В ее сторону - в постельную сторону: "Не разбудил ли?"
И потом смеюсь, знаешь, я ведь всегда, из рода в род,
Очень быстро,
И из века в век создавал
Привычки,
Примеры,
Обряды,
Обличия,
Проклятия,
Заклинания -
Но это, в общем, не так уж и много, и кто бы смог, кем он будет, сказать заранее?!
Буковки не оброня: "Я это. Я. Это сделал я... А еще я"...
И снова увижу окно. И тебя - незряче, искоса, честно любуясь небом над Океаном
Понимаю, ура, нет не разбудили.
Знаешь,
Это странная шутка - жить, когда ты еще умеешь ее
За-
По-
Ми-
Нать
Прежние жизни... "Ад или рай!"
Намедни визжал под окном папский нунций в зеленом -
Сжигали троих или четверых
Молодых,
Ладных собою
Блядёшек.
Те, кто пасет это сисястое стадо, делится с профосом, делится с инквизицией, делится с альгуасилами, которых сроду не бывает нигде, где творится что-то вроде убийства или обычного
Грабежа.
А тех трех - чтобы никто не ушел обиженным -
Ни толпа зевак,
Ни солдаты,
Ни те дурехи, что пеплом и горящим жиром их тел
Ушли в небеса.
Ты зря распинался, нунций. Никому не поверить в одну лишь, тебе отведенную жизнь.
Одному тебе? А жирно не будет.
Или всем по одной - не маловато-ли?
То-то, горластый падре в своем жутком зеленом доспехе.
Что-то мне кажется, Сан-Лукар стал для меня горяч, пора к галеонам, что движутся в Новый Свет, как будто им недостаточно
Загадить хотя бы этот.
И снова, снова, снова я смотрю на свою постель.
А там никого, кроме тебя, не было и вряд ли будет.
Знаешь, я должен высказать это бумаге, хотя бы бумаге -
Хотя бы...
Я помню десятки миров, их богов, понятия серого цвета, оттенок красного и голубого,
А я... А что - я?
Я просто солдат, но испанской пехоты, которому должен, жуткий, прямолинейный, говорю, однажды, когда-то настать, под обязательно веерно-красного и золотого, почти что белого цвета небом, придти героический, но конец. Пуская же я буду там в этот миг - ты знаешь, не просыпаясь , знаешь,
Что я не лгу и буду там непременно.
И помню тебя - в своей пустой, не измятой нами постели.
Пустая постель никогда не врет. В этом и есть ее, несомненно, огромный плюс.
Я - ложусь. И думаю о тебе. Радом с тобою лежа.
Верст так всего на нескольких тысяч порознь.
Но нет и не было более тесного ложа.
Глупо мечтать обо всем, и я, отпустив тебя из своей памяти,
Думаю, может, чудо еще возможно и какой-нибудь пьяный от смерти рубака, или зеленый юнец ударит мне в спину - как всегда только в спину...
Если бы только знала как это мерзко. Мерзко и неотразимо
Каждый раз, представляешь? В этой земле, на это Земле, не на этой , а где еще на чей-то что-то надетой - без разницы, в бою ли, в любви ли, в вендетте -
Всегда в спину.
И знаешь, обидно.
Хотя, может, мне просто уже устали кричать , что надо, чего не надо, и что, и как в следующем витке мне получать прядется -
Нет, эта нитка никогда, верно, не оборвется.
Закончен моток, а там уже новая вьется, добавьте, я вас прошу в нее четко-осеннего, хрустального неба, а еще...
Я замолкаю. И так наболтал на несколько оборотов лишних...
...Я умолкаю. Я тебя не мешаю? Я засыпаю на мрачной думке -
Сколько же по Вселенной положено гонять схожих со мной недоумков,
Выставив предостаточно видимых всем, кроме нас, дураков, отличительных и разъяснительных знаков?
Пока не скажут: "Довольно. Ты вышел из круга. Осталась пройти эту жизнь
Ну, подумай, дурак из вечной Испанской пехоты,
Кто-то на песню твою устал подтягивать ноты,
И да, ты увидишься, верно, с ней, а узнаешь или же не узнаешь,
Не так и важно, даже с твоею памятью, ее разок проморгаешь,
Ну, решай, хоть умри послезавтра новорожденным дофином,
Хоть решай в сенате, кому после убитого Цезаря править миром?
Ну?! Ты скажешь хоть что-то, убогий? Мы ждем ответ!"
Но как же... Тут не должно быть раздумий, ответ простой, простой, словно бред -
Да его проще нет - тебя в жены, милая, и только попробуй, дом, поле, семья, пяток работников, пара борзых для охоты... ...И - р-раз!: "Прости, Всемогущество, мою глупость, но сделайте рядовым тяжелой испанской пехоты"...
Ушедший Рокруа
Со мною шутку славную сыграли,
Признаю.
На свете мало мест, что я не узнаю.
Я помню все свои приходы в этот
Мир, от первого пронзительного писка
И до отвратной, желтой, смертной пены,
И мало перемен, что назову я переменой.
Все петли времени -
Развоплощений. Воплощений.
Рождений. И смертей.
Шеренги радостных трудов и
Тягостных лишений...
...Я так смешон - с одною непрерывною судьбой...
Все это кончится одной большой бедой -
Я это вижу, слышу, знаю, чую,
О, нет - бессмысленно, - я не себя врачую,
А - так. Я это просто знаю.
И изредка себе напоминаю,
А не мечусь, как с мозговою костью юный пес -
Нет смысла в этом, когда что-то началось,
И когда сотни лет
Все не готов ответ
Как счастье удержать
И как уйти от бед...
Мне скучно здесь.
Пусть будет эта смерть кровавой и веселой,
Как в тот чудесный день при Рокруа -
Когда и павших хрип плыл грозовым "Ура!",
И от зари и до зари не мнилась шпага мне тяжелой...
С тех самых пор, в десятках разных инкарнаций,
На холод и на дождь болит плечо.
Но как же хорошо без тягостной надежды было драться,
И не пытаться понимать, что так тебя влечет...
Какой чудесный был денек при Рокруа!
Беспечная и беспощадная игра,
Сухая пыль -
И грязь кровавая чуть позже,
И сотни спящих тел,
Чей сон уже ничто не потревожит...
Надменен был ответ на предложенье их почетно сдаться,
Надменен по-испански, горд и смел, нам в смерть открыв ворота,
Что мы благодарим, но все, увы, предпочитаем драться,
И полк разбитый наш - по-прежнему испанская пехота.
...Ты помнишь тот багряный день при Рокруа?..
Да, тот, когда было проиграно сраженье,
В тот день впервые потерпела пораженье
Испанская пехота. И я тоже. Мы с ней похожи, да, мы с ней похожи...
Напором, что порой самоубийствен, и нравом, что не даст остаться целой коже,
В тот день я дважды проиграл, но все же...
Все же...
Все же...
Мне скучно здесь.
...За сотни лет давно покончено со школой,
Пусть будет смерть кровавой и веселой!
...А схожесть Рокруа с моею странной, бесконечною судьбой...
Все это кончится одной большой бедой,
Я это вижу, слышу, чую, знаю,
И изредка себе напоминаю
Что бой при Рокруа
Не повторится
Ни-ког-да.
Мне скучно здесь.
Моя душа седа.
Ночь над Рокруа
...Я слышу мертвых пальцев
Перебор по стали
Струн -
То, издеваясь, ветер
Поет меж стебельков
Цветущих вереска,
Что тихо спит,
Поет ту песню - ту, что лишь позавчера,
У нашего бивачного костра
Диего пел.
Теперь лежит он в поле, обобран до белья,
Неприбран. Несхоронен. Беспокоен.
Горит закат багряною дугой -
Там, где перед геенною ворота,
Куда вчера ушла - за рядом ряд,
Тяжелая испанская пехота.
...Тяжелая испанская пехота,
Которой все давалось так легко!..
...Темнеет. Млечный путь роняет молоко.
Последний, жалкий, загнанный солдат
Той терции, что в поле полегла.
Мой жалкий костерок сгорел дотла
И я молчу. И молча проклинаю все подряд.
И тяжело, и пусто на душе.
Ей не дано наполниться уже.
Кто я теперь, мне нелегко понять -
Я одинокий палец на руке, где пальцев было - пять.
Где было...
Было...
Было...
Было...
Был.
...Опять, опять, опять!
Как беспощадно это слово - "был"!..
...Мой затаившийся рассвет заранее уныл.
Как больно с головы снимать венец победный,
Что нам казалось, навсегда прирос -
На поле веселятся мародеры, приносит ветер их шакальи разговоры, в траве бредут наевшиеся крысы в свои норы,
А я - а я теперь простой бродячий пес.
Во тьме над полем пролетают совы - уверенны, стремительны, легки,
Поодаль празднуют французские полки -
Для них удачен был проклятый день при Рокруа!
...Здесь для испанских терций кончилась пора.
Отчаянье и злость.
Свежеет
Ветер,
И нечего мне больше делать тут,
И тихо слезы по щекам текут -
Торя свои, казалось мне, забытые пути.
Мне надо тихо потемну уйти -
Наутро зашагают патрули!
Встаю. Молчу. Смотрю на поле, где нынче мои братья полегли.
Они не встанут. Я один. Зови. Кричи. Моли.
Мне надобно теперь дышать украдкой,
Здесь против меня - все, здесь каждый - враг!
И надо, навсегда приняв мышиную повадку,
Беззвучной тенью уходить в рассветный мрак...
...И я кричу, кричу, поднявши шпагу
К луне, что не ждала такого поворота:
"Я здесь! Пусть я отчаянно один! Но я по-прежнему -