Он сосредоточенно вглядывался в воду. Бросал иногда руку, зажимал кулак и совал быстро в рот. Многоножки, всякая живая мелочь - вкусно, он облизал пальцы. Глаза маленькие и отчаянные смотрели сквозь спутанные клочья волос.
- Зыза, - укоризненно сказала мать.
Она обычно ничего не говорила. Могла оттрепать здорово тяжёлой ручищей по плечам, спине, дёрнуть за ухо, но он не обижался. Ей можно, потому что она искала его уже в сумерках в самых верхних и тонких ветвях на деревьях, раскачиваясь и норовя свалиться оттуда. Неловкая и грузная карабкалась, срывалась, опять карабкалась и звала. Или шла к холмам. Иногда, даже уйдя слишком далеко, он возвращался. Злился, но шёл назад. Слышал в её голосе тревогу и страх за него. За него. Больше никому не было до него дела. Только она заплачет, если он исчезнет. Беззвучно сморщится, скривится, и слёзы покатятся по щекам.
- Зыза, - опять сказала мать, - ы!
И она мотнула резко крупной лохматой головой. "Ы!" Не ходить. Всегда так. Все копают и собирают сладкие сочные кло. А он ловит в заводи секву. Это - "Ы!" А если все с копьями посыпались на голову быстроногого рогача, и он тоже, - это "У!" А идти к пещере - это "Ы!"
Зызой он называл стрелу, это слово получилось у него первым. Слово приросло к нему, стало именем.
Он обиженно выдохнул. Заросли травы ожили. Шорох пробежал, высокие сочные травины заколыхались. Трясина влажно чвякнула. Это спрыгнули с гнёзд двуногие крикливые клокчи, побежали суетливо по воде, захлопали кожистыми отросткам по толстым своим тушам. Беззубые клювы зашлёпали от страха. "Поймать толстую неповоротливую клокчу - это "У!" - думал обиженно Зыза. - А пойти к пещере, к логову Живущего без племени, это "Ы!"
Но он уже пробирался по узкой кромке вдоль болота. Дальше топь переходила в засушливую земляную корку. Побежал, не оглядываясь. Лишь бы старшие не погнались, чтобы побить отщепенца. Он не боялся их, он боялся не успеть. Потому что дыхание Живущего без племени становилось всё тише. Шаткий, неуверенный его шаг заставлял бояться. Бояться, что однажды придёт, а его никто не встретит. "Нет, конечно, будут лежать в углу кости и мясо Живущего без племени, - думал Зыза, - и даже укутаны будут в его старую шкуру, и точь-в-точь как у него, перехвачены той кожаной штуковиной, всё будет то же, а сам Живущий без племени уйдёт. Навсегда".
Зыза это видел уже не раз. Иногда уходил кто-то во время охоты, иногда исчезал какой-нибудь старик, давно не покидавший пещеру, где жило племя. Живое исчезает, будто высыхает ручей в засуху. Иногда по исчезнувшему плачет его жена или мать, иногда никто не плачет, тогда он словно убитая клокча. Её едят.
В первый раз его сюда принесла на горбушке мать. Он подрался с Юхой, покатился кубарем с валуна, подскочил и тут же свалился как подкошенный. Почему-то не мог пошевелить ногой, заскулил тихонько от боли.
Мать долго шла по зарослям и тропе рогачей, тяжело дышала, но шла и шла, тащила его, всё дальше уходя из долины к реке. Было уже темно. Живущий без племени показался огромным, на две головы выше матери. И эти руки, у него столько пальцев... В отсветах костра они казались ещё длиннее. Не было произнесено ни слова. Мать положила Зызу на землю, Живущий без племени склонился. Зыза теперь молчал, только крутился на месте юлой, норовил уползти в тень, в заросли. Мать тяжёлой ладонью тыкала в плечо или придавливала к земле, заставляя не двигаться.
Живущий без племени ухватил голову Зызы под подбородок, прижал чуть и выпоил какую-то горечь-горькую, и тот, уставившись в чёрное в светящихся точках небо, обмяк и уснул. Когда же проснулся, так и остался лежать, замерев, - небольшая пещера распахивалась широким входом навстречу солнцу, а потолок был весь усеян рисунками. Где-то шумела волна, набегая на берег, солнечные блики плясали на потолке пещеры и, казалось, что фигурки зверей и людей живые. Они неслись вскачь по своим неведомым просторам, скакали и бежали, будто у них там, в том их крае, каждый день счастливая охота, не мучал голод и никогда не приходили люди из племени носорога с копьями и топорами...
Этот потолок Зыза рассматривал не один раз, заползши на лежанку Живущего без племени. Зыза не умел расспросить, почему тот живёт один, где все из его рода, но видел, что Живущий без племени не похож ни на кого из тех, кого знал он. Каждый раз, отправляясь сюда, боялся, что больше не услышит шаркающих шагов и тихого голоса, и рассказов, язык которых не понимал. Он тогда долго жил в пещере - с ногой, увязанной в хитрую путаницу из веточек и прутьев. С такой ногой далеко не упрыгаешь. Днём Живущий без племени обходил свои ловушки. Приносил мелочь, так, на один присест, но делил всё поровну. Поев, они садились на берегу. Живущий без племени говорил. Зыза не понимал.
- Ты совсем зверёныш, - говорил Живущий без племени. Лицо его кривилось, то ли силилось заплакать, то ли засмеяться. - Когда я шёл сюда, видел много разного. Были и такие, как ты, были другие. Таких, как мы, не осталось никого.
Зыза слушал, повернувшись к говорившему, и ничего не понимал. Но ждал. Живущий без племени видит, что он не понимает, он это так не оставит. И точно.
Тот опять начал говорить, и руки его с длинными пальцами вдруг ожили. Он растопырил их веером, приставил к голове, запрокинул голову и принялся реветь, и вдруг появился рогач. Зыза смотрел, разинув рот. Вот руки Живущего без племени слились и принялись извиваться, огромная голова змеи метнулась в Зызу, дала больно в лоб. Зыза свалился и беззвучно и судорожно захохотал. А Живущий без племени уже сидел притихший и смотрел на него. Глаза его были, как если бы сейчас мать смотрела на Зызу, радовалась и хотела сказать: "У!"
- А потом мне встретился зверь с крыльями, на двух ногах, стоявший на одной. Клюв у него такой, что перекусил бы тебя надвое.
Живущий без племени встал, согнул и поднял одну ногу и сложил руки за спиной, потом вдруг вымахнул руки, приставил к голове, собрав пальцы в щепоть и вдруг с резким воплем разомкнул их, ткнул Зызе по рёбрам, ухватил его и отбросил. Тот вскочил, вскинулся угрожающе, зарычал. Он не ожидал, что хватка будет столь сильна. Слишком слабым казался Живущий без племени. Но увидел, что тот опять тихо сидел на своём камне. И тоже умостился рядом.
Потом они долго молчали. Стемнело. Костёр доедал полено. Зыза притащил ему ещё. Огонь не любил голодать, у огня свои правила. А человек любил греться у костра. И если уснёт огонь, то на чём они с Живущим без племени завтра будут жарить добычу.
Живущий без племени больше ничего не рассказывал, он ушёл в пещеру. Зыза свернулся на шкуре у входа. Тянуло сыростью от реки, в плеске волны слышался шорох перекатываемой гальки ших-шиххх... иногда примешивался скрежет по каменистому дну старой коряги, зацепившейся в прибрежных кустах... И опять ших-шихх...
Утром Живущий без племени обычно молчал, потом уходил на охоту. А если зарядил дождь или болотистый берег вдоль реки парил, лес еле виднелся за пеленой тумана и всё кишело мошкой, то Живущий без племени из пещеры почти не выбирался, рисовал. Жёг в огне рыжие камни, пока они не покраснеют, растирал их речным голышом в большой створке ракушки. И показывал её бывшего хозяина выглядывающим между двумя захлопывающимися ладонями.
Зыза хозяйственно выскоблил шкурку ушастого, растянул её на веточках для сушки. Живущий без племени обычно выбрасывал шкурки в яму и закапывал. "Хорошая шкурка, зачем было выбрасывать?" - думал Зыза. А Живущий без племени говорил:
- Сегодня опять плохо спал. Опять приходили они. Рыбы на руках и ногах. Они подняли головы, носы их долго торчали из воды. Искали меня, кого же ещё? Потом они вышли из реки, подошли к самому очагу. Вода лилась с них и почти залила огонь. Он еле тлел, я бегал вокруг и пытался его спасти. Вон оттуда они пришли.
Зыза привык, что Живущий без племени что-то рассказывает. Это как слушать птиц или плеск воды у берега, или шум леса. Кто знает, что они говорят? Но они говорят. Некоторые слова он уже знал и сейчас обернулся.
Живущий без племени показывал на заросшее высокой травой озерцо, заводь, отгороженную от реки намытым песком и галькой. Потом встал на четвереньки, руки выпрямил и отставил назад. Откинул голову, покрутил ею.
- Я сел на одного из них. И они вернулись в реку. В реке мы шли по дну, головы наши торчали над водой. Кто-то из них пел. Я скоро уйду в страну предков.
Зыза теперь внимательно смотрел на него. Что-то в лице говорившего не давало ему продолжить скоблить шкурку. Было что-то такое, как у матери тогда, когда она хоронила его брата. Копала ему ямку, складывала туда орехи, которыми играл маленький смешной Шушик. Он постоянно забирался матери на горбушку. Брат заболел и умер, когда по реке плыл лёд.
- Ы! - сказал Зыза, отчаянно мотнув головой.
- Это точно, мотай, не мотай ты своей башкой, - кивнул Живущий без племени.
И толок, толок охряные жирные комья в ракушке. Добавлял туда жир из разбитой кости и опять толок. И говорил:
- Первый раз они пришли, когда ожила эта гора. Тогда я промок и замёрз, остановился согреться, просушить одежду, да уснул. Проснулся ночью. Затишье стояло, ни зверя не слыхать, ни людей. Под утро загудело. Гора задвигалась, камни зашевелились, покатились. Добраться до выхода я не смог. Гора шевелилась. Потом всё стихло, и я опять уснул. А потом ко мне откуда-то сверху стал пробиваться свет. Приходил на короткое время и уходил. Я отыскивал на стенах мокрецов, собирал их и ел, и ждал свет. Ждал и боялся, что он больше не придёт. Тогда я и начал рисовать. Каждый раз, когда приходил свет, я рисовал. Чтобы он вернулся. Мне не хватало места, и я забирался всё дальше вглубь пещеры, и нашёл выход. Узкий лаз почти у самого леса. Потом расчистил вход...
Зыза видел, что Живущий без племени принялся опять рассказывать, и тоже продолжил скоблить следующую шкурку, выуженную из земляной ямы. Иногда оглядывался на рассказчика, смотрел на лес. Тихо. Шуршал по траве дождь. Выше по течению пришли на водопой рогачи. Фыркали, пили. Слышно было, как оскальзывались копытом. Копытце скребло негрузно и часто - детёныш. Вдруг дёрнулись тревожно. Ломанулись, ушли сквозь кусты.
Опять тишина, только плеск реки. Шкрябал скребок и шаркал голыш по ракушке.
Мать давно перестала искать его здесь. Да и племя всё хуже принимало, когда он возвращался. Возвращался, чтобы повидать мать да отыскать пугливую Мику. Мать мягко хватала его за голову, трепала по волосам, ушам, заглядывала в глаза. Он знал, что она просит остаться, но говорить не будет, она редко говорила.
- И вот ведь, - доносился голос Живущего без племени, - думал, если выберусь когда-нибудь из-под камней, то сразу уйду отсюда. Не ушёл. А теперь не смогу.
Так бывает, что-то будто дёрнет посмотреть. Зыза рывком обернулся.
На линии лес-травины сквозь дождливую морось что-то мелькнуло. Светлое, будто песчаный берег. Зверь шёл тихо, дождь глушил звуки, но ухо уловило голодный зевок. Большой зверь. Зыза отложил шкурку, скребок, прихватил копьё, лежавшее рядом. В другую руку - топор.
В следующее мгновение травины мягко шевельнулись, но уже дальше, почти у леса. В зелени мелькнула светло-коричневая голова, спина, кончик хвоста. Уходит. И хорошо.
- Ноги уже не те, да и руки, сомнет зверь, - ровным голосом продолжал Живущий без племени. И добавил: - У неё щенки здесь. Совсем ослабела с ними, тощая, одна башка да хвост, вот и рогача упустила, и к нам не пошла. Побоялась, что не справится? Меня не испугалась бы.
Зыза промолчал. Отложил копьё, топор. Опять ухватил скребок...
К вечеру дождь кончился. Солнце на другом берегу жёлтым пятном садилось в туман, поднимавшийся из низин. В тумане плыли рога, много, стадо шло на водопой.
Живущий без племени долго молчал, потом сказал:
- Она ушла потому, что ты здесь. Не решилась. Выходит, не зря они ко мне приходили.
Он повернулся и посмотрел на Зызу. Зыза смотрел на него. Из знакомых слов он узнал лишь несколько. Но опять лицо у Живущего без племени было, как тогда у матери, будто она сама уходила в край мёртвых. Зыза сказал:
- Ты здесь.
Он редко говорил. Матери не нужны слова, ей хотелось видеть его, знать, что он где-то рядом. Мика понимала без слов. А Живущий без племени не знал его слова вовсе. Он махал руками: "Эти говорят так, те - по-другому. Я улыбнусь, и ты будешь моим другом. Или не будешь. Тогда мы будем убивать друг друга. Или не будем. Так я и шёл. Знаешь, сколько я прошёл?!"
Сейчас морщинистое лицо старика растянулось в улыбке, и он кивнул.
- Да.
Он смутно понял то, что сказал Зыза. Кажется, это были два слова. Два слова. "Ты живой", "Я радуюсь", "Всё хорошо"? Тут Живущий без племени подумал, что он бы сказал: "Ты здесь". И кивнул опять:
- Да.
В эту ночь Зыза ушёл.
Все уже спали, когда он появился у входа в пещеру. Трещали дрова в костре, сушились шкуры и травы. Сторожащий огонь сидел у очага и проводил Зызу сонным взглядом. В их углу мать уже обрадованно суетилась. Её тень металась по стенам пещеры. Она доставала кусочки и луковицы, припасённые на завтра. Зыза видел, что она опять ждала ребёнка. Старый Лут отвесил затрещину, сказал, что завтра племя идёт на охоту за Большие Холмы, и уснул. Вскоре затихла и мать, прижавшись спиной к спине Старого Лута. Так теплее. Зыза увидел, как мимо промелькнула Мика. Он ушёл за ней. На их место у Тёплого камня. Мика говорила тихо, сбиваясь и спеша, про то, что вчера весь день собирала луковицы с женщинами, про то, что пора готовиться к холодам, а то говорила, что Зыза совсем не приходит, что Уго подкарауливает её везде. Зыза молчал и снова и снова тянулся к Мике...
К утру небо заволокло то ли тучами, то ли мороком. Стояло безветрие, дымка. Холмы за рекой виднелись в завесе, будто всё племя вышло на охоту и гнало зверя факелами к обрыву.
Зыза всё утро возился со шкурками, очищал, тёр скребком, а Живущий без племени занялся починкой. Несколько раз уколол пальцы, ругался и жаловался небу, что глаза его уже стары. Вот была бы у него жена, а лучше две... Тут он совсем взвыл - седая борода, заплетённая в тоненькую косичку, оказалась пришитой накрепко. Старик выдрал её, оставляя клок волос, и закинул за плечо. Но вдруг заругался ещё громче, отбросил в сторону сломавшуюся иглу, нож полетел туда же.
Зыза подобрал их, покрутил. И принялся точить на камне. Но костяная игла обломилась опять, а нож расслоился и развалился в руках. Тогда Зыза достал из мешочка на поясе запасную иглу и нож и положил у ног Живущего без племени. Тот вздохнул, лицо его разгладилось и посветлело. А через некоторое время старик опять принялся рассказывать.
- Когда-то моё племя жило у Большой Воды. Большая Вода горькая и тёплая, и у неё нет края. Отец мой ловил рыбу, нырял и поднимал ракушки...
Зыза вернулся к своей работе. "Нет шкурок - нечего чинить", - думал он и настороженно прислушивался. Голос Живущего без племени на этот раз был непривычным.
- За ракушками и рыбой к нам из-за Большой Воды приходил народ. В лодках - так он называл свои дома, плывущие по Большой Воде. А ещё у них были ножи, собирающие свет, в которых можно увидеть себя. Сейчас бы мне такой нож! Иногда эти люди оставались у нашего костра и разговаривали со старейшинами. Они понимали наш язык, язык зверей и птиц. За ракушки и рыбу они иногда давали нам зёрна. Из зёрен женщины натирали муку и пекли в огне лепёшки. Никогда ничего вкуснее не ел. И сколько ни искал потом такие зёрна, не нашёл.
Зыза иногда посматривал на Живущего без племени. Потому что тот рассказывал всё громче, махал руками. А то вдруг принимался чиркать на земле скребком.
"Кричит, а глаза Шушика", - подумал Зыза, опять отворачиваясь.
Но всё-таки вскользь поглядывал на то, что рисовал старик. Это было похоже на плывущие в холода по реке листья.
- А однажды к нам по Большой Воде приплыл носач. На спине у него был привязан человек из племени Домов на воде. Мертвец, он давно ушёл к своим предкам.
Зыза присел на корточки возле рисунка с носачом. Наклонил голову и ткнул пальцем:
- Я видел такого.
- Носач убежал, как только сняли мертвеца.
- В кустах.
- Они большие и глупые, - кивнул Живущий без племени. И помрачнел. - Однажды Большая Вода отошла далеко от берега и встала как этот лес, - Живущий без племени расставил широко ноги, поднял руки, растопырил пальцы. Побежал к реке и пошлёпал ладонью по воде. И опять поднял руки и расставил ноги. И опять пошлёпал, и задрал руки. - Воот такая была вода! Рыбы прыгали по голому дну. Воот такие рыбы! Мы бросились их собирать. А потом Вода пришла на наш берег. И больше я никого не видел из моего народа. Когда пришла Вода, я стоял в дверях нашей хижины. На нашей хижине я долго плыл. Она разваливалась от сырости. Но скоро Большая Вода выбросила меня на берег. И я пошёл.
Живущий без племени замолчал, опустил руки и посмотрел на Зызу. Зыза подумал, что у старика сейчас глаза, как если бы одновременно смотрели на него Шушик и мать. Наверное, Живущий без племени рассказывал про то время, когда был таким как Шушик, или он, Зыза. И пришла беда. До самого неба. Тогда он и остался один, без племени?
- Я видел его, - Зыза опять ткнул пальцем в носача на земле и приставил палец к голове, над правым ухом, повторяя рисунок.
Живущий без племени смотрел на него. Дёрнул плечами. Почему-то разозлился, топнул ногой и крикнул:
- Ты видел его?
И приложил руку к носу, помахал ею.
- Носач! Что тут такого?! Камни, посмотрите на него, он видел носача!
Зыза раздражённо замотал головой.
- Ы! Я видел его! - поискал глазами, отыскал ветку, обломал и приложил к голове теперь её.
Живущий без племени медленно обошёл Зызу кругом.
- Ты не мог его видеть, что ты выдумал, зверёныш? - сказал он тихо.
Встал перед Зызой и тряхнул его за плечи.
- Где?
И махнул рукой на лес.
- Там?
Зыза поморщился.
- Далеко.
Скривил ноги колесом, согнул спину, сморщился и поковылял вокруг Живущего без племени. Выпрямился, ткнул пальцем в него, потом себе на горбушку, мотнул головой и сказал:
- Далеко.
Его маленькие, обычно невыразительные, глазки странно поблёскивали. Живущий без племени прищурился.
- Это я?! Ах ты, клокча мелкая! - проговорил он озадаченно.
И беззвучно, запрокинув голову, захохотал.
Рассмеялся и Зыза, тихо и не очень привычно к этому, скорее заражаясь смехом Живущего без племени и повторяя. А потом устал и замолчал.
Вышли они на рассвете. Живущий без племени растолкал Зызу, спавшего как всегда на пороге. Навис над ним тенью в предрассветной промозглой серости и сказал:
- Пошли. Я думал всю ночь. Это не далеко. Не мог ты далеко уйти. И я никогда бы не ушёл далеко от племени. Просто тогда была вооот такая вода! - Живущий без племени опять расставил широко ноги, поднял руки, растопырил множество своих пальцев, которое всегда пугало Зызу. И он проснулся окончательно. А Живущий без племени сказал: - Только если бы меня прогнали? - старик уже зацепился за новую мысль, задумался, вышел из пещеры, зажмурился на выглянувшее наконец солнце и сел на свой любимый камень додумывать мысль. К тому же он ждал зверёныша.
Зыза зевнул, потянулся. Поежился от речной сырости. Встал и встряхнулся, прогоняя сон. Надо идти. А что ещё мог старик сказать? Конечно просит показать того, кого он нашёл в кустах.
Они наскоро пожевали луковицы, оставшиеся на камне возле костра, лениво погрызли кости, выуживая из них вкусное. Живущий без племени вечером накрыл остатки еды створкой ракушки и придавил камнем, иначе их съели бы ночью длиннохвостые твари, вечно шныряющие под ногами. Твари и так ухитрились вытащили пару обглоданных костей длинноухого, разбросали рыбьи головы.
Идти пришлось тропой рогачей. Узкая и путанная она тянулась вдоль зарослей кустов, шла по самой низине, ныряла в овраг, в траву, в тучи мошкары и толстых змей. Зыза вдруг повис на ветке, подтянулся и оказался над тропой. Ухватился за пучок крепких вьющихся ветвей и сиганул, оттолкнулся от ствола. Полетел далеко вперёд.
Живущий без племени покачал головой.
- Давно я так не ходил.
И ухватился за тот же пучок. Он не так резво полетел, запутался на переправе в одревесневших длинных плетях, но, когда Зыза обернулся в очередной раз, ожидая увидеть барахтающегося в зелёной каше Живущего без племени, то увидел его на расстоянии вытянутой руки восседающим верхом на толстенной ветке, обнявши шершавый мшистый ствол. Мох свисал с дерева серыми космами, отчего борода старика показалась длиной до земли. Зыза ничего не сказал и двинулся дальше.
Так они перемещались долго. Старик давно выдохся и изо всех сил старался не подать виду. Хитро сворачивал ветки петлёй, надолго повисал в них, болтался, раскачивался, отдыхал, пока Зыза совсем не исчезал из виду. Тогда Живущий без племени срывался с места. И каким-то последним усилием шёл за ним, осторожным взглядом выбирая путь попроще и покороче.
Догнал он Зызу у очередного оврага. Тот стоял на самом краю. На дне оврага было сыро и топко. На густой поросли кустов лежала птица.
Они продрались к ней по зарослям, по дну оврага. Углубились в кусты. От движения и трясения веток мёртвая птица, похожая на огромную распластавшуюся ночную тварь летягу, наклонилась и со странным скрежетом провалилась дальше вниз, в кусты орешника, в путаницу колючей ползуники. Прогрохотала, упав на землю.
Живущий без племени и Зыза застыли на месте, сохраняя каменные лица, всем своим видом показывая мёртвой летяге, что не боятся её устрашающих боевых криков. Сами же не могли оторвать глаз от открывшегося им.
Вечернее солнце осветило заросли, полянку-убежище и человека, лежавшего на спине, раскинув руки. Он был будто жив, просто уснул. Поверх него валялись набросанные ветки, листья на них давно засохли, и человек был хорошо виден.
- Да, он из них, - сказал Живущий без племени.
Опустился на колени, навис над лежавшим, принялся разглядывать и обнюхивать его. Но не притрагивался пока, будто опасаясь - вдруг тот жив и откроет глаза.
Тут старик увидел, что на лице лежавшего содрана кожа и в прорехе виднелось что-то будто каменное.
- Или не из них, - сказал Живущий без племени.
И всё-таки решился. Потрогал пальцем ссадину. Видя, что ничего не происходит, лежавший не очнулся, не дёрнулся, не шелохнулся, старик потыкал уже смелее, даже поскрёб ногтем. Поджал губы и кивнул утвердительно:
- Из этого были сделаны их ножи.
Тут человек вздрогнул, открыл глаза, сказал что-то непонятное. И закрыл глаза опять.
Живущий без племени и Зыза застыли как льдышки, которые намерзают в пещерах, когда начинают дуть тёплые ветра.
Зыза сидел неподвижно, отчего-то уставившись в лоб Живущему без племени, и думал, что его попросили, он привёл, что ещё надо? В прошлый раз он решил, что этот человек ушёл к мёртвым. Темно было, Зыза устал. Забрался сюда, под крылья мёртвой птицы. Увидел, что здесь ещё кто-то есть. Вернее, нащупал. Бросился выбираться из укрытия, но понял, что за ним никто не гонится. И вернулся, переночевал и ушёл, закидав тело ветками.
Сейчас светло, не ошибёшься - этот человек мёртв. Но он говорит! Зыза видел такое впервые. Но разве Зыза много видел?
"Живущий без племени больше знает, - шевельнулся нерешительно Зыза. - Пусть он думает, что делать. Да только и у него лицо не на месте".
Живущий без племени раскачивался, сидя на корточках. Он хотел помочь. "Но как поможешь мёртвому? - думал он. - Похоронив. Да умер ли этот мертвец?!"
Солнце по-прежнему освещало лежавшего, но едва, вскользь, всё больше скрываясь за макушками деревьев. Зыза вздрогнул, когда внутри лежавшего человека что-то зажужжало. Тихо, как мошка над ухом. Лицо человека будто порозовело, а содранное пятно стало затягиваться на глазах. Человек что-то сказал.
- Да, он из них, - сказал Живущий без племени. - Старейшины рассказывали, как люди из племени Домов на воде залечивали свои раны. Раны затягивались на глазах. Сам я не видел.
Пятно исчезло, будто его и не было, и Зыза подумал: "Он совсем вернулся. Значит, и оттуда возвращаются? Вернулся бы Шушик".
Человек вдруг сказал:
- Переложите меня на солнце.
Живущий без племени растерялся. Он задвигался, принялся что-то поправлять, убирать какие-то травинки и листики, вынул нож из-за пояса и опять сунул его обратно. Засуетился от того, что понял. Он понял сказанное потому, что лежавший человек заговорил на языке его племени. И прошептал:
- На солнце, он просит переложить его на солнце. Погреться хочет? Сколько он пролежал здесь? В кустах?
Старик подсунул руки под человека, будто мог унести его один. Но нет, он вскинул глаза на Зызу. Тот понял и ухватил за ноги.
- Он странный, - бормотал Живущий без племени, взглядывая на Зызу. - Но старейшины говорили, что есть разные люди и разные края. Если ты не всё видел, то можешь ли говорить, что кто-то странный. Может, ты странный для других.
Дотащились на берег они только на следующий день к вечеру. Мёртвый человек так и не сказал за всю дорогу больше ни слова.
Зыза несколько раз бросал ношу и уходил по верху вперёд. Кричал издалека старику звериными голосами, хотел, чтобы тот бросил всё и шёл за ним к берегу. Но Живущий без племени ругался и говорил с ним так, будто он оставался рядом:
- Ты зверёныш. Совсем зверёныш. Я не могу его бросить. Отец смотрит на меня, они все смотрят.
Старик в первый раз растерянно остался сидеть возле брошенного Зызой человека. Думал, что сейчас передохнёт и опять потянет, потащит. Дотащит, не может не дотащить... Племя ему не простит. Он давно придумал, что они все смотрят на него. Тогда и придумал, когда потерял их всех. Отец не бросил бы человека из племени Домов на воде. Старик задремал...
А Зыза вернулся. И они переночевали в заброшенной медвежьей берлоге.
В следующий раз Живущий без племени, оставшись без помощника, достал силки и связал ветки, а уложить немёртвого мертвеца не смог, сил не хватило. Собрался уже устраиваться на ночлег, но появился Зыза. И они опять двинулись в путь.
Старик иногда кричал:
- Ты быстро идёшь, куда так тянешь?! Тогда тащи нас обоих, я скоро сам буду как мертвец!
Зыза огрызался. Или вдруг принимался ставить ноги косолапо, раскачивался и кряхтел, дёргая и перекашивая носилки с мертвецом. Живущий без племени смеялся тихо, из последних сил. И они опять умолкали.
Уже к ночи дошли до берега. Долго не могли решить, что делать с ношей. Таскались с ним по берегу и ругались. Каждый на своём языке.
- Оставить на берегу? - говорил Живущий без племени, устало перекладывая сучковатые ветки в руках, топчась на месте, но не двигаясь к пещере. Галька скрипела под его ногами в темноте.
"Это ы!" - думал Зыза, но старик уже возражал сам себе:
- Так ведь все звери ночные сбегутся, не отобьёшь. - И поворачивал к пещере.
- У! - коротко отвечал из темноты Зыза, торопливо подпихивая старика носилками. А Живущий без племени ворчал:
- В пещеру затащить... Не знаешь, что ждать от такого, ведь мертвец, но разговаривает, что у него в голове? - И поворачивал с носилками к реке...
В конце концов решили всё-таки уложить в пещере.
- Если ему опять отгрызут лицо, племя меня не простит, - сказал старик, умащиваясь на своей лежанке. - Он конечно умеет отращивать новое, но я не смогу спать спокойно.
Зыза уже не слышал, что говорил Живущий без племени. Он спал, свернувшись калачиком на выходе. Он сделал всё, что мог...
Утром человек из племени Домов на воде проснулся. Он обошёл старика и Зызу, выбрался из пещеры. Солнце только вставало на горизонте. Было сыро и серо, но розовым уже отметился рассвет. В золе возились длиннохвостые твари. На болотах кричала клокча тоненько, надрывно и одиноко. Дул холодный ветер, кружились листья и падали в воду. На другой стороне реки в тумане плыли рога. Человек казался чужим на берегу, он что-то говорил, поднеся руку ко рту, поправлял тощий прутик, выросший нелепо за ухом. И вдруг два раза присел. Потом подпрыгнул на месте, помаршировал. Руки бросил в песок, прошёлся на руках. Опять что-то сказал. Как если бы проверял, все ли кости у него работают, и рассказывал это кому-то невидимому.
Большая тень накрыла его. Блестящая птица, похожая на мёртвую ночную тварь летягу, зависла невысоко от земли. Такую повстречать - из леса живым не выйти. Хорошая примета, если ты её встретил мёртвой. Птица и была мёртвой. Какой ещё она могла быть? У неё отвалился бок, а она висела над землёй, будто только что не располосовало ей тушу. Человек из племени Домов на воде забрался в неё...
Человек забрался в машину, поднялся в воздух, сделал круг. Берег реки, чернеющая полоса угрюмого леса, такое далёкое затерянное во времени утро, двое спасших его - они всё-таки проснулись, увидели, а надо бы исчезнуть незаметно, будто и не было его, исследовательским машинам во времени не положено обнаруживать себя. Но эти двое... если бы не они. Могли не найти, не обратить внимания, пройти как мимо гниющей развалины, бросить... или похоронить, с бусами и орехами, это навсегда, тогда до солнца ему не добраться бы никогда. Разве что какой-нибудь археолог откопал бы через много тысяч лет и сломал бы голову: "Чёрт, ну откуда здесь это..."
Зыза проснулся и теперь сидел на пороге пещеры, смотрел настороженно. Зверёныш - его называл старик, зверёныш и есть. Сам Живущий без племени стоял рядом. Вцепившись пальцами в косичку-бороду, тянул её, наверное, до боли и смотрел на машину и на него...
- Когда я шёл, то видел много всякого, - сказал Живущий без племени. - Ты, зверёныш, не видел и половины. Но перед тобой дорога, а мне уже не выйти без тебя из леса. Ему тоже не выйти бы без нас из леса.
Зызе надоело смотреть, как человек на птице машет и машет рукой, и он почему-то тоже махнул.