Патимат была у родственницы в соседнем селе, когда узнала о несчастье в собственном доме. Во время зачистки пьяные солдаты в масках перестреляли всю её семью. Разграбленный окончательно дом её уже не интересовал. При большом горе малое горе молчит. Никто не мог ей сказать, что произошло, но зная горячий характер мужа, и то, как он переживал длящуюся уже девятый год войну, она догадывалась, что он встал на защиту имущества или невестки, которую солдаты изнасиловали и тоже убили, а заодно убили и живых свидетелей - детей. Почти сутки лежала Патимат без памяти, потом её подняли на ноги соседи - ведь надо было хоронить родных.
Похороны прошли, как в тумане. Покойникам много не надо, а живым справить поминки было нечем, поэтому с кладбища все тихо разошлись по домам. Несколько суток Патимат не могла есть, ходить, а только лежала и пила воду, которую приносили из ближайшего ручья соседи. Патимат обречённо поняла, что прежняя жизнь, за которую она цеплялась и видимость которой пыталась сохранить, закончилась навсегда, что теперь ей предстояла совсем другая, новая жизнь, смысл которой был ещё не совсем ясен, но ощущение которой уже жило под сердцем. Она уже не принадлежала себе или своей семье, которой не стало, а только своему народу, этим горам и этому небу.
И это ощущение причастности к вечному придало ей силы. По всем понятиям она считалась старухой, но от длительного полусна-полузабытья, после чуть ли ни недельного голодания, она вдруг почувствовала себя лёгкой и молодой. Разные люди по разному переносят беду: одни опускают руки, впадают в депрессию и тихо угасают, другие меняют психологию и превращаются в свою противоположность, третьи с удвоенной энергией продолжают дело своей жизни. До сего дня главным делом Патимат было заботиться о семье, о доме. Теперь, когда ни семьи, ни дома фактически не существовало, ей предстояло сделать выбор. Если б она была молодым мужчиной или женщиной, она б ушла в горы к моджахедам и с оружием в руках сражалась бы до победного конца, но она была пожилой женщиной, и могла делать только то, что могла. Могла же она немного - помогать другим выживать в это бесчеловечное время, обрушившееся на её народ. Механическая работа по уборке дома вывела её из заторможенного состояния. Разбитые стёкла восстановить было невозможно, поскольку новые стёкла стоили баснословные деньги, забивать же окна досками или фанерой не хотелось, поскольку это бы означало жизнь в потёмках, ведь света в посёлке давно не было. Картон промок бы и обвис после первого же приличного дождя. Поэтому, как и многие другие, она затянула разбитые глазницы окон полиэтиленовой плёнкой, используемой для парников. Бояться, что влезут в окно, не приходилось. Патимат , как и многие другие жители села, давно уже не закрывала двери, поскольку воровать было нечего. Это понимали и федералы, но голодные солдаты на всякий случай прочёсывали дома при зачистках, и изредка им удавалось что-то перехватить. Уже давно люди не держали продукты и ценности в домах, всё пряталось в схоронах поотдаль от села и приносилось небольшими порциями.
Не было в селе дома обойдённого бедой войны. Кто помогал или сочувствовал моджахедам, тому доставалось от федеральных войск, кто, хоть и по принуждению, служил в чеченской прокремлёвской администрации, тому доставалось от моджахедов. Вобщем, куда ни кинь - всюду клин.
Надо было думать, придумывать что-то такое, что пошло бы на пользу людям и соответствовало силам Патимат. Ей всё чаще вспоминалось детство, когда солдаты ночью окружили их село и утром все жители уже оказались в товарных вагонах, увозивших их в далёкий Казахстан на голод и смерть. Не только она, семилетняя девочка ничего не понимала, ничего не понимали и взрослые, которых без всяких объяснений затолкали, как баранов, в вагоны. Много лет у неё холодело сердце от этих воспоминаний. В февральском холоде сорок четвёртого года практически без всякой пищи и воды везли их неизвестно куда и зачем. Хорошо, что мама велела ей надеть валенки и тёплый тулуп. Они взяли с собой несколько лепёшек, сушёные овощи и вяленное мясо. Но очень хотелось пить. Воду в небольших количествах давали на остановках, да отламывали лёд нараставний на двух небольших зарешёченных окнах вагона. В одном углу за самодельной занавеской оправлялись, а рядом складывали умерших и накрывали их одним большим покрывалом. Из-за отсутствия пищи в туалет ходили редко, в основном организмы жили за счёт собственных жиров и мышечных тканей. Старики не велели отдавать умерших. Патимат помнила, как по приезду на конечную станцию в первых числах марта уже светило солнце, снег начинал таять, и люди, вывалившись из вагонов с темными от дорожной пыли руками, с жадностью стали запихивать в рот ослепительно белый снег. Им не давали опомниться, солдаты кричали, подгоняли, овчарки злобно лаяли и рвались с поводков. Она помнила, как долго шли они к сараям и пустым кошарам для овец, как мужчины и женщины из последних сил несли своих умерших близких, как бессильно падали на душистое прошлогоднее сено...
Это больно было вспоминать даже сейчас, после стольких новых бед. Но Патимат помнила, как старики больше всего беспокоились, как бы сохранить детей: детей чаще сажали у зарешёченных окон товарняка, чтоб они больше дышали воздухом, им отдавали последнюю пищу...
И теперь, когда она осталась одна, она поняла, что все силы она должна отдать спасению детей. По неписанным законам этой войны угрозу для федеральных войск представляли все мужчины от 10 до 65 лет. Девочек надо было прятать в любом возрасте. От голодных, обкуренных, пьяных солдат можно было ждать всего, что угодно. Беда была в том, что сельчане никогда не знали, когда появятся кафиры, и потому постоянно приходилось жить в напряжении. Патимат, которая до этой войны преподавала в школе историю, удивилась, как простая мысль об оповещении о приближении неприятеля давно не пришла ей в голову, ведь она на уроках столько раз рассказывала об этом ребятам: в старину, в отсутствии каких бы то ни было средств связи, горцы извещали своих о вражеском войске с помощью огня. Правда тогда наблюдатели зажигали костры на верхушках сторожевых башен, построенных на расстоянии видимости. Сейчас такую башню могли разнести одним выстрелом из танка или с вертолёта. Большинство башен было разрушено, а те, что сохранились, как правило стояли вдоль дорог. Если бы иметь в запасе хотя бы полчаса, можно было бы увести детей на безопасное расстояние, спрятать их в надёжном месте в горах. Полчаса в горах - это в лучшем случае километров пять пути на бронетранспортёрах, а в худшем - десять. Но федералы, небезосновательно опасаясь засад и взрывов, никогда не ездят без сопровождения бронетранспортёров или танков, а они, слава Аллаху, быстро ездить не умеют. Но в горах пять километров по извилистой дороге - это совсем не то, что по прямой.
- Надо посадить людей на посты, чтоб зажигали огонь, - сказала Патимат.
- А кафиры что, слепые? - возразили ей.
- Надо сделать так, чтоб не увидели.
Легко сказать "надо"... Наконец, кто-то предложил найти такие места, где зажжённого костра не должно быть видно с дороги. Причём костёр нужно зажигать только после того, как солдаты проедут это место и скроются где-нибудь за поворотом. Более того, для большей безопасности оповещение решено было пустить кружным путём: после того, как техника проедет, постовые сидящие на вершине скалы или хребта переходят на обратный склон разжигают там костёр. Второй костёр зажигается в таком месте, которое тоже не видно с дороги, затем третий, четвёртый... и так пока весть не достигнет поселка. Когда зажигается второй костёр, то первый гасится, когда зажигается третий - гасится второй...
Посты решено было сменять раз в неделю.
Таких точек для костров набралось шесть. Последняя вблизи посёлка. Уговорились время от времени поглядывать в её сторону, но выделено было и 4 постоянных наблюдателя, которым в случае тревоги вменялось в обязанность обежать дома и дополнительно предупредить соседей, а кроме того бить что есть силы в железную болванку, повешенную в центре села местным кузнецом. Систему проверили несколько раз - работала. За считанные минуты всем, кто хотел спрятаться, надо было собраться и двинуться одним им известными тропами к своим тайным укрытиям. За полчаса с детьми, по горным тропам можно было отойти на километр или полтора, а этого было вполне достаточно. Ничего из вещей и продуктов с собой не брали, так как всё необходимое уже заранее было перенесено на место. Места выбирали неподалёку от ручьёв, чтоб можно было пить и мыться. Входы пещер, старинных, ещё эпохи бронзы полуподземных склепов, склепов из городков мёртвых приходилось каждый раз закладывать камнями и разбирать. Боялись, что туда проникнут животные. Одеяла, теплую одежду заворачивали в полиэтилен, чтоб не отсырели, и время от времени просушивали их; еду хранили в закрытых пластмассовыми крышками стеклянных банках, использовавшихся ранее для консервирования. Схоронов было несколько, в самых разных направлениях от села.
Два наиболее труднодоступных находились прямо посередине обрывистых скал. Туда попадали те из детей, кто повзрослей и покрепче, а из взрослых, кто помоложе. Для этих схоронов были свиты специальные верёвочные лестницы, по которым первые спускались сверху, а потом, когда её закрепляли в пещере, сбрасывали вниз и остальные поднимались снизу. Выбирались из таких пещер в обратном порядке: сначала большинство спускалось вниз, а затем оставшимся сбрасывали лестницу сверху. В этих двух схоронах держали запас воды.
Патимат понимала, что с бухты-барахты ничего не бывает, что на всё нужна сноровка, и заставляла детей и взрослых тренироваться, совершать нелёгкие переходы, обустраивать схороны, искать новые укромные места. Старики не протестовали, что женщина в этих делах стала командовать парадом, война всё ставит с ног на голову. Выходило так, что у кого есть силы и голова, тот и командир. Новая головная боль появилась у Патимат с приближением зимы: снег превращался в предателя. Люди же не птицы: где пройдут, там и оставят след.
Какие только фантастические проекты не предлагались: и сделать подземные ходы (это в местном-то каменистом грунте!), и протаптывать постоянно многочисленные ложные тропы, чтобы сбить солдат с толку, и устраивать специальные качалки на деревьях, стоящих у дороги на обочинах, что бы, раскачавшись, пролететь десяток метров, оставив позади нетронутую полоску снега... Остановились на самом простом варианте: по главной дороге пойти немного навстречу кафирам, а затем свернуть в сторону, чуть отойти и ждать. Если они проедут мимо села, то кто-нибудь из оставшихся в селе, должен прийти и сообщить. Если в течении часа никто не приходил, следовало двигаться дальше. Идти навстречу федералам следовало потому, что их техника сама уничтожила бы все следы. Эта мысль пришла в голову самой Патимат, и она очень этим гордилась. Впрочем, судя по прошлым годам, зимой федералы не очень-то любили ездить на зачистки. И дороги зимой были труднее, да и кому охота была торчать сутками на холоде.
Зимой постовым решено было слепить домики прямо из снега, чтоб было незаметно и тепло. Со всеми этими хлопотами Патимат забывала о собственном горе, ей приходилось много ходить, она окрепла, похудела, помолодела, и, как посмеивались некоторые старики, ещё вполне годилась в невесты.
Изредка привозили остатки разворованной гуманитарной помощи или нерегулярные подачки в виде пенсий и пособий на детей от федерального правительства. Приходилось всё брать - с паршивого козла хоть шерсти клок. Так рассуждали сельчане. А кроме того время от времени солдаты забирали кого-нибудь и надо было чем-то расплачиваться, чтоб отпустили. Чаще всего увезённые возвращались назад покойниками или изувеченными - с передоманными костями, отбитыми органами, сорванной нервной системой, одним словом - не жильцы.Все понимали, что народ хотят извести, уничтожить физически и нравственно, поэтому-то люди и поддерживали как могли начинание Патимат.
Когда с оповещением и укрытием дело более менее наладили, Патимат задумалась о том, что будет с теми ребятишками, что удастся спасти. Война длилась уже девятый год, и столько же дети практически не учились. Старшие воюют, а младшие даже не знают, что такое школа. И тогда она собрала людей и сказала:
- Надо учить детей! Война не может длиться бесконечно. Что они будут потом за люди...
- Мы все учились и кафиры учились, Путин даже университет окончил, а что толку... - возразили ей.
- Когда нас не трогали, когда не лезли в нашу жизнь, мы хорошо жили, - ответила она, - война - это как стихийное бедствие. Жизнь не может умереть.
- Ну, хорошо, учи,- согласились люди, - на всё воля Аллаха.
И Патимат стала собирать по домам книги, учебники, пригодные для писания ручки, карандаши и бумагу.
Когда она впервые собрала ребят в своём доме, одна девочка спросила:
- А зачем нам учиться, тётенька Патимат, война всё равно никогда не кончится.
- Никогда не говори "никогда"! У всего есть начало и конец. Когда наш народ жил в эвакуации в Казахстане и других местах, нам тоже казалось, что нужде и бедам не будет конца и края, но бесчеловечные режимы, к счастью, не вечны, мы вернулись домой и у нас была хорошая жизнь.
- А почему тогда снова нас убивают? - спросил мальчик.
- Дело не только в нас, если вы посмотрите на историю человечества, то увидите, что люди то и дело воюют друг с другом. Ум и душа человечества ещё очень неразвиты, этим часто пользуются нечистоплотные правители. Если б люди хорошо знали свою историю и историю человечества, если б они не были бы равнодушны к судьбам своего и других народов, если бы прежде, чем что-то сделать, они примеряли бы это "что-то" на себя, давно на Земле воцарились бы счастье и радость.
- А что мы плохого русским-то сделали?
- Ты, он, она, я - ничего, но ведь когда хочешь погреть руки у чужого добра, вовсе и не обязательно найти виноватого, его можно и выдумать. Наверно и нашими правителями были не самые умные и порядочные люди, если они смогли допустить такую войну. И чтобы такое не повторялось, надо учиться. Но не просто механически запоминать и зазубривать, а применять всё хорошее непосредственно в жизнь.
- Тетенька Патимат, а когда кончится эта война?
- Я не знаю ребята, честно призналась она, - но всё равно вы уже сейчас должны думать о том, кем станете после войны.
- Я - моджахедом.
- А я - вертолётчиком, буду летать русских бомбить.
- А я - доктором.
- А я - как Вы - учительницей.
В этот момент Патимат увидела в окне костёр на горе.