of condescension, upon everybody in the village. Отобедали мы, как всегда, рано, и после обеда я ушел из дому один, решив теперь же проститься с болотами и больше уже туда не возвращаться. Проходя мимо церкви, я (как и утром во время службы) преисполнился благородного сострадания к несчастным людям, которым суждено ходить сюда каждое воскресенье, до конца своих дней, а потом успокоиться в полной безвестности под низкими зелеными холмиками. Я пообещал себе, что в скором времени что-нибудь для них сделаю, и мысленно набросал план действий, согласно которому каждый житель нашей деревни должен был получить от меня обед из ростбифа и плумпудинга, пинту эля и целый галлон благосклонности.
If I had often thought before, with something allied to shame, of my companionship with the fugitive whom I had once seen limping among those graves, what were my thoughts on this Sunday, when the place recalled the wretch, ragged and shivering, with his felon iron and badge! My comfort was, that it happened a long time ago, and that he had doubtless been transported a long way off, and that he was dead to me, and might be veritably dead into the bargain. Если я и раньше часто испытывал нечто похожее на стыд, вспоминая о своем знакомстве с беглым каторжником, некогда ковылявшим среди этих могил, каковы же были мои мысли в это воскресенье, когда я, очутившись на кладбище, снова вспомнил его, оборванного, дрожащего, с толстым железным кольцом на ноге! Одно меня утешало - что это случилось очень давно, что его, несомненно, увезли за тридевять земель и что для меня он умер, а к тому же, возможно, его и в самом деле нет в живых.
No more low, wet grounds, no more dikes and sluices, no more of these grazing cattle,-though they seemed, in their dull manner, to wear a more respectful air now, and to face round, in order that they might stare as long as possible at the possessor of such great expectations,-farewell, monotonous acquaintances of my childhood, henceforth I was for London and greatness; not for smith's work in general, and for you! I made my exultant way to the old Battery, and, lying down there to consider the question whether Miss Havisham intended me for Estella, fell asleep. Конец нашим болотистым низинам, конец дамбам, и шлюзам, и жующим коровам, - впрочем, они, казалось, глядели теперь более почтительно, насколько это совместимо было с их коровьей тупостью, и поворачивали голову, чтобы как можно дольше таращиться на обладателя столь больших надежд, - прощайте, скучные друзья моего детства, отныне я не ваш - я создан для Лондона и славы, а не для работы кузнеца! В таком ликующем состоянии духа я дошел до старой батареи, прилег на траву, чтобы обдумать, прочит ли меня мисс Хэвишем в мужья Эстелле, и крепко уснул.
When I awoke, I was much surprised to find Joe sitting beside me, smoking his pipe. He greeted me with a cheerful smile on my opening my eyes, and said,- Проснувшись, я с удивлением увидел, что рядом со мной сидит Джо и курит свою трубку. Когда я открыл глаза, он ласково мне улыбнулся.
"As being the last time, Pip, I thought I'd foller." -- А я решил, Пип, - ведь в последний раз, так пой-ду-ка и я за тобой.
"And Joe, I am very glad you did so." -- Я очень рад, что ты так решил, Джо.
"Thankee, Pip." -- Спасибо на добром слове, Пип.
"You may be sure, dear Joe," I went on, after we had shaken hands, "that I shall never forget you." -- Знай, милый Джо, - продолжал я после того, как мы крепко потрясли друг другу руки, - что я тебя никогда но забуду.
"No, no, Pip!" said Joe, in a comfortable tone, "I'm sure of that. Ay, ay, old chap! Bless you, it were only necessary to get it well round in a man's mind, to be certain on it. But it took a bit of time to get it well round, the change come so oncommon plump; didn't it?" -- Конечно, Пип, конечно, - сказал Джо, словно успокаивая меня. - Я-то это знаю. Право, знаю, дружок. Да чего там, стоит немножко мозгами пораскинуть, это всякому станет ясно. Только вот мозгами-то пораскинуть я сначала никак не мог, очень уж все враз переменилось, верно я говорю?
Somehow, I was not best pleased with Joe's being so mightily secure of me. I should have liked him to have betrayed emotion, or to have said, "It does you credit, Pip," or something of that sort. Therefore, I made no remark on Joe's first head; merely saying as to his second, that the tidings had indeed come suddenly, but that I had always wanted to be a gentleman, and had often and often speculated on what I would do, if I were one. Почему-то мне было не особенно приятно, что Джо так крепко на меня надеется. Мне бы понравилось, если бы он расчувствовался или сказал: "Это делает тебе честь, Пип", или что-нибудь в том же духе. Поэтому я никак не отозвался на первую часть его речи, на вторую же ответил, что известие это действительно явилось для нас неожиданностью, но что мне всегда хотелось стать джентльменом и я много, много раз думал о том, что бы я в таком случае стал делать.
"Have you though?" said Joe. "Astonishing!" -- Да неужели думал? - удивился Джо. - Поди ж ты!
"It's a pity now, Joe," said I, "that you did not get on a little more, when we had our lessons here; isn't it?" -- Сейчас мне очень жаль, Джо, - сказал я, - что ты извлек так мало пользы из наших уроков; ты со мной не согласен?
"Well, I don't know," returned Joe. "I'm so awful dull. I'm only master of my own trade. It were always a pity as I was so awful dull; but it's no more of a pity now, than it was-this day twelvemonth-don't you see?" -- Вот уж не знаю, - отвечал Джо. - Я к ученью туповатый. Я только в своем деле мастак. Оно и всегда было жаль, что я туповатый, и сейчас жаль, но только не больше, чем... ну, хоть год назад!
What I had meant was, that when I came into my property and was able to do something for Joe, it would have been much more agreeable if he had been better qualified for a rise in station. He was so perfectly innocent of my meaning, however, that I thought I would mention it to Biddy in preference. Я-то имел в виду, что куда приятнее было бы, если бы Джо оказался более достоин моих милостей к тому времени, как я получу свое состояние и смогу для него что-то сделать. Однако он был так далек от правильного понимания моей мысли, что я решил лучше растолковать ее Бидди.
So, when we had walked home and had had tea, I took Biddy into our little garden by the side of the lane, and, after throwing out in a general way for the elevation of her spirits, that I should never forget her, said I had a favor to ask of her. И вот, когда мы пришли домой и напились чаю, я вызвал Бидди в наш садик у проулка и, подбодрив ее для начала заверением, что никогда ее не забуду, сказал, что у меня есть до нее просьба.
"And it is, Biddy," said I, "that you will not omit any opportunity of helping Joe on, a little." -- А состоит она в том, Бидди, - сказал я, - чтобы ты не упускала случая немножко пообтесать Джо.
"How helping him on?" asked Biddy, with a steady sort of glance. -- Как это пообтесать? - спросила Бидди, бросив на меня внимательный взгляд.
"Well! Joe is a dear good fellow,-in fact, I think he is the dearest fellow that ever lived,-but he is rather backward in some things. For instance, Biddy, in his learning and his manners." -- Ну, ты понимаешь, Джо - хороший, милый человек, лучшего я просто и не знаю, но в некоторых отношениях он немного отстал, Бидди. Скажем, в части учения и манер.
Although I was looking at Biddy as I spoke, and although she opened her eyes very wide when I had spoken, she did not look at me. Хотя я, пока говорил, смотрел на Бидди и хотя, когда я кончил, она широко раскрыла глаза, но на меня она не смотрела.
"O, his manners! won't his manners do then?" asked Biddy, plucking a black-currant leaf. -- Ах, манер! Значит, у него манеры недостаточно хороши? - спросила она, сорвав лист черной смородины.
"My dear Biddy, they do very well here-" -- Здесь, милая Бидди, они достаточно хороши, но...
"O! they do very well here?" interrupted Biddy, looking closely at the leaf in her hand. -- Ах, здесь они, значит, достаточно хороши? - перебила меня Бидди, разглядывая сорванный лист.
"Hear me out,-but if I were to remove Joe into a higher sphere, as I shall hope to remove him when I fully come into my property, they would hardly do him justice." -- Ты не дала мне договорить: но если мне удастся ввести его в более высокие круги, а я надеюсь, что это мне удастся, когда я войду во владение своей собственностью, - такие манеры едва ли сделают ему честь.
"And don't you think he knows that?" asked Biddy. -- И ты думаешь, он этого не знает? - спросила Бидди.
It was such a very provoking question (for it had never in the most distant manner occurred to me), that I said, snappishly,- Вопрос показался мне до того обидным (самому-то мне ничего подобного и в голову не приходило), что я огрызнулся:
"Biddy, what do you mean?" -- Что ты хочешь этим сказать, Бидди?
Biddy, having rubbed the leaf to pieces between her hands,-and the smell of a black-currant bush has ever since recalled to me that evening in the little garden by the side of the lane,-said, Прежде чем ответить, Бидди растерла лист между ладонями, - и с тех пор запах черносмородинового куста всегда напоминает мне этот вечер в нашем садике у проулка.
"Have you never considered that he may be proud?" -- А что он, может быть, гордый, об этом ты не подумал?
"Proud?" I repeated, with disdainful emphasis. -- Гордый? - переспросил я с подчеркнутым пренебрежением.
"O! there are many kinds of pride," said Biddy, looking full at me and shaking her head; "pride is not all of one kind-" -- Гордость разная бывает, - сказала Бидди, смотря мне прямо в лицо и качая головой. - Гордость не у всех одинаковая...
"Well? What are you stopping for?" said I. -- Ну? Что же ты замолчала?
"Not all of one kind," resumed Biddy. "He may be too proud to let any one take him out of a place that he is competent to fill, and fills well and with respect. To tell you the truth, I think he is; though it sounds bold in me to say so, for you must know him far better than I do." -- Не у всех одинаковая, - повторила Бидди. - Ему, возможно, гордость не позволит, чтобы кто-то снял его с места, где у него есть свое дело, где он делает это дело хорошо и пользуется уважением. Сказать по правде, я думаю, что именно так и будет; впрочем, это, вероятно, очень смело с моей стороны: ведь ты должен бы знать его куда лучше, чем я.
"Now, Biddy," said I, "I am very sorry to see this in you. I did not expect to see this in you. You are envious, Biddy, and grudging. You are dissatisfied on account of my rise in fortune, and you can't help showing it." -- Бидди, - сказал я, - ты меня огорчаешь. Я от тебя этого не ожидал. Ты завидуешь, Бидди, и дуешься. Тебе обидно мое возвышение в жизни, и ты не умеешь это скрыть.
"If you have the heart to think so," returned Biddy, "say so. Say so over and over again, if you have the heart to think so." -- Если у тебя хватает совести так думать, - отвечала Бидди, - ты так и скажи. Повтори, повтори еще раз, если у тебя хватает совести так думать.
"If you have the heart to be so, you mean, Biddy," said I, in a virtuous and superior tone; "don't put it off upon me. I am very sorry to see it, and it's a-it's a bad side of human nature. I did intend to ask you to use any little opportunities you might have after I was gone, of improving dear Joe. But after this I ask you nothing. I am extremely sorry to see this in you, Biddy," I repeated. "It's a-it's a bad side of human nature." -- Скажи лучше, - если у тебя хватает совести так принимать это, - возразил я надменным и наставительным тоном. - Нечего сваливать вину на меня. Ты меня очень огорчаешь, Бидди, это... это дурная черта характера. Я хотел попросить тебя, чтобы ты после моего отъезда по мере сил помогала нашему милому Джо. Но теперь я тебя ни о чем не прошу. Ты меня очень огорчила, Бидди, - повторил я. - Это... это дурная черта характера.
"Whether you scold me or approve of me," returned poor Biddy, "you may equally depend upon my trying to do all that lies in my power, here, at all times. And whatever opinion you take away of me, shall make no difference in my remembrance of you. Yet a gentleman should not be unjust neither," said Biddy, turning away her head. -- Ругай ты меня или хвали, - сказала бедная Бидди, - все равно можешь быть спокоен, я здесь всегда буду делать все, что в моих силах. И какого бы мнения ты обо мне ни держался, я не изменюсь к тебе. А несправедливым джентльмену все-таки не пристало быть, - добавила она и отвернулась.
I again warmly repeated that it was a bad side of human nature (in which sentiment, waiving its application, I have since seen reason to think I was right), and I walked down the little path away from Biddy, and Biddy went into the house, and I went out at the garden gate and took a dejected stroll until supper-time; again feeling it very sorrowful and strange that this, the second night of my bright fortunes, should be as lonely and unsatisfactory as the first. Я еще раз с горячностью повторил, что это дурная черта характера (и с тех пор убедился, что был прав, только применил свои слова не по адресу), и пошел по дорожке прочь от Бидди, а Бидди вернулась в дом; я вышел на дорогу и уныло бродил по полям до самого ужина, по-прежнему думая о том, как печально и странно, что в этот, второй вечер моей новой жизни мне так же одиноко и тоскливо, как и в первый.
But, morning once more brightened my view, and I extended my clemency to Biddy, and we dropped the subject. Putting on the best clothes I had, I went into town as early as I could hope to find the shops open, and presented myself before Mr. Trabb, the tailor, who was having his breakfast in the parlor behind his shop, and who did not think it worth his while to come out to me, but called me in to him. Впрочем, с наступлением утра я опять приободрился и, великодушно простив Бидди, решил не возобновлять вчерашнего разговора. Я надел свое лучшее платье и, едва дождавшись часа, когда могли открыться лавки, отправился в город. Когда я явился к мистеру Трэббу, портному, он еще завтракал в своей комнате за лавкой; рассудив, что выходить ко мне не стоит, он вместо этого позвал меня к себе.
"Well!" said Mr. Trabb, in a hail-fellow-well-met kind of way. "How are you, and what can I do for you?" -- Ну-с, - начал мистер Трэбб снисходительно-приятельским тоном, - как поживаете, чем могу служить?
Mr. Trabb had sliced his hot roll into three feather-beds, and was slipping butter in between the blankets, and covering it up. He was a prosperous old bachelor, and his open window looked into a prosperous little garden and orchard, and there was a prosperous iron safe let into the wall at the side of his fireplace, and I did not doubt that heaps of his prosperity were put away in it in bags. Мистер Трэбб только что разрезал горячую булочку на три перинки и занимался тем, что прокладывал между ними масло и тепло его укутывал. Это был старый холостяк, человек с достатком, и окно его комнаты смотрело в предостаточный огородик и фруктовый сад, а в стену возле камина вделан был более чем достаточный кованый сундук, где хранились - я был в том убежден - полные мешки его достатка.
"Mr. Trabb," said I, "it's an unpleasant thing to have to mention, because it looks like boasting; but I have come into a handsome property." -- Мистер Трэбб, - сказал я, - мне не хочется упоминать об этом, потому что может показаться, будто я хвастаюсь, но я получил порядочное состояние.
A change passed over Mr. Trabb. He forgot the butter in bed, got up from the bedside, and wiped his fingers on the tablecloth, exclaiming, "Lord bless my soul!" Мистер Трэбб преобразился. Позабыв о масле, нежащемся в теплой постели, он поднялся и вытер пальцы о скатерть с возгласом: "Господи помилуй!"
"I am going up to my guardian in London," said I, casually drawing some guineas out of my pocket and looking at them; "and I want a fashionable suit of clothes to go in. I wish to pay for them," I added-otherwise I thought he might only pretend to make them, "with ready money." -- Я еду в Лондон к моему опекуну, - сказал я, небрежно доставая из кармана несколько гиней и поглядывая на них, - мне нужен в дорогу костюм по последней моде, и я готов заплатить за него вперед, - добавил я, опасаясь, что иначе он, чего доброго, только пообещает выполнить мой заказ.
"My dear sir," said Mr. Trabb, as he respectfully bent his body, opened his arms, and took the liberty of touching me on the outside of each elbow, "don't hurt me by mentioning that. May I venture to congratulate you? Would you do me the favor of stepping into the shop?" -- Дорогой сэр, вы меня обижаете! - И мистер Трэбб, почтительно изогнувшись, раскинул руки и даже осмелился секунду подержать меня за локотки. - Позвольте мне принести вам мои поздравления. Будьте столь любезны, пройдите, пожалуйста, в лавку.
Mr. Trabb's boy was the most audacious boy in all that country-side. When I had entered he was sweeping the shop, and he had sweetened his labors by sweeping over me. He was still sweeping when I came out into the shop with Mr. Trabb, and he knocked the broom against all possible corners and obstacles, to express (as I understood it) equality with any blacksmith, alive or dead. Мальчишка мистера Трэбба был самым дерзким мальчишкой во всей округе. Когда я пришел, он подметал лавку и, чтобы доставить себе развлечение среди тяжких трудов, намел мне на ноги целую кучу сора. Когда я снова вышел в лавку с мистером Трэббом, он все еще подметал пол, и тут же стал нарочно задевать щеткой о все углы и прочие препятствия, чтобы показать этим (так по крайней мере я его понял), что он не хуже любого кузнеца, живого или мертвого.
"Hold that noise," said Mr. Trabb, with the greatest sternness, "or I'll knock your head off!-Do me the favor to be seated, sir. Now, this," said Mr. Trabb, taking down a roll of cloth, and tiding it out in a flowing manner over the counter, preparatory to getting his hand under it to show the gloss, "is a very sweet article. I can recommend it for your purpose, sir, because it really is extra super. But you shall see some others. Give me Number Four, you!" (To the boy, and with a dreadfully severe stare; foreseeing the danger of that miscreant's brushing me with it, or making some other sign of familiarity.) -- Прекрати возню! - закричал на него мистер Трэбб с чрезвычайной суровостью, - не то я тебе голову оторву. Присядьте, сэр, прошу вас. Вот, сэр, - говоря это, мистер Трэбб достал с полки кусок сукна и плавным движением развернул его на прилавке, с тем чтобы подсунуть под него руку и показать, как оно отливает на свет, - очень приятный товар! Особенно рекомендую его вам, сэр, это самый что ни на есть высший сорт. Впрочем, я покажу вам и другие образцы. Эй ты, подай мне номер четыре! (Эти слова были обращены к мальчишке и сопровождались устрашающе грозным взглядом, поскольку существовала опасность, что сей зловредный юнец мазнет меня сукном по голове или позволит себе еще какую-нибудь вольность.)
Mr. Trabb never removed his stern eye from the boy until he had deposited number four on the counter and was at a safe distance again. Then he commanded him to bring number five, and number eight. "And let me have none of your tricks here," said Mr. Trabb, "or you shall repent it, you young scoundrel, the longest day you have to live." Мистер Трэбб не сводил строгого взора с мальчишки, пока тот не положил на прилавок номер четыре и не отошел на безопасное расстояние. Тогда он велел ему подать номер пять и номер восемь. - И смотри у меня, негодяй, никаких фокусов, - прикрикнул мистер Трэбб, - не то будешь жалеть до последнего вздоха!
Mr. Trabb then bent over number four, and in a sort of deferential confidence recommended it to me as a light article for summer wear, an article much in vogue among the nobility and gentry, an article that it would ever be an honor to him to reflect upon a distinguished fellow-townsman's (if he might claim me for a fellow-townsman) having worn. Затем мистер Трэбб склонился над номером четыре и смиренно-доверительным тоном отрекомендовал его мне как легкий летний материал, который весьма в ходу у дворянства и аристократии и в который он почтет для себя за великую честь одеть своего знатного земляка (если только позволительно ему считать себя моим земляком). А затем снова обратился к мальчишке:
"Are you bringing numbers five and eight, you vagabond," said Mr. Trabb to the boy after that, "or shall I kick you out of the shop and bring them myself?" -- Подашь ты мне когда-нибудь номер пять и номер восемь, шалопай несчастный, или прикажешь вышвырнуть тебя из лавки и идти за ними самому?
I selected the materials for a suit, with the assistance of Mr. Trabb's judgment, and re-entered the parlor to be measured. For although Mr. Trabb had my measure already, and had previously been quite contented with it, he said apologetically that it "wouldn't do under existing circumstances, sir,-wouldn't do at all." So, Mr. Trabb measured and calculated me in the parlor, as if I were an estate and he the finest species of surveyor, and gave himself such a world of trouble that I felt that no suit of clothes could possibly remunerate him for his pains. When he had at last done and had appointed to send the articles to Mr. Pumblechook's on the Thursday evening, he said, with his hand upon the parlor lock, С помощью мистера Трэбба я выбрал сукно на костюм и снова прошел в заднюю комнату - снять мерку. Ибо хотя у мистера Трэбба уже имелась моя мерка и до сих пор она вполне его удовлетворяла, однако, как он с поклоном заявил, "при существующих обстоятельствах она не годится, сэр, совершенно не годится". Итак, мистер Трэбб обмерил и размежевал меня в своей комнате, словно я был земельным участком, а он - опытным землемером, и приложил к этому делу столько стараний, что я почувствовал - никакая плата не может вознаградить его за такие труды. Когда же наконец он с этим покончил и мы договорились, что он пришлет мой костюм мистеру Памблчуку в четверг вечером, мистер Трэбб сказал, уже взявшись за ручку двери:
"I know, sir, that London gentlemen cannot be expected to patronize local work, as a rule; but if you would give me a turn now and then in the quality of a townsman, I should greatly esteem it. Good morning, sir, much obliged.-Door!" -- Я знаю, сэр, лондонские джентльмены, как правило, не шьют у провинциальных портных; но если бы вам, живя в столице, вздумалось когда-нибудь удостоить меня чести, я был бы весьма польщен. До свиданья, сэр, чрезвычайно вам признателен... Дверь!
The last word was flung at the boy, who had not the least notion what it meant. But I saw him collapse as his master rubbed me out with his hands, and my first decided experience of the stupendous power of money was, that it had morally laid upon his back Trabb's boy. Последнее слово было брошено мальчишке, который понятия не имел, что оно означает. Но я видел, как он был ошеломлен, когда его хозяин, льстиво потирая руки, сам проводил меня до порога, и я могу считать, что мое знакомство с сокрушительной силой денег началось в ту минуту, когда они, фигурально выражаясь, положили на обе лопатки мальчишку Трэбба.
After this memorable event, I went to the hatter's, and the bootmaker's, and the hosier's, and felt rather like Mother Hubbard's dog whose outfit required the services of so many trades. I also went to the coach-office and took my place for seven o'clock on Saturday morning. It was not necessary to explain everywhere that I had come into a handsome property; but whenever I said anything to that effect, it followed that the officiating tradesman ceased to have his attention diverted through the window by the High Street, and concentrated his mind upon me. When I had ordered everything I wanted, I directed my steps towards Pumblechook's, and, as I approached that gentleman's place of business, I saw him standing at his door. После этого памятного события я побывал у шляпника, сапожника и торговца бельем, чувствуя, что сильно смахиваю на собаку матушки Хаббард *, которую общими силами наряжали столько мастеров. Побывал я и в конторе дилижансов и заказал себе место на семь часов утра в субботу. Необязательно было повсюду рассказывать, что я получил порядочное состояние; однако всякий раз, как я упоминал об этом, мой собеседник отвлекался от созерцания того, что происходило за окном на улице, и сосредоточивал все свое внимание на мне. Покончив с необходимыми заказами, я направился к лавке Памблчука и, подходя к ней, увидел, что этот джентльмен собственной персоной стоит на пороге.
He was waiting for me with great impatience. He had been out early with the chaise-cart, and had called at the forge and heard the news. He had prepared a collation for me in the Barnwell parlor, and he too ordered his shopman to "come out of the gangway" as my sacred person passed. Он поджидал меня с большим нетерпением. Еще утром он заезжал на своей тележке к нам в кузницу и ему рассказали великую новость. Он приготовил для меня угощение в гостиной, где происходило памятное чтение "Джорджа Барнуэла", и, пропуская в дверь мою священную особу, тоже велел своему приказчику "не путаться под ногами".
"My dear friend," said Mr. Pumblechook, taking me by both hands, when he and I and the collation were alone, "I give you joy of your good fortune. Well deserved, well deserved!" -- Друг мой, - сказал мистер- Памблчук, пожимая мне руки, когда остался наедине со мной и с угощением. - Поздравляю вас по случаю такой редкостной удачи. Вы ее заслужили, заслужили!
This was coming to the point, and I thought it a sensible way of expressing himself. Это было сказано к месту и показалось мне весьма дельным замечанием.
"To think," said Mr. Pumblechook, after snorting admiration at me for some moments, "that I should have been the humble instrument of leading up to this, is a proud reward." -- Мысль о том, - сказал мистер Памблчук, предварительно выразив свои чувства ко мне восхищенным пыхтением, - что я некоторым образом способствовал этому, составляет для меня высшую награду.
I begged Mr. Pumblechook to remember that nothing was to be ever said or hinted, on that point. Я напомнил мистеру Памблчуку, что этого предмета нельзя касаться ни словом, ни намеком.
"My dear young friend," said Mr. Pumblechook; "if you will allow me to call you so-" -- Друг мой, - сказал мистер Памблчук, - если вы разрешите называть вас так...
I murmured "Certainly," and Mr. Pumblechook took me by both hands again, and communicated a movement to his waistcoat, which had an emotional appearance, though it was rather low down, Я промямлил: "Разумеется", и мистер Памблчук снова взял меня за обе руки и сообщил своему жилету колыхательное движение, которое говорило о чувствах, хотя и совершалось намного ниже сердца.
"My dear young friend, rely upon my doing my little all in your absence, by keeping the fact before the mind of Joseph.-Joseph!" said Mr. Pumblechook, in the way of a compassionate adjuration. "Joseph!! Joseph!!!" Thereupon he shook his head and tapped it, expressing his sense of deficiency in Joseph. -- Друг мой, положитесь на меня, в ваше отсутствие я не пожалею своих слабых сил, чтобы обо всем этом не забыл Джозеф. Джозеф! - сказал мистер Памблчук, как бы моля и сострадая. - Джозеф!! Джозеф!!! - после чего он покачал головой и постукал себя по лбу, тем выражая свое отношение к главному недостатку Джозефа.
"But my dear young friend," said Mr. Pumblechook, "you must be hungry, you must be exhausted. Be seated. Here is a chicken had round from the Boar, here is a tongue had round from the Boar, here's one or two little things had round from the Boar, that I hope you may not despise. But do I," said Mr. Pumblechook, getting up again the moment after he had sat down, "see afore me, him as I ever sported with in his times of happy infancy? And may I-may I-?" -- Но что же это я, друг мой, - сказал мистер Памблчук. - Вы, должно быть, проголодались, вы падаете от усталости. Садитесь, прошу вас. Вот курятина - это из "Кабана", вот язык, тоже из "Кабана", вот еще кое-какие лакомые штучки из "Кабана", которыми вы, надеюсь, не побрезгуете. Но неужели, - сказал мистер Памблчук, едва успев сесть и снова вставая, - неужели я вижу перед собой того, с кем я делил игры и забавы его счастливого детства? Дозвольте же... дозвольте мне...
This May I, meant might he shake hands? I consented, and he was fervent, and then sat down again. Это "дозвольте" означало, что ему хочется пожать мне руку. Я согласился, он с жаром стиснул ее и снова сел.
"Here is wine," said Mr. Pumblechook. "Let us drink, Thanks to Fortune, and may she ever pick out her favorites with equal judgment! And yet I cannot," said Mr. Pumblechook, getting up again, "see afore me One-and likewise drink to One-without again expressing-May I-may I-?" -- Вот вино, - сказал мистер Памблчук. - Выпьем. Возблагодарим судьбу, и пусть она всегда выбирает своих баловней так же разумно. Нет, - сказал мистер Памблчук, снова вставая, - я не могу видеть перед собой Того, кто... а также пить за Того, кто... не выразив еще раз... Дозвольте... дозвольте мне...
I said he might, and he shook hands with me again, and emptied his glass and turned it upside down. I did the same; and if I had turned myself upside down before drinking, the wine could not have gone more direct to my head. Я дозволил, и он снова пожал мне руку и, осушив стакан, опрокинул его вверх дном. Я последовал его примеру; и доведись мне перед этим самого себя опрокинуть вверх дном, вино и тогда не ударило бы мне в голову с такой силой.
Mr. Pumblechook helped me to the liver wing, and to the best slice of tongue (none of those out-of-the-way No Thoroughfares of Pork now), and took, comparatively speaking, no care of himself at all. "Ah! poultry, poultry! You little thought," said Mr. Pumblechook, apostrophizing the fowl in the dish, "when you was a young fledgling, what was in store for you. You little thought you was to be refreshment beneath this humble roof for one as-Call it a weakness, if you will," said Mr. Pumblechook, getting up again, "but may I? may I-?" Мистер Памблчук положил мне на тарелку сочное куриное крылышко и лучший ломтик языка (прошли те времена, когда мне доставались одни глухие закоулки окорока!), о себе же, сравнительно говоря, не заботился вовсе. - О птица, птица! - воззвал мистер Памблчук к жареной курице. - Думала ли ты, будучи неразумным цыпленком, какая честь тебе предназначена! Думала ли ты, что под этим смиренным кровом ты станешь угощением Того, кто... Пусть вы сочтете это слабостью с моей стороны, сэр, - сказал мистер Памблчук, вставая, - но дозвольте, дозвольте мне...
It began to be unnecessary to repeat the form of saying he might, so he did it at once. How he ever did it so often without wounding himself with my knife, I don't know. Особого дозволения от меня теперь, видимо, уже не требовалось, и он тут же выполнил свое намерение. Как ему удавалось проделывать это так часто, не порезавшись о мой нож, право, не знаю.
"And your sister," he resumed, after a little steady eating, "which had the honor of bringing you up by hand! It's a sad picter, to reflect that she's no longer equal to fully understanding the honor. May-" -- А ваша сестра, что имела честь воспитать вас своими руками, - продолжал он, основательно подкрепившись, - не печально ли, что ей не дано понять, какую великую честь... Дозвольте...
I saw he was about to come at me again, and I stopped him. Я увидел, что он готов опять двинуться на меня, и остановил его.
"We'll drink her health," said I. -- Выпьем за ее здоровье, - предложил я.
"Ah!" cried Mr. Pumblechook, leaning back in his chair, quite flaccid with admiration, "that's the way you know 'em, sir!" (I don't know who Sir was, but he certainly was not I, and there was no third person present); "that's the way you know the noble-minded, sir! Ever forgiving and ever affable. It might," said the servile Pumblechook, putting down his untasted glass in a hurry and getting up again, "to a common person, have the appearance of repeating-but may I-?" -- О! - вскричал мистер Памблчук и откинулся на спинку стула, совсем размякнув от восхищения. - Вот по таким словам они и познаются, сэр! (Не знаю, кого он величал сэром, во всяком случае не меня, а больше в комнате никого не было.) Вот по таким словам, сэр, и познаются благородные сердца! Всегда готовы простить, приветить! Человеку непонимающему, - продолжал угодливый Памблчук, поспешно отставив нетронутый стакан и снова вставая, - могло бы показаться, что я назойлив, но дозвольте мне...
When he had done it, he resumed his seat and drank to my sister. "Let us never be blind," said Mr. Pumblechook, "to her faults of temper, but it is to be hoped she meant well." Проделав, что следовало, он возвратился на свое место и выпил за здоровье моей сестры. - Не надо закрывать глаза на ее несчастный характер, - сказал мистер Памблчук, - но будем надеяться, что намерения у нее были добрые.
At about this time, I began to observe that he was getting flushed in the face; as to myself, I felt all face, steeped in wine and smarting. Примерно в это время я заметил, что лицо его стало сильно краснеть; сам же я словно обратился в сплошное лицо, насквозь пропитанное вином, и лицо это немилосердно горело.
I mentioned to Mr. Pumblechook that I wished to have my new clothes sent to his house, and he was ecstatic on my so distinguishing him. I mentioned my reason for desiring to avoid observation in the village, and he lauded it to the skies. There was nobody but himself, he intimated, worthy of my confidence, and-in short, might he? Then he asked me tenderly if I remembered our boyish games at sums, and how we had gone together to have me bound apprentice, and, in effect, how he had ever been my favorite fancy and my chosen friend? If I had taken ten times as many glasses of wine as I had, I should have known that he never had stood in that relation towards me, and should in my heart of hearts have repudiated the idea. Yet for all that, I remember feeling convinced that I had been much mistaken in him, and that he was a sensible, practical, good-hearted prime fellow. Я сказал мистеру Памблчуку, что распорядился доставить мое новое платье к нему на дом, и он едва не задохнулся от восторга, что я так отличил его. Я разъяснил ему, почему мне не хочется, чтобы на меня глазели в деревне, и он стал превозносить меня до небес. Он дал мне понять, что лишь он один достоин моего доверия, и, короче говоря, он просит дозволения... Потом он нежно осведомился, помню ли я нашу игру в арифметические задачи, и как мы вместе ходили записывать меня в подмастерья, и как он всегда был моим наперсником и самым закадычным другом? Выпей я в десять раз больше вина, я и то бы знал, что ничего подобного никогда не было, и в глубине души с негодованием отверг бы такое предположение. А между тем помню как сейчас, в ту минуту я был убежден, что сильно в нем ошибался и что он умнейший, добрейший, прекраснейший человек.
By degrees he fell to reposing such great confidence in me, as to ask my advice in reference to his own affairs. He mentioned that there was an opportunity for a great amalgamation and monopoly of the corn and seed trade on those premises, if enlarged, such as had never occurred before in that or any other neighborhood. What alone was wanting to the realization of a vast fortune, he considered to be More Capital. Those were the two little words, more capital. Now it appeared to him (Pumblechook) that if that capital were got into the business, through a sleeping partner, sir,-which sleeping partner would have nothing to do but walk in, by self or deputy, whenever he pleased, and examine the books,-and walk in twice a year and take his profits away in his pocket, to the tune of fifty per cent,-it appeared to him that that might be an opening for a young gentleman of spirit combined with property, which would be worthy of his attention. But what did I think? He had great confidence in my opinion, and what did I think? I gave it as my opinion. "Wait a bit!" The united vastness and distinctness of this view so struck him, that he no longer asked if he might shake hands with me, but said he really must,-and did. Мало-помалу он проникся ко мне таким доверием, что стал спрашивать моего совета по поводу своих собственных дел. Он упомянул, что на основе его предприятия, если таковое расширить, можно создать объединение и монополию по торговле зерном и семенами, равной которой не видывали ни в нашей, ни в какой другой округе. Единственное, что, по его мнению, еще требовалось, чтобы сколотить миллионное состояние, это - Округлить Капитал. Вот именно эти два словечка - округлить капитал. И ему, Памблчуку, думается, что если бы недостающую сумму вложил в дело новый компаньон, - а этому компаньону не было бы иной заботы, кроме как в любое время по своему усмотрению, лично или поручив это кому-нибудь, проверять книги, да два раза в год заходить в контору и уносить в кармане прибыли, пятьдесят процентов или около того, - ему думается, что это было бы весьма выгодной возможностью, над которой молодому человеку с умом и с деньгами стоило бы поразмыслить. А я что думаю на этот счет? Он целиком полагается на мое мнение, так что же я думаю на этот счет? Я сказал, что согласен с ним: "Но не будем забегать вперед!" Широта и ясность моего суждения потрясли его совершенно, и он, уже не спрашивая дозволения, заявил, что не может не пожать мне руку - и пожал-таки ее еще раз.
We drank all the wine, and Mr. Pumblechook pledged himself over and over again to keep Joseph up to the mark (I don't know what mark), and to render me efficient and constant service (I don't know what service). He also made known to me for the first time in my life, and certainly after having kept his secret wonderfully well, that he had always said of me, "That boy is no common boy, and mark me, his fortun' will be no common fortun'." He said with a tearful smile that it was a singular thing to think of now, and I said so too. Finally, I went out into the air, with a dim perception that there was something unwonted in the conduct of the sunshine, and found that I had slumberously got to the turnpike without having taken any account of the road. Мы выпили все вино, и мистер Памблчук снова и снова клялся мне держать Джозефа в пределах (неизвестно каких) и прилежно и неизменно оказывать мне услуги (неизвестно какие). Он также впервые поведал мне тайну, которую, нужно признать, свято хранил до той поры, а именно, что всегда говорил обо мне: "Этот мальчик необыкновенный, и, помяните мое слово, - судьба у него будет необыкновенная". Со скорбной улыбкой он сказал, что сейчас это просто уму непостижимо, и я подтвердил его слова. Наконец я вышел на улицу, смутно почувствовал, что солнце ведет себя как-то необычно, и, так и не заметив дороги, в каком-то полусне добрался до шлагбаума.
There, I was roused by Mr. Pumblechook's hailing me. He was a long way down the sunny street, and was making expressive gestures for me to stop. I stopped, and he came up breathless. Здесь я очнулся, услышав, что меня окликает мистер Памблчук. Он был еще далеко, на залитой солнцем улице, и выразительными жестами приглашал меня остановиться. Я остановился, и он подошел ко мне, пыхтя и отдуваясь.
"No, my dear friend," said he, when he had recovered wind for speech. "Not if I can help it. This occasion shall not entirely pass without that affability on your part.-May I, as an old friend and well-wisher? May I?" -- Нет, дорогой мой друг, я этого не допущу, - заговорил он, едва успев перевести дух. - Такой день не может закончиться без этой последней любезности с вашей стороны. Дозвольте же мне, как старому другу и доброжелателю, дозвольте мне...
We shook hands for the hundredth time at least, and he ordered a young carter out of my way with the greatest indignation. Then, he blessed me and stood waving his hand to me until I had passed the crook in the road; and then I turned into a field and had a long nap under a hedge before I pursued my way home. Мы по меньшей мере в сотый раз обменялись рукопожатием, и он негодующим тоном приказал какому-то молодому возчику дать мне дорогу. Затем он благословил меня и стоял, махая мне рукой, пока я не скрылся за поворотом; и тут я свернул в поле и, прежде чем идти дальше домой, как следует проспался в тени изгороди.
I had scant luggage to take with me to London, for little of the little I possessed was adapted to my new station. But I began packing that same afternoon, and wildly packed up things that I knew I should want next morning, in a fiction that there was not a moment to be lost. Мне предстояло взять с собой в Лондон весьма скудный багаж, - лишь немногое из того немногого, что у меня было, годилось для моего нового положения. Но, внушив себе, что нельзя терять ни минуты, я в тот же день начал укладываться, причем впопыхах уложил вещи, которые, как я знал, понадобятся мне уже на следующее утро.
So, Tuesday, Wednesday, and Thursday, passed; and on Friday morning I went to Mr. Pumblechook's, to put on my new clothes and pay my visit to Miss Havisham. Mr. Pumblechook's own room was given up to me to dress in, and was decorated with clean towels expressly for the event. My clothes were rather a disappointment, of course. Probably every new and eagerly expected garment ever put on since clothes came in, fell a trifle short of the wearer's expectation. But after I had had my new suit on some half an hour, and had gone through an immensity of posturing with Mr. Pumblechook's very limited dressing-glass, in the futile endeavor to see my legs, it seemed to fit me better. It being market morning at a neighboring town some ten miles off, Mr. Pumblechook was not at home. I had not told him exactly when I meant to leave, and was not likely to shake hands with him again before departing. This was all as it should be, and I went out in my new array, fearfully ashamed of having to pass the shopman, and suspicious after all that I was at a personal disadvantage, something like Joe's in his Sunday suit. Миновали вторник, среда и четверг; а в пятницу утром я отправился к мистеру Памблчукуг с тем чтобы, облачившись у него в новое платье, пойти попрощаться с мисс Хэвишем. Для переодевания мне отведена была собственная спальня мистера Памблчука, нарочно ради этого случая увешанная чистыми полотенцами. Новое платье, как водится, несколько разочаровало меня. Вероятно, с тех самых пор, что люди стали одеваться, ни один новый, с нетерпением ожидавшийся туалет не оправдывал в полной мере надежд, которые на него возлагались. Впрочем, после того как я пробыл в новом платье с полчаса и вконец извертелся, тщетно стараясь с помощью ручного зеркала мистера Памблчука увидеть свои ляжки, мне стало казаться, что сидит оно совсем недурно. Мистера Памблчука не было дома, - он уехал на ярмарку в соседний городок, миль за десять. Я не предупредил его, когда уезжаю в Лондон, и, следовательно, мне не грозила опасность новых рукопожатий. Все складывалось к лучшему, и я без помехи вышел в моем новом наряде на улицу, до слез стыдясь встречи с приказчиком и втайне подозревая, что выгляжу не очень авантажно, вроде как Джо в воскресном костюме.
I went circuitously to Miss Havisham's by all the back ways, and rang at the bell constrainedly, on account of the stiff long fingers of my gloves. Sarah Pocket came to the gate, and positively reeled back when she saw me so changed; her walnut-shell countenance likewise turned from brown to green and yellow. К дому мисс Хэвишем я пробрался задворками, дав большого крюку, и позвонил неловко, с трудом, - мешали жесткие, слишком длинные пальцы перчаток. На звонок вышла Сара Покет и чуть не упала в обморок, увидев меня в новом обличье, а лицо ее, так похожее на грецкий орех, из коричневого стало желто-зеленым.
"You?" said she. "You? Good gracious! What do you want?" -- Вы? - сказала она. - Вы? Боже милосердный! Что вам нужно?
"I am going to London, Miss Pocket," said I, "and want to say good by to Miss Havisham." -- Я уезжаю в Лондон, мисс Покет, - сказал я, - и зашел проститься с мисс Хэвишем.
I was not expected, for she left me locked in the yard, while she went to ask if I were to be admitted. After a very short delay, she returned and took me up, staring at me all the way. Заперев калитку, мисс Покет пошла справиться, как ей поступить, - значит, меня не ждали. Впрочем, она очень скоро вернулась и повела меня наверх, не сводя с моей особы изумленного взгляда.
Miss Havisham was taking exercise in the room with the long spread table, leaning on her crutch stick. The room was lighted as of yore, and at the sound of our entrance, she stopped and turned. She was then just abreast of the rotted bride-cake. Мисс Хэвишем, опираясь на свою клюку, прохаживалась по комнате с длинным накрытым столом, по-прежнему тускло освещенной свечами. Услышав, что отворяется дверь, она остановилась - как раз подле сгнившего свадебного пирога - и повернула голову.
"Don't go, Sarah," she said. "Well, Pip?" -- Не уходите, Сара, - приказала она. - Ну, что скажешь, Пип?
"I start for London, Miss Havisham, to-morrow," I was exceedingly careful what I said, "and I thought you would kindly not mind my taking leave of you." -- Я еду в Лондон, мисс Хэвишем, завтра еду, - я следил за каждым своим словом, - и подумал, что вы, может быть, не сочтете за дерзость, если я зайду проститься с вами.
"This is a gay figure, Pip," said she, making her crutch stick play round me, as if she, the fairy godmother who had changed me, were bestowing the finishing gift. -- Ты стал настоящим франтом, Пип, - сказала она, помахивая передо мною своей клюкой, словно добрая фея-крестная, совершив чудесное превращение, наделяла меня прощальным подарком.
"I have come into such good fortune since I saw you last, Miss Havisham," I murmured. "And I am so grateful for it, Miss Havisham!" -- На меня свалилось такое счастье, после того как мы с вами виделись, мисс Хэвишем, - тихо проговорил я. - И я так благодарен, мисс Хэвишем!
"Ay, ay!" said she, looking at the discomfited and envious Sarah, with delight. "I have seen Mr. Jaggers. I have heard about it, Pip. So you go to-morrow?" -- Да, да, - сказала она, с нескрываемой радостью глядя на расстроенную, изнывающую от зависти Сару. - Я видела мистера Джеггерса. Я уже слышала эту новость, Пип. Так ты едешь завтра?
"Yes, Miss Havisham." -- Да, мисс Хэвишем.
"And you are adopted by a rich person?" -- И тебя усыновил какой-то богатый человек?
"Yes, Miss Havisham." -- Да, мисс Хэвишем.
"Not named?" -- Пожелавший остаться неизвестным?
"No, Miss Havisham." -- Да, мисс Хэвишем.
"And Mr. Jaggers is made your guardian?" -- И назначил мистера Джеггерса твоим опекуном?
"Yes, Miss Havisham." -- Да, мисс Хэвишем.
She quite gloated on these questions and answers, so keen was her enjoyment of Sarah Pocket's jealous dismay. Она просто упивалась этими вопросами и ответами, - такое наслаждение доставляли ей смятение и зависть Сары Покет.
"Well!" she went on; "you have a promising career before you. Be good-deserve it-and abide by Mr. Jaggers's instructions." She looked at me, and looked at Sarah, and Sarah's countenance wrung out of her watchful face a cruel smile. "Good by, Pip!-you will always keep the name of Pip, you know." -- Ну что же, - продолжала она, - перед тобой открывается прекрасное будущее. Будь умником, веди себя достойно, слушайся указаний мистера Джеггерса. - Она пристально поглядела на меня, потом на Сару, убитое лицо которой исторгнуло у нее жестокую улыбку. - Прощай, Пип!.. Ты ведь навсегда сохранишь это имя?
"Yes, Miss Havisham." -- Да, мисс Хэвишем.
"Good by, Pip!" -- Прощай, Пип.
She stretched out her hand, and I went down on my knee and put it to my lips. I had not considered how I should take leave of her; it came naturally to me at the moment to do this. She looked at Sarah Pocket with triumph in her weird eyes, and so I left my fairy godmother, with both her hands on her crutch stick, standing in the midst of the dimly lighted room beside the rotten bride-cake that was hidden in cobwebs. Она протянула мне руку, и я, опустившись на колено, поднес ее руку к губам. Я не загадывал вперед, как буду с нею прощаться; это получилось у меня само собой. Торжество сверкнуло в ее тяжелом взгляде, обращенном на Сару Покет, и такой я покинул мою фею-крестную: она стояла посреди тускло освещенной комнаты, сложив руки на крючке своей палки, у сгнившего свадебного пирога, затканного паутиной.
Sarah Pocket conducted me down, as if I were a ghost who must be seen out. She could not get over my appearance, and was in the last degree confounded. I said "Good by, Miss Pocket;" but she merely stared, and did not seem collected enough to know that I had spoken. Clear of the house, I made the best of my way back to Pumblechook's, took off my new clothes, made them into a bundle, and went back home in my older dress, carrying it-to speak the truth-much more at my ease too, though I had the bundle to carry. Сара Покет свела меня вниз, словно я был призраком, который нужно выпроводить из дома. Она никак не могла свыкнуться с моим преображением и вконец растерялась. Я сказал: "Прощайте, мисс Покет", но она только смотрела на меня во все глаза, словно до ее сознания и не дошло, что я к ней обращался. Выйдя из дома, я поскорей добежал до лавки Памблчука, снял новый костюм, связал его в узел и отправился домой в старом своем платье, в котором, по совести говоря, чувствовал себя много свободнее, хоть и нес увесистый сверток.
And now, those six days which were to have run out so slowly, had run out fast and were gone, and to-morrow looked me in the face more steadily than I could look at it. As the six evenings had dwindled away, to five, to four, to three, to two, I had become more and more appreciative of the society of Joe and Biddy. On this last evening, I dressed my self out in my new clothes for their delight, and sat in my splendor until bedtime. We had a hot supper on the occasion, graced by the inevitable roast fowl, and we had some flip to finish with. We were all very low, and none the higher for pretending to be in spirits. И вот шесть дней, которым я и конца не предвидел, пронеслись и миновали, и уже завтрашний день глядел мне в лицо, а я не решался встретиться с ним глазами. По мере того как от шести вечеров оставалось пять, потом четыре, три, два, я все больше дорожил обществом Джо и Бидди. Накануне отъезда я, чтобы доставить им удовольствие, нарядился в новое платье и так и просидел весь вечер франтом. Ради торжественного случая мы устроили горячий ужин с неизменной жареной курицей и пивным пуншем. Всем нам было очень грустно и не становилось веселее от того, что мы притворялись оживленными и довольными.
I was to leave our village at five in the morning, carrying my little hand-portmanteau, and I had told Joe that I wished to walk away all alone. I am afraid-sore afraid-that this purpose originated in my sense of the contrast there would be between me and Joe, if we went to the coach together. I had pretended with myself that there was nothing of this taint in the arrangement; but when I went up to my little room on this last night, I felt compelled to admit that it might be so, and had an impulse upon me to go down again and entreat Joe to walk with me in the morning. I did not. Мне предстояло выйти из дому с моим чемоданчиком в пять часов утра, и я заранее предупредил Джо, что хочу идти в город один. Боюсь - ох, боюсь, не крылась ли за этим решением мысль, что очень уж велико будет несоответствие между нами, когда мы с Джо появимся на стоянке дилижансов. Я старался убедить себя, что и не помышляю об этом; но в последний вечер, поднявшись в свою комнатушку, вынужден был признать всю вероятность таких побуждений и готов был спуститься обратно и умолять Джо проводить меня. Но я этого не сделал.
All night there were coaches in my broken sleep, going to wrong places instead of to London, and having in the traces, now dogs, now cats, now pigs, now men,-never horses. Fantastic failures of journeys occupied me until the day dawned and the birds were singing. Then, I got up and partly dressed, and sat at the window to take a last look out, and in taking it fell asleep. Всю ночь в моих тревожных снах мчались дилижансы, по ошибке заезжавшие куда угодно, кроме Лондона, а везли их то собаки, то кошки, то свиньи, то люди, но только не лошади. Самые фантастические дорожные приключения не давали мне покоя, пока не забрезжил день и не запели птицы. Тогда я встал, начал одеваться и, присев у окна, чтобы еще раз посмотреть на знакомую улицу, крепко уснул.
Biddy was astir so early to get my breakfast, that, although I did not sleep at the window an hour, I smelt the smoke of the kitchen fire when I started up with a terrible idea that it must be late in the afternoon. But long after that, and long after I had heard the clinking of the teacups and was quite ready, I wanted the resolution to go down stairs. After all, I remained up there, repeatedly unlocking and unstrapping my small portmanteau and locking and strapping it up again, until Biddy called to me that I was late. Бидди так рано поднялась готовить мне завтрак, что из кухни уже слышался запах дыма, когда я, не проспав у окна и часа, в ужасе вскочил, вообразив, что время далеко за полдень. Но еще долго спустя, когда внизу уже звенела чайная посуда и сам я был совершенно готов, у меня все недоставало духу спуститься в кухню. И я развязывал и отпирал свой чемоданчик, а потом снова запирал и завязывал его, пока Бидди наконец не крикнула мне снизу, что я опоздаю.
It was a hurried breakfast with no taste in it. I got up from the meal, saying with a sort of briskness, as if it had only just occurred to me, "Well! I suppose I must be off!" and then I kissed my sister who was laughing and nodding and shaking in her usual chair, and kissed Biddy, and threw my arms around Joe's neck. Then I took up my little portmanteau and walked out. The last I saw of them was, when I presently heard a scuffle behind me, and looking back, saw Joe throwing an old shoe after me and Biddy throwing another old shoe. I stopped then, to wave my hat, and dear old Joe waved his strong right arm above his head, crying huskily "Hooroar!" and Biddy put her apron to her face. Я позавтракал наспех, не разбирая, что ем. Встав из-за стола, я сказал развязно, словно только что вспомнив: "Ну, мне, пожалуй, пора!", поцеловал сестру, которая, по обыкновению, смеялась и трясла головой в своем углу у огня, поцеловал Бидди и крепко обнял Джо. Потом взял свой чемоданчик и вышел. Немного отойдя от дома, я услыхал позади какую-то возню и, оглянувшись, увидал, что Джо бросает мне вслед старый башмак, а второй башмак бросает Бидди. Тогда я остановился и помахал им шляпой, и милый старый Джо, махая над головой своей огромной ручищей, хрипло прокричал: "Урра!", а Бидди закрыла лицо передником.
I walked away at a good pace, thinking it was easier to go than I had supposed it would be, and reflecting that it would never have done to have had an old shoe thrown after the coach, in sight of all the High Street. I whistled and made nothing of going. But the village was very peaceful and quiet, and the light mists were solemnly rising, as if to show me the world, and I had been so innocent and little there, and all beyond was so unknown and great, that in a moment with a strong heave and sob I broke into tears. It was by the finger-post at the end of the village, and I laid my hand upon it, and said, Я быстро зашагал прочь, размышляя о том, что уйти оказалось гораздо легче, нежели я предполагал, и что куда бы это годилось, если бы старый башмак полетел вслед дилижансу на виду у всей Торговой улицы. Как ни в чем не бывало, я стал насвистывать веселую песенку. Но деревня мирно спала, легкий туман торжественно уплывал вверх, словно открывая мне мир, - и сам я когда-то был здесь таким маленьким и невинным, а то, что ждало меня впереди, представлялось таким неведомым и огромным, что внезапно рыдания сдавили мне горло и я расплакался. Случилось это при выходе из деревни, у дорожного столба; я потрогал его рукой и сказал:
"Good by, O my dear, dear friend!" -- Прощай, мой милый, мой добрый друг!
Heaven knows we need never be ashamed of our tears, for they are rain upon the blinding dust of earth, overlying our hard hearts. I was better after I had cried than before,-more sorry, more aware of my own ingratitude, more gentle. If I had cried before, I should have had Joe with me then. Видит бог, мы напрасно стыдимся своих слез, - они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца. Слезы принесли мне облегчение - я смягчился, о многом пожалел, глубже почувствовал свою неблагодарность. Если бы я заплакал раньше, Джо был бы со мной в эту минуту.
So subdued I was by those tears, and by their breaking out again in the course of the quiet walk, that when I was on the coach, and it was clear of the town, I deliberated with an aching heart whether I would not get down when we changed horses and walk back, and have another evening at home, and a better parting. We changed, and I had not made up my mind, and still reflected for my comfort that it would be quite practicable to get down and walk back, when we changed again. And while I was occupied with these deliberations, I would fancy an exact resemblance to Joe in some man coming along the road towards us, and my heart would beat high.-As if he could possibly be there! Я так растрогался от собственных слез, которые снова и снова навертывались мне на глаза, пока я шел по пустынной дороге, что, уже сев в дилижанс и выехав из города, с тоскою думал, как хорошо было бы соскочить на землю, когда мы будем менять лошадей, добежать домой и, проведя еще один вечер под родным кровом, получше проститься со своими. Лошадей переменили, а я так ни на что и не решился и только утешал себя мыслью, что вполне можно будет вернуться и со следующей станции. Занятый этими мыслями, я несколько раз обманывался, принимая за Джо какого-нибудь путника, показавшегося вдали на дороге, и сердце у меня замирало... Как будто Джо мог здесь оказаться!
We changed again, and yet again, and it was now too late and too far to go back, and I went on. And the mists had all solemnly risen now, and the world lay spread before me. Мы переменили лошадей еще и еще раз, теперь возвращаться было уже слишком поздно и слишком далеко, и я не вернулся. А туман весь без остатка торжественно уплыл вверх, и мир лежал передо мной как на ладони.
This is the end of the first stage of Pip's expectations. На этом кончается первая пора надежд Пипа.

Chapter XX/ГЛАВА XX

English Русский
The journey from our town to the metropolis was a journey of about five hours. It was a little past midday when the four-horse stage-coach by which I was a passenger, got into the ravel of traffic frayed out about the Cross Keys, Wood Street, Cheapside, London. Езды от нашего города до столицы было часов пять. Уже перевалило за полдень, когда запряженный четверкой дилижанс, в котором я ехал, влился в сутолоку уличного движения и подкатил к гостинице "Скрещенные ключи" на углу Вуд-стрит и Чипсайда, в Лондоне.
We Britons had at that time particularly settled that it was treasonable to doubt our having and our being the best of everything: otherwise, while I was scared by the immensity of London, I think I might have had some faint doubts whether it was not rather ugly, crooked, narrow, and dirty. Как раз в то время мы, британцы, окончательно установили, что и мы сами и все в нашей стране - венец творения, а тот, кто в этом сомневается, повинен в государственной измене; если бы не такое положение вещей, вполне возможно, что улицы Лондона, испугавшего меня своей необъятностью, показались бы мне очень некрасивыми, кривыми, узкими и грязными.
Mr. Jaggers had duly sent me his address; it was, Little Britain, and he had written after it on his card, "just out of Smithfield, and close by the coach-office." Nevertheless, a hackney-coachman, who seemed to have as many capes to his greasy great-coat as he was years old, packed me up in his coach and hemmed me in with a folding and jingling barrier of steps, as if he were going to take me fifty miles. His getting on his box, which I remember to have been decorated with an old weather-stained pea-green hammercloth moth-eaten into rags, was quite a work of time. It was a wonderful equipage, with six great coronets outside, and ragged things behind for I don't know how many footmen to hold on by, and a harrow below them, to prevent amateur footmen from yielding to the temptation. Мистер Джеггерс, как и было условлено, своевременно сообщил мне свой адрес. Улица называлась Литл-Бритен, а от руки на его карточке было приписано: "Не доезжая Смитфилда, у самой конторы дилижансов". Однако извозчик, чью засаленную шинель украшало, казалось, столько же пелерин, сколько ему было лет, так старательно упаковал меня в свою карету и загородил дребезжащей откидной подножкой, словно готовился везти меня за пятьдесят миль. Он бесконечно долго взбирался на козлы, покрытые старым, вылинявшим гороховым чехлом с бахромой, который моль превратила в сплошные лохмотья. Колымага у него была диковинная: с шестью большими коронами по бокам, с ободранными петлями сзади, за которые могли бы держаться хоть десять лакеев, и с целым частоколом из гвоздей над задними колесами, чтобы любителям бесплатного катанья на запятках не вздумалось поддаться такому соблазну.
I had scarcely had time to enjoy the coach and to think how like a straw-yard it was, and yet how like a rag-shop, and to wonder why the horses' nose-bags were kept inside, when I observed the coachman beginning to get down, as if we were going to stop presently. And stop we presently did, in a gloomy street, at certain offices with an open door, whereon was painted MR. JAGGERS. Не успел я удобно усесться и решить, что карета сильно напоминает овин, но еще больше - лавку старьевщика, и подивиться, неужели торбы обязательно нужно хранить тут же, как заметил, что возница готовится слезать с козел, словно мы уже подъезжаем. И действительно, очень скоро карета остановилась на мрачной улице, перед конторой, на открытой двери которой было выведено: "М-р Джеггерс".
"How much?" I asked the coachman. -- Сколько с меня? - спросил я.
The coachman answered, "A shilling-unless you wish to make it more." -- Шиллинг, - ответил извозчик, - если не пожелаете прибавить.
I naturally said I had no wish to make it more. Я, разумеется, сказал, что не пожелаю.
"Then it must be a shilling," observed the coachman. "I don't want to get into trouble. I know him!" He darkly closed an eye at Mr. Jaggers's name, and shook his head. -- Тогда, значит, шиллинг, - вздохнул извозчик. - Не то с ним хлопот не оберешься. Уж я его знаю! - И, подмигнув на дверь конторы, сокрушенно покачал головой.
When he had got his shilling, and had in course of time completed the ascent to his box, and had got away (which appeared to relieve his mind), I went into the front office with my little portmanteau in my hand and asked, Was Mr. Jaggers at home? Когда он, получив свой шиллинг, совершил в конце концов обратное восхождение на козлы и покатил прочь (от чего, казалось, сильно воспрянул духом), я вошел со своим чемоданчиком в контору и спросил, у себя ли мистер Джеггерс.
"He is not," returned the clerk. "He is in Court at present. Am I addressing Mr. Pip?" -- Нет, - отвечал клерк, - он сейчас в суде. Мистер Пип, если не ошибаюсь?
I signified that he was addressing Mr. Pip. Я заверил его, что он не ошибается.
"Mr. Jaggers left word, would you wait in his room. He couldn't say how long he might be, having a case on. But it stands to reason, his time being valuable, that he won't be longer than he can help." -- Мистер Джеггерс просил вам передать, чтобы вы обождали у него в кабинете. Он сегодня занят в суде и не мог сказать, долго ли там пробудет. Но, поскольку время ему дорого, он, очевидно, не пробудет там ни минуты лишней.
With those words, the clerk opened a door, and ushered me into an inner chamber at the back. Here, we found a gentleman with one eye, in a velveteen suit and knee-breeches, who wiped his nose with his sleeve on being interrupted in the perusal of the newspaper. С этими словами клерк отворил дверь и провел меня в соседнюю комнату. Здесь, углубившись в чтение газеты, сидел какой-то одноглазый субъект в плисовой куртке и штанах до колен, который при нашем появлении поднял голову и вытер нос рукавом.
"Go and wait outside, Mike," said the clerk. -- Ступайте, подождите в конторе, Майк, - сказал клерк.
I began to say that I hoped I was not interrupting, when the clerk shoved this gentleman out with as little ceremony as I ever saw used, and tossing his fur cap out after him, left me alone. Я хотел было извиниться, что помешал, но клерк без дальнейших церемоний выпроводил посетителя из кабинета и, швырнув ему вслед его меховую шапку, оставил меня одного.
Mr. Jaggers's room was lighted by a skylight only, and was a most dismal place; the skylight, eccentrically pitched like a broken head, and the distorted adjoining houses looking as if they had twisted themselves to peep down at me through it. There were not so many papers about, as I should have expected to see; and there were some odd objects about, that I should not have expected to see,-such as an old rusty pistol, a sword in a scabbard, several strange-looking boxes and packages, and two dreadful casts on a shelf, of faces peculiarly swollen, and twitchy about the nose. Mr. Jaggers's own high-backed chair was of deadly black horsehair, with rows of brass nails round it, like a coffin; and I fancied I could see how he leaned back in it, and bit his forefinger at the clients. The room was but small, and the clients seemed to have had a habit of backing up against the wall; the wall, especially opposite to Mr. Jaggers's chair, being greasy with shoulders. I recalled, too, that the one-eyed gentleman had shuffled forth against the wall when I was the innocent cause of his being turned out. Кабинет мистера Джеггерса, куда свет проникал только сквозь стеклянный люк в потолке, оказался необычайно мрачным убежищем. Стекло, причудливо заклеенное в нескольких местах, точно разбитая голова, искривляло линии соседних домов, которые как будто вытягивали шею и изгибались, чтобы получше разглядеть меня сверху. В комнате было меньше бумаг, чем я ожидал в ней увидеть; зато были всякие странные предметы, которых я никак не ожидал в ней увидеть: старый заржавленный пистолет, сабля в ножнах, какие-то странные ящики и свертки, а на полке - два страшных гипсовых слепка, сделанных с лиц, безобразно раздувшихся и застывших в судорожной усмешке. Кресло мистера Джеггерса было обито жесткой черной материей, с рядами медных гвоздиков по краям, точно гроб; я живо представил себе, как он откидывается на высокую спинку и покусывает указательный палец, сверля глазами клиента. Комната была небольшая, и клиенты, видимо, имели обыкновение пятиться к самой стене: вся она, особенно против кресла мистера Джеггерса, была засалена от соприкосновения с плечами и спинами. Я вспомнил, что и одноглазый субъект пробирался к двери по стенке, когда я, сам того не желая, изгнал его отсюда.
I sat down in the cliental chair placed over against Mr. Jaggers's chair, and became fascinated by the dismal atmosphere of the place. I called to mind that the clerk had the same air of knowing something to everybody else's disadvantage, as his master had. I wondered how many other clerks there were up-stairs, and whether they all claimed to have the same detrimental mastery of their fellow-creatures. I wondered what was the history of all the odd litter about the room, and how it came there. I wondered whether the two swollen faces were of Mr. Jaggers's family, and, if he were so unfortunate as to have had a pair of such ill-looking relations, why he stuck them on that dusty perch for the blacks and flies to settle on, instead of giving them a place at home. Of course I had no experience of a London summer day, and my spirits may have been oppressed by the hot exhausted air, and by the dust and grit that lay thick on everything. But I sat wondering and waiting in Mr. Jaggers's close room, until I really could not bear the two casts on the shelf above Mr. Jaggers's chair, and got up and went out. Я сел на стул для посетителей, лицом к креслу мистера Джеггерса, и почувствовал, как меня охватила гнетущая атмосфера этой комнаты. Мне вспомнилось, что у клерка, как и у его патрона, было такое выражение, словно за каждым человеком он знал какую-то вину. Я стал гадать, сколько еще клерков работает наверху и все ли они притязают на такую тлетворную власть над своими ближними. Я гадал, кому принадлежали раньше собранные здесь странные предметы и как они сюда попали. Я гадал, не родных ли мистера Джеггерса изображают те два слепка, и если уж бог послал ему в наказание двух таких безобразных родичей, то почему он поставил их пылиться на эту закопченную, засиженную мухами полку, а не приютил у себя дома. Конечно, Лондон в летний день был для меня внове, и возможно, что в моем угнетенном состоянии повинна была духота, а также пыль и копоть, густым слоем покрывавшие все вокруг. Но так или иначе я еще посидел и подождал немного в душном кабинете, а потом, чувствуя, что гипсовые рожи, глядящие с полки над креслом мистера Джеггерса, сведут меня с ума, встал и вышел в контору.
When I told the clerk that I would take a turn in the air while I waited, he advised me to go round the corner and I should come into Smithfield. So I came into Smithfield; and the shameful place, being all asmear with filth and fat and blood and foam, seemed to stick to me. So, I rubbed it off with all possible speed by turning into a street where I saw the great black dome of Saint Paul's bulging at me from behind a grim stone building which a bystander said was Newgate Prison. Following the wall of the jail, I found the roadway covered with straw to deaden the noise of passing vehicles; and from this, and from the quantity of people standing about smelling strongly of spirits and beer, I inferred that the trials were on. Когда я сказал клерку, что хочу пока немного пройтись, он посоветовал мне завернуть за угол, на Смитфилд. Я вышел на Смитфилд, и мерзостная эта площадь словно облепила меня своей грязью, жиром, кровью и пеной *. Обратившись в бегство, я свернул в боковую улицу, откуда увидел огромный черный купол собора св. Павла, выступающий из-за мрачного каменного здания; какой-то прохожий сказал мне, что это - Ньюгетская тюрьма. Мостовая вдоль тюремной стены была устлана соломой, чтобы заглушить стук колес; из этого обстоятельства, а также из того, что у ворот толпилось множество людей, от которых сильно пахло водкой и пивом, я сделал вывод, что там идет заседание суда.
While I looked about me here, an exceedingly dirty and partially drunk minister of justice asked me if I would like to step in and hear a trial or so: informing me that he could give me a front place for half a crown, whence I should command a full view of the Lord Chief Justice in his wig and robes,-mentioning that awful personage like waxwork, and presently offering him at the reduced price of eighteen-pence. As I declined the proposal on the plea of an appointment, he was so good as to take me into a yard and show me where the gallows was kept, and also where people were publicly whipped, and then he showed me the Debtors' Door, out of which culprits came to be hanged; heightening the interest of that dreadful portal by giving me to understand that "four on 'em" would come out at that door the day after to-morrow at eight in the morning, to be killed in a row. This was horrible, and gave me a sickening idea of London; the more so as the Lord Chief Justice's proprietor wore (from his hat down to his boots and up again to his pocket-handkerchief inclusive) mildewed clothes which had evidently not belonged to him originally, and which I took it into my head he had bought cheap of the executioner. Under these circumstances I thought myself well rid of him for a shilling. Пока я стоял, оглядываясь по сторонам, какой-то неимоверно грязный и изрядно подвыпивший служитель правосудия спросил меня, не желаю ли я войти и послушать одно-два дела, - за полкроны он берется посадить меня в первый ряд, откуда мне будет прекрасно виден лорд верховный судья в парике и мантии; можно было подумать, что речь идет не о грозном вершителе закона, а о восковой фигуре в паноптикуме, - к тому же мой собеседник немедленно сбавил цену до полутора шиллингов. Когда я отказался, сославшись на неотложные дела, он любезно пригласил меня во двор и показал, куда убирают виселицу и где происходят публичные наказания плетьми, после чего провел к "двери должников", через которую осужденных выводят на казнь, и, чтобы повысить мой интерес к этому страшному месту, сообщил, что послезавтра, ровно в восемь часов утра, отсюда выведут четверых преступников и повесят друг возле дружки. Это было ужасно и преисполнило меня отвращением к Лондону; тем более что вся одежда на владельце лорда верховного судьи (начиная со шляпы, кончая башмаками и включая носовой платок) отдавала плесенью и явно досталась ему из вторых рук, а значит, как подсказало мне воображение, была куплена им по дешевке у палача. Я решил, что дешево отделался, дав ему шиллинг.
I dropped into the office to ask if Mr. Jaggers had come in yet, and I found he had not, and I strolled out again. This time, I made the tour of Little Britain, and turned into Bartholomew Close; and now I became aware that other people were waiting about for Mr. Jaggers, as well as I. There were two men of secret appearance lounging in Bartholomew Close, and thoughtfully fitting their feet into the cracks of the pavement as they talked together, one of whom said to the other when they first passed me, that "Jaggers would do it if it was to be done." There was a knot of three men and two women standing at a corner, and one of the women was crying on her dirty shawl, and the other comforted her by saying, as she pulled her own shawl over her shoulders, "Jaggers is for him, 'Melia, and what more could you have?" There was a red-eyed little Jew who came into the Close while I was loitering there, in company with a second little Jew whom he sent upon an errand; and while the messenger was gone, I remarked this Jew, who was of a highly excitable temperament, performing a jig of anxiety under a lamp-post and accompanying himself, in a kind of frenzy, with the words, "O Jaggerth, Jaggerth, Jaggerth! all otherth ith Cag-Maggerth, give me Jaggerth!" These testimonies to the popularity of my guardian made a deep impression on me, and I admired and wondered more than ever. Зайдя в контору спросить, не вернулся ли мистер Джеггерс, и узнав, что его еще нет, я снова отправился гулять. На этот раз я прошелся по Литл-Бритен и свернул в ограду церкви св. Варфоломея; и здесь мне стало ясно, что не я один дожидаюсь мистера Джеггерса. Внутри ограды прохаживались с видом заговорщиков двое мужчин, аккуратно ступавших вдоль щелей между плитами; проходя мимо меня, один из них сказал другому, что, "если это вообще возможно сделать, Джеггерс это сделает". В углу двора стояли кучкой трое мужчин и две женщины, и одна из женшин плакала, утираясь грязной шалью, а другая, поправляя на плечах платок, утешала ее словами: "Ведь Джеггерс обещал его выручить, Эмилия, чего же тебе еще нужно?" Уже после меня в ограду вошел щупленький еврей с красными глазами в сопровождении другого щупленького еврея, которого он тут же услал с каким-то поручением; и, оставшись один, этот еврей, личность весьма нервическая, от волнения пустился плясать вокруг фонаря под сумасшедший припев: "О Джеггерс, Джеггерс, Джеггерс! Нужнейший человеггерс!" Эти свидетельства популярности моего опекуна произвели на меня глубокое впечатление, и он стал казаться мне еще более интересной и таинственной личностью.
At length, as I was looking out at the iron gate of Bartholomew Close into Little Britain, I saw Mr. Jaggers coming across the road towards me. All the others who were waiting saw him at the same time, and there was quite a rush at him. Mr. Jaggers, putting a hand on my shoulder and walking me on at his side without saying anything to me, addressed himself to his followers. Наконец, заглянув через прутья ворот на Литл-Бритен, я увидел мистера Джеггерса, - он переходил улицу, направляясь ко мне. В ту же минуту его увидели все остальные и бросились ему навстречу. Мистер Джеггерс молча положил руку мне на плечо и, увлекая меня за собой, стал тут же на ходу беседовать со своими просителями.
First, he took the two secret men. Сперва он занялся двумя заговорщиками.
"Now, I have nothing to say to you," said Mr. Jaggers, throwing his finger at them. "I want to know no more than I know. As to the result, it's a toss-up. I told you from the first it was a toss-up. Have you paid Wemmick?" -- Ну-с, с вами мне говорить не о чем, - заявил мистер Джеггерс, тыча в них пальцем. - С меня достаточно того, что я знаю. Что же касается исхода дела, то я ни за что не ручаюсь. Я вас об этом предупреждал с самого начала. Вы Уэммику заплатили?
"We made the money up this morning, sir," said one of the men, submissively, while the other perused Mr. Jaggers's face. -- Мы собрали деньги сегодня утром, сэр, - смиренно сказал один из мужчин, в то время как другой старался прочесть что-нибудь на лице мистера Джеггерса.
"I don't ask you when you made it up, or where, or whether you made it up at all. Has Wemmick got it?" -- Я вас не спрашиваю, ни когда вы их собрали, ни где, ни вообще собрали ли вы их. Уэммик их получил?
"Yes, sir," said both the men together. -- Да, сэр, - сказали они в один голос.
"Very well; then you may go. Now, I won't have it!" said Mr Jaggers, waving his hand at them to put them behind him. "If you say a word to me, I'll throw up the case." -- Ну и отлично; и можете идти. Не желаю слушать, - закричал мистер Джеггерс, отмахиваясь от них рукой. - Ни слова больше, не то я откажусь вести ваше дело.
"We thought, Mr. Jaggers-" one of the men began, pulling off his hat. -- Мы думали, мистер Джеггерс... - начал один из мужчин, снимая шляпу.
"That's what I told you not to do," said Mr. Jaggers. "You thought! I think for you; that's enough for you. If I want you, I know where to find you; I don't want you to find me. Now I won't have it. I won't hear a word." -- Вот этого именно я вам и не велел, - сказал мистер Джеггерс. - Вы думали! Я сам за вас думаю; больше вам ничего не нужно. Если вы мне понадобитесь, я знаю, где вас найти; а вам за мной бегать нечего. Не желаю слушать. Ни слова больше!
The two men looked at one another as Mr. Jaggers waved them behind again, and humbly fell back and were heard no more. Мистер Джеггерс снова замахал на них рукой, и они, переглянувшись, покорно умолкли и отстали от него.
"And now you!" said Mr. Jaggers, suddenly stopping, and turning on the two women with the shawls, from whom the three men had meekly separated,-"Oh! Amelia, is it?" -- Ну, а вы? - сказал мистер Джеггерс, внезапно останавливаясь и обращаясь к двум женщинам в платках, отделившимся от своих спутников, которые ждали поодаль. - Ах, это Эмилия, так ведь?
"Yes, Mr. Jaggers." -- Да, мистер Джеггерс.
"And do you remember," retorted Mr. Jaggers, "that but for me you wouldn't be here and couldn't be here?" -- А помните ли вы, - продолжал мистер Джеггерс, - что, если бы не я, вас бы сейчас здесь не было и быть не могло?
"O yes, sir!" exclaimed both women together. "Lord bless you, sir, well we knows that!" -- Ну еще бы, сэр! - воскликнули в один голос обе женщины. - Да благословит вас бог, сэр! Как не помнить!
"Then why," said Mr. Jaggers, "do you come here?" -- Так зачем же вы сюда ходите? - спросил мистер Джеггерс.
"My Bill, sir!" the crying woman pleaded. -- А мой Билл, сэр! - взмолилась плачущая женщина.
"Now, I tell you what!" said Mr. Jaggers. "Once for all. If you don't know that your Bill's in good hands, I know it. And if you come here bothering about your Bill, I'll make an example of both your Bill and you, and let him slip through my fingers. Have you paid Wemmick?" -- Вот что, - сказал мистер Джеггерс. - Запомните раз и навсегда: если вы не знаете, что ваш Билл в надежных руках, так я это знаю. А если вы будете докучать мне с вашим Биллом, так и вам и Биллу не поздоровится: брошу с ним возиться, вот и все. Вы Уэммику заплатили?
"O yes, sir! Every farden." -- Да, сэр! До последнего фартинга.
"Very well. Then you have done all you have got to do. Say another word-one single word-and Wemmick shall give you your money back." -- Ну и отлично. Значит, вы сделали все, что от вас требовалось. Но скажите еще хоть слово - хоть одно-единственное слово, - и Уэммик вернет вам ваши деньги.
This terrible threat caused the two women to fall off immediately. No one remained now but the excitable Jew, who had already raised the skirts of Mr. Jaggers's coat to his lips several times. Страшная угроза подействовала - женщины тотчас отошли. Теперь около нас оставался только нервический еврей, который уже несколько раз успел схватить мистера Джеггерса за полы сюртука и поднести их к губам.
"I don't know this man!" said Mr. Jaggers, in the same devastating strain: "What does this fellow want?" -- Я не знаю этого человека, - произнес мистер Джеггерс убийственным тоном. - Что ему нужно?
"Ma thear Mithter Jaggerth. Hown brother to Habraham Latharuth?" -- Дорогой мистер Джеггерс! Вы не знаете родного брата Абраама Лазаруса?
"Who's he?" said Mr. Jaggers. "Let go of my coat." -- Кто он такой? - сказал мистер Джеггерс. - Оставьте в покое мой сюртук.
The suitor, kissing the hem of the garment again before relinquishing it, replied, Проситель еще раз поцеловал край одежды мистера Джеггерса и лишь после этого выпустил ее из рук и ответил:
"Habraham Latharuth, on thuthpithion of plate." -- Абраам Лазарус. По подозрению в краже серебра.
"You're too late," said Mr. Jaggers. "I am over the way." -- Вы опоздали, - сказал мистер Джеггерс. - Я представляю другую сторону.
"Holy father, Mithter Jaggerth!" cried my excitable acquaintance, turning white, "don't thay you're again Habraham Latharuth!" -- Ой, боже мой, мистер Джеггерс! - бледнея, вскричал мой нервический знакомец. - Это же значит, что вы против Абраама Лазаруса?
"I am," said Mr. Jaggers, "and there's an end of it. Get out of the way." -- Совершенно верно, - сказал мистер Джеггерс. - И больше нам говорить не о чем. Дайте пройти.
"Mithter Jaggerth! Half a moment! My hown cuthen'th gone to Mithter Wemmick at thith prethent minute, to hoffer him hany termth. Mithter Jaggerth! Half a quarter of a moment! If you'd have the condethenthun to be bought off from the t'other thide-at hany thuperior prithe!-money no object!-Mithter Jaggerth-Mithter-!" -- Мистер Джеггерс! Минуточку! Вот сейчас, только сейчас мой родственник пошел к мистеру Уэммику, чтобы предложить ему любые условия. Мистер Джеггерс! Полминуточки! Если бы вы изволили согласиться, чтобы мы вас перекупили у другой стороны... за любую цену!.. Никаких денег не пожалеем!.. Мистер Джеггерс!.. Мистер...
My guardian threw his supplicant off with supreme indifference, and left him dancing on the pavement as if it were red hot. Without further interruption, we reached the front office, where we found the clerk and the man in velveteen with the fur cap. Мой опекун с полным равнодушием прошел мимо незадачливого челобитчика и оставил его плясать на тротуаре, как на горящих угольях. После этого мы без дальнейших помех дошли до конторы, где застали клерка и одноглазого субъекта в меховой шапке.
"Here's Mike," said the clerk, getting down from his stool, and approaching Mr. Jaggers confidentially. -- Пришел Майк, - сказал клерк, слезая со своего табурета и с доверительным видом подходя к мистеру Джеггерсу.
"Oh!" said Mr. Jaggers, turning to the man, who was pulling a lock of hair in the middle of his forehead, like the Bull in Cock Robin pulling at the bell-rope; "your man comes on this afternoon. Well?" -- Вот как? - сказал мистер Джеггерс, поворачиваясь к Майку, который стоял и дергал себя за вихор на лбу, как бык в песенке про реполова - за веревку колокола. - До вашего приятеля очередь дойдет сегодня, часов в пять. Ну?
"Well, Mas'r Jaggers," returned Mike, in the voice of a sufferer from a constitutional cold; "arter a deal o' trouble, I've found one, sir, as might do." -- Да что ж, мистер Джеггерс, - отвечал Майк голосом человека, страдающего хроническим насморком, - с ног сбился, но одного все-таки разыскал, как будто подходящий.
"What is he prepared to swear?" -- Что он может показать под присягой?
"Well, Mas'r Jaggers," said Mike, wiping his nose on his fur cap this time; "in a general way, anythink." -- Да как бы это выразиться, мистер Джеггерс, - отвечал Майк, утирая нос теперь уже меховой шапкой, - вообще-то говоря, что угодно.
Mr. Jaggers suddenly became most irate. Мистер Джеггерс вдруг рассвирепел.
"Now, I warned you before," said he, throwing his forefinger at the terrified client, "that if you ever presumed to talk in that way here, I'd make an example of you. You infernal scoundrel, how dare you tell ME that?" -- Я же вас предупреждал, - сказал он, тыча пальцем в перепуганного клиента, - что, если вы когда-нибудь позволите себе здесь такие речи, вам не поздоровится. Негодяй вы этакий, да как вы смели сказать это мне?
The client looked scared, but bewildered too, as if he were unconscious what he had done. Клиент совсем оробел и растерялся; казалось, ему было невдомек, чем он вызвал такой гнев.
"Spooney!" said the clerk, in a low voice, giving him a stir with his elbow. "Soft Head! Need you say it face to face?" -- Болван! - тихо сказал клерк, толкая его локтем в бок. - Бестолочь! Кто же говорит вслух такие вещи!
"Now, I ask you, you blundering booby," said my guardian, very sternly, "once more and for the last time, what the man you have brought here is prepared to swear?" -- Слушайте вы, тупица несчастный, - загремел мой опекун. - Я вас опять спрашиваю, и притом в последний раз: что может показать под присягой человек, которого вы сюда привели?
Mike looked hard at my guardian, as if he were trying to learn a lesson from his face, and slowly replied, Майк внимательно посмотрел на моего опекуна, словно стараясь прочесть на его лице подсказку, и медленно ответил:
"Ayther to character, or to having been in his company and never left him all the night in question." -- Либо то, что за ним отродясь ничего такого не водилось, либо, что он всю ту ночь ни на шаг от него не отходил.
"Now, be careful. In what station of life is this man?" -- Так. Ну, теперь думайте, что говорите. Какого звания этот человек?
Mike looked at his cap, and looked at the floor, and looked at the ceiling, and looked at the clerk, and even looked at me, before beginning to reply in a nervous manner, Майк посмотрел на свою шапку, потом на пол, потом на потолок, потом на клерка, потом на меня и только после этого начал было, заикаясь:
"We've dressed him up like-" when my guardian blustered out,- -- Мы его нарядили... - но мой опекун грозно прервал его:
"What? You WILL, will you?" -- Что? Вы опять свое?
("Spooney!" added the clerk again, with another stir.) (- Болван! - добавил клерк, снова толкая его локтем.)
After some helpless casting about, Mike brightened and began again:- Майк беспомощно умолк, но через некоторое время лицо его прояснилось, и он начал по-другому:
"He is dressed like a 'spectable pieman. A sort of a pastry-cook." -- Одет он прилично, как пирожник. Вроде даже кондитера.
"Is he here?" asked my guardian. -- Он здесь? - спросил мой опекун.
"I left him," said Mike, "a setting on some doorsteps round the corner." -- Я его тут поблизости оставил, - сказал Майк. - Сидит на крылечке, дожидается.
"Take him past that window, and let me see him." -- Пройдите с ним мимо этого окна, я посмотрю.
The window indicated was the office window. We all three went to it, behind the wire blind, and presently saw the client go by in an accidental manner, with a murderous-looking tall individual, in a short suit of white linen and a paper cap. This guileless confectioner was not by any means sober, and had a black eye in the green stage of recovery, which was painted over. Мы втроем подошли к окну конторы, забранному проволочной сеткой, и вскоре мимо нас с независимым видом проследовал Майк, а с ним - зверского вида верзила в белой полотняной куртке и бумажном колпаке. Безобидный этот кондитер был сильно навеселе, а под глазом у него темнел замазанный краской синяк, уже позеленевший от времени.
"Tell him to take his witness away directly," said my guardian to the clerk, in extreme disgust, "and ask him what he means by bringing such a fellow as that." -- Пусть сейчас же уберет прочь этого свидетеля, - с брезгливой гримасой сказал мой опекун, обращаясь к клерку. - Да спросите его, о чем он думал, что притащил сюда такую личность.
My guardian then took me into his own room, and while he lunched, standing, from a sandwich-box and a pocket-flask of sherry (he seemed to bully his very sandwich as he ate it), informed me what arrangements he had made for me. I was to go to "Barnard's Inn," to young Mr. Pocket's rooms, where a bed had been sent in for my accommodation; I was to remain with young Mr. Pocket until Monday; on Monday I was to go with him to his father's house on a visit, that I might try how I liked it. Also, I was told what my allowance was to be,-it was a very liberal one,-and had handed to me from one of my guardian's drawers, the cards of certain tradesmen with whom I was to deal for all kinds of clothes, and such other things as I could in reason want. Затем мой опекун пригласил меня к себе в кабинет и, не садясь, принялся завтракать сандвичами, которые он запивал хересом из фляжки (он, кажется, и на сандвич умудрялся нагнать страху, прежде чем съесть его), попутно сообщая мне о том, какие шаги им предприняты в отношении меня. Сейчас я отправлюсь в Подворье Барнарда, к младшему мистеру Покету, куда уже послана для меня кровать; я пробуду у младшего мистера Покета до понедельника; в понедельник мы с ним съездим к его отцу и посмотрим, как мне там понравится. Узнал я еще, сколько денег мне разрешается тратить ежемесячно (оказалось, довольно много), а также получил припрятанные в столе моего опекуна карточки с адресами портных и других торговцев, чьи услуги могли мне понадобиться.
"You will find your credit good, Mr. Pip," said my guardian, whose flask of sherry smelt like a whole caskful, as he hastily refreshed himself, "but I shall by this means be able to check your bills, and to pull you up if I find you outrunning the constable. Of course you'll go wrong somehow, but that's no fault of mine." -- Вы увидите, мистер Пип, что кредит вам будет оказан самый широкий, - сказал мой опекун, торопливо глотая херес из фляжки, от которой пахло, как от целой бочки с вином, - а я таким образом буду следить за вашими расходами и одергивать вас, если окажется, что вы рискуете наделать долгов. Не сомневаюсь, что вы все равно свихнетесь, но это уж будет не моя вина.
After I had pondered a little over this encouraging sentiment, I asked Mr. Jaggers if I could send for a coach? He said it was not worth while, I was so near my destination; Wemmick should walk round with me, if I pleased. Поразмыслив немного над этим утешительным предсказанием, я попросил у мистера Джеггерса разрешения послать за каретой. Он сказал, что не стоит, - идти совсем недалеко. Если угодно, Уэммик меня проводит.
I then found that Wemmick was the clerk in the next room. Another clerk was rung down from up stairs to take his place while he was out, and I accompanied him into the street, after shaking hands with my guardian. We found a new set of people lingering outside, but Wemmick made a way among them by saying coolly yet decisively, Выяснилось, что Уэммик и есть тот клерк, которого я видел в конторе. Сверху вызвали другого клерка, чтобы временно заменить его, и я вышел следом за ним на улицу, предварительно распростившись с моим опекуном. У дверей уже опять толпились просители, но Уэммик заставил их расступиться, сказав хоть и не громко, но решительно:
"I tell you it's no use; he won't have a word to say to one of you;" -- Не ждите, все равно без толку; он сегодня ни с кем больше не будет разговаривать.
and we soon got clear of them, and went on side by side. И очень скоро мы отделались от них и спокойно пошли рядом.

Chapter XXI/ГЛАВА XXI

English Русский
Casting my eyes on Mr. Wemmick as we went along, to see what he was like in the light of day, I found him to be a dry man, rather short in stature, with a square wooden face, whose expression seemed to have been imperfectly chipped out with a dull-edged chisel. There were some marks in it that might have been dimples, if the material had been softer and the instrument finer, but which, as it was, were only dints. The chisel had made three or four of these attempts at embellishment over his nose, but had given them up without an effort to smooth them off. I judged him to be a bachelor from the frayed condition of his linen, and he appeared to have sustained a good many bereavements; for he wore at least four mourning rings, besides a brooch representing a lady and a weeping willow at a tomb with an urn on it. I noticed, too, that several rings and seals hung at his watch-chain, as if he were quite laden with remembrances of departed friends. He had glittering eyes,-small, keen, and black,-and thin wide mottled lips. He had had them, to the best of my belief, from forty to fifty years. Искоса поглядывая на мистера Уэммика, чтобы получше рассмотреть его при ярком свете дня, я увидел, что он худощав и невысок ростом, а черты его квадратного деревянного лица точно выдолблены тупым долотом. Кое-где на этом лице выделялись метины, которые, будь материал помягче, а инструмент поострее, могли бы сойти за ямочки, а так остались просто щербинками. В частности, их имелось две или три у него на носу, но долото, задумавшее было так его приукрасить, бросило эту затею на полдороге и даже не потрудилось сгладить следы своей работы. Судя по обтрепанному воротничку и манжетам мистера Уэммика, я решил, что он холост; он, видимо, понес в жизни немало утрат, - у него было по меньшей мере четыре траурных перстня, да еще брошь с изображением девицы и плакучей ивы, склоненных над погребальной урной. Я заметил также, что на его цепочке от часов болталось несколько колец и печаток, словом, - весь он был обвешан напоминаниями об отошедших в вечность друзьях. У него были маленькие черные глазки, блестящие и зоркие, и большой рот с тонкими губами. Насколько я мог понять, все это досталось ему в собственность тому назад лет сорок, а то и пятьдесят.
"So you were never in London before?" said Mr. Wemmick to me. -- Так вы здесь впервые? - спросил меня мистер Уэммик.
"No," said I. -- Да.
"I was new here once," said Mr. Wemmick. "Rum to think of now!" -- Когда-то и я был здесь новичком, - сказал мистер Уэммик. - Сейчас даже смешно кажется.
"You are well acquainted with it now?" -- А теперь вы хорошо знаете Лондон?
"Why, yes," said Mr. Wemmick. "I know the moves of it." -- Да, неплохо, - сказал мистер Уэммик. - Все ходы и выходы знаю.
"Is it a very wicked place?" I asked, more for the sake of saying something than for information. -- Вероятно, это очень страшный город? - спросил я больше для того, чтобы поддержать разговор.
"You may get cheated, robbed, and murdered in London. But there are plenty of people anywhere, who'll do that for you." -- В Лондоне вас могут надуть, обобрать и убить. Впрочем, на такие дела охотники повсюду найдутся.
"If there is bad blood between you and them," said I, to soften it off a little. -- Если это люди, которые питают к вам злобу, - добавил я, чтобы немного смягчить его слова.
"O! I don't know about bad blood," returned Mr. Wemmick; "there's not much bad blood about. They'll do it, if there's anything to be got by it." -- Ну, это не всегда по злобе делается, - возразил мистер Уэммик. - Злобы в людях не так уж много. Вот если на этом можно что-нибудь выгадать, тогда пойдут на что угодно.
"That makes it worse." -- Это еще хуже.
"You think so?" returned Mr. Wemmick. "Much about the same, I should say." -- Вы так полагаете? - сказал мистер Уэммик. - А по-моему, одно другого стоит.
He wore his hat on the back of his head, and looked straight before him: walking in a self-contained way as if there were nothing in the streets to claim his attention. His mouth was such a post-office of a mouth that he had a mechanical appearance of smiling. We had got to the top of Holborn Hill before I knew that it was merely a mechanical appearance, and that he was not smiling at all. Шляпу он сдвинул на затылок и шагал, глядя прямо перед собой, с таким независимым видом, словно вокруг не было ничего достойного его внимания. Рот его напоминал щель почтового ящика, и казалось, что он все время улыбается. Мы уже поднялись на Холборп-Хилл, когда я наконец разобрал, что это оптический обман и что на лице его нет и тени улыбки.
"Do you know where Mr. Matthew Pocket lives?" I asked Mr. Wemmick. -- Вы знаете, где живет мистер Мэтью Покет? - спросил я мистера Уэммика.
"Yes," said he, nodding in the direction. "At Hammersmith, west of London." -- Да, - сказал он, мотнув головой куда-то влево. - В Хэммерсмите, к западу от Лондона.
"Is that far?" -- Это далеко отсюда?
"Well! Say five miles." -- Миль пять будет.
"Do you know him?" -- Вы его знаете?
"Why, you're a regular cross-examiner!" said Mr. Wemmick, looking at me with an approving air. "Yes, I know him. I know him!" -- Э, да вы по всем правилам допрос ведете! - сказал мистер Уэммик, одобрительно поглядывая на меня. - Да, я его знаю. Я-то его знаю!
There was an air of toleration or depreciation about his utterance of these words that rather depressed me; and I was still looking sideways at his block of a face in search of any encouraging note to the text, when he said here we were at Barnard's Inn. My depression was not alleviated by the announcement, for, I had supposed that establishment to be an hotel kept by Mr. Barnard, to which the Blue Boar in our town was a mere public-house. Whereas I now found Barnard to be a disembodied spirit, or a fiction, and his inn the dingiest collection of shabby buildings ever squeezed together in a rank corner as a club for Tom-cats. Произнес он эти слова не то снисходительно, не то с пренебрежением, что сильно меня обескуражило; я все поглядывал искоса на его деревянное лицо, надеясь прочесть на нем какое-нибудь успокоительное пояснение к этому тексту, но вместо того он вдруг сказал, что вот мы и дошли до Подворья Барнарда. Сообщение это нисколько меня не утешило, ибо в мечтах мне рисовалась большая гостиница, которую содержит мистер Барнард и перед которой наш "Синий Кабан" не более как заезжий двор. Оказалось же, что Барнард - это бесплотный дух, фикция, а его подворье - куча донельзя грязных, облупленных домов, втиснутых в зловонный закоулок, который облюбовали для своих сборищ окрестные кошки.
We entered this haven through a wicket-gate, and were disgorged by an introductory passage into a melancholy little square that looked to me like a flat burying-ground. I thought it had the most dismal trees in it, and the most dismal sparrows, and the most dismal cats, and the most dismal houses (in number half a dozen or so), that I had ever seen. I thought the windows of the sets of chambers into which those houses were divided were in every stage of dilapidated blind and curtain, crippled flower-pot, cracked glass, dusty decay, and miserable makeshift; while To Let, To Let, To Let, glared at me from empty rooms, as if no new wretches ever came there, and the vengeance of the soul of Barnard were being slowly appeased by the gradual suicide of the present occupants and their unholy interment under the gravel. A frowzy mourning of soot and smoke attired this forlorn creation of Barnard, and it had strewn ashes on its head, and was undergoing penance and humiliation as a mere dust-hole. Thus far my sense of sight; while dry rot and wet rot and all the silent rots that rot in neglected roof and cellar,-rot of rat and mouse and bug and coaching-stables near at hand besides-addressed themselves faintly to my sense of smell, and moaned, "Try Barnard's Mixture." Мы проникли в это поэтическое убежище через калитку, и узкий полутемный проход вывел нас на скучный квадратный дворик, очень похожий на кладбище без могил. Мне подумалось, что никогда еще я не видел таких унылых воробьев, таких унылых кошек, таких унылых деревьев и таких унылых домов (числом семь или восемь). Окна квартир, на которые были разделены эти дома, являли все возможные разновидности драных занавесок, щербатых цветочных горшков, треснувших стекол, пыльной ветоши и прочего хлама; а пустые комнаты возвещали о себе множеством билетиков - "Сдается" - "Сдается" - "Сдается", - словно новые жертвы зареклись сюда въезжать и душа неприкаянного Барнарда постепенно обретала покой, по мере того как нынешние постояльцы один за другим кончали жизнь самоубийством и их без молитв и церковного пения зарывали под булыжником двора. Обрядившись в траурные лохмотья из дыма и копоти, это злосчастное детище Барнарда посыпало главу свою пеплом и, сведенное на положение помойки, безропотно несло покаяние и позор. Так я воспринял его глазами, в то время как запахи гнили, прели, плесени, всего, что безмолвно гниет в недрах заброшенных чердаков и подвалов, да в придачу запахи крыс, мышей, клопов и расположенных поблизости конюшен щекотали мне нос и жалобно взывали: "Нюхайте смесь Барнарда!"
So imperfect was this realization of the first of my great expectations, that I looked in dismay at Mr. Wemmick. Столь безжалостно обманутой оказалась первая из моих больших надежд, что я в тревоге оглянулся на мистера Уэммика.
"Ah!" said he, mistaking me; "the retirement reminds you of the country. So it does me." -- Да, да, - сказал он, по-своему истолковав мой взгляд. - Здесь так уединенно, вам, наверно, вспомнилась провинция. Мне тоже.
He led me into a corner and conducted me up a flight of stairs,-which appeared to me to be slowly collapsing into sawdust, so that one of those days the upper lodgers would look out at their doors and find themselves without the means of coming down,-to a set of chambers on the top floor. MR. POCKET, JUN., was painted on the door, and there was a label on the letter-box, "Return shortly." Он провел меня в угол двора, и по лестнице, - которая медленно, но верно обращалась в труху, так что в один из ближайших дней верхним жильцам предстояло, выглянув за дверь, обнаружить, что сойти вниз у них нет никакой возможности, - мы поднялись на самый последний этаж. Здесь на двери значилось: "М-р Покет-младший", а к ящику для писем была пришпилена записка: "Скоро вернусь".
"He hardly thought you'd come so soon," Mr. Wemmick explained. "You don't want me any more?" -- Он, вероятно, не ждал вас так рано, - пояснил мистер Уэммик. - Теперь я вам больше не нужен?
"No, thank you," said I. -- Нет, благодарю вас.
"As I keep the cash," Mr. Wemmick observed, "we shall most likely meet pretty often. Good day." -- Поскольку кассой ведаю я, - заметил мистер Уэммик, - мы, вероятно, будем с вами частенько видеться. Мое почтенье.
"Good day." -- Мое почтенье.
I put out my hand, and Mr. Wemmick at first looked at it as if he thought I wanted something. Then he looked at me, and said, correcting himself,- Я протянул руку, и мистер Уэммик сперва посмотрел на нее так, словно думал, что я чего-то прошу. Но, взглянув на меня, он, видимо, понял свою ошибку.
"To be sure! Yes. You're in the habit of shaking hands?" -- Ну, разумеется! Да. Вы привыкли прощаться за руку?
I was rather confused, thinking it must be out of the London fashion, but said yes. Я смутился, решив, что в Лондоне это вышло из моды, но ответил утвердительно.
"I have got so out of it!" said Mr. Wemmick,-"except at last. Very glad, I'm sure, to make your acquaintance. Good day!" -- А я что-то отвык от этого, - сказал мистер Уэммик. - Разве что когда расстаешься навсегда. Ну-с, очень рад был с вами познакомиться. Мое почтенье.
When we had shaken hands and he was gone, I opened the staircase window and had nearly beheaded myself, for, the lines had rotted away, and it came down like the guillotine. Happily it was so quick that I had not put my head out. After this escape, I was content to take a foggy view of the Inn through the window's encrusting dirt, and to stand dolefully looking out, saying to myself that London was decidedly overrated. Когда мы обменялись рукопожатием и он ушел, я открыл лестничное окно и чуть себя не обезглавил, потому что веревки перетерлись и рама упала со стуком, как нож гильотины. По счастью, я еще не успел высунуть голову наружу. После этого чудесного избавления я удовольствовался тем, что стал любоваться видом Подворья в тумане, каким оно представлялось сквозь толстый слой грязи, накопившейся на стекле, и размышлять о том, что Лондон сильно перехвалили.
Mr. Pocket, Junior's, idea of Shortly was not mine, for I had nearly maddened myself with looking out for half an hour, and had written my name with my finger several times in the dirt of every pane in the window, before I heard footsteps on the stairs. Gradually there arose before me the hat, head, neckcloth, waistcoat, trousers, boots, of a member of society of about my own standing. He had a paper-bag under each arm and a pottle of strawberries in one hand, and was out of breath. Мистер Покет-младший, видимо, расходился со мной в понимании слова "скоро", потому что я с полчаса смотрел в окно, по нескольку раз вывел пальцем свое имя на каждом из четырех грязных стекол и уже окончательно извелся, ожидая его, когда на лестнице послышались наконец шаги. Постепенно в поле моего зрения возникла шляпа, голова, шейный платок, жилет, брюки и башмаки молодого гражданина примерно одного со мной общественного положения. Он держал в объятиях два больших бумажных пакета, да еще в руке - корзинку с клубникой, и совсем запыхался.
"Mr. Pip?" said he. -- Мистер Пип? - сказал он.
"Mr. Pocket?" said I. -- Мистер Покет? - сказал я.
"Dear me!" he exclaimed. "I am extremely sorry; but I knew there was a coach from your part of the country at midday, and I thought you would come by that one. The fact is, I have been out on your account,-not that that is any excuse,-for I thought, coming from the country, you might like a little fruit after dinner, and I went to Covent Garden Market to get it good." -- Ах, боже мой! - воскликнул он. - Мне ужасно совестно, но я помнил, что какой-то дилижанс отходит из вашего города около полудня, и думал, вы с ним и прибудете. Ведь я и отлучился-то ради вас - хотя это, конечно, не оправдание; я решил, что вам, как деревенскому жителю, захочется после обеда поесть ягод, и сбегал на Ковент-Гарденский рынок, - там можно достать хороших.
For a reason that I had, I felt as if my eyes would start out of my head. I acknowledged his attention incoherently, and began to think this was a dream. Я чувствовал, что голова у меня идет кругом, - и было с чего. Я бессвязно поблагодарил за внимание и тут же решил, что все это мне снится.
"Dear me!" said Mr. Pocket, Junior. "This door sticks so!" -- Вот несчастье! - сказал мистер Покет-младший. - Дверь заело.
As he was fast making jam of his fruit by wrestling with the door while the paper-bags were under his arms, I begged him to allow me to hold them. He relinquished them with an agreeable smile, and combated with the door as if it were a wild beast. It yielded so suddenly at last, that he staggered back upon me, and I staggered back upon the opposite door, and we both laughed. But still I felt as if my eyes must start out of my head, and as if this must be a dream. Крепко прижав к себе локтями пакеты, он вступил в единоборство с дверью, и так как ягоды на моих глазах превращались в кисель, я предложил подержать их. Он с милой улыбкой протянул мне пакеты и схватился с дверью, словно это был дикий зверь. Она подалась так неожиданно, что он отлетел на меня, а я отлетел к двери напротив, и мы оба рассмеялись. Но я по-прежнему чувствовал, что голова у меня идет кругом и что все это мне снится.
"Pray come in," said Mr. Pocket, Junior. "Allow me to lead the way. I am rather bare here, but I hope you'll be able to make out tolerably well till Monday. My father thought you would get on more agreeably through to-morrow with me than with him, and might like to take a walk about London. I am sure I shall be very happy to show London to you. As to our table, you won't find that bad, I hope, for it will be supplied from our coffee-house here, and (it is only right I should add) at your expense, such being Mr. Jaggers's directions. As to our lodging, it's not by any means splendid, because I have my own bread to earn, and my father hasn't anything to give me, and I shouldn't be willing to take it, if he had. This is our sitting-room,-just such chairs and tables and carpet and so forth, you see, as they could spare from home. You mustn't give me credit for the tablecloth and spoons and castors, because they come for you from the coffee-house. This is my little bedroom; rather musty, but Barnard's is musty. This is your bedroom; the furniture's hired for the occasion, but I trust it will answer the purpose; if you should want anything, I'll go and fetch it. The chambers are retired, and we shall be alone together, but we shan't fight, I dare say. But dear me, I beg your pardon, you're holding the fruit all this time. Pray let me take these bags from you. I am quite ashamed." -- Пожалуйста, входите, - сказал мистер Покет-младший. - Вот сюда. Помещение у меня не роскошное, но я надеюсь, что до понедельника вы здесь как-нибудь просуществуете. Мой отец рассудил, что завтрашний день вам приятнее будет провести со мной, чем с ним, и что вам, вероятно, захочется походить по городу. Я с большим удовольствием покажу вам Лондон. Что касается стола, то вы, надеюсь, останетесь довольны, еду нам будут присылать из ближайшего трактира, причем считаю долгом добавить - за ваш счет; так распорядился мистер Джеггерс. Квартира у нас, как видите, более чем скромная, ведь я сам зарабатываю себе на жизнь, отец не в состоянии мне помогать, да я и не хочу сидеть у него на шее. Вот это наша столовая; столы, стулья, ковер и прочее мне дали из дома. За скатерти, ложки, судки я не отвечаю, это принесли из трактира по случаю вашего приезда. Здесь моя спаленка: сыровато немножко, но у Барнарда вообще сыровато, Здесь ваша комната; мебель взята напрокат, но я думаю, что она вам подойдет. Если вам еще что-нибудь потребуется, вы скажите, я мигом достану. Квартирка тихая, мы с вами будем одни и, надо полагать, не подеремся. Но, боже мой, я совсем забыл, вы все еще держите мои покупки. Давайте их сюда, и простите, ради бога. Мне, право же, очень совестно.
As I stood opposite to Mr. Pocket, Junior, delivering him the bags, One, Two, I saw the starting appearance come into his own eyes that I knew to be in mine, and he said, falling back,- Стоя перед мистером Покетом-младшим и передавая ему сначала один пакет, потом другой, я увидел, как в глазах его забрезжило то же изумление, с каким я смотрел на него, и он сказал, медленно пятясь от меня к стене:
"Lord bless me, you're the prowling boy!" -- Господи! Да вы тот мальчик, который забрался в сад!
"And you," said I, "are the pale young gentleman!" -- А вы, - сказал я, - тот бледный молодой джентльмен.

Chapter XXII/ГЛАВА XXII

English Русский
The pale young gentleman and I stood contemplating one another in Barnard's Inn, until we both burst out laughing. Бледный молодой джентльмен и я долго стояли в Подпорье Барнарда, оглядывая друг друга, а потом оба разом расхохотались.
"The idea of its being you!" said he. -- Подумать только, что это были вы! - сказал он.
"The idea of its being you!" said I. -- Подумать только, что это были вы! - сказал я.
And then we contemplated one another afresh, and laughed again. И тут мы снова оглядели друг друга и снова расхохотались.
"Well!" said the pale young gentleman, reaching out his hand good-humoredly, "it's all over now, I hope, and it will be magnanimous in you if you'll forgive me for having knocked you about so." -- Ну, это дело прошлое, - сказал бледный молодой джентльмен, сердечно протягивая мне руку. - Надеюсь, вы великодушно простите меня за то, что я вас так оттузил.
I derived from this speech that Mr. Herbert Pocket (for Herbert was the pale young gentleman's name) still rather confounded his intention with his execution. But I made a modest reply, and we shook hands warmly. Из этих слов я понял, что мистер Герберт Покет (бледного молодого джентльмена звали Герберт) так и не заметил разницы между своим намерением и осуществлением оного. Но я не стал его разубеждать, и мы горячо пожали друг другу руки.
"You hadn't come into your good fortune at that time?" said Herbert Pocket. -- В то время ваша судьба еще не была устроена? - спросил Герберт Покет.
"No," said I. -- Нет.
"No," he acquiesced: "I heard it had happened very lately. I was rather on the lookout for good fortune then." -- Нет, - повторил он. - Я слышал, это случилось совсем недавно. В те времена скорее могла устроиться моя судьба.
"Indeed?" -- В самом деле?
"Yes. Miss Havisham had sent for me, to see if she could take a fancy to me. But she couldn't,-at all events, she didn't." -- Да. Мисс Хэвишем тогда вызвала меня к себе, посмотреть, не приглянусь ли я ей. Но нет, не приглянулся.
I thought it polite to remark that I was surprised to hear that. Я счел своим долгом заметить, что это меня удивляет.
"Bad taste," said Herbert, laughing, "but a fact. Yes, she had sent for me on a trial visit, and if I had come out of it successfully, I suppose I should have been provided for; perhaps I should have been what-you-may-called it to Estella." -- Недостаток вкуса! - засмеялся Герберт. - Но теп не менее факт. Да, она вызвала меня к себе погостить, на испытание. Если бы я выдержал его успешно, мое будущее, вероятно, было бы обеспечено. Возможно, меня бы даже... как это называется... с Эстеллой.
"What's that?" I asked, with sudden gravity. -- Что такое? - спросил я, сразу насторожившись.
He was arranging his fruit in plates while we talked, which divided his attention, and was the cause of his having made this lapse of a word. Разговаривая, он выкладывал ягоды на тарелки, и это отвлекало его, вот почему он забыл нужное слово.
"Affianced," he explained, still busy with the fruit. "Betrothed. Engaged. What's-his-named. Any word of that sort." -- Обручили, - пояснил он, вытряхивая из пакетов остатки. - Помолвили. Сговорили. Ну, словом, что-то в этом роде.
"How did you bear your disappointment?" I asked. -- Как же вы перенесли такое разочарование? - спросил я.
"Pooh!" said he, "I didn't care much for it. She's a Tartar." -- Фью! Невелика потеря. Это же сущий тиран.
"Miss Havisham?" -- Кто, мисс Хэмишем?
"I don't say no to that, but I meant Estella. That girl's hard and haughty and capricious to the last degree, and has been brought up by Miss Havisham to wreak revenge on all the male sex." -- Пожалуй, и она тоже. Но я-то имел в виду Эстеллу. Злая девчонка, надменная, капризная, мисс Хэвишем так и воспитала ее, чтобы отомстить всей мужской половине рода человеческого.
"What relation is she to Miss Havisham?" -- Кем она приходится мисс Хэвишем?
"None," said he. "Only adopted." -- Никем. Приемыш.
"Why should she wreak revenge on all the male sex? What revenge?" -- А почему она должна отомстить всей мужской половине рода человеческого? За что отомстить?
"Lord, Mr. Pip!" said he. "Don't you know?" -- Бог с вами, мистер Пип! Неужто вы не знаете?
"No," said I. -- Нет, - сказал я.
"Dear me! It's quite a story, and shall be saved till dinner-time. And now let me take the liberty of asking you a question. How did you come there, that day?" -- Вот не ожидал! Ну, это длинная история, мы ее отложим до обеда. Пока же разрешите мне задать вам один вопрос. А вы как туда попали в тот день?
I told him, and he was attentive until I had finished, and then burst out laughing again, and asked me if I was sore afterwards? I didn't ask him if he was, for my conviction on that point was perfectly established. Я рассказал, и он внимательно выслушал меня, а потом опять залился смехом и спросил, долго ли я помнил его кулаки. Я не стал задавать ему такого же вопроса, потому что у меня уже давно сложилось на этот счет определенное мнение.
"Mr. Jaggers is your guardian, I understand?" he went on. -- Значит, теперь мистер Джеггерс ваш опекун? - спросил он.
"Yes." -- Да.
"You know he is Miss Havisham's man of business and solicitor, and has her confidence when nobody else has?" -- Вы знаете, ведь он - поверенный мисс Хэвишем и посвящен в ее дела больше, чем кто-либо другой.
This was bringing me (I felt) towards dangerous ground. I answered with a constraint I made no attempt to disguise, that I had seen Mr. Jaggers in Miss Havisham's house on the very day of our combat, but never at any other time, and that I believed he had no recollection of having ever seen me there. Это была опасная тема. Я ответил подчеркнуто-сдержанно, что видел мистера Джеггерса в доме мисс Хэвишем всего один раз, по странной случайности - в самый день нашего поединка, но что он едва ли это помнит.
"He was so obliging as to suggest my father for your tutor, and he called on my father to propose it. Of course he knew about my father from his connection with Miss Havisham. My father is Miss Havisham's cousin; not that that implies familiar intercourse between them, for he is a bad courtier and will not propitiate her." -- Он был так любезен, что предложил вам учиться у моего отца, и сам приезжал к отцу поговорить об этом. Про отца он, конечно, мог слышать от мисс Хэвишем. Они довольно близкая родня; правда, родственных отношений они не поддерживают, - отец у меня не умеет лукавить и не желает к ней подлизываться.
Herbert Pocket had a frank and easy way with him that was very taking. I had never seen any one then, and I have never seen any one since, who more strongly expressed to me, in every look and tone, a natural incapacity to do anything secret and mean. There was something wonderfully hopeful about his general air, and something that at the same time whispered to me he would never be very successful or rich. I don't know how this was. I became imbued with the notion on that first occasion before we sat down to dinner, but I cannot define by what means. Герберт Покет держал себя с подкупающей искренностью. Ни до, ни после него я не встречал человека, каждый взгляд, каждое слово которого так красноречиво свидетельствовали бы о том, что он по природе своей не способен на обман или подлость. Вид у него был самый неунывающий и вместе с тем вселявший уверенность, что он никогда не достигнет выдающегося успеха и богатства. Не знаю, как это получалось. Такое впечатление сложилось у меня в первый же день, еще до того как мы сели обедать, но объяснить его я не умею.
He was still a pale young gentleman, and had a certain conquered languor about him in the midst of his spirits and briskness, that did not seem indicative of natural strength. He had not a handsome face, but it was better than handsome: being extremely amiable and cheerful. His figure was a little ungainly, as in the days when my knuckles had taken such liberties with it, but it looked as if it would always be light and young. Whether Mr. Trabb's local work would have sat more gracefully on him than on me, may be a question; but I am conscious that he carried off his rather old clothes much better than I carried off my new suit. Это и сейчас был очень бледный молодой джентльмен, и за живостью его манер угадывалась физическая слабость, - как видно, он не отличался крепким здоровьем. Лицо у него было некрасивое, но на редкость открытое и приветливое, что лучше всякой красоты. Фигура, немного нескладная, как и в те дни, когда мои кулаки столь безжалостно с ней расправлялись, обещала всегда остаться легкой и молодой. Возможно, что провинциальное изделие мистера Трэбба и на нем сидело бы не особенно ловко, но верно одно: свой старенький костюм он умел носить куда лучше, чем я - свое новое платье.
As he was so communicative, I felt that reserve on my part would be a bad return unsuited to our years. I therefore told him my small story, and laid stress on my being forbidden to inquire who my benefactor was. I further mentioned that as I had been brought up a blacksmith in a country place, and knew very little of the ways of politeness, I would take it as a great kindness in him if he would give me a hint whenever he saw me at a loss or going wrong. Я подумал, что, раз он такой общительный, таиться от него было бы нечестно, тем более что оба мы так молоды. Поэтому я рассказал ему свою историю, особенно подчеркнув, что не должен разузнавать о моем благодетеле. И добавил, что, поскольку я вырос в деревенской кузнице и совсем не обучен манерам, мне были бы чрезвычайно ценны его указания во всех случаях, когда я не буду знать, что делать, или сделаю что-нибудь не так.
"With pleasure," said he, "though I venture to prophesy that you'll want very few hints. I dare say we shall be often together, and I should like to banish any needless restraint between us. Will you do me the favour to begin at once to call me by my Christian name, Herbert?" -- С удовольствием, - сказал он, - хотя указаний вам потребуется очень мало, вот увидите. Вероятно, мы будем проводить вместе много времени, и мне бы хотелось сразу отбросить с вами все лишние церемонии. Вот, например, для начала, я вас очень прошу - называйте меня просто по имени, Герберт.
I thanked him and said I would. I informed him in exchange that my Christian name was Philip. Я с благодарностью согласился и со своей стороны сообщил, что меня зовут Филип.
"I don't take to Philip," said he, smiling, "for it sounds like a moral boy out of the spelling-book, who was so lazy that he fell into a pond, or so fat that he couldn't see out of his eyes, or so avaricious that he locked up his cake till the mice ate it, or so determined to go a bird's-nesting that he got himself eaten by bears who lived handy in the neighborhood. I tell you what I should like. We are so harmonious, and you have been a blacksmith,--would you mind it?" -- Нет, Филип мне не нравится, - сказал он, улыбаясь. - Очень уж напоминает того мальчика из нравоучительной книжки, который был так ленив, что свалился в пруд, или так прожорлив, что даже глаза у него заплыли жиром, или так скуп, что хранил свой пирог, пока его не съели мыши, или так злостно разорял птичьи гнезда, что был съеден медведями, которые на счастье жили тут поблизости. А я вот что придумал. Мы прекрасно гармонируем друг с другом, а вы к тому же были кузнецом... ну как, согласны?
"I shouldn't mind anything that you propose," I answered, "but I don't understand you." -- Я согласен на все, что вы предложите, - отвечал я, - но мне что-то непонятно.
"Would you mind Handel for a familiar name? There's a charming piece of music by Handel, called the Harmonious Blacksmith." -- Можно, я буду называть вас Гендель? У Генделя есть прелестная музыкальная пьеса, которая называется "Гармонический кузнец".
"I should like it very much." -- Я буду очень рад.
"Then, my dear Handel," said he, turning round as the door opened, "here is the dinner, and I must beg of you to take the top of the table, because the dinner is of your providing." -- В таком случае, мой милый Гендель, - сказал он, оборачиваясь на скрип отворяющейся двери, - можно садиться за стол, и, пожалуйста, будь хозяином, потому что обедом угощаешь ты.
This I would not hear of, so he took the top, and I faced him. It was a nice little dinner,-seemed to me then a very Lord Mayor's Feast,-and it acquired additional relish from being eaten under those independent circumstances, with no old people by, and with London all around us. This again was heightened by a certain gypsy character that set the banquet off; for while the table was, as Mr. Pumblechook might have said, the lap of luxury,-being entirely furnished forth from the coffee-house,-the circumjacent region of sitting-room was of a comparatively pastureless and shifty character; imposing on the waiter the wandering habits of putting the covers on the floor (where he fell over them), the melted butter in the arm-chair, the bread on the bookshelves, the cheese in the coal-scuttle, and the boiled fowl into my bed in the next room,-where I found much of its parsley and butter in a state of congelation when I retired for the night. All this made the feast delightful, and when the waiter was not there to watch me, my pleasure was without alloy. Но об ртом я и слышать не хотел, и тогда он уселся на хозяйское место, а я - напротив. Обед был превосходный, - по моим тогдашним понятиям, самому лорд-мэру впору было задать такой пир, - и особую прелесть сообщало ему то, что кутили мы одни, без старших, и в самом сердце Лондона. Выигрывал наш банкет и от полного отсутствия чинности и порядка; ибо если при взгляде на убранство стола мистер Памблчук и сказал бы, что мы "купаемся в роскоши", - здесь все до последней солонки было доставлено из трактира, - то прилегающая к столу местность носила несколько пустынный и бесплодный характер, так что трактирному слуге пришлось сложить крышки на пол (с тем, чтобы тотчас о них споткнуться), растопленное масло пристроить в кресле, хлеб - на книжной полке, сыр - в совке для угля, а вареную курицу - в соседней комнате, на моей постели, где я, ложась вечером спать, обнаружил изрядное количество петрушки и застывшего жира. Да, пир наш удался на славу, и с той минуты, когда я перестал чувствовать на себе взгляды слуги, ничто уже не омрачало моей радости.
We had made some progress in the dinner, when I reminded Herbert of his promise to tell me about Miss Havisham. Когда с первыми блюдами было покончено, я напомнил Герберту его обещание рассказать мне про мисс Хэвишем.
"True," he replied. "I'll redeem it at once. Let me introduce the topic, Handel, by mentioning that in London it is not the custom to put the knife in the mouth,-for fear of accidents,-and that while the fork is reserved for that use, it is not put further in than necessary. It is scarcely worth mentioning, only it's as well to do as other people do. Also, the spoon is not generally used over-hand, but under. This has two advantages. You get at your mouth better (which after all is the object), and you save a good deal of the attitude of opening oysters, on the part of the right elbow." -- И верно, - ответил он. - Сейчас расскажу. В виде вступления, Гендель, я только упомяну, что в Лондоне не принято есть с ножа - недолго и порезаться; в рот предпочтительно совать вилку, но и то не глубже, чем диктуется необходимостью. Это, конечно, мелочь, глупый предрассудок, но что поделаешь! Опять же ложку лучше захватывать пальцами не сверху, а снизу. Это имеет два преимущества: во-первых, легче попасть в рот (а ведь к этому мы и стремимся), во-вторых, правый локоть не выдается вперед, как будто ты открываешь устрицы.
He offered these friendly suggestions in such a lively way, that we both laughed and I scarcely blushed. Эти дружеские советы были преподаны так живо и весело, что оба мы рассмеялись, и я даже не покраснел.
"Now," he pursued, "concerning Miss Havisham. Miss Havisham, you must know, was a spoilt child. Her mother died when she was a baby, and her father denied her nothing. Her father was a country gentleman down in your part of the world, and was a brewer. I don't know why it should be a crack thing to be a brewer; but it is indisputable that while you cannot possibly be genteel and bake, you may be as genteel as never was and brew. You see it every day." -- А теперь перейдем к мисс Хэвишем, - продолжал Герберт. - Надо тебе сказать, что мисс Хэвишем с детства была избалована. Мать ее умерла, когда она была совсем маленькая, и отец ни в чем ей не отказывал. У ее отца были в ваших краях земли и пивоварня. Я лично не усматриваю в профессии пивовара ничего особенно благородного; но всякий знает, что печь хлеб - занятие недостойное благородного человека, а варить пиво - пожалуйста, сколько угодно.
"Yet a gentleman may not keep a public-house; may he?" said I. -- Но содержать кабак джентльмен не может, ведь правда? - сказал я.
"Not on any account," returned Herbert; "but a public-house may keep a gentleman. Well! Mr. Havisham was very rich and very proud. So was his daughter." -- Ни под каким видом, - ответил Герберт. - Зато кабак вполне может содержать джентльмена. Так вот. Мистер Хэвишем был очень богат и очень горд. И дочка его тоже.
"Miss Havisham was an only child?" I hazarded. -- Мисс Хэвишем была единственным ребенком? - перебил я.
"Stop a moment, I am coming to that. No, she was not an only child; she had a half-brother. Her father privately married again-his cook, I rather think." -- Не спеши, я к этому и веду. Нет, она была не единственным ребенком; у нее был сводный брат. Ее отец тайно женился во второй раз - кажется, на своей кухарке.
"I thought he was proud," said I. -- Ведь ты говоришь, что он был гордый, - сказал я.
"My good Handel, so he was. He married his second wife privately, because he was proud, and in course of time she died. When she was dead, I apprehend he first told his daughter what he had done, and then the son became a part of the family, residing in the house you are acquainted with. As the son grew a young man, he turned out riotous, extravagant, undutiful,-altogether bad. At last his father disinherited him; but he softened when he was dying, and left him well off, though not nearly so well off as Miss Havisham.-Take another glass of wine, and excuse my mentioning that society as a body does not expect one to be so strictly conscientious in emptying one's glass, as to turn it bottom upwards with the rim on one's nose." -- Совершенно верно, мой милый Гендель. Потому он и женился на ней тайно. Со временем она тоже умерла. Насколько я понимаю, он только после ее смерти рассказал дочери о своем втором браке и взял сына к себе в дом, в тот самый дом, который ты так хорошо знаешь. Из сына получился мот, кутила, наглец, в общем - никуда не годный человек. В конце концов отец лишил его наследства. Но перед смертью смягчился и кое-что ему завещал, хотя гораздо меньше, чем дочери... Выпей еще вина, и, кстати, позволь тебе заметить, что добросовестность твоя чрезмерна: в обществе, как правило, верят, что твоя рюмка пуста, даже если ты не опрокидываешь ее себе на нос.
I had been doing this, in an excess of attention to his recital. I thanked him, and apologized. He said, "Not at all," and resumed. Я сделал это машинально, заслушавшись его рассказа, и теперь поблагодарил и извинился. Он сказал: - Ничего, пожалуйста, - и продолжал:
"Miss Havisham was now an heiress, and you may suppose was looked after as a great match. Her half-brother had now ample means again, but what with debts and what with new madness wasted them most fearfully again. There were stronger differences between him and her than there had been between him and his father, and it is suspected that he cherished a deep and mortal grudge against her as having influenced the father's anger. Now, I come to the cruel part of the story,-merely breaking off, my dear Handel, to remark that a dinner-napkin will not go into a tumbler." -- Мисс Хэвишем оказалась богатой невестой, и, само собой, многие стали добиваться ее руки. Дела ее братца тоже поправились, но у него были долги, и он снова натворил глупостей, так что денег хватило ненадолго. Он ссорился с сестрой больше, чем прежде ссорился с отцом; подозревают, что он затаил на нее смертельную злобу, считая, что она в свое время настраивала отца против него. А теперь я подхожу к самой печальной части моего повествования, только сначала, дорогой мой Гендель, хочу заметить мимоходом, что обыкновенная столовая салфетка в стакане не умещается.
Why I was trying to pack mine into my tumbler, I am wholly unable to say. I only know that I found myself, with a perseverance worthy of a much better cause, making the most strenuous exertions to compress it within those limits. Again I thanked him and apologized, and again he said in the cheerfullest manner, "Not at all, I am sure!" and resumed. Почему я старался запихнуть мою салфетку в стакан - право, не знаю. Но я действительно прилагал все усилия к тому, чтобы втиснуть ее в эти узкие пределы. Я опять поблагодарил и извинился, и Герберт опять сказал самым добродушным тоном: - Ничего, ничего, пожалуйста! - и продолжал:
"There appeared upon the scene-say at the races, or the public balls, or anywhere else you like-a certain man, who made love to Miss Havisham. I never saw him (for this happened five-and-twenty years ago, before you and I were, Handel), but I have heard my father mention that he was a showy man, and the kind of man for the purpose. But that he was not to be, without ignorance or prejudice, mistaken for a gentleman, my father most strongly asseverates; because it is a principle of his that no man who was not a true gentleman at heart ever was, since the world began, a true gentleman in manner. He says, no varnish can hide the grain of the wood; and that the more varnish you put on, the more the grain will express itself. Well! This man pursued Miss Havisham closely, and professed to be devoted to her. I believe she had not shown much susceptibility up to that time; but all the susceptibility she possessed certainly came out then, and she passionately loved him. There is no doubt that she perfectly idolized him. He practised on her affection in that systematic way, that he got great sums of money from her, and he induced her to buy her brother out of a share in the brewery (which had been weakly left him by his father) at an immense price, on the plea that when he was her husband he must hold and manage it all. Your guardian was not at that time in Miss Havisham's counsels, and she was too haughty and too much in love to be advised by any one. Her relations were poor and scheming, with the exception of my father; he was poor enough, but not time-serving or jealous. The only independent one among them, he warned her that she was doing too much for this man, and was placing herself too unreservedly in his power. She took the first opportunity of angrily ordering my father out of the house, in his presence, and my father has never seen her since." -- Тут на сцене появился один человек, - они встретились не то на скачках, не то на каком-то балу, не знаю, - который стал ухаживать за мисс Хэвишем. Я его никогда не видел (это все случилось двадцать пять лет назад, когда нас с тобой еще на свете не было), но отец говорит, что он был очень видный, красавец мужчина, все как полагается. Только вот джентльменом его бы никто не назвал, разве что по наивности или из пристрастия, - это отец всегда подчеркивает; потому что он считает так: если человек не джентльмен по своим душевным качествам, то это сказывается и во внешности и в манерах. Отец говорит, что волокно дерева никакой лакировкой не скроешь; чем больше накладываешь лаку, тем яснее проступает волокно. Ну, так вот. Этот человек неотступно преследовал мисс Хэвишем и уверял, что предан ей до гроба. До тех пор ее чувства как будто молчали, но тут они пробудились, и она полюбила страстно. Да, да, она просто боготворила его. А он, пользуясь ее любовью, выманивал у нее большие суммы денег и, кроме того, уговорил ее откупить за огромную цену у брата его долю в пивоварне (которую отец по слабости характера завещал ему) под тем предлогом, что, когда он станет ее мужем, ему нужно будет держать в руках все дело. Твой опекун в то время еще не был поверенным мисс Хэвишем, к тому же она была так надменна и так влюблена, что не послушалась бы ничьих советов. Родственники ее были сплошь бедные и притом ужасные интриганы, все, кроме моего отца; он тоже был беден, но никогда не подлизывался и не завидовал. Только у него и хватило мужества предостеречь ее, сказать, что она слишком потворствует этому человеку, дает ему слишком большую власть над собой. Тогда она, разгневавшись, в присутствии своего жениха отказала отцу от дома, и с тех пор он ее ни разу не видел.
I thought of her having said, "Matthew will come and see me at last when I am laid dead upon that table;" and I asked Herbert whether his father was so inveterate against her? Я вспомнил, как она говорила: "Мэтью придет ко мне тогда, когда я буду лежать мертвая на этом столе", и спросил Герберта, неужели его отец так озлоблен против нее.
"It's not that," said he, "but she charged him, in the presence of her intended husband, with being disappointed in the hope of fawning upon her for his own advancement, and, if he were to go to her now, it would look true-even to him-and even to her. To return to the man and make an end of him. The marriage day was fixed, the wedding dresses were bought, the wedding tour was planned out, the wedding guests were invited. The day came, but not the bridegroom. He wrote her a letter-" -- Он не озлоблен, - сказал Герберт, - но она в присутствии своего нареченного бросила ему обвинение, будто он рассчитывал на что-то для себя и недоволен, что его планы расстроились, так что если бы он явился к ней теперь, то даже ему самому - и даже ей - могло бы показаться, что так оно и было. Но вернемся к тому человеку, чтобы покончить с ним. Был назначен день свадьбы, сшито подвенечное платье, обдумано свадебное путешествие, приглашены гости. Долгожданный день настал, но жених не явился. Он прислал ей письмо...
"Which she received," I struck in, "when she was dressing for her marriage? At twenty minutes to nine?" -- ...которое она получила, когда одевалась к венцу? - перебил я. - Без двадцати девять?
"At the hour and minute," said Herbert, nodding, "at which she afterwards stopped all the clocks. What was in it, further than that it most heartlessly broke the marriage off, I can't tell you, because I don't know. When she recovered from a bad illness that she had, she laid the whole place waste, as you have seen it, and she has never since looked upon the light of day." Герберт кивнул: -- И на этом самом времени, минута в минуту, она потом остановила все часы в доме. О письме я знаю только одно, - в нем содержалось жестокое извещение, что никакой свадьбы не будет. Мисс Хэвишем тяжело заболела, а когда поправилась, привела дом в такой вид, в каком он тебе известен, и навсегда скрылась от дневного света.
"Is that all the story?" I asked, after considering it. -- Это все? - спросил я после некоторого молчания.
"All I know of it; and indeed I only know so much, through piecing it out for myself; for my father always avoids it, and, even when Miss Havisham invited me to go there, told me no more of it than it was absolutely requisite I should understand. But I have forgotten one thing. It has been supposed that the man to whom she gave her misplaced confidence acted throughout in concert with her half-brother; that it was a conspiracy between them; and that they shared the profits." -- Все, что я знаю; да и это я сам составил из разных обрывков. Отец не любит об этом вспоминать, он, даже когда мисс Хэвишем пригласила меня к себе, рассказал мне только самое необходимое. Но об одном я забыл упомянуть: есть предположение, что этот человек, которому она так опрометчиво доверилась, с самого начала был в сговоре с ее сводным братом, что они действовали заодно и делили между собой барыши.
"I wonder he didn't marry her and get all the property," said I. -- Странно, что он не женился на ней, - сказал я, - тогда он получил бы все ее состояние.
"He may have been married already, and her cruel mortification may have been a part of her half-brother's scheme," said Herbert. "Mind! I don't know that." -- Как знать, может, он уже был женат, а брат ее, может, нарочно придумал для нее такое жестокое оскорбление, - сказал Герберт. - Но это, конечно, только мои догадки.
"What became of the two men?" I asked, after again considering the subject. -- А что сталось с теми двумя? - спросил я, опять помолчав и подумав.
"They fell into deeper shame and degradation-if there can be deeper-and ruin." -- Они докатились до еще горшего позора и преступлений - если только это возможно - и пошли ко дну.
"Are they alive now?" -- Но они живы?
"I don't know." -- Не знаю.
"You said just now that Estella was not related to Miss Havisham, but adopted. When adopted?" -- Ты сказал, что Эстелла не родня мисс Хэвишем, а приемыш. С каких пор?
Herbert shrugged his shoulders. Герберт пожал плечами.
"There has always been an Estella, since I have heard of a Miss Havisham. I know no more. And now, Handel," said he, finally throwing off the story as it were, "there is a perfectly open understanding between us. All that I know about Miss Havisham, you know." -- Сколько я помню, при мисс Хэвишем всегда была Эстелла. А больше я ничего не знаю. И теперь, Гендель, - сказал он, словно ставя точку, - между нами не осталось никаких недомолвок. Ты знаешь о мисс Хэвишем все, что я знаю.
"And all that I know," I retorted, "you know." -- А ты знаешь все, что знаю я.
"I fully believe it. So there can be no competition or perplexity between you and me. And as to the condition on which you hold your advancement in life,-namely, that you are not to inquire or discuss to whom you owe it,-you may be very sure that it will never be encroached upon, or even approached, by me, or by any one belonging to me." -- Верю. И это избавит нас от всякого соперничества и недоразумений. А относительно того условия, которое тебе было поставлено - чтобы не расспрашивать и не обсуждать, кому ты обязан своей удачей, - то можешь быть спокоен, ни я, ни мои близкие не коснемся этого ни единым намеком.
In truth, he said this with so much delicacy, that I felt the subject done with, even though I should be under his father's roof for years and years to come. Yet he said it with so much meaning, too, that I felt he as perfectly understood Miss Havisham to be my benefactress, as I understood the fact myself. Столько деликатности было вложено в эти слова, что я понял: доведись мне прожить под крышей его отца хоть двадцать лет, я ничего больше на этот счет не услышу. Но вместе с тем они прозвучали так многозначительно, что я понял и другое: Герберт, так же, как и я, не сомневается, что своим счастьем я обязан мисс Хэвишем.
It had not occurred to me before, that he had led up to the theme for the purpose of clearing it out of our way; but we were so much the lighter and easier for having broached it, that I now perceived this to be the case. We were very gay and sociable, and I asked him, in the course of conversation, what he was? He replied, "A capitalist,-an Insurer of Ships." I suppose he saw me glancing about the room in search of some tokens of Shipping, or capital, for he added, "In the City." До сих пор мне и в голову не приходило, что он нарочно подвел разговор к этому предмету, чтобы раз и навсегда с ним покончить; я сообразил это лишь после того, как почувствовал, насколько нам обоим стало легче. Мы весело болтали и смеялись, и я спросил его, между прочим, чем он занимается. Он ответил: - О, я капиталист. Страховщик кораблей. - По-видимому, заметив, что я окинул взглядом комнату в поисках каких-либо признаков кораблей или капитала, он добавил: - В Сити.
I had grand ideas of the wealth and importance of Insurers of Ships in the City, and I began to think with awe of having laid a young Insurer on his back, blackened his enterprising eye, and cut his responsible head open. But again there came upon me, for my relief, that odd impression that Herbert Pocket would never be very successful or rich. Страховщики кораблей, да еще в Сити, представлялись мне людьми богатыми и влиятельными, и я не без трепета вспомнил, что в свое время поверг юного страховщика наземь, подбил его дальновидный глаз и рассек предприимчивый лоб. Но меня успокоило все то же необъяснимое ощущение, что Герберт Покет никогда не достигнет выдающегося успеха и богатства.
"I shall not rest satisfied with merely employing my capital in insuring ships. I shall buy up some good Life Assurance shares, and cut into the Direction. I shall also do a little in the mining way. None of these things will interfere with my chartering a few thousand tons on my own account. I think I shall trade," said he, leaning back in his chair, "to the East Indies, for silks, shawls, spices, dyes, drugs, and precious woods. It's an interesting trade." -- Мой капитал пойдет не только на страховку кораблей, этого мне мало. Я приобрету акции какого-нибудь надежного общества страхования жизни и пройду в правление. Кое-что я вложу в горнорудное дело. И все это не помешает мне зафрахтовать несколько тысяч тонн от себя. Я думаю, - сказал он, развалившись на стуле, - что скорей всего буду торговать с Ост-Индией. Шелк, шали, пряности, индиго, опиум, розовое дерево - интересные товары.
"And the profits are large?" said I. -- А прибыли большие? - спросил я.
"Tremendous!" said he. -- Громадные!
I wavered again, and began to think here were greater expectations than my own. Меня опять взяли сомнения, и я уже решил было, что знадежды - не чета моим.
"I think I shall trade, also," said he, putting his thumbs in his waist-coat pockets, "to the West Indies, for sugar, tobacco, and rum. Also to Ceylon, specially for elephants' tusks." -- Кроме того, - сказал он, засунув большие пальцы в карманы жилета, - я думаю торговать и с Вест-Индией - покупать там сахар, табак и ром. И еще с Цейлоном, там слоновая кость.
"You will want a good many ships," said I. -- Тебе понадобится много кораблей, - заметил я.
"A perfect fleet," said he. -- Целый флот, - подтвердил он.
Quite overpowered by the magnificence of these transactions, I asked him where the ships he insured mostly traded to at present? Подавленный грандиозным размахом этих торговых операций, я спросил, в какие страны по преимуществу ходят корабли, которые он сейчас страхует?
"I haven't begun insuring yet," he replied. "I am looking about me." -- Я еще не начал их страховать, - отвечал он. - Я пока присматриваюсь.
Somehow, that pursuit seemed more in keeping with Barnard's Inn. I said (in a tone of conviction), Почему-то мне показалось, что такое занятие больше под стать Подворью Барнарда, и я с удовлетворением произнес:
"Ah-h!" -- А-а!
"Yes. I am in a counting-house, and looking about me." -- Да. Я работаю в конторе и присматриваюсь.
"Is a counting-house profitable?" I asked. -- А контора, это выгодно? - спросил я. Он ответил вопросом:
"To-do you mean to the young fellow who's in it?" he asked, in reply. -- Для кого? Для новичка, который в ней работает?
"Yes; to you." -- Да, для тебя.
"Why, n-no; not to me." He said this with the air of one carefully reckoning up and striking a balance. "Not directly profitable. That is, it doesn't pay me anything, and I have to-keep myself." -- Н-нет, для меня - нет (прежде чем ответить, он, видимо, тщательно взвесил все доводы за и против). Прямой выгоды я не получаю. То есть я хочу сказать, что мне ничего не платят, и я должен жить на свои средства.
This certainly had not a profitable appearance, and I shook my head as if I would imply that it would be difficult to lay by much accumulative capital from such a source of income. Усмотреть здесь выгоду было действительно нелегко, и я покачал головой в знак того, что при таких доходах сколачивать капитал придется довольно долго.
"But the thing is," said Herbert Pocket, "that you look about you. That's the grand thing. You are in a counting-house, you know, and you look about you." -- Но ты не забудь, - сказал Герберт Покет, - я присматриваюсь. Это очень важно. Человек, понимаешь ли, сидит в конторе и присматривается.
It struck me as a singular implication that you couldn't be out of a counting-house, you know, and look about you; but I silently deferred to his experience. Послушать его, так выходило, что если человек, понимаешь ли, не сидит в конторе, то он уже не может присматриваться; однако я положился на его опыт и промолчал.
"Then the time comes," said Herbert, "when you see your opening. And you go in, and you swoop upon it and you make your capital, and then there you are! When you have once made your capital, you have nothing to do but employ it." -- А потом, в один прекрасный день, - продолжал Герберт, - тебе вдруг представляется блестящая возможность. Ты за нее хватаешься, наживаешь капитал, и дело в шляпе. Раз капитал нажит, остается только пустить его в оборот.
This was very like his way of conducting that encounter in the garden; very like. His manner of bearing his poverty, too, exactly corresponded to his manner of bearing that defeat. It seemed to me that he took all blows and buffets now with just the same air as he had taken mine then. It was evident that he had nothing around him but the simplest necessaries, for everything that I remarked upon turned out to have been sent in on my account from the coffee-house or somewhere else. Это было очень похоже на то, как он вел себя во время нашей давнишней драки, очень похоже. И бедность свою он принимал в точности так же, как принял тогда свое поражение. Очевидно, все пинки и удары в жизни он сносил столь же храбро, как те, которыми наградил его я. Было ясно, что у него нет ничего, кроме самого необходимого, - на что бы я ни обратил внимание, все оказывалось присланным сюда либо из трактира, либо еще откуда-нибудь - в честь моего приезда.
Yet, having already made his fortune in his own mind, he was so unassuming with it that I felt quite grateful to him for not being puffed up. It was a pleasant addition to his naturally pleasant ways, and we got on famously. In the evening we went out for a walk in the streets, and went half-price to the Theatre; and next day we went to church at Westminster Abbey, and in the afternoon we walked in the Parks; and I wondered who shod all the horses there, and wished Joe did. Однако, хотя мысленно Герберт уже нажил большое состояние, он вовсе им не кичился, и я даже почувствовал, что благодарен ему за такую скромность. Она была приятным дополнением к другим его приятным чертам, и мы с ним сразу отлично поладили. Вечером мы прошлись по улицам и побывали за полцены в театре; на следующее утро сходили в Вестминстерское аббатство, а после обеда гуляли в парках, где я, глядя на множество лошадей, спросил себя, кто их всех кует, и пожалел, что не Джо.
On a moderate computation, it was many months, that Sunday, since I had left Joe and Biddy. The space interposed between myself and them partook of that expansion, and our marshes were any distance off. That I could have been at our old church in my old church-going clothes, on the very last Sunday that ever was, seemed a combination of impossibilities, geographical and social, solar and lunar. Yet in the London streets so crowded with people and so brilliantly lighted in the dusk of evening, there were depressing hints of reproaches for that I had put the poor old kitchen at home so far away; and in the dead of night, the footsteps of some incapable impostor of a porter mooning about Barnard's Inn, under pretence of watching it, fell hollow on my heart. По самым скромным подсчетам прошло уже полгода, как я расстался с Бидди и Джо. Такому странному впечатлению содействовало огромное расстояние, которое легло между нами, - болота наши отодвинулись куда-то за тридевять земель. То обстоятельство, что еще в прошлое воскресенье я был в нашей старой церкви и на мне было мое старое воскресное платье, казалось сплошной нелепостью с любой точки зрения - географической, общественной и просто человеческой. А между тем на людных лондонских улицах, ярко освещенных в летние сумерки, мне слышались грустные упреки в том, что я оставил так далеко позади нашу бедную старую кухню; и глубокой ночью шаги бездельника сторожа, который слонялся по Подворью Барнарда, делая вид, что караулит его, глухо отдавались у меня в сердце.
On the Monday morning at a quarter before nine, Herbert went to the counting-house to report himself,-to look about him, too, I suppose,-and I bore him company. He was to come away in an hour or two to attend me to Hammersmith, and I was to wait about for him. It appeared to me that the eggs from which young Insurers were hatched were incubated in dust and heat, like the eggs of ostriches, judging from the places to which those incipient giants repaired on a Monday morning. Nor did the counting-house where Herbert assisted, show in my eyes as at all a good Observatory; being a back second floor up a yard, of a grimy presence in all particulars, and with a look into another back second floor, rather than a look out. В понедельник к девяти часам утра Герберт отправился в свою контору показаться, - а заодно, вероятно, и присмотреться, - и я пошел его проводить. Мы сговорились, что я подожду его, и часа через два мы вместе поедем в Хэммерсмит. Судя по тем душным тупичкам, куда направлялись в понедельник утром молодые страховщики, я решил, что яйца, из которых вылупливаются эти будущие исполины, надо зарывать в горячую пыль, как яйца страусов. И самая контора, где сидел Герберт, являла собою весьма несовершенный наблюдательный пункт: она помещалась во дворе, на третьем этаже, была неимоверно грязна, а окнами выходила не столько даже во второй двор, сколько в окна другого такого же помещения на третьем этаже другого дома.
I waited about until it was noon, and I went upon 'Change, and I saw fluey men sitting there under the bills about shipping, whom I took to be great merchants, though I couldn't understand why they should all be out of spirits. When Herbert came, we went and had lunch at a celebrated house which I then quite venerated, but now believe to have been the most abject superstition in Europe, and where I could not help noticing, even then, that there was much more gravy on the tablecloths and knives and waiters' clothes, than in the steaks. This collation disposed of at a moderate price (considering the grease, which was not charged for), we went back to Barnard's Inn and got my little portmanteau, and then took coach for Hammersmith. We arrived there at two or three o'clock in the afternoon, and had very little way to walk to Mr. Pocket's house. Lifting the latch of a gate, we passed direct into a little garden overlooking the river, where Mr. Pocket's children were playing about. And unless I deceive myself on a point where my interests or prepossessions are certainly not concerned, I saw that Mr. and Mrs. Pocket's children were not growing up or being brought up, but were tumbling up. Я ждал до полудня и за это время прогулялся на биржу, где под объявлениями пароходных компаний сидели какие-то небритые люди, которых я принял за крупных купцов, и только подивился, почему у них такой удрученный вид. Когда пришел Герберт, мы позавтракали в знаменитой ресторации, которая в тот день преисполнила меня благоговения, а теперь вспоминается как самое гнусное надувательство во всей Европе, и где, как я уже тогда заметил, подливка не столько подавалась к жаркому, сколько оседала на скатертях, ножах и фартуках половых. Насытившись здесь за вполне сходную цену (если учесть, что за сальные пятна и грязь отдельной платы не взималось), мы зашли в Подворье Барнарда за моим чемоданчиком и поехали в Хэммерсмит, куда и прибыли часа в три пополудни. От остановки дилижансов до дома мистера Покета было рукой подать. Открыв калитку, мы очутились в небольшом саду, выходившем на реку. Здесь резвились дети мистера Покета, и вскоре я пришел к выводу - и, надеюсь, правильному, поскольку отнюдь не являюсь в этом вопросе заинтересованной стороной, - что дети мистера и миссис Покет не то чтобы росли, и нельзя сказать, чтобы воспитывались, а только и делали, что летели кувырком.
Mrs. Pocket was sitting on a garden chair under a tree, reading, with her legs upon another garden chair; and Mrs. Pocket's two nurse-maids were looking about them while the children played. Миссис Покет с книгой в руках сидела в садовом кресле под деревом, положив ноги на другое садовое кресло. Две няньки миссис Покет слонялись по саду, изредка поглядывая на играющих детей.
"Mamma," said Herbert, "this is young Mr. Pip." Upon which Mrs. Pocket received me with an appearance of amiable dignity. -- Вот, мама, познакомьтесь, - сказал Герберт, - это мистер Пип. - После чего миссис Покет приветствовала меня учтиво и с большим достоинством.
"Master Alick and Miss Jane," cried one of the nurses to two of the children, "if you go a bouncing up against them bushes you'll fall over into the river and be drownded, and what'll your pa say then?" -- Мистер Алик и мисс Джейн! - закричала одна из нянек. - Бросьте вы лазить в те кусты, не то свалитесь в реку и утопитесь, что тогда ваш папенька скажет?
At the same time this nurse picked up Mrs. Pocket's handkerchief, and said, Затем та же нянька подняла с земли носовой платок миссис Покет и сказала:
"If that don't make six times you've dropped it, Mum!" -- Не иначе как шестой раз роняете, мэм!
Upon which Mrs. Pocket laughed and said, "Thank you, Flopson," and settling herself in one chair only, resumed her book. Her countenance immediately assumed a knitted and intent expression as if she had been reading for a week, but before she could have read half a dozen lines, she fixed her eyes upon me, and said, На что миссис Покет рассмеялась и, сказав: "Спасибо, Флопсон", уселась поудобнее, теперь уже только в одном кресле, и снова погрузилась в чтение. Лицо ее тотчас приняло выражение внимательное и сосредоточенное, будто она целую неделю не отрывалась от книги, но, не прочтя и десяти строк, она вдруг посмотрела па меня и спросила:
"I hope your mamma is quite well?" -- Матушка ваша, надеюсь, здорова?
This unexpected inquiry put me into such a difficulty that I began saying in the absurdest way that if there had been any such person I had no doubt she would have been quite well and would have been very much obliged and would have sent her compliments, when the nurse came to my rescue. Этот неожиданный вопрос привел меня в страшное замешательство, и я уже начал плести какую-то чушь вроде того, что, если бы у меня была матушка, она, конечно, была бы совершенно здорова и очень признательна за внимание и просила бы передать привет, но тут на выручку мне пришла все та же нянька.
"Well!" she cried, picking up the pocket-handkerchief, "if that don't make seven times! What ARE you a doing of this afternoon, Mum!" -- Ну вот! - вскричала она, поднимая носовой платок. - Это уже седьмой раз. И что это с вами сегодня, мэм!
Mrs. Pocket received her property, at first with a look of unutterable surprise as if she had never seen it before, and then with a laugh of recognition, and said, "Thank you, Flopson," and forgot me, and went on reading. Миссис Покет взяла платок, поглядела на него в неизъяснимом изумлении, словно никогда раньше не видела, потом признала и рассмеялась, сказала: "Спасибо, Флопсон", и, забыв обо мне, углубилась в книгу.
I found, now I had leisure to count them, that there were no fewer than six little Pockets present, in various stages of tumbling up. I had scarcely arrived at the total when a seventh was heard, as in the region of air, wailing dolefully. Удосужившись наконец пересчитать маленьких Покетов, я обнаружил их не менее шести, и все они либо летели, либо готовились лететь кувырком. Не успел я закончить подсчет, как откуда-то с облаков раздался жалобный плач седьмого.
"If there ain't Baby!" said Flopson, appearing to think it most surprising. "Make haste up, Millers." -- Не иначе как маленький проснулся! - сказала Флопсон, почему-то очень этим удивленная. - Скорей бегите наверх, Миллерс!
Millers, who was the other nurse, retired into the house, and by degrees the child's wailing was hushed and stopped, as if it were a young ventriloquist with something in its mouth. Mrs. Pocket read all the time, and I was curious to know what the book could be. Миллерс, вторая нянька, ушла в дом, и жалобный плач понемногу затих, - видно, и на юного чревовещателя нашлась управа. Все это время мисс Покет не переставала читать, и меня очень интересовало, что это у нее за книга.
We were waiting, I supposed, for Mr. Pocket to come out to us; at any rate we waited there, and so I had an opportunity of observing the remarkable family phenomenon that whenever any of the children strayed near Mrs. Pocket in their play, they always tripped themselves up and tumbled over her,-always very much to her momentary astonishment, and their own more enduring lamentation. I was at a loss to account for this surprising circumstance, and could not help giving my mind to speculations about it, until by and by Millers came down with the baby, which baby was handed to Flopson, which Flopson was handing it to Mrs. Pocket, when she too went fairly head foremost over Mrs. Pocket, baby and all, and was caught by Herbert and myself. По-видимому, мы ждали мистера Покета; во всяком случае, мы чего-то ждали, и я имел время подметить своеобразное явление в этой семье: всякий раз, как дети, заигравшись, подбегали близко к миссис Покет, они спотыкались и падали, что неизменно вызывало с ее стороны минутное изумление, а с их - несколько более продолжительный рев. Я невольно задумался над причинами такого удивительного обстоятельства, но тут появилась Миллерс с младенцем, каковой младенец передан был Флопсон, каковая Флопсон стала передавать его на руки миссис Покет, но вдруг тоже споткнулась и непременно полетела бы наземь вместе с младенцем, если бы мы с Гербертом не подхватили ее.
"Gracious me, Flopson!" said Mrs. Pocket, looking off her book for a moment, "everybody's tumbling!" -- Ах, боже мой, Флопсон! - сказала миссис Покет, поднимая глаза от книги. - Почему это все спотыкаются?
"Gracious you, indeed, Mum!" returned Flopson, very red in the face; "what have you got there?" -- Это вас нужно спросить, мэм, - отвечала Флопсон, вся красная как рак, - что это у вас здесь?
"I got here, Flopson?" asked Mrs. Pocket. -- У меня, Флопсон? - спросила миссис Покет.
"Why, if it ain't your footstool!" cried Flopson. "And if you keep it under your skirts like that, who's to help tumbling? Here! Take the baby, Mum, and give me your book." -- Да это ваша скамеечка для ног! - вскричала Флопсон. - Как же тут не спотыкаться, когда вы заслонили ее своими юбками! Берите-ка маленького, мэм, а книжку отдайте мне.
Mrs. Pocket acted on the advice, and inexpertly danced the infant a little in her lap, while the other children played about it. This had lasted but a very short time, when Mrs. Pocket issued summary orders that they were all to be taken into the house for a nap. Thus I made the second discovery on that first occasion, that the nurture of the little Pockets consisted of alternately tumbling up and lying down. Миссис Покет послушалась и стала неумело подбрасывать младенца на коленях, в то время как остальные дети играли вокруг них. Длилось это очень недолго, а затем миссис Покет распорядилась, чтобы всех детей забрали в дом и уложили спать. Так я сделал свое второе открытие за этот день: очевидно, воспитание маленьких Покетов состояло в том, чтобы попеременно лететь кувырком и укладываться в постель.
Under these circumstances, when Flopson and Millers had got the children into the house, like a little flock of sheep, and Mr. Pocket came out of it to make my acquaintance, I was not much surprised to find that Mr. Pocket was a gentleman with a rather perplexed expression of face, and with his very gray hair disordered on his head, as if he didn't quite see his way to putting anything straight. И когда Флопсон и Миллерс загнали детей в дом, словно маленькое стадо ягнят, а мистер Покет вышел из дома, чтобы познакомиться со мной, я, после всего вышеописанного, не очень поразился, увидев, что выражение лица у этого джентльмена озабоченное, а седые волосы растрепаны, словно он давно потерял надежду хоть что-нибудь привести в порядок.

Chapter XXIII/ГЛАВА XXIII

English Русский
Mr. Pocket said he was glad to see me, and he hoped I was not sorry to see him. "For, I really am not," he added, with his son's smile, "an alarming personage." He was a young-looking man, in spite of his perplexities and his very gray hair, and his manner seemed quite natural. I use the word natural, in the sense of its being unaffected; there was something comic in his distraught way, as though it would have been downright ludicrous but for his own perception that it was very near being so. When he had talked with me a little, he said to Mrs. Pocket, with a rather anxious contraction of his eyebrows, which were black and handsome, "Belinda, I hope you have welcomed Mr. Pip?" And she looked up from her book, and said, "Yes." She then smiled upon me in an absent state of mind, and asked me if I liked the taste of orange-flower water? As the question had no bearing, near or remote, on any foregone or subsequent transaction, I consider it to have been thrown out, like her previous approaches, in general conversational condescension. Мистер Покет сказал, что рад меня видеть, и выразил надежду, что и я не пожалею о нашем знакомстве. - Ведь я вполне безобидная личность, - добавил он, улыбаясь совсем так же, как Герберт. Он был моложав, несмотря на седые волосы и озабоченное выражение лица, и держался очень просто, в том смысле, что в нем не было ни малейшей рисовки. Растерянный его вид производил несколько смешное впечатление и мог бы даже показаться нелепым, если бы он сам не сознавал, каким представляется со стороны. Поговорив со мной немного, он обратился к миссис Покет, беспокойно сдвинув свои красивые черные брови: - Белинда, надеюсь, ты познакомилась с мистером Пипом? - А она подняла глаза от книги и ответила: - Да. - После чего подарила меня отсутствующей улыбкой и спросила, нравится ли мне вкус апельсинной воды. Поскольку вопрос этот не имел отношения, прямого или косвенного, ни к предыдущему, ни к последующему разговору, я решил, что она снисходительно обронила его, как и первые свои замечания, лишь для того, чтобы поддержать светскую беседу.
I found out within a few hours, and may mention at once, that Mrs. Pocket was the only daughter of a certain quite accidental deceased Knight, who had invented for himself a conviction that his deceased father would have been made a Baronet but for somebody's determined opposition arising out of entirely personal motives,-I forget whose, if I ever knew,-the Sovereign's, the Prime Minister's, the Lord Chancellor's, the Archbishop of Canterbury's, anybody's,-and had tacked himself on to the nobles of the earth in right of this quite supposititious fact. I believe he had been knighted himself for storming the English grammar at the point of the pen, in a desperate address engrossed on vellum, on the occasion of the laying of the first stone of some building or other, and for handing some Royal Personage either the trowel or the mortar. Be that as it may, he had directed Mrs. Pocket to be brought up from her cradle as one who in the nature of things must marry a title, and who was to be guarded from the acquisition of plebeian domestic knowledge. Уже через несколько часов я узнал, - а рассказать могу теперь же, - что миссис Покет была единственной дочерью некоего покойного джентльмена, случайно пожалованного в дворяне и вбившего себе в голову, что его покойный папаша непременно получил бы титул баронета, если бы не чьи-то злостные происки, не помню, чьи именно, - не то короля, не то премьер-министра, не то лорд-канцлера, не то архиепископа Кентерберийского. На основании этого чисто предположительного факта он причислял себя к самой родовитой знати. Сам же он, насколько я понял, удостоился титула за то, что взял штурмом английскую грамматику при написании на веленевой бумаге верноподданнического адреса по случаю закладки какого-то здания, когда он подал в руки какому-то члену королевской фамилии не то лопаточку, не то ведерко с известью. Как бы там ни было, он распорядился, чтобы будущую миссис Покет с колыбели воспитывали как девицу, которой сама судьба уготовила титулованного мужа и которую следует зорко оберегать от приобретения плебейских практических знаний.
So successful a watch and ward had been established over the young lady by this judicious parent, that she had grown up highly ornamental, but perfectly helpless and useless. With her character thus happily formed, in the first bloom of her youth she had encountered Mr. Pocket: who was also in the first bloom of youth, and not quite decided whether to mount to the Woolsack, or to roof himself in with a mitre. As his doing the one or the other was a mere question of time, he and Mrs. Pocket had taken Time by the forelock (when, to judge from its length, it would seem to have wanted cutting), and had married without the knowledge of the judicious parent. The judicious parent, having nothing to bestow or withhold but his blessing, had handsomely settled that dower upon them after a short struggle, and had informed Mr. Pocket that his wife was "a treasure for a Prince." Mr. Pocket had invested the Prince's treasure in the ways of the world ever since, and it was supposed to have brought him in but indifferent interest. Still, Mrs. Pocket was in general the object of a queer sort of respectful pity, because she had not married a title; while Mr. Pocket was the object of a queer sort of forgiving reproach, because he had never got one. Надзор, учрежденный разумным этим родителем над юной девицей, принес такие богатые плоды, что она выросла созданием хотя и весьма живописным, но совершенно беспомощным и бесполезным. Воспитанная столь отменно, она, едва переступив порог жизни, встретила мистера Покета, который тоже едва переступил порог жизни и еще не решил окончательно, занять ли ему место председателя палаты лордов, или увенчать свою главу епископской митрой. Поскольку достижение любой из этих целей было лишь вопросом времени, они с миссис Покет решили времени не терять и поженились без ведома разумного родителя. Разумный родитель, который не мог ни дать им ничего, ни лишить их чего-либо, кроме своего благословения, после недолгой борьбы расщедрился на это приданое и сообщил мистеру Покету, что его жена - "сокровище, достойное короля". Мистер Покет пустил королевское сокровище в оборот практической жизни, но получал с него, как говорили, более чем скромный процент. Тем не менее для многих миссис Покет была предметом своеобразного почтительного соболезнования, потому что вышла замуж за человека без титула; а мистер Покет был предметом своеобразного снисходительного осуждения, потому что не сумел оного приобрести.
Mr. Pocket took me into the house and showed me my room: which was a pleasant one, and so furnished as that I could use it with comfort for my own private sitting-room. He then knocked at the doors of two other similar rooms, and introduced me to their occupants, by name Drummle and Startop. Drummle, an old-looking young man of a heavy order of architecture, was whistling. Startop, younger in years and appearance, was reading and holding his head, as if he thought himself in danger of exploding it with too strong a charge of knowledge. Мистер Покет повел меня в дом и показал, где я буду жить; комната была веселая и удобная, обставленная так, что могла служить и спальней и гостиной. Затем он постучал в двери двух других таких же комнат и познакомил меня с их обитателями. Одного из них звали Драмл, другого - Стартоп. Когда мы вошли, первый - старообразный молодой человек, сколоченный крепко, но нескладно, - ходил по комнате и свистел. Второй - моложе его и годами и внешностью - читал, крепко сжав голову руками, словно боялся, как бы она не разлетелась на куски от слишком сильного заряда премудрости.
Both Mr. and Mrs. Pocket had such a noticeable air of being in somebody else's hands, that I wondered who really was in possession of the house and let them live there, until I found this unknown power to be the servants. И мистер и миссис Покет были так явно несамостоятельны, что я долго думал, кто же на самом деле правит домом и разрешает им здесь жить, покуда не понял, что эта невидимая власть сосредоточена в руках прислуги.
It was a smooth way of going on, perhaps, in respect of saving trouble; but it had the appearance of being expensive, for the servants felt it a duty they owed to themselves to be nice in their eating and drinking, and to keep a deal of company down stairs. They allowed a very liberal table to Mr. and Mrs. Pocket, yet it always appeared to me that by far the best part of the house to have boarded in would have been the kitchen,-always supposing the boarder capable of self-defence, for, before I had been there a week, a neighboring lady with whom the family were personally unacquainted, wrote in to say that she had seen Millers slapping the baby. This greatly distressed Mrs. Pocket, who burst into tears on receiving the note, and said that it was an extraordinary thing that the neighbors couldn't mind their own business. Такая система была, возможно, и не плоха, поскольку она избавляла их от лишних забот, но обходилась она, должно быть, недешево, ибо слуги, дорожа собственным достоинством, почитали своим долгом есть и пить не хуже господ и принимать в своих подвальных апартаментах множество гостей. Мистера и миссис Покет они кормили досыта, однако же мне всегда казалось, что столоваться в кухне было бы куда интереснее, - для всякого, кто при случае сумел бы за себя постоять, ибо в первую же неделю моего пребывания в доме какая-то соседка, с которой Покеты даже не были знакомы, написала им, что видела, как Миллерс шлепала маленького. Получив это письмо, миссис Покет очень расстроилась, залилась слезами и сказала, что это просто ужасно - почему соседям обязательно нужно вмешиваться в чужие дела?
By degrees I learnt, and chiefly from Herbert, that Mr. Pocket had been educated at Harrow and at Cambridge, where he had distinguished himself; but that when he had had the happiness of marrying Mrs. Pocket very early in life, he had impaired his prospects and taken up the calling of a Grinder. After grinding a number of dull blades,-of whom it was remarkable that their fathers, when influential, were always going to help him to preferment, but always forgot to do it when the blades had left the Grindstone,-he had wearied of that poor work and had come to London. Here, after gradually failing in loftier hopes, he had "read" with divers who had lacked opportunities or neglected them, and had refurbished divers others for special occasions, and had turned his acquirements to the account of literary compilation and correction, and on such means, added to some very moderate private resources, still maintained the house I saw. Постепенно, главным образом от Герберта, я узнал, что мистер Покет учился в Хэрроу и Кембридже, и учился блестяще, но, сподобившись в очень молодых летах жениться на миссис Покет, он тем испортил себе карьеру и не пошел дальше скромной профессии репетитора. Он отрепетировал несколько десятков бездарных номеров, - чьи влиятельные папаши все, точно сговорившись, обещали ему свою протекцию, но забывали об этом, чуть только номера выпускались на сцену, - а потом это жалкое занятие ему надоело, и он перебрался в Лондон. Здесь, после того как рушились один за другим его более честолюбивые замыслы, он стал обучать молодых людей, ранее не имевших возможности учиться или упустивших эту возможность, другим помогал освежать свои знания для каких-нибудь особых случаев, не гнушался литературными компиляциями и исправлением чужих рукописей и на заработанные таким образом деньги, служившие дополнением к его крошечному годовому доходу, ухитрялся содержать дом, в котором я застал его.
Mr. and Mrs. Pocket had a toady neighbor; a widow lady of that highly sympathetic nature that she agreed with everybody, blessed everybody, and shed smiles and tears on everybody, according to circumstances. This lady's name was Mrs. Coiler, and I had the honor of taking her down to dinner on the day of my installation. She gave me to understand on the stairs, that it was a blow to dear Mrs. Pocket that dear Mr. Pocket should be under the necessity of receiving gentlemen to read with him. That did not extend to me, she told me in a gush of love and confidence (at that time, I had known her something less than five minutes); if they were all like Me, it would be quite another thing. У мистера и миссис Покет была подлиза-соседка, вдова с таким запасом нерастраченного сочувствия, что она со всеми соглашалась, на всех призывала благословение божие и для всех держала наготове либо улыбку, либо слезы, смотря по обстоятельствам. Звали эту даму миссис Койлер, и в первый же день моего приезда мне выпала честь вести ее к обеду. Еще по дороге в столовую она дала мне понять, как угнетает дорогую миссис Покет, что дорогой мистер Покет вынужден держать у себя учеников. Ко мне это, конечно, не относится, добавила она в порыве откровенности и любви (я был ей представлен минут за пять до этого, не больше); будь все ученики похожи на меня, это было бы совсем иное дело.
"But dear Mrs. Pocket," said Mrs. Coiler, "after her early disappointment (not that dear Mr. Pocket was to blame in that), requires so much luxury and elegance-" -- Но дорогой миссис Покет, - продолжала миссис Койлер, - после разочарования, пережитого ею в молодости (конечно, дорогого мистера Покета нельзя в этом винить), необходим такой комфорт и роскошь...
"Yes, ma'am," I said, to stop her, for I was afraid she was going to cry. -- Дэ, мэм, - сказал я, чтобы остановить ее, потому что испугался, как бы она не расплакалась.
"And she is of so aristocratic a disposition-" -- ...а тем более при ее аристократических склонностях...
"Yes, ma'am," I said again, with the same object as before. -- Да, мэм, - сказал я опять, и с той же целью.
"-That it is hard," said Mrs. Coiler, "to have dear Mr. Pocket's time and attention diverted from dear Mrs. Pocket." -- ...очень, очень тяжело, - продолжала миссис Койлер, - что дорогой мистер Покет не может безраздельно уделять свое внимание и время дорогой миссис Покет.
I could not help thinking that it might be harder if the butcher's time and attention were diverted from dear Mrs. Pocket; but I said nothing, and indeed had enough to do in keeping a bashful watch upon my company manners. У меня невольно мелькнула мысль, что было бы еще тяжелее, если бы дорогой миссис Покет не уделял ни внимания, ни времени, скажем, мясник; но я промолчал, тем более что очень робел и только о том и думал, как бы не погрешить против светских приличий.
It came to my knowledge, through what passed between Mrs. Pocket and Drummle while I was attentive to my knife and fork, spoon, glasses, and other instruments of self-destruction, that Drummle, whose Christian name was Bentley, was actually the next heir but one to a baronetcy. It further appeared that the book I had seen Mrs. Pocket reading in the garden was all about titles, and that she knew the exact date at which her grandpapa would have come into the book, if he ever had come at all. Drummle didn't say much, but in his limited way (he struck me as a sulky kind of fellow) he spoke as one of the elect, and recognized Mrs. Pocket as a woman and a sister. No one but themselves and Mrs. Coiler the toady neighbor showed any interest in this part of the conversation, and it appeared to me that it was painful to Herbert; but it promised to last a long time, when the page came in with the announcement of a domestic affliction. It was, in effect, that the cook had mislaid the beef. To my unutterable amazement, I now, for the first time, saw Mr. Pocket relieve his mind by going through a performance that struck me as very extraordinary, but which made no impression on anybody else, and with which I soon became as familiar as the rest. He laid down the carving-knife and fork,-being engaged in carving, at the moment,-put his two hands into his disturbed hair, and appeared to make an extraordinary effort to lift himself up by it. When he had done this, and had not lifted himself up at all, he quietly went on with what he was about. Сосредоточив все свое внимание на ноже и вилке, ложке, стаканах и прочих орудиях самоубийства, я в то же время прислушивался к разговору Драмла с миссис Покет и обнаружил, что Бентли Драмл рассчитывает унаследовать титул баронета, который должен перейти к нему в случае смерти ближайшего наследника. Далее я обнаружил, что книга, которую миссис Покет читала в саду, - сплошь о титулах, и что ей достоверно известно, когда именно в эту книгу попал бы ее дедушка, доведись ему вообще в нее попасть. Драмл говорил мало (он, видимо, отличался угрюмым нравом), но и в немногих словах давал понять, что причисляет себя к избранным, а в миссис Покет признает особу, достойную его круга. Никто, кроме них, да еще подлизы-соседки миссис Койлер, не проявлял ни малейшего интереса к их разговору, а Герберту он, как мне показалось, был даже неприятен; но конца ему не предвиделось, как вдруг в столовую явился мальчик-слуга и доложил о несчастье: кухарка затеряла куда-то говядину. И здесь я, к несказанному моему изумлению, впервые увидел, как мистер Покет облегчает себе душу с помощью процедуры, которая меня поразила чрезвычайно, но на других не произвела никакого впечатления и к которой я вскоре привык так же, как все остальные. Он отложил нож и вилку, - словно забыв, что собирался нарезать жаркое, - запустил обе руки в свою растрепанную шевелюру и попробовал нечеловеческим усилием приподнять себя за волосы. Проделав это и не приподняв себя ни на единый дюйм, он спокойно вернулся к прерванному занятию.
Mrs. Coiler then changed the subject and began to flatter me. I liked it for a few moments, but she flattered me so very grossly that the pleasure was soon over. She had a serpentine way of coming close at me when she pretended to be vitally interested in the friends and localities I had left, which was altogether snaky and fork-tongued; and when she made an occasional bounce upon Startop (who said very little to her), or upon Drummle (who said less), I rather envied them for being on the opposite side of the table. Тут миссис Койлер переменила предмет разговора и принялась мне льстить. Сперва это мне понравилось, но лесть ее была так груба, что удовольствия хватило ненадолго. В ее манере подлипать ко мне под предлогом, что ее живо интересуют места и люди, с которыми я расстался, было что-то до того змеиное, что я так и видел блеск чешуи и раздвоенное жало; а когда она время от времени наскакивала на Стартопа (который разговаривал с ней очень мало) или на Драила (который вовсе с ней не разговаривал), я завидовал им, что они сидят по другую сторону стола.
After dinner the children were introduced, and Mrs. Coiler made admiring comments on their eyes, noses, and legs,-a sagacious way of improving their minds. There were four little girls, and two little boys, besides the baby who might have been either, and the baby's next successor who was as yet neither. They were brought in by Flopson and Millers, much as though those two non-commissioned officers had been recruiting somewhere for children and had enlisted these, while Mrs. Pocket looked at the young Nobles that ought to have been as if she rather thought she had had the pleasure of inspecting them before, but didn't quite know what to make of them. После обеда в столовую привели детей, и миссис Койлер стала восхищаться и ахать по поводу их глаз, носов и ног, - как известно, умнейший метод воспитания. Девочек было четыре, мальчиков два, а кроме того - младенец, который мог быть тем или другим, и следующий кандидат на его место, который пока не был ни тем, ни другим. Они явились под конвоем Флопсон и Миллерс, словно эти два сержанта были посланы куда-то на вербовку детей и доставили партию новобранцев; а миссис Покет глядела на несостоявшихся юных аристократов так, словно уже имела когда-то удовольствие производить им смотр, но не знает, как, собственно, ей следует к ним отнестись.
"Here! Give me your fork, Mum, and take the baby," said Flopson. "Don't take it that way, or you'll get its head under the table." -- Давайте мне вашу вилку, мэм, и возьмите маленького, - сказала Флопсон. - Да не так берите, а то у него головка попадет под стол.
Thus advised, Mrs. Pocket took it the other way, and got its head upon the table; which was announced to all present by a prodigious concussion. Следуя этому совету, миссис Покет взяла младенца иначе, и головка его попала на стол, о чем все присутствующие узнали по громкому стуку.
"Dear, dear! Give it me back, Mum," said Flopson; "and Miss Jane, come and dance to baby, do!" -- Ах ты батюшки! Давайте его мне обратно, мэм, - сказала Флопсон, - а вы, мисс Джейн, подите сюда и попляшите, - вот умница!
One of the little girls, a mere mite who seemed to have prematurely taken upon herself some charge of the others, stepped out of her place by me, and danced to and from the baby until it left off crying, and laughed. Then, all the children laughed, and Mr. Pocket (who in the meantime had twice endeavored to lift himself up by the hair) laughed, and we all laughed and were glad. Одна из девочек, совсем еще крошка, которая, видимо, раньше времени взяла на себя заботу о других детях, тотчас встала со своего места и до тех пор прыгала и приплясывала перед малышом, покуда он не утих и не засмеялся. Тут засмеялись и остальные дети, и мистер Покет (который за это время дважды пытался приподнять себя за волосы), и мы все засмеялись и повеселели.
Flopson, by dint of doubling the baby at the joints like a Dutch doll, then got it safely into Mrs. Pocket's lap, and gave it the nut-crackers to play with; at the same time recommending Mrs. Pocket to take notice that the handles of that instrument were not likely to agree with its eyes, and sharply charging Miss Jane to look after the same. Then, the two nurses left the room, and had a lively scuffle on the staircase with a dissipated page who had waited at dinner, and who had clearly lost half his buttons at the gaming-table. Затем Флопсон, сложив младенца пополам, как куклу, благополучно усадила его на колени к миссис Покет и дала ему поиграть щелкушку для орехов, предупредив свою хозяйку, что маленькому недолго и глазок себе повредить, и строго наказав мисс Джейн следить, чтобы этого не случилось. Засим обе няньки ушли из комнаты, и на лестнице с ними затеял потасовку мальчишка-лакей, который прислуживал за обедом, - беспутный мальчишка, растерявший половину своих пуговиц за игорным столом.
I was made very uneasy in my mind by Mrs. Pocket's falling into a discussion with Drummle respecting two baronetcies, while she ate a sliced orange steeped in sugar and wine, and, forgetting all about the baby on her lap, who did most appalling things with the nut-crackers. At length little Jane, perceiving its young brains to be imperilled, softly left her place, and with many small artifices coaxed the dangerous weapon away. Mrs. Pocket finishing her orange at about the same time, and not approving of this, said to Jane,- Я не на шутку встревожился, заметив, что миссис Покет, в увлечении компотом из апельсинов и в самозабвенном споре с Драмлом о каких-то титулах, совсем забыла про малютку, который, сидя у нее на коленях, проделывал устрашающие эволюции с щелкушкой. Наконец маленькая Джейн, сообразив, что его младенческому черепу угрожает опасность, тихонько встала, подошла к нему и ласково выманила у него это смертоносное оружие. Миссис Покет, которая только что успела доесть апельсинный компот, это очень не понравилось, и она сказала:
"You naughty child, how dare you? Go and sit down this instant!" -- Ах ты нехорошая девочка, да как ты смеешь? Сейчас же сядь на место!
"Mamma dear," lisped the little girl, "baby ood have put hith eyeth out." -- Простите, маменька, - пролепетала Джейн, - я боялась, что он себе глазки выколет.
"How dare you tell me so?" retorted Mrs. Pocket. "Go and sit down in your chair this moment!" -- Как ты смеешь так со мной разговаривать? - возразила миссис Покет. - Сядь на свое место сию же минуту!
Mrs. Pocket's dignity was so crushing, that I felt quite abashed, as if I myself had done something to rouse it. Благородное негодование миссис Покет смутило меня так, словно я сам чем-то вызвал ее неудовольствие.
"Belinda," remonstrated Mr. Pocket, from the other end of the table, "how can you be so unreasonable? Jane only interfered for the protection of baby." -- Белинда, - упрекнул ее мистер Покет с другого конца стола, - ну можно ли быть такой неразумной? Ведь Джейн вмешалась для пользы маленького.
"I will not allow anybody to interfere," said Mrs. Pocket. "I am surprised, Matthew, that you should expose me to the affront of interference." -- Я никому не позволю вмешиваться, - заявила миссис Покет. - Меня удивляет, Мэтью, что ты подвергаешь меня таким оскорблениям.
"Good God!" cried Mr. Pocket, in an outbreak of desolate desperation. "Are infants to be nut-crackered into their tombs, and is nobody to save them?" -- О боже мой! - воскликнул мистер Покет в порыве горестного отчаяния. - Неужели же нельзя вступиться за младенца, которому грозит смерть от щелкушки!
"I will not be interfered with by Jane," said Mrs. Pocket, with a majestic glance at that innocent little offender. "I hope I know my poor grandpapa's position. Jane, indeed!" -- Я не потерплю, чтобы мне делала замечания Джейн, - сказала миссис Покет, обратив величественный взор на ни в чем не повинную маленькую преступницу. - Надеюсь, я помню, кем был мой бедный дедушка. Джейн, еще не хватало!
Mr. Pocket got his hands in his hair again, and this time really did lift himself some inches out of his chair. Мистер Покет снова запустил руки в волосы и на этот раз даже приподнял себя немного над стулом.
"Hear this!" he helplessly exclaimed to the elements. "Babies are to be nut-crackered dead, for people's poor grandpapa's positions!" Then he let himself down again, and became silent. -- Нет, вы послушайте! - беспомощно воззвал он в пространство. - Младенцев убивают щелкушками ради чьих-то бедных дедушек! - После чего снова шлепнулся на стул и умолк.
We all looked awkwardly at the tablecloth while this was going on. A pause succeeded, during which the honest and irrepressible baby made a series of leaps and crows at little Jane, who appeared to me to be the only member of the family (irrespective of servants) with whom it had any decided acquaintance. Пока все это происходило, мы сидели, неловко потупившись. Затем последовала пауза, во время которой честный и неустрашимый малютка с ласковым воркованьем тянулся на руки к Джейн, словно из всех домочадцев (не считая прислуги) только в ней и видел родную душу.
"Mr. Drummle," said Mrs. Pocket, "will you ring for Flopson? Jane, you undutiful little thing, go and lie down. Now, baby darling, come with ma!" -- Мистер Драмл, - сказала миссис Покет, - будьте любезны, позвоните, чтобы пришла Флопсон. Джейн, непослушная девочка, ступай спать. А ты, моя прелесть, иди к мамочке!
The baby was the soul of honor, and protested with all its might. It doubled itself up the wrong way over Mrs. Pocket's arm, exhibited a pair of knitted shoes and dimpled ankles to the company in lieu of its soft face, and was carried out in the highest state of mutiny. And it gained its point after all, for I saw it through the window within a few minutes, being nursed by little Jane. Младенец - благородная душа! - оказал отчаянное сопротивление. Он чуть не вывалился из рук у миссис Покет, так что вместо его нежного личика в поле нашего зрения вдруг оказались только вязаные башмачки и пухлые ножки, и был унесен из комнаты в состоянии бурного протеста. В конце концов он добился-таки своего: через несколько минут я увидел его в окно на руках у маленькой Джейн.
It happened that the other five children were left behind at the dinner-table, through Flopson's having some private engagement, and their not being anybody else's business. I thus became aware of the mutual relations between them and Mr. Pocket, which were exemplified in the following manner. Mr. Pocket, with the normal perplexity of his face heightened and his hair rumpled, looked at them for some minutes, as if he couldn't make out how they came to be boarding and lodging in that establishment, and why they hadn't been billeted by Nature on somebody else. Then, in a distant Missionary way he asked them certain questions,-as why little Joe had that hole in his frill, who said, Pa, Flopson was going to mend it when she had time,-and how little Fanny came by that whitlow, who said, Pa, Millers was going to poultice it when she didn't forget. Then, he melted into parental tenderness, and gave them a shilling apiece and told them to go and play; and then as they went out, with one very strong effort to lift himself up by the hair he dismissed the hopeless subject. Флопсон, видимо, занялась какими-то неотложными личными делами, а больше никто детьми не интересовался, поэтому пятеро из них так и остались в столовой, что позволило мне составить кое-какое понятие об их отношениях с мистером Покетом. Отношения эти выглядели примерно так: несколько минут мистер Покет, взъерошив волосы и еще более озабоченно сдвинув брови, смотрел на детей, словно стараясь понять, как случилось, что они живут и столуются в этом доме, и почему Природа не определила их на постой к кому-нибудь другому. Затем он совершенно отвлеченным, чисто-наставническим тоном задал им несколько вопросов, как, например: почему у маленького Джо разорвана манжетка? - на что услышал в ответ, что Флопсон ее зашьет, па, когда у нее будет время, - и кажется, у маленькой Фанни нарывает пальчик? - на что услышал в ответ, что Миллерс хотела поставить на него компресс, па, но все забывает. Затем, под влиянием внезапно нахлынувшей на него родительской нежности, он дал им по шиллингу и сказал, чтобы они бежали играть; а затем, проводив их взглядом и предприняв еще одну энергичную попытку приподнять себя за волосы, он вовсе бросил думать об этом безнадежном предмете.
In the evening there was rowing on the river. As Drummle and Startop had each a boat, I resolved to set up mine, and to cut them both out. I was pretty good at most exercises in which country boys are adepts, but as I was conscious of wanting elegance of style for the Thames,-not to say for other waters,-I at once engaged to place myself under the tuition of the winner of a prize-wherry who plied at our stairs, and to whom I was introduced by my new allies. This practical authority confused me very much by saying I had the arm of a blacksmith. If he could have known how nearly the compliment lost him his pupil, I doubt if he would have paid it. Вечер мы провели на реке. У Драмла и Стартопа были собственные лодки, и я решил тоже завести себе лодку и обогнать их в гребле. В простых физических упражнениях я не уступал любому деревенскому юноше, но, чувствуя, что для Темзы стиль у меня недостаточно изысканный, я тут же договорился об уроках с некиим гребцом-чемпионом, который оказался со своим яликом возле нашей пристани, где меня познакомили с ним мои новые товарищи. Этот признанный авторитет сильно меня смутил, заявив, что руки у меня как у заправского кузнеца. Знай он, что такой комплимент чуть не стоил ему ученика, он, вероятно, воздержался бы от него.
There was a supper-tray after we got home at night, and I think we should all have enjoyed ourselves, but for a rather disagreeable domestic occurrence. Mr. Pocket was in good spirits, when a housemaid came in, and said, "If you please, sir, I should wish to speak to you." Когда мы поздно вечером вернулись домой, нас ждал холодный ужин, и все было бы очень хорошо, если бы не одно неприятное домашнее происшествие. Мистер Покет пребывал в наилучшем расположении духа, но вдруг вошла горничная и сказала:
"Speak to your master?" said Mrs. Pocket, whose dignity was roused again. -- Прошу прошенья, сэр, мне бы нужно с вами поговорить.
"How can you think of such a thing? Go and speak to Flopson. Or speak to me-at some other time." -- Поговорить с вашим хозяином? - переспросила миссис Покет, снова закипая благородным негодованием. - Что это вам пришло в голову? Поговорите с Флопсон. Или со мной... только не сейчас.
"Begging your pardon, ma'am," returned the housemaid, "I should wish to speak at once, and to speak to master." -- Прошу прощенья, мэм. - возразила горничная, - но мне бы надо сейчас, и обязательно с хозяином.
Hereupon, Mr. Pocket went out of the room, and we made the best of ourselves until he came back. Тогда мистер Покет вышел из комнаты, а мы постарались как-нибудь занять себя в его отсутствие. Вскоре он вернулся; горе и отчаяние было написано на его лице.
"This is a pretty thing, Belinda!" said Mr. Pocket, returning with a countenance expressive of grief and despair. "Here's the cook lying insensibly drunk on the kitchen floor, with a large bundle of fresh butter made up in the cupboard ready to sell for grease!" -- Ну не безобразие ли, Белинда! - сказал мистер Покет. - Кухарка напилась до бесчувствия и лежит в кухне на полу, а в буфете приготовлен на продажу большой сверток масла!
Mrs. Pocket instantly showed much amiable emotion, and said, Миссис Покет очень взволновалась и сказала:
"This is that odious Sophia's doing!" -- И во всем виновата эта противная София!
"What do you mean, Belinda?" demanded Mr. Pocket. -- То есть как это, Белинда? - вопросил мистер Покет.
"Sophia has told you," said Mrs. Pocket. "Did I not see her with my own eyes and hear her with my own ears, come into the room just now and ask to speak to you?" -- Это София тебе рассказала. Разве я не видела, как она вошла сюда, и не слышала, как она заявила, что хочет говорить с тобой?
"But has she not taken me down stairs, Belinda," returned Mr. Pocket, "and shown me the woman, and the bundle too?" -- Но ведь она водила меня вниз, Белинда, - возразил мистер Покет, - и показала мне и кухарку и сверток.
"And do you defend her, Matthew," said Mrs. Pocket, "for making mischief?" -- Это чистейшей воды интриганка, - сказала миссис Покет, - а ты, Мэтью, кажется, ее защищаешь?
Mr. Pocket uttered a dismal groan. Мистер Покет издал жалобный стон.
"Am I, grandpapa's granddaughter, to be nothing in the house?" said Mrs. Pocket. "Besides, the cook has always been a very nice respectful woman, and said in the most natural manner when she came to look after the situation, that she felt I was born to be a Duchess." -- Выходит, что я, внучка моего дедушки, ничто в этом доме! - воскликнула миссис Покет. - А кухарка, между прочим, очень славная и порядочная женщина, она, еще когда приходила наниматься, сказала: "Сразу видно, что вам на роду было написано стать герцогиней".
There was a sofa where Mr. Pocket stood, and he dropped upon it in the attitude of the Dying Gladiator. Still in that attitude he said, with a hollow voice, "Good night, Mr. Pip," when I deemed it advisable to go to bed and leave him. Возле мистера Покета стояла кушетка, и он повалился на нее в позе умирающего гладиатора. Так, не меняя этой позы, он и произнес глухим голосом: "Спокойной ночи, мистер Пип", когда я решил, что пора дать ему покой и отправляться спать.

Chapter XXIV/ГЛАВА XXIV

English Русский
After two or three days, when I had established myself in my room and had gone backwards and forwards to London several times, and had ordered all I wanted of my tradesmen, Mr. Pocket and I had a long talk together. He knew more of my intended career than I knew myself, for he referred to his having been told by Mr. Jaggers that I was not designed for any profession, and that I should be well enough educated for my destiny if I could "hold my own" with the average of young men in prosperous circumstances. I acquiesced, of course, knowing nothing to the contrary. Дня через три, после того как я устроился в своей комнате, несколько раз побывал в Лондоне и заказал своим поставщикам все необходимое, мы подробно побеседовали с мистером Покетом о наших делах. Он был осведомлен о моей будущности лучше меня самого, потому что мистер Джеггерс, по его словам, сообщил ему, что меня не нужно готовить к какой-нибудь определенной профессии, а будет вполне достаточно, если я "не ударю лицом " грязь" в обществе других обеспеченных молодых людей. Я, разумеется, согласился, поскольку ничего иного не мог предложить.
He advised my attending certain places in London, for the acquisition of such mere rudiments as I wanted, and my investing him with the functions of explainer and director of all my studies. He hoped that with intelligent assistance I should meet with little to discourage me, and should soon be able to dispense with any aid but his. Through his way of saying this, and much more to similar purpose, he placed himself on confidential terms with me in an admirable manner; and I may state at once that he was always so zealous and honorable in fulfilling his compact with me, that he made me zealous and honorable in fulfilling mine with him. If he had shown indifference as a master, I have no doubt I should have returned the compliment as a pupil; he gave me no such excuse, and each of us did the other justice. Nor did I ever regard him as having anything ludicrous about him-or anything but what was serious, honest, and good-in his tutor communication with me. Мистер Покет назвал несколько школ в Лондоне, где я мог приобрести основы необходимых мне знаний, на себя же собирался взять общее руководство моими занятиями. Он выразил надежду, что при умелой помощи я не встречу особенных затруднений и вскоре мне уже не потребуется ничего, кроме его указаний. Все это, и многое другое к том же духе, он сумел сказать так, что сразу завоевал неограниченное мое доверие; и мне хочется здесь отметить, что он с начала до конца выполнял свои обязанности по отношению ко мне так ревностно и честно, что и меня заставил ревностно и честно выполнять свои обязанности по отношению к нему. Будь он равнодушным учителем, я платил бы ему той же монетой как ученик; но он не дал мне для этого повода и тем обеспечил взаимное уважение между нами. И никогда он, в своей роли наставника, не казался мне хоть сколько-нибудь смешным, а только вдумчивым, благородным и добрым.
When these points were settled, and so far carried out as that I had begun to work in earnest, it occurred to me that if I could retain my bedroom in Barnard's Inn, my life would be agreeably varied, while my manners would be none the worse for Herbert's society. Mr. Pocket did not object to this arrangement, but urged that before any step could possibly be taken in it, it must be submitted to my guardian. I felt that this delicacy arose out of the consideration that the plan would save Herbert some expense, so I went off to Little Britain and imparted my wish to Mr. Jaggers. Когда мы обо всем договорились и я всерьез приступил к занятиям, мне пришло в голову, что, если бы я мог сохранить за собой мою комнату в Подворье Барнарда, это внесло бы приятное разнообразие в мою жизнь, а общение с Гербертом благотворно влияло бы на мои манеры. Мистер Покет ничего не имел против такого плана, но решительно заявил, что, прежде чем что-либо предпринимать, следует посоветоваться с моим опекуном. Я почувствовал, что его слова продиктованы деликатностью, поскольку такое устройство немножко сокращало расходы Герберта; поэтому я, не откладывая, отправился на Литл-Бритен и сообщил о своем желании мистеру Джеггерсу.
"If I could buy the furniture now hired for me," said I, "and one or two other little things, I should be quite at home there." -- Если бы я мог купить ту мебель, которая сейчас взята напрокат, - сказал я, - и еще кое-какие мелочи, я чувствовал бы себя там совсем как дома.
"Go it!" said Mr. Jaggers, with a short laugh. "I told you you'd get on. Well! How much do you want?" -- Что ж, действуйте! - сказал мистер Джеггерс с коротким смешком. - Я ведь говорил, что вы быстро развернетесь. Ну? Сколько же вам нужно?
I said I didn't know how much. Я сказал, что не знаю.
"Come!" retorted Mr. Jaggers. "How much? Fifty pounds?" -- Полно! - возразил мистер Джеггсрс. - Сколько? Пятьдесят фунтов?
"O, not nearly so much." -- Нет, что вы, куда так много?
"Five pounds?" said Mr. Jaggers. -- Пять фунтов?
This was such a great fall, that I said in discomfiture, "O, more than that." Это был такой неожиданный скачок, что я совсем смешался и сказал:
"More than that, eh!" -- Ох, нет, больше.
retorted Mr. Jaggers, lying in wait for me, with his hands in his pockets, his head on one side, and his eyes on the wall behind me; "how much more?" -- Больше, говорите? - сказал мистер Джеггорс; он засунул руки в карманы, нагнул голову набок, глаза устремил в стену, словно подстерегая меня, как охотник - дичь. - На сколько же больше?
"It is so difficult to fix a sum," said I, hesitating. -- Очень трудно назначить сумму. - сказал я нерешительно.
"Come!" said Mr. Jaggers. "Let's get at it. Twice five; will that do? Three times five; will that do? Four times five; will that do?" -- Полно! - сказал мистер Джеггерс. - Давайте смелее. Дважды пять - хватит? Трижды пять - хватит? Четырежды пять - хватит?
I said I thought that would do handsomely. Я сказал, что хватит за глаза.
"Four times five will do handsomely, will it?" said Mr. Jaggers, knitting his brows. "Now, what do you make of four times five?" -- Четырежды пять хватит за глаза, так? - сказал мистер Джеггерс, сдвинув брови. - Ну, а сколько, по-вашему, будет четырежды пять?
"What do I make of it?" -- По-моему?
"Ah!" said Mr. Jaggers; "how much?" -- Вот-вот, - сказал мистер Джеггерс. - Сколько?
"I suppose you make it twenty pounds," said I, smiling. -- Нужно полагать, что, по-вашему, это будет двадцать фунтов, - сказал я, улыбаясь.
"Never mind what I make it, my friend," observed Mr. Jaggers, with a knowing and contradictory toss of his head. "I want to know what you make it." -- Забудем о том, сколько это будет по-моему, друг мой, - заявил мистер Джеггерс, тряхнув головой с упрямым и хитрым видом. - Я хочу знать, сколько это будет по-вашему.
"Twenty pounds, of course." -- Двадцать фунтов, разумеется.
"Wemmick!" said Mr. Jaggers, opening his office door. "Take Mr. Pip's written order, and pay him twenty pounds." -- Уэммик! - сказал мистер Джеггерс, отворяя дверь в контору. - Примите от мистера Пипа письменный приказ и выдайте ему двадцать фунтов.
This strongly marked way of doing business made a strongly marked impression on me, and that not of an agreeable kind. Mr. Jaggers never laughed; but he wore great bright creaking boots, and, in poising himself on these boots, with his large head bent down and his eyebrows joined together, awaiting an answer, he sometimes caused the boots to creak, as if they laughed in a dry and suspicious way. As he happened to go out now, and as Wemmick was brisk and talkative, I said to Wemmick that I hardly knew what to make of Mr. Jaggers's manner. Такой определенный способ вести дела произвел на меня не менее определенное впечатление, не скажу чтобы приятное. Мистер Джеггерс никогда не смеялся; но он носил большущие, до блеска начищенные сапоги со скрипом, и когда он, бывало, стоял в ожидании ответа, нагнув свою массивную голову, сдвинув брови и покачиваясь с носка на пятку, сапоги эти начинали скрипеть, словно они-то посмеивались, сухо и подозрительно. Воспользовавшись тем, что мистер Джеггерс куда-то ушел, а Уэммик показался мне более обычного оживленным и разговорчивым, я признался ему, что мистер Джеггерс просто ставит меня в тупик своим обращением.
"Tell him that, and he'll take it as a compliment," answered Wemmick; "he don't mean that you should know what to make of it.-Oh!" for I looked surprised, "it's not personal; it's professional: only professional." -- Ему было бы лестно это слышать, - сказал Уэммик. - Он только того и добивается... Да вы не думайте, - ответил он на мой удивленный взгляд. - здесь нет ничего личного; это у него профессиональное, чисто профессиональное.
Wemmick was at his desk, lunching-and crunching-on a dry hard biscuit; pieces of which he threw from time to time into his slit of a mouth, as if he were posting them. Сидя за своей конторкой, Уэммик завтракал - с хрустом разламывал жесткую галету и кусками отправлял в щель, служившую ему ртом, словно опускал в почтовый ящик.
"Always seems to me," said Wemmick, "as if he had set a man-trap and was watching it. Suddenly-click-you're caught!" -- Мне всегда представляется, - сказал Уэммик, - будто он наставил капкан и следит. А потом вдруг - хлоп! - и ты попался!
Without remarking that man-traps were not among the amenities of life, I said I supposed he was very skilful? Оставив при себе замечание, что капканы на людей отнюдь не украшают жизнь, я спросил, - верно, мистер Джеггерс большой мастер в своем деле?
"Deep," said Wemmick, "as Australia." Pointing with his pen at the office floor, to express that Australia was understood, for the purposes of the figure, to be symmetrically on the opposite spot of the globe. "If there was anything deeper," added Wemmick, bringing his pen to paper, "he'd be it." -- Еще бы, - подтвердил Уэммик. - Другим до него далеко, как до Австралии. - Он указал пером на пол конторы, тем поясняя свою мысль, что Австралия - самая отдаленная от нас точка земного шара. - Или как до неба, - добавил Уэммик, водворяя перо на конторку, - потому что это еще дальше, чем Австралия.
Then, I said I supposed he had a fine business, and Wemmick said, "Ca-pi-tal!" -- В таком случае, - сказал я, - дела у него, наверно, идут хорошо? - И Уэммик ответил: - Пре-вос-ходпо!
Then I asked if there were many clerks? to which he replied,- Я спросил, много ли в конторе клерков.
"We don't run much into clerks, because there's only one Jaggers, and people won't have him at second hand. There are only four of us. Would you like to see 'em? You are one of us, as I may say." -- Много клерков нам держать нет смысла, потому что Джеггерс-то один, а посредники никому не нужны. Нас всего четверо. Хотите взглянуть на остальных? Вы ведь, можно сказать, свой человек.
I accepted the offer. When Mr. Wemmick had put all the biscuit into the post, and had paid me my money from a cash-box in a safe, the key of which safe he kept somewhere down his back and produced from his coat-collar like an iron-pigtail, we went up stairs. The house was dark and shabby, and the greasy shoulders that had left their mark in Mr. Jaggers's room seemed to have been shuffling up and down the staircase for years. In the front first floor, a clerk who looked something between a publican and a rat-catcher-a large pale, puffed, swollen man-was attentively engaged with three or four people of shabby appearance, whom he treated as unceremoniously as everybody seemed to be treated who contributed to Mr. Jaggers's coffers. "Getting evidence together," said Mr. Wemmick, as we came out, "for the Bailey." In the room over that, a little flabby terrier of a clerk with dangling hair (his cropping seemed to have been forgotten when he was a puppy) was similarly engaged with a man with weak eyes, whom Mr. Wemmick presented to me as a smelter who kept his pot always boiling, and who would melt me anything I pleased,-and who was in an excessive white-perspiration, as if he had been trying his art on himself. In a back room, a high-shouldered man with a face-ache tied up in dirty flannel, who was dressed in old black clothes that bore the appearance of having been waxed, was stooping over his work of making fair copies of the notes of the other two gentlemen, for Mr. Jaggers's own use. Я принял его предложение. Мистер Уэммик опустил и почтовый ящик остатки галеты, выплатил мне деньги из стальной шкатулки, хранившейся в кассе, ключ от которой он держал где-то у себя на спине и вытаскивал из-за ворота как железную косичку, и мы отправились наверх. Помещение конторы было темное, обшарпанное; засаленные плечи, оставившие свои следы и в кабинете мистера Джеггерса, видимо, годами терлись о стены, спускаясь и поднимаясь по лестнице. На втором этаже, в комнате окнами на улицу, сидел огромный, бледный и опухший клерк - некая помесь трактирщика с крысоловом, - принимавший трех обшарпанных посетителей, с которыми он обращался так же бесцеремонно, как, по-видимому, обращались здесь со всеми, кто нес свою лепту в сундуки мистера Джеггерса. - Собирает показания для Бейли *, - сказал мистер Уэммик, выйдя на площадку. Этажом выше щупленький, похожий на терьера, сильно обросший клерк (его, видимо, стригли в последний раз еще щенком) тоже был занят с посетителем - подслеповатым человеком, о котором мистер Уэммик сказал, что это плавильщик, и котел у него всегда кипит, так что он расплавит вам все на свете, и который обливался потом, точно совсем недавно пробовал свое искусство на самом себе. В комнате окнами во двор сутулый человек с распухшей щекой, которую он завязал грязной фланелевой тряпкой, и в старом черном костюме, блестевшем так, словно его долго терли воском, сидел, согнувшись над конторкой, и переписывал набело записи двух других клерков для последующего представления их самому мистеру Джеггерсу.
This was all the establishment. When we went down stairs again, Wemmick led me into my guardian's room, and said, Это и был весь штат конторы. Спустившись обратно в нижний этаж, Уэммик заглянул в кабинет моего опекуна и сказал:
"This you've seen already." -- Здесь вы уже бывали.
"Pray," said I, as the two odious casts with the twitchy leer upon them caught my sight again, "whose likenesses are those?" -- Объясните мне, - попросил я, ибо взгляд мой опять упал на те два отвратительных усмехающихся слепка, - кто это такой?
"These?" said Wemmick, getting upon a chair, and blowing the dust off the horrible heads before bringing them down. "These are two celebrated ones. Famous clients of ours that got us a world of credit. This chap (why you must have come down in the night and been peeping into the inkstand, to get this blot upon your eyebrow, you old rascal!) murdered his master, and, considering that he wasn't brought up to evidence, didn't plan it badly." -- Это? - сказал Уэммик. Он влез на стул и снял с полки страшные головы, предварительно сдунув с них пыль. - Это в своем роде знаменитости. Наши клиенты, прославленные личности, и нас прославили. Вот этот молодчик (ты что это, негодяй, не иначе как ночью с полки слезал и в чернильницу заглядывал - бровь-то вся в чернилах!) убил своего хозяина, да так ловко обделал это дельце, что труп даже найти не удалось.
"Is it like him?" I asked, recoiling from the brute, as Wemmick spat upon his eyebrow and gave it a rub with his sleeve. -- Он тут похож? - спросил я, невольно отодвигаясь подальше, в то время как Уэммик плюнул злодею на бровь и энергично вытер ее рукавом.
"Like him? It's himself, you know. The cast was made in Newgate, directly after he was taken down. You had a particular fancy for me, hadn't you, Old Artful?" said Wemmick. He then explained this affectionate apostrophe, by touching his brooch representing the lady and the weeping willow at the tomb with the urn upon it, and saying, "Had it made for me, express!" -- Похож ли? Да он тут как живой. Слепок сделали в Ньюгете, как только его вынули из петли. А я тебе крепко полюбился, верно, мошенник ты этакий, а? - и в виде комментария к этому нежному обращению Уэммик потрогал брошь с изображением девицы и плакучей ивы, склоненных над погребальной урной, и сказал: - Специально для меня была заказана!
"Is the lady anybody?" said I. -- А кто эта леди, известно? - спросил я.
"No," returned Wemmick. "Only his game. (You liked your bit of game, didn't you?) No; deuce a bit of a lady in the case, Mr. Pip, except one,-and she wasn't of this slender lady-like sort, and you wouldn't have caught her looking after this urn, unless there was something to drink in it." Wemmick's attention being thus directed to his brooch, he put down the cast, and polished the brooch with his pocket-handkerchief. -- Нет, - отвечал Уэммик. - Просто его фантазия (а ты любил пофантазировать, верно?). Нет: в этом деле, мистер Пип, дамы не были замешаны, кроме только одной, а та была не красавица и не знатного рода, и она не стала бы интересоваться этой урной, разве что в ней было бы налито спиртное. - Временно сосредоточив свое внимание на брошке, Уэммик отложил слепок и протер ее носовым платком.
"Did that other creature come to the same end?" I asked. "He has the same look." -- А этот, второй, умер такой же смертью? - спросил я. - Выражение у него точно такое же.
"You're right," said Wemmick; "it's the genuine look. Much as if one nostril was caught up with a horse-hair and a little fish-hook. Yes, he came to the same end; quite the natural end here, I assure you. He forged wills, this blade did, if he didn't also put the supposed testators to sleep too. You were a gentlemanly Cove, though" (Mr. Wemmick was again apostrophizing), "and you said you could write Greek. Yah, Bounceable! What a liar you were! I never met such a liar as you!" -- Совершенно верно, - сказал Уэммик. - Выражение самое натуральное. Как будто одну ноздрю зацепили рыболовным крючком и дернули за леску. Да, он умер такой же смертью; в нашей практике это вполне естественная смерть, можете мне поверить. Этот красавец, видите ли, подделывал завещания, а к тому же, по всей вероятности, сокращал жизнь мнимым завещателям. А ведь у тебя были джентльменские замашки, приятель! (Мистер Уэммик снова обращался не ко мне.) Ты уверял, что умеешь писать по-гречески. Эх ты, хвастунишка несчастный! Ну и врал же ты! Никогда еще не встречал такого враля!
Before putting his late friend on his shelf again, Wemmick touched the largest of his mourning rings and said, Прежде чем водворить своего покойного друга обратно на полку, Уэммик потрогал самый широкий из своих траурных перстней и сказал:
"Sent out to buy it for me, only the day before." -- Он всего за день до смерти посылал за этим к ювелиру.
While he was putting up the other cast and coming down from the chair, the thought crossed my mind that all his personal jewelry was derived from like sources. As he had shown no diffidence on the subject, I ventured on the liberty of asking him the question, when he stood before me, dusting his hands. Пока Уэммик убирал второй слепок и слезал со стула, у меня возникла догадка, уж не все ли его драгоценности приобретены подобным образом. И поскольку он не проявлял на этот счет ни малейшей скрытности, я отважился спросить его об этом, когда он снова очутился на полу и стал обтирать пыльные руки.
"O yes," he returned, "these are all gifts of that kind. One brings another, you see; that's the way of it. I always take 'em. They're curiosities. And they're property. They may not be worth much, but, after all, they're property and portable. It don't signify to you with your brilliant lookout, but as to myself, my guiding-star always is, 'Get hold of portable property'." -- Да, разумеется, - отвечал он, - это все подарки такого же рода. Один тянет за собою другой, так оно и идет. Я от них никогда не отказываюсь. Это интересные сувениры. А кроме того, это имущество. Пусть цена им невелика, по это имущество, к тому же движимое. Вам, при наших блестящих перспективах, это может показаться мелочью, а я так всегда руководствуюсь правилом: "Чем больше движимого имущества, тем лучше".
When I had rendered homage to this light, he went on to say, in a friendly manner:- Когда я выразил полное свое одобрение такой политике, он продолжал весьма дружелюбно:
"If at any odd time when you have nothing better to do, you wouldn't mind coming over to see me at Walworth, I could offer you a bed, and I should consider it an honor. I have not much to show you; but such two or three curiosities as I have got you might like to look over; and I am fond of a bit of garden and a summer-house." -- Если бы вам вздумалось как-нибудь навестить меня в Уолворте, я сочту это за честь и в любое время буду рад предоставить вам ночлег. Удивить мне вас нечем, но, возможно, вам интересно будет взглянуть на мою маленькую коллекцию; и в саду и в беседке сейчас приятно посидеть.
I said I should be delighted to accept his hospitality. Я сказал, что с радостью воспользуюсь его гостеприимством.
"Thankee," said he; "then we'll consider that it's to come off, when convenient to you. Have you dined with Mr. Jaggers yet?" -- Очень вам обязан, - сказал он. - Так, значит, как только вам будет удобно - милости просим. У мистера Джеггерса вы еще никогда не обедали?
"Not yet." -- Нет.
"Well," said Wemmick, "he'll give you wine, and good wine. I'll give you punch, and not bad punch. And now I'll tell you something. When you go to dine with Mr. Jaggers, look at his housekeeper." -- Он вас угостит вином, - сказал Уэммик, - отменным вином. А я вас угощу пуншем, и не плохим. И еще я вам вот что скажу: когда будете у мистера Джеггерса, обратите внимание на его экономку.
"Shall I see something very uncommon?" -- Что-нибудь исключительное?
"Well," said Wemmick, "you'll see a wild beast tamed. Not so very uncommon, you'll tell me. I reply, that depends on the original wildness of the beast, and the amount of taming. It won't lower your opinion of Mr. Jaggers's powers. Keep your eye on it." -- Да, пожалуй, - отвечал Уэммик. - Это - укрощенная тигрица. Вы скажете - не такое уж исключение, но это смотря по тому, насколько дикой была тигрица и долго ли ее пришлось укрощать. Ваше восхищение талантами мистера Джеггерса еще возрастет. Так что не забудьте обратить внимание.
I told him I would do so, with all the interest and curiosity that his preparation awakened. As I was taking my departure, he asked me if I would like to devote five minutes to seeing Mr. Jaggers "at it?" Я сказал, что не забуду, тем более что его слова разожгли мое любопытство. Мы стали прощаться, но тут он спросил, не хочу ли я потратить пять минут на то, чтобы посмотреть, как орудует мистер Джеггерс?
For several reasons, and not least because I didn't clearly know what Mr. Jaggers would be found to be "at," I replied in the affirmative. We dived into the City, and came up in a crowded police-court, where a blood-relation (in the murderous sense) of the deceased, with the fanciful taste in brooches, was standing at the bar, uncomfortably chewing something; while my guardian had a woman under examination or cross-examination,-I don't know which,-and was striking her, and the bench, and everybody present, with awe. If anybody, of whatsoever degree, said a word that he didn't approve of, he instantly required to have it "taken down." If anybody wouldn't make an admission, he said, "I'll have it out of you!" and if anybody made an admission, he said, "Now I have got you!" The magistrates shivered under a single bite of his finger. Thieves and thief-takers hung in dread rapture on his words, and shrank when a hair of his eyebrows turned in their direction. Which side he was on I couldn't make out, for he seemed to me to be grinding the whole place in a mill; I only know that when I stole out on tiptoe, he was not on the side of the bench; for, he was making the legs of the old gentleman who presided, quite convulsive under the table, by his denunciations of his conduct as the representative of British law and justice in that chair that day. По некоторым причинам, и прежде всего потому, что мне было не совсем ясно, над чем это мистер Джеггерс "орудует", я согласился. Мы нырнули в Сити и вынырнули в битком набитой зале полицейского суда, где единокровный (в смертоубийственном смысле) брат покойника, любившего замысловатые брошки, хмуро что-то жевал, ожидая решения своей участи, в то время как мой опекун допрашивал какую-то женщину, повергая и трепет и ее, и судей, и всех присутствующих. Всякое слово, приходившееся ему не по вкусу - кем бы оно ни было произнесено, - он тут же приказывал "записать". Всякий раз, как кто-нибудь от чего-нибудь отпирался, он говорил: "Я из нас это вытяну!", а на всякое признание отвечал: "Вот вы и попались!" Стоило ему куснуть свой палец, как судей бросало в дрожь. Воры и сыщики, точно завороженные, ловили каждое его слово и ежились, когда он поводил на них бровью. От какой стороны он выступал, я так и не понял, потому что на мой взгляд он всех одинаково стирал в порошок; знаю только, что в ту минуту, когда я на цыпочках пробирался к выходу, он был не на стороне суда, потому что даже ноги старого джентльмена, сидевшего на председательском месте, судорожно дергались под столом, - так беспощадно мистер Джеггерс доказывал, что поведение его недостойно представителя английского закона и правосудия.

Chapter XXV/ГЛАВА XXV

English Русский
Bentley Drummle, who was so sulky a fellow that he even took up a book as if its writer had done him an injury, did not take up an acquaintance in a more agreeable spirit. Heavy in figure, movement, and comprehension,-in the sluggish complexion of his face, and in the large, awkward tongue that seemed to loll about in his mouth as he himself lolled about in a room,-he was idle, proud, niggardly, reserved, and suspicious. He came of rich people down in Somersetshire, who had nursed this combination of qualities until they made the discovery that it was just of age and a blockhead. Thus, Bentley Drummle had come to Mr. Pocket when he was a head taller than that gentleman, and half a dozen heads thicker than most gentlemen. Бентли Драмл, молодой человек до того угрюмый, что он даже ко всякой книге относился так, словно автор нанес ему кровную обиду, не более дружелюбно относился и к новым знакомым. Тяжеловес и тяжелодум, с тяжелым складом лица и тяжелым, заплетающимся языком, который, казалось, ворочался у него во рту так же неуклюже, как сам он ворочался на диване, - Драмл был ленив, заносчив, скуп, замкнут и подозрителен. Родители его, состоятельные люди, жившие в Сомерсетшире, растили сей букет добродетелей до тех пор, пока не обнаружили, что он совершеннолетний и притом совершеннейший балбес. Таким образом, когда Бентли Драмл попал к мистеру Покету, он был на голову выше ростом, чем этот джентльмен, и на несколько голов тупее, чем большинство джентльменов.
Startop had been spoilt by a weak mother and kept at home when he ought to have been at school, but he was devotedly attached to her, and admired her beyond measure. He had a woman's delicacy of feature, and was-"as you may see, though you never saw her," said Herbert to me-"exactly like his mother." Стартопа вконец избаловала слабовольная мать, которая держала его дома, когда ему следовало находиться в школе, но он горячо любил ее и безмерно ею восхищался. Тонкими чертами лица он напоминал женщину, и - как сказал однажды Герберт - было "сразу видно, что он - вылитая мать, хотя бы ты ее никогда и не видел".
It was but natural that I should take to him much more kindly than to Drummle, and that, even in the earliest evenings of our boating, he and I should pull homeward abreast of one another, conversing from boat to boat, while Bentley Drummle came up in our wake alone, under the overhanging banks and among the rushes. He would always creep in-shore like some uncomfortable amphibious creature, even when the tide would have sent him fast upon his way; and I always think of him as coming after us in the dark or by the back-water, when our own two boats were breaking the sunset or the moonlight in mid-stream. Не удивительно, что он понравился мне куда больше, чем Драмл, и что с первых же наших вечеров на реке мы с ним стали возвращаться вместе, переговариваясь по пути, в то время как Бентли Драмл следовал за нами в одиночестве, вдоль самого берега, среди камышей. Даже когда прилив мог бы подогнать его лодку, он не пользовался этим, а жался поближе к берегу, точно какая-то противная земноводная тварь; и таким я его всегда вспоминаю, - пробирается вслед за нами в темноте, по заводям, а наши две лодки несутся посреди реки, рассекая отражение заката или лунную дорожку.
Herbert was my intimate companion and friend. I presented him with a half-share in my boat, which was the occasion of his often coming down to Hammersmith; and my possession of a half-share in his chambers often took me up to London. We used to walk between the two places at all hours. I have an affection for the road yet (though it is not so pleasant a road as it was then), formed in the impressibility of untried youth and hope. Герберт был моим закадычным другом. Я предоставил ему половину моей лодки, поэтому он часто являлся в Хэммерсмит; а я, владея половиной его квартиры, часто бывал в Лондоне. Мы шагали по дороге, соединявшей наши обиталища, во всякое время дня и ночи. К этой дороге (хотя теперь она уже не так приятна) я до сего дня сохранил нежное чувство, возникшее в пору наивной юности и розовых надежд.
When I had been in Mr. Pocket's family a month or two, Mr. and Mrs. Camilla turned up. Camilla was Mr. Pocket's sister. Georgiana, whom I had seen at Miss Havisham's on the same occasion, also turned up. She was a cousin,-an indigestive single woman, who called her rigidity religion, and her liver love. These people hated me with the hatred of cupidity and disappointment. As a matter of course, they fawned upon me in my prosperity with the basest meanness. Towards Mr. Pocket, as a grown-up infant with no notion of his own interests, they showed the complacent forbearance I had heard them express. Mrs. Pocket they held in contempt; but they allowed the poor soul to have been heavily disappointed in life, because that shed a feeble reflected light upon themselves. Я прожил в доме мистера Покета месяца два, когда там появились мистер и миссис Камилла. Камилла оказалась сестрой мистера Покета. Появилась и Джорджиана, которую я видел тогда же у мисс Хэвишем. Это была дальняя родственница - старая дева, страдавшая несварением желудка, которая выдавала свою чопорность за благочестие, а свою больную печень - за любовь к ближнему. Все они меня ненавидели, как ненавидят люди жадные и обманутые в своих ожиданиях. И разумеется, зная о моей удаче, раболепно передо мной пресмыкались. На мистера Покета они смотрели как на ребенка, понятия не имеющего о своей выгоде, и третировали его с уже знакомой мне высокомерной снисходительностью. Миссис Покет они ни во что не ставили; но, впрочем, допускали, что бедняжку постигло жестокое разочарование, потому что эта теория отбрасывала слабый отраженный свет на них самих.
These were the surroundings among which I settled down, and applied myself to my education. I soon contracted expensive habits, and began to spend an amount of money that within a few short months I should have thought almost fabulous; but through good and evil I stuck to my books. There was no other merit in this, than my having sense enough to feel my deficiencies. Between Mr. Pocket and Herbert I got on fast; and, with one or the other always at my elbow to give me the start I wanted, and clear obstructions out of my road, I must have been as great a dolt as Drummle if I had done less. Вот в какой обстановке мне предстояло жить и учиться. Я скоро привык сорить деньгами и с легкостью шел на расходы, которые за каких-нибудь три-четыре месяца до того показались бы мне баснословными; но никогда и ни при каких обстоятельствах я не бросал ученья. В этом не было большой заслуги, - просто у меня хватало ума понимать, как мало я знаю. С помощью мистера Покета и Герберта я быстро шел вперед; а поскольку либо тот, либо другой всегда готов был дать мне указания и устранить с моего пути все трудности, поистине нужно было быть таким болваном, как Драмл, чтобы не сделать успехов.
I had not seen Mr. Wemmick for some weeks, when I thought I would write him a note and propose to go home with him on a certain evening. He replied that it would give him much pleasure, and that he would expect me at the office at six o'clock. Thither I went, and there I found him, putting the key of his safe down his back as the clock struck. Уже несколько недель я не виделся с мистером Уэммиком и однажды решил написать ему и назначить вечер, когда я хотел бы у него побывать. Он ответил, что очень рад и будет ждать меня в конторе в шесть часов. Туда я и направился точно к назначенному времени и застал его в ту минуту, когда он опускал ключ от кассы себе за шиворот.
"Did you think of walking down to Walworth?" said he. -- Хотите пройтись в Уолворт пешком? - предложил он.
"Certainly," said I, "if you approve." -- С удовольствием, - сказал я, - а вы как?
"Very much," was Wemmick's reply, "for I have had my legs under the desk all day, and shall be glad to stretch them. Now, I'll tell you what I have got for supper, Mr. Pip. I have got a stewed steak,-which is of home preparation,-and a cold roast fowl,-which is from the cook's-shop. I think it's tender, because the master of the shop was a Juryman in some cases of ours the other day, and we let him down easy. I reminded him of it when I bought the fowl, and I said, "Pick us out a good one, old Briton, because if we had chosen to keep you in the box another day or two, we could easily have done it." He said to that, "Let me make you a present of the best fowl in the shop." I let him, of course. As far as it goes, it's property and portable. You don't object to an aged parent, I hope?" -- Я тем более, - отвечал Уэммик. - Когда весь день просидишь за конторкой, не мешает размяться. Давайте я расскажу вам, мистер Пип, что у меня будет на ужин. Будет у меня на ужин бифштекс - домашнего приготовления, и холодная жареная курица - из кухмистерской. Думаю, что курочка не жилистая, потому что хозяин кухмистерской на днях был у нас присяжным заседателем, и мы его недолго мучили. Я ему это напомнил, когда покупал курицу. "Выберите, говорю, какая получше, древний бритт, потому что в нашей власти было таскать вас в суд еще и два и три дня". А он на это ответил: "Разрешите презентовать вам наилучшую птицу во всем заведении". Я, конечно, разрешил. Как-никак, это имущество и притом движимое. Против престарелых родителей вы, надеюсь, ничего не имеете?
I really thought he was still speaking of the fowl, until he added, "Because I have got an aged parent at my place." Мне казалось, что он все еще говорит о курице, но он добавил: - Дело в том, что у меня дома имеется престарелый родитель.
I then said what politeness required. Я ответил, как того требовала вежливость.
"So, you haven't dined with Mr. Jaggers yet?" he pursued, as we walked along. -- Значит, вы еще не обедали у мистера Джеггерса? - продолжал Уэммик, бодро шагая рядом со мной.
"Not yet." -- Нет еще.
"He told me so this afternoon when he heard you were coming. I expect you'll have an invitation to-morrow. He's going to ask your pals, too. Three of 'em; ain't there?" -- Он мне так и сказал сегодня, когда узнал, что я вас жду. Скорее всего завтра получите приглашение. Он и товарищей ваших хочет пригласить. Троих - ведь их, кажется, трое?
Although I was not in the habit of counting Drummle as one of my intimate associates, I answered, "Yes." Обычно я не причислял Драмла к своим близким друзьям, но тут ответил: - Да.
"Well, he's going to ask the whole gang,"-I hardly felt complimented by the word,-"and whatever he gives you, he'll give you good. Don't look forward to variety, but you'll have excellence. And there's another rum thing in his house," proceeded Wemmick, after a moment's pause, as if the remark followed on the housekeeper understood; "he never lets a door or window be fastened at night." -- Так вот, он и решил пригласить всю ораву, - нельзя сказать, чтобы это слово мне польстило. - и чем бы он вас ни накормил, накормлены вы будете знатно. Разнообразия не ждите, но высокое качество обеспечено. И еще одно у него в доме странно, - продолжал Уэммик после минутного молчания, словно само собой разумелось, что за это время он подумает об экономке, - он не разрешает запирать на ночь ни окна, ни двери.
"Is he never robbed?" -- И к нему ни разу не забирались грабители?
"That's it!" returned Wemmick. "He says, and gives it out publicly, "I want to see the man who'll rob me." Lord bless you, I have heard him, a hundred times, if I have heard him once, say to regular cracksmen in our front office, "You know where I live; now, no bolt is ever drawn there; why don't you do a stroke of business with me? Come; can't I tempt you?" Not a man of them, sir, would be bold enough to try it on, for love or money." -- В том-то и дело! - ответил Уэммик. - Он всем на свете заявляет: "Хотел бы я посмотреть на того человека, который ограбит меня". Боже ты мой, да я сам сколько раз слышал у нас в конторе, как он говорил отъявленным громилам: "Где я живу - вам известно; у меня в доме нет ни болтов, ни задвижек; что же вы не попытаете счастья? А ну? Может быть, соблазнитесь?" Но поверьте, сэр, никто на это не пойдет, ни за какие деньги.
"They dread him so much?" said I. -- Его так боятся? - спросил я.
"Dread him," said Wemmick. "I believe you they dread him. Not but what he's artful, even in his defiance of them. No silver, sir. Britannia metal, every spoon." -- Боятся? - сказал Уэммик. - Еще бы! Но он, хоть и подзадоривает их, а все же и тут хитрит. Серебра не держит, сэр. Все мельхиоровое, до последней ложки.
"So they wouldn't have much," I observed, "even if they-" -- Значит, - заметил я, - им бы не много досталось, даже если бы...
"Ah! But he would have much," said Wemmick, cutting me short, "and they know it. He'd have their lives, and the lives of scores of 'em. He'd have all he could get. And it's impossible to say what he couldn't get, if he gave his mind to it." -- Зато ему досталось бы много, - перебил меня Уэммик, - и они это знают. Ему достались бы их головы, и не один десяток. Ему досталось бы все, что он сумел бы забрать. А чего только он не сумеет забрать, если захочет. - это и сказать невозможно.
I was falling into meditation on my guardian's greatness, when Wemmick remarked:- Я было погрузился в размышления о всемогуществе моего опекуна, но Уэммик опять заговорил:
"As to the absence of plate, that's only his natural depth, you know. A river's its natural depth, and he's his natural depth. Look at his watch-chain. That's real enough." -- Что касается отсутствия серебра, тут, понимаете ли, все темно, как в омуте. У реки свои омуты, у него свои. А возьмите его цепочку от часов. Она-то настоящего золота.
"It's very massive," said I. -- И очень массивная. - заметил я.
"Massive?" repeated Wemmick. "I think so. And his watch is a gold repeater, and worth a hundred pound if it's worth a penny. Mr. Pip, there are about seven hundred thieves in this town who know all about that watch; there's not a man, a woman, or a child, among them, who wouldn't identify the smallest link in that chain, and drop it as if it was red hot, if inveigled into touching it." -- Массивная? - повторил Уэммик. - Еще бы. И часы золотые, с репетицией, сто фунтов стоят, ни пенни меньше. В Лондоне примерно семьсот воров знает про эти часы, мистер Пип; и все они, мужчины, женщины и дети, признали бы каждое звено этой цепочки и отскочили бы от нее, как от раскаленного железа, доведись им к ней прикоснуться.
At first with such discourse, and afterwards with conversation of a more general nature, did Mr. Wemmick and I beguile the time and the road, until he gave me to understand that we had arrived in the district of Walworth. Начав с этого, а потом беседуя о разных других предметах, мы с мистером Уэммиком коротали дорогу и время, пока он не сообщил мне, что мы добрались до Уолворта.
It appeared to be a collection of back lanes, ditches, and little gardens, and to present the aspect of a rather dull retirement. Wemmick's house was a little wooden cottage in the midst of plots of garden, and the top of it was cut out and painted like a battery mounted with guns. Уолворт представлял собою множество переулков, канав и садиков, - место, по-видимому, тихое и скучновато. Дом Уэммика, маленький, деревянный, стоял в саду, фасад его вверху был выпилен и раскрашен наподобие артиллерийской батареи.
"My own doing," said Wemmick. "Looks pretty; don't it?" -- Моя работа, - сказал Уэммик, - не правда ли, красиво?
I highly commended it, I think it was the smallest house I ever saw; with the queerest gothic windows (by far the greater part of them sham), and a gothic door almost too small to get in at. Я рассыпался в похвалах. Я, кажется, никогда не видел такого маленького домика, таких забавных стрельчатых окошек (по преимуществу ложных) и стрельчатой двери, такой крошечной, что в нее едва можно было пройти.
"That's a real flagstaff, you see," said Wemmick, "and on Sundays I run up a real flag. Then look here. After I have crossed this bridge, I hoist it up-so-and cut off the communication." -- Вон там, видите, настоящий флагшток, - сказал Уэммик, - по воскресеньям на нем развевается настоящий флаг. А теперь смотрите сюда. Я перешел по мосту, сейчас подниму его, и кончено, сообщение прервано.
The bridge was a plank, and it crossed a chasm about four feet wide and two deep. But it was very pleasant to see the pride with which he hoisted it up and made it fast; smiling as he did so, with a relish and not merely mechanically. Мост представлял собой доску, перекинутую через ров и четыре фута шириной и два глубиной. Но приятно было видеть, с какой гордостью Уэммик его поднял и закрепил, улыбаясь на этот раз не одними губами, а всем сердцем.
"At nine o'clock every night, Greenwich time," said Wemmick, "the gun fires. There he is, you see! And when you hear him go, I think you'll say he's a Stinger." -- Каждый вечер в девять часов по гринвичскому времени стреляет пушка, - сказал Уэммик. - Вон она там. Когда вы ее услышите, так, наверно, признаете, что это сущий громобой.
The piece of ordnance referred to, was mounted in a separate fortress, constructed of lattice-work. It was protected from the weather by an ingenious little tarpaulin contrivance in the nature of an umbrella. Орудие, о котором он говорил, было установлено на крыше крепостцы, построенной из фанерной решетки. От дождя его защищало замысловатое брезентовое сооружение вроде зонтика.
"Then, at the back," said Wemmick, "out of sight, so as not to impede the idea of fortifications,-for it's a principle with me, if you have an idea, carry it out and keep it up,-I don't know whether that's your opinion-" -- А позади дома, - сказал Уэммик, - не на виду, чтобы не нарушать картины укреплений, - я ведь так считаю, что раз у тебя есть идея, проводи ее в жизнь последовательно и все ей подчиняй; не знаю, согласны ли вы со мной...
I said, decidedly. Я сказал, что совершенно согласен.
"-At the back, there's a pig, and there are fowls and rabbits; then, I knock together my own little frame, you see, and grow cucumbers; and you'll judge at supper what sort of a salad I can raise. So, sir," said Wemmick, smiling again, but seriously too, as he shook his head, "if you can suppose the little place besieged, it would hold out a devil of a time in point of provisions." -- ...позади дома я держу свинью, и кой-какую птицу, и кроликов: еще я соорудил парничок и сажаю огурцы; за ужином вы сами убедитесь, какой у меня вырос салат. Так что видите, сэр, - сказал Уэммик и снова улыбнулся, но тут же серьезно покачал головой, - если мои скромные владения подвергнутся осаде, здесь черт знает как долго можно продержаться - припасов хватит.
Then, he conducted me to a bower about a dozen yards off, but which was approached by such ingenious twists of path that it took quite a long time to get at; and in this retreat our glasses were already set forth. Our punch was cooling in an ornamental lake, on whose margin the bower was raised. This piece of water (with an island in the middle which might have been the salad for supper) was of a circular form, and he had constructed a fountain in it, which, when you set a little mill going and took a cork out of a pipe, played to that powerful extent that it made the back of your hand quite wet. Затем он повел меня к беседке, до которой было по прямой шагов пятнадцать, но дорожка так прихотливо извивалась, что путь туда занял довольно много времени. В этом уединенном местечке для нас уже были приготовлены стаканы; пунш был погружен для охлаждения в декоративное озерцо, на берегу которого стояла беседка. Посреди этого круглого озерца (с островом, который я чуть было не принял за предназначенный к ужину салат) Уэммик устроил фонтан, и стоило только пустить в ход небольшую мельничку и вынуть пробку из трубы, как кверху взлетала струя такой силы, что вся ладонь у вас сразу становилась мокрая.
"I am my own engineer, and my own carpenter, and my own plumber, and my own gardener, and my own Jack of all Trades," said Wemmick, in acknowledging my compliments. "Well; it's a good thing, you know. It brushes the Newgate cobwebs away, and pleases the Aged. You wouldn't mind being at once introduced to the Aged, would you? It wouldn't put you out?" -- Я сам себе и механик, и плотник, и садовник, и водопроводчик, и мастер на все руки, - сказал Уэммик в ответ на мои похвалы. - И это, знаете ли, неплохо. Смахиваешь с себя всю ньюгетскую паутину, и Престарелому интересно. Можно, я вас сейчас познакомлю с Престарелым? Это вас не затруднит?
I expressed the readiness I felt, and we went into the castle. There we found, sitting by a fire, a very old man in a flannel coat: clean, cheerful, comfortable, and well cared for, but intensely deaf. Я искренне заверил его в обратном, и мы пошли в замок. У камина сидел глубокий старик в байковой куртке: чистенький, веселый, довольный, ухоженный, но совершенно глухой.
"Well aged parent," said Wemmick, shaking hands with him in a cordial and jocose way, "how am you?" -- Ну-с, как дела, Престарелый Родитель? - шутливо приветствовал его Уэммик, с чувством пожимая ему руку.
"All right, John; all right!" replied the old man. -- Превосходно, Джон, превосходно! - отвечал старик.
"Here's Mr. Pip, aged parent," said Wemmick, "and I wish you could hear his name. Nod away at him, Mr. Pip; that's what he likes. Nod away at him, if you please, like winking!" -- Вот, Престарелый Родитель, представляю тебе мистера Пипа, - продолжал Уэммик, - жаль только, что ты не расслышишь его фамилию. Покивайте ему, мистер Пип, он это любит. Прошу вас, покивайте ему, да почаще!
"This is a fine place of my son's, sir," cried the old man, while I nodded as hard as I possibly could. "This is a pretty pleasure-ground, sir. This spot and these beautiful works upon it ought to be kept together by the Nation, after my son's time, for the people's enjoyment." -- У моего сына замечательный дом, сэр, - прокричал старик, в то время как я изо всех сил кивал ему головой. - И красивейший сад, сэр. После смерти моего сына государство должно приобрести этот участок земли и прекрасные сооружения, кои на нем находятся, и предоставить его для народных гуляний.
"You're as proud of it as Punch; ain't you, Aged?" said Wemmick, contemplating the old man, with his hard face really softened; "there's a nod for you;" giving him a tremendous one; "there's another for you;" giving him a still more tremendous one; "you like that, don't you? If you're not tired, Mr. Pip-though I know it's tiring to strangers-will you tip him one more? You can't think how it pleases him." -- А ты и рад, Престарелый, ты и горд! - сказал Уэммик, любуясь отцом, и его жесткое лицо совсем смягчилось. - Ну, давай я тебе кивну, - и он яростно тряхнул головой, - ну, давай еще разок, - и он тряхнул головой еще яростнее, - ты ведь это любишь, верно? Если вы не устали, мистер Пип, - хотя я знаю, с непривычки оно утомительно, - ублажите его напоследок! Вы и не представляете себе, как это его радует.
I tipped him several more, and he was in great spirits. We left him bestirring himself to feed the fowls, and we sat down to our punch in the arbor; where Wemmick told me, as he smoked a pipe, that it had taken him a good many years to bring the property up to its present pitch of perfection. Я добросовестно ублажил его напоследок, и старик совсем развеселился. Он стал собираться на птичник, кормить кур, а мы вернулись в беседку и занялись пуншем; и здесь, покуривая трубку, Уэммик сказал мне, что ему потребовалось немало лет, чтобы довести свой участок до теперешней степени совершенства.
"Is it your own, Mr. Wemmick?" -- Все это ваша собственность, мистер Уэммик?
"O yes," said Wemmick, "I have got hold of it, a bit at a time. It's a freehold, by George!" -- О да, - сказал Уэммик, - я приобрел ее постепенно, понемножку. Теперь я, можно сказать, землевладелец.
"Is it indeed? I hope Mr. Jaggers admires it?" -- Вот как? Надеюсь, мистеру Джеггерсу нравится ваш дом?
"Never seen it," said Wemmick. "Never heard of it. Never seen the Aged. Never heard of him. No; the office is one thing, and private life is another. When I go into the office, I leave the Castle behind me, and when I come into the Castle, I leave the office behind me. If it's not in any way disagreeable to you, you'll oblige me by doing the same. I don't wish it professionally spoken about." -- Он и не видел его, - отвечал Уэммик. - И не слышал о нем. И Престарелого никогда не видел. И не слышал о нем. Нет; контора - это одно, а личная жизнь - другое. Когда я ухожу в контору, я прощаюсь с замком, а когда прихожу в замок, прощаюсь с конторой. Если это не составит для вас труда, прошу вас, поступайте так же, вы меня очень обяжете. Мне бы не хотелось, чтобы там говорили о моем доме.
Of course I felt my good faith involved in the observance of his request. The punch being very nice, we sat there drinking it and talking, until it was almost nine o'clock. Я, разумеется, обещал исполнить его желание. Пунш был отличный, и мы просидели за ним, беседуя, почти до девяти часов.
"Getting near gun-fire," said Wemmick then, as he laid down his pipe; "it's the Aged's treat." -- Приближается время салюта, - сказал наконец Уэммик и положил трубку на стол, - для Престарелого это самое главное удовольствие.
Proceeding into the Castle again, we found the Aged heating the poker, with expectant eyes, as a preliminary to the performance of this great nightly ceremony. Wemmick stood with his watch in his hand until the moment was come for him to take the red-hot poker from the Aged, and repair to the battery. He took it, and went out, and presently the Stinger went off with a Bang that shook the crazy little box of a cottage as if it must fall to pieces, and made every glass and teacup in it ring. Upon this, the Aged-who I believe would have been blown out of his arm-chair but for holding on by the elbows-cried out exultingly, "He's fired! I heerd him!" and I nodded at the old gentleman until it is no figure of speech to declare that I absolutely could not see him. Мы опять прошествовали в замок, где Престарелый, оживленно поблескивая глазками, уже накаливал кочергу, что служило прологом к торжественному ежевечернему действу. Уэммик с часами в руках стоял подле, пока не настало время взять докрасна раскаленную кочергу из рук родителя и отправиться на батарею. Затем он исчез, и вскоре Громобой выпалил, да так сильно, что домишко сотрясся до основания, словно готовый развалиться на куски, а все стаканы и чашки в нем зазвенели на разные голоса. Престарелый родитель, который, как мне показалось, вылетел бы из своего кресла, если бы не держался за подлокотники, прокричал в упоении: "Выстрелила! Я слышал!", и я стал кивать ему так усердно, что, скажу без преувеличения, все поплыло у меня перед глазами.
The interval between that time and supper Wemmick devoted to showing me his collection of curiosities. They were mostly of a felonious character; comprising the pen with which a celebrated forgery had been committed, a distinguished razor or two, some locks of hair, and several manuscript confessions written under condemnation,-upon which Mr. Wemmick set particular value as being, to use his own words, "every one of 'em Lies, sir." These were agreeably dispersed among small specimens of china and glass, various neat trifles made by the proprietor of the museum, and some tobacco-stoppers carved by the Aged. They were all displayed in that chamber of the Castle into which I had been first inducted, and which served, not only as the general sitting-room but as the kitchen too, if I might judge from a saucepan on the hob, and a brazen bijou over the fireplace designed for the suspension of a roasting-jack. Перед ужином Уэммик показал мне свое собрание редкостей. То были по большей части уголовные реликвии: перо, послужившее знаменитому преступнику для написания подложного письма; две-три прославленных бритвы; пряди волос; и несколько подлинных признаний, написанных осужденными на виселицу, - эти документы мистер Уэммик ценил особенно высоко, поскольку в них, как он выразился, "что ни слово, то ложь, сэр". Все эти безделушки были со вкусом разложены среди фарфоровых и стеклянных фигурок, разнообразных изделий, искусно выполненных самим владельцем музея, и палочек для набивания трубок, работы Престарелого. Выставка разместилась в том покое замка, который первым представился моим взорам и который, судя по кастрюле в камине и по изящному бронзовому крюку над огнем, явно предназначенному для вертела, служил не только гостиной, но и кухней.
There was a neat little girl in attendance, who looked after the Aged in the day. When she had laid the supper-cloth, the bridge was lowered to give her means of egress, and she withdrew for the night. The supper was excellent; and though the Castle was rather subject to dry-rot insomuch that it tasted like a bad nut, and though the pig might have been farther off, I was heartily pleased with my whole entertainment. Nor was there any drawback on my little turret bedroom, beyond there being such a very thin ceiling between me and the flagstaff, that when I lay down on my back in bed, it seemed as if I had to balance that pole on my forehead all night. В комнате появилась очень опрятная служаночка в обязанности которой входило присматривать за Престарелым в течение дня. Когда она накрыла стол для ужина, подъемный мост был опущен, и девочка ушла ночевать к себе домой. Ужин удался на славу; и хотя стены замка были немного трухлявые, так что еда отдавала гнилым орехом, и хотя было бы не худо, если бы свинья помещалась подальше, все же я остался очень доволен проведенным вечером. Не оставляла желать лучшего и моя спаленка на верхушке башни, если не считать того, что потолок, отделявший меня от флагштока, был чрезвычайно тонок и я растянулся на кровати с таким ощущением, словно этот шест мне всю ночь предстояло удерживать в равновесии на лбу.
Wemmick was up early in the morning, and I am afraid I heard him cleaning my boots. After that, he fell to gardening, and I saw him from my gothic window pretending to employ the Aged, and nodding at him in a most devoted manner. Our breakfast was as good as the supper, and at half-past eight precisely we started for Little Britain. By degrees, Wemmick got dryer and harder as we went along, and his mouth tightened into a post-office again. At last, when we got to his place of business and he pulled out his key from his coat-collar, he looked as unconscious of his Walworth property as if the Castle and the drawbridge and the arbor and the lake and the fountain and the Aged, had all been blown into space together by the last discharge of the Stinger. Уэммик поднялся чуть свет, и, к стыду своему, я, кажется, слышал, что он чистит мои башмаки. Потом он пошел в сад работать, а я, стоя у стрельчатого окошка, смотрел, как он для виду пользуется помощью Престарелого и выражает свои сыновние чувства бесконечными кивками. После завтрака, не уступавшего по качеству ужину, мы ровно в половине девятого пустились в путь. По мере приближения к Литл-Бритен. Уэммик становился все суше и жестче, и рот его все больше уподоблялся щели почтового ящика. И когда мы наконец вошли в контору и он вытащил из-за ворота ключ, ничто в его облике уже не напоминало об Уолворте, словно и замок, и подъемный мост, и беседка, и озеро, и фонтан, и Престарелый - все развеялось в прах от последнего выстрела Громобоя.

Chapter XXVI/ГЛАВА ХХVI

English Русский
It fell out as Wemmick had told me it would, that I had an early opportunity of comparing my guardian's establishment with that of his cashier and clerk. My guardian was in his room, washing his hands with his scented soap, when I went into the office from Walworth; and he called me to him, and gave me the invitation for myself and friends which Wemmick had prepared me to receive. Уэммик оказался прав, - мне скоро представился случай сравнить домашнюю обстановку моего опекуна с жилищем его кассира и клерка. Когда я, возвратившись из Уолворта, зашел в контору, мистер Джеггерс был у себя в кабинете, где мыл руки своим любимым душистым мылом. Он позвал меня к себе и действительно пригласил в гости вместе с моими товарищами.
"No ceremony," he stipulated, "and no dinner dress, and say to-morrow." -- Только, пожалуйста, без церемоний, - оговорил он, - никаких переодеваний к обеду, и условимся, скажем, на завтра.
I asked him where we should come to (for I had no idea where he lived), and I believe it was in his general objection to make anything like an admission, that he replied, "Come here, and I'll take you home with me." I embrace this opportunity of remarking that he washed his clients off, as if he were a surgeon or a dentist. He had a closet in his room, fitted up for the purpose, which smelt of the scented soap like a perfumer's shop. It had an unusually large jack-towel on a roller inside the door, and he would wash his hands, and wipe them and dry them all over this towel, whenever he came in from a police court or dismissed a client from his room. When I and my friends repaired to him at six o'clock next day, he seemed to have been engaged on a case of a darker complexion than usual, for we found him with his head butted into this closet, not only washing his hands, but laving his face and gargling his throat. And even when he had done all that, and had gone all round the jack-towel, he took out his penknife and scraped the case out of his nails before he put his coat on. Я спросил, куда нам приходить (так как понятия не имел, где он живет), и он ответил - потому, вероятно, что терпеть не мог о чем-либо высказываться определенно: - Приходите сюда, отсюда отправимся вместе. - Замечу, кстати, что мистер Джеггерс, точно дантист или врач, мыл руки после каждого клиента. При кабинете у него имелся для этого особый чуланчик, где пахло душистым мылом, как в парфюмерной лавке. На двери висело большущее полотенце, которым он, вымыв руки, долго и тщательно вытирал их всякий раз, как возвращался из полицейского суда или как очередной клиент выходил из его кабинета. Когда мы явились к нему на следующий день в шесть часов, он, видимо, только что покончил с каким-то особенно грязным делом, ибо, просунул в голову в этот свой чуланчик, мыл не только руки, но и лицо, и вдобавок полоскал горло. Выполнив же все это и утеревшись полотенцем так усердно, что оно совершило полный оборот вокруг валика, на котором висело, он достал перочинный ножик, вычистил им остатки грязного дела из-под ногтей и только тогда облачился в сюртук.
There were some people slinking about as usual when we passed out into the street, who were evidently anxious to speak with him; but there was something so conclusive in the halo of scented soap which encircled his presence, that they gave it up for that day. As we walked along westward, he was recognized ever and again by some face in the crowd of the streets, and whenever that happened he talked louder to me; but he never otherwise recognized anybody, or took notice that anybody recognized him. У дверей конторы как всегда околачивались какие-то личности, явно жаждавшие с ним поговорить; но они даже не попытались подойти к нему, - аромат душистого мыла, исходивший от него, как сияние, яснее слов говорил о том, что на сегодня с делами покончено. На улицах, по которым мы шли, в потоке прохожих то и дело встречались люди, узнававшие мистера Джеггерса, и каждый раз, как это случалось, он начинал громче говорить со мной; только по этому я и мог понять, что он сам узнал кого-то или заметил, что его узнали.
He conducted us to Gerrard Street, Soho, to a house on the south side of that street. Rather a stately house of its kind, but dolefully in want of painting, and with dirty windows. He took out his key and opened the door, and we all went into a stone hall, bare, gloomy, and little used. So, up a dark brown staircase into a series of three dark brown rooms on the first floor. There were carved garlands on the panelled walls, and as he stood among them giving us welcome, I know what kind of loops I thought they looked like. Он привел нас на Джеррард-стрит, в Сохо, к особняку на южной стороне улицы, хотя и довольно внушительному, но с грязными окнами и сильно облупившимся фасадом. Достав из кармана ключ, он отпер дверь, и мы вошли в каменные сени, мрачные и голые, как в нежилом доме, а оттуда по темной дубовой лестнице поднялись в анфиладу из трех темных, обшитых дубом комнат на втором этаже. На деревянных панелях по стенам вырезаны были гирлянды, и я мог бы сказать, какие петли они мне напомнили, когда мистер Джеггерс, стоя на фоне их приветствовал нас как любезный хозяин.
Dinner was laid in the best of these rooms; the second was his dressing-room; the third, his bedroom. He told us that he held the whole house, but rarely used more of it than we saw. The table was comfortably laid-no silver in the service, of course-and at the side of his chair was a capacious dumb-waiter, with a variety of bottles and decanters on it, and four dishes of fruit for dessert. I noticed throughout, that he kept everything under his own hand, and distributed everything himself. Обед был сервирован в лучшей из этих трех комнат во второй помещался гардероб и умывальник мистера Джеггерса; третья была его спальней. Он рассказал нам, что занимает весь дом, но остальными комнатами почти не пользуется. Стол был накрыт богато, - хотя серебра я на нем действительно не заметил; к стулу хозяина придвинута была большая вращающаяся этажерка, на которой красовался целый набор бутылок и графинов и четыре вазы с фруктами на десерт. Я заметил, что мой опекун любит все держать под рукой и самолично оделять гостей едой и напитками.
There was a bookcase in the room; I saw from the backs of the books, that they were about evidence, criminal law, criminal biography, trials, acts of Parliament, and such things. У стены стоял шкаф с книгами; по заглавиям на корешках я увидел, что это жизнеописания преступников, труды по уголовному праву, парламентские акты, трактаты о свидетельских показаниях, уликах и тому подобных материях.
The furniture was all very solid and good, like his watch-chain. It had an official look, however, and there was nothing merely ornamental to be seen. In a corner was a little table of papers with a shaded lamp: so that he seemed to bring the office home with him in that respect too, and to wheel it out of an evening and fall to work. Вся мебель у мистера Джеггерса была добротная и массивная, под стать его цепочке для часов. Однако вид у нее был сугубо деловой, и ни один предмет в комнате не служил просто для украшения. В углу помещалось небольшое, заваленное бумагами бюро и на нем - лампа под абажуром; так что и в этом смысле мистер Джеггерс, придя домой, видимо, не забывал о своей конторе, и по вечерам, выкатив бюро из угла, усаживался за работу.
As he had scarcely seen my three companions until now,-for he and I had walked together,-he stood on the hearth-rug, after ringing the bell, and took a searching look at them. To my surprise, he seemed at once to be principally if not solely interested in Drummle. Он еще не успел рассмотреть моих спутников - всю дорогу мы с ним шли впереди остальных, - и теперь, позвонив в колокольчик, стал на коврик перед камином и не спеша оглядел их одного за другим. К моему удивлению, самого пристального, если не исключительного внимания с его стороны удостоился Драмл.
"Pip," said he, putting his large hand on my shoulder and moving me to the window, "I don't know one from the other. Who's the Spider?" -- Пип, - сказал он, положив свою большею руку мне на плечо и отводя меня к окну, - я не знаю их по именам. Кто этот Паук?
"The spider?" said I. -- Паук? - переспросил я.
"The blotchy, sprawly, sulky fellow." -- Такой прыщавый, нескладный, надутый.
"That's Bentley Drummle," I replied; "the one with the delicate face is Startop." -- Это Бентли Драмл. - отвечал я. - А другой, красивый - Стартоп.
Not making the least account of "the one with the delicate face," he returned, Не обратив ни малейшего внимания на "другого, красивого", он сказал:
"Bentley Drummle is his name, is it? I like the look of that fellow." -- Так вы говорите - Бентли Драмл? Интересный юноша.
He immediately began to talk to Drummle: not at all deterred by his replying in his heavy reticent way, but apparently led on by it to screw discourse out of him. I was looking at the two, when there came between me and them the housekeeper, with the first dish for the table. Он сейчас же вступил в разговор с Драмлом, и то, что последний отвечал ему медлительно и неохотно, ничуть не смущало его, а напротив, словно еще больше подзадоривало. Я загляделся было на эту пару, но тут между ними и мной появилась экономка - она принесла первое блюдо.
She was a woman of about forty, I supposed,-but I may have thought her younger than she was. Rather tall, of a lithe nimble figure, extremely pale, with large faded eyes, and a quantity of streaming hair. I cannot say whether any diseased affection of the heart caused her lips to be parted as if she were panting, and her face to bear a curious expression of suddenness and flutter; but I know that I had been to see Macbeth at the theatre, a night or two before, and that her face looked to me as if it were all disturbed by fiery air, like the faces I had seen rise out of the Witches' caldron. На вид я дал ей лет сорок, - возможно, впрочем, что она показалась мне моложе своих лет. Это была высокого роста женщина, стройная, быстрая в движениях, с очень бледным лицом, большими потухшими глазами и тяжелым узлом волос. Губы ее были полуоткрыты, словно ей не хватало воздуха, и все лицо выражало испуг и тревогу; возможно, что причиной тому было больное сердце, но верно одно: за несколько дней до того я видел в театре "Макбета", и теперь мне показалось, что лицо этой женщины озаряют языки дымного пламени, как озаряли они те лица на сцене, что появлялись из котла, над которым колдовали ведьмы.
She set the dish on, touched my guardian quietly on the arm with a finger to notify that dinner was ready, and vanished. We took our seats at the round table, and my guardian kept Drummle on one side of him, while Startop sat on the other. It was a noble dish of fish that the housekeeper had put on table, and we had a joint of equally choice mutton afterwards, and then an equally choice bird. Sauces, wines, all the accessories we wanted, and all of the best, were given out by our host from his dumb-waiter; and when they had made the circuit of the table, he always put them back again. Similarly, he dealt us clean plates and knives and forks, for each course, and dropped those just disused into two baskets on the ground by his chair. No other attendant than the housekeeper appeared. She set on every dish; and I always saw in her face, a face rising out of the caldron. Years afterwards, I made a dreadful likeness of that woman, by causing a face that had no other natural resemblance to it than it derived from flowing hair to pass behind a bowl of flaming spirits in a dark room. Она поставила блюдо на стол, тихонько дотронулась до локтя моего опекуна, тем давая ему понять, что обед подан, и исчезла. Мы расселись за круглым столом, причем мой опекун по одну руку от себя посадил Драмла, а по Другую - Стартопа. Первым блюдом, которое экономка подала на стол, оказалась прекрасная рыба, за ней последовало столь же превосходное жаркое из баранины, а потом - не менее превосходная дичь. Соус, вина, все необходимые приправы, и притом самого лучшего качества, наш хозяин брал со своей этажерки, пускал по кругу, а затем водворял обратно. Таким же образом он раздавал нам для каждого блюда чистые тарелки, вилки и ножи, а использованные складывал в две корзины, стоявшие возле пего на полу. Кроме экономки, никто за столом не прислуживал. Она вносила одно блюдо за другим, и всякий раз ее лицо напоминало мне таинственные лица, возникавшие из ведьмовского котла. Много лет спустя я воссоздал жуткое ее подобие, когда в темной комнате зажег чашу с пуншем перед самым лицом другой женщины, совсем на нее непохожей, если не считать густых волнистых волос.
Induced to take particular notice of the housekeeper, both by her own striking appearance and by Wemmick's preparation, I observed that whenever she was in the room she kept her eyes attentively on my guardian, and that she would remove her hands from any dish she put before him, hesitatingly, as if she dreaded his calling her back, and wanted him to speak when she was nigh, if he had anything to say. I fancied that I could detect in his manner a consciousness of this, and a purpose of always holding her in suspense. Пораженный необычной внешностью экономки и помня, как отрекомендовал ее Уэммик, я приглядывался к ней с особым интересом и заметил, что находясь в комнате, она не сводит внимательного взгляда с моего опекуна и не сразу выпускает из рук миску или блюдо, которое ставит перед ним, словно трепещет, как бы он не кликнул ее снова, и хочет, чтобы он, если ему есть что сказать, говорил, пока она тут, рядом. Он же, как мне показалось, прекрасно это сознавал и намеренно держал ее в неослабном напряжении.
Dinner went off gayly, and although my guardian seemed to follow rather than originate subjects, I knew that he wrenched the weakest part of our dispositions out of us. For myself, I found that I was expressing my tendency to lavish expenditure, and to patronize Herbert, and to boast of my great prospects, before I quite knew that I had opened my lips. It was so with all of us, but with no one more than Drummle: the development of whose inclination to gird in a grudging and suspicious way at the rest, was screwed out of him before the fish was taken off. Обед прошел весело, и хотя могло показаться, будто мой опекун не направляет, а только поддерживает разговор, я чувствовал, что его цель - заставить нас показать себя в самом дурном свете. Я, например, едва открыв рот, обнаружил, что толкую о своем пристрастии к мотовству, покровительственно отзываюсь о Герберте и хвастаюсь своими блестящими видами на будущее. И так мы вели себя все, особенно же Драмл, чья склонность исподтишка и как будто нехотя, но очень зло издеваться над людьми проявилась еще до того, как нам в первый раз переменили тарелки.
It was not then, but when we had got to the cheese, that our conversation turned upon our rowing feats, and that Drummle was rallied for coming up behind of a night in that slow amphibious way of his. Drummle upon this, informed our host that he much preferred our room to our company, and that as to skill he was more than our master, and that as to strength he could scatter us like chaff. By some invisible agency, my guardian wound him up to a pitch little short of ferocity about this trifle; and he fell to baring and spanning his arm to show how muscular it was, and we all fell to baring and spanning our arms in a ridiculous manner. В самом конце обеда, когда подали сыр, разговор зашел о наших успехах в гребле, и мы стали поддразнивать Драмла, вспоминая, как он всегда отстает от нас и жмется к берегу этакой земноводной тварью. Драмл не замедлил в ответ сообщить хозяину дома, что ему и смотреть-то на нас противно, что ловкостью он любого заткнет за пояс, а силы у него вполне достанет на то, чтобы раскидать нас, как щепки. Воспользовавшись этой пустячной перепалкой, мой опекун как-то незаметно умудрился взвинтить его чуть ли не до бешенства; скинув сюртук и засучив рукава, Драмл стал напруживать мышцы, чтобы показать свою силу, и мы все, как дураки, тоже стали засучивать рукава и напруживать мышцы.
Now the housekeeper was at that time clearing the table; my guardian, taking no heed of her, but with the side of his face turned from her, was leaning back in his chair biting the side of his forefinger and showing an interest in Drummle, that, to me, was quite inexplicable. Suddenly, he clapped his large hand on the housekeeper's, like a trap, as she stretched it across the table. So suddenly and smartly did he do this, that we all stopped in our foolish contention. Экономка в это время собирала со стола; мой опекун не обращал на нее ни малейшего внимания; откинувшись на спинку стула, он покусывал указательный палец и наблюдал Драмла с интересом, совершенно мне непонятным. И вдруг, когда экономка протянула руку через стол, он прихлопнул эту руку ладонью, точно поймал в капкан. Он сделал это так неожиданно и ловко, что мы сразу позабыли о своем дурацком состязании.
"If you talk of strength," said Mr. Jaggers, "I'll show you a wrist. Molly, let them see your wrist." -- Если уж говорить о силе, - сказал мистер Джеггерс, - так сейчас вы кое-что увидите. Молли, покажите-ка вашу руку.
Her entrapped hand was on the table, but she had already put her other hand behind her waist. Он по-прежнему крепко держал ее руку на столе, но другую она успела спрятать за спину.
"Master," she said, in a low voice, with her eyes attentively and entreatingly fixed upon him. "Don't." -- Не надо, хозяин, - проговорила она тихо, устремив на нею внимательный, умоляющий взгляд.
"I'll show you a wrist," repeated Mr. Jaggers, with an immovable determination to show it. "Molly, let them see your wrist." -- Сейчас вы кое-что увидите, - повторил мистер Джеггерс, нимало не поколебленный в своем намерении. - Молли, покажите им вашу руку.
"Master," she again murmured. "Please!" -- Хозяин! - взмолилась она все так же тихо. - Ну, пожалуйста!
"Molly," said Mr. Jaggers, not looking at her, but obstinately looking at the opposite side of the room, "let them see both your wrists. Show them. Come!" -- Молли, - сказал мистер Джеггерс, не поворачивая головы и упрямо уставившись в противоположную стену, - покажите им обе руки. Ну, поживее!
He took his hand from hers, and turned that wrist up on the table. She brought her other hand from behind her, and held the two out side by side. The last wrist was much disfigured,-deeply scarred and scarred across and across. When she held her hands out she took her eyes from Mr. Jaggers, and turned them watchfully on every one of the rest of us in succession. Он выпустил ее руку, лежавшую на столе. Вторая ее рука появилась из-за спины и тоже легла на стол. Она была сильно обезображена, - глубокие шрамы исчертили все запястье. Вытянув вперед руки, женщина оторвала взгляд от мистера Джеггерса и настороженно обвела нас глазами одного за другим.
"There's power here," said Mr. Jaggers, coolly tracing out the sinews with his forefinger. "Very few men have the power of wrist that this woman has. It's remarkable what mere force of grip there is in these hands. I have had occasion to notice many hands; but I never saw stronger in that respect, man's or woman's, than these." -- Вот где сила, - продолжал мистер Джеггерс, хладнокровно водя пальцем по синеватой сетке жил. - Мало найдется мужчин с такими сильными руками, как у этой женщины. До чего эти руки цепкие, просто удивительно. Мне довелось видеть много разных рук, но таких я ни у кого не видел.
While he said these words in a leisurely, critical style, she continued to look at every one of us in regular succession as we sat. The moment he ceased, she looked at him again. Пока он неторопливо и рассудительно произносил эти слова, экономка снова и снова обводила нас взглядом. Как только он замолчал, она опять посмотрела на него.
"That'll do, Molly," said Mr. Jaggers, giving her a slight nod; "you have been admired, and can go." -- Вот и все, Молли, - сказал мистер Джеггерс, слегка кивнув ей головой. - На вас полюбовались, теперь можете идти.
She withdrew her hands and went out of the room, and Mr. Jaggers, putting the decanters on from his dumb-waiter, filled his glass and passed round the wine. Она сняла руки со стола и вышла из комнаты, а мистер Джеггерс, взяв с этажерки графин, налил себе вина и пустил его вкруговую.
"At half-past nine, gentlemen," said he, "we must break up. Pray make the best use of your time. I am glad to see you all. Mr. Drummle, I drink to you." -- Джентльмены, - объявил он, - в половине десятого нам придется разойтись. Прошу вас, не теряйте драгоценного времени. Я был очень рад с вами познакомиться. Мистер Драмл, ваше здоровье!
If his object in singling out Drummle were to bring him out still more, it perfectly succeeded. In a sulky triumph, Drummle showed his morose depreciation of the rest of us, in a more and more offensive degree, until he became downright intolerable. Through all his stages, Mr. Jaggers followed him with the same strange interest. He actually seemed to serve as a zest to Mr. Jaggers's wine. Если, отличая таким образом Драмла, мистер Джеггерс хотел, чтобы тот показал себя во всей красе, то он достиг своей цели. Хмуро торжествуя победу, Драмл держался с нами все более и более нагло и под конец стал совершенно невыносим. А мистер Джеггерс как и прежде проявлял к нему необъяснимый интерес. Казалось, Драмл необходим мистеру Джеггерсу, как изюминка в вине.
In our boyish want of discretion I dare say we took too much to drink, and I know we talked too much. We became particularly hot upon some boorish sneer of Drummle's, to the effect that we were too free with our money. It led to my remarking, with more zeal than discretion, that it came with a bad grace from him, to whom Startop had lent money in my presence but a week or so before. По мальчишеской нашей невоздержности мы, вероятно, выпили лишнего и, уж конечно, много лишнего наболтали. Особенно нас распалила какая-то грубая шутка Драмла по поводу того, что мы не знаем счета деньгам. В ответ я очень горячо, если и не очень тактично, заметил, что не ему бы это говорить - всего неделю назад он при мне взял у Стартопа взаймы денег.
"Well," retorted Drummle; "he'll be paid." -- Ну что ж, - огрызнулся Драмл, - взял и отдам.
"I don't mean to imply that he won't," said I, "but it might make you hold your tongue about us and our money, I should think." -- Никто и не говорит, что не отдадите, - возразил я, - но мне кажется, что в таком случае вы могли бы помолчать относительно нас и наших денег.
"You should think!" retorted Drummle. "Oh Lord!" -- Вам кажется! - фыркнул Драмл. - О господи!
"I dare say," I went on, meaning to be very severe, "that you wouldn't lend money to any of us if we wanted it." -- И я подозреваю, - продолжал я, стараясь говорить очень строго, - что сами вы не дали бы нам взаймы, как бы мы ни нуждались в деньгах.
"You are right," said Drummle. "I wouldn't lend one of you a sixpence. I wouldn't lend anybody a sixpence." -- Что верно, то верно, - сказал Драмл. - Я бы не дал вам и шести пенсов. И никому бы не дал.
"Rather mean to borrow under those circumstances, I should say." -- Я считаю, что раз так, то и просить взаймы не очень-то красиво.
"You should say," repeated Drummle. "Oh Lord!" -- Вы считаете! - фыркнул Драмл. - О господи!
This was so very aggravating-the more especially as I found myself making no way against his surly obtuseness-that I said, disregarding Herbert's efforts to check me,- Этот ответ взорвал меня, тем более что мне никак не удавалось прошибить его злобную тупость, - и, отмахнувшись от Герберта, который пытался меня удержать, я выпалил:
"Come, Mr. Drummle, since we are on the subject, I'll tell you what passed between Herbert here and me, when you borrowed that money." -- Ну хорошо, мистер Драмл, раз уж на то пошло, я вам сейчас скажу, что мы с Гербертом подумали, когда вы получили взаймы эти деньги.
"I don't want to know what passed between Herbert there and you," growled Drummle. And I think he added in a lower growl, that we might both go to the devil and shake ourselves. -- А мне плевать, что вы с вашим Гербертом подумали, - прорычал Драмл и, кажется, добавил себе под нос, что мы оба можем отправляться к черту - туда и дорога.
"I'll tell you, however," said I, "whether you want to know or not. We said that as you put it in your pocket very glad to get it, you seemed to be immensely amused at his being so weak as to lend it." -- А я вам все-таки скажу, - не унимался я. - Мы тогда говорили, что вы, видно, рады-радешеньки этим деньгам, а сами точно издеваетесь над Стартопом: вот, мол, нашел дурака.
Drummle laughed outright, and sat laughing in our faces, with his hands in his pockets and his round shoulders raised; plainly signifying that it was quite true, and that he despised us as asses all. Драмл расхохотался: он сидел, засунув руки в карманы, ссутулив круглые плечи, и смеялся нам в лицо, не скрывая, что я угадал и что в его глазах все мы - презренные идиоты.
Hereupon Startop took him in hand, though with a much better grace than I had shown, and exhorted him to be a little more agreeable. Startop, being a lively, bright young fellow, and Drummle being the exact opposite, the latter was always disposed to resent him as a direct personal affront. He now retorted in a coarse, lumpish way, and Startop tried to turn the discussion aside with some small pleasantry that made us all laugh. Resenting this little success more than anything, Drummle, without any threat or warning, pulled his hands out of his pockets, dropped his round shoulders, swore, took up a large glass, and would have flung it at his adversary's head, but for our entertainer's dexterously seizing it at the instant when it was raised for that purpose. Тут в дело вмешался Стартоп. Проявив куда больше обходительности, чем я, он стал уговаривать Драмла вести себя поприличнее. Но поскольку Стартоп был веселый и приветливый юноша - полная противоположность Драмлу, - тот всегда готов был усмотреть в его словах личное оскорбление. И теперь он только нагрубил ему в ответ, а Стартоп, чтобы замять разговор, отпустил какую-то невинную шутку, на которую все мы дружно рассмеялись. Эта удача его врага взбесила Драмла: он вдруг распрямил свои круглые плечи, вынул руки из карманов, ругнулся, схватил бокал и зашвырнул бы его в голову Стартопу, если бы мистер Джеггерс с непостижимым проворством не удержал его руку в ту самую секунду, когда он размахнулся для удара.
"Gentlemen," said Mr. Jaggers, deliberately putting down the glass, and hauling out his gold repeater by its massive chain, "I am exceedingly sorry to announce that it's half past nine." -- Джентльмены, - сказал мистер Джеггерс, невозмутимо ставя бокал на стол и вытаскивая за массивную цепочку свои золотые часы, - с великим прискорбием должен вам сообщить, что сейчас половина десятого.
On this hint we all rose to depart. Before we got to the street door, Startop was cheerily calling Drummle "old boy," as if nothing had happened. But the old boy was so far from responding, that he would not even walk to Hammersmith on the same side of the way; so Herbert and I, who remained in town, saw them going down the street on opposite sides; Startop leading, and Drummle lagging behind in the shadow of the houses, much as he was wont to follow in his boat. Мы поднялись и стали прощаться. Еще не спустившись с лестницы, Стартоп, как ни в чем не бывало, уже называл Драила "дружище". Но дружище не отзывался и даже не пожелал идти в Хэммерсмит с ним вместе, так что мы с Гербертом, решив остаться ночевать в городе, видели, как они пустились в путь по разным тротуарам, - Стартоп чуть впереди, а Драмл за ним, в тени домов на другой стороне улицы, точь-в-точь как обычно в своей лодке на реке.
As the door was not yet shut, I thought I would leave Herbert there for a moment, and run up stairs again to say a word to my guardian. I found him in his dressing-room surrounded by his stock of boots, already hard at it, washing his hands of us. Так как дверь за нами еще не заперли, я попросил Герберта минутку подождать и побежал наверх, надумав сказать два слова моему опекуну. Я нашел его во второй комнате, где он, стоя среди множества пар всевозможной обуви, уже вовсю мылил руки, смывая наш визит.
I told him I had come up again to say how sorry I was that anything disagreeable should have occurred, and that I hoped he would not blame me much. Я объяснил свое возвращение желанием высказать ему, как мне жаль, что вышла такая неприятность, и попросить не очень на меня сердиться.
"Pooh!" said he, sluicing his face, and speaking through the water-drops; "it's nothing, Pip. I like that Spider though." -- Пфу! - с силой выдохнул он, набрав воды в ладони и зарывшись в них лицом. - Это пустяки, Пип. А Паук мне понравился.
He had turned towards me now, and was shaking his head, and blowing, and towelling himself. Он обернулся ко мне и стал вытираться, мотая головой и громко отфыркиваясь.
"I am glad you like him, sir," said I-"but I don't." -- Я рад, что он вам понравился, сэр, - сказал я, - но мне... мне он не нравится.
"No, no," my guardian assented; "don't have too much to do with him. Keep as clear of him as you can. But I like the fellow, Pip; he is one of the true sort. Why, if I was a fortune-teller-" -- Да, да, - подтвердил мой опекун. - Вам с ним лучше не иметь дела. Держитесь от него подальше. Но мне он понравился, Пип. Это в своем роде цельная фигура. Если бы я занимался ворожбой...
Looking out of the towel, he caught my eye. Выглянув из-за полотенца, он поймал на себе мой взгляд.
"But I am not a fortune-teller," he said, letting his head drop into a festoon of towel, and towelling away at his two ears. "You know what I am, don't you? Good night, Pip." -- Но я не занимаюсь ворожбой, - сказал он, снова прячась в полотенце и насухо вытирая уши. - Вы ведь знаете, чем я занимаюсь, так? Спокойной ночи. Пип.
"Good night, sir." -- Спокойной ночи, сэр.
In about a month after that, the Spider's time with Mr. Pocket was up for good, and, to the great relief of all the house but Mrs. Pocket, he went home to the family hole. Через месяц с небольшим после этого срок пребывания Паука у мистера Покета кончился, и к великому облегчению всего дома, кроме миссис Покет. он уполз в свою фамильную щель.

Chapter XXVIII

English Русский
"MY DEAR MR PIP:- "Дорогой мистер Пип!
"I write this by request of Mr. Gargery, for to let you know that he is going to London in company with Mr. Wopsle and would be glad if agreeable to be allowed to see you. He would call at Barnard's Hotel Tuesday morning at nine o'clock, when if not agreeable please leave word. Your poor sister is much the same as when you left. We talk of you in the kitchen every night, and wonder what you are saying and doing. If now considered in the light of a liberty, excuse it for the love of poor old days. No more, dear Mr. Pip, from your ever obliged, and affectionate servant, Пишу я эти строки по просьбе мистера Гарджери, чтобы сообщить Вам, что он едет в Лондон с мистером Уопслом и хотел бы Вас повидать, если Вам это будет желательно. Он зайдет в гостиницу Барнарда во вторник в девять часов утра, а если это нежелательно, будьте столь добры известить. Ваша сестра бедняжка все в том же положении. Мы каждый вечер, когда сидим в кухне, вспоминаем Вас и все гадаем, что-то Вы сейчас делаете и говорите. Если это Вам теперь покажется вольностью, то простите ради старой дружбы. Засим, мистер Пип. остаюсь вечно преданная и благодарная Вам
"BIDDY." Бидди.
"P.S. He wishes me most particular to write what larks. He says you will understand. I hope and do not doubt it will be agreeable to see him, even though a gentleman, for you had ever a good heart, and he is a worthy, worthy man. I have read him all, excepting only the last little sentence, and he wishes me most particular to write again what larks." P. S. Он просит, чтобы я обязательно написала то-то будет расчудесно. Говорит, Вы поймете. Я надеюсь и даже уверена, что Вам желательно будет с ним повидаться, хоть Вы теперь и джентльмен, потому что сердце у Вас всегда было доброе, а он такой хороший, такой хороший человек. Я прочла ему все письмо, кроме только последних строчек, и он просит, чтобы я обязательно написала еще раз то-то будет расчудесно".
I received this letter by the post on Monday morning, and therefore its appointment was for next day. Let me confess exactly with what feelings I looked forward to Joe's coming. Письмо это я получил по почте в понедельник утром, то есть за день до появления Джо. Я хочу откровенно рассказать, с какими чувствами я ожидал его приезда.
Not with pleasure, though I was bound to him by so many ties; no; with considerable disturbance, some mortification, and a keen sense of incongruity. If I could have kept him away by paying money, I certainly would have paid money. My greatest reassurance was that he was coming to Barnard's Inn, not to Hammersmith, and consequently would not fall in Bentley Drummle's way. I had little objection to his being seen by Herbert or his father, for both of whom I had a respect; but I had the sharpest sensitiveness as to his being seen by Drummle, whom I held in contempt. So, throughout life, our worst weaknesses and meannesses are usually committed for the sake of the people whom we most despise. Не с радостью, хотя нас и связывало столько крепких уз, нет, - с сильным беспокойством, некоторой досадой и с острым сознанием неуместности нашего свидания. Если бы я мог откупиться от него деньгами, я бы, несомненно, это сделал. Утешался я только мыслью, что Джо приедет в Подворье Барнарда, а не в Хэммерсмит, и следовательно не попадется на глаза Бентли Драмлу. Меня не смущало, что его увидит Герберт или его отец - люди, которых я уважал: но меня бросало в дрожь при мысли, что его может увидеть Драмл, к которому я питал лишь презрение. Так всю жизнь мы совершаем самые трусливые и недостойные поступки с оглядкой на тех, кого ни в грош не ставим.
I had begun to be always decorating the chambers in some quite unnecessary and inappropriate way or other, and very expensive those wrestles with Barnard proved to be. By this time, the rooms were vastly different from what I had found them, and I enjoyed the honor of occupying a few prominent pages in the books of a neighboring upholsterer. I had got on so fast of late, that I had even started a boy in boots,-top boots,-in bondage and slavery to whom I might have been said to pass my days. For, after I had made the monster (out of the refuse of my washerwoman's family), and had clothed him with a blue coat, canary waistcoat, white cravat, creamy breeches, and the boots already mentioned, I had to find him a little to do and a great deal to eat; and with both of those horrible requirements he haunted my existence. Последнее время я все старался украсить наше жилище всякими ненужными и несуразными предметами, причем такое единоборство с Барнардом стоило мне немалых денег. Сейчас это была уже совсем не та квартира, какую я застал по приезде, и я имел честь занимать не одну страницу в счетной книге соседнего драпировщика. Я так разошелся, что даже завел мальчика-слугу, и жизнь моя, можно сказать, превратилась в сплошное рабство. Ибо с тех пор как я создал это чудовище (из отбросов семейства моей прачки) и нарядил его в синий фрак, канареечного цвета жилет, белый шейный платок, кремовые панталоны и высокие сапоги, мне приходилось постоянно изыскивать для него хотя бы видимость работы и изрядное количество самой настоящей еды, и он, неустанно требуя то одного, то другого, преследовал меня, как некий беспокойный дух.
This avenging phantom was ordered to be on duty at eight on Tuesday morning in the hall, (it was two feet square, as charged for floorcloth,) and Herbert suggested certain things for breakfast that he thought Joe would like. While I felt sincerely obliged to him for being so interested and considerate, I had an odd half-provoked sense of suspicion upon me, that if Joe had been coming to see him, he wouldn't have been quite so brisk about it. Этому призраку-мстителю приказано было во вторник с восьми часов утра находиться неотлучно в прихожей (площадью в четыре квадратных фута, как выяснилось при покупке половика), а Герберт вызвался заказать завтрак, который, как он считал, должен был прийтись по вкусу Джо. Я был искренне ему благодарен за такое внимание и участие, но в то же время какой-то голос нашептывал мне, что, будь Джо его гостем, Герберт не проявил бы столько усердия.
However, I came into town on the Monday night to be ready for Joe, and I got up early in the morning, and caused the sitting-room and breakfast-table to assume their most splendid appearance. Unfortunately the morning was drizzly, and an angel could not have concealed the fact that Barnard was shedding sooty tears outside the window, like some weak giant of a Sweep. Так или иначе, я с вечера приехал в город, а во вторник встал пораньше и позаботился о том, чтобы к приходу Джо наша гостиная и стол, накрытый для завтрака, приняли самый праздничный вид. На беду, утро выдалось дождливое, и даже ангел не мог бы скрыть того обстоятельства, что Барнард, словно плаксивый великан-трубочист, проливал за окном черные от сажи слезы.
As the time approached I should have liked to run away, but the Avenger pursuant to orders was in the hall, and presently I heard Joe on the staircase. I knew it was Joe, by his clumsy manner of coming up stairs,-his state boots being always too big for him,-and by the time it took him to read the names on the other floors in the course of his ascent. When at last he stopped outside our door, I could hear his finger tracing over the painted letters of my name, and I afterwards distinctly heard him breathing in at the keyhole. Finally he gave a faint single rap, and Pepper-such was the compromising name of the avenging boy-announced "Mr. Gargery!" I thought he never would have done wiping his feet, and that I must have gone out to lift him off the mat, but at last he came in. Чем ближе время подходило к девяти часам, тем сильнее меня подмывало сбежать, но в прихожей, послушный моему приказу, дежурил Мститель, и скоро я услышал на лестнице шаги Джо. Я знал, что это Джо, по тому, как он шаркал ногами - парадные башмаки всегда бывали ему велики, - и по тому, как долго он простаивал на каждом этаже, читая фамилии жильцов. Когда же он остановился на нашей площадке, я услышал, как он обвел пальцем буквы моего имени, написанного краской на двери, а потом стал громко дышать в замочную скважину. Наконец он тихонько стукнул в дверь, и Пеппер - так непоэтично звучала фамилия Мстителя - доложил: "Мистер Гарджери!" Я уж думал, что Джо никогда не кончит вытирать ноги и что мне придется самому стащить его с половика, но наконец он вошел в комнату.
"Joe, how are you, Joe?" -- Здравствуй, Джо, как поживаешь, Джо?
"Pip, how AIR you, Pip?" -- Здравствуй, Пип, ты-то как поживаешь, Пип?
With his good honest face all glowing and shining, and his hat put down on the floor between us, he caught both my hands and worked them straight up and down, as if I had been the last-patented Pump. Доброе, открытое его лицо так и сияло от радости, когда он, положив шляпу на пол между нами, схватил меня за обе руки и стал без конца поднимать и опускать их, словно я был новейшей системы насосом.
"I am glad to see you, Joe. Give me your hat." -- Я рад тебя видеть, Джо. Давай сюда свою шляпу.
But Joe, taking it up carefully with both hands, like a bird's-nest with eggs in it, wouldn't hear of parting with that piece of property, and persisted in standing talking over it in a most uncomfortable way. Но Джо, подобравший ее с пола обеими руками осторожно, как гнездо с яйцами, и слышать не хотел о том, чтобы с нею расстаться, а продолжал говорить, неловко держа ее перед собой.
"Which you have that growed," said Joe, "and that swelled, and that gentle-folked;" Joe considered a little before he discovered this word; "as to be sure you are a honor to your king and country." -- Ох, и вырос же ты, - сказал Джо, - и какой стал гладкий да фасонистый (он немного подумал, прежде чем нашел это слово) - ну прямо достойный слуга королю и отечеству.
"And you, Joe, look wonderfully well." -- Ты тоже выглядишь прекрасно, Джо.
"Thank God," said Joe, "I'm ekerval to most. And your sister, she's no worse than she were. And Biddy, she's ever right and ready. And all friends is no backerder, if not no forarder. 'Ceptin Wopsle; he's had a drop." -- Благодарение богу, - сказал Джо, - жаловаться не на что. И сестра твоя все в таком же положении, не хуже. А Бидди, та всегда молодцом. Все знакомые тоже как жили, так и живут. Только вот Уопсл - тот дал маху.
All this time (still with both hands taking great care of the bird's-nest), Joe was rolling his eyes round and round the room, and round and round the flowered pattern of my dressing-gown. Все это время Джо (по-прежнему заботливо оберегая птичье гнездо) то обводил глазами комнату, то устремлял изумленный взор на мой цветастый халат.
"Had a drop, Joe?" -- Дал маху, Джо?
"Why yes," said Joe, lowering his voice, "he's left the Church and went into the playacting. Which the playacting have likeways brought him to London along with me. And his wish were," said Joe, getting the bird's-nest under his left arm for the moment, and groping in it for an egg with his right; "if no offence, as I would 'and you that." -- Ну да, - ответил Джо, понизив голос. - Ушел из церкви и подался в актеры. Он и в Лондон со мной приехал все из-за этого актерства. И он просил, - сказал Джо, придерживая гнездо левым локтем, а правой рукой шаря в нем в поисках яичка, - чтобы, значит, ежели не сочтем за дерзость, передать вам вот это.
I took what Joe gave me, and found it to be the crumpled play-bill of a small metropolitan theatre, announcing the first appearance, in that very week, of "the celebrated Provincial Amateur of Roscian renown, whose unique performance in the highest tragic walk of our National Bard has lately occasioned so great a sensation in local dramatic circles." Я взял из рук Джо листок бумаги, оказавшийся смятой афишей маленького лондонского театра, в которой объявлялось, что на этой самой неделе на сцене его впервые выступит "провинциальный актер-любитель, новый Росций *, чье бесподобное исполнение главной роли в величайшей трагедии нашего Национального Барда произвело фурор в местных театральных кругах".
"Were you at his performance, Joe?" I inquired. -- Ты уже побывал на представлении, Джо? - спросил я.
"I were," said Joe, with emphasis and solemnity. -- Побывал, Пип, - отвечал Джо торжественно и веско.
"Was there a great sensation?" -- Ну и что же, правда был фурор?
"Why," said Joe, "yes, there certainly were a peck of orange-peel. Partickler when he see the ghost. Though I put it to yourself, sir, whether it were calc'lated to keep a man up to his work with a good hart, to be continiwally cutting in betwixt him and the Ghost with "Amen!" A man may have had a misfortun' and been in the Church," said Joe, lowering his voice to an argumentative and feeling tone, "but that is no reason why you should put him out at such a time. Which I meantersay, if the ghost of a man's own father cannot be allowed to claim his attention, what can, Sir? Still more, when his mourning 'at is unfortunately made so small as that the weight of the black feathers brings it off, try to keep it on how you may." -- Да как тебе сказать, - отвечал Джо, - апельсинных корок много было, это да. Особенно когда он духа увидел. Ну, да вы сами посудите, сэр, каково должно быть человеку, когда он с духом разговаривает, а ему слова не дают вымолвить, кричат: "Аминь!". Это правильно, он служил в церкви, мало ли каких несчастий с человеком не бывает, - Джо говорил тихо, прочувствованным тоном, - но ведь не расстраивать же его по этому случаю в такое-то время. Я так считаю, уж ежели человеку нельзя спокойно поговорить с духом родного отца, что же ему тогда можно? И еще я скажу: если ему траурная шляпа так мала, что черные перья все время ее набок перетягивают, - попробуй-ка удержи ее на голове.
A ghost-seeing effect in Joe's own countenance informed me that Herbert had entered the room. So, I presented Joe to Herbert, who held out his hand; but Joe backed from it, and held on by the bird's-nest. В глазах у Джо появилось такое выражение, словно он сам увидел духа, и я понял, что в комнату вошел Герберт. Я познакомил их, и Герберт протянул Джо руку, но тот попятился от нее, крепко вцепившись в свое гнездо.
"Your servant, Sir," said Joe, "which I hope as you and Pip"-here his eye fell on the Avenger, who was putting some toast on table, and so plainly denoted an intention to make that young gentleman one of the family, that I frowned it down and confused him more-"I meantersay, you two gentlemen,-which I hope as you get your elths in this close spot? For the present may be a werry good inn, according to London opinions," said Joe, confidentially, "and I believe its character do stand it; but I wouldn't keep a pig in it myself,-not in the case that I wished him to fatten wholesome and to eat with a meller flavor on him." -- Ваш покорный слуга, сэр, - сказал Джо, - надеюсь, вы с Пипом... - тут взгляд его упал на Мстителя, который ставил на стол поджаренный хлеб, и я так ясно прочел к нем намерение включить этого юношу в семейный круг, что строго сдвинул брови, чем окончательно смутил Джо... - я про то говорю, что вы, джентльмены, надеюсь, в добром здоровье, хоть и живете в такой тесноте да духоте. Может, по лондонским понятиям, это очень даже хорошая гостиница, - добавил Джо простодушно, - и слава у нее, как я слышал, такая, что лучше не бывает; но сам я, прямо скажу, и свинью не стал бы здесь держать, ежели бы, конечно, хотел ее как следует откормить и чтобы вкус у нее потом был приятный.
Having borne this flattering testimony to the merits of our dwelling-place, and having incidentally shown this tendency to call me "sir," Joe, being invited to sit down to table, looked all round the room for a suitable spot on which to deposit his hat,-as if it were only on some very few rare substances in nature that it could find a resting place,-and ultimately stood it on an extreme corner of the chimney-piece, from which it ever afterwards fell off at intervals. Высказав столь лестное мнение о нашем жилище и заодно проявив неудержимую склонность величать меня "сэром", Джо в ответ на приглашение к столу стал оглядывать комнату, выискивая, куда бы пристроить свою шляпу, - словно во всей вселенной было считанное число предметов, достойных служить ей местом отдохновения, - и в конце концов поставил ее на самый край каминной полки, откуда она и падала время от времени до самого его ухода.
"Do you take tea, or coffee, Mr. Gargery?" asked Herbert, who always presided of a morning. -- Вам чаю или кофе, мистер Гарджери? - спросил Герберт, который по утрам всегда сидел на хозяйском месте.
"Thankee, Sir," said Joe, stiff from head to foot, "I'll take whichever is most agreeable to yourself." -- Премного благодарен, сэр, - отвечал Джо, застыв на стуле в полной неподвижности. - Чего вам желательно, того и мне позвольте.
"What do you say to coffee?" -- Так я вам налью кофе?
"Thankee, Sir," returned Joe, evidently dispirited by the proposal, "since you are so kind as make chice of coffee, I will not run contrairy to your own opinions. But don't you never find it a little 'eating?" -- Премного благодарен, сэр. - ответил Джо, явно огорченный этим предложением, - ежели вы порешили на кофе, я нам перечить не стану. Но вы не находите ли, что он иногда действует горячительно?
"Say tea then," said Herbert, pouring it out. -- Тогда лучше чаю, - сказал Герберт и налил ему чашку.
Here Joe's hat tumbled off the mantel-piece, and he started out of his chair and picked it up, and fitted it to the same exact spot. As if it were an absolute point of good breeding that it should tumble off again soon. Тут шляпа Джо свалилась с камина, и он вскочил, поднял ее и снова пристроил в точности на то же место, как будто считая, что проявил бы крайнюю невоспитанность, если бы не дал ей возможности вскоре свалиться снова.
"When did you come to town, Mr. Gargery?" -- Вы когда приехали в город, мистер Гарджери?
"Were it yesterday afternoon?" said Joe, after coughing behind his hand, as if he had had time to catch the whooping-cough since he came. Джо прикрыл рот рукой и закашлялся, точно успел уже схватить в Лондоне коклюш.
"No it were not. Yes it were. Yes. It were yesterday afternoon" (with an appearance of mingled wisdom, relief, and strict impartiality). -- Да словно бы вчера днем, - произнес он. - Нет, не так. Нет, так. Да. Выходит, что вчера днем (в тоне его слышалось облегчение, глубокая мудрость и строгая приверженность истине).
"Have you seen anything of London yet?" -- Успели посмотреть что-нибудь в Лондоне?
"Why, yes, Sir," said Joe, "me and Wopsle went off straight to look at the Blacking Ware'us. But we didn't find that it come up to its likeness in the red bills at the shop doors; which I meantersay," added Joe, in an explanatory manner, "as it is there drawd too architectooralooral." -- Как же, сэр! - сказал Джо. - Мы с мистером Уопслом чуть приехали, сразу пошли смотреть фабрику ваксы. Только она оказалась совсем не такая, как на тех красных афишках, что расклеивают на дверях магазинов; я то хочу сказать, - добавил Джо в виде пояснения, - что там она нарисована чересчур архитектуритуритурно.
I really believe Joe would have prolonged this word (mightily expressive to my mind of some architecture that I know) into a perfect Chorus, but for his attention being providentially attracted by his hat, which was toppling. Indeed, it demanded from him a constant attention, and a quickness of eye and hand, very like that exacted by wicket-keeping. Это слово (которое, как мне кажется, прекрасно определяет известный тип зданий) Джо, вероятно, растянул бы как своего рода припев, если бы, по счастью, внимание его не отвлекла шляпа, снова грозившая свалиться с камина. Шляпа, надо сказать, требовала его неослабного внимания и не меньшей ловкости рук и меткости глаза, чем крикет.
He made extraordinary play with it, and showed the greatest skill; now, rushing at it and catching it neatly as it dropped; now, merely stopping it midway, beating it up, and humoring it in various parts of the room and against a good deal of the pattern of the paper on the wall, before he felt it safe to close with it; finally splashing it into the slop-basin, where I took the liberty of laying hands upon it. В этой игре со шляпой Джо показал себя подлинным виртуозом: он то кидался к ней и ловко подхватывал ее у самого пола: то ловил на полпути, подбрасывал вверх и так, поддавая ее ладонью, долго бегал по комнате н тыкался в стены, не решаясь схватиться с ней вплотную; наконец он с громким плеском уронил ее в полоскательницу, откуда я взял на себя смелость ее выудить.
As to his shirt-collar, and his coat-collar, they were perplexing to reflect upon,-insoluble mysteries both. Why should a man scrape himself to that extent, before he could consider himself full dressed? Why should he suppose it necessary to be purified by suffering for his holiday clothes? Then he fell into such unaccountable fits of meditation, with his fork midway between his plate and his mouth; had his eyes attracted in such strange directions; was afflicted with such remarkable coughs; sat so far from the table, and dropped so much more than he ate, and pretended that he hadn't dropped it; that I was heartily glad when Herbert left us for the City. Что же касается воротничков Джо, то они вызывали целый ряд недоуменных вопросов: почему человеку, чтобы считать себя одетым, нужно так жестоко исцарапать себе шею? Почему он полагает, что, надев парадный костюм, непременно должен очиститься страданием? А тут еще Джо стал так глубоко задумываться, не донеся вилки до рта: он приковывался взглядом к таким неподходящим предметам: его мучили такие приступы кашля; он так далеко отодвигался от стола и ронял на пол столько еды, делая вид, будто ничего не уронил, - что я был искренне рад, когда Герберт ушел в свою контору в Сити.
I had neither the good sense nor the good feeling to know that this was all my fault, and that if I had been easier with Joe, Joe would have been easier with me. I felt impatient of him and out of temper with him; in which condition he heaped coals of fire on my head. У меня не хватило ни ума, ни сердечного такта понять, что виноват во всем этом я сам и что если бы я проще держал себя с Джо, он бы держал себя проще со мной. Я досадовал на него и злился, а он доконал меня, оказав мне неожиданную услугу.
"Us two being now alone, sir,"-began Joe. -- Как мы теперь остались одни, сэр. - начал Джо.
"Joe," I interrupted, pettishly, "how can you call me, sir?" -- Джо! - недовольно перебил я его. - Как тебе не стыдно говорить мне "сэр"?
Joe looked at me for a single instant with something faintly like reproach. Utterly preposterous as his cravat was, and as his collars were, I was conscious of a sort of dignity in the look. На одно мгновение в обращенном ко мне взгляде Джо промелькнуло что-то похожее на упрек. Несмотря на его нелепые воротнички и пышный галстук, в этом взгляде читалось своеобразное достоинство.
"Us two being now alone," resumed Joe, "and me having the intentions and abilities to stay not many minutes more, I will now conclude-leastways begin-to mention what have led to my having had the present honor. For was it not," said Joe, with his old air of lucid exposition, "that my only wish were to be useful to you, I should not have had the honor of breaking wittles in the company and abode of gentlemen." -- Как мы теперь остались одни, - повторил Джо, - и как нет у меня намерения, да и возможности нет, чтобы еще погостить, я сейчас закончу - или лучше сказать, начну свое сообщение, как оно вышло, что я удостоился такой чести. Потому оно вот как получается, - сказал Джо, словно собираясь по старой своей привычке основательно все разъяснить, - ежели бы не было у меня одного желания - сослужить тебе службу, - я бы не удостоился чести откушать господского завтрака в господской квартире.
I was so unwilling to see the look again, that I made no remonstrance against this tone. Мне так не хотелось снова почувствовать на себе этот укоризненный взгляд, что я не стал пенять ему за его тон.
"Well, sir," pursued Joe, "this is how it were. I were at the Bargemen t'other night, Pip;"-whenever he subsided into affection, he called me Pip, and whenever he relapsed into politeness he called me sir; "when there come up in his shay-cart, Pumblechook. Which that same identical," said Joe, going down a new track, "do comb my 'air the wrong way sometimes, awful, by giving out up and down town as it were him which ever had your infant companionation and were looked upon as a playfellow by yourself." -- Ну вот, сэр, - продолжал Джо, - дело, значит, было так. Сидел я тут на днях у "Матросов", Пип (всякий раз, как в нем брала верх любовь ко мне, он называл меня Пипом, а всякий раз, как пересиливала вежливость, он величал меня сэром), - и вдруг подъезжает на своей тележке Памблчук. Ох, уж этот Памблчук! - сказал Джо, внезапно увлекшись новой темой. - До чего же мне иногда тошно становится, просто сказать невозможно, когда он начинает трубить по всему городу, что это с ним ты еще с пеленок дружбу водил и его считаешь товарищем своих детских игр.
"Nonsense. It was you, Joe." -- Что за вздор. Не его, а тебя, Джо.
"Which I fully believed it were, Pip," said Joe, slightly tossing his head, "though it signify little now, sir. Well, Pip; this same identical, which his manners is given to blusterous, come to me at the Bargemen (wot a pipe and a pint of beer do give refreshment to the workingman, sir, and do not over stimilate), and his word were, 'Joseph, Miss Havisham she wish to speak to you.'" -- И я тоже так думал, Пип, - сказал Джо, тряхнув головой, - хоть теперь оно, пожалуй, и не важно, сэр. Ну так вот, Пип, этот самый Памблчук, уж такой он пустозвон, не приведи господи, подходит ко мне (почему рабочему человеку и не посидеть у "Матросов", пинту пива выпить, да трубку покурить, никакого греха в этом нет) и говорит: "Джозеф, тебя хочет видеть мисс Хэвишем".
"Miss Havisham, Joe?" -- Мисс Хэвишем, Джо?
"'She wish,' were Pumblechook's word, 'to speak to you.'" Joe sat and rolled his eyes at the ceiling. -- "Хочет", так мне Памблчук сказал, "видеть тебя". - Джо замолчал и стал разглядывать потолок.
"Yes, Joe? Go on, please." -- Ну, Джо? И что же дальше?
"Next day, sir," said Joe, looking at me as if I were a long way off, "having cleaned myself, I go and I see Miss A." -- На следующий день, сэр, - сказал Джо, глядя на меня словно очень издалека, - я, как следует быть, почистился и пошел к мисс Хэ.
"Miss A., Joe? Miss Havisham?" -- Мисс Хэ, Джо? К мисс Хэвишем?
"Which I say, sir," replied Joe, with an air of legal formality, as if he were making his will, "Miss A., or otherways Havisham. Her expression air then as follering: 'Mr. Gargery. You air in correspondence with Mr. Pip?' Having had a letter from you, I were able to say 'I am.' (When I married your sister, sir, I said 'I will;' and when I answered your friend, Pip, I said 'I am.') 'Would you tell him, then,' said she, 'that which Estella has come home and would be glad to see him.'" -- Вот и я говорю, сэр, - ответил Джо торжественно и официально, словно диктовал свое завещание, - мисс Хэ, иначе говоря Хэвишем. А она мне высказалась вот в каком смысле. "Мистер Гарджери, говорит, вы с мистером Пипом переписку поддерживаете?" Как я один раз получил от вас письмо, то, значит, и ответил: "Поддерживаю". (Когда я венчался с вашей сестрой, сэр, я отвечал: "Обещаю"; а когда говорил с твоей благодетельницей, Пип. то ответил: "Поддерживаю".) "Так, пожалуйста, говорит, передайте ему, что мисс Эстелла возвратилась домой и хотела бы его повидать".
I felt my face fire up as I looked at Joe. I hope one remote cause of its firing may have been my consciousness that if I had known his errand, I should have given him more encouragement. Я почувствовал, что весь заливаюсь краской. Хорошо, если мое смущение хотя бы отчасти вызвано было мыслью, что, знай я, с чем приехал ко мне Джо, я принял бы его более радушно!
"Biddy," pursued Joe, "when I got home and asked her fur to write the message to you, a little hung back. Biddy says, 'I know he will be very glad to have it by word of mouth, it is holiday time, you want to see him, go!' I have now concluded, sir," said Joe, rising from his chair, "and, Pip, I wish you ever well and ever prospering to a greater and a greater height." -- Когда я пришел домой, - продолжал Джо, - то попросил Бидди, чтобы она тебе про это отписала, но она что-то стала отнекиваться. Потом Бидди говорит: "Я, говорит, знаю, ему приятно будет услышать об этом лично. Сейчас, говорит, праздники, и вам хочется его повидать, вы бы и съездили!" Вот, сэр, теперь я кончил, - сказал Джо, вставая с места, - и желаю тебе, Пип, доброго здоровья и всяческого благополучия.
"But you are not going now, Joe?" -- Ты разве уже уходишь, Джо?
"Yes I am," said Joe. -- Да, ухожу, - сказал Джо.
"But you are coming back to dinner, Joe?" -- Но ты придешь обедать, Джо?
"No I am not," said Joe. -- Нет, не приду, - сказал Джо.
Our eyes met, and all the "Sir" melted out of that manly heart as he gave me his hand. Мы посмотрели друг другу в глаза, и, когда Джо протянул мне руку, ничего связанного с "сэром" уже не было в его благородном сердце.
"Pip, dear old chap, life is made of ever so many partings welded together, as I may say, and one man's a blacksmith, and one's a whitesmith, and one's a goldsmith, and one's a coppersmith. Diwisions among such must come, and must be met as they come. If there's been any fault at all to-day, it's mine. You and me is not two figures to be together in London; nor yet anywheres else but what is private, and beknown, and understood among friends. It ain't that I am proud, but that I want to be right, as you shall never see me no more in these clothes. I'm wrong in these clothes. I'm wrong out of the forge, the kitchen, or off th' meshes. You won't find half so much fault in me if you think of me in my forge dress, with my hammer in my hand, or even my pipe. You won't find half so much fault in me if, supposing as you should ever wish to see me, you come and put your head in at the forge window and see Joe the blacksmith, there, at the old anvil, in the old burnt apron, sticking to the old work. I'm awful dull, but I hope I've beat out something nigh the rights of this at last. And so GOD bless you, dear old Pip, old chap, GOD bless you!" -- Пип, милый ты мой дружок, в жизни, можно сказать, люди только и делают, что расстаются. Кто кузнец, кто жнец, а кто и повыше. Вот и нужно расходиться в разные стороны, и тут уж ничего не попишешь. Если сегодня что вышло не так, в этом только я один виноват. В Лондоне нам с тобой вместе нечего делать, не то что дома, - там все свои люди, все друзья, и все понятно. Ты не думай, что я гордый, просто я хочу быть сам собой, и ты меня больше не увидишь в этом наряде. Я в этом наряде не могу быть сам собой. Я только и бываю сам собой что в кузнице, и в своей кухне, да еще на болотах. И тебе я больше придусь по душе, если ты будешь вспоминать меня таким - в кузнице, с молотом, либо, на худой конец, с трубкой. Я больше придусь тебе по душе, если ты, положим, захочешь меня повидать, приедешь и заглянешь в окошко в кузницу и увидишь - стоит там кузнец Джо у старой наковальни, в старом прожженном фартуке, и работает как работал. Я хоть и очень туп, а все-таки, кажется, сумел сказать, что хотел. И храни тебя бог, Пип, милый ты мой дружок, храни тебя бог!
I had not been mistaken in my fancy that there was a simple dignity in him. The fashion of his dress could no more come in its way when he spoke these words than it could come in its way in Heaven. He touched me gently on the forehead, and went out. As soon as I could recover myself sufficiently, I hurried out after him and looked for him in the neighboring streets; but he was gone. Я не ошибся - в его простоте было много спокойного достоинства. Нелепый его наряд так же мало помешал мне почувствовать это, как если бы мы встретились в раю. Он легко притронулся к моему виску и ушел. Немного придя в себя, я выбежал на улицу, посмотрел в одну сторону, в другую, - но он исчез.

Chapter XXVIII/ГЛАВА XXVIII

English Русский
It was clear that I must repair to our town next day, and in the first flow of my repentance, it was equally clear that I must stay at Joe's. But, when I had secured my box-place by to-morrow's coach, and had been down to Mr. Pocket's and back, I was not by any means convinced on the last point, and began to invent reasons and make excuses for putting up at the Blue Boar. I should be an inconvenience at Joe's; I was not expected, and my bed would not be ready; I should be too far from Miss Havisham's, and she was exacting and mightn't like it. All other swindlers upon earth are nothing to the self-swindlers, and with such pretences did I cheat myself. Surely a curious thing. That I should innocently take a bad half-crown of somebody else's manufacture is reasonable enough; but that I should knowingly reckon the spurious coin of my own make as good money! An obliging stranger, under pretence of compactly folding up my bank-notes for security's sake, abstracts the notes and gives me nutshells; but what is his sleight of hand to mine, when I fold up my own nutshells and pass them on myself as notes! Было ясно, что на следующий день мне нужно ехать в наш город; и в первом порыве раскаяния мне было столь же ясно, что я должен остановиться у Джо. Но после того как я заказал себе место на козлах на завтрашний дилижанс и съездил предупредить мистера Покета, второе из этих положений казалось мне уже не таким бесспорным, и я стал измышлять всяческие предлоги, чтобы переночевать в "Синем Кабане". У Джо я только всех стесню; меня не ждут и не успеют приготовить мне постель; я буду слишком далеко от мисс Хэвишем, а она такая привередливая, ей это может не понравиться. Нет на свете обмана хуже, чем самообман, а я, конечно, плутовал сам с собой, выдумывая эти отговорки. Любопытное дело! Не диво, если бы я, по незнанию, принял от кого-нибудь фальшивые полкроны; но как я мог посчитать за полноценные деньги монету, которую сам же чеканил? Услужливый незнакомец, предложив мне, безопасности ради, покрепче свернуть мои кредитные билеты, опускает билеты в карман и подсовывает мне завернутую в бумагу ореховую скорлупу; но чего стоит этот фокус по сравнению с моим? Я сам завертываю в бумагу ореховую скорлупу и подсовываю ее себе под видом кредитных билетов!
Having settled that I must go to the Blue Boar, my mind was much disturbed by indecision whether or not to take the Avenger. It was tempting to think of that expensive Mercenary publicly airing his boots in the archway of the Blue Boar's posting-yard; it was almost solemn to imagine him casually produced in the tailor's shop, and confounding the disrespectful senses of Trabb's boy. On the other hand, Trabb's boy might worm himself into his intimacy and tell him things; or, reckless and desperate wretch as I knew he could be, might hoot him in the High Street. My patroness, too, might hear of him, and not approve. On the whole, I resolved to leave the Avenger behind. Окончательно решив, что остановлюсь в "Синем Кабане", я стал терзаться сомнениями - взять или не взять с собой Мстителя. Меня очень соблазняло посмотреть, как этот дорогостоящий наемник будет чваниться своими высокими сапогами в воротах "Синего Кабана"; и просто дух захватывало при мысли, что можно как бы невзначай зайти с ним в лавку к мистеру Трэббу и пронзить непочтительную душу портновского мальчишки. С другой же стороны, была опасность, что портновский мальчишка сумеет втереться к нему в дружбу и нарасскажет ему чего не надо; или еще вздумает освистать его на потеху всей Торговой улице, - с этого отчаянного озорника все станет, а кроме того, моя покровительница могла прослышать о нем и рассердиться. В конце концов я решил оставить Мстителя в Лондоне.
It was the afternoon coach by which I had taken my place, and, as winter had now come round, I should not arrive at my destination until two or three hours after dark. Our time of starting from the Cross Keys was two o'clock. I arrived on the ground with a quarter of an hour to spare, attended by the Avenger,-if I may connect that expression with one who never attended on me if he could possibly help it. Так как я уезжал дневным дилижансом, а время было зимнее, я знал, что последнюю часть дороги придется ехать в полной темноте. Дилижанс отходил от "Скрещенных ключей" в два часа пополудни. За четверть часа до его отхода я прибыл туда в сопровождении своего слуги, - если можно так назвать человека, который прилагал все усилия к тому, чтобы служить мне из рук вон плохо.
At that time it was customary to carry Convicts down to the dock-yards by stage-coach. As I had often heard of them in the capacity of outside passengers, and had more than once seen them on the high road dangling their ironed legs over the coach roof, I had no cause to be surprised when Herbert, meeting me in the yard, came up and told me there were two convicts going down with me. But I had a reason that was an old reason now for constitutionally faltering whenever I heard the word "convict." В те времена было обычным делом пользоваться почтовыми каретами для перевозки арестантов на корабли. Поскольку я знал это и сам не раз видел, как они проезжают по большой дороге, свесив закованные ноги с крыши дилижанса, я не удивился, когда Герберт, прибежавший меня проводить, сказал, что со мной вместе поедут два каторжника. Но были причины - хотя уже и очень давние, - почему от одного слова "каторжник" у меня падало сердце.
"You don't mind them, Handel?" said Herbert. -- Тебе не будет неприятно с ними ехать, Гендель? - спросил Герберт.
"O no!" -- Нисколько.
"I thought you seemed as if you didn't like them?" -- А мне что-то показалось, что ты их не любишь.
"I can't pretend that I do like them, and I suppose you don't particularly. But I don't mind them." -- Я их действительно не люблю, и ты, вероятно, тоже. Но ничего, пускай едут.
"See! There they are," said Herbert, "coming out of the Tap. What a degraded and vile sight it is!" -- Смотри-ка, вот они, выходят из распивочной. Ух, какая жалкая, неприятная картина!
They had been treating their guard, I suppose, for they had a gaoler with them, and all three came out wiping their mouths on their hands. The two convicts were handcuffed together, and had irons on their legs,-irons of a pattern that I knew well. They wore the dress that I likewise knew well. Their keeper had a brace of pistols, and carried a thick-knobbed bludgeon under his arm; but he was on terms of good understanding with them, and stood with them beside him, looking on at the putting-to of the horses, rather with an air as if the convicts were an interesting Exhibition not formally open at the moment, and he the Curator. One was a taller and stouter man than the other, and appeared as a matter of course, according to the mysterious ways of the world, both convict and free, to have had allotted to him the smaller suit of clothes. His arms and legs were like great pincushions of those shapes, and his attire disguised him absurdly; but I knew his half-closed eye at one glance. There stood the man whom I had seen on the settle at the Three Jolly Bargemen on a Saturday night, and who had brought me down with his invisible gun! Должно быть, они только что угощали своего конвоира, потому что все трое вытирали губы рукавом. Каторжники были скованы вместе ручными кандалами, на ногах у них были железные кольца с цепью - я хорошо запомнил эти кольца! И одежда их была мне хорошо знакома. Конвойный, вооруженный двумя пистолетами, держал к тому же под мышкой толстую дубинку; но он был в наилучших отношениях с арестантами и, стоя подле них, пока закладывали лошадей, глядел так, словно они были интересной выставкой, еще не открытой для публики, а сам он - ее содержателем. Один из арестантов был выше другого ростом и шире в плечах, и ему по каким-то неисповедимым законам, действующим как на воле, так и в тюрьме, досталось платье меньшего размера. Руки и ноги его, точно подушки, выпирали из рукавов и штанин, арестантская одежда изменила его почти до неузнаваемости; но его полузакрытый глаз я узнал мгновенно. Это был тот самый человек, который в памятный мне субботний вечер сидел с ногами на скамье в "Трех Веселых Матросах" и целился в меня из невидимого ружья!
It was easy to make sure that as yet he knew me no more than if he had never seen me in his life. He looked across at me, and his eye appraised my watch-chain, and then he incidentally spat and said something to the other convict, and they laughed and slued themselves round with a clink of their coupling manacle, and looked at something else. The great numbers on their backs, as if they were street doors; their coarse mangy ungainly outer surface, as if they were lower animals; their ironed legs, apologetically garlanded with pocket-handkerchiefs; and the way in which all present looked at them and kept from them; made them (as Herbert had said) a most disagreeable and degraded spectacle. В том, что он меня пока не узнал, я мог не сомневаться. Он оценил опытным взглядом мою цепочку от часов, потом сплюнул и сказал что-то второму каторжнику; оба засмеялись, повернулись, звякнув общими кандалами, и стали смотреть в другую сторону. Номера, крупно написанные у них на спинах, как на дверях домов: отвратительные струпья, как у бездомных собак; закованные ноги, стыдливо обмотанные носовыми платками; любопытство и гадливость, какую они вызывали в окружающих, - все это, как и сказал Герберт, являло поистине жалкое, гнусное зрелище.
But this was not the worst of it. It came out that the whole of the back of the coach had been taken by a family removing from London, and that there were no places for the two prisoners but on the seat in front behind the coachman. Hereupon, a choleric gentleman, who had taken the fourth place on that seat, flew into a most violent passion, and said that it was a breach of contract to mix him up with such villainous company, and that it was poisonous, and pernicious, and infamous, and shameful, and I don't know what else. At this time the coach was ready and the coachman impatient, and we were all preparing to get up, and the prisoners had come over with their keeper,-bringing with them that curious flavor of bread-poultice, baize, rope-yarn, and hearthstone, which attends the convict presence. Но это было еще не самое худшее. Оказалось, что все задние места на империале заняты семейством, перебирающимся куда-то из Лондона, и что арестантов некуда посадить, кроме как на переднюю скамью, позади кучера. Узнав об этом, какой-то раздражительный господин, которому продали четвертое место на этой скамье, пришел в страшную ярость и стал вопить, что сажать его рядом с такими негодяями противно всем правилам, что это - стыд, и позор, и вред, и зараза, и не знаю что еще. А лошадей между тем запрягли, кучер торопился с отъездом, и мы уже готовились занять свои места, и арестанты со своим конвойным вышли со двора па улицу, обдав нас сложным, неотделимым от тюрьмы запахом горячего хлеба, грубого сукна, пеньки и известки.
"Don't take it so much amiss, sir," pleaded the keeper to the angry passenger; "I'll sit next you myself. I'll put 'em on the outside of the row. They won't interfere with you, sir. You needn't know they're there." -- Да вы не расстраивайтесь, сэр, - уговаривал конвойный разъяренного пассажира. - Я сам сяду рядом с вами. А их посажу с краю. Они вам ничуть не помешают, сэр, будете ехать, как будто их тут и нет.
"And don't blame me," growled the convict I had recognized. "I don't want to go. I am quite ready to stay behind. As fur as I am concerned any one's welcome to my place." -- Меня-то ругать нечего, - проворчал тот арестант, которого я узнал. - Я не по своей охоте еду. Я бы с моим удовольствием остался здесь. По мне - кто хочет, тот и занимай мое место.
"Or mine," said the other, gruffly. "I wouldn't have incommoded none of you, if I'd had my way." -- И мое тоже, - просипел второй. - Кабы меня спросили, я бы вас никого не стеснил.
Then they both laughed, and began cracking nuts, and spitting the shells about.-As I really think I should have liked to do myself, if I had been in their place and so despised. И тут они оба захохотали и стали щелкать орехи и плеваться скорлупой, - как и я, вероятно, поступил бы, будь я на их месте и окружен таким презрением.
At length, it was voted that there was no help for the angry gentleman, and that he must either go in his chance company or remain behind. So he got into his place, still making complaints, and the keeper got into the place next him, and the convicts hauled themselves up as well as they could, and the convict I had recognized sat behind me with his breath on the hair of my head. В конце концов выяснилось, что помочь разъяренному господину ничем невозможно и что ему остается либо ехать с кем бог послал, либо не ехать вовсе. Тогда он, не переставая жаловаться, залез на свое место, рядом с ним сел конвоир, арестанты тоже кое-как вскарабкались на крышу, и тот, которого я узнал, оказался прямо позади меня, так что я чувствовал на затылке его дыхание.
"Good by, Handel!" Herbert called out as we started. I thought what a blessed fortune it was, that he had found another name for me than Pip. -- Счастливого пути, Гендель! - крикнул Герберт, чуть только карета тронулась, и я поблагодарил судьбу за то, что он выдумал для меня это новое имя.
It is impossible to express with what acuteness I felt the convict's breathing, not only on the back of my head, but all along my spine. The sensation was like being touched in the marrow with some pungent and searching acid, it set my very teeth on edge. He seemed to have more breathing business to do than another man, and to make more noise in doing it; and I was conscious of growing high-shouldered on one side, in my shrinking endeavors to fend him off. Невозможно передать, как болезненно я ощущал дыхание каторжника не только у себя на затылке, но и по всей спине. Словно в жилы мне проникала какая-то едкая, жгучая кислота, от которой даже скулы сводило. Казалось, он дышит глубже и чаше, чем нужно, и при этом производит куда больше шума; и я чувствовал, что весь скривился набок от робких усилий как-нибудь отгородиться от него.
The weather was miserably raw, and the two cursed the cold. It made us all lethargic before we had gone far, and when we had left the Half-way House behind, we habitually dozed and shivered and were silent. I dozed off, myself, in considering the question whether I ought to restore a couple of pounds sterling to this creature before losing sight of him, and how it could best be done. In the act of dipping forward as if I were going to bathe among the horses, I woke in a fright and took the question up again. Было очень холодно, дул ветер, и оба каторжника на чем свет стоит кляли погоду. Скоро мы совсем окоченели, а к тому времени, когда карета миновала харчевню, отмечавшую половину пути, все пассажиры уже давно умолкли и только ежились и дрожали в каком-то полусне. Я тоже задремал, не успев додумать, следует ли вернуть этому несчастному два фунта стерлингов, прежде чем я потеряю его из виду, и как лучше всего это сделать. Пробудился я в страшном испуге - оттого что нырнул вперед так далеко, словно решил поплавать между крупами лошадей, - и мысли мои вернулись все к тому же вопросу.
But I must have lost it longer than I had thought, since, although I could recognize nothing in the darkness and the fitful lights and shadows of our lamps, I traced marsh country in the cold damp wind that blew at us. Cowering forward for warmth and to make me a screen against the wind, the convicts were closer to me than before. The very first words I heard them interchange as I became conscious, were the words of my own thought, "Two One Pound notes." По-видимому, я проспал дольше, чем думал: было темно, и в мигающем свете наших фонарей я не мог разобрать, где мы находимся, но в холодном влажном ветре, дувшем навстречу, уже можно было различить знакомый запах болот. Каторжники, совсем ссутулившись и низко пригнув головы, чтобы укрыться от ветра за моею спиной, сидели теперь вплотную ко мне. Первые их слова, которые я услышал, когда проснулся, были словно повторением моих мыслей: "Два билета по фунту стерлингов".
"How did he get 'em?" said the convict I had never seen. -- Где он их достал? - спросил тот, которого я видел впервые.
"How should I know?" returned the other. "He had 'em stowed away somehows. Giv him by friends, I expect." -- А я откуда знаю? - ответил другой. - Где-то они были у него припасены. Небось приятели дали.
"I wish," said the other, with a bitter curse upon the cold, "that I had 'em here." -- Мне бы их сейчас, - сказал его сосед, отпустив ругательство по адресу погоды.
"Two one pound notes, or friends?" -- Кого? Приятелей или два фунта?
"Two one pound notes. I'd sell all the friends I ever had for one, and think it a blessed good bargain. Well? So he says-?" -- Два фунта. Приятелей, сколько у меня их было, я бы и за фунт продал - не жалко. Ну? Так он, значит, говорит...
"So he says," resumed the convict I had recognized,-"it was all said and done in half a minute, behind a pile of timber in the Dock-yard,-'You're a going to be discharged?' Yes, I was. Would I find out that boy that had fed him and kep his secret, and give him them two one pound notes? Yes, I would. And I did." -- Он и говорит, - продолжал каторжник, которого я узнал, - а мы это все мигом обладили, на пристани, за штабелем леса. "Ты, говорит, завтра на волю выходишь". - "Правильно, говорю, выхожу". Ну, он и попросил, чтобы, значит, разыскать мальчишку, который его накормил и не выдал, и передать ему эти два билета. Я обещал и так и сделал.
"More fool you," growled the other. "I'd have spent 'em on a Man, in wittles and drink. He must have been a green one. Mean to say he knowed nothing of you?" -- Ну и дурак, - просипел второй. - Я бы лучше сам их проел да пропил. Он скорей всего был новичок. Ты говоришь, он тебя в первый раз видел?
"Not a ha'porth. Different gangs and different ships. He was tried again for prison breaking, and got made a Lifer." -- Ну да. Разные партии, разные корабли... Его-то судили вторично, за побег, приговорили к пожизненной.
"And was that-Honor!-the only time you worked out, in this part of the country?" -- И ты... ух, и холодище, чтоб его... ты только тогда и промышлял в этих краях?
"The only time." -- Только тогда.
"What might have been your opinion of the place?" -- Ну и как здесь места, ничего?
"A most beastly place. Mudbank, mist, swamp, and work; work, swamp, mist, and mudbank." -- Места хуже некуда. Туман, канавы, топь, работа. Работа, топь, канавы, туман.
They both execrated the place in very strong language, and gradually growled themselves out, and had nothing left to say. Оба снова разразились проклятьями и, вдоволь начертыхавшись, постепенно затихли.
After overhearing this dialogue, I should assuredly have got down and been left in the solitude and darkness of the highway, but for feeling certain that the man had no suspicion of my identity. Indeed, I was not only so changed in the course of nature, but so differently dressed and so differently circumstanced, that it was not at all likely he could have known me without accidental help. Still, the coincidence of our being together on the coach, was sufficiently strange to fill me with a dread that some other coincidence might at any moment connect me, in his hearing, with my name. For this reason, I resolved to alight as soon as we touched the town, and put myself out of his hearing. This device I executed successfully. My little portmanteau was in the boot under my feet; I had but to turn a hinge to get it out; I threw it down before me, got down after it, and was left at the first lamp on the first stones of the town pavement. As to the convicts, they went their way with the coach, and I knew at what point they would be spirited off to the river. In my fancy, I saw the boat with its convict crew waiting for them at the slime-washed stairs,-again heard the gruff "Give way, you!" like and order to dogs,-again saw the wicked Noah's Ark lying out on the black water. Услышав этот разговор, я готов был тут же соскочить на дорогу и остаться один в кромешном мраке, но меня удержала уверенность, что человек этот и не подозревает, кто я. Я и сам изменился с годами, а главное - моя одежда и вид горожанина исключали для него всякую возможность узнать меня без случайной подсказки. Но разве не удивительно было, что мы очутились рядом на крыше кареты? И я трепетал, как бы кто-нибудь, по столь же удивительной случайности, не произнес при нем моего имени. Чтобы оградить себя от этой опасности, я решил слезть у самого въезда в город. Это мне удалось. Маленький мой саквояж лежал в багажном ящике у меня под ногами; я без труда достал его, выбросил на дорогу и сам спрыгнул следом - у первого фонаря, на первых булыжниках городской улицы. А каторжники покатили дальше. Я знал, в каком месте их ссадят и поведут прочь от большой дороги - к реке. В воображении я видел лодку с гребцами-арестантами, поджидающую их у затянутых илом ступеней пристани - слышал грубое, точно собакам брошенное: "Давай греби!" - видел проклятый богом Ноев ковчег, застывший на черной воде.
I could not have said what I was afraid of, for my fear was altogether undefined and vague, but there was great fear upon me. As I walked on to the hotel, I felt that a dread, much exceeding the mere apprehension of a painful or disagreeable recognition, made me tremble. I am confident that it took no distinctness of shape, and that it was the revival for a few minutes of the terror of childhood. Я не мог бы сказать, чего я боялся, ибо страх мой был безотчетным и смутным, но мне было очень страшно. Всю дорогу до гостиницы я дрожал от ужаса, который нельзя было объяснить одной только мыслью - пусть и очень неприятной, - что меня могут узнать. Я твердо убежден, что в этом неясном чувстве воскресли на несколько минут мучительные страхи моего детства.
The coffee-room at the Blue Boar was empty, and I had not only ordered my dinner there, but had sat down to it, before the waiter knew me. As soon as he had apologized for the remissness of his memory, he asked me if he should send Boots for Mr. Pumblechook? В столовой "Синего Кабана" было пусто, и я не только заказал обед, но и принялся уже за первое блюдо, прежде чем слуга узнал меня. Попросив прощенья за такую оплошность, он тотчас предложил, не послать ли мальчика за мистером Памблчуком.
"No," said I, "certainly not." -- Нет, - сказал я, - ни в коем случае.
The waiter (it was he who had brought up the Great Remonstrance from the Commercials, on the day when I was bound) appeared surprised, and took the earliest opportunity of putting a dirty old copy of a local newspaper so directly in my way, that I took it up and read this paragraph:- Слуга (тот самый, что передал нам жалобу приезжих из нижней залы в день, когда меня записали в подмастерья), казалось, удивился и при первом удобном случае положил старый, замасленный номер местной газеты так близко от меня, что я взял его и прочел следующую заметку:
Our readers will learn, not altogether without interest, in reference to the recent romantic rise in fortune of a young artificer in iron of this neighborhood (what a theme, by the way, for the magic pen of our as yet not universally acknowledged townsman TOOBY, the poet of our columns!) that the youth's earliest patron, companion, and friend, was a highly respected individual not entirely unconnected with the corn and seed trade, and whose eminently convenient and commodious business premises are situate within a hundred miles of the High Street. It is not wholly irrespective of our personal feelings that we record HIM as the Mentor of our young Telemachus, for it is good to know that our town produced the founder of the latter's fortunes. Does the thought-contracted brow of the local Sage or the lustrous eye of local Beauty inquire whose fortunes? We believe that Quintin Matsys was the BLACKSMITH of Antwerp. VERB. SAP. "В связи с имевшим недавно место поразительным возвышением на жизненном поприще некоего железных дел мастера, юного обитателя здешних мест (кстати сказать - какая благодарная тема для волшебного пера нашего пока еще не всеми признанного согражданина Туби, чьи поэтические творения не раз украшали эти страницы!), нашим читателям небезынтересно будет узнать, что первым благодетелем, наперсником и другом упомянутого юноши было одно высокоуважаемое лицо, в некотором роде причастное к торговле зерном и семенами, чье весьма удобное и поместительное коммерческое заведение расположено не так уж далеко от Торговой улицы. С чувством личного удовлетворения мы приветствуем в его лице Ментора нашего Телемака, ибо отрадно знать, что именно жителю нашего города обязан юный герой своим счастьем. На задумчивом челе местного Мудреца, в прекрасных очах местной Красавицы мы читаем вопрос: кто же этот герой? Насколько нам известно, живописец Квентин Массейс * был антверпенским кузнецом. Verb. Sap. {Verbum sat sapienti (лат.) - умный поймет без дальнейших объяснений.}".
I entertain a conviction, based upon large experience, that if in the days of my prosperity I had gone to the North Pole, I should have met somebody there, wandering Esquimaux or civilized man, who would have told me that Pumblechook was my earliest patron and the founder of my fortunes. Я утверждаю на основании богатейшего опыта, что, если бы мне в пору моего процветания довелось попасть на Северный полюс, я и там встретил бы кого-нибудь - дикого эскимоса или цивилизованного джентльмена, - кто сказал бы мне, что первым моим благодетелем был Памблчук и что только ему я обязан своим счастьем.

Chapter XXIX/ГЛАВА XXIX

English Русский
Betimes in the morning I was up and out. It was too early yet to go to Miss Havisham's, so I loitered into the country on Miss Havisham's side of town,-which was not Joe's side; I could go there to-morrow,-thinking about my patroness, and painting brilliant pictures of her plans for me. Поднялся я спозаранку. Идти к мисс Хэвишем было еще не время, и я отправился погулять за город, в ту сторону, что была ближе к ее дому - и дальше от кузницы Джо (к Джо можно сходить завтра!). Я шел и думал о моей благодетельнице и о лучезарном будущем, которое она мне готовит.
She had adopted Estella, she had as good as adopted me, and it could not fail to be her intention to bring us together. She reserved it for me to restore the desolate house, admit the sunshine into the dark rooms, set the clocks a-going and the cold hearths a-blazing, tear down the cobwebs, destroy the vermin,-in short, do all the shining deeds of the young Knight of romance, and marry the Princess. I had stopped to look at the house as I passed; and its seared red brick walls, blocked windows, and strong green ivy clasping even the stacks of chimneys with its twigs and tendons, as if with sinewy old arms, had made up a rich attractive mystery, of which I was the hero. Estella was the inspiration of it, and the heart of it, of course. But, though she had taken such strong possession of me, though my fancy and my hope were so set upon her, though her influence on my boyish life and character had been all-powerful, I did not, even that romantic morning, invest her with any attributes save those she possessed. I mention this in this place, of a fixed purpose, because it is the clew by which I am to be followed into my poor labyrinth. According to my experience, the conventional notion of a lover cannot be always true. The unqualified truth is, that when I loved Estella with the love of a man, I loved her simply because I found her irresistible. Once for all; I knew to my sorrow, often and often, if not always, that I loved her against reason, against promise, against peace, against hope, against happiness, against all discouragement that could be. Once for all; I loved her none the less because I knew it, and it had no more influence in restraining me than if I had devoutly believed her to be human perfection. Она усыновила Эстеллу, она, в сущности, усыновила и меня, и, конечно же, в ее планы входит соединить нас. Никому другому, как мне, предстоит оживить уснувший дом, распахнуть окна темных комнат навстречу солнцу, пустить все часы, разжечь веселый огонь в каминах, смахнуть паутину, выгнать ползучих тварей - словом, свершить все славные подвиги сказочного рыцаря и жениться на принцессе. По дороге я остановился взглянуть на дом; и потемневший кирпич стен, замурованные окна, зеленый плюш, крепкие ветви которого, словно жилистые стариковские руки, обвили даже трубы на крыше, - все это слилось к заманчивую тайну, разгадать которую суждено было мне. А сердцем этой тайны была, разумеется, Эстелла. Но хотя она безраздельно властвовала надо мною, хотя к ней летели мои мечты, хотя она уже в детстве оказала огромное влияние па мою жизнь и характер, я даже в то безоблачное утро не наделял ее достоинствами, которыми она не обладала. Я нарочно упоминаю об этом сейчас, потому что лишь с помощью этой нити можно проследить за моими блужданиями по лабиринту, в который я попал. Умудренный жизнью, я знаю, что обычное представление о влюбленных не всегда справедливо. О себе скажу одно: я полюбил Эстеллу любовью мужчины просто потому, что иначе не мог. Да, часто, часто, а может быть и постоянно, я с грустью говорил себе, что люблю без поощрения, без надежды, наперекор разуму, собственному счастью и душевному покою. Да, я любил ее не меньше от того, что понимал это, не меньше, чем если бы она казалась мне безгрешным ангелом, сошедшим на землю.
I so shaped out my walk as to arrive at the gate at my old time. When I had rung at the bell with an unsteady hand, I turned my back upon the gate, while I tried to get my breath and keep the beating of my heart moderately quiet. I heard the side-door open, and steps come across the courtyard; but I pretended not to hear, even when the gate swung on its rusty hinges. Я рассчитал свою прогулку так, чтобы оказаться у ворот в тот же час, как бывало раньше. Дернув колокольчик неверной рукой, я отвернулся от калитки, чтобы перевести дух и справиться с неистово бьющимся сердцем. Я услышал, как отворилась дверь, услышал шаги во дворе; но сделал вид, что ничего не слышу, даже когда калитка заскрипела на ржавых петлях.
Being at last touched on the shoulder, I started and turned. I started much more naturally then, to find myself confronted by a man in a sober gray dress. The last man I should have expected to see in that place of porter at Miss Havisham's door. Наконец, почувствовав, что меня тронули за плечо, я вздрогнул и обернулся. И тут вздрогнул еще раз, уже гораздо натуральнее, увидев, что передо мной стоит человек в опрятной серой одежде, - человек, которого я меньше всего мог себе представить на месте привратника у мисс Хэвишем.
"Orlick!" -- Орлик?
"Ah, young master, there's more changes than yours. But come in, come in. It's opposed to my orders to hold the gate open." -- Да, да, молодой хозяин, не у вас одного перемены в жизни. Да вы входите, входите. Калитку не велено держать отворенной.
I entered and he swung it, and locked it, and took the key out. Я вошел, он захлопнул калитку, запер ее и, вынув ключ, зашагал впереди меня.
"Yes!" said he, facing round, after doggedly preceding me a few steps towards the house. "Here I am!" -- Да! - сказал он, оглянувшись через плечо. - Вот он я, тут как тут.
"How did you come here?" -- Как ты сюда попал?
"I come her," he retorted, "on my legs. I had my box brought alongside me in a barrow." -- Пешком пришел, - дерзко ответил он. - А сундук мне привезли на тачке.
"Are you here for good?" -- Ты, кажется, прочно здесь обосновался?
"I ain't here for harm, young master, I suppose?" -- А что ж. Ничего худого тут нет, молодой хозяин.
I was not so sure of that. I had leisure to entertain the retort in my mind, while he slowly lifted his heavy glance from the pavement, up my legs and arms, to my face. Я был в этом далеко не уверен. Пока я обдумывал его слова, он оторвал свои тяжелый взгляд от земли и медленно оглядел меня всего, с ног до макушки.
"Then you have left the forge?" I said. -- А из кузницы ты, значит, ушел? - спросил я.
"Do this look like a forge?" replied Orlick, sending his glance all round him with an air of injury. "Now, do it look like it?" -- Разве же это похоже на кузницу? - сказал Орлик, оглядываясь по сторонам с обиженным видом. - Похоже, а?
I asked him how long he had left Gargery's forge? Я спросил, давно ли он ушел от Гарджери.
"One day is so like another here," he replied, "that I don't know without casting it up. However, I come here some time since you left." -- Здесь все дни на один образец, - отвечал он, - сразу и не подсчитаешь. Уж после того ушел, как вы уехали.
"I could have told you that, Orlick." -- Это я и сам знаю, Орлик.
"Ah!" said he, dryly. "But then you've got to be a scholar." -- А как же, - сказал он сухо. - Вы же ученые.
By this time we had come to the house, where I found his room to be one just within the side-door, with a little window in it looking on the courtyard. In its small proportions, it was not unlike the kind of place usually assigned to a gate-porter in Paris. Certain keys were hanging on the wall, to which he now added the gate key; and his patchwork-covered bed was in a little inner division or recess. The whole had a slovenly, confined, and sleepy look, like a cage for a human dormouse; while he, looming dark and heavy in the shadow of a corner by the window, looked like the human dormouse for whom it was fitted up,-as indeed he was. Тем временем мы вошли в дом, и оказалось, что Орлик занимает возле самой двери комнату с небольшим окошком во двор. Это была узкая каморка вроде тех, в каких живут парижские консьержи. На стене висело несколько ключей, к которым Орлик теперь присоединил и ключ от калитки; в нише стояла его кровать, накрытая лоскутным одеялом. Комната производила впечатление неряшливое, тесное, сонное, - ни дать ни взять клетка, где живет сурок в образе человека; а сам Орлик, чья тяжелая черная фигура маячила в тени у окна, и был тем сурком, для которого она предназначалась.
"I never saw this room before," I remarked; "but there used to be no Porter here." -- Я никогда не видел этой комнаты, - заметил я. - Да и привратника здесь раньше не было.
"No," said he; "not till it got about that there was no protection on the premises, and it come to be considered dangerous, with convicts and Tag and Rag and Bobtail going up and down. And then I was recommended to the place as a man who could give another man as good as he brought, and I took it. It's easier than bellowsing and hammering.-That's loaded, that is." -- Не было, - сказал он, - пока не пошли разговоры, что дом без охраны, а это, мол, опасно, - тут и беглые и мало ли какой еще сброд шатается. Вот тогда меня и рекомендовали сюда, потому что я всякому могу сдачи дать; я и поступил. Работа здесь легкая, - легче, чем мехи раздувать да по железу бить... Оно заряженное.
My eye had been caught by a gun with a brass-bound stock over the chimney-piece, and his eye had followed mine. Он заметил, что мой взгляд остановился на стене, где висело ружье с обитой медью ложей.
"Well," said I, not desirous of more conversation, "shall I go up to Miss Havisham?" -- Ну что ж, - сказал я, наскучив этим разговором, - пройти мне наверх к мисс Хэвишем?
"Burn me, if I know!" he retorted, first stretching himself and then shaking himself; "my orders ends here, young master. I give this here bell a rap with this here hammer, and you go on along the passage till you meet somebody." -- А провалиться мне, коли я знаю, - ответил он и потянулся всем телом, а потом встряхнулся, как собака. - Я только то знаю, что мне приказано. Я вот этим молотком ударю по этому вот звонку, а вы идите по коридору, пока не встретите кого-нибудь.
"I am expected, I believe?" -- Меня, вероятно, ждут?
"Burn me twice over, if I can say!" said he. -- Провал меня возьми, коли мне это известно! - сказал он.
Upon that, I turned down the long passage which I had first trodden in my thick boots, and he made his bell sound. At the end of the passage, while the bell was still reverberating, I found Sarah Pocket, who appeared to have now become constitutionally green and yellow by reason of me. Тогда я свернул в длинный коридор, которым ходил когда-то в своих грубых башмаках, а он ударил по звонку. Звук еще не успел замереть, когда в конце коридора появилась мисс Сара Покет, на лице которой, по моей милости, остались теперь только желтые и зеленые краски.
"Oh!" said she. "You, is it, Mr. Pip?" -- Ах, это вы, мистер Пип? - сказала она.
"It is, Miss Pocket. I am glad to tell you that Mr. Pocket and family are all well." -- Я, мисс Покет. Рад вам сообщить, что мистер Покет и его семья в добром здоровье.
"Are they any wiser?" said Sarah, with a dismal shake of the head; "they had better be wiser, than well. Ah, Matthew, Matthew! You know your way, sir?" -- Но все так же неблагоразумны? - вздохнула Сара, скорбно покачав головой. - Благоразумие им нужнее, чем здоровье. Ах, Мэтью, Мэтью! Дорогу вы знаете, сэр?
Tolerably, for I had gone up the staircase in the dark, many a time. I ascended it now, in lighter boots than of yore, and tapped in my old way at the door of Miss Havisham's room. Как не знать - я столько раз ходил вверх и вниз по этой темной лестнице. Теперь я поднялся по ней в легких городских штиблетах и, как бывало, постучал в дверь к мисс Хэвишем. Тотчас послышался се голос:
"Pip's rap," I heard her say, immediately; "come in, Pip." -- Это Пип. Войди, Пип!
She was in her chair near the old table, in the old dress, with her two hands crossed on her stick, her chin resting on them, and her eyes on the fire. Sitting near her, with the white shoe, that had never been worn, in her hand, and her head bent as she looked at it, was an elegant lady whom I had never seen. Она сидела на своем прежнем месте у туалетного стола, все в том же платье, сложив руки на крюке своей палки, опираясь на них подбородком и устремив взгляд на огонь. А возле нее, держа в руке ненадеванную белую туфельку и внимательно се разглядывая, сидела нарядная дама, которую я никогда раньше не видел.
"Come in, Pip," Miss Havisham continued to mutter, without looking round or up; "come in, Pip, how do you do, Pip? so you kiss my hand as if I were a queen, eh?-Well?" -- Входи, Пип, - бормотала мисс Хэвишем, не оглядываясь на меня. - Входи, входи. Как поживаешь, Пип! Целуешь мне руку, словно я королева, а?.. Ну?
She looked up at me suddenly, only moving her eyes, and repeated in a grimly playful manner,- Она вдруг взглянула на меня, не поднимая головы, и повторила мрачно-шутливым тоном:
"Well?" - Ну?
"I heard, Miss Havisham," said I, rather at a loss, "that you were so kind as to wish me to come and see you, and I came directly." -- Мне передали, мисс Хэвишем, - начал я, смутившись, - что вы были так добры, что изъявили желание повидаться со мной, и я тотчас же приехал.
"Well?" -- Ну?
The lady whom I had never seen before, lifted up her eyes and looked archly at me, and then I saw that the eyes were Estella's eyes. But she was so much changed, was so much more beautiful, so much more womanly, in all things winning admiration, had made such wonderful advance, that I seemed to have made none. I fancied, as I looked at her, that I slipped hopelessly back into the coarse and common boy again. O the sense of distance and disparity that came upon me, and the inaccessibility that came about her! Нарядная дама, которую я никогда раньше не видел, подняла голову и лукаво взглянула на меня, и тут я понял, что на меня смотрят глаза Эстеллы. Но она так изменилась, так похорошела, стала такой женственной, так далеко ушла по пути всяческого совершенства, что сам я словно не подвинулся вперед ни на шаг. Я смотрел на нее и с ужасом чувствовал, что опять превращаюсь в неотесанного деревенского мальчика. О, как остро я в эту минуту ощущал ее недоступность и ту пропасть, что разделяла нас!
She gave me her hand. I stammered something about the pleasure I felt in seeing her again, and about my having looked forward to it, for a long, long time. Эстелла протянула мне руку. Я, запинаясь, промямлил что-то насчет того, как я рад опять с ней встретиться и как давно ждал этого дня.
"Do you find her much changed, Pip?" asked Miss Havisham, with her greedy look, and striking her stick upon a chair that stood between them, as a sign to me to sit down there. -- Что скажешь, Пип, очень она изменилась? - спросила мисс Хэвишем, хищно поглядывая на меня и стуча клюкой по стоявшему между нами стулу в знак того, что мне следует на него сесть.
"When I came in, Miss Havisham, I thought there was nothing of Estella in the face or figure; but now it all settles down so curiously into the old-" -- Когда я вошел, мисс Хэвишем, я не увидел ничего знакомого ни в лице, ни во всем облике; но теперь просто удивительно, как я все больше узнаю прежнюю...
"What? You are not going to say into the old Estella?" Miss Havisham interrupted. "She was proud and insulting, and you wanted to go away from her. Don't you remember?" -- Как? Прежнюю Эстеллу? - перебила мисс Хэвишем. - Но ведь она была гордая и злая, и ты хотел уйти от нее. Разве не помнишь?
I said confusedly that that was long ago, and that I knew no better then, and the like. Estella smiled with perfect composure, and said she had no doubt of my having been quite right, and of her having been very disagreeable. Я пролепетал, что ведь это было давно, что я тогда был глуп, и прочее в том же роде. Эстелла спокойно улыбнулась и сказала, что, по всей вероятности, я был совершенно прав, - в то время она действительно могла хоть кого вывести из терпения.
"Is he changed?" Miss Havisham asked her. -- А он изменился? - спросила ее мисс Хэвишем.
"Very much," said Estella, looking at me. -- Очень, - ответила Эстелла, поглядев на меня.
"Less coarse and common?" said Miss Havisham, playing with Estella's hair. -- Не такой простой и грубый, каким был? - сказала мисс Хэвишем, перебирая ее кудри.
Estella laughed, and looked at the shoe in her hand, and laughed again, and looked at me, and put the shoe down. She treated me as a boy still, but she lured me on. Эстелла засмеялась, взглянула на туфлю, которую держала в руке, снова засмеялась, взглянула на меня и отставила туфлю. Она и теперь обращалась со мной как с мальчишкой, но она меня завлекала.
We sat in the dreamy room among the old strange influences which had so wrought upon me, and I learnt that she had but just come home from France, and that she was going to London. Proud and wilful as of old, she had brought those qualities into such subjection to her beauty that it was impossible and out of nature-or I thought so-to separate them from her beauty. Truly it was impossible to dissociate her presence from all those wretched hankerings after money and gentility that had disturbed my boyhood,-from all those ill-regulated aspirations that had first made me ashamed of home and Joe,-from all those visions that had raised her face in the glowing fire, struck it out of the iron on the anvil, extracted it from the darkness of night to look in at the wooden window of the forge, and flit away. In a word, it was impossible for me to separate her, in the past or in the present, from the innermost life of my life. Мы сидели в дремотном сумраке этой комнаты, дурманящее влияние которой я испытал на себе с такой силой, и я узнал, что Эстелла только что возвратилась из Франции и будет жить в Лондоне. Она была по-старому горда и своевольна, но свойства эти так сливались с ее красотой, что отделить их от ее красоты было бы невозможно, даже грешно, - или мне так казалось. Но поистине невозможно было, видя ее, забыть недостойную жажду богатства и высокого положения, отравившую мне отроческие годы; и вздорные желания, которые заставили меня стыдиться родного дома и Джо; и несчетные грезы, когда лицо ее то мерещилось мне в языках огня, то вместе с искрами взлетало над наковальней, то, возникнув из ночной тьмы, заглядывало в окошко кузницы, чтобы тут же исчезнуть. Словом, не в моих силах было оторвать ее, будь то в настоящем или в прошедшем, от всего самого сокровенного в моей жизни.
It was settled that I should stay there all the rest of the day, and return to the hotel at night, and to London to-morrow. When we had conversed for a while, Miss Havisham sent us two out to walk in the neglected garden: on our coming in by and by, she said, I should wheel her about a little, as in times of yore. Было решено, что я пробуду у них весь день, переночую в гостинице, а завтра уеду в Лондон. После недолгой беседы мисс Хэвишем отправила нас вдвоем погулять в саду, а потом, когда мы вернемся, сказала она, я, как в былые времена, покатаю ее в кресле.
So, Estella and I went out into the garden by the gate through which I had strayed to my encounter with the pale young gentleman, now Herbert; I, trembling in spirit and worshipping the very hem of her dress; she, quite composed and most decidedly not worshipping the hem of mine. As we drew near to the place of encounter, she stopped and said,- И вот мы с Эстеллой вошли в старый сад через ту самую калитку, в которую я когда-то решился войти, не ведая, что меня ждет битва с бледным молодым джентльменом, ныне Гербертом; я - трепещущий, влюбленный даже в оборки ее платья; она - спокойная, как богиня, и отнюдь не влюбленная в фалды моего сюртука. Когда мы подошли к месту поединка, она остановилась и сказала:
"I must have been a singular little creature to hide and see that fight that day; but I did, and I enjoyed it very much." -- Чудачка я была, что спряталась тогда и подглядела вашу драку; но это мне доставило великое удовольствие.
"You rewarded me very much." -- Вы удостоили меня великой награды.
"Did I?" she replied, in an incidental and forgetful way. "I remember I entertained a great objection to your adversary, because I took it ill that he should be brought here to pester me with his company." -- Разве? - сказала она небрежно, точно ничего не помнила. - Я знаю только, что терпеть не могла вашего противника за то, что он явился сюда навязывать мне свое общество.
"He and I are great friends now." -- Сейчас мы с ним друзья, - сказал я.
"Are you? I think I recollect though, that you read with his father?" -- Вот как? Впрочем, я вспоминаю, вы, кажется, учитесь у его отца?
"Yes." -- Да.
I made the admission with reluctance, for it seemed to have a boyish look, and she already treated me more than enough like a boy. Мне было неприятно в этом признаваться: выходило, будто я школьник, а она и без того обращалась со мной как с маленьким.
"Since your change of fortune and prospects, you have changed your companions," said Estella. -- С тех пор как изменилось ваше положение и ваши виды на будущее, вы изменили и круг знакомых, - сказала Эстелла.
"Naturally," said I. -- Это естественно, - сказал я.
"And necessarily," she added, in a haughty tone; "what was fit company for you once, would be quite unfit company for you now." -- И необходимо, - добавила она надменно. - Теперь вам не пристало знаться с теми, с кем вы были знакомы раньше.
In my conscience, I doubt very much whether I had any lingering intention left of going to see Joe; but if I had, this observation put it to flight. Честно говоря, я сомневаюсь, чтобы в мои намерения еще входило навестить Джо; но если и было у меня такое намерение, то после этих слов оно развеялось как дым.
"You had no idea of your impending good fortune, in those times?" said Estella, with a slight wave of her hand, signifying in the fighting times. -- В то время, - сказала Эстелла, слегка взмахнув рукой, чтобы пояснить, что она имеет в виду время нашей драки, - вы еще не знали, какая удача вас ждет впереди?
"Not the least." -- Понятия не имел.
The air of completeness and superiority with which she walked at my side, and the air of youthfulness and submission with which I walked at hers, made a contrast that I strongly felt. It would have rankled in me more than it did, if I had not regarded myself as eliciting it by being so set apart for her and assigned to her. Какое уверенное превосходство чувствовалось в ней и какая робкая покорность - во мне, когда мы шли рядом по дорожке сада! Но я терзался бы этим обстоятельством куда больше, если бы не видел причины его в том, что именно я, а не кто другой, предназначен ей судьбою.
The garden was too overgrown and rank for walking in with ease, and after we had made the round of it twice or thrice, we came out again into the brewery yard. I showed her to a nicety where I had seen her walking on the casks, that first old day, and she said, with a cold and careless look in that direction, "Did I?" I reminded her where she had come out of the house and given me my meat and drink, and she said, "I don't remember." Сад совсем одичал и заглох, так что бродить по нему было затруднительно, и мы, пройдя раза три взад и вперед, вышли обратно во двор пивоварни. Я показал Эстелле то место, где в самый первый день увидел, как она ходит по старым бочкам, и она, бросив в ту сторону холодный, мимолетный взгляд, сказала: - Да? - Я напомнил ей, как она вышла из дома и дала мне мяса и пива, и она сказала: - Не помню.
"Not remember that you made me cry?" said I. -- Не помните, как довели меня до слез? - спросил я.
"No," said she, and shook her head and looked about her. -- Нет, - ответила она и, покачав головой, отвернулась.
I verily believe that her not remembering and not minding in the least, made me cry again, inwardly,-and that is the sharpest crying of all. Она не помнила, ей было все равно, и от этого я снова заплакал, но только в душе, - а это самые горькие слезы.
"You must know," said Estella, condescending to me as a brilliant and beautiful woman might, "that I have no heart,-if that has anything to do with my memory." -- Должна вам сказать, - заметила Эстелла, снисходя до меня, как блестящая светская красавица, - что у меня нет сердца; может быть, это имеет отношение и к памяти.
I got through some jargon to the effect that I took the liberty of doubting that. That I knew better. That there could be no such beauty without it. Я выдавил из себя какие-то слова, долженствовавшие означать, что я в этом сомневаюсь. Что она ошибается. Что без сердца невозможна такая красота.
"Oh! I have a heart to be stabbed in or shot in, I have no doubt," said Estella, "and of course if it ceased to beat I should cease to be. But you know what I mean. I have no softness there, no-sympathy-sentiment-nonsense." -- О, - возразила Эстелла, - у меня, разумеется, есть сердце в том смысле, что его можно пронзить ножом или прострелить. И, конечно, если бы оно перестало биться, я бы умерла. Но вы понимаете, что я хочу сказать. У меня нет никакой мягкости - никаких чувств... сентиментов... глупостей.
What was it that was borne in upon my mind when she stood still and looked attentively at me? Anything that I had seen in Miss Havisham? No. In some of her looks and gestures there was that tinge of resemblance to Miss Havisham which may often be noticed to have been acquired by children, from grown person with whom they have been much associated and secluded, and which, when childhood is passed, will produce a remarkable occasional likeness of expression between faces that are otherwise quite different. And yet I could not trace this to Miss Havisham. I looked again, and though she was still looking at me, the suggestion was gone. Что это мелькнуло в моем сознании, пока она стояла, внимательно глядя на меня? Было ли то что-нибудь подмеченное мною в мисс Хэвишем? Нет. В манере ее, в движениях было то отдаленное сходство с мисс Хэвишем, какое нередко приобретают дети, когда долго живут в уединении с взрослым человеком, и которое впоследствии проявляется и одинаковом выражении двух лиц, как будто бы совсем между собою несхожих. Но здесь было другое. Я еще раз взглянул на Эстеллу, но, хотя она по-прежнему смотрела на меня, неуловимое исчезло.
What was it? Что же это было?
"I am serious," said Estella, not so much with a frown (for her brow was smooth) as with a darkening of her face; "if we are to be thrown much together, you had better believe it at once. No!" imperiously stopping me as I opened my lips. "I have not bestowed my tenderness anywhere. I have never had any such thing." -- Я не шучу, - продолжала Эстелла и не то чтобы нахмурилась (на лбу ее не было ни морщинки), но как-то потемнела лицом. - Если нам предстоит часто видеться, лучше вам запомнить это теперь же. Нет! - Она властно пресекла мою попытку заговорить. - Я никого не подарила своей благосклонностью. У меня ее никогда ни к кому не было.
In another moment we were in the brewery, so long disused, and she pointed to the high gallery where I had seen her going out on that same first day, and told me she remembered to have been up there, and to have seen me standing scared below. As my eyes followed her white hand, again the same dim suggestion that I could not possibly grasp crossed me. My involuntary start occasioned her to lay her hand upon my arm. Instantly the ghost passed once more and was gone. Мы заглянули в давным-давно заброшенную пивоварню, и Эстелла, указав на галерею под крышей, где я увидел ее все в тот же первый день, сказала, что помнит, как забралась туда и видела сверху мою перепуганную физиономию. Следя глазами за движением ее белой руки, я опять испытал то же смутное, неуловимое ощущение и невольно вздрогнул. Заметив это, Эстелла дотронулась до моей руки, и видение тотчас рассеялось и исчезло.
What was it? Что же это было?
"What is the matter?" asked Estella. "Are you scared again?" -- Что с вами? - спросила Эстелла. - Вы опять испугались?
"I should be, if I believed what you said just now," I replied, to turn it off. -- Испугался бы, если бы поверил тому, что вы только что сказали. - ответил я, чтобы перевести разговор на другое.
"Then you don't? Very well. It is said, at any rate. Miss Havisham will soon be expecting you at your old post, though I think that might be laid aside now, with other old belongings. Let us make one more round of the garden, and then go in. Come! You shall not shed tears for my cruelty to-day; you shall be my Page, and give me your shoulder." -- Значит, вы мне не поверили? Ну что ж, мое дело было сказать. Скоро вам нужно будет пойти к мисс Хэвишем, она уже, вероятно, ждет вас, хотя, по-моему, это катанье можно было бы теперь бросить заодно с другими старыми привычками. Пройдемся еще раз по саду - и домой. Да, да. Сегодня вы не будете проливать слезы из-за моей жестокости. Вы будете моим пажем и поведете меня.
Her handsome dress had trailed upon the ground. She held it in one hand now, and with the other lightly touched my shoulder as we walked. We walked round the ruined garden twice or thrice more, and it was all in bloom for me. If the green and yellow growth of weed in the chinks of the old wall had been the most precious flowers that ever blew, it could not have been more cherished in my remembrance. Ее нарядное платье волочилось по земле. Одной рукой она придержала его, а другой легко оперлась на мое плечо. Мы еще два или три раза обошли запущенный сад, и для меня он наполнился цветеньем. Если бы побуревшие сорняки, что росли из старой стены, были прекраснейшими в мире цветами, я и тогда не сохранил бы о них более лучезарного воспоминания.
There was no discrepancy of years between us to remove her far from me; we were of nearly the same age, though of course the age told for more in her case than in mine; but the air of inaccessibility which her beauty and her manner gave her, tormented me in the midst of my delight, and at the height of the assurance I felt that our patroness had chosen us for one another. Wretched boy! Не разница в возрасте отделяла ее от меня, - мы были почти одних лет, хотя она, разумеется, казалась взрослее; нет, неприступность, сквозившая в ее красоте и во всем ее обращении, - вот что мучило меня в разгар моих восторгов и несмотря на уверенность, что наша покровительница предназначила нас друг для друга. Бедный мальчик!
At last we went back into the house, and there I heard, with surprise, that my guardian had come down to see Miss Havisham on business, and would come back to dinner. The old wintry branches of chandeliers in the room where the mouldering table was spread had been lighted while we were out, and Miss Havisham was in her chair and waiting for me. Наконец мы вернулись в дом, и здесь я с удивлением узнал, что к мисс Хэвишем приезжал по делам мой опекун и будет к обеду. Ко времени нашего возвращения в комнате с полусгнившим накрытым столом зажгли свечи все в тех же сучковатых подсвечниках, и мисс Хэвишем уже сидела в своем кресле, поджидая меня.
It was like pushing the chair itself back into the past, when we began the old slow circuit round about the ashes of the bridal feast. But, in the funereal room, with that figure of the grave fallen back in the chair fixing its eyes upon her, Estella looked more bright and beautiful than before, and I was under stronger enchantment. Казалось, кресло так и покатилось в прошлое, чуть только мы, как бывало, медленно пустились в путь вокруг остатков свадебного пира. Но в этой траурной комнате, под пристальным взглядом живой покойницы, сидевшей в кресле, Эстелла казалась еще ослепительнее и краше, и я еще более был ею очарован.
The time so melted away, that our early dinner-hour drew close at hand, and Estella left us to prepare herself. We had stopped near the centre of the long table, and Miss Havisham, with one of her withered arms stretched out of the chair, rested that clenched hand upon the yellow cloth. As Estella looked back over her shoulder before going out at the door, Miss Havisham kissed that hand to her, with a ravenous intensity that was of its kind quite dreadful. Время шло, близился час нашего раннего обеда, и Эстелла должна была покинуть нас, чтобы привести себя в порядок. Я остановил кресло у середины длинного стола, и мисс Хэвишем, протянув из кресла сморщенную руку, сжала ее в кулак и опустила на пожелтевшую скатерть. Когда Эстелла оглянулась с порога, мисс Хэвишем послала ей воздушный поцелуй, вложив в этот жест такую страстность, что мне стало жутко.
Then, Estella being gone and we two left alone, she turned to me, and said in a whisper,- Когда же Эстелла ушла и мы остались одни, она повернулась ко мне и зашептала:
"Is she beautiful, graceful, well-grown? Do you admire her?" -- Вот она какая - красивая, нежная, статная. Ты восхищаешься ею?
"Everybody must who sees her, Miss Havisham." -- Ею нельзя не восхищаться, мисс Хэвишем.
She drew an arm round my neck, and drew my head close down to hers as she sat in the chair. Она обняла меня за шею и низко пригнула к себе мою голову.
"Love her, love her, love her! How does she use you?" -- Люби ее, люби ее, люби! Как она с тобой обходится?
Before I could answer (if I could have answered so difficult a question at all) she repeated, Не дав мне ответить (если я вообще мог ответить на такой трудный вопрос), она повторила:
"Love her, love her, love her! If she favors you, love her. If she wounds you, love her. If she tears your heart to pieces,-and as it gets older and stronger it will tear deeper,-love her, love her, love her!" -- Люби ее, люби ее, люби! Если она к тебе благоволит - люби ее. Если мучит тебя - все равно люби. Если разорвет твое сердце в клочки - а чем старше человек, тем это больнее, - люби ее, люби ее, люби!
Never had I seen such passionate eagerness as was joined to her utterance of these words. I could feel the muscles of the thin arm round my neck swell with the vehemence that possessed her. Страшная сила, с какой были произнесены эти слова, потрясла меня. Такое возбуждение ею владело, что я чувствовал, как напряглись мышцы на исхудалой руке, обвивавшей мою шею.
"Hear me, Pip! I adopted her, to be loved. I bred her and educated her, to be loved. I developed her into what she is, that she might be loved. Love her!" -- Слушай меня, Пип! Я взяла ее к себе, чтобы ее любили. Я растила и воспитывала ее, чтобы ее любили. Я сделала ее такой, какая она есть, чтобы ее любили. Люби ее!
She said the word often enough, and there could be no doubt that she meant to say it; but if the often repeated word had been hate instead of love-despair-revenge-dire death-it could not have sounded from her lips more like a curse. Она без конца повторяла это слово, усомниться в его значении было невозможно, но если бы вместо слова "любить" она твердила: "ненавидеть - мстить - терзать - предать страшной смерти" - в ее устах это едва ли звучало бы большим проклятьем.
"I'll tell you," said she, in the same hurried passionate whisper, "what real love is. It is blind devotion, unquestioning self-humiliation, utter submission, trust and belief against yourself and against the whole world, giving up your whole heart and soul to the smiter-as I did!" -- Я тебе скажу, что такое настоящая любовь, - продолжала она торопливым, неистовым шепотом. - Это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение, это когда веришь, не задавая вопросов, наперекор себе и всему свету, когда всю душу отдаешь мучителю... как я!
When she came to that, and to a wild cry that followed that, I caught her round the waist. For she rose up in the chair, in her shroud of a dress, and struck at the air as if she would as soon have struck herself against the wall and fallen dead. Слова эти закончились страшным воплем, и я едва успел подхватить ее: она вдруг поднялась с кресла в своем платье-саване и ударила рукой по воздуху, точно готова была с такой же силой удариться головой о стену и упасть замертво.
All this passed in a few seconds. As I drew her down into her chair, I was conscious of a scent that I knew, and turning, saw my guardian in the room. Все это произошло в несколько секунд. Усаживая ее в кресло, я почувствовал запах душистого мыла и, подняв голову, увидел своего опекуна.
He always carried (I have not yet mentioned it, I think) a pocket-handkerchief of rich silk and of imposing proportions, which was of great value to him in his profession. I have seen him so terrify a client or a witness by ceremoniously unfolding this pocket-handkerchief as if he were immediately going to blow his nose, and then pausing, as if he knew he should not have time to do it before such client or witness committed himself, that the self-committal has followed directly, quite as a matter of course. When I saw him in the room he had this expressive pocket-handkerchief in both hands, and was looking at us. On meeting my eye, he said plainly, by a momentary and silent pause in that attitude, "Indeed? Singular!" and then put the handkerchief to its right use with wonderful effect. Я, кажется, еще не упоминал о том, что он всегда имел при себе прекрасный шелковый носовой платок внушительных размеров, который бывал ему весьма полезен при исполнении его профессиональных обязанностей. Допрашивая клиента или свидетеля, мистер Джеггерс торжественно разворачивал этот платок, словно собираясь высморкаться, но не сморкался, словно зная, что все равно не успеет это сделать, прежде чем клиент или свидетель себя выдаст; и со страху человеку уже ничего не оставалось, как тут же выдать себя с головой. Сейчас он держал этот красноречивый носовой платок в обеих руках и смотрел на нас. Встретившись со мной глазами, он на мгновение замер в этой позе, словно явственно, хотя и без слов, произнес: "Вот как? Очень странно!", после чего с необычайным эффектом употребил платок по назначению.
Miss Havisham had seen him as soon as I, and was (like everybody else) afraid of him. She made a strong attempt to compose herself, and stammered that he was as punctual as ever. Мисс Хэвишем увидела моего опекуна в ту же минуту, что и я. Она, как и все, боялась его; усилием воли она заставила себя успокоиться и заметила ему, что он точен, как всегда.
"As punctual as ever," he repeated, coming up to us. "(How do you do, Pip? Shall I give you a ride, Miss Havisham? Once round?) And so you are here, Pip?" -- Как всегда, - повторил он, подходя к нам. - Здравствуйте, Пип! Покатать вас, мисс Хэвишем? Один круг, да? Так вы, оказывается, здесь, Пип?
I told him when I had arrived, and how Miss Havisham had wished me to come and see Estella. To which he replied, "Ah! Very fine young lady!" Then he pushed Miss Havisham in her chair before him, with one of his large hands, and put the other in his trousers-pocket as if the pocket were full of secrets. Я сказал ему, когда приехал, и объяснил, что мисс Хэвишем вызвала меня повидаться с Эстеллой, на что он ответил: "Ха! Прелестная девица!" - и повез мисс Хэвишем по комнате, одной рукой толкая кресло, а другую опустив в карман панталон, точно в кармане этом было полно всяких секретов.
"Well, Pip! How often have you seen Miss Estella before?" said he, when he came to a stop. -- Ну-ка, Пип, скажите, как часто вы видели мисс Эстеллу? - спросил он, останавливаясь.
"How often?" -- Как часто?
"Ah! How many times? Ten thousand times?" -- Да. Сколько раз? Десять тысяч раз?
"Oh! Certainly not so many." -- Нет, конечно, меньше.
"Twice?" -- Два раза?
"Jaggers," interposed Miss Havisham, much to my relief, "leave my Pip alone, and go with him to your dinner." -- Джеггерс, - вмешалась мисс Хэвишем к великому моему облегчению, - оставьте моего Пипа в покое и ступайте оба обедать.
He complied, and we groped our way down the dark stairs together. While we were still on our way to those detached apartments across the paved yard at the back, he asked me how often I had seen Miss Havisham eat and drink; offering me a breadth of choice, as usual, between a hundred times and once. Он повиновался, и мы ощупью спустились по темной лестнице. В длинном коридоре по дороге к флигелю, отделенному от дома мощеным двориком, он успел меня спросить, часто ли я видел, чтобы мисс Хэвишеп пила или ела, причем по своему обыкновению предоставил мне выбирать из двух крайностей - сто раз или один?
I considered, and said, "Never." Я подумал и ответил: - Никогда.
"And never will, Pip," he retorted, with a frowning smile. "She has never allowed herself to be seen doing either, since she lived this present life of hers. She wanders about in the night, and then lays hands on such food as she takes." -- И никогда не увидите, Пип, - сказал он, хмуро улыбнувшись. - Она, с тех пор как живет теперешней своей жизнью, никому не разрешает при этом присутствовать. А ночами бродит по дому и ест что придется.
"Pray, sir," said I, "may I ask you a question?" -- Простите, сэр, - сказал я, - могу я задать вам один вопрос?
"You may," said he, "and I may decline to answer it. Put your question." -- Можете, - сказал он - а я могу на него не ответить. Спрашивайте.
"Estella's name. Is it Havisham or-?" I had nothing to add. -- Что фамилия Эстеллы Хэвишем, или...? - Но добавить мне было нечего.
"Or what?" said he. -- Или как? - спросил он.
"Is it Havisham?" -- Ее фамилия Хэвишем?
"It is Havisham." -- Хэвишем.
This brought us to the dinner-table, where she and Sarah Pocket awaited us. Mr. Jaggers presided, Estella sat opposite to him, I faced my green and yellow friend. We dined very well, and were waited on by a maid-servant whom I had never seen in all my comings and goings, but who, for anything I know, had been in that mysterious house the whole time. After dinner a bottle of choice old port was placed before my guardian (he was evidently well acquainted with the vintage), and the two ladies left us. Тут мы подошли к обеденному столу, где нас ждали сама Эстелла и Сара Покер. Мистер Джеперс сел на хозяйское место, Зстелла - против него, а я против моей желто-зеленой приятельницы. Мы отлично пообедали, причем подавала нам горничная, которой я никогда здесь не видел, хотя вполне допускаю, что она находилась в этом таинственном доме еще до того, как я впервые сюда попал. После обеда перед моим опекуном поставили бутылку превосходного старого портвейна (видимо, он хорошо был знаком с этой маркой), и наши дамы нас покинули.
Anything to equal the determined reticence of Mr. Jaggers under that roof I never saw elsewhere, even in him. He kept his very looks to himself, and scarcely directed his eyes to Estella's face once during dinner. When she spoke to him, he listened, and in due course answered, but never looked at her, that I could see. On the other hand, she often looked at him, with interest and curiosity, if not distrust, but his face never showed the least consciousness. Throughout dinner he took a dry delight in making Sarah Pocket greener and yellower, by often referring in conversation with me to my expectations; but here, again, he showed no consciousness, and even made it appear that he extorted-and even did extort, though I don't know how-those references out of my innocent self. В тот день мистер Джеггерс держался так таинственно, что превзошел по части скрытности даже самого себя. Он и глаза свои от нас скрывал и за весь обед едва ли хоть раз посмотрел в лицо Эстелле. Когда она заговаривала с ним, он слушал и, выслушав, отвечал; но, насколько я мог заметить, не бросил на нее ни единого взгляда. Она же, напротив, часто поглядывала на него с интересом, с любопытством - или, возможно, с недоверием, - но мистер Джеггерс словно и не замечал ничего. В продолжение всего обеда он находил удовольствие в том, что изводил Сару Покет постоянными упоминаниями о моих надеждах на будущее, от чего она все больше желтела и зеленела; впрочем, и здесь он хитрил, притворяясь, будто выпытывает все это у меня, и каким-то образом действительно вынуждая меня говорить в простоте душевной много лишнего.
And when he and I were left alone together, he sat with an air upon him of general lying by in consequence of information he possessed, that really was too much for me. He cross-examined his very wine when he had nothing else in hand. He held it between himself and the candle, tasted the port, rolled it in his mouth, swallowed it, looked at his glass again, smelt the port, tried it, drank it, filled again, and cross-examined the glass again, until I was as nervous as if I had known the wine to be telling him something to my disadvantage. Three or four times I feebly thought I would start conversation; but whenever he saw me going to ask him anything, he looked at me with his glass in his hand, and rolling his wine about in his mouth, as if requesting me to take notice that it was of no use, for he couldn't answer. А когда мы остались вдвоем, я почувствовал, что просто не выдержу - так ясно мой опекун показывал всем своим видом, что располагает секретными сведениями, которых до поры до времени не хочет разглашать. За неимением других жертв, он и вино свое подвергал допросу. Он то поднимал стакан на свет, то подносил ко рту, примеривался, отхлебывал, снова смотрел на свет, нюхал, пробовал, выпивал, наливал снова и снова разглядывал, - и этим привел меня наконец в такое нервное состояние, как будто я был убежден, что вино поверяет ему какие-то порочащие меня тайны. Раза три-четыре я делал слабые попытки вступить с ним в беседу, но тщетно: он так взглядывал на меня, держа в руке стакан и пробуя вино на языке, словно просил меня принять к сведению, что это ни к чему, потому что ответить на мой вопрос он все равно не может.
I think Miss Pocket was conscious that the sight of me involved her in the danger of being goaded to madness, and perhaps tearing off her cap,-which was a very hideous one, in the nature of a muslin mop,-and strewing the ground with her hair,-which assuredly had never grown on her head. She did not appear when we afterwards went up to Miss Havisham's room, and we four played at whist. In the interval, Miss Havisham, in a fantastic way, had put some of the most beautiful jewels from her dressing-table into Estella's hair, and about her bosom and arms; and I saw even my guardian look at her from under his thick eyebrows, and raise them a little, when her loveliness was before him, with those rich flushes of glitter and color in it. Мисс Покет, вероятно, пришла к выводу, что в моем присутствии ей грозит опасность сойти с ума и, возможно даже, сорвать с головы чепец - очень безобразный чепец, нечто вроде муслиновой швабры - и усыпать пол своими волосами (которые явно выросли не у нее на голове). Поэтому она предпочла не появляться в комнате мисс Хэвишем, куда мы направились через некоторое время; и мы сели вчетвером играть в вист. Пока нас не было, мисс Хэвишем придумала убрать волосы, шею и руки Эстеллы самыми драгоценными украшениями со своего туалетного стола; и я заметил, что даже мой опекун посмотрел на Эстеллу из-под мохнатых своих бровей и слегка поднял их при виде ее несравненной красоты в сверкающем многоцветном уборе.
Of the manner and extent to which he took our trumps into custody, and came out with mean little cards at the ends of hands, before which the glory of our Kings and Queens was utterly abased, I say nothing; nor, of the feeling that I had, respecting his looking upon us personally in the light of three very obvious and poor riddles that he had found out long ago. What I suffered from, was the incompatibility between his cold presence and my feelings towards Estella. It was not that I knew I could never bear to speak to him about her, that I knew I could never bear to hear him creak his boots at her, that I knew I could never bear to see him wash his hands of her; it was, that my admiration should be within a foot or two of him,-it was, that my feelings should be in the same place with him,-that, was the agonizing circumstance. Я не стану распространяться о том, как уверенно он прибирал к рукам все наши козыри и потом ходил с каких-то дрянных троек, против которых ничего не стоили наши короли и дамы; и о том, как ясно я чувствовал, что он видит в нас три простых и неинтересных загадки, давно им разгаданные. Я страдал от другого - от несоответствия между тем холодом, каким веяло от него, и моими чувствами к Эстелле. И дело даже не в том, что я не мог бы без содрогания заговорить с ним о ней; или услышать, как он скрипит сапогами, угрожая ей; или увидеть, как он моет руки, расставшись с ней; нет, не это меня мучило. Восхищаться ею в двух шагах от него, любить ее, когда он был в той же комнате, - вот что было невыносимо!
We played until nine o'clock, and then it was arranged that when Estella came to London I should be forewarned of her coming and should meet her at the coach; and then I took leave of her, and touched her and left her. Мы играли до девяти часов, а кончив, условились, что, когда Эстелла соберется в Лондон, я буду предупрежден о ее приезде и встречу ее на почтовом дворе; а потом я простился с ней, коснулся ее руки и ушел.
My guardian lay at the Boar in the next room to mine. Far into the night, Miss Havisham's words, "Love her, love her, love her!" sounded in my ears. I adapted them for my own repetition, and said to my pillow, "I love her, I love her, I love her!" hundreds of times. Then, a burst of gratitude came upon me, that she should be destined for me, once the blacksmith's boy. Then I thought if she were, as I feared, by no means rapturously grateful for that destiny yet, when would she begin to be interested in me? When should I awaken the heart within her that was mute and sleeping now? Мой опекун остался ночевать в "Кабане", в соседней со мною комнате. Далеко за полночь в ушах у меня звучало заклинание мисс Хэвишем: "Люби ее, люби ее, люби!" Изменив его на свой лад, я без конца твердил в подушку: "Я люблю ее, люблю ее, люблю!" Потом во мне волной поднялась благодарность за то, что Эстелла предназначена мне, бывшему подмастерью кузнеца. Потом я стал думать: если она, как я опасался, отнюдь не испытывает горячей благодарности судьбе за такую милость, то когда же у нее появится ко мне интерес? Когда мне удастся разбудить ее сердце, которое до времени молчит и дремлет?
Ah me! I thought those were high and great emotions. But I never thought there was anything low and small in my keeping away from Joe, because I knew she would be contemptuous of him. It was but a day gone, and Joe had brought the tears into my eyes; they had soon dried, God forgive me! soon dried. Увы! Я мнил, что это были высокие, благородные чувства. Но я и не задумался над тем, как мелочно и низко с моей стороны было не пойти к Джо, - я знал, что она отнеслась бы к нему с презрением. Всего один день миновал с тех пор, как Джо исторг у меня слезы; они быстро высохли, да простит меня бог, слишком быстро!

Chapter XXX/ГЛАВА XXX

English Русский
After well considering the matter while I was dressing at the Blue Boar in the morning, I resolved to tell my guardian that I doubted Orlick's being the right sort of man to fill a post of trust at Miss Havisham's. Наутро, одеваясь у себя в комнате, я как следует поразмыслил и решил сказать моему опекуну, что Орлик, как мне кажется, не совсем подходит для положения доверенного человека в доме мисс Хэвишем.
"Why of course he is not the right sort of man, Pip," said my guardian, comfortably satisfied beforehand on the general head, "because the man who fills the post of trust never is the right sort of man." -- Ну, разумеется, не подходит, Пип, - сказал мой опекун, видимо и на этот счет имевший вполне сложившееся мнение. - Для положения доверенного человека ни один человек не подходит.
It seemed quite to put him into spirits to find that this particular post was not exceptionally held by the right sort of man, and he listened in a satisfied manner while I told him what knowledge I had of Orlick. То обстоятельство, что и данный случай не явился исключением из общего правила, привело его, казалось, в отличнейшее расположение духа, и он с довольным видом выслушал все, что я мог сообщить ему про Орлика.
"Very good, Pip," he observed, when I had concluded, "I'll go round presently, and pay our friend off." -- Отлично, Пип, - сказал он, когда я кончил. - Я наведаюсь туда и дам нашему приятелю расчет.
Rather alarmed by this summary action, I was for a little delay, and even hinted that our friend himself might be difficult to deal with. Несколько встревоженный такой решительностью, я предложил повременить и даже намекнул, что, возможно, с нашим приятелем будет не так-то легко поладить.
"Oh no he won't," said my guardian, making his pocket-handkerchief-point, with perfect confidence; "I should like to see him argue the question with me." -- О нет, - уверенно возразил мой опекун, для вящей убедительности доставая из кармана свой носовой платок. - Посмотрел бы я, как он вступит в пререкания со мной.
As we were going back together to London by the midday coach, and as I breakfasted under such terrors of Pumblechook that I could scarcely hold my cup, this gave me an opportunity of saying that I wanted a walk, and that I would go on along the London road while Mr. Jaggers was occupied, if he would let the coachman know that I would get into my place when overtaken. I was thus enabled to fly from the Blue Boar immediately after breakfast. By then making a loop of about a couple of miles into the open country at the back of Pumblechook's premises, I got round into the High Street again, a little beyond that pitfall, and felt myself in comparative security. Поскольку мы решили вместе возвращаться в Лондон дневным дилижансом и поскольку за завтраком я давился каждым куском от страха, что меня застигнет здесь Памблчук, я поспешил воспользоваться случаем и сказал, что хочу прогуляться и, пока мистер Джеггерс будет занят делом, пойду вперед по лондонской дороге, а его прошу предупредить кучера, чтобы тот остановил карету, когда нагонит меня. Это дало мне возможность сейчас же после завтрака сбежать из "Синего Кабана". Я выбрался переулками за город, дал хорошего крюку в обход Памблчуковых владений, а затем вышел обратно на Торговую улицу, уже миновав эту западню и чувствуя себя в относительной безопасности.
It was interesting to be in the quiet old town once more, and it was not disagreeable to be here and there suddenly recognized and stared after. One or two of the tradespeople even darted out of their shops and went a little way down the street before me, that they might turn, as if they had forgotten something, and pass me face to face,-on which occasions I don't know whether they or I made the worse pretence; they of not doing it, or I of not seeing it. Still my position was a distinguished one, and I was not at all dissatisfied with it, until Fate threw me in the way of that unlimited miscreant, Trabb's boy. Занятно было снова пройтись по тихому старому городку, и не было ничего неприятного в том, что время от времени кто-нибудь вдруг узнавал меня и глядел мне вслед. В двух случаях лавочники даже выскакивали на улицу и, забежав вперед, поворачивали обратно, точно забыли что-то дома, - нарочно для того, чтобы встретиться со мною; не знаю, кто в этих случаях притворялся более неудачно, они ли - будто и не думали обо мне, или я - будто ничего не заметил. Однако положение мое было достаточно завидное и вполне меня удовлетворяло, пока волею судьбы я не столкнулся нос к носу с этим отъявленным негодяем - мальчишкой Трэбба.
Casting my eyes along the street at a certain point of my progress, I beheld Trabb's boy approaching, lashing himself with an empty blue bag. Deeming that a serene and unconscious contemplation of him would best beseem me, and would be most likely to quell his evil mind, I advanced with that expression of countenance, and was rather congratulating myself on my success, when suddenly the knees of Trabb's boy smote together, his hair uprose, his cap fell off, he trembled violently in every limb, staggered out into the road, and crying to the populace, "Hold me! I'm so frightened!" feigned to be in a paroxysm of terror and contrition, occasioned by the dignity of my appearance. As I passed him, his teeth loudly chattered in his head, and with every mark of extreme humiliation, he prostrated himself in the dust. Оглядывая улицу, я вдруг увидел, что мальчишка Трэбба направляется мне навстречу, подстегивая себя порожним синим мешком. Полагая, что мне более всего приличествует окинуть его невозмутимо-равнодушным взором, рассчитанным к тому же на обуздание его не в меру озорного нрава, я придал своему лицу вышеописанное выражение и уже готов был поздравить себя с успехом, как вдруг колени у мальчишки Трэбба подогнулись, волосы встали дыбом, шапка слетела с головы, и он, шатаясь и дрожа, сбежал на мостовую, где с криком: "Держите меня! Я боюсь!" - забился в притворном припадке, словно сраженный и уничтоженный моим великолепием. Когда же я поравнялся с ним, он громко застучал зубами и униженно распростерся в пыли.
This was a hard thing to bear, but this was nothing. I had not advanced another two hundred yards when, to my inexpressible terror, amazement, and indignation, I again beheld Trabb's boy approaching. He was coming round a narrow corner. His blue bag was slung over his shoulder, honest industry beamed in his eyes, a determination to proceed to Trabb's with cheerful briskness was indicated in his gait. With a shock he became aware of me, and was severely visited as before; but this time his motion was rotatory, and he staggered round and round me with knees more afflicted, and with uplifted hands as if beseeching for mercy. His sufferings were hailed with the greatest joy by a knot of spectators, and I felt utterly confounded. Это было трудно перенести, но это еще были только цветочки. Не прошел я и двухсот шагов, как, к невыразимому своему удивлению, негодованию и ужасу, опять увидел впереди мальчишку Трэбба. Он вышел мне навстречу из-за угла. Синий мешок он нес на плече, глаза выражали честность и трудолюбие, энергическая походка свидетельствовала о неукоснительном намерении проследовать прямо на работу в хозяйскую лавку. Завидев меня, он словно прирос к месту, а потом на него опять накатило; но теперь он совершал вращательное движение - шатаясь, описывал вокруг меня круги, и его согнутые колени и воздетые руки словно молили о пощаде. Кучка прохожих приветствовала его мучения радостными возгласами, а я не знал, куда деваться от конфуза.
I had not got as much further down the street as the post-office, when I again beheld Trabb's boy shooting round by a back way. This time, he was entirely changed. He wore the blue bag in the manner of my great-coat, and was strutting along the pavement towards me on the opposite side of the street, attended by a company of delighted young friends to whom he from time to time exclaimed, with a wave of his hand, "Don't know yah!" Words cannot state the amount of aggravation and injury wreaked upon me by Trabb's boy, when passing abreast of me, he pulled up his shirt-collar, twined his side-hair, stuck an arm akimbo, and smirked extravagantly by, wriggling his elbows and body, and drawling to his attendants, "Don't know yah, don't know yah, 'pon my soul don't know yah!" The disgrace attendant on his immediately afterwards taking to crowing and pursuing me across the bridge with crows, as from an exceedingly dejected fowl who had known me when I was a blacksmith, culminated the disgrace with which I left the town, and was, so to speak, ejected by it into the open country. Не успел я после этого дойти до почты, как мальчишка Трэбба снова выскочил на меня из какой-то засады. Теперь он был неузнаваем: синий мешок небрежно свисал с его плеча, наподобие моей шинели, и он, гордо выступая, двигался мне навстречу по другому тротуару в сопровождении целой оравы восхищенных приятелей, которым время от времени заявлял, величественно помахивая рукой: "Я вас не знаю!" Невозможно передать, какое огорчение и досаду я испытал, когда мальчишка Трэбба, подойдя ближе, подтянул кверху воротничок сорочки, подкрутил вихор, упер руку в бок и жеманно прошествовал мимо меня, вихляя локтями и задом и сквозь зубы цедя по адресу своей свиты: "Я вас не знаю, не знаю; честное слово, первый раз вижу". В следующую минуту он закричал петухом, и это оскорбительное кукареканье разобиженной птицы, знавшей меня еще кузнецом, неслось мне вслед и тогда, когда я уже перешел через мост, и довершило позор, которым ознаменовался мой уход из города, или, лучше сказать - изгнание меня в открытое поле.
But unless I had taken the life of Trabb's boy on that occasion, I really do not even now see what I could have done save endure. To have struggled with him in the street, or to have exacted any lower recompense from him than his heart's best blood, would have been futile and degrading. Moreover, he was a boy whom no man could hurt; an invulnerable and dodging serpent who, when chased into a corner, flew out again between his captor's legs, scornfully yelping. I wrote, however, to Mr. Trabb by next day's post, to say that Mr. Pip must decline to deal further with one who could so far forget what he owed to the best interests of society, as to employ a boy who excited Loathing in every respectable mind. Но даже сейчас я не знаю, какие меры я мог бы в то время принять против мальчишки Трэбба, - разве что убить его на месте. Сцепиться с ним посреди улицы или потребовать от него в наказанье чего-либо меньшего, чем кровь его сердца, было бы равно бесполезно и унизительно. К тому же этого мальчишку вообще невозможно было обидеть: неуязвимый, верткий, как ящерица, он, в какой угол его ни загони, умел выскользнуть на волю между ногами преследователя да еще осыпать его визгливыми насмешками. Все же на следующий день я написал мистеру Трэббу, что мистер Пип не может в дальнейшем пользоваться услугами человека, который способен до такой степени забыть свой долг перед обществом, что держит на работе мальчишку, своим поведением вызывающего у каждого порядочного джентльмена чувство отвращения.
The coach, with Mr. Jaggers inside, came up in due time, and I took my box-seat again, and arrived in London safe,-but not sound, for my heart was gone. As soon as I arrived, I sent a penitential codfish and barrel of oysters to Joe (as reparation for not having gone myself), and then went on to Barnard's Inn. Дилижанс, в котором сидел мистер Джеггерс, своевременно нагнал меня, и я снова залез на козлы и прибыл в Лондон живой, - но отнюдь не невредимый, потому что сердце мое было ранено. Немедленно по приезде я послал Джо искупительную треску и бочонок устриц (в утешение за то, что не побывал у него сам), а затем отправился в Подворье Барнарда.
I found Herbert dining on cold meat, and delighted to welcome me back. Having despatched The Avenger to the coffee-house for an addition to the dinner, I felt that I must open my breast that very evening to my friend and chum. As confidence was out of the question with The Avenger in the hall, which could merely be regarded in the light of an antechamber to the keyhole, I sent him to the Play. A better proof of the severity of my bondage to that taskmaster could scarcely be afforded, than the degrading shifts to which I was constantly driven to find him employment. So mean is extremity, that I sometimes sent him to Hyde Park corner to see what o'clock it was. Герберт, которого я застал за обедом, состоящим из холодного мяса, радостно приветствовал меня. Я отрядил Мстителя в трактир за подкреплением и почувствовал, что должен сегодня же открыться моему лучшему другу. Но вести задушевные разговоры, пока Мститель находился в прихожей (являвшейся по существу не чем иным, как преддверием к замочной скважине), было немыслимо, и я послал его в театр. Едва ли нужно лучшее доказательство моего рабского подчинения этому тирану, чем жалкие уловки, к которым я прибегал, чтобы как-нибудь занять его время. С горя я иногда доходил до такой низости, что посылал его к воротам Гайд-парка посмотреть, который час.
Dinner done and we sitting with our feet upon the fender, I said to Herbert, После обеда мы уселись у камина, положив ноги на решетку, и я сказал:
"My dear Herbert, I have something very particular to tell you." -- Дорогой мой Герберт, я должен открыть тебе одну тайну.
"My dear Handel," he returned, "I shall esteem and respect your confidence." -- Дорогой мой Гендель, - отвечал он, - поверь, что я отнесусь к ней с должным уважением.
"It concerns myself, Herbert," said I, "and one other person." -- Это касается меня, Герберт, - сказал я, - и еще одной особы.
Herbert crossed his feet, looked at the fire with his head on one side, and having looked at it in vain for some time, looked at me because I didn't go on. Герберт скрестил ноги, нагнул голову набок и устремил взгляд на огонь, но через некоторое время, не слыша продолжения, перевел взгляд на меня.
"Herbert," said I, laying my hand upon his knee, "I love-I adore-Estella." -- Герберт, - сказал я, положив руку ему на колено, - я люблю... я обожаю... Эстеллу.
Instead of being transfixed, Herbert replied in an easy matter-of-course way, Вместо того чтобы ахнуть от изумления, Герберт отозвался спокойно:
"Exactly. Well?" -- Да. Ну и что?
"Well, Herbert? Is that all you say? Well?" -- Как, Герберт? Это и весь твой ответ? "Ну и что?"
"What next, I mean?" said Herbert. "Of course I know that." -- Я говорю, ну и что дальше? - пояснил Герберт. - Это-то я давно знаю.
"How do you know it?" said I. -- Откуда ты узнал?
"How do I know it, Handel? Why, from you." -- Откуда? Да от тебя, Гендель.
"I never told you." -- Я ничего тебе не говорил.
"Told me! You have never told me when you have got your hair cut, but I have had senses to perceive it. You have always adored her, ever since I have known you. You brought your adoration and your portmanteau here together. Told me! Why, you have always told me all day long. When you told me your own story, you told me plainly that you began adoring her the first time you saw her, when you were very young indeed." -- Не говорил! Ты мне не говоришь, когда ходишь к парикмахеру, но я-то замечаю, что ты подстригся. Ты обожаешь ее с тех пор, как я тебя помню. Ты привез сюда свое обожание вместе со своим чемоданом. Не говорил! Да ты все равно что целыми днями об этом говоришь. Когда ты мне рассказывал свою историю, было ясно, что ты обожаешь ее с первого дня, как увидел, хоть и был тогда чрезвычайно молод!
"Very well, then," said I, to whom this was a new and not unwelcome light, "I have never left off adoring her. And she has come back, a most beautiful and most elegant creature. And I saw her yesterday. And if I adored her before, I now doubly adore her." -- Ну хорошо, - сказал я, не без удовольствия принимая эту новую для меня версию, - значит, я и не переставал ее любить. А теперь она вернулась в Англию такой красавицей, что и вообразить невозможно. И я ее вчера видел. И если уж я раньше ее любил, то теперь люблю вдвое больше.
"Lucky for you then, Handel," said Herbert, "that you are picked out for her and allotted to her. Without encroaching on forbidden ground, we may venture to say that there can be no doubt between ourselves of that fact. Have you any idea yet, of Estella's views on the adoration question?" -- В таком случае, Гендель, тебе очень повезло, что она предназначена для тебя. Ведь, кажется, можно сказать, не касаясь запрещенной темы, что ни у тебя, ни у меня это не вызывает сомнений. А как смотрит Эстелла па обожание и все такое прочее, тебе известно?
I shook my head gloomily. Я мрачно покачал головой.
"Oh! She is thousands of miles away, from me," said I. -- О, она бесконечно далека от меня.
"Patience, my dear Handel: time enough, time enough. But you have something more to say?" -- Терпение, дорогой мой Гендель, времени много, торопиться некуда. Но ты хотел сказать мне еще что-то?
"I am ashamed to say it," I returned, "and yet it's no worse to say it than to think it. You call me a lucky fellow. Of course, I am. I was a blacksmith's boy but yesterday; I am-what shall I say I am-to-day?" -- Мне совестно в этом признаться, - отвечал я, - хотя думать-то я все равно это думаю. Ты говоришь - мне повезло. Ну, конечно, повезло. Еще вчера я был подмастерьем кузнеца, а сегодня я... впрочем, что я такое сегодня?
"Say a good fellow, if you want a phrase," returned Herbert, smiling, and clapping his hand on the back of mine-"a good fellow, with impetuosity and hesitation, boldness and diffidence, action and dreaming, curiously mixed in him." -- Скажем, если тебе не хватает слов, - славный юноша. - с улыбкой отвечал Герберт и дружески похлопал меня по руке. - Славный юноша, в котором забавно смешались пылкость и нерешительность, смелость и неверие в свои силы, мечтательность и жажда действий.
I stopped for a moment to consider whether there really was this mixture in my character. On the whole, I by no means recognized the analysis, but thought it not worth disputing. Я задумался о том, правда ли являю собой такую смесь, и, хотя не мог вполне согласиться с Гербертом, все же решил, что спорить не стоит.
"When I ask what I am to call myself to-day, Herbert," I went on, "I suggest what I have in my thoughts. You say I am lucky. I know I have done nothing to raise myself in life, and that Fortune alone has raised me; that is being very lucky. And yet, when I think of Estella-" -- Когда я спрашиваю, что я такое сегодня, Герберт, - продолжал я, - то имею в виду свои мысли. Ты говоришь, мне повезло. Я знаю, что сам я ничего не сделал, чтобы возвыситься в жизни, что это все - судьба; конечно, мне удивительно повезло. И все-таки, когда я думаю об Эстелле...
("And when don't you, you know?" Herbert threw in, with his eyes on the fire; which I thought kind and sympathetic of him.) (- А ты о ней думаешь всегда, - вставил Герберт, глядя в оюнь, и я подумал, какой он добрый и как понимает меня!)
"-Then, my dear Herbert, I cannot tell you how dependent and uncertain I feel, and how exposed to hundreds of chances. Avoiding forbidden ground, as you did just now, I may still say that on the constancy of one person (naming no person) all my expectations depend. And at the best, how indefinite and unsatisfactory, only to know so vaguely what they are!" -- ...тогда, дорогой мой Герберт, просто не могу тебе сказать, до чего неуверенным я себя чувствую, до чего подверженным тысяче случайностей. Так же, как и ты, обходя запрещенную тему, я все же могу сказать, что все мое будущее зависит от постоянства одного человека (которого я не буду называть). И даже если представить себе самое лучшее, как смутно и неприятно на душе от того, что надежды мои так неопределенны!
In saying this, I relieved my mind of what had always been there, more or less, though no doubt most since yesterday. Сказав это, я свалил с души большую тяжесть, которая, в сущности, угнетала меня всегда, а со вчерашнего дня - в особенности.
"Now, Handel," Herbert replied, in his gay, hopeful way, "it seems to me that in the despondency of the tender passion, we are looking into our gift-horse's mouth with a magnifying-glass. Likewise, it seems to me that, concentrating our attention on the examination, we altogether overlook one of the best points of the animal. Didn't you tell me that your guardian, Mr. Jaggers, told you in the beginning, that you were not endowed with expectations only? And even if he had not told you so,-though that is a very large If, I grant,-could you believe that of all men in London, Mr. Jaggers is the man to hold his present relations towards you unless he were sure of his ground?" -- Знаешь, Гендель, - возразил Герберт своим бодрым, веселым тоном, - мне кажется, что ты загрустил под влиянием нежной страсти, а потому смотришь в зубы дареному коню, да еще через лупу. И что, сосредоточив на них все свое внимание, ты упустил из виду одну из лучших статей этого животного. Не ты ли мне рассказывал, как твой опекун мистер Джеггерс в самом начале заверил тебя, что ты располагаешь кое-чем помимо надежд? Да если бы даже он не говорил этого, - хотя я признаю, что это сильно меняло бы дело, - неужели ты думаешь, что кто-кто, а мистер Джеггерс принял бы над тобой опеку, не будь он уверен в том, что делает?
I said I could not deny that this was a strong point. I said it (people often do so, in such cases) like a rather reluctant concession to truth and justice;-as if I wanted to deny it! Я сказал, что это, несомненно, веский довод; но (как часто поступают люди в подобных случаях) сказал так, точно нехотя соглашался с ним в угоду истине, - тогда как на самом деле меньше всего склонен был это отрицать!
"I should think it was a strong point," said Herbert, "and I should think you would be puzzled to imagine a stronger; as to the rest, you must bide your guardian's time, and he must bide his client's time. You'll be one-and-twenty before you know where you are, and then perhaps you'll get some further enlightenment. At all events, you'll be nearer getting it, for it must come at last." -- Еще бы не веский довод, - подхватил Герберт, - лучшего и не придумаешь; ну, а в остальном придется тебе ждать сигнала от твоего опекуна, а ему - от своего доверителя. Не успеешь ты оглянуться, как тебе стукнет двадцать один год, и тогда, возможно, ты узнаешь что-нибудь новенькое. Или, во всяком случае, после этого тебе меньше останется ждать, потому что когда-нибудь все должно же выясниться!
"What a hopeful disposition you have!" said I, gratefully admiring his cheery ways. -- Какой у тебя бодрый взгляд на жизнь! - воскликнул я с чувством благодарности и восхищения.
"I ought to have," said Herbert, "for I have not much else. I must acknowledge, by the by, that the good sense of what I have just said is not my own, but my father's. The only remark I ever heard him make on your story, was the final one, "The thing is settled and done, or Mr. Jaggers would not be in it." And now before I say anything more about my father, or my father's son, and repay confidence with confidence, I want to make myself seriously disagreeable to you for a moment,-positively repulsive." -- А иначе нельзя, - сказал Герберт, - ведь больше-то у меня ничего нет. Между прочим, должен сознаться, что честь моего разумного замечания принадлежит не мне, а моему отцу. Единственное, что он сказал по поводу твоей истории, было: "Это дело верное, иначе мистер Джеггерс не взялся бы за него". А теперь, прежде чем добавить еще что-нибудь о моем отце или о сыне моего отца и ответить откровенностью на откровенность, я хочу ненадолго предстать перед тобой в роли очень неприятного, прямо-таки отвратительного собеседника.
"You won't succeed," said I. -- Это тебе не удастся.
"O yes I shall!" said he. "One, two, three, and now I am in for it. Handel, my good fellow;"-though he spoke in this light tone, he was very much in earnest,-"I have been thinking since we have been talking with our feet on this fender, that Estella surely cannot be a condition of your inheritance, if she was never referred to by your guardian. Am I right in so understanding what you have told me, as that he never referred to her, directly or indirectly, in any way? Never even hinted, for instance, that your patron might have views as to your marriage ultimately?" -- Еще как удастся! Раз, два, три - начинаем. Вот что, милый Гендель. - Несмотря на шутливый тон, он говорил очень серьезно. - С тех пор как мы уселись с тобой здесь так уютно, я все думаю: раз твой опекун ни разу не упоминал об Эстелле, не может быть, чтобы она была условием для получения тобою наследства. Я ведь правильно тебя понял, он никогда не упоминал о ней, ни прямо, ни косвенно? Никогда, например, не намекал, что у твоего покровителя есть хотя бы отдаленные планы относительно твоей женитьбы?
"Never." -- Никогда.
"Now, Handel, I am quite free from the flavor of sour grapes, upon my soul and honor! Not being bound to her, can you not detach yourself from her?-I told you I should be disagreeable." -- Имей в виду, Гендель, зеленого винограда у меня и в мыслях нет, клянусь честью. Но скажи, раз ты с ней не связан, не мог бы ты оторваться от нее?.. я тебя предупредил, что будет неприятно.
I turned my head aside, for, with a rush and a sweep, like the old marsh winds coming up from the sea, a feeling like that which had subdued me on the morning when I left the forge, when the mists were solemnly rising, and when I laid my hand upon the village finger-post, smote upon my heart again. There was silence between us for a little while. Я отвернулся, потому что, словно ветер с моря, бушующий над нашими болотами, на меня внезапным порывом налетело чувство, подобное тому, что смирило мою душу ранним утром, когда я уходил из кузницы, когда так торжественно поднимался туман и я потрогал рукою старый дорожный столб. На несколько минут воцарилось молчание.
"Yes; but my dear Handel," Herbert went on, as if we had been talking, instead of silent, "its having been so strongly rooted in the breast of a boy whom nature and circumstances made so romantic, renders it very serious. Think of her bringing-up, and think of Miss Havisham. Think of what she is herself (now I am repulsive and you abominate me). This may lead to miserable things." -- Да, но, милый мой Гендель, - продолжал затем Герберт так, словно мы и не переставали говорить, - это очень серьезно, раз пустило такие глубокие корни в груди мальчика, столь романтического и по природе своей и в силу обстоятельств. Подумай, как она воспитана, подумай о мисс Хэвишем. Подумай о том, что такое она сама (вот теперь я тебе противен и ты меня ненавидишь). Это может окончиться очень плохо.
"I know it, Herbert," said I, with my head still turned away, "but I can't help it." -- Знаю, Герберт, - сказал я, все не поворачивая головы, - но я ничего не могу сделать.
"You can't detach yourself?" -- Не можешь оторваться?
"No. Impossible!" -- Нет. И думать нечего.
"You can't try, Handel?" -- Даже попробовать не можешь, Гендель?
"No. Impossible!" -- Нет. И думать нечего.
"Well!" said Herbert, getting up with a lively shake as if he had been asleep, and stirring the fire, "now I'll endeavor to make myself agreeable again!" -- Ну, что ж поделаешь! - Герберт встал, встряхнулся, словно со сна, и помешал в камине. - Теперь я постараюсь опять стать приятным собеседником.
So he went round the room and shook the curtains out, put the chairs in their places, tidied the books and so forth that were lying about, looked into the hall, peeped into the letter-box, shut the door, and came back to his chair by the fire: where he sat down, nursing his left leg in both arms. И он обошел комнату, поправил занавески, расставил по местам стулья, сложил в стопки раскиданные повсюду книги, заглянул в прихожую, обследовал ящик для писем, затворил дверь и, вернувшись к камину, снова сел на свой стул и обнял обеими руками левое колено.
"I was going to say a word or two, Handel, concerning my father and my father's son. I am afraid it is scarcely necessary for my father's son to remark that my father's establishment is not particularly brilliant in its housekeeping." -- Я хотел сказать несколько слов про своего отца и про сына своего отца. Боюсь, Гендель, сыну моего отца незачем упоминать, что хозяйство в доме моего отца поставлено далеко не образцово.
"There is always plenty, Herbert," said I, to say something encouraging. -- Но ведь на всех хватает, - сказал я, лишь бы сказать что-нибудь ему в утешение.
"O yes! and so the dustman says, I believe, with the strongest approval, and so does the marine-store shop in the back street. Gravely, Handel, for the subject is grave enough, you know how it is as well as I do. I suppose there was a time once when my father had not given matters up; but if ever there was, the time is gone. May I ask you if you have ever had an opportunity of remarking, down in your part of the country, that the children of not exactly suitable marriages are always most particularly anxious to be married?" -- Да, да. Так, наверно, говорит и тряпичник, когда бывает доволен сбором, и старьевщик в своей лавчонке. Нет, серьезно, Гендель, - ведь это серьезный вопрос, - ты не хуже меня знаешь, как обстоит дело. Было, вероятно, время, когда отец еще не махнул на все рукой, но если и было, то давно прошло. Разреши тебя спросить, замечал ли ты в своих родных краях такое явление, что дети от неудачных браков всегда особенно торопятся вступить в брак?
This was such a singular question, that I asked him in return, Донельзя удивленный этим вопросом, я вместо ответа тоже спросил:
"Is it so?" -- А разве это так?
"I don't know," said Herbert, "that's what I want to know. Because it is decidedly the case with us. My poor sister Charlotte, who was next me and died before she was fourteen, was a striking example. Little Jane is the same. In her desire to be matrimonially established, you might suppose her to have passed her short existence in the perpetual contemplation of domestic bliss. Little Alick in a frock has already made arrangements for his union with a suitable young person at Kew. And indeed, I think we are all engaged, except the baby." -- Не знаю, - сказал Герберт, - я именно и хочу выяснить. Потому что в нашей семье это безусловно так. Разительным примером тому была моя сестра Шарлотта, следующая за мной, - она, бедняжка, умерла, не дожив до четырнадцати лет. И с маленькой Джейн та же история. Послушать, как твердо она намерена поскорее выйти замуж, можно подумать, что вся ее короткая жизнь прошла в созерцании семейного счастья. Алик еще в платьицах ходит, а уже присмотрел себе подругу жизни где-то в Кью. В общем, мы, кажется, все помолвлены, кроме разве самого младшего.
"Then you are?" said I. -- Значит, и ты тоже? - спросил я.
"I am," said Herbert; "but it's a secret." -- Да, и я тоже, - сказал Герберт, - но это тайна.
I assured him of my keeping the secret, and begged to be favored with further particulars. He had spoken so sensibly and feelingly of my weakness that I wanted to know something about his strength. Я заверил его, что буду нем, как могила, и просил посвятить меня в подробности. Он так разумно и с таким чувством высказался о моей слабости, что мне хотелось узнать что-нибудь о его силе.
"May I ask the name?" I said. -- Можно узнать, как ее зовут? - спросил я.
"Name of Clara," said Herbert. -- Зовут ее Клара. - сказал Герберт.
"Live in London?" -- Она живет в Лондоне?
"Yes, perhaps I ought to mention," said Herbert, who had become curiously crestfallen and meek, since we entered on the interesting theme, "that she is rather below my mother's nonsensical family notions. Her father had to do with the victualling of passenger-ships. I think he was a species of purser." -- Да. Пожалуй, следует упомянуть. - продолжал Герберт, на которого, казалось, нашло какое-то кроткое уныние, чуть только мы коснулись этой интересной темы. - что ее родословная не вполне отвечает вздорным требованиям моей матери. Отец ее занимался поставкой провианта на пассажирские корабли. Был чем-то вроде судового эконома.
"What is he now?" said I. -- А теперь? - спросил я.
"He's an invalid now," replied Herbert. -- Теперь он инвалид, - ответил Герберт.
"Living on-?" -- И живет на...?
"On the first floor," said Herbert. Which was not at all what I meant, for I had intended my question to apply to his means. "I have never seen him, for he has always kept his room overhead, since I have known Clara. But I have heard him constantly. He makes tremendous rows,-roars, and pegs at the floor with some frightful instrument." In looking at me and then laughing heartily, Herbert for the time recovered his usual lively manner. -- На втором этаже, - сказал Герберт, что отнюдь не было ответом на мой вопрос, поскольку я имел в виду его средства к существованию. - Я его никогда не видел, потому что, с тех пор как я знаком с Кларой, он не выходит из своей комнаты. Но слышу я его постоянно. Он поднимает невероятный шум - ревет, как зверь, и стучит об пол каким-то странным орудием. - Герберт взглянул на меня, весело рассмеялся, и к нему на время вернулось его обычное оживление.
"Don't you expect to see him?" said I. -- И ты не рассчитываешь его увидеть?
"O yes, I constantly expect to see him," returned Herbert, "because I never hear him, without expecting him to come tumbling through the ceiling. But I don't know how long the rafters may hold." -- Как же, все время рассчитываю. - отвечал Герберт. - Я, чуть только его услышу, так и жду, что он провалится к нам через потолок. Вот не знаю, сколько времени балки выдержат.
When he had once more laughed heartily, he became meek again, and told me that the moment he began to realize Capital, it was his intention to marry this young lady. He added as a self-evident proposition, engendering low spirits, Он снова весело рассмеялся, а потом опять приуныл и сказал, что намерен жениться на этой молодой особе, как только начнет сколачивать капитал. И тут же привел исчерпывающее объяснение своей меланхолии:
"But you can't marry, you know, while you're looking about you." -- Ведь не может человек жениться, пока он еще осматривается.
As we contemplated the fire, and as I thought what a difficult vision to realize this same Capital sometimes was, I put my hands in my pockets. A folded piece of paper in one of them attracting my attention, I opened it and found it to be the play-bill I had received from Joe, relative to the celebrated provincial amateur of Roscian renown. Некоторое время мы молча глядели на огонь, и, задумавшись о том, какой трудной задачей представляется порою сколотить этот самый капитал, я сунул руки в карманы. Нечаянно нащупав в одном из них скомканную бумажку, я развернул ее и обнаружил, что это - полученная мною от Джо афиша, возвещающая о спектакле с участием прославленного провинциального актера-любителя, нового Росция.
"And bless my heart," I involuntarily added aloud, "it's to-night!" -- Ах ты черт возьми! - невольно произнес я вслух. - Это же на сегодняшний вечер!
This changed the subject in an instant, and made us hurriedly resolve to go to the play. So, when I had pledged myself to comfort and abet Herbert in the affair of his heart by all practicable and impracticable means, and when Herbert had told me that his affianced already knew me by reputation and that I should be presented to her, and when we had warmly shaken hands upon our mutual confidence, we blew out our candles, made up our fire, locked our door, and issued forth in quest of Mr. Wopsle and Denmark. Мгновенно ход наших мыслей изменился, решено было немедля отправиться в театр. И вот, после того как я поклялся всеми возможными и невозможными способами помогать и содействовать Герберту в его сердечных делах, а Герберт сообщил мне, что его нареченная уже знает меня по его рассказам и скоро я буду ей представлен, мы скрепили взаимные излияния горячим рукопожатием, задули свечи, подбавили угля в камин, заперли дверь и пустились в путь, на поиски мистера Уопсла и Дании.

Chapter XXXI/ГЛАВА XXXI

English Русский
On our arrival in Denmark, we found the king and queen of that country elevated in two arm-chairs on a kitchen-table, holding a Court. The whole of the Danish nobility were in attendance; consisting of a noble boy in the wash-leather boots of a gigantic ancestor, a venerable Peer with a dirty face who seemed to have risen from the people late in life, and the Danish chivalry with a comb in its hair and a pair of white silk legs, and presenting on the whole a feminine appearance. My gifted townsman stood gloomily apart, with folded arms, and I could have wished that his curls and forehead had been more probable. Когда мы прибыли в Данию, король и королева этой державы уже сидели в креслах, водруженных на кухонный стол. Царственную чету окружала вся датская знать, а именно: родовитый юноша в замшевых сапогах какого-то необычайно рослого предка; убеленный сединами лорд с грязным лицом, который, по-видимому, вышел из низов, будучи уже в летах; и датское рыцарство в белых шелковых чулках и с гребнем в прическе, судя по всему - особа женского пола. Мой гениальный земляк стоял несколько в стороне, скрестив руки на груди, и мне показалось, что его кудри и высокое чело могли бы выглядеть много правдоподобнее.
Several curious little circumstances transpired as the action proceeded. The late king of the country not only appeared to have been troubled with a cough at the time of his decease, but to have taken it with him to the tomb, and to have brought it back. The royal phantom also carried a ghostly manuscript round its truncheon, to which it had the appearance of occasionally referring, and that too, with an air of anxiety and a tendency to lose the place of reference which were suggestive of a state of mortality. It was this, I conceive, which led to the Shade's being advised by the gallery to "turn over!"-a recommendation which it took extremely ill. It was likewise to be noted of this majestic spirit, that whereas it always appeared with an air of having been out a long time and walked an immense distance, it perceptibly came from a closely contiguous wall. This occasioned its terrors to be received derisively. The Queen of Denmark, a very buxom lady, though no doubt historically brazen, was considered by the public to have too much brass about her; her chin being attached to her diadem by a broad band of that metal (as if she had a gorgeous toothache), her waist being encircled by another, and each of her arms by another, so that she was openly mentioned as "the kettle-drum." The noble boy in the ancestral boots was inconsistent, representing himself, as it were in one breath, as an able seaman, a strolling actor, a grave-digger, a clergyman, and a person of the utmost importance at a Court fencing-match, on the authority of whose practised eye and nice discrimination the finest strokes were judged. This gradually led to a want of toleration for him, and even-on his being detected in holy orders, and declining to perform the funeral service-to the general indignation taking the form of nuts. Lastly, Ophelia was a prey to such slow musical madness, that when, in course of time, she had taken off her white muslin scarf, folded it up, and buried it, a sulky man who had been long cooling his impatient nose against an iron bar in the front row of the gallery, growled, "Now the baby's put to bed let's have supper!" Which, to say the least of it, was out of keeping. По ходу действия выяснились кое-какие любопытные обстоятельства. Так, покойный король Дании, видимо, сильно кашлял в день своей кончины и не только унес этот недуг с собой в могилу, но и принес обратно в мир живых. Далее, жезл августейшего духа был обернут некиим потусторонним манускриптом, к которому он время от времени обращался, выказывая при этом изрядное беспокойство и то и дело теряя нужное место, совсем как обыкновенный смертный. Этим, вероятно, и был вызван раздавшийся с галерки совет: "Погляди на обороте!", который его очень обидел. Следует также упомянуть, что при своем появлении властительная тень всякий раз делала вид, будто отсутствовала очень долго и пришла невесть откуда, хотя не трудно было убедиться, что она вылезает из отверстия в стене. Поэтому в публике она вызывала не столько ужас, сколько смех. Королева же Дании, миловидная толстушка, хотя, в согласии с исторической правдой, несомненно, бесстыдная, - по мнению публики, не в меру разукрасила себя медью: широкая полоса этого металла, соединяясь с диадемой, поддерживала ее подбородок (словно ее мучила монаршая зубная боль); такая же полоса обхватывала ее талию, и такие же браслеты сверкали на руках. За это ее во всеуслышание прозвали "литаврой". Родовитый юноша в дедовских сапогах слишком часто менял обличье, изображая чуть ли не одновременно странствующего актера, могильщика, священника, матроса и того незаменимого человека на придворных поединках, которому опытный глаз и глубокое знание дела позволяют безошибочно судить о самых спорных ударах. Все это в конце концов вывело публику из терпения, и когда он, переодевшись духовным лицом, отказался отпевать покойницу, общее возмущение разразилось целым градом орехов. Офелия же теряла рассудок так медленно и под такую тягучую музыку, что, когда она наконец сняла свой белый кисейный шарф, сложила его и закопала в землю, какой-то раздражительный мужчина в первом ряду галерки, уже давно студивший нос о железный столбик, угрюмо проворчал: "Ну, слава богу, ребеночка уложили спать, теперь можно и поужинать!" - замечание по меньшей мере неуместное.
Upon my unfortunate townsman all these incidents accumulated with playful effect. Whenever that undecided Prince had to ask a question or state a doubt, the public helped him out with it. As for example; on the question whether 'twas nobler in the mind to suffer, some roared yes, and some no, and some inclining to both opinions said "Toss up for it;" and quite a Debating Society arose. When he asked what should such fellows as he do crawling between earth and heaven, he was encouraged with loud cries of "Hear, hear!" When he appeared with his stocking disordered (its disorder expressed, according to usage, by one very neat fold in the top, which I suppose to be always got up with a flat iron), a conversation took place in the gallery respecting the paleness of his leg, and whether it was occasioned by the turn the ghost had given him. On his taking the recorders,-very like a little black flute that had just been played in the orchestra and handed out at the door,-he was called upon unanimously for Rule Britannia. When he recommended the player not to saw the air thus, the sulky man said, "And don't you do it, neither; you're a deal worse than him!" And I grieve to add that peals of laughter greeted Mr. Wopsle on every one of these occasions. Однако больше всего язвительных насмешек и шуток досталось моему злосчастному земляку. Всякий раз как этот нерешительный принц задавал вопрос или высказывал сомнение, зрители спешили ему на помощь. Так, например, в ответ на вопрос, "достойней ли судьбы терпеть удары", одни кричали во весь голос "да", другие "нет", третьи, не имевшие своего мнения, предлагали погадать на бобах, так что завязался целый диспут. Когда он спросил, "к чему таким тварям, как он, ползать между небом и землею", раздались громкие одобрительные возгласы: "Правильно!" Когда он появился со спущенным чулком (спадавшим, по обычаю, одной аккуратной складкой, каковой эффект, должно быть, достигается при помощи утюга), в публике зашел разговор о том, какие бледные у него икры и не потому ли это, что он так испугался духа. Как только он взял в руки флейту, - очень похожую на ту маленькую, черненькую, на которой только что играли в оркестре, а затем сунули кому-то в боковую дверь, - публика хором потребовала, чтобы он сыграл "Правь, Британия!". Когда же он посоветовал актеру "не пилить воздуха этак вот руками", сердитый мужчина на галерке сказал: "Сам хорош, хуже его размахался!" И я должен с прискорбием добавить, что каждый раз мистера Уопсла встречали громкими взрывами хохота.
But his greatest trials were in the churchyard, which had the appearance of a primeval forest, with a kind of small ecclesiastical wash-house on one side, and a turnpike gate on the other. Mr. Wopsle in a comprehensive black cloak, being descried entering at the turnpike, the gravedigger was admonished in a friendly way, "Look out! Here's the undertaker a coming, to see how you're a getting on with your work!" I believe it is well known in a constitutional country that Mr. Wopsle could not possibly have returned the skull, after moralizing over it, without dusting his fingers on a white napkin taken from his breast; but even that innocent and indispensable action did not pass without the comment, "Wai-ter!" The arrival of the body for interment (in an empty black box with the lid tumbling open), was the signal for a general joy, which was much enhanced by the discovery, among the bearers, of an individual obnoxious to identification. The joy attended Mr. Wopsle through his struggle with Laertes on the brink of the orchestra and the grave, and slackened no more until he had tumbled the king off the kitchen-table, and had died by inches from the ankles upward. Но самые тяжкие испытания ждали его на кладбище, представлявшем собою девственный лес, на одном конце которого помешалось нечто вроде прачечной с крестом на крыше, а на другом калитка. При виде мистера Уопсла, входящего в калитку в широчайшем черном плаще, кто-то громко предостерег могильщика: "Эй, друг, вон гробовщик идет, задаст он тебе, если не будешь работать как следует!" Мне кажется, любому жителю цивилизованного государства следовало бы знать, что мистер Уопсл, пофилософствовав над черепом и положив его наземь, просто не мог не обтереть руки о белую салфетку, извлеченную из-за пазухи; однако даже этот невинный и в некотором роде обоснованный поступок не прошел ему даром, а сопровождался выкриком: "Эй, официант!" Прибытие тела (в пустом черном ящике с плохо пригнанной крышкой) явилось сигналом для всеобщего ликования, которое еще возросло, когда среди факельщиков был обнаружен чей-то знакомый. Ликование сопутствовало мистеру Уопслу и во время его схватки с Лаэртом на краю оркестра и могилы, а затем уже не прекращалось до тех пор, пока он не сбросил мертвого короля с кухонного стола и не умер сам постепенно, начиная с лодыжек.
We had made some pale efforts in the beginning to applaud Mr. Wopsle; but they were too hopeless to be persisted in. Therefore we had sat, feeling keenly for him, but laughing, nevertheless, from ear to ear. I laughed in spite of myself all the time, the whole thing was so droll; and yet I had a latent impression that there was something decidedly fine in Mr. Wopsle's elocution,-not for old associations' sake, I am afraid, but because it was very slow, very dreary, very up-hill and down-hill, and very unlike any way in which any man in any natural circumstances of life or death ever expressed himself about anything. When the tragedy was over, and he had been called for and hooted, I said to Herbert, Вначале мы предприняли было несколько слабых попыток похлопать мистеру Уопслу, но вскоре убедились, что дело это безнадежное. Поэтому, хотя нам было его и очень жаль, мы махнули рукой и только смеялись до упаду. Я смеялся, буквально не переставая, до того все это было уморительно; а между тем меня не покидало смутное ощущение, что в декламации мистера Уопсла было что-то поистине возвышенное, - ощущение, вызванное, думается мне, не столько детскими воспоминаниями, сколько тем, что декламировал он очень медленно, очень скучно, с очень резкими переходами от воя к шепоту и очень непохоже на то, как выражают свои мысли и чувства нормальные люди в естественных условиях жизни и смерти. Когда трагедия была доиграна до конца и мистера Уопсла вызвали и освистали, я сказал Герберту:
"Let us go at once, or perhaps we shall meet him." -- Скорее бежим домой, не то еще встретим его.
We made all the haste we could down stairs, but we were not quick enough either. Standing at the door was a Jewish man with an unnatural heavy smear of eyebrow, who caught my eyes as we advanced, and said, when we came up with him,- Мы со всей поспешностью спустились вниз, но опоздали: стоявший у входа высокий еврей с неестественно густыми, точно измалеванными бровями еще издали приметил меня и, когда мы подошли к нему, справился:
"Mr. Pip and friend?" -- Мистер Пип с приятелем?
Identity of Mr. Pip and friend confessed. Пришлось сознаться, что так оно и есть.
"Mr. Waldengarver," said the man, "would be glad to have the honor." -- Мистер Вальденгарвер, - сказал человек, - был бы счастлив удостоиться чести.
"Waldengarver?" I repeated-when Herbert murmured in my ear, "Probably Wopsle." -- Вальденгарвер? - переспросил я, но Герберт шепнул мне на ухо: - Это, наверно, Уопсл.
"Oh!" said I. "Yes. Shall we follow you?" -- Ах, так! - сказал я. - Да, конечно. Вы нас проводите?
"A few steps, please." When we were in a side alley, he turned and asked, "How did you think he looked?-I dressed him." -- Сюда, пожалуйста. - Когда мы очутились в узком коридоре, он обернулся и спросил: - Как он, по-вашему, выглядел? Это я его одевал.
I don't know what he had looked like, except a funeral; with the addition of a large Danish sun or star hanging round his neck by a blue ribbon, that had given him the appearance of being insured in some extraordinary Fire Office. But I said he had looked very nice. На мой взгляд, он больше всего напоминал бюро похоронных процессий, к тому же огромный датский орден на голубой ленте - не то звезда, не то солнце - придавал ему такой вид, словно он застрахован в каком-то необыкновенном обществе страхования от огня. Но я сказал, что выглядел он очень эффектно.
"When he come to the grave," said our conductor, "he showed his cloak beautiful. But, judging from the wing, it looked to me that when he see the ghost in the queen's apartment, he might have made more of his stockings." -- Когда он подошел к могиле, - заметил наш провожатый, - он прекрасно использовал плащ. Но, насколько я мог судить из-за кулис, чулки он показал недостаточно, особенно когда увидел духа в покоях королевы.
I modestly assented, and we all fell through a little dirty swing door, into a sort of hot packing-case immediately behind it. Here Mr. Wopsle was divesting himself of his Danish garments, and here there was just room for us to look at him over one another's shoulders, by keeping the packing-case door, or lid, wide open. Я скромно согласился с ним, и тут мы ввалились через низенькую замызганную дверь в какой-то жарко натопленный упаковочный ящик, где мистер Уопсл совлекал с себя датские одежды. Только оставив дверь, или крышку ящика, открытой настежь, мы кое-как уместились в нем и могли, выглядывая из-за спины друг друга, любоваться этим интересным зрелищем.
"Gentlemen," said Mr. Wopsle, "I am proud to see you. I hope, Mr. Pip, you will excuse my sending round. I had the happiness to know you in former times, and the Drama has ever had a claim which has ever been acknowledged, on the noble and the affluent." -- Джентльмены, - сказал мистер Уопсл, - я счастлив вас видеть. Надеюсь, мистер Пип, вы не посетуете, что я послал за вами. Я имел честь знавать вас в былые времена, а Театр, по общему признанию, во все века пользовался покровительством людей богатых и знатных.
Meanwhile, Mr. Waldengarver, in a frightful perspiration, was trying to get himself out of his princely sables. Тем временем мистер Вальденгарвер, обливаясь потом, пытался выбраться из траурного одеяния принца Гамлета.
"Skin the stockings off Mr. Waldengarver," said the owner of that property, "or you'll bust 'em. Bust 'em, and you'll bust five-and-thirty shillings. Shakspeare never was complimented with a finer pair. Keep quiet in your chair now, and leave 'em to me." -- Чулки стягивайте сверху, мистер Вальденгарвер, - посоветовал владелец костюма, - не то они лопнут. А лопнут чулки - лопнет тридцать пять шиллингов. Таких чулок Шекспир еще никогда не удостаивался. Посидите-ка спокойно, я сам ими займусь.
With that, he went upon his knees, and began to flay his victim; who, on the first stocking coming off, would certainly have fallen over backward with his chair, but for there being no room to fall anyhow. С этими словами он опустился на колени и стал так рьяно сдирать кожу со своего безоружного пленника, что, когда первый чулок оказался у него в руках, тот, несомненно, упал бы навзничь вместе со стулом, если бы только было куда падать.
I had been afraid until then to say a word about the play. But then, Mr. Waldengarver looked up at us complacently, and said,- Я не решался заговорить о представлении, но тут мистер Вальденгарвер спросил с самодовольным видом:
"Gentlemen, how did it seem to you, to go, in front?" -- Ну, джентльмены, ничего сошел спектакль? Как вам показалось из зрительного зала?
Herbert said from behind (at the same time poking me), Герберт ответил, незаметно толкая меня в спину:
"Capitally." So I said -- Превосходно. Тогда и я сказал:
"Capitally." -- Превосходно.
"How did you like my reading of the character, gentlemen?" said Mr. Waldengarver, almost, if not quite, with patronage. -- Что вы скажете о моем толковании роли, джентльмены? - спросил мистер Вальденгарвер чуть не покровительственным тоном.
Herbert said from behind (again poking me), Герберт ответил (снова толкая меня в спину):
"Massive and concrete." -- Очень своеобразно и внушительно.
So I said boldly, as if I had originated it, and must beg to insist upon it, Тогда и я смело повторил, точно высказал совершенно новую мысль и на ней настаивал:
"Massive and concrete." -- Очень своеобразно и внушительно.
"I am glad to have your approbation, gentlemen," said Mr. Waldengarver, with an air of dignity, in spite of his being ground against the wall at the time, and holding on by the seat of the chair. -- Я ценю вашу похвалу, джентльмены, - сказал мистер Вальденгарвер с большим достоинством, несмотря на то, что был в эту минуту прижат к стене и обеими руками держался за сидение стула.
"But I'll tell you one thing, Mr. Waldengarver," said the man who was on his knees, "in which you're out in your reading. Now mind! I don't care who says contrairy; I tell you so. You're out in your reading of Hamlet when you get your legs in profile. The last Hamlet as I dressed, made the same mistakes in his reading at rehearsal, till I got him to put a large red wafer on each of his shins, and then at that rehearsal (which was the last) I went in front, sir, to the back of the pit, and whenever his reading brought him into profile, I called out "I don't see no wafers!" And at night his reading was lovely." -- Но в вашем толковании Гамлета есть одна ошибка, мистер Вальденгарвер, - сказал костюмер, по-прежнему стоя на коленях. - Имейте в виду, мне все равно, что говорят другие. Это я вам говорю. Вы слишком часто показываете ноги в профиль. Последний Гамлет, которого мне довелось одевать, тоже допускал на репетициях эту ошибку, но потом я ему посоветовал налепить на ноги, пониже колен, по большой красной облатке, а на последней репетиции я пошел в зал, сэр, сел в кресла и, чуть он поворачивался в профиль, кричал ему: "Облаток не видно!" Так, поверьте, на спектакле его толкование было просто безупречно.
Mr. Waldengarver smiled at me, as much as to say "a faithful Dependent-I overlook his folly;" and then said aloud, Мистер Вальденгарвер улыбнулся мне, словно говоря: "Преданный слуга - что с него взять", а затем сказал вслух:
"My view is a little classic and thoughtful for them here; but they will improve, they will improve." -- Мое исполнение кажется им здесь слишком классическим и отвлеченным; но со временем они поймут, они поймут.
Herbert and I said together, O, no doubt they would improve. Мы с Гербертом в один голос подтвердили, что они непременно поймут.
"Did you observe, gentlemen," said Mr. Waldengarver, "that there was a man in the gallery who endeavored to cast derision on the service,-I mean, the representation?" -- Вы обратили внимание, джентльмены, - сказал мистер Вальдешарвер, - что какой-то человек на галерее пытался осмеять службу, то есть, я хочу сказать - представление?
We basely replied that we rather thought we had noticed such a man. I added, Мы лицемерно ответили, что действительно припоминаем, будто заметили такого человека. Я добавил:
"He was drunk, no doubt." -- Наверно, он был пьян.
"O dear no, sir," said Mr. Wopsle, "not drunk. His employer would see to that, sir. His employer would not allow him to be drunk." -- О нет, сэр. - сказал мистер Уопсл. - Он не был пьян. Тот, кто ею подослал, не допустил бы этого. Тот, кто его подослал, не позволил бы ему напиться.
"You know his employer?" said I. -- А вы знаете, кто его подослал? - спросил я.
Mr. Wopsle shut his eyes, and opened them again; Мистер Уопсл медленно и торжественно закрыл глаза, после чего так же медленно и торжественно открыл их.
performing both ceremonies very slowly. "You must have observed, gentlemen," said he, "an ignorant and a blatant ass, with a rasping throat and a countenance expressive of low malignity, who went through-I will not say sustained-the rфle (if I may use a French expression) of Claudius, King of Denmark. That is his employer, gentlemen. Such is the profession!" -- Джентльмены, - сказал он, - вы, вероятно, обратили внимание на пошлого, невежественного осла со скрипучим голосом и не столько злобным, сколько тупым выражением лица, который, нарушая весь ансамбль (вы мне простите французское слово), нельзя даже сказать чтобы "исполнял", но читал роль Клавдия, короля датского. Он-то и подослал его, джентльмены. Такова наша профессия!
Without distinctly knowing whether I should have been more sorry for Mr. Wopsle if he had been in despair, I was so sorry for him as it was, that I took the opportunity of his turning round to have his braces put on,-which jostled us out at the doorway,-to ask Herbert what he thought of having him home to supper? Herbert said he thought it would be kind to do so; therefore I invited him, and he went to Barnard's with us, wrapped up to the eyes, and we did our best for him, and he sat until two o'clock in the morning, reviewing his success and developing his plans. I forget in detail what they were, but I have a general recollection that he was to begin with reviving the Drama, and to end with crushing it; inasmuch as his decease would leave it utterly bereft and without a chance or hope. Не знаю, право, больше ли я жалел бы мистера Уопсла, будь он в полном отчаянии, но и сейчас мне было так жалко его, что я воспользовался минутой, когда он, пристегивая подтяжки, повернулся к нам спиной, - тем самым вытеснив нас в коридор, - и спросил Герберта, как он думает, не пригласить ли нам его поужинать? Герберт сказал, что это было бы доброе дело; тогда я пригласил его, и он, закутавшись до самых бровей, отправился с нами к Барнарду, где мы постарались принять его как можно радушнее, и просидел у нас до двух часов ночи, упиваясь своими успехами и развивая свои планы. Я уже не помню точно, в чем они состояли, но в общем было ясно, что он намерен сначала возродить Театр, а затем разом прикончить его, поскольку со смертью мистера Уопсла он понесет страшную и притом невозместимую утрату.
Miserably I went to bed after all, and miserably thought of Estella, and miserably dreamed that my expectations were all cancelled, and that I had to give my hand in marriage to Herbert's Clara, or play Hamlet to Miss Havisham's Ghost, before twenty thousand people, without knowing twenty words of it. Наконец, совсем разбитый, я лег спать и долго думал об Эстелле, а потом видел во сне, что все мои надежды пошли прахом и я должен не то обвенчаться с Гербертовой Кларой, не то играть Гамлета, причем духа играет мисс Хэвишем и на нас смотрят двадцать тысяч человек, а я не знаю и двадцати слов своей роли.

Chapter XXXII/ГЛАВА XXXII

English Русский
One day when I was busy with my books and Mr. Pocket, I received a note by the post, the mere outside of which threw me into a great flutter; for, though I had never seen the handwriting in which it was addressed, I divined whose hand it was. It had no set beginning, as Dear Mr. Pip, or Dear Pip, or Dear Sir, or Dear Anything, but ran thus:- Однажды во время моих занятий с мистером Покетом мне принесли письмо, при одном взгляде на которое я страшно взволновался: почерк на конверте был мне незнаком, но я тотчас угадал, чья это рука. В начале письма не стояло ни "Дорогой мистер Пип", ни "Дорогой Пип", ни "Дорогой сэр", - оно начиналось без всякого обращения:
"I am to come to London the day after to-morrow by the midday coach. I believe it was settled you should meet me? At all events Miss Havisham has that impression, and I write in obedience to it. She sends you her regard. "Я приеду в Лондон послезавтра дневным дилижансом. Кажется, было условлено, что Вы должны меня встретить? У мисс Хэвишем, во всяком случае, создалось такое впечатление, и она распорядилась, чтобы я Вам написала. Она посылает Вам поклон.
"Yours, ESTELLA." Эстелла".
If there had been time, I should probably have ordered several suits of clothes for this occasion; but as there was not, I was fain to be content with those I had. My appetite vanished instantly, and I knew no peace or rest until the day arrived. Not that its arrival brought me either; for, then I was worse than ever, and began haunting the coach-office in Wood Street, Cheapside, before the coach had left the Blue Boar in our town. For all that I knew this perfectly well, I still felt as if it were not safe to let the coach-office be out of my sight longer than five minutes at a time; and in this condition of unreason I had performed the first half-hour of a watch of four or five hours, when Wemmick ran against me. Будь у меня время, я, вероятно, заказал бы себе по этому случаю несколько новых костюмов; но времени не было, так что пришлось удовольствоваться старыми. Я мгновенно лишился аппетита и не знал ни минуты покоя до наступления назначенного дня. Впрочем, и в этот день волнение мое не улеглось, а напротив, возросло еще больше, и я начал кружить около почтового двора на углу Вуд-стрит и Чипсайда чуть ли не раньше, чем дилижанс отъехал от "Синего Кабана". Я прекрасно это знал, но все же чувствовал, что на всякий случай мне следует наведываться на почтовый двор по крайней мере каждые пять минут; и в таком сумасшедшем состоянии я уже провел полчаса из тех четырех или пяти часов, которые мне предстояло здесь прождать, как вдруг увидел перед собой Уэммика.
"Halloa, Mr. Pip," said he; "how do you do? I should hardly have thought this was your beat." -- А-а, мистер Пип! - сказал он. - Мое почтенье! Вот не думал, что вы можете выбрать для прогулок эти места.
I explained that I was waiting to meet somebody who was coming up by coach, and I inquired after the Castle and the Aged. Я объяснил, что должен встретить почтовую карету, и справился, как дела в замке и как здоровье Престарелого.
"Both flourishing thankye," said Wemmick, "and particularly the Aged. He's in wonderful feather. He'll be eighty-two next birthday. I have a notion of firing eighty-two times, if the neighborhood shouldn't complain, and that cannon of mine should prove equal to the pressure. However, this is not London talk. Where do you think I am going to?" -- Благодарю вас, все обстоит превосходно, - сказал Уэммик, - а Престарелый так прямо цветет. Скоро ему исполнится восемьдесят два года. Я подумываю о том, чтобы произвести в его честь салют - восемьдесят два выстрела, - если только соседи не будут против и если моя пушка выдержит. Впрочем, это разговор не для Лондона. Как вы думаете, куда я иду?
"To the office?" said I, for he was tending in that direction. -- В контору, - сказал я, потому что он явно шел в том направлении.
"Next thing to it," returned Wemmick, "I am going to Newgate. We are in a banker's-parcel case just at present, and I have been down the road taking a squint at the scene of action, and thereupon must have a word or two with our client." -- Вы почти угадали, - сказал Уэммик. - Я иду в Ньюгет. У нас сейчас на очереди дело о хищении в банке; я уже заглянул по дороге на место действия, а теперь должен кое о чем побеседовать с нашим клиентом.
"Did your client commit the robbery?" I asked. -- Ваш клиент и совершил хищение? - спросил я.
"Bless your soul and body, no," answered Wemmick, very drily. "But he is accused of it. So might you or I be. Either of us might be accused of it, you know." -- Что вы, господь с вами, - ответил Уэммик необычайно сухо. - Но его в этом обвиняют. Обвинить можно кого угодно. С тем же успехом могли бы обвинить и вас и меня.
"Only neither of us is," I remarked. -- Но ведь не обвинили, - заметил я.
"Yah!" said Wemmick, touching me on the breast with his forefinger; "you're a deep one, Mr. Pip! Would you like to have a look at Newgate? Have you time to spare?" -- Ого! - сказал Уэммик, легонько ткнув меня в грудь указательным пальцем. - С вами, мистер Пип, надо держать ухо востро. Может, хотите зайти в Ньюгет? Время у вас есть?
I had so much time to spare, that the proposal came as a relief, notwithstanding its irreconcilability with my latent desire to keep my eye on the coach-office. Muttering that I would make the inquiry whether I had time to walk with him, I went into the office, and ascertained from the clerk with the nicest precision and much to the trying of his temper, the earliest moment at which the coach could be expected,-which I knew beforehand, quite as well as he. I then rejoined Mr. Wemmick, and affecting to consult my watch, and to be surprised by the information I had received, accepted his offer. У меня было так много времени, что его предложение пришлось как нельзя более кстати, несмотря на то что оно вынуждало меня отказаться от намерения не сводить глаз с конторы дилижансов. Смущенно пробормотав, что я только выясню, успею ли проводить его, я зашел на почтовый двор и долго испытывал терпение тамошнего клерка, пока не узнал совершенно точно, начиная с какой минуты можно ожидать прибытия дилижанса, - хотя знал это не хуже его. Потом я вернулся к мистеру Уэммику, посмотрел на часы, притворно удивился, что еще так рано, и принял его приглашение.
We were at Newgate in a few minutes, and we passed through the lodge where some fetters were hanging up on the bare walls among the prison rules, into the interior of the jail. At that time jails were much neglected, and the period of exaggerated reaction consequent on all public wrongdoing-and which is always its heaviest and longest punishment-was still far off. So felons were not lodged and fed better than soldiers, (to say nothing of paupers,) and seldom set fire to their prisons with the excusable object of improving the flavor of their soup. It was visiting time when Wemmick took me in, and a potman was going his rounds with beer; and the prisoners, behind bars in yards, were buying beer, and talking to friends; and a frowzy, ugly, disorderly, depressing scene it was. Очень скоро мы достигли Ньюгета и через караульную, на голых стенах которой рядом с тюремными правилами висело несколько пар кандалов, прошли во внутренний двор. В то время тюрьмы были в большом небрежении: еще далеко было до того чрезмерного крена в обратную сторону, какой обычно вызывается общественными злоупотреблениями и служит самым тяжким и долгим возмездием за прошлые грехи. Поэтому условия жизни и довольствование уголовных преступников было отнюдь не лучше, чем у солдат (не говоря уже о бедняках), и они лишь изредка поджигали свои тюрьмы с похвальной целью добиться более вкусного супа. Мы попали как раз ко времени свиданий. По тюремному двору ходил разносчик с пивом; заключенные, столпившись за решеткой, покупали пиво и переговаривались с посетителями; и все здесь было до крайности грязно, уродливо, неустроенно и уныло.
It struck me that Wemmick walked among the prisoners much as a gardener might walk among his plants. This was first put into my head by his seeing a shoot that had come up in the night, and saying, "What, Captain Tom? Are you there? Ah, indeed!" and also, "Is that Black Bill behind the cistern? Why I didn't look for you these two months; how do you find yourself?" Equally in his stopping at the bars and attending to anxious whisperers,-always singly,-Wemmick with his post-office in an immovable state, looked at them while in conference, as if he were taking particular notice of the advance they had made, since last observed, towards coming out in full blow at their trial. Мне пришло в голову, что Уэммик расхаживает среди заключенных точно садовник среди своих растений. Впервые эта мысль мелькнула у меня, когда он, увидев новый росток, взошедший ночью, приветствовал его словами: "Что это, капитан Том, и вы здесь? Ну-ну!" - и тут же добавил: "А это кто там, за цистерной, Черный Билл? Я вас уже месяца два не видел; как поживаете?" Равным образом, когда он останавливался у решетки и, накрепко закрыв свой почтовый ящик, выслушивал - один на один - тревожный шепот своих питомцев, у него был такой вид, словно он отмечает, хорошо ли они подросли с прошлого раза и есть ли надежда, что они распустятся пышным цветом в день суда.
He was highly popular, and I found that he took the familiar department of Mr. Jaggers's business; though something of the state of Mr. Jaggers hung about him too, forbidding approach beyond certain limits. His personal recognition of each successive client was comprised in a nod, and in his settling his hat a little easier on his head with both hands, and then tightening the post-office, and putting his hands in his pockets. In one or two instances there was a difficulty respecting the raising of fees, and then Mr. Wemmick, backing as far as possible from the insufficient money produced, said, Он пользовался здесь большой популярностью, и я убедился что он представляет собой нечто вроде общедоступного издания мистера Джеггерса; впрочем, отблески величия мистера Джеггерса падали и на него, и это обязывало держаться с ним в известных границах. Узнав того или иного клиента, он считал вполне достаточным кивнуть головой, обеими руками поправить на голове шляпу и, сунув руки в карманы, еще крепче закрыть свой почтовый ящик. Раз или два произошла заминка с получением гонорара; в этих случаях мистер Уэммик отодвигался как можно дальше от недостаточной суммы, которую ему протягивали, и говорил:
"it's no use, my boy. I'm only a subordinate. I can't take it. Don't go on in that way with a subordinate. If you are unable to make up your quantum, my boy, you had better address yourself to a principal; there are plenty of principals in the profession, you know, and what is not worth the while of one, may be worth the while of another; that's my recommendation to you, speaking as a subordinate. Don't try on useless measures. Why should you? Now, who's next?" -- Не просите, милейший. Я лицо подчиненное. Я не могу их принять. Нет смысла спорить с подчиненным лицом. Если вы, милейший, не можете набрать сколько нужно, адресуйтесь лучше к другому стряпчему; вы же знаете, стряпчих в Лондоне более чем достаточно. То, что не подошло одному, вполне возможно подойдет другому. Это я вам советую как подчиненное лицо. Не тратьте слов понапрасну. К чему? Ну-с, кто следующий?
Thus, we walked through Wemmick's greenhouse, until he turned to me and said, Так мы расхаживали по оранжерее Уэммика, пока он не сказал, обернувшись ко мне:
"Notice the man I shall shake hands with." -- Обратите внимание на человека, которому я пожму руку.
I should have done so, without the preparation, as he had shaken hands with no one yet. Я не нуждался в таком предупреждении, - до этого он не пожал руку ни одному из заключенных.
Almost as soon as he had spoken, a portly upright man (whom I can see now, as I write) in a well-worn olive-colored frock-coat, with a peculiar pallor overspreading the red in his complexion, and eyes that went wandering about when he tried to fix them, came up to a corner of the bars, and put his hand to his hat-which had a greasy and fatty surface like cold broth-with a half-serious and half-jocose military salute. В ту же минуту за решеткой появился очень прямой, осанистый мужчина (я как сейчас его вижу); на нем был потертый сюртук оливкового цвета, по лицу, от природы румяному, разливалась какая-то неестественная бледность, глаза блуждали по сторонам, как он ни старался смотреть прямо перед собой. Вскинув руку к шляпе, покрытой слоем блестящего жира, точно остывшая похлебка, он полусерьезно, полушутливо отдал нам честь.
"Colonel, to you!" said Wemmick; "how are you, Colonel?" -- Приветствую вас, полковник! - сказал Уэммик. - Как чувствуете себя, полковник?
"All right, Mr. Wemmick." -- Хорошо, мистер Уэммик.
"Everything was done that could be done, but the evidence was too strong for us, Colonel." -- Было сделано все, что возможно, полковник, но улики оказались слишком существенными, даже для нас.
"Yes, it was too strong, sir,-but I don't care." -- Да, сэр, улики существенные... но мне ничего не страшно.
"No, no," said Wemmick, coolly, "you don't care." Then, turning to me, "Served His Majesty this man. Was a soldier in the line and bought his discharge." -- Разумеется, - успокаивающе сказал Уэммик, - вам ничего не страшно. - И добавил, обращаясь ко мне: - Служил его величеству королю. Бывал в огне сражений, выкупился с военной службы.
I said, "Indeed?" and the man's eyes looked at me, and then looked over my head, and then looked all round me, and then he drew his hand across his lips and laughed. Я сказал: - Вот как? - И взгляд этого человека задержался на мне, потом скользнул куда-то поверх моей головы, потом направо, налево, в сторону от меня, и наконец он провел ладонью по губам и засмеялся.
"I think I shall be out of this on Monday, sir," he said to Wemmick. -- Кажется, все это кончится в понедельник, сэр, - сказал он Уэммику.
"Perhaps," returned my friend, "but there's no knowing." -- Возможно, - отвечал тот, - но сказать наверняка нельзя.
"I am glad to have the chance of bidding you good by, Mr. Wemmick," said the man, stretching out his hand between two bars. -- Я рад, что мне представился случай пожелать вам всего хорошего, мистер Уэммик, - сказал человек, протягивая руку между прутьями решетки.
"Thankye," said Wemmick, shaking hands with him. "Same to you, Colonel." -- Благодарю вас, - сказал Уэммик, пожимая ему руку. - И вам того же, полковник.
"If what I had upon me when taken had been real, Mr. Wemmick," said the man, unwilling to let his hand go, "I should have asked the favor of your wearing another ring-in acknowledgment of your attentions." -- Если бы то, что при мне нашли, было не поддельное, мистер Уэммик, - сказал человек, все не выпуская его руки, - я бы как о большом одолжении просил вас принять еще одно кольцо в знак благодарности за ваше внимание.
"I'll accept the will for the deed," said Wemmick. "By the by; you were quite a pigeon-fancier." The man looked up at the sky. "I am told you had a remarkable breed of tumblers. Could you commission any friend of yours to bring me a pair, of you've no further use for 'em?" -- Ну что ж, спасибо и на том, - сказал Уэммик. - Да, кстати, вы ведь, кажется, завзятый голубятник. - Человек поднял глаза к небу. - Я слышал, у вас были замечательные турмана. Может, вы поручили бы какому-нибудь знакомому доставить мне парочку, если вам они больше не нужны?
"It shall be done, sir?" -- Будет исполнено, сэр.
"All right," said Wemmick, "they shall be taken care of. Good afternoon, Colonel. Good by!" -- Вот и отлично, - сказал Уэммик. - Насчет ухода за ними можете не сомневаться. Прощайте, полковник. Всего лучшего.
They shook hands again, and as we walked away Wemmick said to me, Они опять пожали друг другу руки, и, когда мы отошли от решетки, Уэммик сказал мне.
"A Coiner, a very good workman. The Recorder's report is made to-day, and he is sure to be executed on Monday. Still you see, as far as it goes, a pair of pigeons are portable property all the same." -- Фальшивомонетчик, очень искусный мастер. Сегодня будет подписан указ о приведении приговора в исполнение, и в понедельник его несомненно казнят. Но понимаете, пара голубей - это, как-никак, движимое имущество.
With that, he looked back, and nodded at this dead plant, and then cast his eyes about him in walking out of the yard, as if he were considering what other pot would go best in its place. И, обернувшись, он кивнул своему погибшему цветку, а потом направился к выходу, оглядываясь по сторонам, словно соображая, каким новым растением его лучше всего заменить.
As we came out of the prison through the lodge, I found that the great importance of my guardian was appreciated by the turnkeys, no less than by those whom they held in charge. Когда мы проходили через караульную, я убедился, что надзиратели считаются с мнением моего опекуна не меньше, чем те, кто вверен их попечению.
"Well, Mr. Wemmick," said the turnkey, who kept us between the two studded and spiked lodge gates, and who carefully locked one before he unlocked the other, "what's Mr. Jaggers going to do with that water-side murder? Is he going to make it manslaughter, or what's he going to make of it?" -- Послушайте, мистер Уэммик, - сказал надзиратель, задерживаясь между двумя усаженными остриями дверьми караульной и старательно запирая первую, прежде нежели отпереть вторую, - как же мистер Джеггерс намерен поступить с этим убийством на набережной? Повернет так, что оно было непредумышленное, или как?
"Why don't you ask him?" returned Wemmick. -- А вы его сами спросите, - посоветовал Уэммик.
"O yes, I dare say!" said the turnkey. -- Легко сказать! - возразил надзиратель.
"Now, that's the way with them here, Mr. Pip," remarked Wemmick, turning to me with his post-office elongated. "They don't mind what they ask of me, the subordinate; but you'll never catch 'em asking any questions of my principal." -- Так-то вот они всегда, мистер Пип, - заметил Уэммик, раздвинув щель своего почтового ящика. - Чего только у меня не спрашивают, пользуются, что я подчиненное лицо. Патрону моему небось не задают никаких вопросов.
"Is this young gentleman one of the 'prentices or articled ones of your office?" asked the turnkey, with a grin at Mr. Wemmick's humor. -- Этот молодой джентльмен, наверно, проходит обучение у вас в конторе? - спросил надзиратель, ухмыляясь шутке мистера Уэммика.
"There he goes again, you see!" cried Wemmick, "I told you so! Asks another question of the subordinate before his first is dry! Well, supposing Mr. Pip is one of them?" -- Вот видите, он опять за свое! - воскликнул Уэммик. - Я же вам говорю. Не успеешь ему ответить на один вопрос, он лезет с другим, и все к подчиненному лицу. Ну, скажем, мистер Пип проходит у нас обучение, что тогда?
"Why then," said the turnkey, grinning again, Надзиратель опять ухмыльнулся.
"he knows what Mr. Jaggers is." -- Тогда он знает, что такое мистер Джеггерс.
"Yah!" cried Wemmick, suddenly hitting out at the turnkey in a facetious way, "you're dumb as one of your own keys when you have to do with my principal, you know you are. Let us out, you old fox, or I'll get him to bring an action against you for false imprisonment." -- Вот я вас! - неожиданно вскричал Уэммик, притворно замахиваясь на него. - Когда мой патрон здесь, из вас слова не выжмешь, все равно что из ваших ключей. Ну, старая лисица, выпускайте нас отсюда, не то я ему скажу, чтобы подал на вас жалобу за незаконное задержание под стражей.
The turnkey laughed, and gave us good day, and stood laughing at us over the spikes of the wicket when we descended the steps into the street. Надзиратель засмеялся, распростился с нами и, смеясь, смотрел нам вслед из-за усаженной остриями двери, пока мы спускались на улицу.
"Mind you, Mr. Pip," said Wemmick, gravely in my ear, as he took my arm to be more confidential; "I don't know that Mr. Jaggers does a better thing than the way in which he keeps himself so high. He's always so high. His constant height is of a piece with his immense abilities. That Colonel durst no more take leave of him, than that turnkey durst ask him his intentions respecting a case. Then, between his height and them, he slips in his subordinate,-don't you see?-and so he has 'em, soul and body." -- Заметьте, мистер Пип, - сказал Уэммик очень серьезно, наклонившись к моему уху и даже взяв меня под руку для большей секретности, - величайшее достоинство мистера Джеггерса, пожалуй, состоит в том, что он держится на такой недосягаемой высоте. Он совершенно недосягаем. Недосягаемость его вполне соответствует его огромнейшему таланту. С ним-то этот полковник не посмел бы попрощаться, у него-то надзиратель не посмел бы спросить, как он предполагает вести то или иное дело. А между ними и своей недосягаемостью он ставит подчиненного - понятно? - и вот они, телом и душой, в его власти.
I was very much impressed, and not for the first time, by my guardian's subtlety. To confess the truth, I very heartily wished, and not for the first time, that I had had some other guardian of minor abilities. Как это уже не раз случалось, я был поражен хитроумием моего опекуна. И, сказать по правде, я, как это уже не раз случалось, от души пожалел, что мне не достался в опекуны кто-нибудь другой, не наделенный столь огромным талантом.
Mr. Wemmick and I parted at the office in Little Britain, where suppliants for Mr. Jaggers's notice were lingering about as usual, and I returned to my watch in the street of the coach-office, with some three hours on hand. I consumed the whole time in thinking how strange it was that I should be encompassed by all this taint of prison and crime; that, in my childhood out on our lonely marshes on a winter evening, I should have first encountered it; that, it should have reappeared on two occasions, starting out like a stain that was faded but not gone; that, it should in this new way pervade my fortune and advancement. While my mind was thus engaged, I thought of the beautiful young Estella, proud and refined, coming towards me, and I thought with absolute abhorrence of the contrast between the jail and her. I wished that Wemmick had not met me, or that I had not yielded to him and gone with him, so that, of all days in the year on this day, I might not have had Newgate in my breath and on my clothes. I beat the prison dust off my feet as I sauntered to and fro, and I shook it out of my dress, and I exhaled its air from my lungs. So contaminated did I feel, remembering who was coming, that the coach came quickly after all, and I was not yet free from the soiling consciousness of Mr. Wemmick's conservatory, when I saw her face at the coach window and her hand waving to me. Мы расстались с мистером Уэммиком у дверей конторы на Литл-Бритен, где кучка просителей, как всегда, ожидала выхода мистера Джеггерса, и я воротился на свое дежурство близ почтового двора, все еще имея в запасе около трех часов. В течение этих часов я не переставал думать о том, как странно, что преступный мир снова и снова протягивает ко мне свои лапы; я впервые столкнулся с ним в детстве, зимним вечером, на наших пустынных болотах; дважды после этого он вновь возникал передо мной, как выцветшее, но не исчезнувшее пятно; и теперь моя жизнь в новом, светлом своем течении тоже омрачена его близостью. А еще я думал о прекрасной юной Эстелле, такой утонченной и гордой, которая с каждой минутой приближалась ко мне, и содрогался от отвращения, представляя себе контраст между тюрьмой и ею. Я жалел, что встретил Уэммика, жалел, что согласился пойти с ним, - нужно же, чтобы именно в этот день я весь пропитался воздухом Ньюгета! Я бродил взад и вперед по улице и выдыхал этот воздух из своих легких, отряхивал прах тюрьмы от своих ног, счищал его со своей одежды. Помня о том, кого я встречаю, я чувствовал себя до того зачумленным, что в конце концов дилижанс прибыл слишком скоро: я еще не успел очиститься от грязи, приставшей ко мне в теплице мистера Уэммика, как уже увидел в окне кареты лицо Эстеллы и ее руку, подзывающую меня.
What was the nameless shadow which again in that one instant had passed? Что же это было? Что за неуловимая тень опять промелькнула передо мной в это мгновенье?

Chapter XXXIII/ГЛАВА XXXIII

English Русский
In her furred travelling-dress, Estella seemed more delicately beautiful than she had ever seemed yet, even in my eyes. Her manner was more winning than she had cared to let it be to me before, and I thought I saw Miss Havisham's influence in the change. Даже мне Эстелла никогда еще не казалась такой красавицей, как сейчас, в своей дорожной тальме с меховой оторочкой. Она держалась со мной ласковее, чем когда-либо, и я усмотрел в этой перемене влияние мисс Хэвишем.
We stood in the Inn Yard while she pointed out her luggage to me, and when it was all collected I remembered-having forgotten everything but herself in the meanwhile-that I knew nothing of her destination. Стоя со мной во дворе гостиницы, пока разгружали дилижанс, она указывала мне свои вещи, и, когда весь ее багаж был собран, я вспомнил - до этого мои мысли были только о ней, - что даже не знаю, куда она направляется.
"I am going to Richmond," she told me. "Our lesson is, that there are two Richmonds, one in Surrey and one in Yorkshire, and that mine is the Surrey Richmond. The distance is ten miles. I am to have a carriage, and you are to take me. This is my purse, and you are to pay my charges out of it. O, you must take the purse! We have no choice, you and I, but to obey our instructions. We are not free to follow our own devices, you and I." -- Я еду в Ричмонд, - сказала она. - Как известно, есть два Ричмонда: один в Сэррее, а другой в Йоркшире; мне нужно в тот, который в Сэррее. Отсюда до него десять миль, я должна взять карету, а вы должны меня сопровождать. Вот мой кошелек, вы будете оплачивать мои расходы. Нет, нет, непременно возьмите. У нас с вами нет выбора, - надо слушаться. Мы с вами не вольны поступать по-своему.
As she looked at me in giving me the purse, I hoped there was an inner meaning in her words. She said them slightingly, but not with displeasure. Отдавая мне кошелек, она взглянула на меня, и я попытался прочесть в ее словах какой-то скрытый смысл. Она произнесла их небрежно, но без неудовольствия.
"A carriage will have to be sent for, Estella. Will you rest here a little?" -- За каретой придется послать, Эстелла. А пока вы, может быть, отдохнете немного?
"Yes, I am to rest here a little, and I am to drink some tea, and you are to take care of me the while." -- Да, я должна немного отдохнуть и выпить чаю, а вы должны обо мне позаботиться.
She drew her arm through mine, as if it must be done, and I requested a waiter who had been staring at the coach like a man who had never seen such a thing in his life, to show us a private sitting-room. Upon that, he pulled out a napkin, as if it were a magic clew without which he couldn't find the way up stairs, and led us to the black hole of the establishment, fitted up with a diminishing mirror (quite a superfluous article, considering the hole's proportions), an anchovy sauce-cruet, and somebody's pattens. On my objecting to this retreat, he took us into another room with a dinner-table for thirty, and in the grate a scorched leaf of a copy-book under a bushel of coal-dust. Having looked at this extinct conflagration and shaken his head, he took my order; which, proving to be merely, "Some tea for the lady," sent him out of the room in a very low state of mind. Она взяла меня под руку так, словно выполняла чье-то указание, и я велел лакею, который стоял тут же и глазел на дилижанс, как будто в жизни своей не видел ничего подобного, провести нас в отдельный номер. Он вытащил откуда-то салфетку, точно без этого волшебного клубка ему никогда бы не отыскать дорогу на второй этаж, и провел нас в какой-то карцер, обстановку которого составляли: уменьшительное зеркало (предмет совершенно излишний, если принять во внимание размеры карцера), судки с маслом и уксусом и чьи-то деревянные калоши. Когда я забраковал это помещение, он повел нас в другую комнату, где стоял обеденный стол человек на тридцать, а в камине из-под кучи золы выглядывал обгорелый листок школьной тетради. Бросив взгляд на это пожарище и покачав головой, он принял от меня заказ и, поскольку я спросил всего-навсего "чаю для этой леди", пошел прочь в самом унылом расположении духа.
I was, and I am, sensible that the air of this chamber, in its strong combination of stable with soup-stock, might have led one to infer that the coaching department was not doing well, and that the enterprising proprietor was boiling down the horses for the refreshment department. Yet the room was all in all to me, Estella being in it. I thought that with her I could have been happy there for life. (I was not at all happy there at the time, observe, and I knew it well.) Я убежден, что атмосфера этой залы, в которой мешались крепкие запахи мясного навара и конюшни, могла хоть кого навести на мысль, что дилижансы приносят маловато дохода и предприимчивый хозяин распорядился постепенно переводить лошадей на супы для постояльцев. И все же для меня эта комната была раем благодаря Эстелле. Мне думалось, что с нею я мог бы быть счастлив здесь всю жизнь. (Заметьте, в то время я вовсе не был там счастлив, и хорошо это знал.)
"Where are you going to, at Richmond?" I asked Estella. -- К кому вы едете в Ричмонд? - спросил я Эстеллу.
"I am going to live," said she, "at a great expense, with a lady there, who has the power-or says she has-of taking me about, and introducing me, and showing people to me and showing me to people." -- Меня пригласила к себе, - сказала она, - и притом за большие деньги, одна леди, которая по своему положению может - или уверяет, что может, - вывозить меня в свет, знакомить, показывать мне разных людей и меня показывать людям.
"I suppose you will be glad of variety and admiration?" -- Вас, конечно, прельщает такая перемена, возможность блистать в обществе?
"Yes, I suppose so." -- Да, пожалуй.
She answered so carelessly, that I said, Она ответила так равнодушно, что у меня невольно вырвалось:
"You speak of yourself as if you were some one else." -- Вы говорите о себе, точно о ком-то другом.
"Where did you learn how I speak of others? Come, come," said Estella, smiling delightfully, "you must not expect me to go to school to you; I must talk in my own way. How do you thrive with Mr. Pocket?" -- А откуда вам известно, как я говорю о других? Нет, нет, - и Эстелла подарила меня пленительной улыбкой, - вы уж меня не учите, я говорю как умею. Хорошо ли вам живется у мистера Покета?
"I live quite pleasantly there; at least-" It appeared to me that I was losing a chance. -- Мне у них очень приятно; во всяком случае... - я испугался, что чуть не упустил драгоценную возможность.
"At least?" repeated Estella. -- Во всяком случае?.. - повторила Эстелла.
"As pleasantly as I could anywhere, away from you." -- Настолько приятно, насколько может быть там, где нет вас.
"You silly boy," said Estella, quite composedly, "how can you talk such nonsense? Your friend Mr. Matthew, I believe, is superior to the rest of his family?" -- Глупый вы мальчик, - сказала Эстелла невозмутимо. - Можно ли говорить такую чепуху? Сколько я понимаю, ваш друг мистер Мэтью выгодно отличается от своих родственников?
"Very superior indeed. He is nobody's enemy-" -- Еще бы. Он никому не желает зла...
-"Don't add but his own," interposed Estella, "for I hate that class of man. But he really is disinterested, and above small jealousy and spite, I have heard?" -- Пожалуйста, не добавляйте: "разве лишь себе самому", - таких я терпеть не могу. Но, кажется, он действительно бескорыстный человек и стоит выше мелкой зависти и злобы?
"I am sure I have every reason to say so." -- У меня есть все основания это утверждать.
"You have not every reason to say so of the rest of his people," said Estella, nodding at me with an expression of face that was at once grave and rallying, "for they beset Miss Havisham with reports and insinuations to your disadvantage. They watch you, misrepresent you, write letters about you (anonymous sometimes), and you are the torment and the occupation of their lives. You can scarcely realize to yourself the hatred those people feel for you." -- Зато у вас нет оснований утверждать то же о его родственниках, - сказала Эстелла, кивая мне с выражением одновременно серьезным и шутливым, - они просто осаждают мисс Хэвишем всякими доносами и измышлениями по вашему адресу. Они следят за вами, клевещут на вас, пишут о вас письма (иногда анонимные), и вообще, вы - главное зло и единственное содержание их жизни. Вы и представить себе не можете, как эти люди вас ненавидят.
"They do me no harm, I hope?" -- Надеюсь, они не могут причинить мне вреда?
Instead of answering, Estella burst out laughing. This was very singular to me, and I looked at her in considerable perplexity. When she left off-and she had not laughed languidly, but with real enjoyment-I said, in my diffident way with her,- Вместо ответа Эстелла расхохоталась. Это очень меня удивило, и я смотрел на нее в полной растерянности. Когда она успокоилась, - а смеялась она не жеманно, но громко и от души, - я сказал неуверенно, как всегда, когда бывал с нею:
"I hope I may suppose that you would not be amused if they did me any harm." -- Надеюсь, вам бы не доставило удовольствия, если бы они причинили мне вред?
"No, no you may be sure of that," said Estella. "You may be certain that I laugh because they fail. O, those people with Miss Havisham, and the tortures they undergo!" -- Нет, нет, что вы! - сказала Эстелла. - А смеюсь я потому, что у них ничего не выходит. Ох, как эти люди увиваются около мисс Хэвишем, на какие мучения они идут!
She laughed again, and even now when she had told me why, her laughter was very singular to me, for I could not doubt its being genuine, and yet it seemed too much for the occasion. I thought there must really be something more here than I knew; she saw the thought in my mind, and answered it. Она опять засмеялась, и смех ее по-прежнему был мне непонятен: хотя она мне все объяснила и я не сомневался в ее искренности, такая причина для смеха все же казалась мне недостаточной. Я подумал, что, вероятно, чего-то еще не знаю; она угадала мою мысль и ответила на нее.
"It is not easy for even you." said Estella, "to know what satisfaction it gives me to see those people thwarted, or what an enjoyable sense of the ridiculous I have when they are made ridiculous. For you were not brought up in that strange house from a mere baby. I was. You had not your little wits sharpened by their intriguing against you, suppressed and defenceless, under the mask of sympathy and pity and what not that is soft and soothing. I had. You did not gradually open your round childish eyes wider and wider to the discovery of that impostor of a woman who calculates her stores of peace of mind for when she wakes up in the night. I did." -- Даже вам, - сказала Эстелла, - нелегко понять, как меня радуют неудачи этих людей и как мне весело, тогда они оказываются одураченными. Ведь вы не жили в этом странном доме с малых лет, как я. Ваша детская наблюдательность не изощрилась, как у меня, от того что против вас без конца интриговали, зная, что вы слабы и беззащитны, прикрываясь участием, жалостью, всякими похвальными чувствами. Ваши невинные младенческие глаза не раскрывались все шире и шире, как у меня, глядя на притворство женщины, которая, даже просыпаясь по ночам, расчетливо прикидывает, как бы ей получше изобразить любовь к ближнему.
It was no laughing matter with Estella now, nor was she summoning these remembrances from any shallow place. I would not have been the cause of that look of hers for all my expectations in a heap. Теперь Эстелла не смеялась, как видно - воспоминания эти были ей очень тягостны. Лицо ее так помрачнело, что я отказался бы от всех своих надежд, лишь бы не быть тому причиной.
"Two things I can tell you," said Estella. "First, notwithstanding the proverb that constant dropping will wear away a stone, you may set your mind at rest that these people never will-never would, in hundred years-impair your ground with Miss Havisham, in any particular, great or small. Second, I am beholden to you as the cause of their being so busy and so mean in vain, and there is my hand upon it." -- Я могу сказать вам кое-что в утешение, - продолжала Эстелла. - Во-первых, хотя и говорится, что вода камень точит, вы можете быть уверены, что этим людям никогда - как бы они ни старались - не удастся повредить вам в глазах мисс Хэвишем. Во-вторых, я вам очень признательна - ведь это из-за вас они суетятся и злобствуют понапрасну!
As she gave it to me playfully,-for her darker mood had been but Momentary,-I held it and put it to my lips. И она весело протянула мне руку, - грустное настроение ее уже прошло, - а я задержал ее руку и поднес к губам.
"You ridiculous boy," said Estella, "will you never take warning? Or do you kiss my hand in the same spirit in which I once let you kiss my cheek?" -- Смешной вы мальчик, - сказала Эстелла, - сколько вам ни тверди - ничего не помогает! Или вы делаете это потому же, почему я когда-то позволила вам поцеловать меня в щеку?
"What spirit was that?" said I. -- А почему вы мне это позволили? - спросил я.
"I must think a moment. A spirit of contempt for the fawners and plotters." -- Дайте подумать. Из презрения к интриганам и подлизам.
"If I say yes, may I kiss the cheek again?" -- Если я скажу "да", можно мне снова поцеловать вас в щеку?
"You should have asked before you touched the hand. But, yes, if you like." -- Надо было спросить раньше, чем целовать руку. Но все равно, если хотите - пожалуйста.
I leaned down, and her calm face was like a statue's. Я наклонился к ней, лицо ее было спокойно, как лицо статуи.
"Now," said Estella, gliding away the instant I touched her cheek, "you are to take care that I have some tea, and you are to take me to Richmond." -- А теперь, - сказала Эстелла, отстраняясь от меня, едва я коснулся губами ее щеки, - вы должны позаботиться о том, чтобы мне подали чай, и отвезти меня в Ричмонд.
Her reverting to this tone as if our association were forced upon us, and we were mere puppets, gave me pain; but everything in our intercourse did give me pain. Whatever her tone with me happened to be, I could put no trust in it, and build no hope on it; and yet I went on against trust and against hope. Why repeat it a thousand times? So it always was. Мне стало больно, когда она опять заговорила так, словно знакомство наше кому-то угодно и мы всего лишь куклы в чьих-то руках; но встречи с Эстеллой никогда не давали мне ничего кроме боли. Как бы она ни держалась со мной, я ничему не верил, ни на что не надеялся и все же продолжал любить ее - без веры и без надежды. К чему повторять это снова и снова? Так было всегда.
I rang for the tea, and the waiter, reappearing with his magic clew, brought in by degrees some fifty adjuncts to that refreshment, but of tea not a glimpse. A teaboard, cups and saucers, plates, knives and forks (including carvers), spoons (various), saltcellars, a meek little muffin confined with the utmost precaution under a strong iron cover, Moses in the bulrushes typified by a soft bit of butter in a quantity of parsley, a pale loaf with a powdered head, two proof impressions of the bars of the kitchen fireplace on triangular bits of bread, and ultimately a fat family urn; which the waiter staggered in with, expressing in his countenance burden and suffering. After a prolonged absence at this stage of the entertainment, he at length came back with a casket of precious appearance containing twigs. These I steeped in hot water, and so from the whole of these appliances extracted one cup of I don't know what for Estella. Я позвонил, чтобы подали чай, и лакей, представ перед нами со своим волшебным клубком, стал не спеша вносить в комнату принадлежности для этой трапезы, числом не менее пятидесяти, причем до самого чая дело дошло не скоро. Постепенно на столе появились: поднос, чашки с блюдцами, тарелки, ножи и вилки (включая самые большие, какими раскладывают жаркое), ложки (всевозможных размеров и фасонов), солонки, одинокая оладья, надежно укрытая тяжелой железной крышкой, кусок полурастаявшего масла, спрятанный в зарослях петрушки, подобно младенцу Моисею в тростниках, худосочная булка с напудренной головой, два треугольных ломтика хлеба с оттисками решетки кухонного очага и наконец пузатый семейный чайник на спирту, под тяжестью которого лакей буквально сгибался, всем своим лицом выражая покорное страдание. Затем последовал длинный антракт, после которого он все же принес драгоценного вида шкатулку с какими-то веточками. Я залил их кипятком, и таким образом в итоге всех этих приготовлений добыл для Эстеллы одну чашку неизвестно какого напитка.
The bill paid, and the waiter remembered, and the ostler not forgotten, and the chambermaid taken into consideration,-in a word, the whole house bribed into a state of contempt and animosity, and Estella's purse much lightened,-we got into our post-coach and drove away. Turning into Cheapside and rattling up Newgate Street, we were soon under the walls of which I was so ashamed. Когда я уплатил по счету и лакей получил на чай, и конюх не был забыт, и горничная не осталась в накладе, - словом, когда было роздано достаточно взяток, чтобы вызвать недовольство и презрение всего дома, а кошелек Эстеллы сильно поубавился в весе, - мы сели в карету и уехали. Свернув за угол, карета покатила по Чипсайду, потом по Ньюгет-стрит, и скоро мы поравнялись с высокой стеной, которой я так стыдился.
"What place is that?" Estella asked me. -- Что это за здание? - спросила Эстелла.
I made a foolish pretence of not at first recognizing it, and then told her. As she looked at it, and drew in her head again, murmuring, "Wretches!" I would not have confessed to my visit for any consideration. Я глупо притворился, что не сразу его узнал, и только потом ответил. Эстелла долго смотрела на стену, высунувшись из окна кареты, потом прошептала: "Несчастные!" Ни за что на свете я бы не признался ей, что побывал здесь нынче утром.
"Mr. Jaggers," said I, by way of putting it neatly on somebody else, "has the reputation of being more in the secrets of that dismal place than any man in London." -- Мистер Джеггерс, - сказал я, чтобы не заговорить о себе, - мистер Джеггерс, я слышал, посвящен в тайны этого мрачного места, как никто другой в Лондоне.
"He is more in the secrets of every place, I think," said Estella, in a low voice. -- Мне кажется, нет такой тайны, в которую мистер Джеггерс не был бы посвящен, - тихо отозвалась Эстелла.
"You have been accustomed to see him often, I suppose?" -- Вы, вероятно, давно его знаете и часто с ним встречались?
"I have been accustomed to see him at uncertain intervals, ever since I can remember. But I know him no better now, than I did before I could speak plainly. What is your own experience of him? Do you advance with him?" -- Я встречалась с ним время от времени с тех пор как себя помню. Но знаю я его и сейчас не лучше, чем когда только что научилась говорить. А вы какого о нем мнения? Сумели вы подружиться с ним?
"Once habituated to his distrustful manner," said I, "I have done very well." -- Сейчас, когда я привык к его скрытности, все идет хорошо.
"Are you intimate?" -- Вы с ним близко знакомы?
"I have dined with him at his private house." -- Я однажды обедал у него в доме.
"I fancy," said Estella, shrinking "that must be a curious place." -- Должно быть, это любопытный дом, - сказала Эстелла и поежилась.
"It is a curious place." -- Да, очень любопытный.
I should have been chary of discussing my guardian too freely even with her; but I should have gone on with the subject so far as to describe the dinner in Gerrard Street, if we had not then come into a sudden glare of gas. It seemed, while it lasted, to be all alight and alive with that inexplicable feeling I had had before; and when we were out of it, I was as much dazed for a few moments as if I had been in lightning. Мне бы не следовало даже ей слишком много рассказывать про моего опекуна; но я уже готов был перейти к описанию нашего обеда на Джеррард-стрит, как вдруг мы въехали в полосу яркого света от газового фонаря. На минуту, в трепетании неверных бликов и теней, меня охватило то необъяснимое чувство, которое я уже испытал; и даже когда снова стало темно, я не сразу опомнился и сидел словно ослепленный молнией.
So we fell into other talk, and it was principally about the way by which we were travelling, and about what parts of London lay on this side of it, and what on that. The great city was almost new to her, she told me, for she had never left Miss Havisham's neighborhood until she had gone to France, and she had merely passed through London then in going and returning. I asked her if my guardian had any charge of her while she remained here? To that she emphatically said "God forbid!" and no more. Потом разговор у нас пошел о другом, главным образом - о дороге, по которой мы ехали, и о том, какие кварталы Лондона остаются справа от нас, а какие слева. Эстелла рассказала мне, что совсем не знает столицы, потому что не отлучалась из дома мисс Хэвишем, пока не уехала во Францию, а по пути туда и обратно была в Лондоне только проездом. Я спросил ее, поручено ли моему опекуну присматривать за ней, пока она будет жить в Ричмонде, на что она весьма выразительно ответила: "Боже сохрани!" - и замолчала.
It was impossible for me to avoid seeing that she cared to attract me; that she made herself winning, and would have won me even if the task had needed pains. Yet this made me none the happier, for even if she had not taken that tone of our being disposed of by others, I should have felt that she held my heart in her hand because she wilfully chose to do it, and not because it would have wrung any tenderness in her to crush it and throw it away. Я не мог не видеть, что она кокетничает со мной, что она задумала меня обворожить и добилась бы своего, даже если бы это стоило ей какого-то труда. Но счастливее я от этого не был: не говоря уже о ее манере держаться так, точно нами распоряжаются другие, я чувствовал, что она играет моим сердцем просто потому, что ей так нравится, а не потому, что ей было бы трудно и больно разбить его и выбросить.
When we passed through Hammersmith, I showed her where Mr. Matthew Pocket lived, and said it was no great way from Richmond, and that I hoped I should see her sometimes. Когда мы проезжали через Хэммерсмит, я показал ей дом мистера Мэтью Покета и добавил, что это не очень далеко от Ричмонда и, может быть, мы с ней будем иногда встречаться.
"O yes, you are to see me; you are to come when you think proper; you are to be mentioned to the family; indeed you are already mentioned." -- О да, мы с вами должны встречаться; вы будете приезжать, когда сочтете удобным; о вас будет сообщено хозяйке дома; вернее, ей уже сообщено о вас.
I inquired was it a large household she was going to be a member of? Я спросил, велика ли семья, где ей предстоит жить.
"No; there are only two; mother and daughter. The mother is a lady of some station, though not averse to increasing her income." -- Нет; их только двое - мать и дочь. Мать, кажется, занимает довольно высокое положение в обществе, но не прочь приумножить свои доходы.
"I wonder Miss Havisham could part with you again so soon." -- Меня удивляет, что мисс Хэвишем могла опять расстаться с вами так скоро.
"It is a part of Miss Havisham's plans for me, Pip," said Estella, with a sigh, as if she were tired; "I am to write to her constantly and see her regularly and report how I go on,-I and the jewels,-for they are nearly all mine now." -- Это входит в планы мисс Хэвишем касательно моего воспитания, Пип, - сказала Эстелла со вздохом, словно очень устала. - Я должна все время ей писать и часто навещать ее, чтобы она знала, как мне живется... мне и ее драгоценностям - ведь они почти все теперь мои.
It was the first time she had ever called me by my name. Of course she did so purposely, and knew that I should treasure it up. То был первый раз, что она назвала меня по имени. Разумеется, она сделала это намеренно и знала, как я это оценю.
We came to Richmond all too soon, and our destination there was a house by the green,-a staid old house, where hoops and powder and patches, embroidered coats, rolled stockings, ruffles and swords, had had their court days many a time. Some ancient trees before the house were still cut into fashions as formal and unnatural as the hoops and wigs and stiff skirts; but their own allotted places in the great procession of the dead were not far off, and they would soon drop into them and go the silent way of the rest. Скорее, чем мне бы того хотелось, мы достигли места своего назначения, и карета остановилась перед домом, выходившим на Ричмондский луг; это был важный, старинный дом, помнивший фижмы и мушки, пудреные парики и расшитые камзолы, чулки до колен и шпаги. Несколько очень старых подстриженных деревьев своей неестественной формой до сих пор напоминали парики и роброны; но и им было суждено скоро занять свое место в шествии мертвых и тихо перейти в небытие.
A bell with an old voice-which I dare say in its time had often said to the house, Here is the green farthingale, Here is the diamond-hilted sword, Here are the shoes with red heels and the blue solitaire-sounded gravely in the moonlight, and two cherry-colored maids came fluttering out to receive Estella. The doorway soon absorbed her boxes, and she gave me her hand and a smile, and said good night, and was absorbed likewise. And still I stood looking at the house, thinking how happy I should be if I lived there with her, and knowing that I never was happy with her, but always miserable. В лунном свете печально прозвучал старческий голос колокольчика, - в былые времена он, должно быть, нередко возвещал: "Вот приехал зеленый кринолин... вот меч с бриллиантами на рукоятке... вот башмачки на красных каблучках и пряжка с синим солитером", - и две румяные горничные выбежали из дома встречать Эстеллу. Вскоре парадная дверь поглотила ее багаж, она протянула мне руку, улыбнулась, пожелала спокойной ночи, потом дверь поглотила и ее. А я все стоял, глядя на дом, думал, как счастлив я был бы жить здесь с нею, и знал, что с нею я никогда не бываю счастлив, а только страдаю и мучаюсь.
I got into the carriage to be taken back to Hammersmith, and I got in with a bad heart-ache, and I got out with a worse heart-ache. At our own door, I found little Jane Pocket coming home from a little party escorted by her little lover; and I envied her little lover, in spite of his being subject to Flopson. Карета ждала меня, чтобы отвезти обратно в Хэммер-смит; тоскливо было у меня на душе, когда я в нее садился, а пока доехал, стало еще тоскливее. У дома мистера Покета я увидел маленькую Джейн; она возвращалась из гостей в сопровождении своего маленького кавалера, и я позавидовал ее маленькому кавалеру, хоть он и находился в зависимости у Флопсон.
Mr. Pocket was out lecturing; for, he was a most delightful lecturer on domestic economy, and his treatises on the management of children and servants were considered the very best text-books on those themes. But Mrs. Pocket was at home, and was in a little difficulty, on account of the baby's having been accommodated with a needle-case to keep him quiet during the unaccountable absence (with a relative in the Foot Guards) of Millers. And more needles were missing than it could be regarded as quite wholesome for a patient of such tender years either to apply externally or to take as a tonic. Мистер Покет уехал куда-то читать лекцию; он читал восхитительные лекции об экономии в домашнем хозяйстве, а его брошюры о воспитании детей и обращении с прислугой считались лучшими руководствами по этим вопросам. Зато миссис Покет была дома и находилась в некотором затруднении: дело в том, что младенцу дали поиграть игольником, чтобы он не плакал во время необъяснимой отлучки Миллере (имевшей родственника в гвардейском полку). И теперь миссис Покет не досчитывалась большего количества иголок, чем можно было бы рекомендовать пациенту столь нежного возраста - будь то для уколов или для внутреннего употребления.
Mr. Pocket being justly celebrated for giving most excellent practical advice, and for having a clear and sound perception of things and a highly judicious mind, I had some notion in my heart-ache of begging him to accept my confidence. But happening to look up at Mrs. Pocket as she sat reading her book of dignities after prescribing Bed as a sovereign remedy for baby, I thought-Well-No, I wouldn't. Зная, что мистер Покет заслуженно славится своим умением давать превосходные практические советы, своим ясным, здравым суждением и проницательным умом, я подумал было ему довериться, чтобы хоть немного облегчить тоску. Но потом взглянул на миссис Покет, которая, прописав младенцу сон, как всемогущее лекарство, снова углубилась в свою книгу о титулах,- и решил: нет, лучше не нужно.

Chapter XXXIV/ГЛАВА XXXIV

English Русский
As I had grown accustomed to my expectations, I had insensibly begun to notice their effect upon myself and those around me. Their influence on my own character I disguised from my recognition as much as possible, but I knew very well that it was not all good. I lived in a state of chronic uneasiness respecting my behavior to Joe. My conscience was not by any means comfortable about Biddy. When I woke up in the night,-like Camilla,-I used to think, with a weariness on my spirits, that I should have been happier and better if I had never seen Miss Havisham's face, and had risen to manhood content to be partners with Joe in the honest old forge. Many a time of an evening, when I sat alone looking at the fire, I thought, after all there was no fire like the forge fire and the kitchen fire at home. Понемногу свыкаясь со своими надеждами, я невольно стал замечать, какое действие они оказывают на меня и на окружающих меня людей. Влияние их на мой собственный характер я по возможности старался от себя скрыть, но в глубине души отлично знал, что его нельзя назвать благотворным. Я жил с чувством постоянной вины перед Джо. Относительно Бидди совесть моя тоже была отнюдь не спокойна. Просыпаясь по ночам, - как Камилла,- я терзался мыслью, что мог бы стать и лучшим и более счастливым человеком, если бы никогда не видел мисс Хэвишем, а спокойно остался бы дома, в кузнице, и честно делил с Джо его трудовую жизнь. И много раз, сидя в одиночестве у камина и глядя в огонь, я думал: что ни говори, а нет огня лучше, чем огонь нашей кузницы и огонь в очаге нашей кухни.
Yet Estella was so inseparable from all my restlessness and disquiet of mind, that I really fell into confusion as to the limits of my own part in its production. That is to say, supposing I had had no expectations, and yet had had Estella to think of, I could not make out to my satisfaction that I should have done much better. Now, concerning the influence of my position on others, I was in no such difficulty, and so I perceived-though dimly enough perhaps-that it was not beneficial to anybody, and, above all, that it was not beneficial to Herbert. My lavish habits led his easy nature into expenses that he could not afford, corrupted the simplicity of his life, and disturbed his peace with anxieties and regrets. I was not at all remorseful for having unwittingly set those other branches of the Pocket family to the poor arts they practised; because such littlenesses were their natural bent, and would have been evoked by anybody else, if I had left them slumbering. But Herbert's was a very different case, and it often caused me a twinge to think that I had done him evil service in crowding his sparely furnished chambers with incongruous upholstery work, and placing the Canary-breasted Avenger at his disposal. Однако все мои метания были так неразрывно связаны с Эстеллой, что я терялся, не зная - одного ли себя я должен винить. Другими словами, я далеко не был уверен, что мне жилось бы легче, если бы у меня не было никаких надежд и только Эстелла владела бы всеми моими помыслами. Вопрос о том, как отзывалось мое положение на других, был много проще, и я понимал, хотя, может быть, недостаточно ясно, что оно никому не идет на пользу и прежде всего не идет на пользу Герберту. При его легком, покладистом характере мои расточительные привычки вовлекали его в расходы, каких он не мог себе позволить, вносили разлад в его простую жизнь и смущали его душевный покой ненужными тревогами и сожалениями. Перед другими родственниками мистера Покета я не чувствовал никакой вины, хотя и толкнул их, сам того* не Зная, на все их низкие уловки и интриги: эта мелкая подлость была им свойственна, и, не будь меня, ее пробудил бы кто-нибудь другой. Но с Гербертом дело обстояло иначе, и сердце у меня виновато сжималось при мысли, что я сослужил ему плохую службу, загромоздив его бедную квартирку всяким никчемным скарбом и предоставив в его распоряжение желтогрудого Мстителя.
So now, as an infallible way of making little ease great ease, I began to contract a quantity of debt. I could hardly begin but Herbert must begin too, so he soon followed. At Startop's suggestion, we put ourselves down for election into a club called The Finches of the Grove: the object of which institution I have never divined, if it were not that the members should dine expensively once a fortnight, to quarrel among themselves as much as possible after dinner, and to cause six waiters to get drunk on the stairs. I know that these gratifying social ends were so invariably accomplished, that Herbert and I understood nothing else to be referred to in the first standing toast of the society: which ran "Gentlemen, may the present promotion of good feeling ever reign predominant among the Finches of the Grove." Дальше - хуже. Чтобы окружить себя еще большей роскошью, я прибегнул к проверенному способу - стал делать долги. Стоило мне начать, как моему примеру последовал и Герберт. По приглашению Стартопа мы записались кандидатами в члены клуба, который именовался "Зяблики в Роще". Я до сих пор не знаю, с какой целью он был учрежден, если не для того, чтобы члены его могли два раза в месяц устраивать дорогостоящие обеды, после обеда затевать нескончаемые ссоры и давать возможность шести официантам напиваться до бесчувствия на черной лестнице. Эти высокие общественные цели достигались всегда столь успешно, что мы с Гербертом именно в таком смысле и понимали первый традиционный тост клуба, который гласил: "Джентльмены, выпьем за то, чтобы среди Зябликов в Роще вовеки царили такие же чувства дружбы и благоволения".
The Finches spent their money foolishly (the Hotel we dined at was in Covent Garden), and the first Finch I saw when I had the honor of joining the Grove was Bentley Drummle, at that time floundering about town in a cab of his own, and doing a great deal of damage to the posts at the street corners. Occasionally, he shot himself out of his equipage headforemost over the apron; and I saw him on one occasion deliver himself at the door of the Grove in this unintentional way-like coals. But here I anticipate a little, for I was not a Finch, and could not be, according to the sacred laws of the society, until I came of age. Зяблики напропалую сорили деньгами (гостиница, где мы обедали, находилась в Ковент-Гардене), и первым Зябликом, которого я увидел, когда удостоился чести вступить в Рощу, был Бентли Драмл, который в то время раскатывал по городу в собственном кабриолете, нанося серьезные увечья тротуарным тумбам. Бывало, что его вытряхивало из экипажа головой вперед, через фартук; однажды он на моих глазах доставил себя таким способом к подъезду Рощи - как доставляют мешок с углем. Впрочем, я немного забегаю вперед, ибо я еще не был Зябликом и, по священным законам клуба, не мог стать таковым, пока не достигну совершеннолетия.
In my confidence in my own resources, I would willingly have taken Herbert's expenses on myself; but Herbert was proud, and I could make no such proposal to him. So he got into difficulties in every direction, and continued to look about him. When we gradually fell into keeping late hours and late company, I noticed that he looked about him with a desponding eye at breakfast-time; that he began to look about him more hopefully about mid-day; that he drooped when he came into dinner; that he seemed to descry Capital in the distance, rather clearly, after dinner; that he all but realized Capital towards midnight; and that at about two o'clock in the morning, he became so deeply despondent again as to talk of buying a rifle and going to America, with a general purpose of compelling buffaloes to make his fortune. В расчете на ожидавшее меня богатство я охотно взял бы расходы Герберта на себя; но Герберт был горд, и я не мог предложить ему такую вещь. Поэтому затруднения обступали его со всех сторон, а он все продолжал осматриваться. Мы часто засиживались допоздна в веселой компании, и я стал замечать, что за утренним завтраком Герберт осматривается довольно-таки уныло; что к полудню он осматривается уже немного бодрее; обедать садится совсем поникший; после обеда довольно ясно различает вдали очертания Капитала: примерно в полночь бывает близок к тому, чтобы оный Капитал сколотить; а часам к двум ночи снова впадает в такое уныние, что начинает толковать о покупке ружья и отъезде в Америку, вероятно имея в виду уговорить бизонов добыть ему богатство.
I was usually at Hammersmith about half the week, and when I was at Hammersmith I haunted Richmond, whereof separately by and by. Herbert would often come to Hammersmith when I was there, and I think at those seasons his father would occasionally have some passing perception that the opening he was looking for, had not appeared yet. But in the general tumbling up of the family, his tumbling out in life somewhere, was a thing to transact itself somehow. In the meantime Mr. Pocket grew grayer, and tried oftener to lift himself out of his perplexities by the hair. While Mrs. Pocket tripped up the family with her footstool, read her book of dignities, lost her pocket-handkerchief, told us about her grandpapa, and taught the young idea how to shoot, by shooting it into bed whenever it attracted her notice. Половину недели я обычно проводил в Хэммерсмите, а живя в Хэммерсмите, частенько наведывался в Ричмонд, о чем речь пойдет особо. Герберт тоже нередко бывал в Хэммерсмите, и во время этих наездов отцу его, нужно полагать, приходило иногда в голову, что давно ожидаемый его первенцем счастливый случай еще не представился. Но в этом семействе, где все всегда летело кувырком, очевидно считали, что и Герберт рано или поздно взлетит без постороннего вмешательства. А пока что мистер Покет все больше седел и все чаще пытался вытащить себя за волосы из своих неприятностей, а миссис Покет по-прежнему ставила свою скамеечку так, что все об нее спотыкались, читала свою книгу о титулах, теряла носовые платки, рассказывала нам о своем дедушке и воображала, что воспитывает детей, отправляя их спать, чуть только они попадались ей на глаза.
As I am now generalizing a period of my life with the object of clearing my way before me, I can scarcely do so better than by at once completing the description of our usual manners and customs at Barnard's Inn. Поскольку я, чтобы расчистить себе путь для дальнейшего повествования, даю сейчас обзор целого периода моей жизни, я хочу для полноты картины описать обычаи и нравы, какие установились у нас в Подворье Барнарда.
We spent as much money as we could, and got as little for it as people could make up their minds to give us. We were always more or less miserable, and most of our acquaintance were in the same condition. There was a gay fiction among us that we were constantly enjoying ourselves, and a skeleton truth that we never did. To the best of my belief, our case was in the last aspect a rather common one. Казалось, мы задались целью тратить как можно больше денег, причем весь Лондон, казалось, задался целью давать нам за них как можно меньше. Мы всегда чувствовали себя в той или иной степени скверно и то же самое следует сказать о большинстве наших знакомых. Мы словно сговорились считать, что жизнь наша проходит в беспрерывном веселье, втайне же сознавали обратное. Сколько я могу судить, в этом смысле мы не представляли собой исключения из общего правила.
Every morning, with an air ever new, Herbert went into the City to look about him. I often paid him a visit in the dark back-room in which he consorted with an ink-jar, a hat-peg, a coal-box, a string-box, an almanac, a desk and stool, and a ruler; and I do not remember that I ever saw him do anything else but look about him. If we all did what we undertake to do, as faithfully as Herbert did, we might live in a Republic of the Virtues. He had nothing else to do, poor fellow, except at a certain hour of every afternoon to "go to Lloyd's"-in observance of a ceremony of seeing his principal, I think. He never did anything else in connection with Lloyd's that I could find out, except come back again. When he felt his case unusually serious, and that he positively must find an opening, he would go on 'Change at a busy time, and walk in and out, in a kind of gloomy country dance figure, among the assembled magnates. Каждое утро Герберт, словно впервые пускаясь на поиски приключений, шел в Сити осматриваться. Я часто навещал его в темной каморке, где общество его составляли чернильница, вешалка, ящик с углем, моток бечевки, календарь, конторка и высокий табурет; и когда бы я ни зашел, он не делал ничего другого, а только осматривался. Если бы все мы выполняли свои намерения так же добросовестно, как Герберт, мы, вероятно, жили бы в Республике Сплошной Добродетели. Ему, бедняге, больше и нечего было делать, если не считать, что каждый день в определенный час он отправлялся к Ллойду * - должно быть, на предписанное служебным этикетом свидание со своим патроном. Насколько я мог выяснить, его дела с Ллойдом тем и ограничивались, что он ходил туда - а потом возвращался обратно. Когда он особенно остро сознавал, что положение его серьезно и счастливый случай насущно необходим, он шел на биржу в самое горячее время дня и вертелся там среди денежных заправил, в некоем мрачном подобии танца.
"For," says Herbert to me, coming home to dinner on one of those special occasions, "I find the truth to be, Handel, that an opening won't come to one, but one must go to it,-so I have been." -- Дело, видишь ли, в том, Гендель, - сказал мне как-то Герберт, вернувшись домой после одной из таких экспедиций, - что случай сам не приходит к человеку, а нужно его ловить. Вот я и ходил его ловить.
If we had been less attached to one another, I think we must have hated one another regularly every morning. I detested the chambers beyond expression at that period of repentance, and could not endure the sight of the Avenger's livery; which had a more expensive and a less remunerative appearance then than at any other time in the four-and-twenty hours. As we got more and more into debt, breakfast became a hollower and hollower form, and, being on one occasion at breakfast-time threatened (by letter) with legal proceedings, "not unwholly unconnected," as my local paper might put it, "with jewelery," I went so far as to seize the Avenger by his blue collar and shake him off his feet,-so that he was actually in the air, like a booted Cupid,-for presuming to suppose that we wanted a roll. Не будь мы так привязаны друг к другу, мы наверняка ненавидели бы друг друга по утрам самой лютой ненавистью. В этот час покаяния наша квартира казалась мне отвратительной, а от ливреи Мстителя меня прямо-таки бросало в дрожь, потому что ни в какое другое время суток я не сознавал столь ясно, как дорого она стоит и как мало от нее проку. По мере того как мы все больше залезали в долги, утренний завтрак все больше превращался в пустую формальность; и однажды, получив рано утром извещение о грозящем мне судебном преследовании, "в некотором роде связанном", как написали бы в нашей провинциальной газете, "с ювелирными изделиями", я дошел до того, что в ответ на дерзкое предположение Мстителя, будто нам нужна свежая булка, схватил его за голубой воротник и задал ему такую трепку, от которой он взлетел в воздух, как обутый в сапоги купидон.
At certain times-meaning at uncertain times, for they depended on our humor-I would say to Herbert, as if it were a remarkable discovery,- Через определенные промежутки времени - вернее, не определенные, а смотря по настроению - я сообщал Герберту, как бы делясь с ним великим открытием:
"My dear Herbert, we are getting on badly." -- Мой милый Герберт, дела наши из рук вон плохи.
"My dear Handel," Herbert would say to me, in all sincerity, "if you will believe me, those very words were on my lips, by a strange coincidence." -- Мой милый Гендель, - простосердечно отвечал в таких случаях Герберт, - какое совпадение! Верь или нет, но я только что хотел сказать тебе то же самое.
"Then, Herbert," I would respond, "let us look into our affairs." -- В таком случае, Герберт, - говорил я, - попробуем разобраться в наших финансах.
We always derived profound satisfaction from making an appointment for this purpose. I always thought this was business, this was the way to confront the thing, this was the way to take the foe by the throat. And I know Herbert thought so too. Назначая день и час для этих занятий, мы всегда испытывали величайшее удовлетворение. Вот она, деловая хватка, думал я, вот как нужно бороться с превратностями судьбы, вот как нужно брать врага за горло! И я знаю, что Герберт полностью разделял мои чувства.
We ordered something rather special for dinner, with a bottle of something similarly out of the common way, in order that our minds might be fortified for the occasion, and we might come well up to the mark. Dinner over, we produced a bundle of pens, a copious supply of ink, and a goodly show of writing and blotting paper. For there was something very comfortable in having plenty of stationery. Чтобы подкрепить свои силы и достойно справиться с трудной задачей, мы заказывали на обед что-нибудь из ряда вон выходящее и в придачу - бутылку чего-нибудь столь же экстраординарного. После обеда на столе появлялся пучок перьев, полная до краев чернильница и внушительное количество бумаги - писчей и пропускной: в обильном запасе письменных принадлежностей было что-то чрезвычайно успокоительное.
I would then take a sheet of paper, and write across the top of it, in a neat hand, the heading, "Memorandum of Pip's debts"; with Barnard's Inn and the date very carefully added. Herbert would also take a sheet of paper, and write across it with similar formalities, "Memorandum of Herbert's debts." Затем я брал лист бумаги и аккуратно выводил на нем заголовок: "Реестр долгов Пипа", не забывая проставить дату и адрес - "Подворье Барнарда". Герберт тоже брал лист бумаги и так же тщательно выводил на нем: "Реестр долгов Герберта".
Each of us would then refer to a confused heap of papers at his side, which had been thrown into drawers, worn into holes in pockets, half burnt in lighting candles, stuck for weeks into the looking-glass, and otherwise damaged. The sound of our pens going refreshed us exceedingly, insomuch that I sometimes found it difficult to distinguish between this edifying business proceeding and actually paying the money. In point of meritorious character, the two things seemed about equal. После этого каждый из нас обращался к лежащей перед ним растрепанной куче бумажек, брошенных в свое время в ящик, или стершихся до дыр от пребывания в карманах, или обгоревших, когда ими зажигали свечи, или неделями торчавших за зеркалом. Скрип наших перьев чрезвычайно нас подбадривал, так что порою я уже переставал отличать эту высоконравственную деловую процедуру от самой уплаты долгов. То и другое, во всяком случае, казалось мне одинаково похвальным.
When we had written a little while, I would ask Herbert how he got on? Herbert probably would have been scratching his head in a most rueful manner at the sight of his accumulating figures. Потрудившись немного, я спрашивал Герберта, как у него подвигается работа. Обычно к этому времени Герберт уже чесал в затылке при виде все удлиняющегося столбика цифр.
"They are mounting up, Handel," Herbert would say; "upon my life, they are mounting up." -- Им конца нет, Гендель, - говорил Герберт. - Честное слово, просто конца нет.
"Be firm, Herbert," I would retort, plying my own pen with great assiduity. "Look the thing in the face. Look into your affairs. Stare them out of countenance." -- Будь тверд, Герберт, - отвечал я ему. - Не отступай перед трудностями. Смотри им прямо в лицо. Смотри, пока не одолеешь их.
"So I would, Handel, only they are staring me out of countenance." -- Я бы с удовольствием, Гендель, только боюсь, что скорее они меня одолеют.
However, my determined manner would have its effect, and Herbert would fall to work again. After a time he would give up once more, on the plea that he had not got Cobbs's bill, or Lobbs's, or Nobbs's, as the case might be. Все же мой решительный тон оказывал кое-какое действие, и Герберт снова принимался писать. Через некоторое время он опять откладывал перо под тем предлогом, что не может найти счет Кобса, или Лобса, или Нобса - смотря по обстоятельствам.
"Then, Herbert, estimate; estimate it in round numbers, and put it down." -- Так ты прикинь, Герберт; прикинь, округли и запиши.
"What a fellow of resource you are!" my friend would reply, with admiration. "Really your business powers are very remarkable." -- Ты просто чудо как находчив! - восхищенно говорил мой друг. - Право же, у тебя редкостные деловые способности.
I thought so too. I established with myself, on these occasions, the reputation of a first-rate man of business,-prompt, decisive, energetic, clear, cool-headed. When I had got all my responsibilities down upon my list, I compared each with the bill, and ticked it off. My self-approval when I ticked an entry was quite a luxurious sensation. When I had no more ticks to make, I folded all my bills up uniformly, docketed each on the back, and tied the whole into a symmetrical bundle. Then I did the same for Herbert (who modestly said he had not my administrative genius), and felt that I had brought his affairs into a focus for him. Я и сам так считал. В такие дни мне представлялось, что я - первоклассный делец: быстрый, энергичный, решительный, расчетливый, хладнокровный. Составив полный перечень своих долгов, я сверял каждую запись со счетом и отмечал ее птичкой. Это еще поднимало меня в собственных глазах, а потому было необычайно приятно. Когда ставить птички было уже негде, я складывал все счета стопкой, на каждом делал пометку с оборотной стороны и связывал их в аккуратную пачку. Затем я проделывал то же самое для Герберта (который скромно замечал, что не обладает моей распорядительностью) и чувствовал, что привел его дела в некоторый порядок.
My business habits had one other bright feature, which I called "leaving a Margin." For example; supposing Herbert's debts to be one hundred and sixty-four pounds four-and-twopence, I would say, "Leave a margin, and put them down at two hundred." Or, supposing my own to be four times as much, I would leave a margin, and put them down at seven hundred. I had the highest opinion of the wisdom of this same Margin, but I am bound to acknowledge that on looking back, I deem it to have been an expensive device. For, we always ran into new debt immediately, to the full extent of the margin, and sometimes, in the sense of freedom and solvency it imparted, got pretty far on into another margin. В своих деловых операциях я пользовался и еще одним остроумным приемом, который называл - "оставлять резерв". Предположим, например, что долги Герберта достигали суммы в сто шестьдесят четыре фунта, четыре шиллинга и два пенса; тогда я говорил: "Оставь резерв - запиши двести фунтов". Или, если мои собственные долги достигали цифры вчетверо большей, я тоже оставлял резерв и записывал семьсот. Этот пресловутый резерв казался мне чрезвычайно мудрым изобретением, но сейчас, оглядываясь назад, я вынужден признать, что обходился он не дешево, поскольку мы сразу же делали новые долги на всю сумму резерва, а иногда, почувствовав себя свободными и платежеспособными, заимствовали на радостях и от следующей сотни фунтов.
But there was a calm, a rest, a virtuous hush, consequent on these examinations of our affairs that gave me, for the time, an admirable opinion of myself. Soothed by my exertions, my method, and Herbert's compliments, I would sit with his symmetrical bundle and my own on the table before me among the stationary, and feel like a Bank of some sort, rather than a private individual. Но вслед за такими ревизиями наступала полоса покоя и отдыха, некоего умиленного затишья, позволявшая мне какое-то время быть о себе самого лучшего мнения. Умиротворенный своим тяжким трудом, своей изобретательностью и похвалами Герберта, я смотрел на две аккуратные пачки счетов, высившиеся на столе среди разбросанных перьев и бумаги, и ощущал себя не человеком, а своего рода Банком.
We shut our outer door on these solemn occasions, in order that we might not be interrupted. I had fallen into my serene state one evening, when we heard a letter dropped through the slit in the said door, and fall on the ground. В этих торжественных случаях мы запирали входную дверь на замок, чтобы никто нас не беспокоил. Однажды вечером, когда я пребывал в таком безмятежном состоянии духа, мы услышали, как сквозь щель в двери просунули письмо и как оно упало на пол.
"It's for you, Handel," said Herbert, going out and coming back with it, "and I hope there is nothing the matter." This was in allusion to its heavy black seal and border. -- Это тебе, Гендель, - сказал Герберт, возвращаясь с письмом из прихожей. - Надеюсь, не случилось ничего плохого. - Он имел в виду толстую черную печать и траурную кайму на конверте.
The letter was signed Trabb & Co., and its contents were simply, that I was an honored sir, and that they begged to inform me that Mrs. J. Gargery had departed this life on Monday last at twenty minutes past six in the evening, and that my attendance was requested at the interment on Monday next at three o'clock in the afternoon. Под письмом стояла подпись "Трэбб и Кo", а содержание его сводилось к тому, что я - уважаемый сэр, и что они имеют честь сообщить мне, что миссис Джо Гарджери скончалась в понедельник в шесть часов двадцать минут вечера, и меня надеются увидеть на погребении, каковое состоится в следующий понедельник в три часа пополудни.

Chapter XXXV/ГЛАВА XXXV

English Русский
It was the first time that a grave had opened in my road of life, and the gap it made in the smooth ground was wonderful. The figure of my sister in her chair by the kitchen fire, haunted me night and day. That the place could possibly be, without her, was something my mind seemed unable to compass; and whereas she had seldom or never been in my thoughts of late, I had now the strangest ideas that she was coming towards me in the street, or that she would presently knock at the door. In my rooms too, with which she had never been at all associated, there was at once the blankness of death and a perpetual suggestion of the sound of her voice or the turn of her face or figure, as if she were still alive and had been often there. Впервые на моем пути разверзлась могила, и удивительно, какую резкую перемену это внесло в мое беспечное существование. Образ сестры, неподвижной в своем кресле у огня, преследовал меня днем и ночью. Мысль, что ее место в кухне опустело, просто не укладывалась в голове; и хотя последнее время я почти не думал о ней, теперь мне постоянно чудилось, что она идет мне навстречу по улице или вот-вот постучит в дверь. Даже в нашу квартирку, с которой она уж никак не была связана, вошла пустота смерти, и мне постоянно мерещилось то лицо сестры, то звук ее голоса, словно она была жива или при жизни часто здесь бывала.
Whatever my fortunes might have been, I could scarcely have recalled my sister with much tenderness. But I suppose there is a shock of regret which may exist without much tenderness. Under its influence (and perhaps to make up for the want of the softer feeling) I was seized with a violent indignation against the assailant from whom she had suffered so much; and I felt that on sufficient proof I could have revengefully pursued Orlick, or any one else, to the last extremity. Как бы ни сложилась моя судьба, я едва ли стал бы вспоминать сестру с большой любовью. Но, очевидно, сожаление может потрясти нас и без любви. Под влиянием его (или как раз за недостатком более теплого чувства) меня охватило бурное возмущение против обидчика, от которого она приняла столько страданий; и я чувствовал, что, будь у меня надежные улики, я бы ни перед чем не отступил, лишь бы Орлик или кто бы то ни было понес заслуженную кару.
Having written to Joe, to offer him consolation, and to assure him that I would come to the funeral, I passed the intermediate days in the curious state of mind I have glanced at. I went down early in the morning, and alighted at the Blue Boar in good time to walk over to the forge. Отправив Джо письмо со словами утешения и с обещанием непременно быть на похоронах, я провел следующие дни в том странном состоянии духа, которое я только что описал. Из Лондона я выехал рано утром и слез с дилижанса у "Синего Кабана", имея в запасе достаточно времени, чтобы не спеша дойти до деревни.
It was fine summer weather again, and, as I walked along, the times when I was a little helpless creature, and my sister did not spare me, vividly returned. But they returned with a gentle tone upon them that softened even the edge of Tickler. For now, the very breath of the beans and clover whispered to my heart that the day must come when it would be well for my memory that others walking in the sunshine should be softened as they thought of me. Снова наступило лето; я шел полями, и в памяти у меня возникали те времена, когда я был маленьким беспомощным мальчуганом и мне так жестоко доставалось от миссис Джо. Но возникали они словно за легкой дымкой, смягчавшей даже боль от Щекотуна. Потому что теперь самый запах дрока и клевера нашептывал мне, что настанет день, когда памяти моей будет отрадно, если в мире живых кто-то, бредущий полями по солнцу, тоже смягчится душою, думая обо мне.
At last I came within sight of the house, and saw that Trabb and Co. had put in a funereal execution and taken possession. Two dismally absurd persons, each ostentatiously exhibiting a crutch done up in a black bandage,-as if that instrument could possibly communicate any comfort to anybody,-were posted at the front door; and in one of them I recognized a postboy discharged from the Boar for turning a young couple into a sawpit on their bridal morning, in consequence of intoxication rendering it necessary for him to ride his horse clasped round the neck with both arms. All the children of the village, and most of the women, were admiring these sable warders and the closed windows of the house and forge; and as I came up, one of the two warders (the postboy) knocked at the door,-implying that I was far too much exhausted by grief to have strength remaining to knock for myself. Наконец я завидел впереди наш дом и сразу понял, что Трэбб и Кo хозяйничают там, взяв на себя роль бюро похоронных процессий. У парадной двери, как часовые на посту, торчали две нелепые унылые фигуры; каждая держала впереди себя костыль, обвернутый чем-то черным, - словно такой предмет мог хоть кому-нибудь принести утешение. В одной из этих фигур я узнал форейтора, уволенного из "Синего Кабана" за то, что он вывалил в канаву новобрачных, возвращавшихся из церкви, ибо был до того пьян, что мог держаться на лошади только обхватив ее обеими руками за шею. Любоваться этими траурными стражами и закрытыми окнами кузницы и дома сбежались все ребятишки и почти все женщины нашей деревни. При моем появлении один из стражей (форейтор) постучал в дверь, как будто я совсем изнемог от скорби и у меня не было сил постучать в нее самому.
Another sable warder (a carpenter, who had once eaten two geese for a wager) opened the door, and showed me into the best parlor. Here, Mr. Trabb had taken unto himself the best table, and had got all the leaves up, and was holding a kind of black Bazaar, with the aid of a quantity of black pins. At the moment of my arrival, he had just finished putting somebody's hat into black long-clothes, like an African baby; so he held out his hand for mine. But I, misled by the action, and confused by the occasion, shook hands with him with every testimony of warm affection. Еще один траурный страж (плотник, который однажды съел на пари двух гусей) отворил дверь и провел меня в парадную гостиную. Здесь мистер Трэбб, завладев большим столом, раздвинув его во всю длину и засыпав черными булавками, устроил своего рода черный базар. Когда я вошел, он только что запеленал в черный коленкор, словно африканского младенца, чью-то шляпу, и сразу протянул руку за моей. Я же, не поняв его намерений и растерявшись в необычной обстановке, схватил его руку и горячо пожал.
Poor dear Joe, entangled in a little black cloak tied in a large bow under his chin, was seated apart at the upper end of the room; where, as chief mourner, he had evidently been stationed by Trabb. When I bent down and said to him, "Dear Joe, how are you?" he said, "Pip, old chap, you knowed her when she were a fine figure of a-" and clasped my hand and said no more. Бедный Джо, в нескладном черном плащике, завязанном на шее огромным бантом, сидел один в дальнем конце комнаты, куда Трэбб, очевидно, поместил его как главного героя дня. Когда я наклонился к нему и сказал: - Милый Джо, ну как ты себя чувствуешь? - он ответил: - Пип, дружок, ты знал ее, когда это была такая видная женщина... - и, сжав мою руку, умолк.
Biddy, looking very neat and modest in her black dress, went quietly here and there, and was very helpful. When I had spoken to Biddy, as I thought it not a time for talking I went and sat down near Joe, and there began to wonder in what part of the house it-she-my sister-was. The air of the parlor being faint with the smell of sweet-cake, I looked about for the table of refreshments; it was scarcely visible until one had got accustomed to the gloom, but there was a cut-up plum cake upon it, and there were cut-up oranges, and sandwiches, and biscuits, and two decanters that I knew very well as ornaments, but had never seen used in all my life; one full of port, and one of sherry. Standing at this table, I became conscious of the servile Pumblechook in a black cloak and several yards of hatband, who was alternately stuffing himself, and making obsequious movements to catch my attention. The moment he succeeded, he came over to me (breathing sherry and crumbs), and said in a subdued voice, "May I, dear sir?" and did. I then descried Mr. and Mrs. Hubble; the last-named in a decent speechless paroxysm in a corner. We were all going to "follow," and were all in course of being tied up separately (by Trabb) into ridiculous bundles. Бидди, очень миленькая в скромном черном платье, без шума и суеты делала все, что нужно. Я поздоровался с ней, а потом, считая, что сейчас не время для разговоров, сел рядом с Джо и задумался о том, где же лежит оно... она... моя сестра. Уловив в воздухе слабый запах сдобы, я поискал глазами стол с угощеньем, который не сразу заметил, войдя со света в темную комнату. Теперь я увидел на нем нарезанный пирог со сливами, нарезанные апельсины, печенье и сандвичи, а также два графина хорошо мне знакомых как украшения для буфета, но, сколько я помнил, никогда раньше не бывших в употреблении. В одном из них налит был портвейн, в другом херес, а возле стола маячил льстивый Памблчук, в черном плаще и весь обмотанный крепом; он то набивал себе рот, то пытался привлечь мое внимание подобострастными жестами. Как только это ему удалось, он подошел ко мне и, обдав меня ароматом хереса и сухарей, сказал громким шепотом: - Сэр, дозвольте мне... - и привел свой замысел в исполнение. Затем я разглядел в углу мистера Хабла и миссис Хабл, застывшую в немом отчаянии, как и подобало случаю. Всем нам предстояло следовать за гробом на кладбище, для каковой цели Трэбб каждого в отдельности укутывал и связывал в несуразный черный узел.
"Which I meantersay, Pip," Joe whispered me, as we were being what Mr. Trabb called "formed" in the parlor, two and two,-and it was dreadfully like a preparation for some grim kind of dance; "which I meantersay, sir, as I would in preference have carried her to the church myself, along with three or four friendly ones wot come to it with willing harts and arms, but it were considered wot the neighbors would look down on such and would be of opinions as it were wanting in respect." -- Я то хочу сказать, Пип, - шепнул мне Джо, пока мистер Трэбб, по его собственному выражению, "строил" нас парами в гостиной - точно мы, прости господи, собирались исполнить какой-то зловещий танец, - я то хочу сказать, сэр, что, будь моя воля, я бы лучше отнес ее в церковь сам, или, скажем, помогли бы двое-трое друзей, кто захотел бы потрудиться от чистого сердца; да, видно, нельзя, говорят - соседям не понравится, скажут, чего доброго, что это вроде как недостаток уважения.
"Pocket-handkerchiefs out, all!" cried Mr. Trabb at this point, in a depressed business-like voice. "Pocket-handkerchiefs out! We are ready!" -- Приготовить носовые платки! - возгласил в эту минуту мистер Трэбб тоном печальным, но деловитым. - Приготовить носовые платки! Выступаем!
So we all put our pocket-handkerchiefs to our faces, as if our noses were bleeding, and filed out two and two; Joe and I; Biddy and Pumblechook; Mr. and Mrs. Hubble. The remains of my poor sister had been brought round by the kitchen door, and, it being a point of Undertaking ceremony that the six bearers must be stifled and blinded under a horrible black velvet housing with a white border, the whole looked like a blind monster with twelve human legs, shuffling and blundering along, under the guidance of two keepers,-the postboy and his comrade. И вот все мы приложили платки к лицу, словно у нас шла носом кровь, и вышли на улицу пара за парой: Джо и я; Бидди и Памблчук; мистер и миссис Хабл. Останки моей бедной сестры уже вынесли из дому через кухонную дверь, и так как похоронный церемониал требовал, чтобы шесть человек, несущих гроб, задыхались под отвратительной попоной из черного бархата с белой каймой, все это сооружение смахивало на неуклюжее слепое чудовище о двенадцати человеческих ногах, еле ползущее вперед под присмотром двух погонщиков - форейтора и плотника.
The neighborhood, however, highly approved of these arrangements, and we were much admired as we went through the village; the more youthful and vigorous part of the community making dashes now and then to cut us off, and lying in wait to intercept us at points of vantage. At such times the more exuberant among them called out in an excited manner on our emergence round some corner of expectancy, "Here they come!" "Here they are!" and we were all but cheered. In this progress I was much annoyed by the abject Pumblechook, who, being behind me, persisted all the way as a delicate attention in arranging my streaming hatband, and smoothing my cloak. My thoughts were further distracted by the excessive pride of Mr. and Mrs. Hubble, who were surpassingly conceited and vainglorious in being members of so distinguished a procession. Впрочем, соседи отнеслись к этим фокусам с полным одобрением и очень восхищались нами, когда мы проходили по деревне. Наиболее юные и предприимчивые ее обитатели время от времени бросались нам наперерез или устраивали в удобных местах засады, а когда мы появлялись из-за угла, приветствовали нас восторженными воплями: "Вот они! Вот они идут!" - и чуть что не кричали "ура". Особенно много крови испортил мне в этот день противный Памблчук, который шел позади меня и оказывал мне тонкие знаки внимания тем, что всю дорогу поправлял креп, свисавший с моей шляпы, и разглаживал складки моего плаща. Бесил меня и самодовольный вид мистера и миссис Хабл, которые совсем загордились и воображали себя бог знает кем, оттого что участвовали в столь торжественном шествии.
And now the range of marshes lay clear before us, with the sails of the ships on the river growing out of it; and we went into the churchyard, close to the graves of my unknown parents, Philip Pirrip, late of this parish, and Also Georgiana, Wife of the Above. And there, my sister was laid quietly in the earth, while the larks sang high above it, and the light wind strewed it with beautiful shadows of clouds and trees. И вот уже перед нами широко раскинулись болота с выраставшими из-за них парусами речных кораблей, и, вступив на кладбище, мы прошли к могилам, где покоились никогда не виденные мною родители - Филип Пиррип, житель сего прихода, а также Джорджиана, супруга вышереченного. Здесь тело моей сестры тихо опустили в Землю, пока в вышине над нами заливались жаворонки и легкий ветерок гнал по траве причудливые тени облаков и деревьев.
Of the conduct of the worldly minded Pumblechook while this was doing, I desire to say no more than it was all addressed to me; and that even when those noble passages were read which remind humanity how it brought nothing into the world and can take nothing out, and how it fleeth like a shadow and never continueth long in one stay, I heard him cough a reservation of the case of a young gentleman who came unexpectedly into large property. When we got back, he had the hardihood to tell me that he wished my sister could have known I had done her so much honor, and to hint that she would have considered it reasonably purchased at the price of her death. After that, he drank all the rest of the sherry, and Mr. Hubble drank the port, and the two talked (which I have since observed to be customary in such cases) as if they were of quite another race from the deceased, and were notoriously immortal. Finally, he went away with Mr. and Mrs. Hubble,-to make an evening of it, I felt sure, and to tell the Jolly Bargemen that he was the founder of my fortunes and my earliest benefactor. О том, как держал себя в это время нечестивец Памблчук, я скажу лишь одно, каждое его движение, каждое слово было адресовано мне; и даже когда читались величавые строки, напоминающие людям, что человек ничего не принес в этот мир - ничего не может и вынести из него - что человек убегает, как тень, и не останавливается, - мистер Памблчук довольно громко кашлянул, тем давая понять, что это правило не распространяется на одного известного ему молодого джентльмена, неожиданно получившего большое состояние. Когда мы воротились домой, он имел наглость вслух пожалеть, что моя сестра не знает, какую честь я ей оказал, и намекнуть, что ради такой чести ей не жалко было бы и умереть. После этого он допил остатки хереса, а мистер Хабл допил остатки портвейна, и они стали беседовать между собою так (я и впоследствии нередко наблюдал это в подобных случаях), словно сами они существа совсем не той породы, что покойница, и им обеспечено бессмертие. Наконец он ушел и увел с собой мистера и миссис Хабл, - скорее всего отправился к "Веселым Матросам" пить пиво и рассказывать всем собравшимся, что он был моим первым благодетелем и только ему я обязан своим счастьем.
When they were all gone, and when Trabb and his men-but not his Boy; I looked for him-had crammed their mummery into bags, and were gone too, the house felt wholesomer. Soon afterwards, Biddy, Joe, and I, had a cold dinner together; but we dined in the best parlor, not in the old kitchen, and Joe was so exceedingly particular what he did with his knife and fork and the saltcellar and what not, that there was great restraint upon us. But after dinner, when I made him take his pipe, and when I had loitered with him about the forge, and when we sat down together on the great block of stone outside it, we got on better. I noticed that after the funeral Joe changed his clothes so far, as to make a compromise between his Sunday dress and working dress; in which the dear fellow looked natural, and like the Man he was. Когда они ушли и когда Трэбб с подручными (мальчишки его среди них не было, в этом я удостоверился) сложили свое маскарадное имущество в мешки и тоже ушли, дышать в доме стало много легче. Мы остались втроем, и скоро Бидди подала нам холодный обед; но обедали мы не в кухне, а в парадной гостиной, и Джо так осторожно обращался с ножом и вилкой, солонкой и тарелками, что всем нам было не по себе. Зато после обеда, когда я уговорил его закурить трубку и мы побыли в кузнице, а потом сели рядышком на большом камне у двери, языки у нас развязались. Придя с похорон, Джо переоделся в нечто среднее между воскресным и рабочим платьем, и теперь это был настоящий Джо, такой, какого и уважал и любил.
He was very much pleased by my asking if I might sleep in my own little room, and I was pleased too; for I felt that I had done rather a great thing in making the request. Он был очень доволен, что я попросил у него разрешения переночевать в моей прежней комнатушке, и я тоже был доволен: я чувствовал, что поступил похвально, обратившись к нему с этой просьбой.
When the shadows of evening were closing in, I took an opportunity of getting into the garden with Biddy for a little talk. Когда по земле протянулись вечерние тени, я улучил минутку, чтобы поговорить с Бидди, и мы вышли в сад.
"Biddy," said I, "I think you might have written to me about these sad matters." -- Бидди, - сказал я, - мне кажется, что ты могла бы сообщить мне эти печальные новости.
"Do you, Mr. Pip?" said Biddy. "I should have written if I had thought that." -- Разве, мистер Пип? - сказала Бидди. - Если бы мне так казалось, я бы сообщила.
"Don't suppose that I mean to be unkind, Biddy, when I say I consider that you ought to have thought that." -- Я не хочу упрекать тебя, Бидди, но, по-моему, это было бы естественно.
"Do you, Mr. Pip?" -- Разве, мистер Пип?
She was so quiet, and had such an orderly, good, and pretty way with her, that I did not like the thought of making her cry again. After looking a little at her downcast eyes as she walked beside me, I gave up that point. Она говорила так тихо, в ней было столько тихой прелести и доброты, что мне не захотелось снова доводить ее до слез. Мы молча шли рядом по дорожке, и, глянув на ее потупленные глаза, я решил оставить эту тему.
"I suppose it will be difficult for you to remain here now, Biddy dear?" -- Теперь, я полагаю, тебе будет неудобно здесь жить, милая Бидди?
"Oh! I can't do so, Mr. Pip," said Biddy, in a tone of regret but still of quiet conviction. "I have been speaking to Mrs. Hubble, and I am going to her to-morrow. I hope we shall be able to take some care of Mr. Gargery, together, until he settles down." -- О, разве можно, мистер Пип, - сказала Бидди с сожалением, но очень решительно. - Я уже условилась с миссис Хабл и завтра переберусь к ней. Надеюсь, что вдвоем мы сможем позаботиться о мистере Гарджери, пока он не наладит свою жизнь.
"How are you going to live, Biddy? If you want any mo-" -- А ты как будешь жить, Бидди? Если тебе нужны день...
"How am I going to live?" repeated Biddy, striking in, with a momentary flush upon her face. "I'll tell you, Mr. Pip. I am going to try to get the place of mistress in the new school nearly finished here. I can be well recommended by all the neighbors, and I hope I can be industrious and patient, and teach myself while I teach others. You know, Mr. Pip," pursued Biddy, with a smile, as she raised her eyes to my face, "the new schools are not like the old, but I learnt a good deal from you after that time, and have had time since then to improve." -- Как я буду жить? - перебила меня Бидди и вся вспыхнула румянцем. - Сейчас я вам расскажу, мистер Пип. Я постараюсь получить место учительницы в нашей новой школе, она уже почти достроена. Все соседи могут дать мне хорошие рекомендации, и я надеюсь, что буду работать усердно и терпеливо и, уча других, сама учиться. Вы ведь знаете, мистер Пип, - продолжала Бидди, с улыбкой поднимая на меня глаза, - новые школы не то, что старые, но я многому выучилась у вас, и после вашего отъезда успела кое в чем продвинуться.
"I think you would always improve, Biddy, under any circumstances." -- Я думаю, Бидди, что ты сумела бы продвинуться при любых обстоятельствах.
"Ah! Except in my bad side of human nature," murmured Biddy. -- Да, только вот если есть дурная черта в характере, тут уж ничего не поделаешь.
It was not so much a reproach as an irresistible thinking aloud. Well! I thought I would give up that point too. So, I walked a little further with Biddy, looking silently at her downcast eyes. Это прозвучало не как упрек, а скорее как мысль, высказанная вслух. Ну что ж, подумал я, лучше оставить и эту тему. И я молча прошел еще несколько шагов рядом с Бидди, глядя на ее потупленные глаза.
"I have not heard the particulars of my sister's death, Biddy." -- Расскажи мне, Бидди, как умерла моя сестра?
"They are very slight, poor thing. She had been in one of her bad states-though they had got better of late, rather than worse-for four days, when she came out of it in the evening, just at tea-time, and said quite plainly, 'Joe.' As she had never said any word for a long while, I ran and fetched in Mr. Gargery from the forge. She made signs to me that she wanted him to sit down close to her, and wanted me to put her arms round his neck. So I put them round his neck, and she laid her head down on his shoulder quite content and satisfied. And so she presently said 'Joe' again, and once 'Pardon,' and once 'Pip.' -- Рассказывать-то почти нечего. Она, бедняжка, четыре дня была не в себе - хотя последнее время это у нее бывало не чаще, скорей даже реже, - а тут вечером, как раз когда чай пить, очнулась и совсем ясно сказала: "Джо". Перед этим она давно ни слова не говорила, ну, я скорей и побежала в кузницу за мистером Гарджсрп. Она мне показала знаками, что пусть, мол, он сядет возле нее и чтобы я помогла ей обнять его за шею. Я так и сделала, а она положила голову ему на плечо и сразу успокоилась. Потом, спустя немного, опять сказала "Джо", и один раз сказала "прости", и один раз "Пип".
And so she never lifted her head up any more, and it was just an hour later when we laid it down on her own bed, because we found she was gone." Так она больше и не поднимала голову, а ровно через час мы положили ее на кровать, потому что видим - она уже не дышит.
Biddy cried; the darkening garden, and the lane, and the stars that were coming out, were blurred in my own sight. Бидди заплакала; я и сам едва различал сквозь слезы темнеющий сад, и дорогу, и первые звезды.
"Nothing was ever discovered, Biddy?" -- Так ничего и не удалось узнать, Бидди?
"Nothing." - Ничего.
"Do you know what is become of Orlick?" -- А что сталось с Орликом?
"I should think from the color of his clothes that he is working in the quarries." -- Судя по тому, какой он теперь ходит, он, наверно, работает в каменоломне.
"Of course you have seen him then?-Why are you looking at that dark tree in the lane?" -- Значит, ты его видела?.. Почему ты смотришь на то темное дерево у дороги?
"I saw him there, on the night she died." -- Я видела его там в день ее смерти, вечером.
"That was not the last time either, Biddy?" -- И это было не в последний раз, Бидди?
"No; I have seen him there, since we have been walking here.-It is of no use," said Biddy, laying her hand upon my arm, as I was for running out, "you know I would not deceive you; he was not there a minute, and he is gone." -- Нет; вот и сейчас я его там видела... не нужно, ни к чему это, - сказала Бидди, удерживая меня за руку, так как я хотел выбежать на дорогу. - Вы же знаете, я бы не стала вас обманывать; он только показался и сразу исчез.
It revived my utmost indignation to find that she was still pursued by this fellow, and I felt inveterate against him. I told her so, and told her that I would spend any money or take any pains to drive him out of that country. By degrees she led me into more temperate talk, and she told me how Joe loved me, and how Joe never complained of anything,-she didn't say, of me; she had no need; I knew what she meant,-but ever did his duty in his way of life, with a strong hand, a quiet tongue, and a gentle heart. Меня до глубины души возмутило, что этот негодяй все еще преследует ее, и я еще больше его возненавидел. Я сказал это Бидди и добавил, что не пожалел бы ни трудов, ни денег, чтобы убрать его из нашей округи. Бидди мало-помалу меня успокоила и заговорила о том, как Джо меня любит и как он никогда не жалуется (она не сказала на кого, но я и так ее понял), а делает свое дело, честно трудится, не жалея сил, не тратя лишних слов, не ожесточаясь сердцем.
"Indeed, it would be hard to say too much for him," said I; "and Biddy, we must often speak of these things, for of course I shall be often down here now. I am not going to leave poor Joe alone." -- Да, другого такого человека поискать, - сказал я. - И знаешь, Бидди, нам нужно почаще вот так с тобой беседовать, ведь теперь я, разумеется, буду часто сюда наезжать. Я не оставлю бедного Джо совсем одного.
Biddy said never a single word. Бидди промолчала.
"Biddy, don't you hear me?" -- Бидди, ты слышала, что я сказал?
"Yes, Mr. Pip." -- Да, мистер Пип.
"Not to mention your calling me Mr. Pip,-which appears to me to be in bad taste, Biddy,-what do you mean?" -- Во-первых, как тебе не стыдно называть меня мистер Пип, а во-вторых, что это значит, Бидди?
"What do I mean?" asked Biddy, timidly. -- Что значит? - тихо переспросила Бидди.
"Biddy," said I, in a virtuously self-asserting manner, "I must request to know what you mean by this?" -- Бидди, - сказал я тоном оскорбленной добродетели, - я решительно желаю знать, что означает твое молчание.
"By this?" said Biddy. -- Мое молчание?
"Now, don't echo," I retorted. "You used not to echo, Biddy." -- Да что ты все повторяешь, как попугай! - рассердился я. - Раньше этого за тобой не водилось.
"Used not!" said Biddy. "O Mr. Pip! Used!" -- Раньше! - сказала Бпдди. - Ах, мистер Пип! Раньше!
Well! I rather thought I would give up that point too. After another silent turn in the garden, I fell back on the main position. Я решил, что делать нечего - эту тему тоже лучше оставить. Молча пройдясь еще раз по саду, я вернулся к прерванному разговору.
"Biddy," said I, "I made a remark respecting my coming down here often, to see Joe, which you received with a marked silence. Have the goodness, Biddy, to tell me why." -- Бидди, - начал я, - будь добра объяснить мне, почему ты так упорно молчала, когда я сказал, что буду часто наезжать к Джо?
"Are you quite sure, then, that you WILL come to see him often?" asked Biddy, stopping in the narrow garden walk, and looking at me under the stars with a clear and honest eye. -- А вы уверены, что будете часто наезжать к нему? - спросила Бидди, останавливаясь на узкой дорожке под звездами и глядя на меня своими ясными, честными глазами.
"O dear me!" said I, as if I found myself compelled to give up Biddy in despair. "This really is a very bad side of human nature! Don't say any more, if you please, Biddy. This shocks me very much." -- Ах, боже мой! - воскликнул я, чувствуя, что спорить с Бидди бесполезно. - Вот уж это действительно у тебя дурная черта. Пожалуйста, Бидди, не говори больше ни слова. Мне все это крайне неприятно.
For which cogent reason I kept Biddy at a distance during supper, and when I went up to my own old little room, took as stately a leave of her as I could, in my murmuring soul, deem reconcilable with the churchyard and the event of the day. As often as I was restless in the night, and that was every quarter of an hour, I reflected what an unkindness, what an injury, what an injustice, Biddy had done me. После чего я счел себя вправе очень высокомерно держаться с Бидди за ужином, а прощаясь с ней перед тем как уйти в свою комнатку, проявил всю холодность, какую дозволяла мне неспокойная совесть и воспоминание о кладбище и печальных событиях этого дня. И ночью, не находя себе покоя, я просыпался каждые четверть часа и всякий раз вспоминал, как нехорошо, как оскорбительно, как несправедливо обошлась со мной Бидди.
Early in the morning I was to go. Early in the morning I was out, and looking in, unseen, at one of the wooden windows of the forge. There I stood, for minutes, looking at Joe, already at work with a glow of health and strength upon his face that made it show as if the bright sun of the life in store for him were shining on it. Рано утром мне предстояло пуститься в обратный путь. И рано утром, выйдя из дому, я тихонько заглянул в окошко кузницы. Я простоял несколько минут, глядя на Джо. Он уже взялся за работу, и лицо его светилось здоровьем и силой, словно озаренное ярким солнцем жизни, ожидавшей его впереди.
"Good by, dear Joe!-No, don't wipe it off-for God's sake, give me your blackened hand!-I shall be down soon and often." -- Прощай, милый Джо!.. Да нет, не вытирай руку... дай мне пожать ее какая есть. Я скоро приеду, Джо, я буду часто навещать тебя.
"Never too soon, sir," said Joe, "and never too often, Pip!" -- Чем скорее, тем лучше, сэр, - сказал Джо. - И чем чаще, тем лучше, Пип!
Biddy was waiting for me at the kitchen door, with a mug of new milk and a crust of bread. Бидди ждала меня в дверях кухни с кружкой парного молока и ломтем хлеба.
"Biddy," said I, when I gave her my hand at parting, "I am not angry, but I am hurt." -- Бидди, - сказал я, пожимая ей на прощанье руку, - я не сержусь, но я очень обижен.
"No, don't be hurt," she pleaded quite pathetically; "let only me be hurt, if I have been ungenerous." -- Ох, пожалуйста, не нужно обижаться, - взмолилась она чуть не со слезами, - пусть уж одной мне будет обидно, если я вас не пожалела.
Once more, the mists were rising as I walked away. If they disclosed to me, as I suspect they did, that I should not come back, and that Biddy was quite right, all I can say is,-they were quite right too. Снова туман уплывал вверх, открывая передо мной дорогу. Если он, как я смутно догадываюсь, хотел показать мне, что я не вернусь и что Бидди была совершенно права, - мне остается признать одно: он тоже был совершенно прав.

Chapter XXXVI/ГЛАВА XXXVI

English Русский
Herbert and I went on from bad to worse, in the way of increasing our debts, looking into our affairs, leaving Margins, and the like exemplary transactions; and Time went on, whether or no, as he has a way of doing; and I came of age,-in fulfilment of Herbert's prediction, that I should do so before I knew where I was. Дела наши с Гербертом шли все хуже и хуже, - сколько мы ни пытались "разобраться в своих финансах", сколько ни "оставляли резервов", долги неуклонно росли. А время, несмотря ни на что, шло, по своему обыкновению, быстро, и предсказание Герберта сбылось: не успел я оглянуться, как мне стукнул двадцать один год.
Herbert himself had come of age eight months before me. As he had nothing else than his majority to come into, the event did not make a profound sensation in Barnard's Inn. But we had looked forward to my one-and-twentieth birthday, with a crowd of speculations and anticipations, for we had both considered that my guardian could hardly help saying something definite on that occasion. Герберт достиг совершеннолетия на восемь месяцев раньше, чем я; но так как ничего, помимо совершеннолетия, он и не предполагал достигнуть, событие это не особенно взволновало Подворье Барнарда. Другое дело - мое рожденье: в ожидании его мы строили тысячи догадок и планов, не сомневаясь, что теперь-то мой опекун обязательно сообщит мне что-нибудь определенное.
I had taken care to have it well understood in Little Britain when my birthday was. On the day before it, I received an official note from Wemmick, informing me that Mr. Jaggers would be glad if I would call upon him at five in the afternoon of the auspicious day. This convinced us that something great was to happen, and threw me into an unusual flutter when I repaired to my guardian's office, a model of punctuality. Я позаботился о том, чтобы на Литл-Бритен хорошо запомнили, в какой день я родился. Накануне от Уэммика пришло письменное извещение, что мистер Джеггерс будет рад видеть меня в конторе завтра, в пять часов пополудни. Это окончательно убедило нас в том, что следует ждать важных перемен, и, когда наступил знаменательный день, я, не помня себя от волнения, отправился в контору моего опекуна, куда и прибыл точно в назначенное время.
In the outer office Wemmick offered me his congratulations, and incidentally rubbed the side of his nose with a folded piece of tissue-paper that I liked the look of. But he said nothing respecting it, and motioned me with a nod into my guardian's room. Едва я вошел, Уэммик принес мне свои поздравления и как бы невзначай потер себе нос сложенной хрустящей бумажкой, вид которой мне понравился. Однако он ничего о ней не сказал, а только кивнул на дверь кабинета.
It was November, and my guardian was standing before his fire leaning his back against the chimney-piece, with his hands under his coattails. Был ноябрь месяц, и мой опекун стоял у огня, прислонившись к каминной доске и заложив руки за фалды сюртука.
"Well, Pip," said he, "I must call you Mr. Pip to-day. Congratulations, Mr. Pip." -- Ну-с, Пип, - сказал он, - сегодня мне следует называть вас "мистер Пип". С днем рожденья, мистер Пип.
We shook hands,-he was always a remarkably short shaker,-and I thanked him. Он пожал мне руку - пожатие его всегда отличалось необычайной краткостью, - и я поблагодарил его.
"Take a chair, Mr. Pip," said my guardian. -- Присядьте, мистер Пип, - сказал мой опекун.
As I sat down, and he preserved his attitude and bent his brows at his boots, I felt at a disadvantage, which reminded me of that old time when I had been put upon a tombstone. The two ghastly casts on the shelf were not far from him, and their expression was as if they were making a stupid apoplectic attempt to attend to the conversation. Когда я сел, а он остался стоять, да еще нагнул голову, хмурясь на свои сапоги, я почувствовал себя маленьким и беспомощным, как в тот давно минувший день, когда меня посадили на могильный камень. Два страшных слепка стояли тут же на полке и, глупо кривя рот, как будто пыжились подслушать наш разговор.
"Now my young friend," my guardian began, as if I were a witness in the box, "I am going to have a word or two with you." -- А теперь, мой молодой друг, - сказал мистер Джеггерс, словно обращаясь к свидетелю в суде, - я хочу с вами побеседовать.
"If you please, sir." -- Я очень рад, сэр.
"What do you suppose," said Mr. Jaggers, bending forward to look at the ground, and then throwing his head back to look at the ceiling,-"what do you suppose you are living at the rate of?" -- Как вы думаете, - сказал мистер Джеггерс, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть в пол, а затем откидывая голову, чтобы посмотреть в потолок, - как вы думаете, сколько вы проживаете в год?
"At the rate of, sir?" -- Сколько проживаю, сэр?
"At," repeated Mr. Jaggers, still looking at the ceiling, "the-rate-of?" And then looked all round the room, and paused with his pocket-handkerchief in his hand, half-way to his nose. -- Сколько, - повторил мистер Джеггерс, все не отрывая взгляда от потолка, - вы - проживаете - в год? - После чего оглядел комнату и застыл, держа носовой платок в руке, на полпути к носу.
I had looked into my affairs so often, that I had thoroughly destroyed any slight notion I might ever have had of their bearings. Reluctantly, I confessed myself quite unable to answer the question. This reply seemed agreeable to Mr. Jaggers, who said, "I thought so!" and blew his nose with an air of satisfaction. Я так часто пробовал разобраться в своих финансах, что теперь даже отдаленно не представлял себе истинного их положения. Поэтому мне волей-неволей пришлось сознаться, что я не могу ответить. Это, казалось, порадовало мистера Джеггерса; он сказал: - Я так и думал! - и высморкался с видом полного удовлетворения.
"Now, I have asked you a question, my friend," said Mr. Jaggers. "Have you anything to ask me?" -- Ну вот, мой друг, я задал вам вопрос, - сказал мистер Джеггерс. - Теперь, может быть, вы хотите спросить что-нибудь у меня?
"Of course it would be a great relief to me to ask you several questions, sir; but I remember your prohibition." -- Конечно, сэр, мне бы хотелось задать вам не один, а несколько вопросов; но я помню ваш запрет.
"Ask one," said Mr. Jaggers. -- Задайте один, - сказал мистер Джеггерс.
"Is my benefactor to be made known to me to-day?" -- Я сегодня узнаю имя моего благодетеля?
"No. Ask another." -- Нет. Задайте еще один.
"Is that confidence to be imparted to me soon?" -- Я еще не скоро узнаю эту тайну?
"Waive that, a moment," said Mr. Jaggers, "and ask another." -- Повремените с этим, - сказал мистер Джеггерс, - и задайте еще один.
I looked about me, but there appeared to be now no possible escape from the inquiry, Я заколебался, но теперь уже, казалось, некуда было уйти от вопроса:
"Have-I-anything to receive, sir?" On that, Mr. Jaggers said, triumphantly, -- Мне... я... я что-нибудь получу сегодня, сэр? Тогда мистер Джеггерс с торжеством ответил:
"I thought we should come to it!" and called to Wemmick to give him that piece of paper. Wemmick appeared, handed it in, and disappeared. -- Я так и знал, что мы до этого доберемся! - и, кликнув Уэммика, велел ему принести ту самую бумажку. Уэммик вошел, подал ее своему патрону и скрылся.
"Now, Mr. Pip," said Mr. Jaggers, "attend, if you please. You have been drawing pretty freely here; your name occurs pretty often in Wemmick's cash-book; but you are in debt, of course?" -- Ну вот, мистер Пип, - сказал мистер Джеггерс, - попрошу вашего внимания. Вы довольно-таки часто обращались сюда за ссудами. В кассовой книге Уэммика ваше имя значится довольно-таки часто; но у вас, конечно, есть долги?
"I am afraid I must say yes, sir." -- Боюсь, что придется ответить утвердительно, сэр.
"You know you must say yes; don't you?" said Mr. Jaggers. -- Вы знаете, что придется ответить утвердительно, ведь так? - сказал мистер Джеггерс.
"Yes, sir." -- Да, сэр.
"I don't ask you what you owe, because you don't know; and if you did know, you wouldn't tell me; you would say less. Yes, yes, my friend," cried Mr. Jaggers, waving his forefinger to stop me as I made a show of protesting: "it's likely enough that you think you wouldn't, but you would. You'll excuse me, but I know better than you. Now, take this piece of paper in your hand. You have got it? Very good. Now, unfold it and tell me what it is." -- Я не спрашиваю вас, сколько вы должны, потому что этого вы не знаете, а если бы и знали, то не сказали бы: вы бы преуменьшили цифру. Да, да, мой друг! - воскликнул мистер Джеггерс, заметив, что я порываюсь возразить, и грозя мне пальцем. - Вам, весьма возможно, кажется, что это не так, но это так. Вы уж не взыщите, я знаю лучше вашего. Теперь возьмите в руку эту бумажку. Взяли? Очень хорошо. Теперь разверните ее и скажите мне, что это такое.
"This is a bank-note," said I, "for five hundred pounds." -- Это, - сказал я, - кредитный билет в пятьсот фунтов.
"That is a bank-note," repeated Mr. Jaggers, "for five hundred pounds. And a very handsome sum of money too, I think. You consider it so?" -- Это, - повторил мистер Джеггерс, - кредитный билет в пятьсот фунтов. Сумма, на мой взгляд, преизрядная. Как вы считаете?
"How could I do otherwise!" -- Разве с этим можно не согласиться?
"Ah! But answer the question," said Mr. Jaggers. -- Да, но отвечайте на мой вопрос, - сказал мистер Джеггерс.
"Undoubtedly." -- Без сомнения.
"You consider it, undoubtedly, a handsome sum of money. Now, that handsome sum of money, Pip, is your own. It is a present to you on this day, in earnest of your expectations. And at the rate of that handsome sum of money per annum, and at no higher rate, you are to live until the donor of the whole appears. That is to say, you will now take your money affairs entirely into your own hands, and you will draw from Wemmick one hundred and twenty-five pounds per quarter, until you are in communication with the fountain-head, and no longer with the mere agent. As I have told you before, I am the mere agent. I execute my instructions, and I am paid for doing so. I think them injudicious, but I am not paid for giving any opinion on their merits." -- Вы считаете, что это - без сомнения преизрядная сумма. Так вот, Пип, эта преизрядная сумма принадлежит нам. Это подарок ко дню вашего рождения, - так сказать задаток в счет ваших надежд. И эту преизрядную сумму, но отнюдь не больше, вам разрешается проживать ежегодно, пока не появится то лицо, которое вам ее дарит. Другими словами, отныне вы берете ваши денежные дела в свои руки и каждые три месяца будете получать у Уэммика сто двадцать пять фунтов до тех пор, пока у вас не установится связь с первоисточником, а не только с исполнителем. Как я вам уже говорил, я - всего только исполнитель. Я следую данным мне указаниям, и за это мне платят. Сам я считаю эти указания неразумными, но мне платят не за то, чтобы я высказывал о них свое мнение.
I was beginning to express my gratitude to my benefactor for the great liberality with which I was treated, when Mr. Jaggers stopped me. Я готов был рассыпаться в благодарностях моему щедрому благодетелю, но мистер Джеггерс не дал мне раскрыть рот.
"I am not paid, Pip," said he, coolly, "to carry your words to any one;" and then gathered up his coat-tails, as he had gathered up the subject, and stood frowning at his boots as if he suspected them of designs against him. -- Мне платят не за то, Пип, - сказал он невозмутимо, - чтобы я передавал кому-либо ваши слова. - И он подобрал полы своего сюртука так же неспешно, как подбирал слова в разговоре, и хмуро поглядел на свои сапоги, словно подозревал, что они строят против него какие-то козни.
After a pause, I hinted,- Помолчав немного, я робко напомнил:
"There was a question just now, Mr. Jaggers, which you desired me to waive for a moment. I hope I am doing nothing wrong in asking it again?" -- Мистер Джеггерс, а тот вопрос, с которым вы велели мне повременить... можно мне теперь задать его еще раз?
"What is it?" said he. -- Какой вопрос? - сказал он.
I might have known that he would never help me out; but it took me aback to have to shape the question afresh, as if it were quite new. Мне следовало бы знать, что он ни за что не придет мне на помощь, но эта необходимость заново строить вопрос, как будто я задавал его впервые, совсем меня смутила.
"Is it likely," I said, after hesitating, "that my patron, the fountain-head you have spoken of, Mr. Jaggers, will soon-" there I delicately stopped. -- Можно ли рассчитывать, - выговорил я наконец, - что мой покровитель, тот первоисточник, о котором вы говорили, мистер Джеггерс, скоро... - и тут я из деликатности умолк.
"Will soon what?" asked Mr. Jaggers. "That's no question as it stands, you know." -- Что "скоро"? - спросил мистер Джеггерс. - В таком виде, вы сами понимаете, это еще не вопрос.
"Will soon come to London," said I, after casting about for a precise form of words, "or summon me anywhere else?" -- Скоро прибудет в Лондон, - сказал я, найдя, как мне казалось, нужные слова, - или вызовет меня куда-нибудь?
"Now, here," replied Mr. Jaggers, fixing me for the first time with his dark deep-set eyes, "we must revert to the evening when we first encountered one another in your village. What did I tell you then, Pip?" -- В связи с этим, - отвечал мистер Джеггерс, в первый раз за все время глядя прямо на меня своими темными, глубоко сидящими глазами, - мы должны вернуться к тому вечеру у вас в деревне, когда произошло наше знакомство. Что я вам тогда сказал, Пип?
"You told me, Mr. Jaggers, that it might be years hence when that person appeared." -- Вы сказали, мистер Джеггерс, что может пройти много лет, прежде чем я увижу своего благодетеля.
"Just so," said Mr. Jaggers, "that's my answer." -- Совершенно верно, - сказал мистер Джеггерс. - Это и есть мой ответ.
As we looked full at one another, I felt my breath come quicker in my strong desire to get something out of him. And as I felt that it came quicker, and as I felt that he saw that it came quicker, I felt that I had less chance than ever of getting anything out of him. Глаза наши встретились, и я почувствовал, что весь дрожу, так мне хочется вытянуть из него хоть что-нибудь. И тут же почувствовал, что он это видит и что у меня меньше чем когда-либо шансов что-нибудь из него вытянуть.
"Do you suppose it will still be years hence, Mr. Jaggers?" -- Вы и сейчас думаете, что может пройти еще много лет?
Mr. Jaggers shook his head,-not in negativing the question, but in altogether negativing the notion that he could anyhow be got to answer it,-and the two horrible casts of the twitched faces looked, when my eyes strayed up to them, as if they had come to a crisis in their suspended attention, and were going to sneeze. Мистер Джеггерс покачал головой: то не был отрицательный ответ на мой вопрос, то было отрицание самой возможности добиться от него ответа, - и оба безобразных слепка, на которые взгляд мой случайно упал в эту минуту, скорчили такие гримасы, точно им стало невтерпеж нас слушать и они сейчас чихнут.
"Come!" said Mr. Jaggers, warming the backs of his legs with the backs of his warmed hands, "I'll be plain with you, my friend Pip. That's a question I must not be asked. You'll understand that better, when I tell you it's a question that might compromise me. Come! I'll go a little further with you; I'll say something more." -- Пожалуй, друг мой Пип, - сказал мистер Джеггерс, согревая себе ляжки нагретыми у огня ладонями, - я вам сейчас кое-что разъясню. Этого вопроса мне задавать нельзя. Добавлю для ясности, что этот вопрос может скомпрометировать меня. Пожалуй, я пойду даже дальше; я вам скажу еще кое-что.
He bent down so low to frown at his boots, that he was able to rub the calves of his legs in the pause he made. Он замолчал и так низко нагнулся, хмурясь на свои сапоги, что теперь уже мог потереть себе икры.
"When that person discloses," said Mr. Jaggers, straightening himself, "you and that person will settle your own affairs. When that person discloses, my part in this business will cease and determine. When that person discloses, it will not be necessary for me to know anything about it. And that's all I have got to say." -- Когда это лицо объявится, - сказал мистер Джеггерс, снова распрямляя спину, - вы и это лицо будете договариваться без моего участия. Когда это лицо объявится, моя роль в этом деле будет кончена. Когда это лицо объявится, мне не нужно будет даже знать об этом. Вот и все, что я могу вам сказать.
We looked at one another until I withdrew my eyes, and looked thoughtfully at the floor. From this last speech I derived the notion that Miss Havisham, for some reason or no reason, had not taken him into her confidence as to her designing me for Estella; that he resented this, and felt a jealousy about it; or that he really did object to that scheme, and would have nothing to do with it. When I raised my eyes again, I found that he had been shrewdly looking at me all the time, and was doing so still. Мы обменялись долгим взглядом, а потом я отвел глаза и в раздумье уставился в пол. Из последних слов мистера Джеггерса я вывел, что мисс Хэвишем по каким-то причинам, а может быть, без всякой причины, не посвятила его в свои планы относительно меня и Эстеллы; что это его обидело, задело его самолюбие; или же что он не сочувствует этим планам и не желает иметь к ним никакого касательства. Я снова поднял глаза и увидел, что он не сводит с меня проницательного взгляда.
"If that is all you have to say, sir," I remarked, "there can be nothing left for me to say." -- Если это все, что вы можете мне сказать, сэр, - проговорил я, - мне тоже больше нечего сказать.
He nodded assent, and pulled out his thief-dreaded watch, and asked me where I was going to dine? I replied at my own chambers, with Herbert. As a necessary sequence, I asked him if he would favor us with his company, and he promptly accepted the invitation. But he insisted on walking home with me, in order that I might make no extra preparation for him, and first he had a letter or two to write, and (of course) had his hands to wash. So I said I would go into the outer office and talk to Wemmick. Мистер Джеггерс кивнул головой, вытащил свои часы, приводившие в такой трепет воров, и спросил меня, где я собираюсь обедать. Я ответил, что дома, с Гербертом. После этого я посчитал необходимым в свою очередь спросить, не согласится ли он отобедать с нами, и он сейчас же принял мое приглашение. Но он непременно захотел идти вместе со мной, чтобы я не затеял в его честь никаких особых приготовлений, а ему еще нужно было написать письмо и, само собой разумеется, вымыть руки. Поэтому я сказал, что пройду пока в контору поболтать с Уэммиком.
The fact was, that when the five hundred pounds had come into my pocket, a thought had come into my head which had been often there before; and it appeared to me that Wemmick was a good person to advise with concerning such thought. Дело в том, что, когда я оказался обладателем пятисот фунтов, в голове у меня мелькнула мысль, уже не раз приходившая мне раньше; и я решил, что Уэммик - как раз тот человек, с которым стоит посоветоваться в таком деле.
He had already locked up his safe, and made preparations for going home. He had left his desk, brought out his two greasy office candlesticks and stood them in line with the snuffers on a slab near the door, ready to be extinguished; he had raked his fire low, put his hat and great-coat ready, and was beating himself all over the chest with his safe-key, as an athletic exercise after business. Уэммик уже запер кассу и готовился уходить домой. Он слез с табурета, взял с конторки две оплывших свечи и поставил их вместе со щипцами на приступку возле двери, чтобы погасить перед самым уходом; подгреб угли в камине, снял с вешалки шляпу и шинель и теперь, чтобы размяться после рабочего дня, энергично выстукивал себе грудь ключом от кассы.
"Mr. Wemmick," said I, "I want to ask your opinion. I am very desirous to serve a friend." -- Мистер Уэммик. - сказал я, - мне интересно узнать ваше мнение. Я бы очень хотел помочь одному другу.
Wemmick tightened his post-office and shook his head, as if his opinion were dead against any fatal weakness of that sort. Уэммик накрепко замкнул свой почтовый ящик и покачал головой, словно наотрез отказываясь потакать подобной слабохарактерности.
"This friend," I pursued, "is trying to get on in commercial life, but has no money, and finds it difficult and disheartening to make a beginning. Now I want somehow to help him to a beginning." -- Этот друг, - продолжал я, - мечтает посвятить себя коммерческой деятельности, но у него нет денег для первых шагов, и это его очень угнетает. Вот я и хочу как-нибудь помочь ему сделать первые шаги.
"With money down?" said Wemmick, in a tone drier than any sawdust. -- Внести за него пай? - спросил Уэммик, и тон его был суше опилок.
"With some money down," I replied, for an uneasy remembrance shot across me of that symmetrical bundle of papers at home-"with some money down, and perhaps some anticipation of my expectations." -- Внести за него часть пая, - ответил я, ибо меня пронзило тягостное воспоминание об аккуратной пачке счетов, ожидавшей меня дома. - Часть внести и еще, может быть, дать обязательство в счет моих надежд.
"Mr. Pip," said Wemmick, "I should like just to run over with you on my fingers, if you please, the names of the various bridges up as high as Chelsea Reach. Let's see; there's London, one; Southwark, two; Blackfriars, three; Waterloo, four; Westminster, five; Vauxhall, six." He had checked off each bridge in its turn, with the handle of his safe-key on the palm of his hand. "There's as many as six, you see, to choose from." -- Мистер Пип, - сказал Уэммик, - окажите мне любезность, давайте вместе сосчитаем по пальцам все мосты отсюда до Челси. Что у нас получается? Лондонский мост - раз; Саутворкский - два; Блекфрайерский - три; Ватерлооский - четыре; Вестминстерский - пять; Вокгколлский - шесть. - Называя мосты один за другим, он по очереди пригибал пальцы к ладони бородкой ключа. - Вот видите, целых шесть мостов, выбор богатый.
"I don't understand you," said I. -- Ничего не понимаю, - сказал я.
"Choose your bridge, Mr. Pip," returned Wemmick, "and take a walk upon your bridge, and pitch your money into the Thames over the centre arch of your bridge, and you know the end of it. Serve a friend with it, and you may know the end of it too,-but it's a less pleasant and profitable end." -- Выберите любой мост, мистер Пип, - сказал Уэммик, - пройдитесь по нему, станьте над средним пролетом и бросьте свои деньги в Темзу, - прощай, мои денежки! Выручите ими друга - и скорее всего вы скажете то же самое, только неприятностей будет больше, а толку меньше.
I could have posted a newspaper in his mouth, he made it so wide after saying this. Сказав это, он так растянул рот, что я мог бы опустить туда целую газету.
"This is very discouraging," said I. -- Вы меня совсем обескуражили, - сказал я.
"Meant to be so," said Wemmick. -- Что и требовалось, - сказал Уэммик.
"Then is it your opinion," I inquired, with some little indignation, "that a man should never-" -- Значит, - продолжал я, начиная сердиться, - по вашему мнению, никогда не следует...
"-Invest portable property in a friend?" said Wemmick. "Certainly he should not. Unless he wants to get rid of the friend,-and then it becomes a question how much portable property it may be worth to get rid of him." -- ...вкладывать капитал в друзей? - подхватил Уэммик. - Конечно, не следует. Разве только если человек хочет избавиться от друга, а тогда надо еще подумать, какого капитала не жаль, чтобы от него избавиться.
"And that," said I, "is your deliberate opinion, Mr. Wemmick?" -- И это ваше окончательное мнение, мистер Уэммик?
"That," he returned, "is my deliberate opinion in this office." -- Это мое окончательное мнение здесь, в конторе.
"Ah!" said I, pressing him, for I thought I saw him near a loophole here; "but would that be your opinion at Walworth?" -- Ах, вот как! - сказал я, не отставая от него, потому что в последних его словах усмотрел лазейку. - Но, может быть, в Уолворте вы были бы другого мнения?
"Mr. Pip," he replied, with gravity, "Walworth is one place, and this office is another. Much as the Aged is one person, and Mr. Jaggers is another. They must not be confounded together. My Walworth sentiments must be taken at Walworth; none but my official sentiments can be taken in this office." -- Мистер Пип, - ответил он с достоинством, - Уолворт это одно, а контора - совсем другое. Точно так же Престарелый это одно, а мистер Джеггерс - совсем другое. Смешивать их не следует. О моих уолвортских взглядах нужно справляться в Уолворте; здесь, на службе, можно узнать только мои служебные взгляды.
"Very well," said I, much relieved, "then I shall look you up at Walworth, you may depend upon it." -- Очень хорошо, - сказал я с облегчением. - Тогда можете быть уверены, что я навещу вас в Уолворте.
"Mr. Pip," he returned, "you will be welcome there, in a private and personal capacity." -- Мистер Пип, - отвечал он, - рад буду видеть вас там, если вы приедете как частное лицо.
We had held this conversation in a low voice, well knowing my guardian's ears to be the sharpest of the sharp. As he now appeared in his doorway, towelling his hands, Wemmick got on his great-coat and stood by to snuff out the candles. We all three went into the street together, and from the door-step Wemmick turned his way, and Mr. Jaggers and I turned ours. Мы вели этот разговор почти шепотом, хорошо зная, каким тонким слухом обладает мой опекун. В эту минуту он появился в дверях кабинета с полотенцем в руках, и Уэммик тотчас надел шинель и приготовился загасить свечи. Мы все вместе вышли на улицу и у порога расстались: Уэммик повернул в одну сторону, а мы с мистером Джеггерсом - в другую.
I could not help wishing more than once that evening, that Mr. Jaggers had had an Aged in Gerrard Street, or a Stinger, or a Something, or a Somebody, to unbend his brows a little. It was an uncomfortable consideration on a twenty-first birthday, that coming of age at all seemed hardly worth while in such a guarded and suspicious world as he made of it. He was a thousand times better informed and cleverer than Wemmick, and yet I would a thousand times rather have had Wemmick to dinner. And Mr. Jaggers made not me alone intensely melancholy, because, after he was gone, Herbert said of himself, with his eyes fixed on the fire, that he thought he must have committed a felony and forgotten the details of it, he felt so dejected and guilty. В течение этого вечера я не раз пожалел, что у мистера Джеггерса нет на Джеррард-стрит Престарелого, или Громобоя, или кого-нибудь, или чего-нибудь, что могло бы придать ему хоть немного человечности. Очень грустно было думать, да еще в день рожденья, что едва ли стоило достигать совершеннолетия в таком настороженном и недоверчивом мире, какой он создавал вокруг себя. Он был в тысячу раз умнее и образованнее Уэммика, но Уэммика мне было бы в тысячу раз приятнее угостить обедом. И не одного только меня мистер Джеггерс вогнал в тоску: когда он ушел, Герберт сказал мне, устремив глаза на огонь, что, наверно, на его, Герберта, совести лежит какое-то страшное преступление, о котором он начисто забыл, - иначе он не чувствовал бы себя таким виноватым и подавленным.

Chapter XXXVII/ГЛАВА XXXVII

English Русский
Deeming Sunday the best day for taking Mr. Wemmick's Walworth sentiments, I devoted the next ensuing Sunday afternoon to a pilgrimage to the Castle. On arriving before the battlements, I found the Union Jack flying and the drawbridge up; but undeterred by this show of defiance and resistance, I rang at the gate, and was admitted in a most pacific manner by the Aged. Полагая, что воскресенье - самый подходящий день для того, чтобы справиться об уолвортских взглядах мистера Уэммика, я в ближайшее же воскресенье предпринял паломничество в замок. Когда я оказался перед крепостными стенами, флаг гордо реял по ветру и подъемный мост был поднят; но, не устрашенный столь грозным видом сей твердыни, я позвонил у ворот и был вполне мирно встречен Престарелым.
"My son, sir," said the old man, after securing the drawbridge, "rather had it in his mind that you might happen to drop in, and he left word that he would soon be home from his afternoon's walk. He is very regular in his walks, is my son. Very regular in everything, is my son." -- У моего сына была такая мысль, сэр, - сказал старик, закрепив подъемный мост, - что вы, может быть, сегодня к нам пожалуете, и он наказал вам передать, что скоро вернется со своей воскресной прогулки. Мой сын, он любит порядок в своих прогулках. Мой сын, он во всем любит порядок.
I nodded at the old gentleman as Wemmick himself might have nodded, and we went in and sat down by the fireside. Я покивал ему, как это сделал бы сам Уэммик, и, войдя в дом, присел у камина.
"You made acquaintance with my son, sir," said the old man, in his chirping way, while he warmed his hands at the blaze, "at his office, I expect?" I nodded. "Hah! I have heerd that my son is a wonderful hand at his business, sir?" I nodded hard. "Yes; so they tell me. His business is the Law?" I nodded harder. "Which makes it more surprising in my son," said the old man, "for he was not brought up to the Law, but to the Wine-Coopering." -- Вы, сэр, - зачирикал старик, грея руки у жаркого огня, - вы, я полагаю, познакомились с моим сыном у него в конторе? - Я кивнул. - Ха! Я слышал, мой сын дока по своей части, сэр? - Я закивал сильнее. - Да, да, вот и мне так говорили. Он ведь служит по адвокатской части? - Я закивал еще сильнее. - Вот это в нем и есть самое удивительное, - сказал старик, - потому что обучался-то он не адвокатскому ремеслу, а бочарному.
Curious to know how the old gentleman stood informed concerning the reputation of Mr. Jaggers, I roared that name at him. He threw me into the greatest confusion by laughing heartily and replying in a very sprightly manner, Мне было любопытно узнать, дошла ли до старика слава о мистере Джеггерсе, и я прокричал ему в ухо это имя. Каково же было мое смущение, когда он весело рассмеялся и ответил весьма игриво:
"No, to be sure; you're right." -- Ну еще бы, где уж там, ваша правда.
And to this hour I have not the faintest notion what he meant, or what joke he thought I had made. Я и по сей день не знаю, к чему относились его слова и какую шутку я, по его мнению, отпустил.
As I could not sit there nodding at him perpetually, without making some other attempt to interest him, I shouted at inquiry whether his own calling in life had been "the Wine-Coopering." By dint of straining that term out of myself several times and tapping the old gentleman on the chest to associate it with him, I at last succeeded in making my meaning understood. Так как я не мог без конца кивать ему, не пытаясь вызвать его на разговор, то и спросил, чем он сам занимался в жизни - тоже бочарным ремеслом? После того как я несколько раз громко повторил последние два слова и потыкал его пальцем в грудь, чтобы показать, что речь идет о нем, он понял-таки мой вопрос.
"No," said the old gentleman; "the warehousing, the warehousing. First, over yonder;" he appeared to mean up the chimney, but I believe he intended to refer me to Liverpool; "and then in the City of London here. However, having an infirmity-for I am hard of hearing, sir-" -- Нет, - сказал он, - я кладовщиком работал, кладовщиком. Сначала там, - судя по его жесту, это означало в дымоходе, но, кажется, он имел в виду Ливерпуль, - а потом здесь, в Лондоне. Только вот немощь эта ко мне привязалась, - ведь я, сэр, глуховат...
I expressed in pantomime the greatest astonishment. Я всем своим видом изобразил величайшее изумление.
"-Yes, hard of hearing; having that infirmity coming upon me, my son he went into the Law, and he took charge of me, and he by little and little made out this elegant and beautiful property. But returning to what you said, you know," pursued the old man, again laughing heartily, "what I say is, No to be sure; you're right." -- ...Да, да, глуховат; так вот, когда привязалась ко мне эта немощь, мой сын решил пойти по адвокатской части, и меня стал содержать, и потихоньку-полегоньку приобрел и устроил это прекрасное владение. А что касается до ваших слов, сэр, - продолжал старичок и снова весело рассмеялся, - то ясное дело, где уж там, ваша правда.
I was modestly wondering whether my utmost ingenuity would have enabled me to say anything that would have amused him half as much as this imaginary pleasantry, when I was startled by a sudden click in the wall on one side of the chimney, and the ghostly tumbling open of a little wooden flap with "JOHN" upon it. The old man, following my eyes, cried with great triumph, "My son's come home!" and we both went out to the drawbridge. Я смиренно решил, что никакая моя выдумка, пусть даже самая остроумная, не могла бы, вероятно, позабавить его больше, чем эта воображаемая шутка, и тут же вздрогнул, потому что на стене рядом с камином что-то щелкнуло и словно сама собой от стены откинулась дощечка с надписью "ДЖОН". Проследив за моим взглядом, старик торжествующе возгласил: - Мой сын вернулся! - И мы вместе поспешили к подъемному мосту.
It was worth any money to see Wemmick waving a salute to me from the other side of the moat, when we might have shaken hands across it with the greatest ease. The Aged was so delighted to work the drawbridge, that I made no offer to assist him, but stood quiet until Wemmick had come across, and had presented me to Miss Skiffins; a lady by whom he was accompanied. Стоило бы заплатить большие деньги, чтобы увидеть, как Уэммик помахал мне в знак приветствия с другого берега рва, хотя мог бы с легкостью дотянуться до меня рукой. Престарелый с таким увлечением принялся опускать мост, что я даже не предложил помочь ему, а подождал, пока Уэммик перешел на нашу сторону и представил меня мисс Скиффинс, - ибо явился он не один, а с дамой.
Miss Skiffins was of a wooden appearance, and was, like her escort, in the post-office branch of the service. She might have been some two or three years younger than Wemmick, and I judged her to stand possessed of portable property. The cut of her dress from the waist upward, both before and behind, made her figure very like a boy's kite; and I might have pronounced her gown a little too decidedly orange, and her gloves a little too intensely green. But she seemed to be a good sort of fellow, and showed a high regard for the Aged. I was not long in discovering that she was a frequent visitor at the Castle; for, on our going in, and my complimenting Wemmick on his ingenious contrivance for announcing himself to the Aged, he begged me to give my attention for a moment to the other side of the chimney, and disappeared. Presently another click came, and another little door tumbled open with "Miss Skiffins" on it; then Miss Skiffins shut up and John tumbled open; then Miss Skiffins and John both tumbled open together, and finally shut up together. On Wemmick's return from working these mechanical appliances, I expressed the great admiration with which I regarded them, and he said, Мисс Скиффинс была особа несколько деревянного вида и, так же как ее провожатый, причастна к почтовому ведомству. Выглядела она года на три моложе Уэммика и, судя по всему, владела кое-каким движимым имуществом. Лиф ее платья был выкроен таким образом, что выше талии фигура ее как спереди так и сзади напоминала бумажного змея; цвет же платья показался мне очень уж ярко-оранжевым, а перчатки - очень уж ядовито-зелеными. Но при всем том она, видимо, была добрым малым и к Престарелому относилась в высшей степени почтительно. Я очень скоро убедился, что мисс Скиффинс - частая гостья в замке: когда мы вошли в Дом и я поздравил Уэммика с прекрасным изобретением, при помощи которого он извещал Престарелого о своем приходе, Уэммик попросил меня обратить внимание на стену с другой стороны камина и исчез. Вскоре опять что-то щелкнуло и от стены откинулась другая дощечка, на этот раз с надписью "Мисс Скиффинс"; затем мисс Скиффинс захлопнулась и откинулся Джон; затем мисс Скиффинс и Джон откинулись одновременно и наконец одновременно захлопнулись. Когда Уэммик вернулся, я стал восторженно расхваливать его хитрую механику, а он сказал:
"Well, you know, they're both pleasant and useful to the Aged. And by George, sir, it's a thing worth mentioning, that of all the people who come to this gate, the secret of those pulls is only known to the Aged, Miss Skiffins, and me!" -- Это, знаете ли, все для Престарелого - совмещение приятного с полезным. И заметьте, сэр, из всех, кто здесь бывает, секрет этого устройства известен только Престарелому, мисс Скиффинс и мне.
"And Mr. Wemmick made them," added Miss Skiffins, "with his own hands out of his own head." -- И мистер Уэммик, - добавила мисс Скиффинс, - сам его придумал из головы и сам все сделал.
While Miss Skiffins was taking off her bonnet (she retained her green gloves during the evening as an outward and visible sign that there was company), Wemmick invited me to take a walk with him round the property, and see how the island looked in wintertime. Thinking that he did this to give me an opportunity of taking his Walworth sentiments, I seized the opportunity as soon as we were out of the Castle. Пока мисс Скиффинс снимала шляпку (зеленые перчатки весь вечер оставались у нее на руках как наглядное доказательство того, что в доме гости), Уэммик предложил мне прогуляться по саду и посмотреть, как выглядит остров в зимнее время. Я понял, что он хочет дать мне возможность справиться о его уолвортских взглядах, и немедленно воспользовался этой возможностью.
Having thought of the matter with care, I approached my subject as if I had never hinted at it before. I informed Wemmick that I was anxious in behalf of Herbert Pocket, and I told him how we had first met, and how we had fought. I glanced at Herbert's home, and at his character, and at his having no means but such as he was dependent on his father for; those, uncertain and unpunctual. I alluded to the advantages I had derived in my first rawness and ignorance from his society, and I confessed that I feared I had but ill repaid them, and that he might have done better without me and my expectations. Keeping Miss Havisham in the background at a great distance, I still hinted at the possibility of my having competed with him in his prospects, and at the certainty of his possessing a generous soul, and being far above any mean distrusts, retaliations, or designs. For all these reasons (I told Wemmick), and because he was my young companion and friend, and I had a great affection for him, I wished my own good fortune to reflect some rays upon him, and therefore I sought advice from Wemmick's experience and knowledge of men and affairs, how I could best try with my resources to help Herbert to some present income,-say of a hundred a year, to keep him in good hope and heart,-and gradually to buy him on to some small partnership. I begged Wemmick, in conclusion, to understand that my help must always be rendered without Herbert's knowledge or suspicion, and that there was no one else in the world with whom I could advise. I wound up by laying my hand upon his shoulder, and saying, Заранее все тщательно обдумав, я приступил к изложению своего дела так, будто раньше не упоминал о нем ни словом. Я сообщил Уэммику, что меня тревожит судьба Герберта Покета, и рассказал о нашем первом знакомстве и как мы подрались. Я вкратце описал семью Герберта н его характер, упомянув, что единственные свои средства к существованию он получает от отца, никогда не зная, когда и сколько получит. Я упомянул о том, какую огромную пользу мне принесло общение с ним, когда я был еще новичком в Лондоне, и сознался, что, кажется, плохо отплатил ему за это и ему жилось бы лучше без меня и моих надежд. Ни словом не обмолвившись о мисс Хэвишем, я все же дал понять, что, возможно, стал Герберту поперек дороги, но что он великодушен и никогда не унизится до подозрений, сведения счетов и мелких интриг. И по всем этим причинам, сказал я Уэммику, а также потому, что Герберт мой друг и я его люблю, мне хочется уделить ему какую-то долю своего богатства, и я надеюсь, что Уэммик, обладая столь обширным опытом и связями, посоветует мне, как при моих средствах теперь же обеспечить Герберту небольшой доход - скажем, хотя бы сто фунтов годовых, для поддержания в нем бодрости духа, - а затем постепенно купить ему пай в каком-нибудь скромном предприятии. В заключение я объяснил Уэммику, что Герберт не должен не только знать, но даже догадываться о моей помощи и что больше мне решительно не с кем посоветоваться. А потом я положил руку Уэммику на плечо и сказал:
"I can't help confiding in you, though I know it must be troublesome to you; but that is your fault, in having ever brought me here." -- Я просто вынужден был к вам обратиться, хоть и знаю, что это дело хлопотное. Но вы сами виноваты - не надо было приглашать меня в гости.
Wemmick was silent for a little while, and then said with a kind of start, Уэммик с минуту помолчал, потом словно проснулся и выпалил:
"Well you know, Mr. Pip, I must tell you one thing. This is devilish good of you." -- Ну, мистер Пип, могу вам сказать одно: это с вашей стороны черт знает как хорошо.
"Say you'll help me to be good then," said I. -- Так помогите мне сделать хорошее дело.
"Ecod," replied Wemmick, shaking his head, "that's not my trade." -- Ох, - сказал Уэммик, качая головой, - не по моей это части.
"Nor is this your trading-place," said I. -- Но ведь сейчас вы не в конторе, - заметил я.
"You are right," he returned. "You hit the nail on the head. Mr. Pip, I'll put on my considering-cap, and I think all you want to do may be done by degrees. Skiffins (that's her brother) is an accountant and agent. I'll look him up and go to work for you." -- Что верно, то верно, - согласился он. - Это вы в самую точку попали. Вот что, мистер Пип, я тут пораскину мозгами, и сдается мне, что постепенно можно будет все устроить так, как вы хотите. Скиффинс (это ее брат) - бухгалтер и торговый агент. Я с ним потолкую, и мы для вас что-нибудь придумаем.
"I thank you ten thousand times." -- Не знаю, как благодарить вас.
"On the contrary," said he, "I thank you, for though we are strictly in our private and personal capacity, still it may be mentioned that there are Newgate cobwebs about, and it brushes them away." -- Напротив, - сказал он, - это я вас должен благодарить, потому что хоть мы с вами сейчас и беседуем как сугубо частные лица, все же я позволю себе заметить, что ньюгетская паутина - прилипчивая штука, а такие дела помогают ее смахнуть.
After a little further conversation to the same effect, we returned into the Castle where we found Miss Skiffins preparing tea. The responsible duty of making the toast was delegated to the Aged, and that excellent old gentleman was so intent upon it that he seemed to me in some danger of melting his eyes. It was no nominal meal that we were going to make, but a vigorous reality. The Aged prepared such a hay-stack of buttered toast, that I could scarcely see him over it as it simmered on an iron stand hooked on to the top-bar; while Miss Skiffins brewed such a jorum of tea, that the pig in the back premises became strongly excited, and repeatedly expressed his desire to participate in the entertainment. Поговорив еще немного на эту тему, мы возвратились в замок, где мисс Скиффинс уже занималась приготовлениями к чаю. Самая ответственная работа - поджаривание гренков - была возложена на Престарелого, и добрый старичок занимался ею с таким рвением, что становилось страшно, как бы он заодно с маслом не растопил и себя. Угощение нам предстояло не игрушечное, а самое заправское. Гренки аппетитно пощипывали на противне, прицепленном к верхнему пруту решетки. Престарелый нажарил их такую груду, что его почти не было за нею видно; а мисс Скиффинс наготовила столько чая, что свинья в своем хлеву за домом страшно взволновалась и стала громко выражать желание принять участие в пире.
The flag had been struck, and the gun had been fired, at the right moment of time, and I felt as snugly cut off from the rest of Walworth as if the moat were thirty feet wide by as many deep. Nothing disturbed the tranquillity of the Castle, but the occasional tumbling open of John and Miss Skiffins: which little doors were a prey to some spasmodic infirmity that made me sympathetically uncomfortable until I got used to it. I inferred from the methodical nature of Miss Skiffins's arrangements that she made tea there every Sunday night; and I rather suspected that a classic brooch she wore, representing the profile of an undesirable female with a very straight nose and a very new moon, was a piece of portable property that had been given her by Wemmick. Флаг был спущен, пушка выпалила в положенное время, и в этой уютной комнате я чувствовал себя отгороженным от остального мира так же прочно, как если бы ров имел тридцать футов в ширину и столько же в глубину. Ничто не нарушало царившего в замке покоя, кроме того, что время от времени на стене со стуком появлялись то мисс Скиффинс, то Джон: дощечки эти страдали каким-то изъяном, и поведение их слегка пугало меня, пока я к нему не привык. По тому, как уверенно хозяйничала мисс Скиффинс, я рассудил, что она разливает здесь чай каждое воскресенье; а разглядев ее классическую брошь, на которой изображена была в профиль мало приятная особа женского пола с очень прямым носом и под очень тонким лунным серпом, я сразу заподозрил, что этот образчик движимого имущества получен ею в подарок от Уэммика.
We ate the whole of the toast, and drank tea in proportion, and it was delightful to see how warm and greasy we all got after it. The Aged especially, might have passed for some clean old chief of a savage tribe, just oiled. After a short pause of repose, Miss Skiffins-in the absence of the little servant who, it seemed, retired to the bosom of her family on Sunday afternoons-washed up the tea-things, in a trifling lady-like amateur manner that compromised none of us. Then, she put on her gloves again, and we drew round the fire, and Wemmick said, Мы съели дочиста все гренки, выпили соответствующее количество чая и так разогрелись и замаслились, что любо-дорого было смотреть. В особенности Престарелый - тот прямо-таки мог сойти за чистенького древнего вождя какого-нибудь племени диких индейцев, только что натершего себя салом. По воскресеньям маленькая служаночка оставалась, видимо, в лоне собственной семьи; поэтому мисс Скиффинс после краткого отдыха перемыла чайную посуду, да так грациозно, словно играя, что это никому из нас не показалось неприличным. Затем она снова надела перчатки, мы подсели поближе к огню, и Уэммик сказал:
"Now, Aged Parent, tip us the paper." -- А ну-ка, Престарелый, что там пишут в газете?
Wemmick explained to me while the Aged got his spectacles out, that this was according to custom, and that it gave the old gentleman infinite satisfaction to read the news aloud. Пока Престарелый доставал очки, Уэммик объяснил мне, что это у них так заведено и что читать вслух газету доставляет старику истинное наслаждение.
"I won't offer an apology," said Wemmick, "for he isn't capable of many pleasures-are you, Aged P.?" -- Оправдания, мне думается, излишни, -сказал Уэммик, - ведь у него не так уж много радостей, - верно, Престарелый?
"All right, John, all right," returned the old man, seeing himself spoken to. -- Превосходно, Джон, превосходно, - отвечал старик, увидев, что к нему обращаются.
"Only tip him a nod every now and then when he looks off his paper," said Wemmick, "and he'll be as happy as a king. We are all attention, Aged One." -- Вы только кивайте ему изредка, когда он будет отрываться от газеты, - сказал Уэммик, - больше ему ничего не нужно. Ну-с, Престарелый Родитель, мы ждем.
"All right, John, all right!" returned the cheerful old man, so busy and so pleased, that it really was quite charming. -- Превосходно, Джон, превосходно! - отозвался веселый старичок с таким деловитым и довольным видом, что просто прелесть.
The Aged's reading reminded me of the classes at Mr. Wopsle's great-aunt's, with the pleasanter peculiarity that it seemed to come through a keyhole. As he wanted the candles close to him, and as he was always on the verge of putting either his head or the newspaper into them, he required as much watching as a powder-mill. But Wemmick was equally untiring and gentle in his vigilance, and the Aged read on, quite unconscious of his many rescues. Whenever he looked at us, we all expressed the greatest interest and amazement, and nodded until he resumed again. Чтение Престарелого напомнило мне школу двоюродной бабушки мистера Уопсла, с той лишь приятное разницей, что доносилось оно словно через замочную скважину. Поскольку он требовал, чтобы свечи стояли к нему как можно ближе и все время норовил сунуть в огонь то свою голову, то газету, за ним нужно было следить, как за пороховым складом. Но бдительность Уэммика проявлялась так неустанно и так мягко, что Престарелый читал и читал, даже не подозревая, сколько раз он был на волосок от смерти. Когда он взглядывал на нас, мы выказывали глубокий интерес и удивление и кивали, пока он снова не принимался читать.
As Wemmick and Miss Skiffins sat side by side, and as I sat in a shadowy corner, I observed a slow and gradual elongation of Mr. Wemmick's mouth, powerfully suggestive of his slowly and gradually stealing his arm round Miss Skiffins's waist. In course of time I saw his hand appear on the other side of Miss Skiffins; but at that moment Miss Skiffins neatly stopped him with the green glove, unwound his arm again as if it were an article of dress, and with the greatest deliberation laid it on the table before her. Miss Skiffins's composure while she did this was one of the most remarkable sights I have ever seen, and if I could have thought the act consistent with abstraction of mind, I should have deemed that Miss Skiffins performed it mechanically. Уэммик и мисс Скиффинс сидели рядом, я же сидел несколько поодаль от них, в тени; и вот я заметил, как рот мистера Уэммика стал медленно и осторожно растягиваться, и в то же время рука его медленно и осторожно пустилась в путь вокруг талии мисс Скиффинс. Через некоторое время она показалась уже по другую сторону этой уважаемой леди; но тут мисс Скиффинс ловко перехватила ее зеленой перчаткой, размотала, словно пояс или шарф, и, не сморгнув глазом, положила перед собой на стол. Самообладание мисс Скиффинс в эту минуту было поразительно, и если бы мыслимо было приписать такой образ действий рассеянности, я подумал бы, что мисс Скиффинс действовала машинально.
By and by, I noticed Wemmick's arm beginning to disappear again, and gradually fading out of view. Shortly afterwards, his mouth began to widen again. After an interval of suspense on my part that was quite enthralling and almost painful, I saw his hand appear on the other side of Miss Skiffins. Instantly, Miss Skiffins stopped it with the neatness of a placid boxer, took off that girdle or cestus as before, and laid it on the table. Taking the table to represent the path of virtue, I am justified in stating that during the whole time of the Aged's reading, Wemmick's arm was straying from the path of virtue and being recalled to it by Miss Skiffins. Вскоре рука Уэммика опять двинулась в путь и постепенно исчезла из виду, а вслед за этим стал опять растягиваться его рот. Я застыл в напряженном, почти томительном ожидании и перевел дух, лишь когда рука его показалась по другую сторону мисс Скиффинс. Мгновенно мисс Скиффинс перехватила ее с ловкостью и хладнокровием боксера, как и в первый раз сняла с себя этот Венерин пояс и положила на стол. Если приравнять стол к стезе добродетели, то не будет ошибкой сказать, что в течение всего времени, пока Престарелый читал газету, рука Уэммика отклонялась от стези добродетели, а мисс Скиффинс возвращала ее обратно.
At last, the Aged read himself into a light slumber. This was the time for Wemmick to produce a little kettle, a tray of glasses, and a black bottle with a porcelain-topped cork, representing some clerical dignitary of a rubicund and social aspect. With the aid of these appliances we all had something warm to drink, including the Aged, who was soon awake again. Miss Skiffins mixed, and I observed that she and Wemmick drank out of one glass. Of course I knew better than to offer to see Miss Skiffins home, and under the circumstances I thought I had best go first; which I did, taking a cordial leave of the Aged, and having passed a pleasant evening. Наконец Престарелый задремал, убаюканный собственным чтением, и тут Уэммик предложил нашему вниманию небольшой котелок, стаканы и черную бутылку с фарфоровой пробкой, изображающей развеселого румяного монаха. Это дало нам возможность подкрепиться горячим грогом, от которого не отказался и Престарелый, уже успевший опять проснуться. Мешала грог мисс Скиффинс, и я заметил, что они с Уэммиком пили из одного стакана. Я, разумеется, не стал предлагать мисс Скиффинс проводить ее домой, а счел за благо удалиться первым, - что и сделал, сердечно распростившись с Престарелым и искренне поблагодарив за приятно проведенный вечер.
Before a week was out, I received a note from Wemmick, dated Walworth, stating that he hoped he had made some advance in that matter appertaining to our private and personal capacities, and that he would be glad if I could come and see him again upon it. So, I went out to Walworth again, and yet again, and yet again, and I saw him by appointment in the City several times, but never held any communication with him on the subject in or near Little Britain. The upshot was, that we found a worthy young merchant or shipping-broker, not long established in business, who wanted intelligent help, and who wanted capital, and who in due course of time and receipt would want a partner. Between him and me, secret articles were signed of which Herbert was the subject, and I paid him half of my five hundred pounds down, and engaged for sundry other payments: some, to fall due at certain dates out of my income: some, contingent on my coming into my property. Miss Skiffins's brother conducted the negotiation. Wemmick pervaded it throughout, but never appeared in it. Не прошло и недели, как Уэммик написал мне из Уолворта, что ему, кажется, удалось кое-что выяснить насчет того дела, которое мы с ним обсуждали как частные лица, и он хотел бы еще раз побеседовать со мной. Я опять побывал у него в Уолворте, а потом побывал там еще и еще, и несколько раз мы встречались в Сити, но на Литл-Бритен не касались этого предмета ни единым словом. Кончилось тем, что мы нашли честного молодого купца, или посредника по фрахтовым контрактам, который лишь недавно стал на ноги и нуждался в капитале и в толковом помощнике, а со временем, по получении определенной суммы, готов был взять этого помощника в компанию. Мы с ним подписали некое секретное соглашение, предметом которого был Герберт, и я уплатил ему наличными половину моих пятисот фунтов, а также обязался внести еще определенную сумму, частью - в рассрочку, из моих доходов, частью - когда вступлю во владение капиталом. Переговоры вел брат мисс Скиффинс. Уэммик направлял их с начала до конца, но лично при них не присутствовал.
The whole business was so cleverly managed, that Herbert had not the least suspicion of my hand being in it. I never shall forget the radiant face with which he came home one afternoon, and told me, as a mighty piece of news, of his having fallen in with one Clarriker (the young merchant's name), and of Clarriker's having shown an extraordinary inclination towards him, and of his belief that the opening had come at last. Day by day as his hopes grew stronger and his face brighter, he must have thought me a more and more affectionate friend, for I had the greatest difficulty in restraining my tears of triumph when I saw him so happy. Все удалось сделать так ловко, что Герберту и в голову не пришло заподозрить мое участие в этом деле. Я никогда не забуду, с каким сияющим лицом он явился однажды вечером домой и рассказал мне великую новость: он случайно познакомился с некиим Кларрикером (так звали молодого купца), и этот Кларрикер почему-то сразу проникся к нему симпатией, и кажется... кажется, вот он, наконец, долгожданный случай. День ото дня, по мере того как надежды его крепли, а лицо светлело, он, вероятно, все более убеждался в моей преданности, потому что при виде его счастья слезы радости так и навертывались мне на глаза.
At length, the thing being done, and he having that day entered Clarriker's House, and he having talked to me for a whole evening in a flush of pleasure and success, I did really cry in good earnest when I went to bed, to think that my expectations had done some good to somebody. А когда все уладилось и Герберт в первый раз пошел работать в контору Кларрикера, а потом весь вечер без умолку проговорил со мной в полном упоении своей удачей, я, едва оставшись один, и в самом деле расплакался от мысли, что мои надежды хоть кому-то принесли какую-то пользу.
A great event in my life, the turning point of my life, now opens on my view. But, before I proceed to narrate it, and before I pass on to all the changes it involved, I must give one chapter to Estella. It is not much to give to the theme that so long filled my heart. Теперь в памяти моей встает событие огромной важности, поворотная точка всей моей жизни. Но до того, как рассказать об этом событии, и до того, как перейти ко всем переменам, которые оно за собой повлекло, я должен посвятить одну главу Эстелле, это не много, если вспомнить, как долго она владела моим сердцем.

Chapter XXXVIII/ГЛАВА XXXVIII

English Русский
If that staid old house near the Green at Richmond should ever come to be haunted when I am dead, it will be haunted, surely, by my ghost. O the many, many nights and days through which the unquiet spirit within me haunted that house when Estella lived there! Let my body be where it would, my spirit was always wandering, wandering, wandering, about that house. Если когда-нибудь, после моей смерти, в старинном доме, выходящем на Ричмондский луг, заведется привидение, то наверняка этим привидением будет мой беспокойный дух. Сколько дней и ночей напролет он витал в этом доме, когда там жила Эстелла! Где бы я ни находился во плоти, дух мой упорно, неизменно, неудержимо летел к этому дому.
The lady with whom Estella was placed, Mrs. Brandley by name, was a widow, with one daughter several years older than Estella. The mother looked young, and the daughter looked old; the mother's complexion was pink, and the daughter's was yellow; the mother set up for frivolity, and the daughter for theology. They were in what is called a good position, and visited, and were visited by, numbers of people. Little, if any, community of feeling subsisted between them and Estella, but the understanding was established that they were necessary to her, and that she was necessary to them. Mrs. Brandley had been a friend of Miss Havisham's before the time of her seclusion. Миссис Брэндли, знатная леди, взявшая к себе Эстеллу, была вдовой и жила с единственной дочерью, девушкой на несколько лет старше Эстеллы. Мать была моложава, а дочь старообразна; мать цвела как роза, а дочь пожелтела и увяла; мать увлекалась светской жизнью, а дочь - богословием. Они, что называется, занимали видное положение в обществе, часто выезжали и принимали у себя многочисленных гостей. С Эстеллой их, в сущности, ничто не роднило, но считалось, что они ей нужны, а она нужна им. Миссис Брэндли была дружна с мисс Хэвишем до того, как та удалилась от света.
In Mrs. Brandley's house and out of Mrs. Brandley's house, I suffered every kind and degree of torture that Estella could cause me. The nature of my relations with her, which placed me on terms of familiarity without placing me on terms of favor, conduced to my distraction. She made use of me to tease other admirers, and she turned the very familiarity between herself and me to the account of putting a constant slight on my devotion to her. If I had been her secretary, steward, half-brother, poor relation,-if I had been a younger brother of her appointed husband,-I could not have seemed to myself further from my hopes when I was nearest to her. The privilege of calling her by her name and hearing her call me by mine became, under the circumstances an aggravation of my trials; and while I think it likely that it almost maddened her other lovers, I know too certainly that it almost maddened me. И в доме миссис Брэндли и за его стенами я терпел все пытки, какие только могла выдумать для меня Эстелла. То, что она по старому знакомству держалась со мной проще - по отнюдь не более благосклонно, - чем с другими, еще больше растравляло мне душу. Она пользовалась мною, чтобы дразнить своих поклонников, но увы! - самая простота наших отношений помогала ей выказывать пренебрежение к моей любви. Будь я ее секретарем, лакеем, единокровным братом, бедным родственником, - будь я младшим братом ее жениха, - я и то не чувствовал бы, что, находясь так близко от нее, так, в сущности, далек от исполнения своих желаний. Мне разрешалось называть ее по имени, как и она меня называла, но это лишь усугубляло мои страдания; и если, как я готов допустить, это сводило с ума других ее вздыхателей, то меня и подавно.
She had admirers without end. No doubt my jealousy made an admirer of every one who went near her; but there were more than enough of them without that. Поклонников у нее было без счета. Правда, мои ревнивые глаза видели поклонника в любом мужчине, который к ней приближался; но и без этого их было слишком достаточно.
I saw her often at Richmond, I heard of her often in town, and I used often to take her and the Brandleys on the water; there were picnics, fкte days, plays, operas, concerts, parties, all sorts of pleasures, through which I pursued her,-and they were all miseries to me. I never had one hour's happiness in her society, and yet my mind all round the four-and-twenty hours was harping on the happiness of having her with me unto death. Я часто видел ее в Ричмонде, часто слышал о ней в Лондоне и катал ее и ее хозяек в лодке по реке. Пикники сменялись балами, поездки в оперу и в драму - концертами, вечерами, всевозможными развлечениями, во время которых я не отходил от нее и которые доставляли мне одни лишь горькие муки. Я не знал с нею ни минуты счастья, а сам днем и ночью только о том и думал, каким счастьем было бы не расставаться с нею до гроба.
Throughout this part of our intercourse,-and it lasted, as will presently be seen, for what I then thought a long time,-she habitually reverted to that tone which expressed that our association was forced upon us. There were other times when she would come to a sudden check in this tone and in all her many tones, and would seem to pity me. Все это время - а читатель увидит, что длилось оно, в тогдашнем моем представлении, очень долго, - Эстелла словно бы старалась мне внушить, что, поддерживая знакомство, мы только выполняем чьи-то распоряжения. Но бывало и так, что она вдруг отбрасывала эту манеру, отбрасывала все свои капризы и как будто жалела меня.
"Pip, Pip," she said one evening, coming to such a check, when we sat apart at a darkening window of the house in Richmond; "will you never take warning?" -- Ах, Пип, - сказала она однажды, когда у нее выдался такой вечер и мы сидели у окна в ричмондском доме. - Неужели вы никогда не научитесь остерегаться?
"Of what?" -- Чего?
"Of me." -- Меня.
"Warning not to be attracted by you, do you mean, Estella?" -- Вы хотите сказать - остерегаться ваших чар, Эстелла?
"Do I mean! If you don't know what I mean, you are blind." -- Хочу сказать! Если вы не понимаете, что я хочу сказать, значит вы слепы.
I should have replied that Love was commonly reputed blind, but for the reason that I always was restrained-and this was not the least of my miseries-by a feeling that it was ungenerous to press myself upon her, when she knew that she could not choose but obey Miss Havisham. My dread always was, that this knowledge on her part laid me under a heavy disadvantage with her pride, and made me the subject of a rebellious struggle in her bosom. Я бы ответил ей, что любовь вообще слепа, но, как всегда, меня удержала мысль, - тоже доставлявшая мне немало мучений. - что невеликодушно навязываться со своими чувствами, когда Эстелла все равно должна повиноваться воле мисс Хэвишем и знает это. Я с ужасом думал, что это принуждение, уязвляя ее гордость, отталкивает ее от меня и вся душа ее возмущается против союза со мною.
"At any rate," said I, "I have no warning given me just now, for you wrote to me to come to you, this time." -- Во всяком случае. - сказал я, - сегодня у меня не было причин остерегаться; ведь вы сами написали мне, чтобы я приехал.
"That's true," said Estella, with a cold careless smile that always chilled me. -- Это верно, - сказала Эстелла с небрежной, холодной улыбкой, от которой у меня всегда падало сердце.
After looking at the twilight without, for a little while, she went on to say:- Она молча поглядела на сгущавшиеся за окном сумерки, потом продолжала:
"The time has come round when Miss Havisham wishes to have me for a day at Satis. You are to take me there, and bring me back, if you will. She would rather I did not travel alone, and objects to receiving my maid, for she has a sensitive horror of being talked of by such people. Can you take me?" -- Мисс Хэвишем опять вызывает меня в Сатис-Хаус. Вы должны проводить меня, а если пожелаете, то и вернуться со мной вместе. Ей не хочется, чтобы я ехала одна, а мою горничную она мне не позволяет брать с собой, потому что не выносит, чтобы прислуга о ней сплетничала. Вы можете меня проводить?
"Can I take you, Estella!" -- Могу ли, Эстелла!
"You can then? The day after to-morrow, if you please. You are to pay all charges out of my purse, You hear the condition of your going?" -- Значит, можете? Тогда, пожалуйста, послезавтра. Все расходы вы должны оплачивать из моего кошелька. Только с этим условием вы можете ехать. Слышите?
"And must obey," said I. -- И повинуюсь, - отвечал я.
This was all the preparation I received for that visit, or for others like it; Miss Havisham never wrote to me, nor had I ever so much as seen her handwriting. We went down on the next day but one, and we found her in the room where I had first beheld her, and it is needless to add that there was no change in Satis House. Больше никаких предупреждений я не получил ни об этой поездке, ни о других, подобных ей. Мисс Хэвишем никогда мне не писала, я даже не знал ее почерка. Через день мы с Эстеллой пустились в путь. Мисс Хэвишем мы застали в той же комнате, где я увидел ее в первый раз, и в доме, само собой разумеется, не было никаких перемен.
She was even more dreadfully fond of Estella than she had been when I last saw them together; I repeat the word advisedly, for there was something positively dreadful in the energy of her looks and embraces. She hung upon Estella's beauty, hung upon her words, hung upon her gestures, and sat mumbling her own trembling fingers while she looked at her, as though she were devouring the beautiful creature she had reared. Ее страшная нежность к Эстелле еще возросла с тех пор, как я в последний раз видел их вместе; я не случайно употребил это слово: в ее ласках и нежных взглядах было что-то положительно страшное. Она упивалась красотою Эстеллы, упивалась каждым ее словом, каждым движением и, глядя на нее, все захватывала губами свои дрожащие пальцы, словно пожирая прекрасное создание, которое сама взрастила.
From Estella she looked at me, with a searching glance that seemed to pry into my heart and probe its wounds. С Эстеллы она переводила взгляд на меня, точно хотела заглянуть мне в самое сердце и проверить, глубоки ли его раны.
"How does she use you, Pip; how does she use you?" she asked me again, with her witch-like eagerness, even in Estella's hearing. -- Как она с тобой обращается, Пип? - Словно любопытная колдунья, она снова задавала мне этот вопрос, теперь даже в присутствии Эстеллы.
But, when we sat by her flickering fire at night, she was most weird; for then, keeping Estella's hand drawn through her arm and clutched in her own hand, she extorted from her, by dint of referring back to what Estella had told her in her regular letters, the names and conditions of the men whom she had fascinated; and as Miss Havisham dwelt upon this roll, with the intensity of a mind mortally hurt and diseased, she sat with her other hand on her crutch stick, and her chin on that, and her wan bright eyes glaring at me, a very spectre. Но особенно таинственной и страшной она показалась мне вечером, когда мы сидели у мерцающего камина: прижав к себе локтем руку Эстеллы и стиснув ее костлявыми пальцами, она стала выпытывать у девушки имена и звания покоренных ею мужчин, о которых та упоминала в своих письмах; перебирая этот список с упорством, свойственным смертельно поврежденному рассудку, она другой рукой опиралась на свою палку, подбородком легла на руку, а ее выцветшие глаза, устремленные на меня, горели, словно у призрака.
I saw in this, wretched though it made me, and bitter the sense of dependence and even of degradation that it awakened,-I saw in this that Estella was set to wreak Miss Havisham's revenge on men, and that she was not to be given to me until she had gratified it for a term. I saw in this, a reason for her being beforehand assigned to me. Sending her out to attract and torment and do mischief, Miss Havisham sent her with the malicious assurance that she was beyond the reach of all admirers, and that all who staked upon that cast were secured to lose. I saw in this that I, too, was tormented by a perversion of ingenuity, even while the prize was reserved for me. I saw in this the reason for my being staved off so long and the reason for my late guardian's declining to commit himself to the formal knowledge of such a scheme. In a word, I saw in this Miss Havisham as I had her then and there before my eyes, and always had had her before my eyes; and I saw in this, the distinct shadow of the darkened and unhealthy house in which her life was hidden from the sun. Как я ни страдал от этих разговоров, как ни горько мне было сознавать свою зависимость и унижение, все же я усматривал в них доказательство того, что Эстелле определено мстить всем мужчинам за мисс Хэвишем и что она достанется мне не раньше, чем это чувство мести будет хотя бы в некоторой мере утолено. Я усматривал в них и подтверждение того, что Эстелла предназначена мне: посылая ее в свет, чтобы завлекать, и лукавить, и мучить, мисс Хэвишем наслаждалась злобной уверенностью, что она одинаково недоступна для всех поклонников и что всякому, кто поставит на эту карту, заранее обеспечен проигрыш. Я усматривал здесь извращенное желание помучить меня, прежде чем дать мне в руки долгожданную награду. Я усматривал здесь и ответ на вопрос, почему меня так долго томят и почему мой бывший опекун скрывает, что осведомлен об этих планах. Короче говоря, я усматривал здесь мисс Хэвишем такою, какою видел ее сейчас, какою видел всегда, - мисс Хэвишем и зловещую тень нездорового, сумрачного дома, в котором она пряталась от солнца.
The candles that lighted that room of hers were placed in sconces on the wall. They were high from the ground, and they burnt with the steady dulness of artificial light in air that is seldom renewed. As I looked round at them, and at the pale gloom they made, and at the stopped clock, and at the withered articles of bridal dress upon the table and the ground, and at her own awful figure with its ghostly reflection thrown large by the fire upon the ceiling and the wall, I saw in everything the construction that my mind had come to, repeated and thrown back to me. My thoughts passed into the great room across the landing where the table was spread, and I saw it written, as it were, in the falls of the cobwebs from the centre-piece, in the crawlings of the spiders on the cloth, in the tracks of the mice as they betook their little quickened hearts behind the panels, and in the gropings and pausings of the beetles on the floor. Свечи в бронзовых подсвечниках, укрепленных высоко на стене, горели ровным, тусклым пламенем в этой комнате, забывшей, что такое струя свежего воздуха. Глядя на них и на рожденное ими бледное сияние, на остановившиеся часы, на увядшие принадлежности подвенечного наряда, разбросанные на столе и на полу, и на изможденную женщину у камина, чья огромная призрачная тень металась по стене и потолку, я во всем усматривал новые подтверждения своим догадкам. Мысли мои переносились в большую комнату через площадку, где стоял накрытый стол, и я читал те же ответы в паутине, клочьями свисавшей с высокой вазы, в беготне пауков по скатерти, в возне, которую затевали за обшивкой стены пугливые мыши, в степенных прогулках тараканов на полу.
It happened on the occasion of this visit that some sharp words arose between Estella and Miss Havisham. It was the first time I had ever seen them opposed. Случилось так, что в этот наш приезд между Эстеллой и мисс Хэвишем произошла ссора. Раньше я никогда не замечал, чтобы они не ладили друг с другом.
We were seated by the fire, as just now described, and Miss Havisham still had Estella's arm drawn through her own, and still clutched Estella's hand in hers, when Estella gradually began to detach herself. She had shown a proud impatience more than once before, and had rather endured that fierce affection than accepted or returned it. Мы сидели у огня, как я только что описал, и мисс Хэвишем все прижимала к себе руку Эстеллы, и ТУТ Эстелла начала тихонько высвобождать ее. Она уже и прежде не раз выказывала раздражение и скорее терпела эту неистовую нежность, чем отвечала на нее взаимностью.
"What!" said Miss Havisham, flashing her eyes upon her, "are you tired of me?" -- Что это? - сказала мисс Хэвишем, сверкнув глазами. - Я тебе надоела?
"Only a little tired of myself," replied Estella, disengaging her arm, and moving to the great chimney-piece, where she stood looking down at the fire. -- Я сама себе немножко надоела, вот и все, - ответила Эстелла и, высвободив руку, встала и перешла к камину.
"Speak the truth, you ingrate!" cried Miss Havisham, passionately striking her stick upon the floor; "you are tired of me." -- Не лги, неблагодарная! - вскричала мисс Хэвишем, с сердцем стукнув палкой об пол. - Это я тебе надоела!
Estella looked at her with perfect composure, and again looked down at the fire. Her graceful figure and her beautiful face expressed a self-possessed indifference to the wild heat of the other, that was almost cruel. Эстелла взглянула на нее совершенно спокойно и тут же перевела глаза на огонь. Полное равнодушие к безумной вспышке мисс Хэвишем, выражавшееся в ее изящной позе и прекрасном лице, граничило с жестокостью.
"You stock and stone!" exclaimed Miss Havisham. "You cold, cold heart!" -- О, бесчувственная! - воскликнула мисс Хэвишем. - О, холодное, холодное сердце!
"What?" said Estella, preserving her attitude of indifference as she leaned against the great chimney-piece and only moving her eyes; "do you reproach me for being cold? You?" -- Как? - сказала Эстелла по-прежнему равнодушно и даже не сдвинулась со своего места у камина, а только повела на нее глазами. - Вы упрекаете меня в холодности? Вы?
"Are you not?" was the fierce retort. -- А разве я не права? - вознегодовала мисс Хэвишем.
"You should know," said Estella. "I am what you have made me. Take all the praise, take all the blame; take all the success, take all the failure; in short, take me." -- Вам ли об этом спрашивать? - сказала Эстелла. - Я такая, какой вы меня сделали. Вам некого хвалить и некого корить, кроме себя; ваша заслуга или ваш грех - вот что я такое.
"O, look at her, look at her!" cried Miss Havisham, bitterly; "Look at her so hard and thankless, on the hearth where she was reared! Where I took her into this wretched breast when it was first bleeding from its stabs, and where I have lavished years of tenderness upon her!" -- Какие слова она говорит! - горестно вскричала мисс Хэвишем. - Какие слова она говорит, жестокая, неблагодарная, у того самого очага, где ее взрастили! Где я согрела ее на этой несчастной груди, еще кровоточившей от свежей раны, где я годами изливала на нее свою нежность!
"At least I was no party to the compact," said Estella, "for if I could walk and speak, when it was made, it was as much as I could do. But what would you have? You have been very good to me, and I owe everything to you. What would you have?" -- В этом меня уж никак нельзя обвинять, - возразила Эстелла. - В то время я только-только научилась ходить и говорить. Но чего вы от меня требуете? Вы были очень добры ко мне, я вам всем обязана. Чего же вы требуете?
"Love," replied the other. -- Любви, - последовал ответ.
"You have it." -- Я вас люблю.
"I have not," said Miss Havisham. -- Нет, - сказала мисс Хэвишем.
"Mother by adoption," retorted Estella, never departing from the easy grace of her attitude, never raising her voice as the other did, never yielding either to anger or tenderness,-"mother by adoption, I have said that I owe everything to you. All I possess is freely yours. All that you have given me, is at your command to have again. Beyond that, I have nothing. And if you ask me to give you, what you never gave me, my gratitude and duty cannot do impossibilities." -- Моя названая мать, - заговорила Эстелла, нисколько не меняя своей грациозной позы, не повышая голоса и не обнаруживая ни раскаяния, ни гнева. - Моя названая мать, я уже сказала, что всем обязана вам. Все, что у меня есть, - ваше. Все, что вы мне дали, я вам верну по первому вашему слову. Кроме этого, у меня ничего нет. Так не просите же у меня того, чего вы сами мне не давали, - никакая благодарность и чувство долга не могут сделать невозможного.
"Did I never give her love!" cried Miss Havisham, turning wildly to me. "Did I never give her a burning love, inseparable from jealousy at all times, and from sharp pain, while she speaks thus to me! Let her call me mad, let her call me mad!" -- Это я не давала ей любви! - воскликнула мисс Хэвишем, в исступлении поворачиваясь ко мне. - Горячей любви, всегда отравленной ревностью, а когда я слышу от нее такие слова, то и жгучей болью! Пусть, пусть назовет меня безумной!
"Why should I call you mad," returned Estella, "I, of all people? Does any one live, who knows what set purposes you have, half as well as I do? Does any one live, who knows what a steady memory you have, half as well as I do? I who have sat on this same hearth on the little stool that is even now beside you there, learning your lessons and looking up into your face, when your face was strange and frightened me!" -- Мне ли называть вас безумной? - сказала Эстелла. - Кто лучше меня знает, какие у вас ясные цели? Кто лучше меня знает, какая у вас твердая память?! Ведь это я, я сидела у этого очага, на скамеечке, которая и сейчас стоит подле вас, и слушала ваши уроки и смотрела вам в лицо, когда ваше лицо поражало меня и отпугивало!
"Soon forgotten!" moaned Miss Havisham. "Times soon forgotten!" -- И все уже забыто! -простонала мисс Хэвишем. - Забыто!
"No, not forgotten," retorted Estella,-"not forgotten, but treasured up in my memory. When have you found me false to your teaching? When have you found me unmindful of your lessons? When have you found me giving admission here," she touched her bosom with her hand, "to anything that you excluded? Be just to me." -- Нет, не забыто, - возразила Эстелла. - Не забыто, а бережно хранится у меня в памяти. Разве бывало когда-нибудь, чтобы я пошла против вашей указки? Чтобы осталась глуха к вашим урокам? Чтобы допустила сюда, - она коснулась рукою груди, - запрещенное вами чувство? Будьте же ко мне справедливы.
"So proud, so proud!" moaned Miss Havisham, pushing away her gray hair with both her hands. -- Так горда, так горда! - простонала мисс Хэвишем, обеими руками откидывая свои седые волосы.
"Who taught me to be proud?" returned Estella. "Who praised me when I learnt my lesson?" -- Кто учил меня быть гордой? - отозвалась Эстелла. - Кто хвалил меня, когда я знала урок?
"So hard, so hard!" moaned Miss Havisham, with her former action. -- Так бессердечна! - простонала мисс Хэвишем, сопровождая свои слова все тем же движением.
"Who taught me to be hard?" returned Estella. "Who praised me when I learnt my lesson?" -- Кто учил меня быть бессердечной? - отозвалась Эстелла. - Кто хвалил меня, когда я знала урок?
"But to be proud and hard to me!" Miss Havisham quite shrieked, as she stretched out her arms. "Estella, Estella, Estella, to be proud and hard to me!" -- Но ты горда и бессердечна со мной! - Мисс Хэвишем выкрикнула это слово, простирая к ней руки. - Эстелла, Эстелла, Эстелла, ты горда и бессердечна со мной!
Estella looked at her for a moment with a kind of calm wonder, but was not otherwise disturbed; when the moment was past, she looked down at the fire again. Эстелла взглянула на нее с каким-то спокойным удивлением, но не сдвинулась с места; через минуту она уже опять смотрела в огонь.
"I cannot think," said Estella, raising her eyes after a silence "why you should be so unreasonable when I come to see you after a separation. I have never forgotten your wrongs and their causes. I have never been unfaithful to you or your schooling. I have never shown any weakness that I can charge myself with." -- Одного я не могу понять, - сказала она, помолчав и обращая взгляд на мисс Хэвишем, - почему вы ведете себя так неразумно, когда я приезжаю к вам после месяца разлуки. Я не забыла ни вашего горя, ни причины его. Я свято следовала вашим наставлениям. Я ни разу не проявила слабости, в которой могла бы себя упрекнуть.
"Would it be weakness to return my love?" exclaimed Miss Havisham. "But yes, yes, she would call it so!" -- Так, значит, отвечать мне любовью на любовь было бы слабостью? - воскликнула мисс Хэвишем. - Впрочем, да, конечно, она назвала бы это слабостью.
"I begin to think," said Estella, in a musing way, after another moment of calm wonder, "that I almost understand how this comes about. If you had brought up your adopted daughter wholly in the dark confinement of these rooms, and had never let her know that there was such a thing as the daylight by which she had never once seen your face,-if you had done that, and then, for a purpose had wanted her to understand the daylight and know all about it, you would have been disappointed and angry?" -- Мне кажется, - снова помолчав, задумчиво произнесла Эстелла, - я начинаю понимать, как это случилось. Если бы вы взрастили свою приемную дочь в этих темных комнатах и скрыли от нее самое существование дневного света (при котором она никогда не видела вашего лица) и если бы после этого вам почему-нибудь захотелось, чтобы она сразу постигла, что такое дневной свет, а она бы не могла, - это вас разочаровало бы и рассердило?
Miss Havisham, with her head in her hands, sat making a low moaning, and swaying herself on her chair, but gave no answer. Мисс Хэвишем не ответила, - она сжала руками виски и с тихим стоном раскачивалась в своем кресле.
"Or," said Estella,-"which is a nearer case,-if you had taught her, from the dawn of her intelligence, with your utmost energy and might, that there was such a thing as daylight, but that it was made to be her enemy and destroyer, and she must always turn against it, for it had blighted you and would else blight her;-if you had done this, and then, for a purpose, had wanted her to take naturally to the daylight and she could not do it, you would have been disappointed and angry?" -- Или еще так, - продолжала Эстелла, - это будет яснее: если бы вы с младенческих лет внушали ей, что дневной свет существует, но создан ей на страх и на погибель и она должна бежать его, потому что он сгубил вас и может сгубить ее, и если бы после этого вам почему-нибудь захотелось, чтобы она приняла дневной свет как должное, а она бы не могла, - это вас разочаровало бы и рассердило?
Miss Havisham sat listening (or it seemed so, for I could not see her face), but still made no answer. Мисс Хэвишем слушала (или мне так казалось - лица ее я не видел), но опять ничего не ответила.
"So," said Estella, "I must be taken as I have been made. The success is not mine, the failure is not mine, but the two together make me." -- Вот потому, - закончила Эстелла, - и нельзя от меня требовать невозможного. Это не моя заслуга и не мой грех, такой меня сделали - такая я есть.
Miss Havisham had settled down, I hardly knew how, upon the floor, among the faded bridal relics with which it was strewn. I took advantage of the moment-I had sought one from the first-to leave the room, after beseeching Estella's attention to her, with a movement of my hand. When I left, Estella was yet standing by the great chimney-piece, just as she had stood throughout. Miss Havisham's gray hair was all adrift upon the ground, among the other bridal wrecks, and was a miserable sight to see. Не знаю, когда и как мисс Хэвишем очутилась на полу среди своих подвенечных лохмотьев. Я воспользовался этой минутой и, знаком попросив Эстеллу пожалеть несчастную, вышел из комнаты - мне уже давно было здесь невмоготу. Когда я обернулся в дверях, Эстелла все так же неподвижно стояла у огромного камина. Седые волосы мисс Хэвишем рассыпались по полу, смешавшись со свадебным тряпьем, и смотреть на нее было противно и жалко.
It was with a depressed heart that I walked in the starlight for an hour and more, about the courtyard, and about the brewery, and about the ruined garden. When I at last took courage to return to the room, I found Estella sitting at Miss Havisham's knee, taking up some stitches in one of those old articles of dress that were dropping to pieces, and of which I have often been reminded since by the faded tatters of old banners that I have seen hanging up in cathedrals. Afterwards, Estella and I played at cards, as of yore,-only we were skilful now, and played French games,-and so the evening wore away, and I went to bed. С тяжелым сердцем я вышел из дома и больше часа бродил при свете звезд во дворе, вокруг пивоварни и по запущенным дорожкам сада. Когда я наконец собрался с духом, чтобы вернуться в комнату, Эстелла, сидя у ног мисс Хэвишем, зашивала одно из тех старых платьев, что уже почти распались на части, - впоследствии я нередко вспоминал их, глядя на выцветшие обрывки хоругвей, которыми увешаны стены соборов. Позже мы с Эстеллой поиграли, как бывало, в карты, - только теперь мы играли искусно, в модные французские игры, - и так скоротали вечер, и я ушел спать.
I lay in that separate building across the courtyard. It was the first time I had ever lain down to rest in Satis House, and sleep refused to come near me. A thousand Miss Havishams haunted me. She was on this side of my pillow, on that, at the head of the bed, at the foot, behind the half-opened door of the dressing-room, in the dressing-room, in the room overhead, in the room beneath,-everywhere. At last, when the night was slow to creep on towards two o'clock, I felt that I absolutely could no longer bear the place as a place to lie down in, and that I must get up. I therefore got up and put on my clothes, and went out across the yard into the long stone passage, designing to gain the outer courtyard and walk there for the relief of my mind. But I was no sooner in the passage than I extinguished my candle; for I saw Miss Havisham going along it in a ghostly manner, making a low cry. I followed her at a distance, and saw her go up the staircase. She carried a bare candle in her hand, which she had probably taken from one of the sconces in her own room, and was a most unearthly object by its light. Standing at the bottom of the staircase, I felt the mildewed air of the feast-chamber, without seeing her open the door, and I heard her walking there, and so across into her own room, and so across again into that, never ceasing the low cry. After a time, I tried in the dark both to get out, and to go back, but I could do neither until some streaks of day strayed in and showed me where to lay my hands. During the whole interval, whenever I went to the bottom of the staircase, I heard her footstep, saw her light pass above, and heard her ceaseless low cry. Мне приготовили постель во флигеле. Впервые я проводил ночь под этим кровом, и сон упорно бежал от меня. Сотни мисс Хэвишем не давали мне покоя. Она мерещилась мне то справа от меня, то слева, то в изголовье, то в ногах кровати, за полуотворенной дверью в туалетную комнату, в туалетной, под полом, над головой - словом, повсюду. Наконец, когда время подползло к двум часам ночи, я почувствовал, что не в силах дольше терпеть эту муку и должен встать. Я встал, оделся и пересек дворик, чтобы длинным каменным коридором выйти в наружный двор и погулять там, пока голова у меня не прояснится. Но, едва вступив в коридор, я поспешил задуть свечу, потому что увидел мисс Хэвишем: она, как тень, уходила по коридору прочь от меня и тихо плакала. Я двинулся следом за ней на некотором расстоянии и увидел, как она дошла до лестницы и стала подниматься. В руке она держала свечу, которую, должно быть, вынула из подсвечника в своей спальне, и при свете ее была похожа на привидение. Я тоже дошел до лестницы и, хотя не видел верхних дверей, почувствовал, как в лицо мне пахнуло спертым воздухом парадной залы, и услышал, как она прошла туда, а оттуда через площадку к себе в комнату, а потом снова туда, все так же тихо плача. Подождав немного, я попытался выбраться в темноте на улицу или вернуться во флигель, но это мне удалось лишь тогда, когда в коридор проникли бледные полоски рассвета. И всякий раз, как я за это время приближался к лестнице, вверху раздавались шаги, мелькала свеча и слышался тихий плач.
Before we left next day, there was no revival of the difference between her and Estella, nor was it ever revived on any similar occasion; and there were four similar occasions, to the best of my remembrance. Nor, did Miss Havisham's manner towards Estella in anywise change, except that I believed it to have something like fear infused among its former characteristics. На следующий день мы уехали. Ссора с Эстеллой не возобновлялась ни в то утро, ни в последующие наши приезды, а их, сколько я помню, было еще четыре. И держалась мисс Хэвишем с Эстеллой по-прежнему, если не считать того, что теперь к ее чувствам как будто примешивался страх.
It is impossible to turn this leaf of my life, without putting Bentley Drummle's name upon it; or I would, very gladly. Невозможно перевернуть эту страницу моей жизни, не начертав на ней имени Бентли Драмла; иначе я был бы рад обойти его молчанием!
On a certain occasion when the Finches were assembled in force, and when good feeling was being promoted in the usual manner by nobody's agreeing with anybody else, the presiding Finch called the Grove to order, forasmuch as Mr. Drummle had not yet toasted a lady; which, according to the solemn constitution of the society, it was the brute's turn to do that day. I thought I saw him leer in an ugly way at me while the decanters were going round, but as there was no love lost between us, that might easily be. What was my indignant surprise when he called upon the company to pledge him to "Estella!" Однажды, когда Зяблики собрались в полном составе и как всегда успели перессориться между собой во имя вящей дружбы и благоволения, Зяблик-председатель призвал Рощу к порядку, напомнив, что мистер Драмл еще не провозгласил тоста за здоровье дамы, - согласно уставу клуба в тот день была его очередь выполнить эту торжественную церемонию. Когда графины пошли вкруговую, мне показалось, что этот мерзавец как-то особенно гадко и многозначительно посмотрел на меня, но я не удивился, - ведь мы терпеть не могли друг друга. Каково же было мое изумление и негодование, когда он предложил выпить за здоровье девицы по имени Эстелла!
"Estella who?" said I. -- А как фамилия? - спросил я.
"Never you mind," retorted Drummle. -- Не ваше дело, - огрызнулся Драмл.
"Estella of where?" said I. "You are bound to say of where." Which he was, as a Finch. -- А где живет? - спросил я.- Это вы обязаны сказать.- У Зябликов действительно было такое правило.
"Of Richmond, gentlemen," said Drummle, putting me out of the question, "and a peerless beauty." -- Эстелла из Ричмонда, джентльмены, - сказал Драмл, как бы выключая меня из их числа. - Несравненная красавица.
Much he knew about peerless beauties, a mean, miserable idiot! I whispered Herbert. (- Много он понимает в несравненных красавицах, идиот несчастный! - шепнул я Герберту.)
"I know that lady," said Herbert, across the table, when the toast had been honored. -- Я знаком с этой леди, - сказал Герберт, когда все выпили.
"Do you?" said Drummle. -- В самом деле? - сказал Драмл.
"And so do I," I added, with a scarlet face. -- И я тоже, - добавил я, заливаясь краской.
"Do you?" said Drummle. "O, Lord!" -- В самом деле? - сказал Драмл. - О господи!
This was the only retort-except glass or crockery-that the heavy creature was capable of making; but, I became as highly incensed by it as if it had been barbed with wit, and I immediately rose in my place and said that I could not but regard it as being like the honorable Finch's impudence to come down to that Grove,-we always talked about coming down to that Grove, as a neat Parliamentary turn of expression,-down to that Grove, proposing a lady of whom he knew nothing. Mr. Drummle, upon this, starting up, demanded what I meant by that? Whereupon I made him the extreme reply that I believed he knew where I was to be found. Никакого иного ответа этот осел не мог придумать - разве что пустить в вас тарелкой или стаканом, - но меня взорвало от его слов не меньше, чем от самой остроумной насмешки, и я немедленно вскочил с места и заявил, что, когда почтенный Зяблик выступает в этой Роще (мы любили употреблять такие парламентские обороты) с предложением выпить за здоровье дамы, с которой он даже отдаленно не знаком, я не могу расценить это иначе как наглость. Тут мистер Драмл тоже вскочил с места и осведомился, что это значит? Я же в ответ высказал надежду, что ему известно, где меня можно найти, буде он пожелает прислать ко мне своих секундантов.
Whether it was possible in a Christian country to get on without blood, after this, was a question on which the Finches were divided. The debate upon it grew so lively, indeed, that at least six more honorable members told six more, during the discussion, that they believed they knew where they were to be found. However, it was decided at last (the Grove being a Court of Honor) that if Mr. Drummle would bring never so slight a certificate from the lady, importing that he had the honor of her acquaintance, Mr. Pip must express his regret, as a gentleman and a Finch, for "having been betrayed into a warmth which." Next day was appointed for the production (lest our honor should take cold from delay), and next day Drummle appeared with a polite little avowal in Estella's hand, that she had had the honor of dancing with him several times. This left me no course but to regret that I had been "betrayed into a warmth which," and on the whole to repudiate, as untenable, the idea that I was to be found anywhere. Drummle and I then sat snorting at one another for an hour, while the Grove engaged in indiscriminate contradiction, and finally the promotion of good feeling was declared to have gone ahead at an amazing rate. Вопрос, возможно ли в христианской стране обойтись после таких слов без кровопролития, вызвал среди Зябликов полнейший раскол, и диспут принял столь оживленный характер, что не менее шести почтенных Зябликов вслед за мной высказали надежду, что всем известно, где их можно найти. Наконец Роща (поскольку на ней лежали обязанности суда чести) постановила: если мистер Драмл представит хотя бы малейшее доказательство того, что он имеет счастье быть знакомым с этой леди, мистер Пип, как джентльмен и Зяблик, должен принести извинения за "проявленную им горячность, которая..." и так далее. Чтобы наш гонор не успел остыть, разбирательство было назначено на завтра, и назавтра Драмл явился с записочкой от Эстеллы, в которой она вежливо подтверждала, что несколько раз имела удовольствие с ним танцевать. Мне ничего не оставалось, как только принести извинения за "проявленную мною горячность, которая..." и взять обратно, как совершенно неосновательное, мое утверждение, будто меня можно найти где бы то ни было. Затем мы с Драмлом еще около часа глухо рычали друг на друга, в то время как Роща звенела беспорядочными спорами и пререканиями, и наконец было объявлено, что никогда еще чувства дружбы и благоволения не царили в ней так безраздельно.
I tell this lightly, but it was no light thing to me. For, I cannot adequately express what pain it gave me to think that Estella should show any favor to a contemptible, clumsy, sulky booby, so very far below the average. To the present moment, I believe it to have been referable to some pure fire of generosity and disinterestedness in my love for her, that I could not endure the thought of her stooping to that hound. No doubt I should have been miserable whomsoever she had favored; but a worthier object would have caused me a different kind and degree of distress. Я рассказываю об этом в шутливом тоне, но мне было не до шуток. Не могу выразить, какую боль я испытывал при мысли, что Эстелла дарит своей благосклонностью презренного, грубого, надутого тупицу, хуже которого и не сыскать. Почему же мне так невыносимо было думать, что она снизошла до этого животного? По сей день я объясняю это тем, что моя любовь горела чистым огнем великодушия и самоотречения. Конечно, я бы стал ревновать Эстеллу к кому угодно, но, если бы она благоволила к человеку более достойному, мои мучения не были бы так жестоки и так горьки.
It was easy for me to find out, and I did soon find out, that Drummle had begun to follow her closely, and that she allowed him to do it. A little while, and he was always in pursuit of her, and he and I crossed one another every day. He held on, in a dull persistent way, and Estella held him on; now with encouragement, now with discouragement, now almost flattering him, now openly despising him, now knowing him very well, now scarcely remembering who he was. Вскоре я убедился, - это было нетрудно, - что Драмл за ней ухаживает и что она это терпит. Прошло еще немного времени, и он уже не отставал от нее, так что мы сталкивались чуть ли не каждодневно. Он преследовал ее с тупым упрямством, а Эстелла искусно его подзадоривала: она бывала с ним то ласкова, то холодна, то чуть ли не льстила ему, то открыто над ним издевалась, то встречала его как доброго знакомого, то словно забывала, кто он такой.
The Spider, as Mr. Jaggers had called him, was used to lying in wait, however, and had the patience of his tribe. Added to that, he had a blockhead confidence in his money and in his family greatness, which sometimes did him good service,-almost taking the place of concentration and determined purpose. So, the Spider, doggedly watching Estella, outwatched many brighter insects, and would often uncoil himself and drop at the right nick of time. Но Паук, как назвал его мистер Джеггерс, привык не спеша подстерегать свою добычу и обладал терпением, присущим его племени. Кроме того, он слепо верил в силу своих денег и своей родословной, что нередко выручало его, заменяя ему ясное сознание цели и твердую волю. Таким образом, упорно сторожа Эстеллу, Паук одним своим упорством отваживал многих яркокрылых мотыльков и нередко ткал нить и спускался с потолка как раз в нужную минуту.
At a certain Assembly Ball at Richmond (there used to be Assembly Balls at most places then), where Estella had outshone all other beauties, this blundering Drummle so hung about her, and with so much toleration on her part, that I resolved to speak to her concerning him. I took the next opportunity; which was when she was waiting for Mrs. Blandley to take her home, and was sitting apart among some flowers, ready to go. I was with her, for I almost always accompanied them to and from such places. На одном балу в городском собрании Ричмонда (в то время такие балы повсюду были в моде), где Эстелла затмила всех других красавиц, этот нескладный Драмл так липнул к ней и она так благосклонно терпела его ухаживания, что я решил с нею поговорить. Я выбрал время, когда она сидела в сторонке, среди жардиньерок с цветами, дожидаясь миссис Брэндли, чтобы вместе ехать домой. Я, разумеется, был тут же, так как сопровождал их почти повсюду.
"Are you tired, Estella?" -- Вы утомились, Эстелла?
"Rather, Pip." -- Немножко, Пип.
"You should be." -- Оно и понятно.
"Say rather, I should not be; for I have my letter to Satis House to write, before I go to sleep." -- Но очень некстати: мне еще нужно сегодня написать письмо в Сатис-Хаус.
"Recounting to-night's triumph?" said I. "Surely a very poor one, Estella." -- Доложить о последней победе? Ах, нестоящая это победа, Эстелла!
"What do you mean? I didn't know there had been any." -- Что вы хотите сказать? Я ничего такого не заметила.
"Estella," said I, "do look at that fellow in the corner yonder, who is looking over here at us." -- Эстелла, - сказал я, - вы только посмотрите на этого человека вон там, в углу, который все время глядит на нас.
"Why should I look at him?" returned Estella, with her eyes on me instead. "What is there in that fellow in the corner yonder,-to use your words,-that I need look at?" -- Зачем мне смотреть на него? - возразила Эстелла, поворачиваясь ко мне. - Разве этот человек вон там, в углу, как вам угодно было выразиться, чем-нибудь интересен?
"Indeed, that is the very question I want to ask you," said I. "For he has been hovering about you all night." -- Это самое и я хотел у вас спросить, - сказал я. - Ведь он кружил около вас весь вечер.
"Moths, and all sorts of ugly creatures," replied Estella, with a glance towards him, -- Около горящей свечи кружат и бабочки и всякие противные букашки, - сказала Эстелла, бросив взгляд в его сторону.
"hover about a lighted candle. Can the candle help it?" - Может ли свеча этому помешать?
"No," I returned; "but cannot the Estella help it?" -- Нет, - ответил я, - но Эстелла ведь может? --
"Well!" said she, laughing, after a moment, "perhaps. Yes. Anything you like." Она помолчала с минуту, потом засмеялась: -- Не знаю, право. Пожалуй, что может. Думайте как хотите.
"But, Estella, do hear me speak. It makes me wretched that you should encourage a man so generally despised as Drummle. You know he is despised." -- Но, Эстелла, выслушайте меня. Я глубоко страдаю оттого, что вы поощряете такого презренного человека, как Драмл. Вы же знаете, что все решительно его презирают.
"Well?" said she. -- Ну и что же?
"You know he is as ungainly within as without. A deficient, ill-tempered, lowering, stupid fellow." -- Вы знаете, что внутренне он так же мало привлекателен, как и внешне. Неинтересный, вздорный, угрюмый, глупый человек.
"Well?" said she. -- Ну и что же?
"You know he has nothing to recommend him but money and a ridiculous roll of addle-headed predecessors; now, don't you?" -- Вы знаете, что ему нечем похвастаться, кроме как богатством да какими-то слабоумными предками; ведь знаете, да?
"Well?" said she again; and each time she said it, she opened her lovely eyes the wider. -- Ну и что же? - сказала она еще раз, и с каждым разом ее чудесные глаза раскрывались все шире.
To overcome the difficulty of getting past that monosyllable, I took it from her, and said, repeating it with emphasis, Чтобы как-нибудь перешагнуть через это ее словечко, я подхватил его и с жаром повторил:
"Well! Then, that is why it makes me wretched." -- Ну и что же? А то, что я от этого страдаю.
Now, if I could have believed that she favored Drummle with any idea of making me-me-wretched, I should have been in better heart about it; but in that habitual way of hers, she put me so entirely out of the question, that I could believe nothing of the kind. Если бы я мог поверить, что она поощряет Драмла с тайной целью причинить страдания мне - мне! - на душе у меня сразу бы полегчало; но она как всегда просто забывала о моем существовании, так что об этом не могло быть и речи.
"Pip," said Estella, casting her glance over the room, "don't be foolish about its effect on you. It may have its effect on others, and may be meant to have. It's not worth discussing." -- Пип, - сказала Эстелла, окинув взглядом комнату, - не болтайте глупостей о том, как это действует на вас. Может быть, это действует на других, может быть мне того и нужно. Не стоит это обсуждать.
"Yes it is," said I, "because I cannot bear that people should say, 'she throws away her graces and attractions on a mere boor, the lowest in the crowd.'" -- Нет, стоит, - возразил я, - потому что я не вынесу, если люди станут говорить: "Она растрачивает свою красоту и обаяние на этого болвана, самого недостойного из всех".
"I can bear it," said Estella. -- Я вполне могу это вынести, - сказала Эстелла.
"Oh! don't be so proud, Estella, and so inflexible." -- Ах, Эстелла, не будьте такой гордой, такой непреклонной!
"Calls me proud and inflexible in this breath!" said Estella, opening her hands. "And in his last breath reproached me for stooping to a boor!" -- Теперь вы называете меня гордой и непреклонной, - сказала Эстелла, разводя руками, - а только что укоряли в том, что я снизошла до болвана.
"There is no doubt you do," said I, something hurriedly, "for I have seen you give him looks and smiles this very night, such as you never give to-me." -- Ну, уж это вы не можете отрицать, - не выдержал я, - ведь только сегодня, у меня на глазах, вы дарили его такими взглядами и улыбками, какими никогда не дарили... меня.
"Do you want me then," said Estella, turning suddenly with a fixed and serious, if not angry, look, "to deceive and entrap you?" -- Неужели же вам хотелось бы, - сказала Эстелла, вдруг обратив на меня серьезный и пристальный, если не гневный взгляд, - чтобы я ловила и обманывала вас?
"Do you deceive and entrap him, Estella?" -- Значит, вы ловите и обманываете его, Эстелла?
"Yes, and many others,-all of them but you. Here is Mrs. Brandley. I'll say no more." -- Да, его и многих других - всех, кроме вас. Вот идет миссис Брэндли. Больше я ничего не скажу.
And now that I have given the one chapter to the theme that so filled my heart, and so often made it ache and ache again, I pass on unhindered, to the event that had impended over me longer yet; the event that had begun to be prepared for, before I knew that the world held Estella, and in the days when her baby intelligence was receiving its first distortions from Miss Havisham's wasting hands. А теперь, после того как я посвятил эту одну главу предмету, так давно владевшему моим сердцем и наполнявшему его все новой болью, ничто не мешает мне перейти к событию, которое подготовлялось с еще более давних пор, к событию, которое стало неизбежным уже в то время, когда я и не знал, что на свете существует Эстелла, а ее детский ум едва начинал поддаваться пагубному влиянию мисс Хэвишем.
In the Eastern story, the heavy slab that was to fall on the bed of state in the flush of conquest was slowly wrought out of the quarry, the tunnel for the rope to hold it in its place was slowly carried through the leagues of rock, the slab was slowly raised and fitted in the roof, the rope was rove to it and slowly taken through the miles of hollow to the great iron ring. All being made ready with much labor, and the hour come, the sultan was aroused in the dead of the night, and the sharpened axe that was to sever the rope from the great iron ring was put into his hand, and he struck with it, and the rope parted and rushed away, and the ceiling fell. So, in my case; all the work, near and afar, that tended to the end, had been accomplished; and in an instant the blow was struck, and the roof of my stronghold dropped upon me. В одной восточной сказке тяжелую каменную плиту, которая должна была в час торжества упасть на ложе владыки, долго, долго высекали в каменоломне; длинный туннель для веревки, которая должна была удерживать плиту на месте, долго, долго прорубали в скале, плиту долго поднимали и вделывали в крышу, веревку закрепили и через мяогомильный туннель долго тянули к большому железному кольцу. Когда после бесконечных трудов все было готово и нужный час настал, султана подняли среди ночи, в руки ему вложили острый топор, который должен был отделить веревку от большого железного кольца; он взмахнул топором, разрубил веревку, и потолок обвалился. Так было и со мной: все, что должно было свершиться заранее, и далеко от меня и близко, свершилось; и вот, мгновенный взмах топора - и крыша моей твердыни, рухнув, погребла меня под обломками.

Chapter XXXIX/ГЛАВА XXXIX

English Русский
I was three-and-twenty years of age. Not another word had I heard to enlighten me on the subject of my expectations, and my twenty-third birthday was a week gone. We had left Barnard's Inn more than a year, and lived in the Temple. Our chambers were in Garden-court, down by the river. Мне исполнилось двадцать три года, и прошла неделя со дня моего рожденья, а я так и не слышал больше ни одного слова, которое могло бы пролить свет на мои надежды. Мы уже год с лишним как съехали из Подворья Барнарда и теперь жили в Тэмпле, в Гарден-Корте, у самой реки.
Mr. Pocket and I had for some time parted company as to our original relations, though we continued on the best terms. Notwithstanding my inability to settle to anything,-which I hope arose out of the restless and incomplete tenure on which I held my means,-I had a taste for reading, and read regularly so many hours a day. That matter of Herbert's was still progressing, and everything with me was as I have brought it down to the close of the last preceding chapter. С некоторого времени мои занятия с мистером Попетом прекратились, но отношения наши оставались самыми дружескими. При всей моей неспособности заняться чем-нибудь определенным, - а мне хочется думать, что она объяснялась беспокойством и полной неосведомленностью относительно моего положения и средств к существованию, - я любил читать и неизменно читал по нескольку часов в день. Дела Герберта понемногу шли на лад, у меня же все обстояло так, как я описал в предыдущей главе.
Business had taken Herbert on a journey to Marseilles. I was alone, and had a dull sense of being alone. Dispirited and anxious, long hoping that to-morrow or next week would clear my way, and long disappointed, I sadly missed the cheerful face and ready response of my friend. Накануне Герберт уехал по делам в Марсель. Я был один и тоскливо ощущал свое одиночество. Не находя себе места от тревоги, устав без конца ждать, что завтра или через неделю что-то прояснится, и без конца обманываться в своих ожиданиях, я сильно скучал по веселому лицу и бодрой отзывчивости моего друга.
It was wretched weather; stormy and wet, stormy and wet; and mud, mud, mud, deep in all the streets. Day after day, a vast heavy veil had been driving over London from the East, and it drove still, as if in the East there were an Eternity of cloud and wind. So furious had been the gusts, that high buildings in town had had the lead stripped off their roofs; and in the country, trees had been torn up, and sails of windmills carried away; and gloomy accounts had come in from the coast, of shipwreck and death. Violent blasts of rain had accompanied these rages of wind, and the day just closed as I sat down to read had been the worst of all. Погода стояла ужасная: бури и дождь, бури и дождь, и грязь, грязь, грязь по щиколотку на всех улицах... День за днем с востока наплывала на Лондон огромная тяжелая пелена, словно там, на востоке, скопилось ветра и туч на целую вечность. Ветер дул так яростно, что в городе с высоких зданий срывало железные крыши; в деревне с корнем выдирало из земли деревья, уносило крылья ветряных мельниц; а с побережья приходили невеселые вести о кораблекрушениях и жертвах. Неистовые порывы ветра перемежались с ливнями, и минувший день, конец которого я решил просидеть за книгой, был самым ненастным из всех.
Alterations have been made in that part of the Temple since that time, and it has not now so lonely a character as it had then, nor is it so exposed to the river. We lived at the top of the last house, and the wind rushing up the river shook the house that night, like discharges of cannon, or breakings of a sea. When the rain came with it and dashed against the windows, I thought, raising my eyes to them as they rocked, that I might have fancied myself in a storm-beaten lighthouse. Occasionally, the smoke came rolling down the chimney as though it could not bear to go out into such a night; and when I set the doors open and looked down the staircase, the staircase lamps were blown out; and when I shaded my face with my hands and looked through the black windows (opening them ever so little was out of the question in the teeth of such wind and rain), I saw that the lamps in the court were blown out, and that the lamps on the bridges and the shore were shuddering, and that the coal-fires in barges on the river were being carried away before the wind like red-hot splashes in the rain. Многое с тех пор изменилось в этой части Тэмпла, - теперь она уже не так пустынна и не так обнажена со стороны реки. Мы жили на верхнем этаже крайнего дома, и в тот вечер, о котором я пишу, ветер, налетая с реки. сотрясал его до основания, подобно пушечным выстрелам или морскому прибою. Когда ветром швыряло в оконные стекла струи дождя и я, взглядывая на них, видел, как трясутся рамы, мне казалось, что я сижу на маяке, среди бушующего моря. Временами дым из камина врывался в комнату, словно не решаясь выйти на улицу в такую ночь, а когда я отворил дверь и заглянул в пролет лестницы, на площадках задуло фонари; когда же я, заслонив лицо руками, прильнул к черному стеклу окна (даже приоткрыть окно при таком дожде и ветре нечего было и думать), то увидел, что и во дворе все фонари задуло, что на мостах и на берегу они судорожно мигают, а искры от разведенных на баржах костров летят по ветру, как докрасна раскаленные брызги дождя.
I read with my watch upon the table, purposing to close my book at eleven o'clock. As I shut it, Saint Paul's, and all the many church-clocks in the City-some leading, some accompanying, some following-struck that hour. The sound was curiously flawed by the wind; and I was listening, and thinking how the wind assailed and tore it, when I heard a footstep on the stair. Я положил часы перед собой на стол с тем, чтобы читать до одиннадцати. Не успел я закрыть книгу, как часы на соборе св. Павла и на множестве церквей в Сити - одни забегая вперед, другие в лад, третьи с запозданием - стали отбивать время. Шум ветра диковинно искажал их бой, и, пока я прислушивался, думая о том, как ветер хватает и рвет эти звуки, на лестнице раздались шаги.
What nervous folly made me start, and awfully connect it with the footstep of my dead sister, matters not. It was past in a moment, and I listened again, and heard the footstep stumble in coming on. Remembering then, that the staircase-lights were blown out, I took up my reading-lamp and went out to the stair-head. Whoever was below had stopped on seeing my lamp, for all was quiet. Почему я вздрогнул и, холодея от ужаса, подумал о моей умершей сестре, не имеет значения. Минута безотчетного страха миновала, я снова прислушался и услышал, как шаги, поднимаясь, неуверенно нащупывают ступени. Тут я вспомнил, что фонари на лестнице не горят, и, взяв лампу со стола, вышел на площадку. Свет моей лампы, видимо, заметили, потому что все стихло.
"There is some one down there, is there not?" I called out, looking down. -- Есть кто-нибудь внизу? - крикнул я, перегнувшись через перила.
"Yes," said a voice from the darkness beneath. -- Есть, - ответил голос из темного колодца.
"What floor do you want?" -- Какой этаж вам нужно?
"The top. Mr. Pip." -- Верхний. Мистер Пип.
"That is my name.-There is nothing the matter?" -- Это я. Что-нибудь случилось?
"Nothing the matter," returned the voice. And the man came on. -- Ничего не случилось. - сказал голос. И шаги стали подниматься выше.
I stood with my lamp held out over the stair-rail, and he came slowly within its light. It was a shaded lamp, to shine upon a book, and its circle of light was very contracted; so that he was in it for a mere instant, and then out of it. Я держал лампу над пролетом лестницы, и свет ее наконец упал на человека. Лампа была с абажуром, удобная для чтения, но она давала лишь очень небольшой круг света, так что человек оказался в нем всего на мгновение.
In the instant, I had seen a face that was strange to me, looking up with an incomprehensible air of being touched and pleased by the sight of me. За это мгновение я успел увидеть лицо, совершенно мне незнакомое, и обращенный кверху взгляд, в котором читалась непонятная радость и умиление от встречи со мной.
Moving the lamp as the man moved, I made out that he was substantially dressed, but roughly, like a voyager by sea. That he had long iron-gray hair. That his age was about sixty. That he was a muscular man, strong on his legs, and that he was browned and hardened by exposure to weather. As he ascended the last stair or two, and the light of my lamp included us both, I saw, with a stupid kind of amazement, that he was holding out both his hands to me. Передвигая лампу по мере того как человек поднимался, я разглядел, что одежда на нем добротная, но грубая - под стать путешественнику с морского корабля. Что у него длинные седые волосы. Что от роду ему лет шестьдесят. Что это мускулистый мужчина, еще очень крепкий, с загорелым, обветренным лицом. Но вот он одолел последние две ступеньки, лампа уже освещала нас обоих, и я остолбенел от изумления, увидев, что он протягивает мне руки.
"Pray what is your business?" I asked him. -- Простите, по какому вы делу? - спросил я его.
"My business?" he repeated, pausing. "Ah! Yes. I will explain my business, by your leave." -- По какому делу? - переспросил он, останавливаясь. - Ага. Да. С вашего разрешения, я изложу мое дело.
"Do you wish to come in?" -- Хотите зайти в комнату?
"Yes," he replied; "I wish to come in, master." -- Да, - ответил он. - Я хочу зайти в комнату, мистер.
I had asked him the question inhospitably enough, for I resented the sort of bright and gratified recognition that still shone in his face. I resented it, because it seemed to imply that he expected me to respond to it. But I took him into the room I had just left, and, having set the lamp on the table, asked him as civilly as I could to explain himself. Вопрос мой был задан не слишком приветливо, потому что меня сердило выражение счастливой уверенности, не сходившее с его лица. Оно сердило меня, ибо он, казалось, ждал отклика с моей стороны. Все же я провел его в комнату и, поставив лампу на стол, сколько мог вежливо попросил объяснить, что ему нужно.
He looked about him with the strangest air,-an air of wondering pleasure, as if he had some part in the things he admired,-and he pulled off a rough outer coat, and his hat. Then, I saw that his head was furrowed and bald, and that the long iron-gray hair grew only on its sides. But, I saw nothing that in the least explained him. On the contrary, I saw him next moment, once more holding out both his hands to me. Он огляделся по сторонам с очень странным видом, явно дивясь и одобряя, но так, словно он сам причастен ко всему, чем любуется, - потом снял толстый дорожный плащ и шляпу. Теперь я увидел, что голова у него морщинистая и плешивая, а длинные седые волосы растут только по бокам. Но ничего такого, что объяснило бы его появление, я не увидел. Напротив, в следующую минуту он опять протянул мне обе руки.
"What do you mean?" said I, half suspecting him to be mad. -- Что это значит? - спросил я, начиная подозревать, что имею дело с помешанным.
He stopped in his looking at me, and slowly rubbed his right hand over his head. Он отвел от меня глаза и медленно потер голову правой рукой.
"It's disapinting to a man," he said, in a coarse broken voice, "arter having looked for'ard so distant, and come so fur; but you're not to blame for that,-neither on us is to blame for that. I'll speak in half a minute. Give me half a minute, please." -- Нелегко это перенести человеку, - сказал он низким, хриплым голосом, - когда столько времени ждал, да столько миль проехал; но ты здесь не виноват - здесь ни ты, ни я не виноваты. Минут через пять я все скажу. Подожди, пожалуйста, минут пять.
He sat down on a chair that stood before the fire, and covered his forehead with his large brown veinous hands. I looked at him attentively then, and recoiled a little from him; but I did not know him. Он опустился в кресло у огня и прикрыл лицо большими, темными, жилистыми руками. Я внимательно посмотрел на него и слегка отодвинулся; но я его не узнал.
"There's no one nigh," said he, looking over his shoulder; "is there?" -- Тут поблизости никого нет, а? - спросил он, оглядываясь через плечо.
"Why do you, a stranger coming into my rooms at this time of the night, ask that question?" said I. -- Почему это интересует вас, чужого человека, явившегося ко мне в такой поздний час?
"You're a game one," he returned, shaking his head at me with a deliberate affection, at once most unintelligible and most exasperating; "I'm glad you've grow'd up, a game one! But don't catch hold of me. You'd be sorry arterwards to have done it." -- А ты, оказывается, бедовый! - ответил он, покачивая головой так ласково, что я окончательно растерялся и обозлился. - Это хорошо, что ты вырос такой бедовый! Только ты лучше меня не трогай, не то после пожалеешь.
I relinquished the intention he had detected, for I knew him! Even yet I could not recall a single feature, but I knew him! If the wind and the rain had driven away the intervening years, had scattered all the intervening objects, had swept us to the churchyard where we first stood face to face on such different levels, I could not have known my convict more distinctly than I knew him now as he sat in the chair before the fire. No need to take a file from his pocket and show it to me; no need to take the handkerchief from his neck and twist it round his head; no need to hug himself with both his arms, and take a shivering turn across the room, looking back at me for recognition. I knew him before he gave me one of those aids, though, a moment before, I had not been conscious of remotely suspecting his identity. Я уже оставил намерение, которое он успел угадать, потому что теперь я знал, кто это! Ни одной его черты в отдельности я еще не мог припомнить, но я знал, кто это! Если бы ветер и дождь развеяли годы, отделявшие меня от прошлого, смели все предметы, заслонившие прошлое, и унесли нас на кладбище, где мы впервые встретились при столь непохожих обстоятельствах, я и то не признал бы моего каторжника с такой уверенностью, как сейчас, когда он сидел у моего камина. Ему не было нужды доставать из кармана подпилок; не было нужды снимать с шеи платок и повязывать им голову; не было нужды обхватывать себя руками и, пожимаясь, словно от холода, прохаживаться по комнате, выжидательно поглядывая на меня. Я узнал его раньше, чем он прибегнул к этим подсказкам, хотя еще за минуту мне казалось, что я даже отдаленно не подозреваю, кто он такой.
He came back to where I stood, and again held out both his hands. Not knowing what to do,-for, in my astonishment I had lost my self-possession,-I reluctantly gave him my hands. He grasped them heartily, raised them to his lips, kissed them, and still held them. Он вернулся к столу и опять протянул мне обе руки. Не зная, что делать - от изумления голова у меня шла кругом, - я неохотно подал ему свои. Он крепко сжал их, поднес к губам, поцеловал и не сразу выпустил.
"You acted noble, my boy," said he. "Noble, Pip! And I have never forgot it!" -- Ты поступил благородно, мой мальчик, - сказал он. - Молодчина, Пип! Я этого не забыл!
At a change in his manner as if he were even going to embrace me, I laid a hand upon his breast and put him away. Поняв по его изменившемуся выражению, что он собирается меня обнять, я уперся рукой ему в грудь и отстранил его.
"Stay!" said I. "Keep off! If you are grateful to me for what I did when I was a little child, I hope you have shown your gratitude by mending your way of life. If you have come here to thank me, it was not necessary. Still, however you have found me out, there must be something good in the feeling that has brought you here, and I will not repulse you; but surely you must understand that-I-" -- Нет, - сказал я. - Не надо! Если вы благодарны мне за то, что я сделал, когда был ребенком, я надеюсь, что в доказательство своей благодарности вы постарались исправиться. Если вы пришли сюда благодарить меня, так не стоило трудиться. Не знаю, как вам удалось меня разыскать, но вами, очевидно, руководило хорошее чувство, и я не хочу вас отталкивать; только вы, разумеется, должны понять, что я...
My attention was so attracted by the singularity of his fixed look at me, that the words died away on my tongue. Столько необъяснимого было в его пристальном взгляде, что слова замерли у меня на губах.
"You was a saying," he observed, when we had confronted one another in silence, "that surely I must understand. What, surely must I understand?" -- Ты сказал, - заметил он, после того как мы некоторое время молча смотрели друг на друга, - что я, разумеется, должен понять. Что же именно я, разумеется, должен понять?
"That I cannot wish to renew that chance intercourse with you of long ago, under these different circumstances. I am glad to believe you have repented and recovered yourself. I am glad to tell you so. I am glad that, thinking I deserve to be thanked, you have come to thank me. But our ways are different ways, none the less. You are wet, and you look weary. Will you drink something before you go?" -- Что теперь, когда все так изменилось, я отнюдь не стремлюсь возобновить наше давнишнее случайное знакомство. Мне приятно думать, что вы раскаялись и стали другим человеком. Мне приятно выразить вам это. - Мне приятно, что вы пришли поблагодарить меня, раз я, по вашему мнению, заслуживаю благодарности. Но, однако ж, дороги у нас с вами разные. Вы промокли, и вид у вас утомленный. Хотите выпить чего-нибудь перед тем, как уйти?
He had replaced his neckerchief loosely, and had stood, keenly observant of me, biting a long end of it. Он уже снова набросил платок себе на шею и стоял, покусывая его конец и не сводя с меня настороженного взгляда.
"I think," he answered, still with the end at his mouth and still observant of me, "that I will drink (I thank you) afore I go." -- Пожалуй, - ответил он, все не сводя с меня взгляда и не выпуская платка изо рта. - Пожалуй, да, спасибо, я выпью перед тем как уйти.
There was a tray ready on a side-table. I brought it to the table near the fire, and asked him what he would have? He touched one of the bottles without looking at it or speaking, and I made him some hot rum and water. I tried to keep my hand steady while I did so, but his look at me as he leaned back in his chair with the long draggled end of his neckerchief between his teeth-evidently forgotten-made my hand very difficult to master. When at last I put the glass to him, I saw with amazement that his eyes were full of tears. На столике у стены стоял поднос с бутылками и стаканами. Я принес его к камину и спросил моего гостя, что он будет пить. Он молча, почти не глядя, указал на одну из бутылок, и я стал готовить грог. При этом я старался, чтобы рука у меня не дрожала, но оттого, что он все время смотрел на меня, откинувшись в кресле и сжимая в зубах длинный, измятый конец шейного платка, о котором он, как видно, совсем забыл, - совладать с рукой мне было очень трудно. Когда я наконец протянул ему стакан, меня поразило, что глаза у него полны слез.
Up to this time I had remained standing, not to disguise that I wished him gone. But I was softened by the softened aspect of the man, and felt a touch of reproach. До сих пор я даже не присаживался, чтобы показать, что жажду поскорее закрыть за ним дверь. Но при виде его смягчившегося лица я смягчился, и мне стало совестно.
"I hope," said I, hurriedly putting something into a glass for myself, and drawing a chair to the table, "that you will not think I spoke harshly to you just now. I had no intention of doing it, and I am sorry for it if I did. I wish you well and happy!" -- Надеюсь, вы не сочтете мои слова слишком резкими, - сказал я, поспешно наливая грога во второй стакан и придвигая себе стул. - Я не хотел вас обидеть и прошу прощенья, если сделал это невольно. За ваше здоровье, и желаю вам счастья!
As I put my glass to my lips, he glanced with surprise at the end of his neckerchief, dropping from his mouth when he opened it, and stretched out his hand. I gave him mine, and then he drank, and drew his sleeve across his eyes and forehead. Когда я поднес стакан к губам, он бросил удивленный взгляд на конец платка, который упал ему на грудь, чуть только он открыл рот, и протянул мне руку. Я пожал ее, и тогда он выпил, а потом провел рукавом по глазам и по лбу.
"How are you living?" I asked him. -- Чем вы занимаетесь? - спросил я его.
"I've been a sheep-farmer, stock-breeder, other trades besides, away in the new world," said he; "many a thousand mile of stormy water off from this." -- Разводил овец, разводил рогатый скот, еще много чего пробовал, - сказал он, - там, в Новом Свете, за много тысяч миль бурного моря.
"I hope you have done well?" -- Надеюсь, вы преуспели в жизни?
"I've done wonderfully well. There's others went out alonger me as has done well too, but no man has done nigh as well as me. I'm famous for it." -- Я замечательно преуспел. Были и другие, что вместе со мной уехали и тоже преуспели, но до меня им далеко. Обо мне там слава идет.
"I am glad to hear it." -- Я рад это слышать.
"I hope to hear you say so, my dear boy." -- Это хорошо, что ты так говоришь, мой милый мальчик.
Without stopping to try to understand those words or the tone in which they were spoken, I turned off to a point that had just come into my mind. Не потрудившись задуматься над этими словами и над тем, каким тоном они были произнесены, я обратился к предмету, о котором только что вспомнил.
"Have you ever seen a messenger you once sent to me," I inquired, "since he undertook that trust?" -- Когда-то вы послали ко мне одного человека, - сказал я. - Вы его видели после того, как он исполнил ваше поручение?
"Never set eyes upon him. I warn't likely to it." -- Не видел ни разу. И не мог увидеть.
"He came faithfully, and he brought me the two one-pound notes. I was a poor boy then, as you know, and to a poor boy they were a little fortune. But, like you, I have done well since, and you must let me pay them back. You can put them to some other poor boy's use." I took out my purse. -- Он нашел меня и отдал мне те два билета по фунту стерлингов. Вы ведь знаете, я был тогда бедным мальчиком, а для бедного мальчика это было целое состояние. Но с тех пор я, как и вы, преуспел в жизни, и теперь я прошу вас взять эти деньги обратно. Вы можете отдать их какому-нибудь другому бедному мальчику. - Я достал кошелек.
He watched me as I laid my purse upon the table and opened it, and he watched me as I separated two one-pound notes from its contents. They were clean and new, and I spread them out and handed them over to him. Still watching me, he laid them one upon the other, folded them long-wise, gave them a twist, set fire to them at the lamp, and dropped the ashes into the tray. Он смотрел, как я кладу кошелек на стол и открываю его, смотрел, как я вытаскиваю один за другим два кредитных билета. Они были новенькие, чистые, я расправил их и протянул ему. Не переставая смотреть на меня, он сложил их вместе, согнул в длину, перекрутил разок, поджег над лампой и бросил пепел на поднос.
"May I make so bold," he said then, with a smile that was like a frown, and with a frown that was like a smile, "as ask you how you have done well, since you and me was out on them lone shivering marshes?" -- А теперь я возьму на себя смелость спросить, - сказал он, улыбаясь так, словно хмурился, и хмурясь так, словно улыбался, - каким же образом ты преуспел с тех пор, как мы с тобой беседовали на пустом холодном болоте?
"How?" -- Каким образом?
"Ah!" -- Вот именно.
He emptied his glass, got up, and stood at the side of the fire, with his heavy brown hand on the mantel-shelf. He put a foot up to the bars, to dry and warm it, and the wet boot began to steam; but, he neither looked at it, nor at the fire, but steadily looked at me. It was only now that I began to tremble. Он допил стакан, поднялся и стал у огня, положив тяжелую темную руку на полку камина. Одну ногу он поставил на решетку, чтобы обсушить и согреть ее, и от мокрого башмака пошел пар; но он не глядел ни на башмак, ни на огонь, он упорно глядел на меня. И только теперь меня стала пробирать дрожь.
When my lips had parted, and had shaped some words that were without sound, I forced myself to tell him (though I could not do it distinctly), that I had been chosen to succeed to some property. Я раскрыл рот, но губы мои шевелились беззвучно, пока я наконец не заставил себя проговорить (хотя и не очень явственно), что мне предстоит унаследовать состояние.
"Might a mere warmint ask what property?" said he. -- А разрешено будет презренному кандальнику спросить, что это за состояние?
I faltered, Я пролепетал:
"I don't know." -- Не знаю.
"Might a mere warmint ask whose property?" said he. -- А разрешено будет презренному кандальнику спросить, чье это состояние?
I faltered again, Я снова пролепетал:
"I don't know." -- Не знаю.
"Could I make a guess, I wonder," said the Convict, "at your income since you come of age! As to the first figure now. Five?" -- А ну-ка, попробую я угадать, - сказал каторжник, - сколько ты получаешь в год с тех пор, как достиг совершеннолетия! Какая, к примеру, первая цифра - пять?
With my heart beating like a heavy hammer of disordered action, I rose out of my chair, and stood with my hand upon the back of it, looking wildly at him. Чувствуя, что сердце у меня стучит, как тяжелый молот в руках сумасшедшего, я встал с места и, опершись на спинку стула, растерянно уставился на своего собеседника.
"Concerning a guardian," he went on. "There ought to have been some guardian, or such-like, whiles you was a minor. Some lawyer, maybe. As to the first letter of that lawyer's name now. Would it be J?" -- Опять же, насчет опекуна, - продолжал он. - Скорее всего, был у тебя до двадцати одного года опекун или вроде того. Может, стряпчий какой-нибудь. Как, к примеру, первая буква его фамилии? Что, если Д?
All the truth of my position came flashing on me; and its disappointments, dangers, disgraces, consequences of all kinds, rushed in in such a multitude that I was borne down by them and had to struggle for every breath I drew. Словно яркая вспышка вдруг озарила мой мир, и столько разочарований, унижений, опасностей, всевозможных последствий нахлынуло на меня, что, захлестнутый их потоком, я едва мог перевести дыхание.
"Put it," he resumed, "as the employer of that lawyer whose name begun with a J, and might be Jaggers,-put it as he had come over sea to Portsmouth, and had landed there, and had wanted to come on to you. 'However, you have found me out,' you says just now. Well! However, did I find you out? Why, I wrote from Portsmouth to a person in London, for particulars of your address. That person's name? Why, Wemmick." -- Вообрази, - заговорил он снова, - что доверитель этого стряпчего, у которого фамилия начинается на Д, а если уж говорить до конца, так, может быть, Джеггерс, - вообрази, что он прибыл морем в Портсмут, высадился там и захотел тебя навестить. Ты вот давеча сказал: "Не знаю, как вам удалось меня разыскать". Так как же мне удалось тебя разыскать, а? Да очень просто: из Портсмута я написал одному человеку в Лондон и узнал твой адрес. Как этого человека зовут? Да Уэммик!
I could not have spoken one word, though it had been to save my life. I stood, with a hand on the chair-back and a hand on my breast, where I seemed to be suffocating,-I stood so, looking wildly at him, until I grasped at the chair, when the room began to surge and turn. He caught me, drew me to the sofa, put me up against the cushions, and bent on one knee before me, bringing the face that I now well remembered, and that I shuddered at, very near to mine. Под страхом смерти я и то не мог бы вымолвить ни слова. Я стоял, одной рукой опираясь на спинку стула, а другую прижав к груди, которая, казалось, вот-вот разорвется, - стоял, растерянно уставившись на него, а потом судорожно вцепился в стул, потому что комната поплыла и закружилась. Он подхватил меня, усадил на диван, прислонил к подушкам и опустился передо мной на одно колено, так, что его лицо, теперь отчетливо всплывшее в моей памяти и наводившее на меня ужас, оказалось совсем близко к моему.
"Yes, Pip, dear boy, I've made a gentleman on you! It's me wot has done it! I swore that time, sure as ever I earned a guinea, that guinea should go to you. I swore arterwards, sure as ever I spec'lated and got rich, you should get rich. I lived rough, that you should live smooth; I worked hard, that you should be above work. What odds, dear boy? Do I tell it, fur you to feel a obligation? Not a bit. I tell it, fur you to know as that there hunted dunghill dog wot you kep life in, got his head so high that he could make a gentleman,-and, Pip, you're him!" -- Да, Пип, милый мой мальчик, это я сделал из тебя джентльмена! Я, и никто другой! Еще тогда я поклялся, что как заработаю гинею - ты эту гинею получишь. А позднее поклялся, что как наживусь да разбогатею - разбогатеешь и ты. Мне солоно приходилось - я не жаловался, лишь бы тебе жилось сладко. Работал не покладая рук, лишь бы тебе не работать. Ну и что же, милый мальчик? Думаешь, я для того это говорю, чтобы ты ко мне благодарность чувствовал? Ничуть. А для того я это говорю, чтобы ты знал: загнанный, шелудивый пес, которому ты жизнь сохранил, так возвысился, что из деревенского мальчишки сделал джентльмена, и этот джентльмен - ты, Пип!
The abhorrence in which I held the man, the dread I had of him, the repugnance with which I shrank from him, could not have been exceeded if he had been some terrible beast. Отвращение, которое я испытывал к этому человеку, ужас, который он мне внушал, гадливость, которую вызывало во мне его присутствие, не были бы сильнее, если бы я видел перед собой самое страшное чудовище.
"Look'ee here, Pip. I'm your second father. You're my son,-more to me nor any son. I've put away money, only for you to spend. When I was a hired-out shepherd in a solitary hut, not seeing no faces but faces of sheep till I half forgot wot men's and women's faces wos like, I see yourn. I drops my knife many a time in that hut when I was a-eating my dinner or my supper, and I says, 'Here's the boy again, a looking at me whiles I eats and drinks!' I see you there a many times, as plain as ever I see you on them misty marshes. 'Lord strike me dead!' I says each time,-and I goes out in the air to say it under the open heavens,-'but wot, if I gets liberty and money, I'll make that boy a gentleman!' And I done it. Why, look at you, dear boy! Look at these here lodgings o'yourn, fit for a lord! A lord? Ah! You shall show money with lords for wagers, and beat 'em!" -- Слушай меня, Пип. Я тебе все равно что родной отец. Ты мой сын, ты мне дороже всякого сына. Я деньги копил - все для тебя. Когда меня нарядили на дальние пастбища стеречь овец и лица-то вокруг меня были только овечьи, так что я и забыл, какое человеческое лицо бывает, - я и тогда тебя видел. Сидишь, бывало, в сторожке, обедаешь либо ужинаешь и вдруг уронишь нож - вот, мол, мой мальчик смотрит на меня, как я ем и пью. Я тебя там сколько раз видел так же ясно, как на тех гнилых болотах, и всякий раз говорил: "Разрази меня бог", - и из сторожки выходил, чтобы под открытым небом это сказать: "Вот кончится мой срок, да наживу я денег, сделаю из мальчика джентльмена". И сделал. Ты только посмотри на себя, мой мальчик! Посмотри на свои хоромы - такими и лорд не погнушается. Да что там лорд! Ты с твоими деньгами всякого лорда за пояс заткнешь!
In his heat and triumph, and in his knowledge that I had been nearly fainting, he did not remark on my reception of all this. It was the one grain of relief I had. Упиваясь своим торжеством и к тому же помня, что я был близок к обмороку, он не обращал внимания на то, как я воспринимаю его слова. Лишь в этом и была для меня капля утешения.
"Look'ee here!" he went on, taking my watch out of my pocket, and turning towards him a ring on my finger, while I recoiled from his touch as if he had been a snake, "a gold 'un and a beauty: that's a gentleman's, I hope! A diamond all set round with rubies; that's a gentleman's, I hope! Look at your linen; fine and beautiful! Look at your clothes; better ain't to be got! And your books too," turning his eyes round the room, "mounting up, on their shelves, by hundreds! And you read 'em; don't you? I see you'd been a reading of 'em when I come in. Ha, ha, ha! You shall read 'em to me, dear boy! And if they're in foreign languages wot I don't understand, I shall be just as proud as if I did." -- Ты только взгляни, - продолжал он, доставая у меня из кармана часы и поворачивая перстень на моем пальце камнем к себе, хотя я весь сжался от его прикосновения, как при виде змеи, - золотые часы, да какие прекрасные: это ли не к лицу джентльмену! А тут - бриллиант, весь обсыпанный рубинами: это ли не к лицу джентльмену! Взгляни на свое белье - тонкое да нарядное. Взгляни на свою одежду - лучшей не сыскать! А книги! - Он обвел глазами комнату. - Вон их сколько на полках, сотни! И ведь ты их читаешь? Знаю, знаю, когда я пришел, ты как раз их читал. Ха-ха-ха! Ты и мне их почитаешь, мой мальчик! А если они на иностранных языках и я ни слова не пойму, - все равно, я еще больше буду тобой гордиться.
Again he took both my hands and put them to his lips, while my blood ran cold within me. Он снова поднес мои руки к губам, и у меня мороз пробежал по коже.
"Don't you mind talking, Pip," said he, after again drawing his sleeve over his eyes and forehead, as the click came in his throat which I well remembered,-and he was all the more horrible to me that he was so much in earnest; "you can't do better nor keep quiet, dear boy. You ain't looked slowly forward to this as I have; you wosn't prepared for this as I wos. But didn't you never think it might be me?" -- Ты не утруждай себя, Пип, не разговаривай, - сказал он, после того как опять провел рукавом по глазам и по лбу, а в горле у него что-то булькнуло - я хорошо помнил этот звук! - и стал мне еще отвратительнее тем, что говорил так серьезно. - Самое лучшее тебе помолчать, мой мальчик. Ты ведь не ждал этого годами, как я; не готовился задолго, как я. Но неужто ты ни разу не подумал, что это я все сделал?
"O no, no, no," I returned, "Never, never!" -- Нет, нет, нет, - отвечал я. - Ни разу!
"Well, you see it wos me, and single-handed. Never a soul in it but my own self and Mr. Jaggers." -- Вот видишь, а это я, и никто другой. И ни одна живая душа про то не знала, кроме меня и мистера Джеггерса.
"Was there no one else?" I asked. -- И больше никого не было? - спросил я.
"No," said he, with a glance of surprise: "who else should there be? And, dear boy, how good looking you have growed! There's bright eyes somewheres-eh? Isn't there bright eyes somewheres, wot you love the thoughts on?" -- Нет, - сказал он, удивленно вскинув глазами, - кому же еще быть? Ох, мальчик ты мой, какой же ты стал красивый! Ну, а карие глазки тоже есть? Есть где-нибудь карие глазки, по которым ты вздыхаешь?
O Estella, Estella! Ах, Эстелла, Эстелла!
"They shall be yourn, dear boy, if money can buy 'em. Not that a gentleman like you, so well set up as you, can't win 'em off of his own game; but money shall back you! Let me finish wot I was a telling you, dear boy. From that there hut and that there hiring-out, I got money left me by my master (which died, and had been the same as me), and got my liberty and went for myself. In every single thing I went for, I went for you. 'Lord strike a blight upon it,' I says, wotever it was I went for, 'if it ain't for him!' It all prospered wonderful. As I giv' you to understand just now, I'm famous for it. It was the money left me, and the gains of the first few year wot I sent home to Mr. Jaggers-all for you-when he first come arter you, agreeable to my letter." -- Они достанутся тебе, мой мальчик, чего бы это ни стоило. Я не говорю, такой джентльмен, как ты, да еще образованный, и сам может за себя постоять; ну а с деньгами оно легче! Давай я тебе доскажу, что начал, мой мальчик. С этой вот сторожки, где я овец стерег, у меня завелись деньги (мне их хозяин-скотовод оставил, когда умирал, он был из таких же, как я), потом кончился мой срок, и начал я помаленьку кое-что делать от себя. За что бы я ни брался, все про тебя думал. Возьмешься, бывало, за что-нибудь новое и скажешь: "Будь я трижды проклят, если это не для мальчика!" И мне во всем везло на удивление. Я уже говорил тебе, обо мне там слава идет. Те самые деньги, что мне хозяин оставил, и те, что я в первые годы заработал, я и отослал в Англию мистеру Джеггерсу - все для тебя, это он тогда по моему письму за тобой приехал.
O that he had never come! That he had left me at the forge,-far from contented, yet, by comparison happy! Ах, если бы он не приезжал! Если б оставил меня в кузнице - пусть не вполне довольным своей судьбой, но насколько же более счастливым!
"And then, dear boy, it was a recompense to me, look'ee here, to know in secret that I was making a gentleman. The blood horses of them colonists might fling up the dust over me as I was walking; what do I say? I says to myself, 'I'm making a better gentleman nor ever you'll be!' When one of 'em says to another, 'He was a convict, a few year ago, and is a ignorant common fellow now, for all he's lucky,' what do I say? I says to myself, 'If I ain't a gentleman, nor yet ain't got no learning, I'm the owner of such. All on you owns stock and land; which on you owns a brought-up London gentleman?' This way I kep myself a going. And this way I held steady afore my mind that I would for certain come one day and see my boy, and make myself known to him, on his own ground." -- И это было мне наградой, мой мальчик, - знать про себя, что я ращу джентльмена. Пусть я ходил пешком, а колонисты разъезжали на чистокровных лошадях, обдавая меня пылью; я что думал? А вот что: "Я ращу джентльмена почище, чем вы все вместе взятые!" Когда они говорили друг дружке: "Везти-то ему везет, а только он еще недавно был каторжником и сейчас невежда, грубый человек", я что думал? А вот что: "Ладно, пусть я не джентльмен и неученый, зато у меня свой джентльмен есть. У вас есть земли да стада; а есть ли у кого-нибудь из вас настоящий лондонский джентльмен?" Этим я себя все время поддерживал. И все время помнил, что когда-нибудь обязательно приеду, и увижу моего мальчика, и откроюсь ему как самому родному человеку.
He laid his hand on my shoulder. I shuddered at the thought that for anything I knew, his hand might be stained with blood. Он положил руку мне на плечо. Я содрогнулся при мысли, что рука эта, возможно, запятнана кровью,
"It warn't easy, Pip, for me to leave them parts, nor yet it warn't safe. But I held to it, and the harder it was, the stronger I held, for I was determined, and my mind firm made up. At last I done it. Dear boy, I done it!" -- Мне не легко было уехать из тех краев, Пип, и не безопасно. Но я своего добивался, и чем труднее оно было, тем сильнее я добивался, потому что я все обдумал и крепко все решил, И вот наконец я здесь. Милый мой мальчик, я здесь!
I tried to collect my thoughts, but I was stunned. Throughout, I had seemed to myself to attend more to the wind and the rain than to him; even now, I could not separate his voice from those voices, though those were loud and his was silent. Я пробовал собраться с мыслями, но голова у меня не работала. Мне все время казалось, что я слушаю не столько этого человека, сколько шум дождя и ветра; даже сейчас я не мог отделить его голос от этих голосов, хотя они продолжали звучать, когда он умолк.
"Where will you put me?" he asked, presently. "I must be put somewheres, dear boy." -- Где ты меня устроишь? - спросил он через некоторое время. - Надо меня где-нибудь устроить, мой мальчик.
"To sleep?" said I. -- Ночевать? - спросил я.
"Yes. And to sleep long and sound," he answered; "for I've been sea-tossed and sea-washed, months and months." -- Да. И высплюсь же я сегодня, - ты подумай, сколько месяцев меня носило да швыряло по морям!
"My friend and companion," said I, rising from the sofa, "is absent; you must have his room." -- Моего друга, с которым я живу, сейчас нет в городе, - сказал я, вставая с дивана, - ложитесь в его комнате.
"He won't come back to-morrow; will he?" -- Он и завтра не вернется?
"No," said I, answering almost mechanically, in spite of my utmost efforts; "not to-morrow." -- Нет, - несмотря на все мои старания, я говорил как во сне, - и завтра не вернется.
"Because, look'ee here, dear boy," he said, dropping his voice, and laying a long finger on my breast in an impressive manner, "caution is necessary." -- Потому что, видишь ли, милый мальчик, - сказал он, понизив голос и внушительно уперев свой длинный палец мне в грудь, - необходимо соблюдать осторожности.
"How do you mean? Caution?" -- Я не понимаю. Осторожность?
"By G--, it's Death!" -- Ну да. Не то, клянусь богом, смерть!
"What's death?" -- Почему смерть?
"I was sent for life. It's death to come back. There's been overmuch coming back of late years, and I should of a certainty be hanged if took." -- Меня выслали-то пожизненно. Для меня возвращение - смерть. Больно много народу возвращалось за последнее время, и мне, если поймают, не миновать виселицы.
Nothing was needed but this; the wretched man, after loading wretched me with his gold and silver chains for years, had risked his life to come to me, and I held it there in my keeping! If I had loved him instead of abhorring him; if I had been attracted to him by the strongest admiration and affection, instead of shrinking from him with the strongest repugnance; it could have been no worse. On the contrary, it would have been better, for his preservation would then have naturally and tenderly addressed my heart. Только этого еще недоставало! Мало того, что несчастный годами ковал мне цепи из своего несчастного золота и серебра, он еще рискнул головой, чтобы приехать ко мне, и теперь его жизнь была в моих руках! Если бы я питал к нему не отвращение, а любовь; если бы он мне внушал не чувство гадливости, а глубочайшую нежность и восхищение - мне и то не могло бы быть хуже. Напротив, это было бы лучше, потому что тогда я естественно и от всего сердца старался бы уберечь его от опасности.
My first care was to close the shutters, so that no light might be seen from without, and then to close and make fast the doors. While I did so, he stood at the table drinking rum and eating biscuit; and when I saw him thus engaged, I saw my convict on the marshes at his meal again. It almost seemed to me as if he must stoop down presently, to file at his leg. Первой моей заботой было затворить ставни, чтобы с улицы не приметили свет, а потом я затворил и запер двери. Пока я был этим занят, он, стоя у стола, пил ром и закусывал печеньем, и, глядя на него, я снова видел моего каторжника за едой на болоте. Я, кажется, ждал, что он вот-вот нагнется и начнет пилить себе ногу.
When I had gone into Herbert's room, and had shut off any other communication between it and the staircase than through the room in which our conversation had been held, I asked him if he would go to bed? He said yes, but asked me for some of my "gentleman's linen" to put on in the morning. I brought it out, and laid it ready for him, and my blood again ran cold when he again took me by both hands to give me good night. Заглянув в комнату Герберта и удостоверившись, что входная дверь там заперта и попасть оттуда на лестницу можно только через ту комнату, где мы беседовали, я спросил моего гостя, сейчас ли он хочет лечь. Он ответил утвердительно, но добавил, что утром хотел бы надеть смену моего "джентльменского" белья. Я достал белье и положил возле постели, и опять мороз пробежал у меня по коже, когда он, прощаясь со мной на ночь, опять стал трясти мне руки.
I got away from him, without knowing how I did it, and mended the fire in the room where we had been together, and sat down by it, afraid to go to bed. For an hour or more, I remained too stunned to think; and it was not until I began to think, that I began fully to know how wrecked I was, and how the ship in which I had sailed was gone to pieces. Наконец я кое-как отделался от него, а потом подбросил угля в огонь и уселся у камина, не решаясь лечь спать. Еще час, а может быть и больше, полное оцепенение не давало мне думать; и только когда я стал думать, мне постепенно стало ясно, что я погиб и что корабль, на котором я плыл, разлетелся в щепы.
Miss Havisham's intentions towards me, all a mere dream; Estella not designed for me; I only suffered in Satis House as a convenience, a sting for the greedy relations, a model with a mechanical heart to practise on when no other practice was at hand; those were the first smarts I had. But, sharpest and deepest pain of all,-it was for the convict, guilty of I knew not what crimes, and liable to be taken out of those rooms where I sat thinking, and hanged at the Old Bailey door, that I had deserted Joe. Намерения мисс Хэвишем относительно меня - пустая игра воображения; Эстелла вовсе не предназначена мне; в Сатис-Хаус меня только терпели, в пику жадным родственникам, как куклу с заводным сердцем, чтобы упражняться на ней за неимением других жертв, - вот первые жгучие уколы, которые я ощутил. Но самую глубокую, самую острую боль причинила мне мысль, что ради каторжника, повинного бог знает в каких преступлениях и рискующего тем, что его увезут из этой вот комнаты, где я сидел и думал, и повесят у ворот Олд-Бейли, - ради такого человека я покинул Джо.
I would not have gone back to Joe now, I would not have gone back to Biddy now, for any consideration; simply, I suppose, because my sense of my own worthless conduct to them was greater than every consideration. No wisdom on earth could have given me the comfort that I should have derived from their simplicity and fidelity; but I could never, never, undo what I had done. Теперь ничто не могло бы заставить меня вернуться к Джо, вернуться к Бидди, - потому, вероятно, что сознание того, как позорно я вел себя по отношению к ним, было сильнее любых доводов. Никакая мудрость в мире не могла бы дать мне того утешения, какое сулила их преданность и душевная простота; но никогда, никогда, никогда мне не искупить своей вины перед ними.
In every rage of wind and rush of rain, I heard pursuers. Twice, I could have sworn there was a knocking and whispering at the outer door. With these fears upon me, I began either to imagine or recall that I had had mysterious warnings of this man's approach. That, for weeks gone by, I had passed faces in the streets which I had thought like his. That these likenesses had grown more numerous, as he, coming over the sea, had drawn nearer. That his wicked spirit had somehow sent these messengers to mine, and that now on this stormy night he was as good as his word, and with me. В вое ветра, в шуме дождя мне то и дело чудилась погоня. Два раза я мог бы поклясться, что слышал стук и шепот у входной двери. Поддавшись этим страхам, я не то вспомнил, не то вообразил, что появлению моего гостя предшествовали таинственные знамения. Что за последний месяц мне попадались на улице люди, в которых я находил сходство с ним. Что случаи эти учащались по мере того, как он приближался к берегам Англия. Что каким-то образом его грешная душа посылала ко мне этих вестников, и вот теперь, в эту бурную ночь, он сдержал слово и пришел ко мне.
Crowding up with these reflections came the reflection that I had seen him with my childish eyes to be a desperately violent man; that I had heard that other convict reiterate that he had tried to murder him; that I had seen him down in the ditch tearing and fighting like a wild beast. Out of such remembrances I brought into the light of the fire a half-formed terror that it might not be safe to be shut up there with him in the dead of the wild solitary night. This dilated until it filled the room, and impelled me to take a candle and go in and look at my dreadful burden. В эти мысли врывались воспоминания о том, каким неистовым он показался когда-то моим детским глазам; как второй каторжник снова и снова повторял, что этот человек хотел его убить; какой он был страшный во время драки в канаве, когда терзал своего противника, как дикий зверь. В тусклом свете камина из этих воспоминаний родился смутный страх - безопасно ли оставаться взаперти с ним вдвоем, в эту глухую, ненастную ночь. Страх ширился, пока не заполнил всю комнату, и наконец я не выдержал - взял свечу и пошел взглянуть на моего жуткого постояльца.
He had rolled a handkerchief round his head, and his face was set and lowering in his sleep. But he was asleep, and quietly too, though he had a pistol lying on the pillow. Assured of this, I softly removed the key to the outside of his door, and turned it on him before I again sat down by the fire. Gradually I slipped from the chair and lay on the floor. When I awoke without having parted in my sleep with the perception of my wretchedness, the clocks of the Eastward churches were striking five, the candles were wasted out, the fire was dead, and the wind and rain intensified the thick black darkness. Он обвязал голову платком, и лицо его во сне было сурово и хмуро. Но хотя на подушке рядом с ним лежал пистолет, он спал, и спал спокойно. Убедившись в этом, я тихонько вынул из двери ключ и запер ее снаружи, прежде чем опять усесться у огня. Постепенно я съехал со стула и очутился на полу. Когда я проснулся после короткого сна, в котором ощущение моего несчастья ни на минуту не покидало меня, церковные часы в Сити били пять, свечи догорели, огонь в камине погас, а от дождя и ветра непроглядная тьма за окном казалась еще чернее.
THIS IS THE END OF THE SECOND STAGE OF PIP'S EXPECTATIONS. На этом кончается вторая пора надежд Пипа.

Chapter XL/ГЛАВА ХL

English Русский
It was fortunate for me that I had to take precautions to ensure (so far as I could) the safety of my dreaded visitor; for, this thought pressing on me when I awoke, held other thoughts in a confused concourse at a distance. Хорошо еще, что мне сразу пришлось заботиться о том, как уберечь моего страшного гостя от опасности; мысль эта возникла у меня, едва только я проснулся, и на время оттеснила другие, беспорядочно осаждавшие меня мысли.
The impossibility of keeping him concealed in the chambers was self-evident. It could not be done, and the attempt to do it would inevitably engender suspicion. True, I had no Avenger in my service now, but I was looked after by an inflammatory old female, assisted by an animated rag-bag whom she called her niece, and to keep a room secret from them would be to invite curiosity and exaggeration. They both had weak eyes, which I had long attributed to their chronically looking in at keyholes, and they were always at hand when not wanted; indeed that was their only reliable quality besides larceny. Not to get up a mystery with these people, I resolved to announce in the morning that my uncle had unexpectedly come from the country. О том, чтобы спрятать его в своей квартире, нечего было и думать. Это все равно бы не удалось, и всякая попытка только возбудила бы подозрения. Правда, Мститель уже давно получил расчет, но теперь мне прислуживала краснолицая старуха, приводившая себе в помощь живой узел тряпья, который она называла своей племянницей; и не пустить их в одну из комнат значило наверняка разжечь их любопытство и дать пищу для бесконечных сплетен. Обе они были подслеповаты, что я объяснял долголетней привычкой подглядывать в замочные скважины, и обе неизменно являлись, когда их не звали; пожалуй, это составляло единственную постоянную черту в их характере, если не считать того, что обе были нечисты на руку. Чтобы эти особы не учуяли никакой тайны, я решил сообщить им поутру, что ко мне неожиданно приехал из провинции дядюшка.
This course I decided on while I was yet groping about in the darkness for the means of getting a light. Not stumbling on the means after all, I was fain to go out to the adjacent Lodge and get the watchman there to come with his lantern. Now, in groping my way down the black staircase I fell over something, and that something was a man crouching in a corner. Решение это я принял еще тогда, когда пытался нашарить в потемках, чем бы зажечь свечу. Ничего не найдя, я был вынужден отправиться к ближайшим воротам, чтобы привести оттуда сторожа с фонарем. И вот, ощупью спускаясь по темной лестнице, я обо что-то споткнулся, и это что-то оказалось человеком, съежившимся в углу.
As the man made no answer when I asked him what he did there, but eluded my touch in silence, I ran to the Lodge and urged the watchman to come quickly; telling him of the incident on the way back. The wind being as fierce as ever, we did not care to endanger the light in the lantern by rekindling the extinguished lamps on the staircase, but we examined the staircase from the bottom to the top and found no one there. It then occurred to me as possible that the man might have slipped into my rooms; so, lighting my candle at the watchman's, and leaving him standing at the door, I examined them carefully, including the room in which my dreaded guest lay asleep. All was quiet, and assuredly no other man was in those chambers. Так как на мой вопрос, что он тут делает, человек этот ничего не ответил, а только отстранился от меня, я побежал в будку и, поспешно вызвав сторожа, уже на обратном пути рассказал ему, в чем дело. Ветер дул все так же неистово, поэтому, опасаясь, как бы не погасла единственная свеча, мы не стали зажигать фонари на лестнице, но осмотрели всю лестницу снизу доверху и никого не нашли. Тогда у меня мелькнула мысль - не проскользнул ли неизвестный человек к нам в квартиру; я зажег свечу от свечи сторожа и, оставив его в прихожей, тщательно осмотрел псе комнаты, включая ту, где спал мой страшный гость. Все было тихо, в квартиру без меня никто не проник.
It troubled me that there should have been a lurker on the stairs, on that night of all nights in the year, and I asked the watchman, on the chance of eliciting some hopeful explanation as I handed him a dram at the door, whether he had admitted at his gate any gentleman who had perceptibly been dining out? Yes, he said; at different times of the night, three. One lived in Fountain Court, and the other two lived in the Lane, and he had seen them all go home. Again, the only other man who dwelt in the house of which my chambers formed a part had been in the country for some weeks, and he certainly had not returned in the night, because we had seen his door with his seal on it as we came up-stairs. Меня тревожило, что именно в эту ночь на лестнице мог скрываться соглядатай, и в надежде узнать что-нибудь от сторожа, я поднес ему стаканчик и спросил, не впускал ли он вчера в ворота какого-нибудь подвыпившего джентльмена. Как же, сказал он, таких было трое, в разное время ночи. Один живет в Фаунтен-Корте, двое других - на Тэмпл-лейн, и он видел, что все они разошлись по своим домам. А единственный человек, который снимал квартиру в одном доме с нами, недели две как уехал из города, и ночью он не мог вернуться, - поднимаясь по лестнице, мы видели на его двери печать.
"The night being so bad, sir," said the watchman, as he gave me back my glass, "uncommon few have come in at my gate. Besides them three gentlemen that I have named, I don't call to mind another since about eleven o'clock, when a stranger asked for you." -- В мои ворота мало кто входит, сэр, - сказал сторож, отдавая мне стакан, - очень уж погода была скверная. Кроме тех троих джентльменов, как будто никого и не было после одиннадцати часов, - это когда спрашивали вас.
"My uncle," I muttered. "Yes." -- Да, да, - поспешил я подтвердить, - это был мой дядя.
"You saw him, sir?" -- Вы, конечно, его видели, сэр?
"Yes. Oh yes." -- Да. Разумеется, видел.
"Likewise the person with him?" -- И того человека, который был с ним, тоже?
"Person with him!" I repeated. -- Который был с ним? - переспросил я.
"I judged the person to be with him," returned the watchman. "The person stopped, when he stopped to make inquiry of me, and the person took this way when he took this way." -- Мне так показалось, - отвечал сторож. - Когда он остановился спросить, как к вам пройти, тот человек тоже остановился, а когда он пошел сюда, тот человек тоже пошел сюда.
"What sort of person?" -- Что это был за человек?
The watchman had not particularly noticed; he should say a working person; to the best of his belief, he had a dust-colored kind of clothes on, under a dark coat. The watchman made more light of the matter than I did, and naturally; not having my reason for attaching weight to it. Сторож не разглядел его толком, похоже, что из простых; одежа на нем была как будто вся в пыли, а сверху темный плащ. Сторож, видимо, не придавал этому значения, да оно и понятно, - у него не было причин отнестись к этому серьезно, не то что у меня.
When I had got rid of him, which I thought it well to do without prolonging explanations, my mind was much troubled by these two circumstances taken together. Whereas they were easy of innocent solution apart,-as, for instance, some diner out or diner at home, who had not gone near this watchman's gate, might have strayed to my staircase and dropped asleep there,-and my nameless visitor might have brought some one with him to show him the way,-still, joined, they had an ugly look to one as prone to distrust and fear as the changes of a few hours had made me. Отделавшись от него, - а мне теперь хотелось прекратить наш разговор как можно скорее, - я с тревогой стал сопоставлять эти два обстоятельства. По отдельности каждое из них объяснялось просто: вполне могло случиться, что какой-нибудь человек, хорошо пообедавший в гостях или дома и даже близко не подходивший к будке этого сторожа, забрел на мою лестницу и спьяна уснул там; с другой стороны, мой безымянный гость мог попросить кого-нибудь проводить его до моего дома. Однако то и другое вместе взятое очень мне не нравилось, - после всего пережитого за эти несколько часов я готов был к чему угодно отнестись с недоверием и страхом.
I lighted my fire, which burnt with a raw pale flare at that time of the morning, and fell into a doze before it. I seemed to have been dozing a whole night when the clocks struck six. As there was full an hour and a half between me and daylight, I dozed again; now, waking up uneasily, with prolix conversations about nothing, in my ears; now, making thunder of the wind in the chimney; at length, falling off into a profound sleep from which the daylight woke me with a start. Я затопил камин - уголь загорелся бледным, невеселым огнем - и задремал в кресле. Когда мне уже казалось, что я просидел так целую ночь, часы пробили шесть. Зная, что до света осталось еще добрых полтора часа, я опять задремал и сначала все время просыпался, - то мне слышались громкие разговоры неизвестно о чем, то ветер в трубе представлялся раскатами грома, - а потом я крепко уснул и проснулся как встрепанный, когда на дворе уже рассвело.
All this time I had never been able to consider my own situation, nor could I do so yet. I had not the power to attend to it. I was greatly dejected and distressed, but in an incoherent wholesale sort of way. As to forming any plan for the future, I could as soon have formed an elephant. When I opened the shutters and looked out at the wet wild morning, all of a leaden hue; when I walked from room to room; when I sat down again shivering, before the fire, waiting for my laundress to appear; I thought how miserable I was, but hardly knew why, or how long I had been so, or on what day of the week I made the reflection, or even who I was that made it. Обдумать свое положение я еще не успел, да и сейчас был на это не способен. Удар оглушил меня. Я был удручен, подавлен, но разобраться в своих чувствах не мог. А составить какой-нибудь план действий мне было бы так же трудно, как залезть на луну. Когда я открыл ставни и увидел за окном дождливое, ветреное, свинцово-серое утро, когда растерянно переходил из комнаты в комнату, когда, пожимаясь от холода, снова уселся у камина ждать служанку, я знал, что мне очень скверно, но едва ли мог бы сказать, почему это так, и давно ли это у меня началось, и в какой день недели я эта заметил, и даже кто я, собственно, такой.
At last, the old woman and the niece came in,-the latter with a head not easily distinguishable from her dusty broom,-and testified surprise at sight of me and the fire. To whom I imparted how my uncle had come in the night and was then asleep, and how the breakfast preparations were to be modified accordingly. Then I washed and dressed while they knocked the furniture about and made a dust; and so, in a sort of dream or sleep-waking, I found myself sitting by the fire again, waiting for-Him-to come to breakfast. Наконец старуха явилась, а с ней и племянница, про которую нельзя было сказать, где ее патлатая голова, а где веник, и обе выразили удивление, застав меня у камина. Я сообщил им, что в комнате Герберта спит мой дядюшка, приехавший ночью, и распорядился относительно некоторых дополнительных приготовлений к завтраку и честь гостя. Затем, пока они с грохотом двигали мебель и поднимали пыль, я, двигаясь словно во сне, умылся, оделся и снова сел у камина ждать, чтобы он вышел к завтраку через некоторое время дверь отворилась, и он вошел.
By and by, his door opened and he came out. I could not bring myself to bear the sight of him, and I thought he had a worse look by daylight. Вид его привел меня в содрогание, при дневном свете он показался мне еще противнее.
"I do not even know," said I, speaking low as he took his seat at the table, "by what name to call you. I have given out that you are my uncle." -- Я даже не знаю, как вас называть, - сказал я вполголоса, когда он сел за стол. - Я всем говорю, что вы мой дядя.
"That's it, dear boy! Call me uncle." -- Правильно, мой мальчик! Вот и называй меня дядей.
"You assumed some name, I suppose, on board ship?" -- Вероятно, вы в пути придумали себе какую-нибудь фамилию?
"Yes, dear boy. I took the name of Provis." -- Да, мой мальчик. Я взял себе фамилию Провис.
"Do you mean to keep that name?" -- И намерены ее сохранить?
"Why, yes, dear boy, it's as good as another,-unless you'd like another." -- Ну да, чем она хуже другой, разве что тебе какая-нибудь другая больше нравится.
"What is your real name?" I asked him in a whisper. -- А как ваша настоящая фамилия? - спросил я шепотом.
"Magwitch," he answered, in the same tone; "chrisen'd Abel." -- Мэгвич, - отвечал он тоже шепотом, - наречен Абелем.
"What were you brought up to be?" -- Кем вы готовились стать в жизни?
"A warmint, dear boy." -- Кандальником, мой мальчик.
He answered quite seriously, and used the word as if it denoted some profession. Он сказал это вполне серьезно, точно назвал какую-то профессию.
"When you came into the Temple last night-" said I, pausing to wonder whether that could really have been last night, which seemed so long ago. -- Когда вы вчера вечером входили в Тэмпл... - начал я и сам удивился, неужели это было только вчера вечером, а кажется, уже так давно.
"Yes, dear boy?" -- Так что же, мой мальчик?
"When you came in at the gate and asked the watchman the way here, had you any one with you?" -- Когда вы вошли в ворота и спросили у сторожа, как сюда пройти, с вами кто-нибудь был?
"With me? No, dear boy." -- Со мной? Нет, мой мальчик.
"But there was some one there?" -- Но был кто-нибудь поблизости?
"I didn't take particular notice," he said, dubiously, "not knowing the ways of the place. But I think there was a person, too, come in alonger me." -- Точно я не приметил, - сказал он в раздумье, - потому как мне здесь все внове. Но, кажется, действительно кто-то был и вошел за мной следом.
"Are you known in London?" -- Вас в Лондоне знают?
"I hope not!" said he, giving his neck a jerk with his forefinger that made me turn hot and sick. -- Надеюсь, что нет, - сказал он и выразительно показал пальцем на свою шею, от чего меня бросило в жар.
"Were you known in London, once?" -- А раньше вы в Лондоне бывали?
"Not over and above, dear boy. I was in the provinces mostly." -- Редко когда бывал, мой мальчик. Я все больше находился в провинции.
"Were you-tried-in London?" -- А... судили вас в Лондоне?
"Which time?" said he, with a sharp look. -- Это в который раз? - спросил он, зорко взглянув на меня.
"The last time." -- В последний. Он кивнул головой.
He nodded. "First knowed Mr. Jaggers that way. Jaggers was for me." -- Тогда я и с Джеггерсом познакомился. Джеггерс меня защищал.
It was on my lips to ask him what he was tried for, but he took up a knife, gave it a flourish, and with the words, "And what I done is worked out and paid for!" fell to at his breakfast. Я уже готов был спросить, за что его судили, но тут он взял со стола нож, взмахнул им, сказал: - А в чем я провинился, за то отработал и заплатил сполна! - и приступил к завтраку.
He ate in a ravenous way that was very disagreeable, and all his actions were uncouth, noisy, and greedy. Some of his teeth had failed him since I saw him eat on the marshes, and as he turned his food in his mouth, and turned his head sideways to bring his strongest fangs to bear upon it, he looked terribly like a hungry old dog. Ел он прожорливо, так что было неприятно смотреть, и все его движения были грубые, шумные, жадные. С того времени как я принес ему еды на болото, у него поубавилось зубов, и, когда он мял во рту кусок баранины и нагибал голову набок, чтобы получше захватить его клыками, он был до ужаса похож на голодную старую собаку.
If I had begun with any appetite, he would have taken it away, and I should have sat much as I did,-repelled from him by an insurmountable aversion, and gloomily looking at the cloth. Это могло хоть у кого отбить аппетит, а мне и так было не до завтрака, и я сидел мрачный, не отрывая глаз от стола, задыхаясь от непреодолимого отвращения.
"I'm a heavy grubber, dear boy," he said, as a polite kind of apology when he made an end of his meal, "but I always was. If it had been in my constitution to be a lighter grubber, I might ha' got into lighter trouble. Similarly, I must have my smoke. When I was first hired out as shepherd t'other side the world, it's my belief I should ha' turned into a molloncolly-mad sheep myself, if I hadn't a had my smoke." -- Грешен, люблю поесть, мой мальчик, - пояснил он как бы в свое оправдание, отставляя наконец тарелку, - всегда этим грешил. Кабы не это, я бы, может, и горя меньше хлебнул. И без курева я тоже никак не могу. Когда меня там, на краю света, определили пасти овец, я, наверно, сам с тоски превратился бы в овцу, кабы не курево.
As he said so, he got up from table, and putting his hand into the breast of the pea-coat he wore, brought out a short black pipe, and a handful of loose tobacco of the kind that is called Negro-head. Having filled his pipe, he put the surplus tobacco back again, as if his pocket were a drawer. Then, he took a live coal from the fire with the tongs, and lighted his pipe at it, and then turned round on the hearth-rug with his back to the fire, and went through his favorite action of holding out both his hands for mine. С этими словами он встал из-за стола и, запустив руку в карман своей толстой куртки, извлек короткую черную трубочку и горсть табаку, темного и крепкого, известного под названием "негритянского листа". Набив трубку, он высыпал остатки табака обратно в карман, точно в ящик; потом достал щипцами уголек из камина, закурил и, повернувшись спиною к огню, в который раз своим излюбленным жестом протянул мне обе руки.
"And this," said he, dandling my hands up and down in his, as he puffed at his pipe,-"and this is the gentleman what I made! The real genuine One! It does me good fur to look at you, Pip. All I stip'late, is, to stand by and look at you, dear boy!" -- Вот, - сказал он, держа меня за руки и попыхивая трубкой, - вот джентльмен, которого я сделал! Настоящий джентльмен, первый сорт. Ох, и приятно мне на тебя смотреть, Пип! Так бы все стоял и смотрел на тебя, мой мальчик!
I released my hands as soon as I could, and found that I was beginning slowly to settle down to the contemplation of my condition. What I was chained to, and how heavily, became intelligible to me, as I heard his hoarse voice, and sat looking up at his furrowed bald head with its iron gray hair at the sides. Я при первой возможности высвободил руки и, чувствуя, что мысли мои наконец приходят в некоторый порядок, попытался разобраться в своем положении. Прислушиваясь к его хриплому голосу, глядя на его морщинистую плешивую голову с бахромою седых волос, я стал понимать, к кому я прикован и какой крепкой цепью.
"I mustn't see my gentleman a footing it in the mire of the streets; there mustn't be no mud on his boots. My gentleman must have horses, Pip! Horses to ride, and horses to drive, and horses for his servant to ride and drive as well. Shall colonists have their horses (and blood 'uns, if you please, good Lord!) and not my London gentleman? No, no. We'll show 'em another pair of shoes than that, Pip; won't us?" -- Я не хочу, чтобы мой джентльмен шлепал по лужам; у моего джентльмена не должно быть грязи на сапогах. Ему надо завести лошадей, Пип! И верховых, и выездных, и для слуг особо. А то что же это, колонисты разъезжают на лошадях (да еще на чистокровных, шут их дери!), а мой лондонский джентльмен будет ходить пешком? Нет, нет, мы им покажем такое, что им и не снилось, верно, Пип?
He took out of his pocket a great thick pocket-book, bursting with papers, and tossed it on the table. Он достал из кармана большой, туго набитый бумажник и бросил его на стол.
"There's something worth spending in that there book, dear boy. It's yourn. All I've got ain't mine; it's yourn. Don't you be afeerd on it. There's more where that come from. I've come to the old country fur to see my gentleman spend his money like a gentleman. That'll be my pleasure. My pleasure 'ull be fur to see him do it. And blast you all!" he wound up, looking round the room and snapping his fingers once with a loud snap, "blast you every one, from the judge in his wig, to the colonist a stirring up the dust, I'll show a better gentleman than the whole kit on you put together!" -- Тут найдется, что тратить, мой мальчик. Это твое. Все, чем я владею, - все не мое, а твое. Да ты не бойся, Это не последнее, есть и еще! Я для того и приехал на родину, чтобы поглядеть, как мой джентльмен будет тратить деньги по-джентльменски. Мне только того и надо. Мне только и надо, что этой радости - глядеть на него. И черт вас всех возьми! - закончил он, окинув взглядом комнату и громко щелкнув пальцами. - Черт вас всех возьми, от судьи в парике до колониста, что пылил мне в нос, уж мой будет джентльмен так джентльмен, - не вам чета!
"Stop!" said I, almost in a frenzy of fear and dislike, "I want to speak to you. I want to know what is to be done. I want to know how you are to be kept out of danger, how long you are going to stay, what projects you have." -- Помолчите! - воскликнул я, сам не свой от страха и отвращения. - Мне нужно с вами поговорить. Мне нужно решить, что делать. Мне нужно узнать, как уберечь вас от опасности, сколько времени вы здесь пробудете, какие у вас планы.
"Look'ee here, Pip," said he, laying his hand on my arm in a suddenly altered and subdued manner; "first of all, look'ee here. I forgot myself half a minute ago. What I said was low; that's what it was; low. Look'ee here, Pip. Look over it. I ain't a going to be low." -- Погоди, Пип, - сказал он, кладя руку мне на плечо и сразу как-то присмирев. - Ты малость погоди. Это я давеча забылся. Недостойные слова сказал, недостойные. Слышь, Пип, ты прости меня. Этого больше не будет.
"First," I resumed, half groaning, "what precautions can be taken against your being recognized and seized?" -- Прежде всего, - заговорил я опять, чуть не со стоном, - какие меры предосторожности можно принять, чтобы вас не узнали и не посадили в тюрьму?
"No, dear boy," he said, in the same tone as before, "that don't go first. Lowness goes first. I ain't took so many year to make a gentleman, not without knowing what's due to him. Look'ee here, Pip. I was low; that's what I was; low. Look over it, dear boy." -- Нет, мой мальчик, - продолжал он все так же смиренно, - это не прежде всего. А прежде всего насчет недостойности. Недаром я столько лет растил джентльмена, - я знаю, какого он требует обращения. Слышь, Пип, я недостойные слова сказал, недостойные. Ты уж прости меня, мой мальчик.
Some sense of the grimly-ludicrous moved me to a fretful laugh, as I replied, Столько мрачного комизма было в этой речи, что я невесело рассмеялся и сказал:
"I have looked over it. In Heaven's name, don't harp upon it!" -- Простил, простил. Бросьте вы, бога ради, твердить все одно и то же!
"Yes, but look'ee here," he persisted. "Dear boy, I ain't come so fur, not fur to be low. Now, go on, dear boy. You was a saying-" -- Нет, Пип, погоди, - не унимался он, - я не для того такую даль ехал, чтобы себя недостойным показать. А теперь, мой мальчик, продолжай. О чем бишь ты начал?..
"How are you to be guarded from the danger you have incurred?" -- Как уберечь вас от опасности, которой вы себя подвергли?
"Well, dear boy, the danger ain't so great. Without I was informed agen, the danger ain't so much to signify. There's Jaggers, and there's Wemmick, and there's you. Who else is there to inform?" -- Да не так уж велика опасность. Если только на меня не донесут, опасности, можно сказать, никакой и нет. А кто на меня донесет? Разве что ты, либо Джеггерс, либо Уэммик.
"Is there no chance person who might identify you in the street?" said I. -- А если вас случайно узнают на улице?
"Well," he returned, "there ain't many. Nor yet I don't intend to advertise myself in the newspapers by the name of A.M. come back from Botany Bay; and years have rolled away, and who's to gain by it? Still, look'ee here, Pip. If the danger had been fifty times as great, I should ha' come to see you, mind you, just the same." -- Да словно бы и некому, - сказал он. - В газеты я не собираюсь давать объявление, что вот, мол, А. М. воротился из Ботани-Бэй; и лет, слава богу, немало прошло, и корысти в этом никому нет. Но я тебе так скажу, Пит: будь опасность в сто раз больше, я бы все равно приехал поглядеть на тебя.
"And how long do you remain?" -- И сколько вы здесь пробудете?
"How long?" said he, taking his black pipe from his mouth, and dropping his jaw as he stared at me. "I'm not a going back. I've come for good." -- Сколько пробуду? - переспросил он, удивленно взглянув на меня, и даже вынул изо рта свою черную трубку. - А я туда не вернусь. Я больше отсюда не уеду.
"Where are you to live?" said I. "What is to be done with you? Where will you be safe?" -- Где же вам жить? - спросил я. - Что мне с вами делать? Где вы будете в безопасности?
"Dear boy," he returned, "there's disguising wigs can be bought for money, and there's hair powder, and spectacles, and black clothes,-shorts and what not. Others has done it safe afore, and what others has done afore, others can do agen. As to the where and how of living, dear boy, give me your own opinions on it." -- Не тревожься, мой мальчик, - отвечал он. - За деньги можно и парик купить, и пудры, и очки, и любую одежду - к примеру, панталоны с чулками, да мало ли еще что. Так и до меня люди скрывались, и я так могу не хуже других. А где жить, это ты, мой мальчик, сам мне присоветуй.
"You take it smoothly now," said I, "but you were very serious last night, when you swore it was Death." -- Сейчас вы говорите об этом легко, - сказал я, - но вчера, видно, не шутили, когда клялись, что это смерть.
"And so I swear it is Death," said he, putting his pipe back in his mouth, "and Death by the rope, in the open street not fur from this, and it's serious that you should fully understand it to be so. What then, when that's once done? Here I am. To go back now 'ud be as bad as to stand ground-worse. Besides, Pip, I'm here, because I've meant it by you, years and years. As to what I dare, I'm a old bird now, as has dared all manner of traps since first he was fledged, and I'm not afeerd to perch upon a scarecrow. If there's Death hid inside of it, there is, and let him come out, and I'll face him, and then I'll believe in him and not afore. And now let me have a look at my gentleman agen." -- И сегодня клянусь, что смерть, - сказал он и опять сунул трубку в рот. - Если поймают, так вздернут при всем честном народе, на улице, неподалеку отсюда, и очень важно, чтобы ты это как следует понял. Но раз уж дело сделано, о чем толковать? Я здесь. Вернуться туда мне теперь не лучше, чем здесь остаться, даже хуже. Приехал я к тебе по своей воле, сколько лет об этом мечтал. Пусть оно опасно, но я-то старый воробей, из каких только силков не уходил, с тех пор как оперился, и не боюсь сесть на огородное пугало. Если в нем спрятана смерть, значит так и надо, пускай выйдет, покажется, тогда я в нее поверю, - тогда, но не раньше. А теперь дай я еще полюбуюсь на своего джентльмена.
Once more, he took me by both hands and surveyed me with an air of admiring proprietorship: smoking with great complacency all the while. Он опять взял меня за обе руки и, попыхивая трубкой, восхищенно оглядел с головы до ног как свою собственность.
It appeared to me that I could do no better than secure him some quiet lodging hard by, of which he might take possession when Herbert returned: whom I expected in two or three days. That the secret must be confided to Herbert as a matter of unavoidable necessity, even if I could have put the immense relief I should derive from sharing it with him out of the question, was plain to me. But it was by no means so plain to Mr. Provis (I resolved to call him by that name), who reserved his consent to Herbert's participation until he should have seen him and formed a favorable judgment of his physiognomy. Я тем временем пришел к заключению, что лучше всего будет найти ему поблизости какую-нибудь тихую комнату, куда он мог бы въехать через два-три дня, когда вернется Герберт. Для меня было совершенно очевидно, что я должен посвятить Герберта в нашу тайну, не говоря уже о том, какое огромное облегчение это мне сулило. Но для мистера Провиса (так я решил его называть) это было отнюдь не столь очевидно. Он заявил, что даст на это согласие лишь после того, как увидит Герберта и составит себе о нем благоприятное мнение.
"And even then, dear boy," said he, pulling a greasy little clasped black Testament out of his pocket, "we'll have him on his oath." -- Да и тогда, мой мальчик, - сказал он, вытаскивая из кармана маленькую засаленную черную библию с застежками, - мы приведем его к присяге.
To state that my terrible patron carried this little black book about the world solely to swear people on in cases of emergency, would be to state what I never quite established; but this I can say, that I never knew him put it to any other use. The book itself had the appearance of having been stolen from some court of justice, and perhaps his knowledge of its antecedents, combined with his own experience in that wise, gave him a reliance on its powers as a sort of legal spell or charm. On this first occasion of his producing it, I recalled how he had made me swear fidelity in the churchyard long ago, and how he had described himself last night as always swearing to his resolutions in his solitude. Я не могу сказать с уверенностью, что мой грозный благодетель возил с собой по свету эту черную книжку с единственной целью - в особо важных случаях заставлять людей клясться на ней, но я никогда не видел, чтобы он находил ей иное применение. Самая книжка была, скорее всего, украдена в каком-нибудь суде, и возможно, что, памятуя об этом, а также исходя из собственного опыта, он полагался на нее как на некое могущественное юридическое заклинание или талисман. Сейчас, когда он извлек ее на свет, я вспомнил, как давным-давно на кладбище он связал меня страшной клятвой и как накануне рассказывал, что в тех далеких глухих краях сопровождал клятвой всякое свое решение.
As he was at present dressed in a seafaring slop suit, in which he looked as if he had some parrots and cigars to dispose of, I next discussed with him what dress he should wear. He cherished an extraordinary belief in the virtues of "shorts" as a disguise, and had in his own mind sketched a dress for himself that would have made him something between a dean and a dentist. It was with considerable difficulty that I won him over to the assumption of a dress more like a prosperous farmer's; and we arranged that he should cut his hair close, and wear a little powder. Lastly, as he had not yet been seen by the laundress or her niece, he was to keep himself out of their view until his change of dress was made. Так как на нем был дешевый матросский костюм, невольно наводивший на мысль, что у него припасен для продажи попугай или сигары, я счел за благо тут же обсудить, как ему лучше всего одеться. Сам он почему-то свято верил, что "панталоны с чулками" могут сотворить чудеса, и в общих чертах уже придумал себе одеяние, которое превратило бы его в нечто среднее между настоятелем собора и зубным врачом. Мне стоило больших трудов убедить его, что лучше ему принять обличье зажиточного фермера; мы также уговорились, что он подстрижет волосы покороче и слегка их припудрит. И наконец - поскольку служанка и ее племянница еще не видели его - было решено, что он не станет показываться им на глаза, пока все эти перемены в его внешности не будут произведены.
It would seem a simple matter to decide on these precautions; but in my dazed, not to say distracted, state, it took so long, that I did not get out to further them until two or three in the afternoon. He was to remain shut up in the chambers while I was gone, and was on no account to open the door. Казалось бы, условиться об этих мерах предосторожности было не так уж сложно; но я пребывал в такой растерянности, чтобы не сказать умопомрачении, что это заняло много времени, и я только в третьем часу дня вышел на улицу, чтобы сделать все необходимое. Провиса я запер в квартире, наказав ни под каким видом никому не отворять дверь.
There being to my knowledge a respectable lodging-house in Essex Street, the back of which looked into the Temple, and was almost within hail of my windows, I first of all repaired to that house, and was so fortunate as to secure the second floor for my uncle, Mr. Provis. I then went from shop to shop, making such purchases as were necessary to the change in his appearance. This business transacted, I turned my face, on my own account, to Little Britain. Mr. Jaggers was at his desk, but, seeing me enter, got up immediately and stood before his fire. Я знал, что на Эссекс-стрит, в двух шагах от моего дома, имеется весьма почтенный пансион, выходящий задними окнами на Тэмпл; туда я и отправился прежде всего, и мне посчастливилось получить номер на третьем этаже для моего дяди мистера Провиса. Затем я обошел несколько магазинов и заказал все необходимое для того, чтобы преобразить его в фермера. А покончив с этим, я уже в чисто личных целях взял курс на Литл-Бритен. Мистер Джеггерс сидел за своим столом, но при виде меня тотчас встал и перешел к камину.
"Now, Pip," said he, "be careful." -- Смотрите, Пип, - сказал он, - будьте осторожны.
"I will, sir," I returned. For, coming along I had thought well of what I was going to say. -- Конечно, сэр, - подтвердил я, так как по дороге хорошо обдумал все, что должен ему сказать.
"Don't commit yourself," said Mr. Jaggers, "and don't commit any one. You understand-any one. Don't tell me anything: I don't want to know anything; I am not curious." -- Не ставьте в затруднительное положение себя, а также никого другого, - продолжал мистер Джеггерс. - Понимаете - никого. Ничего мне не рассказывайте. Я ничего не хочу знать: я не любопытен.
Of course I saw that he knew the man was come. Разумеется, я сразу понял, что ему все известно.
"I merely want, Mr. Jaggers," said I, "to assure myself that what I have been told is true. I have no hope of its being untrue, but at least I may verify it." -- Я только хотел удостовериться, что мне сказали правду, мистер Джеггерс, - отвечал я. - У меня нет надежды, что это неправда, но все же я решил проверить.
Mr. Jaggers nodded. Мистер Джеггерс кивнул.
"But did you say 'told' or 'informed'?" he asked me, with his head on one side, and not looking at me, but looking in a listening way at the floor. "Told would seem to imply verbal communication. You can't have verbal communication with a man in New South Wales, you know." -- Но как вы это выразились: "сказали" или "сообщили"? - спросил он, нагнув голову набок и не глядя на меня, но устремив взгляд в пол и точно прислушиваясь. - "Сказали" - это как будто подразумевает личное общение. А ведь у вас не могло быть личного общения с человеком, находящимся в Новом Южном Уэльсе.
"I will say, informed, Mr. Jaggers." -- Пусть будет "сообщили", мистер Джеггерс.
"Good." -- Очень хорошо.
"I have been informed by a person named Abel Magwitch, that he is the benefactor so long unknown to me." -- Человек по имени Абель Мэгвич сообщил мне, что он и есть мой неизвестный благодетель.
"That is the man," said Mr. Jaggers, "in New South Wales." -- Правильно, - сказал мистер Джеггерс. - Это он... в Новом Южном Уэльсе.
"And only he?" said I. -- И только он? - спросил я.
"And only he," said Mr. Jaggers. -- И только он, - ответил мистер Джеггерс.
"I am not so unreasonable, sir, as to think you at all responsible for my mistakes and wrong conclusions; but I always supposed it was Miss Havisham." -- Я не настолько глуп, сэр, чтобы считать вас в какой-либо мере ответственным за мои ошибки и ложные выводы; но я всегда думал, что это мисс Хэвишем.
"As you say, Pip," returned Mr. Jaggers, turning his eyes upon me coolly, and taking a bite at his forefinger, "I am not at all responsible for that." -- Как вы правильно заметили, Пип, - сказал мистер Джеггерс, обращая на меня спокойный взгляд и покусывая указательный палец, - за это я не могу нести никакой ответственности.
"And yet it looked so like it, sir," I pleaded with a downcast heart. -- А между тем это казалось так правдоподобно, сэр, - продолжал я тоскливо.
"Not a particle of evidence, Pip," said Mr. Jaggers, shaking his head and gathering up his skirts. "Take nothing on its looks; take everything on evidence. There's no better rule." -- Доказательств ни малейших, Пип, - сказал мистер Джеггерс, качая головой и подбирая полы сюртука. - Никогда не верьте тому, что кажется; верьте только доказательствам. Нет лучше правила в жизни.
"I have no more to say," said I, with a sigh, after standing silent for a little while. "I have verified my information, and there's an end." -- Больше мне нечего сказать, - вздохнул я, немного подумав. - Я проверил сообщение, которое получил, - и все кончено.
"And Magwitch-in New South Wales-having at last disclosed himself," said Mr. Jaggers, "you will comprehend, Pip, how rigidly throughout my communication with you, I have always adhered to the strict line of fact. There has never been the least departure from the strict line of fact. You are quite aware of that?" -- И теперь, - сказал мистер Джеггерс, - когда Мэгвич... в Новом Южном Уэльсе... наконец объявился, вы можете убедиться, Пип, что в моих разговорах с вами я с начала до конца строго придерживался фактов. Не было случая, чтобы я отступил от строгого изложения фактов. Вам это вполне ясно?
"Quite, sir." -- Вполне, сэр.
"I communicated to Magwitch-in New South Wales-when he first wrote to me-from New South Wales-the caution that he must not expect me ever to deviate from the strict line of fact. I also communicated to him another caution. He appeared to me to have obscurely hinted in his letter at some distant idea he had of seeing you in England here. I cautioned him that I must hear no more of that; that he was not at all likely to obtain a pardon; that he was expatriated for the term of his natural life; and that his presenting himself in this country would be an act of felony, rendering him liable to the extreme penalty of the law. I gave Magwitch that caution," said Mr. Jaggers, looking hard at me; "I wrote it to New South Wales. He guided himself by it, no doubt." -- Я предупредил Мэгвича... ы Новом Южном Уэльсе, когда он впервые написал мне... из Нового Южного Уэльса, что буду строго придерживаться фактов и чтобы он не ждал от меня ничего иного. Я также сделал ему предостережение. Мне показалось, что в своем письме он смутно намекнул, что думает когда-нибудь, в отдаленном будущем, увидеться с вами здесь, в Англии. Я предостерег его, что не желаю больше об этом слышать; что у него нет никаких шансов на помилование; что он выслан пожизненно; и что, вернувшись в пределы этой страны, он совершит уголовное преступление, по закону влекущее за собой наивысшую кару. Я предостерег Мэгвича на этот счет, - сказал мистер Джеггерс, глядя на меня в упор, - я написал ему в Новый Южный Уэльс. Он, несомненно, принял к сведению мое предостережение.
"No doubt," said I. -- Несомненно, - сказал я.
"I have been informed by Wemmick," pursued Mr. Jaggers, still looking hard at me, "that he has received a letter, under date Portsmouth, from a colonist of the name of Purvis, or-" -- Уэммик сообщил мне, - продолжал мистер Джеггерс, все так же в упор глядя на меня, - что он получил письмо из Портсмута, от какого-то колониста по фамилии Нарвис или...
"Or Provis," I suggested. -- Или Провис, - подсказал я.
"Or Provis-thank you, Pip. Perhaps it is Provis? Perhaps you know it's Provis?" -- Или Провис, - благодарю вас, Пип. Может быть, и в самом деле Провис? Может быть, вы знаете, что его фамилия Провис?
"Yes," said I. -- Да.
"You know it's Provis. A letter, under date Portsmouth, from a colonist of the name of Provis, asking for the particulars of your address, on behalf of Magwitch. Wemmick sent him the particulars, I understand, by return of post. Probably it is through Provis that you have received the explanation of Magwitch-in New South Wales?" -- Вы, стало быть, знаете, что его фамилия Провис. Итак, письмо из Портсмута, от колониста по фамилии Провис, который от имени Мэгвича просил сообщить ему ваш адрес. Насколько мне известно, Уэммик послал ему ваш адрес обратной почтой. Вероятно, вы от Провиса и получили сведения относительно Мэгвича... в Новом Южном Уэльсе?
"It came through Provis," I replied. -- Да, от Провиса, - отвечал я.
"Good day, Pip," said Mr. Jaggers, offering his hand; "glad to have seen you. In writing by post to Magwitch-in New South Wales-or in communicating with him through Provis, have the goodness to mention that the particulars and vouchers of our long account shall be sent to you, together with the balance; for there is still a balance remaining. Good day, Pip!" -- До свидания, Пип, - сказал мистер Джеггерс, протягивая мне руку. - Рад был повидать вас. Когда будете писать Мэгвичу в Новый Южный Уэльс или передавать ему что-нибудь через Провиса, не откажите упомянуть, что подробный отчет по нашему многолетнему делу, а также оправдательные документы будут переданы вам имеете с оставшимися суммами: кое-какие суммы еще остались. До свидания, Пип!
We shook hands, and he looked hard at me as long as he could see me. I turned at the door, and he was still looking hard at me, while the two vile casts on the shelf seemed to be trying to get their eyelids open, and to force out of their swollen throats, "O, what a man he is!" Он пожал мне руку и в упор смотрел на меня, пока я не вышел из комнаты. В дверях я обернулся: он все так же в упор смотрел на меня, а отвратительные слепки точно старались разомкнуть веки и восхищенно выдавить из своих распухших глоток: "Удивительный человек!"
Wemmick was out, and though he had been at his desk he could have done nothing for me. I went straight back to the Temple, where I found the terrible Provis drinking rum and water and smoking negro-head, in safety. Уэммика в конторе не было, да и будь он на своем месте, он ничем не мог бы мне помочь. Я сразу вернулся в Тэмпл, где грозный Провис, поджидая меня, спокойно потягивал грог и курил "негритянский лист".
Next day the clothes I had ordered all came home, and he put them on. Whatever he put on, became him less (it dismally seemed to me) than what he had worn before. To my thinking, there was something in him that made it hopeless to attempt to disguise him. The more I dressed him and the better I dressed him, the more he looked like the slouching fugitive on the marshes. This effect on my anxious fancy was partly referable, no doubt, to his old face and manner growing more familiar to me; but I believe too that he dragged one of his legs as if there were still a weight of iron on it, and that from head to foot there was Convict in the very grain of the man. На следующий день мне прислали на дом мои покупки, и он стал переодеваться. Но, к моему величайшему огорчению, все, что бы он ни надел, шло ему меньше, чем его матросское платье. Словно что-то в нем сводило на нет всякую попытку переиначить его. Чем больше я его наряжал, чем лучше я ею наряжал, тем яснее видел фигуру беглого на болоте. Разумеется, при моем тревожном состоянии духа такое впечатление отчасти объяснялось тем, что передо мной все отчетливее возникало его тогдашнее лицо и повадка; но мне уже чудилось, что он волочит одну ногу, словно на ней все еще болтается тяжелая цепь, и что каждая черточка в нем, каждое движение выдает каторжника.
The influences of his solitary hut-life were upon him besides, and gave him a savage air that no dress could tame; added to these were the influences of his subsequent branded life among men, and, crowning all, his consciousness that he was dodging and hiding now. In all his ways of sitting and standing, and eating and drinking,-of brooding about in a high-shouldered reluctant style,-of taking out his great horn-handled jackknife and wiping it on his legs and cutting his food,-of lifting light glasses and cups to his lips, as if they were clumsy pannikins,-of chopping a wedge off his bread, and soaking up with it the last fragments of gravy round and round his plate, as if to make the most of an allowance, and then drying his finger-ends on it, and then swallowing it,-in these ways and a thousand other small nameless instances arising every minute in the day, there was Prisoner, Felon, Bondsman, plain as plain could be. У него еще сохранились дикарские привычки одинокой жизни на пастбищах, и никакая одежда не могла их смягчить; а к этому присоединялась память о последующей унизительной жизни клейменого среди колонистов и сознание, что он снова должен скрываться от закона. В том, как он сидел и стоял, и пил и ел, как задумывался порой, угрюмо ссутулившись, как доставал свой нож с роговой рукояткой и обтирал его о штаны, прежде чем нарезать пищу, как брал со стола легкую чашку или стакан, точно поднимал большую, нескладную кружку, как отхватывал кусок хлеба и аккуратно собирал им с тарелки всю подливку до последней капли, точно зная, что больше не получит, а потом вытирал о хлеб пальцы и отправлял его в рот, - во всем этом и в тысяче других повседневных мелочей яснее ясного обнаруживался Острожник, Кандальник, Арестант.
It had been his own idea to wear that touch of powder, and I had conceded the powder after overcoming the shorts. But I can compare the effect of it, when on, to nothing but the probable effect of rouge upon the dead; so awful was the manner in which everything in him that it was most desirable to repress, started through that thin layer of pretence, and seemed to come blazing out at the crown of his head. It was abandoned as soon as tried, and he wore his grizzled hair cut short. Ему очень хотелось напудрить волосы, и я дал на это свое согласие, когда он отказался от панталон с чулками. Но пудра выглядела на нем так, как выглядели бы, вероятно, румяна на лице покойника: благодаря этой жалкой уловке то, что было важнее всего скрыть, с ужасающей ясностью проступило наружу и словно засверкало вокруг его макушки. Мы тут же отменили эту затею, и он только подстриг свои седые космы.
Words cannot tell what a sense I had, at the same time, of the dreadful mystery that he was to me. When he fell asleep of an evening, with his knotted hands clenching the sides of the easy-chair, and his bald head tattooed with deep wrinkles falling forward on his breast, I would sit and look at him, wondering what he had done, and loading him with all the crimes in the Calendar, until the impulse was powerful on me to start up and fly from him. Every hour so increased my abhorrence of him, that I even think I might have yielded to this impulse in the first agonies of being so haunted, notwithstanding all he had done for me and the risk he ran, but for the knowledge that Herbert must soon come back. Once, I actually did start out of bed in the night, and begin to dress myself in my worst clothes, hurriedly intending to leave him there with everything else I possessed, and enlist for India as a private soldier. Не могу выразить, как меня угнетала страшная тайна, окружавшая этого человека. Когда по вечерам он засыпал в кресле, вцепившись узловатыми руками в подлокотники и уронив на грудь плешивую голову, изборожденную глубокими морщинами, я сидел и смотрел на него, гадая, что за грех у него на душе, и приписывал ему по очереди все преступления, какие только бывают на свете, пока мною не овладевало страстное желание вскочить и бежать куда глаза глядят. Час от часу мое отвращение к нему росло, и возможно даже, что я бы не вытерпел этой муки и действительно сбежал, несмотря на все, что он для меня сделал и какой опасности себя подверг, если бы меня не удерживала мысль о скором возвращении Герберта. Однажды, впрочем, я все же вскочил среди ночи и стал натягивать самую свою скверную одежду с безумным намерением бросить его, а заодно и все мое имущество и, поступив в солдаты, уехать в Индию.
I doubt if a ghost could have been more terrible to me, up in those lonely rooms in the long evenings and long nights, with the wind and the rain always rushing by. A ghost could not have been taken and hanged on my account, and the consideration that he could be, and the dread that he would be, were no small addition to my horrors. When he was not asleep, or playing a complicated kind of Patience with a ragged pack of cards of his own,-a game that I never saw before or since, and in which he recorded his winnings by sticking his jackknife into the table,-when he was not engaged in either of these pursuits, he would ask me to read to him,-"Foreign language, dear boy!" While I complied, he, not comprehending a single word, would stand before the fire surveying me with the air of an Exhibitor, and I would see him, between the fingers of the hand with which I shaded my face, appealing in dumb show to the furniture to take notice of my proficiency. The imaginary student pursued by the misshapen creature he had impiously made, was not more wretched than I, pursued by the creature who had made me, and recoiling from him with a stronger repulsion, the more he admired me and the fonder he was of me. Даже лицом к лицу с призраком мне не было бы страшнее в моей уединенной квартире под самой крышей длинными вечерами и ночами, в непрестанном шуме ветра и дождя. Призрак нельзя было бы арестовать и повесить по моей вине, а с Провисом я каждую минуту опасался такой возможности, и это окончательно лишало меня присутствия духа. Если он не спал и не раскладывал какой-то сложнейший, одному ему известный пасьянс, для чего пользовался собственной, невероятно истрепанной колодой карт, и всякий раз, как пасьянс сходился, делал на столе отметку своим ножом, - если, повторяю, он не был занят ни тем, ни другим, то просил меня почитать ему вслух: "По-иностранному, мой мальчик!" Пока я читал, он стоял у огня и, хотя не понимал ни слова, по-хозяйски оглядывал меня, а между пальцами руки, которой я заслонялся от света, мне было видно, как он жестами приглашает столы и стулья воздать должное моему таланту. Молодой ученый, оказавшись во власти чудовища, которое он создал в своей гордыне *, был не более несчастен, чем я, оказавшись во власти человека, который создал меня и к которому я испытывал тем сильнейшее отвращение, чем больше он проявлял ко мне восхищения и любви.
This is written of, I am sensible, as if it had lasted a year. It lasted about five days. Expecting Herbert all the time, I dared not go out, except when I took Provis for an airing after dark. At length, one evening when dinner was over and I had dropped into a slumber quite worn out,-for my nights had been agitated and my rest broken by fearful dreams,-I was roused by the welcome footstep on the staircase. Provis, who had been asleep too, staggered up at the noise I made, and in an instant I saw his jackknife shining in his hand. Я чувствую, что пишу так, словно это длилось по крайней мере год. Это длилось дней пять. Все время поджидая Герберта, я не отлучался из дому и только с наступлением темноты выходил с Провисом немного подышать воздухом. Наконец однажды вечером, когда я, совсем измученный, задремал после обеда, - по ночам тяжелые кошмары не давали мне отдохнуть, - меня разбудили долгожданные шаги на лестнице. Провис, который тоже спал, вскочил при звуке отодвинутого мною стула, и в то же мгновение в руке у него сверкнул нож.
"Quiet! It's Herbert!" I said; and Herbert came bursting in, with the airy freshness of six hundred miles of France upon him. -- Тихо! Это Герберт! - сказал я; и Герберт влетел в комнату, внося с собой свежесть всех дорог Франции.
"Handel, my dear fellow, how are you, and again how are you, and again how are you? I seem to have been gone a twelvemonth! Why, so I must have been, for you have grown quite thin and pale! Handel, my-Halloa! I beg your pardon." -- Гендель, дорогой мой, ну здравствуй, здравствуй и еще раз здравствуй! Я точно целый год не был дома. Постой-ка, может, и правда год прошел, - что это ты как похудел, побледнел! Гендель, дорогой... Ох, прошу прощенья.
He was stopped in his running on and in his shaking hands with me, by seeing Provis. Provis, regarding him with a fixed attention, was slowly putting up his jackknife, and groping in another pocket for something else. Поток его слов и пылкие рукопожатия разом прервались, - он увидел Провиса. Не сводя с него пристального взгляда, Провис неторопливо убирал нож и одновременно доставал что-то из другого кармана.
"Herbert, my dear friend," said I, shutting the double doors, while Herbert stood staring and wondering, "something very strange has happened. This is-a visitor of mine." -- Герберт, друг мой, - сказал я, накрепко затворяя входную дверь, в то время как Герберт застыл на месте в полном изумлении, - случилась очень странная вещь. Это... это мой гость...
"It's all right, dear boy!" said Provis coming forward, with his little clasped black book, and then addressing himself to Herbert. "Take it in your right hand. Lord strike you dead on the spot, if ever you split in any way sumever! Kiss it!" -- Все хорошо, мой мальчик! - сказал Провис, выступая вперед со своей черной книжкой, а потом обратился к Герберту: - Возьмите в правую руку. Разрази вас бог на этом месте, если кто от вас хоть слово услышит. Целуйте библию!
"Do so, as he wishes it," I said to Herbert. -- Сделай все, как он хочет, - шепнул я Герберту.
So, Herbert, looking at me with a friendly uneasiness and amazement, complied, and Provis immediately shaking hands with him, said, И Герберт повиновался, продолжая глядеть на меня ласково и озадаченно, после чего Провис пожал ему руку и сказал:
"Now you're on your oath, you know. And never believe me on mine, if Pip shan't make a gentleman on you!" -- Теперь вы, сами понимаете, связаны клятвой. И пусть я буду последним обманщиком, если Пип не сделает из вас джентльмена!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"