Эта пустая стенка уже давно ожидала, чтобы в ней приняли участие.
Но Илье, человеку с одной стороны последовательному и хозяйственному, с другой - привыкшему доверять интуиции в сочетании с обстоятельствами больше, чем общеизвестным и многопользуемым алгоритмам, все никак не выпадал случай присмотреть что-то для нее.
Кто-нибудь еще, уже давно, наверное, влепил бы на свободное пространство какую-нибудь фотографию, не влезшую в альбом, веник - символ домостроя с рынка в Измайлово или какую-никакую репродукцию в рамке, наконец. Другой закупился бы брошюрами по Фен-Шуй и, прочитав пару-тройку абзацев, тем самым удовлетворил бы, в режиме соответствия, запросы на уровне своего понимания вопросов организации пространства. Ну, о покупке "открыток" в Лувре новыми русскими и говорить не стоит.
В общем, стенка ожидала своей судьбы, а Илья не занимал память размышлениями об этом. Есть люди, к которым постоянно приходят идеи. И главной особенностью, я бы даже сказал закономерностью, их прихода является своевременность. Своевременность - величайший нерелигиозный догмат мироздания.
С в о е в р е м е н н о с т ь - буквально твое время, время принадлежащее тебе, придуманное тобой, пользуемое тобой, только для тебя.
Так вот, момент прихода очередной идеи, а Илья относился как раз к тем людям, к которым они приходят периодически, был ознаменован не только стандартным режимом своевременности, но и вылился в буквальное выражение этого понятия.
А было так. Простаивая в очереди к кассе в каком-то магазине хозяйственных товаров, Илья бросил взгляд на развешанные по стенам часы. Обычные такие, китайского производства, всех фасонов и размеров, круглые и квадратные, толкающие свои стрелки силой одной "пальчиковой" батарейки того же производства. И он тут же увидел стенку. Только уже не пустую и ожидающую, а стенку с часами. Только не просто с часами, а с множеством часов. И выглядело это так.
Каждые последующие часы были выставлены на пять минут вперед по сравнению с предыдущими. Всего их было девять.
Было какое-то приятное ностальгическое чувство обозревать одновременно весь академический час, сопоставляя его отдельные фрагменты, отраженные очередным циферблатом, с сильно затертыми воспоминаниями о переживаниях ученика за партой или кафедрой.
Первые пять минут: возня, шушуканье, приветствия учителя, обмен дежурными репликами, легкое напряжение от перманентного ощущения неподготовленности. В этих первых пяти минутах концентрируется ответственность за весь час, но она еще не проявила себя - лишь намекает - мол, что мне, куда ты денешься, тебе придется ощутить и воспринять меня всю, таково положение дел.
Следующая пятиминутка проходила нервно, в напряженном ожидании. Кто-то должен был открыть забег на всю дистанцию. Первый приносил облегчение всем, даже себе самому, вне зависимости от результата. Улыбнулась фортуна или обдала тебя грязью из под колес промчавшейся машины - не важно. Важно, что неопределенность в эти пять минут начинает трансформироваться в рабочий момент - серые будни. Обыденное (требует участия, а не напряжения) дается легко, если оно определено, как обыденное, не правда ли?
Далее по расписанию: откат, формальные действия, напоминающие отдых в пионерском лагере - тебя слегка напрягают общие правила, но конкретной ответственности не видно - она слишком косвенна, скука, посторонние мысли, отрешенность, какие-то задачи, цели, формальные вперемешку с объективными...
Так вот для чего повесил он эти часы! Детство! Детство - всегда такое разное и одинаковое для всех одновременно. Что за удовольствие, глядя на стенку с девятью часами - девятью точками времени, иметь возможность в мгновение ока перескакивать из одного состояния в другое. А если что-то не так или надоело, то, что стоит... вот они последние. С касанием контрольной отметки звучит звонок. Перемена! Свобода! Цена уплачена.
Илья подметил как-то, что, глядя на стенку с часами, не с целью вызвать в себе ностальгические воспоминания, а просто, чтобы узнать, сколько сейчас времени, он останавливал свое внимание на разных циферблатах. Конечно, памятуя о том, что реальному, так сказать, времени соответствовал первый из них, он справлялся у него. Но иногда, сначала неумышленно, в какие - то особенные моменты настроения, когда чувство "правильности" и "точности" переставало превалировать, он, не обращая внимания, сверялся с другими.
Но, что такое сорок пять минут? Приготовить себе легкий завтрак и съесть его? Помыть посуду, сварить кофе и выкурить одну - две сигареты, сидя у окна, отбросив мысли, просто созерцая неровный абрис крон близрастущих деревьев? Почитать, сидя в туалете, пока на коленях не отпечатаются следы от локтей, принять душ и выпить чашку чая?
Однако в обычной жизни начали происходить некоторые странности. Будучи весьма обязательным и, как следствие, пунктуальным человеком, Илья обратил внимание на то, что стал приезжать на запланированные встречи несвоевременно, раньше назначенного оказываясь на месте. "Шут его знает, на какой циферблат я смотрел, когда выезжал из дома", думал он. Однако логика подсказывала, что на какие бы часы он не ориентировался, опережать время он не мог никак. Вовремя или позже - это понятно, ведь часы настроены от номинального времени вперед.
Все попытки сконцентрироваться и проанализировать ситуацию сводились к тому, что моторный человеческий разум настраивался на "правильное" восприятие времени и "эффект опережения" пропадал.
Все это так и продолжалось бы, внося некоторый периодический диссонанс в обычную жизнь, если бы в одну прекрасную ночь к Илье вновь не нагрянула идея. Простая, как ватный шарик. "А что если... - вдруг лопнуло у него в голове, уже пристроенной к подушке, - Что если сыграть масштабом. Так все делали - увеличь мощности, пространство, переведи время в статистику, и ускользающие малые эффекты станут зримее, ощутимее... Конечно! Это же так просто: увеличим количество часов, увеличим шаг и добьемся прогрессивного увеличения масштаба, и следовательно, хочется верить, и эффекта!"
Эксперимент выглядел обоснованным, его реализация была вполне доступна.
И вот через короткое время (хи-хи, через относительно короткое) на стене появились новые часы. И общим числом их стало двадцать пять. Все они были, как две капельки воды похожи друг на дружку и каждый последующий циферблат отмечал на сорок семь минут больше, чем предыдущий. Почему сорок семь? Илья решил, что час будет слишком ровным шагом, к тому же, как человек путешествующий, он имел внутри, пусть плохо отлаженный, но моторно функционирующий хронометр психического настроя на перевод времени при пересечении условных часовых поясов. И вообще от привычных шаговых мер времени нужно было избавиться.
Тридцать минут ему показалось маловато - в сумме всех циферблатов накрывалось временное пространство чуть более десяти часов.
А для пущей верности и дефрагментации осознания временного пространства, цифра должна была быть просто обычной, не ровной. Больше тридцати, меньше шестидесяти, но не пятьдесят с чем-то - потому как наш дурацкий мозг автоматически пытается округлить все это до ровного часа - ему так считать удобней, видите ли. Сорок очень даже подходило. А семерку он просто любил. Вот так и вышло.
Было еще пара нюансов. Один - вполне осознанный, второй - по наитию.
Во-первых, Илья решил на некоторое время максимально деструктурировать привычный ритм своей жизни, устроив что-то вроде отпуска самому себе. Это было оправдано, так как наложение двух восприятий лишь затянуло бы эксперимент, - это он понимал.
И второе. Последние, двадцать пятые часы он заставил остановиться, просто вынув батарейку, и установив стрелки на двенадцати. На двенадцати чего? На двенадцати времени. Ему просто нравилось иметь всегда под рукой двенадцать времени.
Оставшиеся в движении циферблаты накрывали собой около двадцати относительных часов, что в некотором приближении можно было рассматривать, как один день жизни. И день начался с вечера. Когда вся картина часов на стене была собрана и запущена. Илья лег спать.
Потом был другой день, и третий, и еще и еще... Он выходил в магазин за продуктами, с кем-то созванивался, иногда кто-то приходил... Он ел, пил, спал и смотрел на часы.
Тщательно час за часом он мог сидеть, вглядываясь в какой-нибудь циферблат и пытаться понять, что отличает этот диск с цифрами от других, чем близок он ему самому сейчас, почему именно он привлек сейчас внимание.
Так долго и тщательно изучал Илья картину часов на стене, что помнил уже мельчайшие особенности хода каждых из них, он измерил картину часов всеми известными и придуманными им же самим мерами, изучил все неровности краев корпусов, помнил все не очень ровно насаженные на маленькие штоки стрелки.
Со временем он научился выделять шум, который издавала картина, из прочих шумов жизни. Особенно хорошо можно было концентрироваться на этом ночью, когда фоновые звуки улицы и долго не ложащихся спать соседских детей, вмешивались посторонними визгами, криками и постукиванием.
Странный это был звук. Вначале, пока Илья еще не привык к нему, ему удавалось концентрироваться только на тихих перещелкиваниях стрелок отдельных циферблатов. Но потом, когда его внимание привыкало все больше и больше, он мог удерживать его на нескольких звуках картины. И, в конце концов, принял их в себя все, включая молчание последних - двадцать пятых часов...
Именно тогда он и почувствовал это в первый раз. Волну. Иначе не назовешь. Звук, при слышимом, на первый взгляд, разнообразии перестуков дешевых китайских механизмов, кажется, даже вопреки им... Да! Именно вопреки механизмам рождал гармоничную, сложную по структуре, но доступную восприятию функцию. Двадцатичетырехтактная волна с одной экстремальной точкой молчания.
Он все реже выходил из дома, проводя все больше и больше времени (Больше какого времени? Больше времени. Хе-хе) перед стеной. Сидя перед ней, то с закрытыми глазами и слушая, то с открытыми - разглядывая детали и улавливая тончайшие движения стрелок...
Сегодня Илья опять вышел на улицу - кончились хлеб, масло и сигареты. Пришлось опять заставить себя - картина с какого-то момента все меньше и меньше хотела отпускать его от себя.
Сейчас он шел по тротуару, и все казалось каким-то особенно прозрачным, акварельно непрямым, ненавязчивым настолько, что, кажется, еще немного усилий с чьей-то стороны и все растворится. И звуки гомонящего Города, и рябь пыльных ветвей во дворе, и тени и тусклое призрачное небо.
Он зашел в магазин - последний из "могикан" совка - самообслуживание.
Пробивая в кассе чеки в два отдела - масло в один и хлеб с сигаретами в другой, он обратил внимание на псевдолечащий от боли в суставах браслет на правом запястье кассира.
- Помогает? - спросил он, вежливо кивнув на ее руку.
- Да не знаю пока. Только одела. Приходил тут один, говорил, что-то про статистику, еще там, черт знает что... Да, не верю я. Девки брали - и недорого... Ну, и я вроде... Да, шут, с ним. Вроде выглядит симпатично, глядишь, может и толк, какой будет. А, Вы, как думаете, помогает?
- Не знаю, извините.
- Да, - вздохнула она. - С Вас девяносто восемь семьдесят... Ваши сто. Сдача два тридцать, пожалуйста.
- Спасибо...
Взяв покупки, он вышел опять на улицу и, закурив, поднял глаза к небу. "Странно - подумал Илья - такое впечатление, что все остановилось... Движется, происходит, но стоит..." И он двинулся обратно к дому, докуривая на ходу.
Уже подходя к дому, он вновь ощутил дежавю... Такое впечатление, что все окружающее вдруг смылось с глаз, забежало ему за спину и вновь замерло в хитрой серьезности, скрывая в мареве лукавый смешок, а он машинально развернувшись, вновь застал уже знакомую картину, но момент разворота не отложился в сознательной памяти. Лишь тело напоминало о его реальном существовании легкими волнами мурашек пробегающих от центра живота к конечностям.
Поднявшись на свой этаж, Илья зашел в квартиру, оставил на кухне продукты, захватил пепельницу и вновь закурив проходя по коридору уселся на полу перед стеной с часами. "Интересно, помогают ли все эти дешевые безделушки на самом деле, на физическом уровне, не зависимо от сознания или весь эффект сводится к простейшему самогипнозу, удовлетворяя больше амбиции руководителей коммивояжерских проектов, нежели обывателей, которым все равно, что покупать в пределах цены безразличия для соответствующего социального уровня?", -думал он, медленно выпуская клубы дыма перед собой. "На дурака не нужен нож - ему немного подпоешь..."
Встав утром, Илья обнаружил, что кончились хлеб и масло - дежурная закуска к утреннему очень сладкому чаю, да и сигарет осталась всего пара штук. Жутко не хотелось никуда идти, но легкая щекотка голода и желание быть уверенным в том, что он сможет курить в любое время, когда захочет... Время... Кстати! Он посмотрел на время, т.е. на стену, где неподвижно висел квадрат, собранный из двадцати пяти циферблатов. Время?.. Время было на месте. Как всегда! Этот факт выглядел таким забавным, что Илья рассмеялся в голос и подмигнул стене как старому другу, которому ничего не нужно объяснять.
- Время - моя жена - сказал он вслух и опять рассмеялся.
Затем быстро оделся, причесался и вышел из квартиры.
Уже в магазине, пробивая в кассе чеки в два отдела - масло в один и хлеб с сигаретами в другой, он обратил внимание на псевдолечащий от боли в суставах браслет на правом запястье кассира.
- Помогает? - спросил он, вежливо кивнув на ее руку.
- Да не знаю пока. Только одела. Приходил тут один, говорил, что-то про статистику, еще там, черт знает что... Да, не верю я. Девки брали - и недорого... Ну, и я вроде... Да, шут, с ним. Вроде выглядит симпатично, глядишь, может и толк, какой будет. А, Вы, как думаете, помогает?
- Не знаю, извините.
- Да, - вздохнула она. - С Вас девяносто восемь семьдесят... Ваши сто. Сдача два тридцать, пожалуйста.
- Спасибо...
Взяв покупки, он опять вышел на улицу и, закурив, поднял глаза к небу. "Странно - подумал Илья - такое впечатление, что все остановилось... Движется, происходит, но стоит..." И он двинулся обратно к дому, докуривая на ходу.
Ночью ему снился сон: он двигался в светло - фиолетовых бескрайних просторах, похожих на струи мягкого песка и картинки о происхождении вселенной из детской иллюстрированной энциклопедии; все было насыщено чувством необычайного комфорта, если бы это был не сон - он назвал бы его счастьем, но там это было естественно и эмоциональность привычной терминологии была неуместна, просто комфорт и непередаваемое ничем ощущение естественной непредопределенной свободы; он двигался, как ребенок первый раз ступивший за околицу отчего дома - по наитию, без страха, с ничем не сравнимой жаждой знать; потом он увидел Землю, казалось, она была на расстоянии вытянутой руки, хотя по размеру можно было определить, что он находится от нее на расстоянии удаленности Луны; от Земли к нему тянулась длинная веревка - один ее конец терялся где-то в атмосферных разводах планеты, а другой он спокойно держал в правой руке; он знал, что медленно удаляется от планеты; ему стало смешно - какая веревка? Он чувствовал просто связь; связь, но не путы, не плен, ибо дыханием вольного приключения веяло от всего вокруг...
И тут он вспомнил. Тут же во сне вспомнил, что уже однажды видел все таким. Вспомнил ощущение связи, которое по - доброму, не настойчиво, одерживало его. Вспомнил легкий страх, проникший в глубину сердца, сразу после того, как понял, что удаляется. И в тот раз он крепче сжал конец веревки...
Мелькнувшие картинки памяти не напрягли, а лишь еще больше позабавили его. Он с нежностью, но свободно, посмотрел на медленно удаляющуюся от него Землю и разжал пальцы, удерживающие нить. Потом он повернулся в сторону фиолетовых вихрей и отчетливо произнес: "Пою".
Если бы он обернулся, то увидел бы, как отпущенная им веревка, плавно изгибаясь, кольцами медленно падала на голубоватый шар планеты.