Свободное Творчество : другие произведения.

Финал конкурса "Загадка"

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


      Конкурс. Номинация "Финал"
     
      Список работ-участников:
     
1 Яценко В. Старик и дети33k"Рассказ" Фантастика
2 Эквус, Эсквайр Четвертый подъезд13k"Рассказ" Проза
3 Баляев А.Н. Данила и диковины25kОценка:9.28*6"Рассказ" Сказки
4 Виноградов П. Разговоры под сенью опухоли25kОценка:7.66*8"Рассказ" Проза
5 Беленкова К. Глиняный мальчик16kОценка:8.42*4"Рассказ" Проза
6 Калинчук Е.А. Тайна Орлиного Гнезда31k"Рассказ" Приключения
7 Лойт День бабочек33k"Рассказ" Детская, Фэнтези, Сказки
8 Чваков Д. Манный пудинг33k"Рассказ" Детектив, Фантастика
9 Минасян Т.С., Аноним Наследник20kОценка:9.70*8"Рассказ" Мистика, Хоррор
10 Б. П. Я снова там, где был и не был30k"Рассказ"
11 Кошелев В.В. Последний день подводника19k"Рассказ" Проза
12 Добрый Из леса31kОценка:6.84*4"Рассказ" Мистика
13 Ветнемилк К.Е. Чай с печеньем33k"Рассказ" Детектив, Сказки
14 Долгая Г.А. Глухая параллель19kОценка:8.00*6"Рассказ" Мистика
15 Капустин В. Подсолнечник11kОценка:8.53*16"Рассказ" Фантастика
16 Чернявский С.В. Фотограф13kОценка:9.00*4"Рассказ" Фантастика
17 Кишларь С. Дознание15kОценка:8.80*7"Рассказ" Фантастика
18 Габдулганиева М. Черный квадрат21k"Рассказ" Проза, Мистика
19 Градов И. Сказка о Черном Бароне15k"Рассказ" Сказки
20 Чавгунова Е.В. Продавец счастья23kОценка:8.42*6"Рассказ" Детская
21 Роднова Н. Я - Бобо19kОценка:5.14*6"Рассказ" Хоррор
22 Tet The Dark Side of the Moon14k"Рассказ" Проза
     
      Яценко В. Старик и дети33k"Рассказ" Фантастика
     
      Потолок заискрился побегами, и Брига приказал отступать.
      Замешкавшегося Имрана схватили за пояс и потянули назад. Имран не упал, развернулся и приземлился достойно: на четыре точки - колени-ладони, никого не ранил и сам не порезался о мачете, которым всего секунду назад рубил заросли.
      - Кто там спотыкается?! - зашипел Брига. - Через минуту отстрел. Ходу!
      - Не успеем, - сказал Ваха. - Справа, карман. Лучше там переждать.
      - Надёжней, - поддержала Сашка. - До коллектора не добежим. Глянь, уже фиолетовый. Щас рванёт!
      Брига, бежавший впереди, без разговоров повернул вправо. Путь преградили старые, высохшие ветви. Хруст дерева, частые удары серпа... они не прошли - вдавились в узкий проход кармана. Позади уже свистело и щёлкало.
      Имран хоть и бежал последним - не оглянулся. Вот ещё! Это поначалу отстрелы корневища в диковинку: потолок набухает синим, идёт сиреневым ворсом - бахромой искрящихся змеек, а через секунду опадает стальными струнами; они вонзаются в грунт, утолщаются, пускают веточки, листья... и вот - старательно прорубленная тропа обращается в непроходимую чащу.
      Попасть под отстрел - верная смерть. Аппетит молодой поросли удивителен и ужасен. Побеги переваривают всё: глину, песок, камень... человека выпивают досуха, в самом, что ни на есть, летальном смысле.
      Прав Старик - не воевать, но сотрудничать. Подземелье нельзя победить, но можно пережить. Хотелось бы... очень хотелось бы пережить подземелье.
      Карман оказался просторной пещерой. Брига тут же перешёл на шаг. Сашка упала, Ваха перешагнул через неё и присел дальше от входа.
      Имран, как и Брига, сделал ещё десяток шагов туда и обратно, чтоб восстановить дыхание, и только тогда уселся на твёрдый, прессованный сушью и временем грунт.
      - Всё сначала? - с заметной одышкой спросил Ваха. - Или уже после обеда?
      Но Брига не ответил - было слышно, как он ощупывает поверхность скалы.
      - Что-то нашёл? - насторожилась Сашка.
      - Водой пахнет, - сказал Имран. - Может, река?
      Ему не ответили, но Имран был уверен, что все глянули в мрачную черноту пещеры. Он легко поднялся и подошёл к Бриге.
      - Где?
      Брига взял его руку и приложил ладонь к камню. На стене были выцарапаны три креста. В горле стало сухо.
      - Это не наши метки, - откашлявшись, проскрипел Имран. - Мы кресты косо ставим, ромбом, а здесь они прямые, квадратом.
      Ему показалось, что сказал тихо, чуть ли не шёпотом, но ребята услышали - через мгновение сгрудились возле удивительной находки.
      - Выходит, врёт Старик! - выразил общее сомнение Ваха.
      - Не обязательно, - заупрямился Брига. - Он может не знать.
      - Здесь три креста, - сказал Имран. - Три!
      Это было странно. Крест ставили рядом с коридором, в который входили. Если там был тупик или петля, по возвращении царапали второй крест. Но что значит третий?
      - Покойник, - шёпотом предположил Имран. - Старик рассказывал, что Там на могилах кресты ставят.
      Слово "Там" так и прозвучало, - с большой буквы.
      - Нужно посмотреть, - спокойно сказал Брига. - Это может оказаться важным.
      - Это может оказаться хренью! - возразила Сашка. - Например, пропастью. Или болотом. Или стаей пауков. Старик дал направление...
      - Я не хочу больше слышать про Старика! - закричал Ваха. - Кто он такой? Мы о нём ничего не знаем!
      - Будто мы о себе что-то знаем... - проворчал Брига.
      - Старик - местный, - миролюбиво сказала Сашка. - Давно здесь живёт. Не вижу причин ему не верить.
      - Вот тебе причина, - Ваха шлёпнул ладонью по крестам. - Он нарочно составляет маршруты, чтобы мы не шли по старым меткам.
      - Тебя это удивляет? - спросил Брига, отходя дальше и растворяясь в темноте. - Разумеется. Зачем ему отправлять нас по старым меткам, если его группа зашла в тупик и погибла?
      - Он-то об этом помалкивает, - успокаиваясь, проворчал Ваха. - Может, они все там лежат?
      - Тогда кто царапал кресты? - резонно заметила Сашка. - Старик в это время дежурил в лагере. Откуда ему знать, в каком рукаве полегла группа?
      - Ты всё время его защищаешь, - недовольно пробурчал Ваха, - ты спала с ним! Сука!
      - Я со всеми спала, - насмешливо фыркнула Сашка. - Кобель!
      Её силуэт согнулся и слился со стеной.
      "Села на землю, - понял Имран. - Кажется, теперь только я на ногах". Он ещё раз ощупал знаки. Кресты ему не нравились. Что-то с ними было не так. Если бы там, дальше по коридору, был труп, то третий крест стоял бы в стороне. Два креста - тупик, третий - могила.
      Но кресты расположились в ряд на одинаковом расстоянии друг от друга. Выбрать из них пару было невозможно.
      - Схожу, - решился Имран. - Всё равно поросль успокоится минут через сорок, не раньше. Гляну что там, и сразу вернусь.
      - Одиночные переходы запрещены, - напомнила Сашка.
      - Чепуха!
      - Уверен? - спросил Брига. - Старик частенько ругал тебя за самоуверенность.
      - Справлюсь.
      - Мужчина ты, - сказал Ваха. - Правильно. К чёрту Старика. Уважаю.
      Имран подошёл к выходу. Стараясь не высовываться из пещеры, нарубил сушняк и связал ветки травой. Затем старательно измочалил один из концов вязанки ударами о камень и несколько минут елозил метлой по светящемуся ворсу гриба, привалившегося к стене в шаге от выхода. Гриб был молодым - густой ворс напоминал шерсть, полную флуоресцирующей перхоти. Поэтому вязанка быстро наполнилась и "разгорелась". Освещение, конечно, "не очень": метку рассмотреть можно, найти - нет. Но лучше так, чем на ощупь.
      - С тобой пойду, - Сашка была уже на ногах. - Вдруг там и в самом деле вода.
      Они двинулись в темноту. Шорох шагов и сдержанное дыхание долгое время были единственными звуками, нарушавшими покой мёртвой пещеры. Фиолетовые искры "факела" позволяли идти ровно, не пачкая руки о камень, но если впереди притаился зверь, увидеть его можно будет не раньше, чем он вцепится в горло. Поэтому Имран вытянул факел перед собой, приподняв над головой мачете.
      - Водопад, - прошептала из-за спины Сашка.
      Имран прислушался: ровный гул с характерными всплесками.
      - Вода! Вода! - чуть ли не запела Сашка. - Вода!
      Она больно толкнула Имрана в поясницу.
      - Сдурела, что ли? - возмутился Имран. - Забыла, как Ладке ногу откусило?
      Сашка виновато пискнула и отстала. Теперь шорох её шагов не мешал Имрану прислушиваться к тому, что делалось спереди.
      Вышли к озеру. Имран с минуту крутил головой, но так и не разобрал, с какой стороны "гремело". Казалось, вода падала с обеих сторон. Другой берег не просматривался, быстрое течение угадывалось по бегу пены и пузырей. Тянуло сыростью и холодом. Имран приоткрыл рот и нежно выдохнул, - в призрачном свете факела мелькнуло облачко пара.
      - Замечательно! - Сашка прошла вперёд, на ходу снимая рубашку и стряхивая лапти.
      - Может, без фанатизма? - сказал Имран. - Холодно. И вообще...
      - Что "вообще"? Что "вообще", Раня? - смеясь, передразнила Сашка. - Да я о такой ванной месяц мечтаю!
      Нагая, она была уже по пояс в воде. Всё ещё посмеиваясь, она отплыла в темноту и с плеском нырнула.
      Имран огляделся. За спиной влажно поблёскивал камень, водяная пыль забивалась в ноздри, оседала на одежде, от неё саднило в горле. Место казалось безопасным: растения без света грибов гибнут, а насекомые сторонятся воды.
      - Сашка! - позвал Имран.
      Эха не было. Звук терялся в воздухе, как человек в темноте - целиком, без остатка.
      Имран почувствовал беспокойство.
      "Неужели разыграть меня вздумала"?
      Сердито взмахнул веткой и позвал ещё раз. Потом ещё и ещё.
      Через минуту Имран решил собрать Сашкину одежду. Тревога усилилась: рубашка, пояс, лапти... всё лежало на месте. Аккуратно сложив вещи в рубашку, скатал всё в один плотный узел.
      - Сашка! - закричал Имран, не веря, что ответа уже никогда не будет.
      Но она так и не ответила.
     

***

     
      - Пороги и каскад водопадов. А на глубине течение особенно свирепое: русло имеет донные стоки, как слив у бассейна.
      - Почему ты только сейчас об этом говоришь? - задыхаясь от гнева, спросил Ваха.
      - Потому что ты только сейчас об этом спрашиваешь, - спокойно ответил Старик. - Я вам дал направление. Зачем было идти к реке? От большого ума?
      - Сплавляться легче, чем рубиться сквозь заросли, - рассудительно сказал Брига. - Для этого большого ума не нужно. Мы думаем связать плот.
      - Сплавляться? - с сомнением уточнил Старик. - В темноте? Через водопад? Как бы вы не увязали сушняк, река в минуту размолотит плот в груду ветоши. Погибла Сашка. Вы потеряли половину группы. Если вы научились "думать", то первым делом решите: будете экспериментировать или идти к свету?
      - Иначе не выбраться, - хмуро сказал Брига. - Я счёт дням потерял, сколько мы уже идём.
      - Шестьдесят первые сутки, - сказал Старик. - После месяца подготовки. Вы же знаете, я не ложусь спать, пока не отмечу полночь по хронометру. Движемся с приличной скоростью. Взгляните...
      Они подошли к большому плоскому камню, на котором растянулась карта исследованной части лабиринта. "Бумагу" Старик сделал из бамбука: несколько суток вываривал, а потом разрезал трубку по длине, и неделю сушил, скрутив рулоном. Слева в углу ленты значились шесть перечёркнутых решёток и одна, одинокая чёрточка.
      - Мы стартовали с базового лагеря, и за это время сменили пять стоянок, - все внимательно следили за движениями указки. - Сместились к юго-западу примерно на двести километров. Если представления о ширине горного хребта верные, то мы прошли больше половины пути. Чем вы недовольны? Двигаетесь в тепле, приём пищи по расписанию, треть суток спите...
      - А где речка? - спросил Ваха.
      - "Речка"? - не понял Старик.
      - Почему на карте нет реки?
      Наверное, это был важный вопрос, потому что Старик изменился в лице.
      - Потому что наше направление не пересекает реку.
      - Возможно, - вмешался Брига. - А на карте твоей группы река обозначена?
      С точки зрения Имрана, это был простой вопрос. Но Старик сделал заметную паузу перед ответом:
      - Да. На нашей карте река есть.
      - И где эта карта?
      - В базовом лагере, - сказал Старик, облизнув губы. Было видно, что он растерян. - Вы же помните, что до первой стоянки я вас провёл начисто. Вы не теряли время на поиски прохода.
      - И вот теперь, мы видим реку, до которой добралась твоя группа, - сказал Ваха. - Это не ты нас сюда привёл. Мы сами сюда дошли. Но если ты знаешь о реке, почему просто не привёл сюда? Зачем было тратить на переход два месяца?
      Старик отодвинулся от стола и затравленно огляделся.
      В том, что он врёт, теперь никто не сомневался.
      - Ты играл с нами? - изумился Имран. - Зная верную дорогу, заставил петлять по лабиринту?
      - Вы не поймёте, - сказал Старик. - Я не смогу этого объяснить.
      - Нам придётся вернуться, - подвёл итог Брига. - Нужно обязательно взглянуть на карту их группы. Совместим их схему с нашей. Тогда, возможно, получим подсказку, в каком направлении двигаться дальше.
      - Не нужно никаких подсказок, - возразил Ваха. - За день-два свяжем плот. Если и вправду мы уже за перевалом, то остаток пути пройдём за час. Впрочем, мне уже всё равно, с какой стороны гор мы выйдем. Мне кажется, лучше вязать плот, чем связываться с дедом.
      Имран посмотрел на Старика. Тот был ненамного старше Вахи и "дедом" не казался.
      - Разделимся, - предложил Брига. - Двое вернутся за картой, а кто-то один останется, и будет собирать плот.
      - Верная смерть, - покачал головой Старик. - Здесь нельзя оставаться одному.
      - Я остаюсь, - заявил Ваха. - И мне плевать, что ты об этом думаешь.
      - Почему вы меня не слушаете? - спросил Старик. - Разве до сих пор я давал плохие советы?
      - "До сих пор" мы тебя и слушали, - ответил Брига. - Но теперь видим, что ты врёшь. Разве это разумно: довериться человеку, который что-то недоговаривает?
      - Это для вашего блага. Придёт время, и вы сами всё узнаете...
      - "Всё"? - заинтересовался Имран. - Значит, есть что-то ещё, помимо карты, которую ты от нас скрываешь?
      - Не скрываю я!
      - Тогда почему не показал её в Базовом лагере?
      - Верно, - поддержал Брига. - Карта - это свидетельство твоей неискренности. Расскажи прямо сейчас: где карта твоей группы?
      - Так не объяснить... - замялся Старик.
      - А ты попробуй.
      - Вы туда не ходили.
      - Но ведь ты нас учил! Других учителей не было. Как могло случиться, что мы не только не видели карты, но впервые слышим о специальном месте для её хранения?
      Старик молчал. Его лицо лоснилось от пота.
      - Ну, вот, - нахмурился Брига, - а ещё спрашиваешь, почему мы тебя не слушаем...
     

***

     
      Нельзя сказать, чтоб Имран ждал каких-то особых неприятностей. Сколько он помнил, местность не баловала дружелюбием, поэтому напряжение чувствовалось всё время. Но когда они покинули пещеру первой стоянки, и Брига засомневался: "разве мы здесь шли?", Имран насторожился.
      - Ты помнишь коридоры, которыми я вас вёл два месяца назад? - неприязненно осведомился Старик.
      - Да, - спокойно сказал Брига. - Помню. От базового лагеря мы шли левым коридором, а сейчас ты ведёшь к центральному.
      - Так короче.
      - Тогда зачем мы сюда шли длинным путём?
      - Откуда я знаю? - огрызнулся Старик. - Не помню я "зачем". Задумался, наверное. Не туда свернул.
      - Стой! - приказал Брига.
      Старик послушно остановился. Имран зашёл ему за спину.
      - Ты мне не нравишься, - заявил Брига. - Может, объяснишь, что случилось? Когда мы встретились, ты радовался нам как своим детям: прыгал от восторга и лез обниматься. Даже слезу пустил. А теперь темнишь, и всё время врёшь. Почему?
      - Как "аукнется", - пожал плечами Старик. - Вы обвинили меня во лжи. В этом, знаешь ли, мало радости. И ещё меньше благодарности.
      - Карту своей группы ты спрятал три месяца назад! - напомнил Брига. - В те времена, мы, типа, дружили.
      - Далась тебе эта карта. Не видел в ней надобности, вот и спрятал.
      - А почему нам не показал? Выходит, утаил. Согласись: странно всё это.
      - Мне о ней неприятно вспоминать, - вздохнул Старик. - Мне больно думать о погибших...
      - Тогда скажи, где она лежит, - предложил Брига. - Мы сами принесём, если ты такой чувствительный.
      - Нет, - Старик покачал головой, - это проще показать, чем объяснить.
      - Я и говорю: спрятал, - устало повторил Брига. - Ладно, дед. Топай вперёд. Только без фокусов, ладно?
      Старик развернулся, не взглянув на Имрана, обошёл его и двинулся в чащу.
      - Присматривай за ним, - проходя мимо, сказал Брига. - Дед что-то задумал...
      Но Старик уже действовал: Имран это понял по натужному выдоху Бриги, с которым тот стартовал. Имран не считал себя увальнем, но на этот раз за событиями он не поспевал. Казалось, чтоб повернуться, понадобилось мгновение, но, судя по затихающему треску веток, за это мгновение погоня "ушла" на десять метров вперёд.
      Вытащив мачете, Имран рванулся следом.
      Пыль, ошмётки растений и другой мусор сыпались ему на голову и оседали на потном лице. Дважды он влетел в паутину, но обошлось: то ли пауки были далеко, то ли Имран оказался достаточно быстрым. Один раз наступил на что-то скользкое и подвижное: рефлексы сработали быстрее, чем он осознал опасность - припав на колено, рубанул под самую пятку - членистый, судорожно дёргающийся хвост скорпиона отлетел в сторону.
      Через несколько минут, Имран вывалился из джунглей. Самое время: Старик держал перед собой топор, Брига замер в трёх метрах перед ним со своей махайрой.
      - Что так резко? - отсапываясь спросил Имран. - Неужели эта карта что-то такое особенное?
      - Брось топор, - зло приказал Брига. Судя по тону, слова эти звучали не в первый раз.
      - Щенки, - в голосе Старика слышалась ярость. - Я вас кормил!..
      - Поросят тоже кормят, - заметил Брига.
      - Негодяи! Я вас встретил, одел и умыл. Дал оружие. Научил читать и добывать пищу. Всё, что вы знаете, рассказал вам я! В том числе, и о поросятах. Без меня вы бы погибли в первую неделю. Вы мне обязаны жизнью!
      Старик не преувеличивал. Но стоила ли его забота слепого подчинения?
      - Сегодня этого мало, - холодно возразил Брига. - Ты и вправду поднял нас и поставил на ноги. Но решать куда идти, мы будем сами.
      - У тебя кровь, - тихо сказал Имран, заметив, как с левой руки Бриги падают тяжёлые красные капли.
      Брига пренебрёг его словами:
      - Что будем делать, Старик? Умирать стоя, или попробуем договориться?
      - А что ты предлагаешь?
      - Ты бросаешь топор, и я свяжу тебе руки. Идём на базу, и ты отдаёшь карту. Потом возвращаемся к Вахе, и там решаем, как жить дальше.
      - Дурак твой Ваха, - презрительно бросил Старик. - Дурак и покойник. В одиночку здесь не выжить. Даже сидя на месте.
      - Я не об этом спрашивал! - закипая, оборвал его Брига. Имрану тоже не понравилось, как легко дед записал Ваху в покойники. - Мы будем договариваться?
      Но "дед" решительно шёл на обострение:
      - И в чём же мой интерес? - презрительно бросил он. - Со связанными руками меня выпьют в ближайшие два часа.
      - Зато мы не зарубим тебя здесь и сейчас.
      - Молоко на губах...
      Он не договорил: Брига махнул серпом справа, Старик подставил топор. Имран ступил вперёд и ударил плоскостью мачете открытый правый бок противника. На втором шаге, нанёс локтем удар в голову.
      Старика отбросило. Он опрокинулся, с хрустом приложился к камню затылком и замер, затих.
      Имран перевёл взгляд на Бригу: махайра уже вернулась в ножны. Брига внимательно рассматривал истекающую кровью левую ладонь.
      - Это когда мы через кусты бежали, - пояснил он.
      Имран спрятал мачете и осмотрел окровавленную руку товарища:
      - Скверная рана. У Старика в базовом лагере были снадобья.
      Они, не сговариваясь, повернули головы к трупу.
      - Зачем убивать было?
      - Плашмя ударил, - возразил Имран, - он просто неудачно упал. Не повезло.
      - Глупо как-то, - пожаловался Брига. - Не знаю, что делать дальше. Без деда карту нам не найти.
      - Сейчас у нас другая проблема, - твёрдо сказал Имран. - Нужно срочно обработать рану. Вскипятим воду, промоем, перевяжем.
      - Думаю, мне конец, - Брига размахнулся и стряхнул кровь в сторону. - Если тварь заразная, то поздно даже жгут накладывать.
      - И всё-таки мы его наложим, - пообещал Имран. - Как говорил Старик, делай хорошо, а плохо само получится.
      - Ваха прав, - сказал Брига. - Давай больше не будем о Старике. Ну его...
     

***

     
      Огонь удалось развести сразу, благо сухостоя вокруг хватало. Из неглубокого ручья, в минуте ходьбы от лагеря, Имран набрал ведёрко воды. Казан стоял на месте, значит люди за эти два месяца здесь не проходили. Миски, лежавшие на столе в центре хижины, тоже никто не тронул. Обеденный стол был сработан из плоских упругих веток, заботливо укрытых потрёпанной, но чистой скатертью.
      Всё было в том виде, в каком они оставили своё первое жильё: батарея камней, образующих полки этажерки с прибитым пылью гербарием, семь табуретов и семь перевёрнутых мисок, аккуратно разложенных на столе.
      Вернувшись в хижину с кипятком, Имран понял, что жить Бриге осталось недолго.
      Спутанные волосы, блуждающий взгляд. Красная сыпь тянулась от ладони к шее, а оттуда двумя ручьями спускалась на грудь.
      - Отруби её, - прошептал Брига.
      - Что? - не понял Имран.
      - Отруби руку. По локоть... - Брига произносил слова с усилием. Шея, опутанная густой сетью вен, казалась синей. - Жжёт, брат. Изнутри. Не могу терпеть.
      И он застонал. Тихо и безысходно.
      - Сейчас заварю траву, и приступим, - сказал Имран.
      - Потом траву, потом! - заскулил Брига. - Руби... Больно...
      - Анестетик, антисептик... потерпи. Не маленький. Бывает и хуже.
      На самом деле, Имран понимал, что хуже не бывает.
      Брига умрёт в ближайшие три-четыре часа. Умрёт в страшных мучениях, когда споры, накопив критическую массу в печени, разродятся корешками побегов... сперва по крови, потом всё глубже и глубже по тканям, наружу, к свободе и свету.
      - Потерпи, - повторил Имран. - Сейчас будем пить чай.
      Отыскав нужные корешки на "этажерке", Имран мелко изрубил их. Всю труху, какая получилась, вместе с опилками и шелухой завернул в тряпку, положил на камень и старательно выбил рукоятью оружия. Только после этого вывалил древесную массу в миску, залил крутым кипятком и накрыл другой миской.
      Его внимание привлекло колечко коры, замершее посреди посуды. "Почему я не увидел его сразу? - подумал Имран. - Наверное, оно лежало под тарелкой"...
      Он взял кору и развернул её. На внутренней стороне было письмо. Почерк Старика Имран узнал сразу: "Переверни скатерть и увидишь дорогу к Началу, там ответы на все вопросы. Будь с молодёжью поласковей. Мне очень жаль, что я умер".
      Имран освободил стол от посуды, осторожно снял скатерть и перевернул её. На обратной стороне и вправду была схема, соединяющая Базовый лагерь с точкой, обозначенной словом "Начало".
      Путь вёл в неизвестную часть лабиринта.
      "Неизвестная часть"? Имран усмехнулся. С масштабом подземного мира за эти три месяца он успел познакомиться. Изученная "ойкумена" была ничтожным островком в океане неизвестности. Разумнее признать, что о мире неизвестно ничего, чем претендовать хотя бы на толику знания.
      Он тяжело опустился на табуретку.
      Сомнения тревожили, будили смутные опасения, что с миром не всё в порядке. "Как три креста у входа, - подумал Имран. - Голова кругом идёт..."
      Шевельнулся и застонал Брига. От него всё сильнее несло мочой.
      Имран положил ладонь на верхнюю миску. "Вроде, остыло", - решил он, и ужаснулся тому, что собирался сделать.
      Но выбора не было.
      Он взял тарелку с "чаем" и стал на колени рядом с Бригой. Приподнял ему голову и приложил край миски к губам.
      - Пей, - приказал Имран. - Будет легче, брат. Пей сколько сможешь.
      Ресницы Бриги дрогнули, он сделал глоток, другой, третий... сиреневого цвета жидкость текла у него по подбородку, стекала на грудь.
      Он выпил всё.
      Имран поставил тарелку на табурет и устроился с раненым удобнее: сам привалился спиной к камню, а голову Бриги положил себе на колени.
      - Спасибо, - внятно сказал Брига. - Мне повезло, что ты рядом. Старик всегда гордился твоими успехами травника. Обзывал самоуверенным задавакой, но гордился. Мы все это видели. А с Вахой я бы уже сдох.
      - Ваха хорошо строил, - примирительно заметил Имран. - Навесы для стоянок считались его работой.
      - А Ладка живность понимала, - тепло улыбнулся Брига. - За полчаса до отстрела могла предупредить об опасности. И пауки её боялись. С ней мы ни разу на комаров не нарвались. И Лёха...
      Лёха - это была их первая смерть.
      Имран отчётливо помнил ужас, когда голодный камыш на их глазах выпил тело товарища. Пожалуй, тогда они впервые поняли, что предостережения Старика - не пустое ворчание. Пинки и подзатыльники, которыми он щедро одаривал не слишком благодарных учеников, именно тогда приобрели особый смысл...
      - А помнишь, как Ваха бесился, когда Сашку со мной застукал? - сказал Брига. - Ладка едва его успокоила.
      - Я помню, как Ладка ревела, - отозвался Имран. - Когда крапива её платье в труху побила...
      - Точно! Взахлёб ревела, - перебил Брига. - Мы смеялись, а Старик подсел к ней, обнял и тоже заплакал. Жалел её. А потом принёс новую рубашку...
      Они замолчали, будто вспомнили о чём-то запретном. Имран даже поморщился, до того гадко на душе стало.
      - Я выживу? - с надеждой спросил Брига.
      - Конечно, - легко пообещал Имран. - Главное, правильно подобрать заварку. Сейчас ты уснёшь, организму нужен полный покой. Чай убьёт споры растений у тебя в крови. Проснёшься, как новенький. Свежий и отдохнувший.
      - Мы найдём карту! - тихо сказал Брига. - Не для того сюда пёрлись, чтоб уходить ни с чем, верно? Найдём карту и выберемся... Кстати, откуда Старик приносил одежду мы тоже не знаем!
      - Найдём, дорогой, - прошептал Имран. - Найдём карту и всё узнаем.
      Он гладил волосы Бриге, и чувствовал, как с каждой секундой тяжелеет голова брата. Перевязанная рука безвольно откинулась в сторону, а Брига даже не вздрогнул. А потом ноги раненого дёрнулись, как перед прыжком, и он обмяк, затих, безвольно распластавшись на каменном полу хижины.
      Имран не пошевелился.
      Ему было нужно идти копать яму, поглубже закопать заражённое, представляющее опасность тело, но он страшился этой работы. После того, как он установит крест, от правды будет некуда деться. Хоть вой, хоть плач. А правда была в том, что он остался один. Один на сотни тысяч километров путаных переходов.
      Один в лабиринте, каждый шаг в котором грозит бедой и лютой смертью.
     

***

     
      Поляна перед тёмным зевом пещеры открылась неожиданно. Имран по инерции сделал ещё два шага и остановился.
      Он знал это место. Теперь ему казалось удивительным, что он сразу не догадался, куда шёл. Три месяца назад, они вшестером вышли из этой пещеры на пыльный каменистый плац, и вот так же, как и он сейчас, остановились, замерли перед человеком, который назвался Стариком.
      Имрану припомнилось многое из того, о чём заботливая память долгое время молчала. Припомнил холод, и как по спине что-то текло, а руки были мокрыми и скользкими... А рядом шли другие люди, и тогда он ещё не знал, что это не просто "люди", - это братья и сёстры, товарищи... семья.
      Старик познакомил их друг с другом, дал имена, умыл в ручье и одел. А они только озирались и переглядывались, силясь понять, кто они и зачем.
      "Скотство, - с запоздалым раскаянием подумал Имран. - Старик прав, мы поступили с ним как неблагодарные свиньи. Если бы не он, растения выпили бы нас прямо тут, у входа".
      Он прислушался к эху зыбкой памяти, но так и не смог вспомнить, что же было до того, как они вышли из этой пещеры. Старик много рассказывал о внешнем мире: о горах, грозящих ветрами и лавинами, о странах, не одно столетие мечтающих завязать торговые отношения. О смельчаках, прокладывающих караванный путь.
      "Людям нужен верный ход, - говорил Старик. - Вы - разведчики. Вас отправили на поиски. ТАМ вы будете богатыми, обеспеченными людьми. Вас будут любить и уважать".
      В его устах это "ТАМ" звучало как земля обетованная: кисельные берега, молочные реки... но насколько они были бедны до входа в пещеры? И что такое "богатство"? Почему любовь неизвестных людей важнее их собственного чувства братства и уважения друг к другу? Никто этого не знал. А Старик помалкивал.
      Имран вошёл в пещеру.
      Тёмный коридор, острые углы камня, пыль, забвение, морок...
      Пыль?
      Имран присел на корточки, разглядывая следы босых ног. Да. Их следы не тронуты. Но прошло тут не шестеро. Этим коридором прошагала не одна сотня человек. Босые, роняя крупные капли влаги, они выходили оттуда, из темноты к призрачному свету. Надеясь на лучшее. Надеясь, что им повезёт.
      Вскоре коридор круто повернул и оборвался тупиком.
      Имран увидел густую завесу. Занавес дрожал и вспыхивал багровыми зарницами. Таких оттенков Имран ещё не видел.
      "Похоже на заросли под сквозняком, - решил он. - А красным светится пещера внутри. Сюда, наружу, прорывается только зарево".
      Осторожно раздвинув ветви, Имран оказался в высоком зале, заполненном ярко-алым туманом. Дымка была призрачной, почти прозрачной, но хорошо освещала доступное взгляду пространство. Время от времени, в тумане вспыхивали причудливые деревья с фиолетовыми стволами, голые, без листьев, и тогда воздух наполнялся чем-то тревожным, и, вместе с тем, бодрящим и радостным. Что-то коротко гремело и потрескивало.
      Купол на треть был разрисован замысловатыми линиями, которые змеились петлями, собирались в кольца, оканчивались тупиками.
      "Лабиринт"? - удивился Имран, а через секунду убедился, что прав: проследив за голубой лентой реки, он нашёл пещеру с двумя водопадами, из которой вёл короткий переход к магистральной артерии, а оттуда хорошо просматривался знакомый переход до Базового лагеря. Он покачал головой созвучию увиденного своим недавним размышлениям: путь, пройденный его группой, терялся в хитросплетениях лабиринта. Но белых, нетронутых рисунком областей было намного больше.
      "Как же наша карта туда попала? - удивился Имран, и усмехнулся: - Не всё ли равно? Загадкой больше, загадкой меньше. Главное: всё, что человек исследует, отображается вот здесь, на потолке".
      Несмотря на плотность линий у центра купола, границы у стен оставались чистыми. По всему выходило, что люди от своего Начала ушли недалеко, хотя и прошли немало.
      Имран разглядывал карту на потолке, пока шею не свело судорогой. Тогда он опустил голову и, разминая пальцами затылок, осмотрелся. Невдалеке неровной грядой светились шесть мохнатых шаров. Один из грибов, судя по облетевшей щетине, уже давно созрел. Местами сквозь тонкий слой плёнки пробивался неровный жёлтый свет. Казалось, внутри шара двигалось что-то живое.
      Подойдя к растению ближе, Имран пожалел о своей любознательности: внутри гриба, опутанный ветками и лианами, в вязком желе висел человек. Имран очистил плёнку от пыли и сразу узнал его - это был Лёха: квадратный подбородок с ямочкой, нос картошкой... Лёха, казалось, мирно спал, а Имран, подвывая от ужаса, ринулся вон из пещеры.
      Ничто его не удерживало, не попыталось остановить.
      Задыхаясь, он выскочил на каменистый плац и опустился на колени. Не было никакого "внешнего" мира. Не было стран, торговли и богатства. Был лабиринт, который производил людей, и были люди, которые исследовали содержание своего создателя.
      "И ведь наверняка наша группа была не первой у Старика. А сам Старик - не первый у Лабиринта. Почему он ничего не говорил об этом? Зачем рассказывал сказки? - спросил себя Имран. И тут же ответил: - Чтобы мы не сошли с ума".
      Никто бы не выдержал. Знание, что рождён только для знания, и ни для чего другого, угнетало. У человека должна быть понятная цель: власть, богатство, дорога к дому... Тогда жизнь обретает смысл, а приключение - цену. Знание, что обречён до скорой, неминуемой смерти шататься по лабиринту, парализовало волю. И то, что результаты твоего личного поиска будут навечно запечатлены на общей карте купола, служило слабым утешением...
      Имран приподнял голову - его поразила тишина. Ни скрипа, ни шороха в зарослях. Ни тонкого посвиста ветра у потолка... всё замерло, перестало дышать.
      "Похоже, моя жизнь что-то значит, - приободрился Имран. - Миру не всё равно, что о нём думают".
      Он поднялся с колен. Время, скорее всего, ещё было. Наверняка в здешней механике всё предусмотрено: пока Имран не будет готов, спящие не проснутся. Но и медлить незачем: неловко задерживать тех, кто от тебя зависит.
      Нужно многое узнать, чтобы их встретить... умыть, одеть, накормить. Где-то должен быть склад с одеждой и оружием. Старики могли вести записи...
      Имран решительно отряхнул колени.
      Он был уверен в себе. Был уверен, что справится.
      "Интересно, что произойдёт, когда белых пятен на куполе Начала не останется? А молодёжи я расскажу правду. Старик полагал, что Лабиринт можно пережить. Но почему бы не попробовать с ним ужиться?.."
     
      Эквус, Эсквайр Четвертый подъезд13k"Рассказ" Проза
     

Четвёртый подъезд

      Петрович был серьезный мужик - ничего удивительного, что он решил в конце концов взяться за дело всерьез.
     
      Закономерно даже, ведь ту несчастную фанерку каждый раз приходилось приделывать на место именно ему. Во-первых, он жил на первом этаже, ближе всех к входной двери. Во-вторых, Петрович был на все руки мастер, и у него фанерку получалось приделывать куда лучше и быстрее, чем у любого другого из жителей подъезда. В-третьих, Петрович был человек, верящий в человеческую совесть и готовый убить того, в ком совесть не регистрировалась эмпирически - а в данном случае мы имели дело именно с отсутствием совести; с вакуумом ее. Так что не приходится удивляться, что именно Петрович в конце концов объявил проклятому подъездному барабашке священную войну.
     
      Барабашкой его назвала женщина с седьмого этажа, работающая бухгалтером на фабрике, работающая тяжело, и одна воспитывающая двоих сыновей-двоечников. У нее после работы и готовки только и оставалось сил, что на телевизор да на лечение по методу Малахова. Верила она во всякую всячину - и в инопланетян, и в гомеопатию, и в неизведанные силы организма; и в барабашек, разумеется, тоже. Оно в чем-то и понятно: когда проводишь столько времени среди кастрюль, рано или поздно выдумаешь себе богов, прячущихся по летающим тарелкам и стучащих в канализационные трубы. Раньше, когда люди боялись Бога, подобных ей называли "набожными" и даже уважали; однако как называть того, кто боится летающих тарелок? Не "набарабашенным" же? И уж не уважать же его за это, в конце концов. В любом случае, гипотеза барабашек была довольно быстро отвергнута общественным мнением подъезда - потому что если бить стекла или вышибать фанерку во входной двери барабашка ещё сумел бы, то гадить по углам или в лифте он бы все-таки, скорее всего, не стал. Так что Петрович, хоть и не знавший слова "позитивист", повел себя в своих поисках как классический представитель этой доктрины.
     
      Для начала, он исходил из того, что все неприятности в подъезде - нечистоты, битые стекла и, разумеется, злосчастная фанерка - дело рук (или же других частей тела) одного и того же субъекта или одной и той же их группы. Поэтому первым делом Петрович сходил на четвертый этаж, где жил Сеня-Жиганец.
     
      Сеня был еще в школе признан слабоумным, однако его умению выживать могли бы позавидовать многие интеллектуалы. Мать его давно умерла, а отца никто никогда не видел. Сеня был очень маленького роста, горбатый, и был он алкоголик - однако дожил уже до пятидесяти лет, что при таких исходных данных весьма солидный возраст, и выглядел, с поправкой на сказанное выше, весьма и весьма неплохо. По крайней мере, деньги на выпивку у него всегда были, и он никогда не бегал по этажам, стуча в квартиры и пытаясь занять несколько рублей. Бегали его гости: отборные отбросы общества со всего района, собиравшиеся на квартире у Сени. Он пускал их туда за небольшую, но все же плату: маркетинговый концепт работал безотказно, ибо больше идти им было некуда, брал Сеня немного, но того, что он брал, ему хватало - а те, кому не хватало, бегали по этажам. Поэтому Петрович, человек логический, первым делом пошел к нему.
     
      Там ему посчастливилось застать самого хозяина квартиры, даже относительно вменяемого, что было, в общем, нечастой удачей. Петрович взял Сеню за грудки и несколькими краткими, но емкими фразами донес до него основную мысль: если кто-нибудь из его жильцов ещё раз нагадит или испортит что-нибудь в подъезде, то Петрович сделает так, что больше гад этого сделать никогда не сумеет. Чтобы не показаться голословным, Петрович (с громогласного, даже визгливого одобрения соседей) взял первого попавшегося постояльца, как следует обработал его своими работящими золотыми руками, а потом сам вызвал ему "скорую". Причем он действительно сумел уговорить ее приехать, хотя в эту квартиру давно не ездила даже милиция. Живое (более или менее) доказательство увезли в травмпункт.
     
      Наглядность демонстрации возымела эффект. И то, надо сказать: жильцы у Сени, как и сам он, занимались в основном саморазрушением; разрушать что-нибудь более прочное было им просто не по силам; виновны, скорее всего, были не они. Поэтому количество нечистот в подъезде хоть и уменьшилось слегка, но совсем ненамного; количество же битых стекол и частота выбивания фанерки из двери остались на прежнем уровне. Нужна была новая стратегия.
     
      Следующими подозреваемыми стали юнцы, собиравшиеся на верхних этажах, оравшие песни, пившие алкоголь, а иногда и дравшиеся, один раз даже с поножовщиной. Эту публику трогать народ уже откровенно боялся, это вам не Сеня с его бомжами - молодые, здоровые и тупые, весьма небезопасное сочетание. Однако Петрович был мужик не только крепкий, но и с понятием. Некоторое время он провел за наблюдением и сбором информации, в чем ему немало помогла та самая женщина, сторонница барабашечной теории. Оба ее отпрыска были в данной компании молодежи на роли юнг и мальчиков за все.
     
      И вот, в час икс Петрович появился на площадке между этажами. Разговор был начат издалека: ребята, как вам не стыдно; можно же развлекаться, но другим не мешать; мы тоже молодыми были; а я, между прочим, отца твоего знаю. Разумеется, через пять минут такой беседы юнцы были доведены до белого каления; их предводитель, Серега Кукиш (это была его настоящая фамилия), здоровенный красномордый лось, пошел на Петровича буром и даже толкнул. Петрович ответил хуком в челюсть, Кукиш оказался повергнут наземь. Его стая была огорошена, но ненадолго; как резонно заметил с пола Кукиш, мочи его, он тут один. Однако, в этот момент сработал гениальный, как все простое, план Петровича: в тыл нападавшим с площадки верхнего этажа шаркающей кавалерийской походкой спустился резерв в составе Кукиша-старшего, а также отцов еще нескольких представителей честной компании. Это было не столько победой физической силы, сколько удачной психической атакой: создавшуюся ситуацию лучше всего описывают картина Решетникова "Опять двойка" и фраза из повести Гоголя "я тебя породил, я тебя и убью". На прощание Петрович произнес перед деморализованной молодежью речь, пафос которой сводился к тому, что если ещё раз кто-нибудь, то... Потерявшая лицо молодость больше не создавала проблем и даже отныне всегда здоровалась при встрече; это была чистая победа.
     
      В результате ее окна в подъезде бить перестали совершенно и количество нечистот ещё сократилось - однако, не до нуля. Кто-то все равно продолжал гадить. И главное, какая-то тварь продолжала раз за разом методично высаживать из двери фанерку.
     
      Стоит пояснить, что имеется в виду. Дверь в подъезд представляла собой деревянный каркас, на который крепились фанерные листы, образовывавшие собой собственно плоскость двери. Всего этих листов было три, расположенные вертикально один над другим. Так вот, кто-то повадился выбивать средний из них - сильный удар приводил к тому, что тонкие гвозди (толстым там было не за что держаться) вылетали вместе с фанеркой, и по подъезду принимался гулять нехороший сквозняк, разносивший по квартирам запах барабашкиных нечистот.
     
      Поскольку явных подозреваемых больше не имелось, Петрович понял, что придется действовать эмпирически. То есть, поставить эксперимент и посмотреть, как природа на него отреагирует.
     
      Эксперимент, как должно, базировался на предварительных наблюдениях. А именно, Петрович заметил, что фанерку высаживают не кулаком, а ногой: на фанерке оставались следы подошв. Ходить по квартирам и сравнивать отпечатки Петрович не хотел - а может, ему такой милицейский метод казался недостаточным наказанием для бессовестного урода. Он придумал вот что. Петрович закрепил фанерку не гвоздиками, как обычно - а намертво, железным уголком; и, поставив капкан, приготовился ждать добычу.
     
      Добыча явилась в первый же вечер; эксперимент завершился сокрушительным, во всех смыслах, успехом. Все-таки Петрович, не кандидат и не доктор, оказался замечательным эмпириком и ещё лучшим психологом. Проклятым же каратистом оказался Леша Заикин со второго этажа, работавший на стройке. Жены у него не было, поэтому Леша имел возможность беспрепятственно украшать свой досуг горячительными напитками, что он и делал каждый вечер после работы. А когда возвращался домой, то вымещал недовымещенное за день на двери, отправляя ее в нокаут ударом ноги, после чего, успокоенный, шел домой спать. Что поделаешь, Леша был молодой, только после армии, кровь ещё играла. А жены у него, как уже упоминалось, не было.
     
      Однако в этот раз удар пошел не в ту сторону. Вместо фанерки, летящей по подъезду, как фанера над Парижем, нога Леши пробила в ней дыру, но там и застряла. Леша пробовал вырваться, но щепки крепко держали. Нога была высоко, Леша был пьян - он поскользнулся, упал, и вывихнул вторую ногу в тазобедренном суставе. Даже если бы Петрович спал и не стерег злоумышленника, он бы проснулся все равно.
     
      На Лешин крик сбежалось полподъезда. Особенно усердствовали в проклятиях те, кто был наказан Петровичем на предыдущих этапах исследования; некоторые из них даже порывались устроить над беспомощным Лешей суд Линча. Милосердный же Петрович вызвал "скорую" и ему.
     
      После этих блестящих операций авторитет Петровича вырос на почти недосягаемую высоту. С ним здоровались даже на соседних улицах, даже последняя шпана и бомжи; фанерку больше никто не трогал, стекла и стены оставались девственно чисты. Одно было не в порядке: кто-то безрассудный по-прежнему продолжал в подъезде гадить. Причем не просто гадить в углу - а гадить точно на коврики перед входными дверями квартир.
     
      Это дело оказалось самым трудным. Учитывая специфический характер преступления, и поскольку все хаотические и энтропийные факторы, вроде бомжей и гуляющей молодежи, были нейтрализованы, Петрович прежде всего заподозрил тут личные счеты кого-то с кем-то - своего рода кровную (то есть, каловую) месть. Он даже завел дневник, куда записывал, где именно в прошедшую ночь нагадили, рассчитывая уловить систему в действиях неуловимого мстителя. Все напрасно: системы не было. Просто не было; никакой. Иногда не гадили неделю; иногда гадили каждый вечер. Иногда гадили три раза подряд на один и тот же коврик. Никто в подъезде, даже Сеня, не остался обойденным. Системы не было; как будто преступник при совершении своих злодеяний руководствовался совершенным генератором случайных чисел.
     
      Петровичу казалось, что он столкнулся с неким гением мелкого хулиганства; своего рода профессором Мориарти второго рабочего поселка. Он понимал, конечно, что это все бред, и профессор Мориарти или любой другой гений не стал бы заниматься тем, чтобы пачкать подъезд в пригороде уральского мегаполиса - но ему, против всяких аргументов, продолжало так казаться. Вообще, казаться ему начала всякая дьявольщина. Петрович даже стал слегка нелюдим и постоянно задумывался над тем, кто же является этим таинственным злодеем. Рано или поздно он стал склоняться к выводу, что неизвестный - его личный недруг, делающий это только чтобы досадить лично ему, Петровичу, и, возможно, знающийся с нечистой силой. Петрович сделался скрытным и подозрительным, со многими перестал здороваться и взял моду выпивать в одиночку. Бог знает, до какой бы ещё паранойи он дошел, если бы загадка нежданно-негаданно не разрешилась сама собой.
     
      Разрешила ее все та же самая женщина, выдвинувшая некогда теорию барабашек. Однажды ей понадобилось выйти из дома среди ночи: она поздно пришла с работы, где готовила годовой отчет, сыновья-оторвы уже спали, а мусор был не вынесен. Вздохнув и стараясь не греметь ведром, чтобы их не разбудить, женщина вышла за порог и увидела чью-то серую тень, в характерной позе присевшую на коврик у соседней квартиры.
     
      На тень, казалось, не произвели никакого впечатления ни испуганно-возмущенный крик набарабашенной, ни сбежавшиеся соседи, ни даже сам грозный Петрович. Что, впрочем, неудивительно - ибо профессор Мориарти обоссанных стен оказался старичком из угловой квартиры на девятом этаже, восьмидесятипятилетним, давно выжившим из ума старичком, не имевшим ни денег, ни родственников, непонятно как до сих пор существовавшим вне дома престарелых и вообще всяческой человеческой заботы, от квартиры которого вонь шла такая, что к ней не приближалась даже гуляющая молодежь. Старичком, который не понимал и не воспринимал ничего, что вокруг него происходило, и сам уже не владел членораздельной речью. Наказывать его было бессмысленно, и даже как-то кощунственно. Сначала его пытались пристыдить, но быстро поняли, что это бесполезно; потом пытались объяснить; потом пожалеть; потом помочь - ничего он не понимал. Он только стоял, тряс губами и произносил что-то вроде "Лыяфс-фс-фс-фс-фс". При этом у него было почти осмысленное выражение на лице; казалось, он пытается что-то нам объяснить, что-то с той стороны; какую-то истину, по которой испражняться на коврик соседа является знаком любви и света - и это не он, это мы убоги, потому что неспособны его понять, его, нашего собрата, человека, такого же, как мы. "Лыяфс-фс-фс-фс", - все повторял и повторял он; из-за спин соседей на него мрачно смотрел позитивист Петрович, потерпевший в конце концов поражение.
     
      Так четвёртый подъезд узнал, что разум человеческий силен, но не всемогущ. И рано или поздно все пошло по-старому.
     
      Баляев А.Н. Данила и диковины25kОценка:9.28*6"Рассказ" Сказки
     
      Давным-недавно дивно да славно тяжко налегке в ближнем далеке в деревеньке древней жил-был Данила, круглое рыло, мастер-плотник редкий, характером гадкий, на диковины падкий. Дом есть у Данилы, хозяйство, грабли, вилы. Жена есть у Данилы, зовут Людмила, дети мала-малы - сын Дениска, дочь Анфиска. Данилу жена любила, да не любил жену Данила. Жена его не била, из дома не гнала, не держала за козла. Ан нету места жене-детям в сердце у Данилы, другие вещи ему милы. Привозит по сезону в ближний город факир, пузатый жир, знаменит на весь мир, повозки с диковинами, хитрыми штуковинами, невиданными чудесами. Ехал факир лесами, дальними местами, все диковины собрал и народу показал.
     
      Как приедут в город повозки, теряет покой Данила, тоска-печаль его накрыла, все дела Данила бросает, за любые деньги билет покупает, в первый ряд садится и рот раскрывает. И вот перед ним чудеса-диковины появляются, всеми цветами переливаются, то веселится он, то плачет, пока диковины перед ним маячат. Вот собаку кажут полосатую, вот бабу кажут бородатую, вот карла под дудочку пляшет, вот птица-жар крыльями машет. Чудо-юдо диковины - страсть какие необычные, дивно непривычные. Как дитё радуется Данила, жизнь такая ему мила. Подивится на диковины, домой из городу в село ковыляет, про диковины только и бает. Дом-хозяйство Данила не почитает, жену-детей не знает, соседей не привечает, о диковинах только и мечтает, сезона нового поджидает...
     
      Чтобы пузо сыто было, ходит-ищет работу Данила по плотницкому делу. Руки у него умелые, глаз опытный, ум тонкий, да только вот инструмент свой звонкий, пилу-молоток шустрые, рубанок-долото острые продал Данила, чтоб было, на что ему диковины смотреть в первом ряду сидеть. Один ножичек у него остался, что батька ему подарил, когда живой ещё был. Прячет, не даёт никому Данила ножик этот ни для дела, ни так просто в руках подержать, остроту испытать. Ищет теперь наш плотник, чтоб у хозяина в работниках с него инструмент не спросили, а свой дали или взаймы у соседей взяли. Попрекает народ Данилу, что инструмент свой спустил он, а Данила им отвечает: "Живёт у нас народ и не знает, какие в мире диковины бывают, как душу-сердце те диковины радуют, неописуемой красотой своей удивляют, сознание расширяют. Эдак всю жизнь свою серую вы проживёте и кроме огорода и скотины ничего не поймёте".
     
      Кто ж даст Даниле работу, услышав о себе такую заботу? Вот и оголодал Данила, плохо ему стало и уныло. Ходит по деревне Данила, деток порадовать хоть - на конфетки не хватило. А тут враз шепчут ему знакомые люди, что факир в город привёз чудо-яблоко на блюде, яблоко по блюдечку бежит и всё, как есть, про твою жизнь говорит - что важно тебе, что не важно, что можно тебе, что страшно, где худо будет, где благо, где муторно, где отрада. "Вот и спрошу я, - думает Данила, - у того яблока про житьё-бытьё своё постылое". Хвать, а денег-то нисколько и нету, чтоб у чуда спросить совету. Разозлился Данила, злоба его накрыла, жену на пустом месте наругал он, рукой махнул он, шапку в землю швырнул он и натощак, как есть без денег, в одних портках и в рубахе в город зашагал он. "Жизнь новую начинаю, - думает, - как яблочко порешит, так и сделаю". Легко ему стало и привольно, свободно и радостно ему стало и в животе даже урчать перестало.
     
      Еле до города Данила добрался, в фонтане городском умылся, пятернёю причесался, к факиру идти решился. А факир, пузатый жир, Данилу не приветствует, холодно и грубо ему ответствует, что "коли нету у тебя денег, то бери вон тот поганый веник, да выметай живей навоз из-под кобылы, тогда, глядишь, пущу тебя, чудила, на яблочко посмотреть по тарелочке его повертеть". А и рад этому Данила, лезет он под кобылу, чистит конюшню прилежно, расчёсывает гриву кобыле бережно. У одной повозки перила починил Данила, у другой колёса поправил, шатёр залатал, факира позвал, свой труд показал. Факир хитёр - как увидел свой будто новый шатёр, цап Данилу за вихор: "Будешь Данила, круглое рыло, работать у меня исправно, по городам и весям ездить со мной преданно, дам тебе задарма диковин немеряно, дам тебе место твоё в первом ряду бесплатно, будешь торчать там раскрывши рот, смотреть из моих диковин хоровод. А станешь мне врать, или станешь много жрать, или диковины станешь красть, или спать всласть, то месть страшна моя будет, боль тебе вечная будет, явь кошмаром тебе будет, на белый свет смотреть тошно будет, покоя нигде тебе не будет, смерть твоя страшная будет. И чтоб договор наш не смел ты нарушать, носить будешь теперь мою печать, будет она тебя давить, когда будешь меня злить!"
     
      Струхнул Данила, да делать нечего было - тиснул факир на грудь ему сургучную печать, которую теперь не снять, больно было, но пришлось смолчать. Печать хитрая - три цвета, каждому цвету своя дуга, одна за другой, будто радуга. Внутри дуга красная, вторая дуга зелёная, снаружи дуга синяя, даже красиво. Вечор дал факир нашему Данилке то чудо-яблоко на белой тарелке, и сказало то яблоко голосом тонким, что лучше нет ничего для Данилы, как идти в большой мир, далеко за горы за долы, во всём факиру услужать, чтоб тот мог народу диковины казать. И стал Данила при повозках факировых жить, стал по городам и весям колесить, стал всю работу чёрную выполнять, чтоб иногда на диковины рот разевать.
     
      Долго ли коротко ли Данила по городам и весям колесил, ни о чём не тужил. Даже и нравилось гулять ему так, думал: "Я не дурак! Эвон как складно всё устроилось, жизнь моя успокоилась". Но много ли толку, коль об стену горох? Стал вдруг мерещиться Даниле какой-то подвох. Тут вскоре и вышел большой переполох. Но чтоб о нём рассказать, надо сначала узнать, про то, как Данила с карлой подружился, который у факира под дудку танцевал, диковиной сам себя называл.
     
      Жило в повозках у факира много диковин со всего мира. Бородатую бабу звали Дашей, кормила всех на привале кашей, лицо своё прятала в платок, слезу роняла в придорожный песок, ходила-сутулилась, словом ни с кем не обмолвилась. Собаку все звали Зёбра, была она ласкова и добра, хоть и раскрашивал краской факир в полоску ей брюхо, но чуткий нюх был у неё и далеко слышит ухо - факир в лесу утку стреляет, Зёбра ту утку из любой чащи доставляет. Птицу-жар никак не звали, в клетке держали, кормили чем попало, плохо кормили, мало. Птица хохолок свой цветной распускала, слов дурных много знала, факира дурными словами ругала. Карлу звали Тимошка, горб к земле его клонил немножко. Чурался карлу Данила, хоть совесть его и корила, но привычка своё дело знает - и вот уж Данила карлу привечает, рядом с собой за трапезу сажает, последним куском хлеба угощает. Факир же Тимошку совсем не любит, бьёт чем ни попадя, жестоко за провинности судит. Жалко Даниле стало того карлу, вот и пригрел его мало-помалу. Рассказал Тимошка Даниле, как он и Даша до факира жили, какой факир человек коварный и опасный, как он диковинами заманил их в плен страшный, как зельями повредил тела им, как колдовством загубил души им. А потом Тимошка Даниле поведал, чему Данила сразу и не поверил. Решил тогда он выведать сам, о чём не поверилось его ушам.
     
      Вот приехали вечор в один город далёкий, стали разворачивать повозки в круг широкий, стали народ на представление созывать, диковины показывать. На представление дураков много набралось. Сидят, глядят, галдят, торчат поперёк и вкось. Вот один заплатить решил цену, чтоб пойти с факиром за сцену, яблочко по блюдечку помотать, про свою жизнь дурацкую всю правду узнать. Наш Данила под окошком притаился, Тимошкины слова проверить изготовился. Вот сел факир напротив дурака, яблоко держит факира рука. Дурак на тарелку вперился, глаза повыпучил, рот раскрыл, про всё забыл. Вдруг Данила слышит голос, тоненький, как волос. Заглянул в окно - сам факир это бает, рот не открывает, из чрева вещает. Яблоком факир круги в воздухе рисует, тоненьким голосом дураку про покой и сон толкует, потом что-то про море и волны говорит, глядит Данила, а дурак-то уж спит. И поёт ему во сне про то факир, как будет дураку принадлежать весь мир, про великое дураку счастье, про яства и сласть, про славу, про женщин, про страсть, про богатство, про большой дураку ум, про здоровье и про силу.
     
      Лихорадкой затрясло Данилу. Значит, обманул его чарами злой факир, пообещал во сне Даниле показать большой мир. Еле дождался Данила, как проснулся тот дурак, как отдал факиру последний пятак, как пошёл по улице расслабленный, на всю голову отравленный. Вылез на свет Данила, снова жизнь ему не мила. Только теперь-то деваться куда? Вышла из диковин одна ерунда. Что ему теперь за выгода - на факира трудиться, в дураки рядиться? Будто со сна проснулся Данила, видит Данила - неправда всё было.
     
      Как вдруг боль из груди резанула Данилу - то печать факирова заныла! Чует печать, что Данила хочет вернуть себе прежнюю силу. Печать его скрутила, силком потащила, к повозке швырнула, в угол забила. Бьёт его, жжот его, мутит его, крутит его. Стиснул зубы Данила, кулаки сжал, стерпел, переждал. Как унялась боль, нашёл Данила Тимошку, рассказал, что видел под окошком, а тот ему и говорит: "Беги скорее, дурень! Факир изведёт тебя под корень! Как расскажет печать твоя факиру, как всё дело было, так и не жить тебе больше, Данила! На меня не смотри и на Дашу, не спасти уже жизнь нашу. Сам спасайся, беги, сколь есть мочи! Вспоминай, откуда ты есть и беги туда дни и ночи! Печать твоя со временем ослабнет, осыпется, опадёт, сойдёт, от тебя отстанет. Три раза будет тебе искушение дано, три дуги с печати сойти должно. Синяя дуга сойдёт тогда, друг тебя спасёт когда. Зелёная дуга сойдёт тогда, друга смерть победишь когда. Красная дуга сойдёт тогда, всё поймёшь когда".
     
      Сунул Тимошка Даниле остатки хлеба в лукошко, Данила как кошка по улице шмыг, через забор прыг к лесу в ночь стремглав побежал, вскоре из виду пропал. Постоял немножко Тимошка, вслед Даниле поглядел, клетку с жар-птицей достал, замочек развязал, встряхнула птица головкой, выругалась ловко, взлетела птица высоко, улетела птица далеко. Взял потом Тимошка, да и открыл замок, который держал за ремешок Зёбру-собаку полосатую. Та, свободу почуяв, побежала как бесноватая вслед за Данилой, что силы было. "Бегите, летите! - кричит им вслед Тимошка, - себя спасите и Даниле помогите! Злом нас не поминайте, за нами не повторяйте! Живите на воле, не ищите нашей доли!"
     
      Тем временем Данила, чуть не попав в могилу, бежит, ног под собой не чуя, страхи один пуще другого у себя в голове малюя. Бежит по лесу, ветками трещит, только ветер в ушах свистит. Бежит, деревья огибая, через валежник прыгая, малые ручьи переплывая, бежит Данила, зная, каждая минута теперь ему дорогая. Как вспомнит про него факир, пузатый жир, начнёт колдовать, заклинанья шептать, просить печать Данилу поймать, домой вернуть на старый путь. Чтоб факир не смог до печати докричаться, нужно как можно дальше от повозок с диковинами оторваться. Помнит Данила, как его раз скрутило, бежит как никогда не бегал раньше, бежит всё дальше и дальше. Но вот Данила, как конь весь в мыле, упал-свалился, устало под большой корень забился, ветками укрылся, притаился, зажмурился. Ждёт - сейчас смерть его придёт.
     
      Сон сморил Данилу, снится ему какой-то страшила: человечья фигура, собачьи хвост и ушки, пёстрые разноцветные крылья и хохолок на макушке. Поворачивает к нему лицо этакий страшила и сразу видно - это же он сам и есть, Данила! И вдруг этот страшила-Данила крыльями пёстрыми замахал, хвостом завилял и хриплым голосом заверещал, да страшно так: "Факир дурак!!! Факир дурак!!! Курит тряпичный табак!!! По земле кочует, под корнем ночует!!! Печаль впереди!!! Печать на груди!!!" Вскрикнул Данила и проснулся, тихонько к печати на груди прикоснулся, вылез из под корня, на землю сел, руками голову обхватил и заревел. Быть ему теперь меченым, навсегда факиром искалеченным. Как факирову отметину подлую снять? Как Тимошкину загадку хитрую отгадать?
     
      Вдруг слышит лай Данила. Не успел испугаться, видит - это Зёбра его нашла, напрыгнула, на плечи лапами встала, со щёк слёзы слизала. Хвостом Зёбра виляет, скулит, лает, прыгает, играет. Рад Данила, гладит он собаку и замечает, что нет больше краски полосатой на собачьих боках, смылась вся краска в ручьях, которые Зёбра переплывала, когда Данилу искала. Так резвятся человек и собака, завязалась меж ними шутливая драка. Неожиданно слышит Данила, как сверху какая-то тварь завопила: "Тупой ты верзила! Глупый обормот! Страшный идиот!" Это сидит на ветке жар-птица, на чём свет стоит ругается, голову набок склонила, будто сказать хочет, что пошутила. Эх, обрадовался Данила, что не одному ему идти до дому теперь.
     
      Так и пошли они, человек и звери, искать подмогу, спросить домой до деревни дорогу - жар птица сверху высматривает, собака понизу вынюхивает. Данила вокруг всё примечает, ягоды себе собирает, орехи колет, птицу угощает, на зверя лесного ловушку изготовляет. Зёбра, как зверька лесного чует, в ловушку его загоняет. Порой Данилу боль перегибает, когда факир о нём вспоминает. Звери его тогда охраняют, рядышком сидят, в глаза ему глядят, жалеют, будто люди - всё понимают.
     
      Вот вышли они из лесу на опушку, видят - стоит неподалёку деревушка. Обрадовались человек и звери, пошли стучать в двери. На окраине покосившаяся мельница стояла, туда наша компания путь и держала. Открыл им двери мельник, пузатый местный бездельник. Сам ростом не высок, на голове, на плечах и под носом у него белый порошок. На двор Данилу мельник пустил, за стол усадил. Собаке и птице снаружи было велено остаться, усесться и дожидаться.
     
      Мельницу мельник держал в беспорядке, зато хранил одну диковину украдкой. Всем прохожим людям её за деньги показывал, поэтому визит незваных гостей его обрадовал. К деревне Даниловой мельник дорогу знал, всё подробно рассказал. А потом глазом подмигнул, Данила сразу всё смекнул. Жуть как захотелось ему диковину увидать, новую, смешную, нигде такую боле не сыскать. Вынес из амбара пузатый мельник вещицу, сказал: "Гляди! Ну-ка!" Развернул тряпицу, а там - дудка! Чудесная дудка-свирель! Поёт прелестно, будто по весне свиристель! Разрешил мельник Даниле дунуть один раз бесплатно. Взял Данила дудку аккуратно руками мелко дрожащими. Мурашки волнами катящими по телу его пробежали. Руки ко рту дудку поднёсли...
     
      Вдруг хвать! Птица-жар пролетела, когтями дудку диковинную из рук у Данилы схватила, в воздух подняла и прочь понесла. Закричали-заорали на птицу Данила и мельник. Со двора одуремши выскочили, за жар-птицей побежали. Да куда там! Бестолковое дело. Мельник отстал, тяжело ему тащить своё жирное тело. Данила бежал долго за птицей-жар, кричал ей, просил бросить диковинный дар. Но птица всё дальше летела, постыдно его сверху бранила: "Простофиля! Дурак Данила!". Рядом Зёбра бежит, под ногами путается, лает, рычит, Данилу за штанину ухватить норовит. К пропасти-оврагу птица прилетела, дудку вниз бросила. В овраге текла река, очень глубока. Река дудку подхватила, в стремнине закружила, в омуте запутала, в иле утопила. К оврагу Данила подбежал-запыхался, чуть в пропасть не свалился. Никак не может он дудку достать, давай он жар-птицу ругать. А птица-жар поодаль села, пёрышки свои чистить стала.
     
      Успокоился Данила, искричался, сидит, плачет горько. Чувствует только что-то на груди у него зашевелилось - это печать синей дугой иссушилась, песком искрошилась. Данила ахнул, будто гром его бабахнул. Забыл он сразу свои по дудке печали, Тимошкины слова в голове его зазвучали, что "синяя дуга сойдёт тогда, друг тебя спасёт когда". Хотел Данила жар-птицу обнять да поцеловать, но не стала птица Даниловы восторги разделять. От его прыжков дале отлетает, дураком обзывает. Данила смеётся-заливается, за хвост птицу ухватить пытается. И собака с ними играть стала. Но уж вечер поздний, вся компания устала. Сегодня нужно отдохнуть - идти им завтра в долгий путь.
     
      Утро пришло, беду принесло. Зёбра не встаёт, признаки жизни очень слабо подаёт. Вчера ещё прыгала, хвостом виляла и вот лежит, скулит, лапами теребит. Домой идти надо, а тут - такая засада! Взяла Данилу досада. Данила у собаки лапу приподнял, отпустил, лапа безвольно упала, понятно - жизни в Зёбре осталось мало. То ли из лужи воду грязную лакала, то ли грибов поганых спора в нос попала, то ли укусила её бешеная вошь и делай теперь с ней что хошь. Птица-жар рядом ходит, клюв беззвучно раскрывает, голову над собакой склоняет. Отнёс на руках Данила в тень свою собаку, снял рубаху, тихонько укрыл, от зноя закрыл, кое-как водой напоил. Что дальше делать, Данила не знает. Как лечить Зёбру? Что случилось? Чем она отравилась? А кабы и знал он чем, что ему делать с тем?
     
      Видно придётся бросить ему собаку, надо идти, впереди домой долгая дорога. Как подумал об этом Данила, судорога грудь ему пронзила, слеза его пробила, а за слезой вспомнил он вслед, как кричал ему карла напослед, что "зелёная дуга сойдёт тогда, друга смерть победишь когда". Нет теперь дороги ему ни вперёд, ни назад. Пощупал Данила свою печать, стал суетливо соображать, как Зёбру из беды выручать. Подумалось ему, что трав бы лечебных пособирать, да где ж их взять? Кинулся было за травами Данила, но Зёбра так жалобно заскулила, что вернулся Данила назад, гладит собаку, сам жизни не рад. Зёбра глядит на него жалостно, дышит с трудом, тягостно. Мечутся мысли в голове у Данилы, что ж судьба с ними такое сотворила? Зёбра вовсе не ест, толком не пьёт, а время-то идёт.
     
      Вот уж к закату день клонится, вроде стало дыхание у собаки успокаиваться, глаза Зёбра прикрыла, задремала. Тихо отошёл от собаки Данила, чтоб сон её не прервать, побежал по округе, ветра в поле искать. Ворох каких-то трав насобирал, кору с разных деревьев пообдирал, да не умеет он зелье целебное готовить, не знает, как страданье друга успокоить. А тут ещё печать факирова опять взялась его шатать, да чёрт с ней, Данила про неё не хочет и знать. Думает только, как собаку спасти, боль-страдания помочь ей вынести.
     
      Поразмыслив, понял Данила, что нету никакого смысла ему метаться. Остаётся ему на судьбу положиться, как можно прилежнее о собаке заботиться, в душе на лучшее надеяться, Богу тихо молиться. Стал Данила Зёбру водой из рук поить, стал живность ловушками сам ловить, как поймает, на огне стал живность готовить, мясо во рту жевать, собаке потом в пасть то мясо класть. День за днём идут чередой, десятый день друг у Данилы больной. Далеко от друга Данила не отходит, глаз с больной собаки не сводит, с нею ласково разговаривает, по голове тихонько поглаживает. А тут решил её развеселить, приободрить, надежду в неё, да и в себя самого вселить. Стал ей показывать ушастого зайца, как заметил Зёбру заяц, убежать от неё старается, да лапами в траве путается, ушами за кусты цепляется. Самому смешно, смеётся Данила, а Зёбра лишь пасть немного приоткрыла, хвостом пару раз о землю шлёпнула, кончилась совсем в ней всякая сила...
     
      И тут упал на колени Данила, взмолился Данила: "Друг! Друг мой милый! Слышишь ли?! Прошу тебя, не умирай! Себя не теряй! Жизнь не бросай! Слышишь ли?! Родной, потерпи! Волю крепи! Всё пройдёт! Боль уйдёт! Слышишь ли?! Прости меня! Люблю тебя! Сердцем стучи! Прошу, не молчи! Слышишь ли?! Всё тебе отдам! Смерти тебя не дам! Весь мир для тебя! Ночь и день для тебя! Слышишь ли?! Травинки-росинки - твои! Солнца блики - твои! Каждый вздох - твой! Каждый взгляд - твой! Слышишь ли?! Станем жить! Небо пить! По земле ходить! Радость дарить! Слышишь ли?! Только не умирай! Себя не теряй! Жизнь не бросай! Всё пройдёт! Боль уйдёт! Слышишь ли?! Потерпи, родной! Волю крепи, родной! Прости меня!.. Люблю тебя!.. Прости меня... Люблю тебя..."
     
      Никогда не случается прямо сразу чуда и нет от этого никому никакого худа. Два дня Зёбра ещё болела, а потом на лапы встала, до ручья дойти смогла, воды полакала, попила. Прибежал Данила с добычей, которая попалась в ловушку, и волосы зашевелились у него на макушке. Сидит Зёбра, на него глядит, язык из пасти висит, хвост сзади виляет, хозяина привечает. Как ребёнок обрадовался Данила, радость из глаз его хлынула. Стал он собаку за ухом трепать, добычу свежевать, свежим мясом Зёбру угощать. Зашуршало под рубахой у него вдруг что-то, глядь - опять печати рассыпаться пришла охота. Зелёная дуга в песок превратилась, по груди заструилась, на землю высыпалась. Данила на это улыбнулся тихо - проходит его лихо. Но оставшаяся красная дуга его беспокоит, с тревогой он вспоминает, что сойдёт совсем печать тогда, всё поймёт Данила когда. А "всё понять" это как? Взять в толк не может Данила никак. И решил он не гадать без толку по долгу, а собираться до дому, в дорогу.
     
      Шли до родной Даниловой деревни они долго, приключений на их долю было много. Но шли теперь человек и звери прямо, к цели своей двигались упрямо, никуда с дороги не сворачивали, здоровьем своим дорожили, ничем не хворали. И вот стоит пред ними деревня, деревянная и древняя, видят они конец своего пути, осталось только в ворота зайти. Стоит деревня так, будто и не уходил никуда Данила, будто во сне это его диковинное приключение было. Вошёл в деревню Данила, перед ним собака Зёбра бежит, сверху жар-птица летит. Соседи на Данилу глядят, шушукаются-галдят, прошлое вспоминают, рты разевают.
     
      Подошёл к своему дому Данила, а тут по воду вышла с крыльца жена его, Людмила. Как увидела Людмила Данилу, так вёдра со звоном на землю и повалила. Тяжела была жизнь у Людмилы без Данилы, детушек поить-кормить надо было. Нелегко деревенской бабе без мужика, нужна в хозяйстве сильная рука. Детки Данилы, сын Дениска, дочь Анфиска, на шум выбежали, на тятьку глядят, признавать не хотят - отвыкли дети от отца, не помнят уж его лица. О чём тихо говорили Данила и Людмила никому не известно. Праздное любопытство здесь не уместно. Много Даниле дум передумать нужно было, чтоб слова найти правильные для Людмилы. Не сразу Людмила Данилу простила, в дом родной мужа пустила, но женское сердце отходчивое всё отпустило, держать обиду не стало. Рады детки у Данилы собаке Зёбре и жар-птице, играют с ними, резвятся. Мало-помалу жизнь в их доме устроилась, на новом русле успокоилась.
     
      Зёбра собака стала дом сторожить, на чужих лаять, со своими дружить. Птица-жар по двору летает, за порядком следит, беспорядки ругает. Хоть и простила Людмила Данилу, печать с груди у Данилы не проходит, красная дуга не сходит. Что тут делать... Надо бы Даниле работу искать, хозяйство своё снова поднимать. Из инструмента один старый ножичек у Данилы остался, что батька ему подарил, когда живой ещё был. Прятал, не давал никому Данила ножик этот ни для дела, ни так просто в руках подержать остроту испытать. Вот решил Данила ножик тот из потайного места достать, ремесло своё вспомнить, руки потренировать, из дерева игрушки детишкам вырезать. Лёг отцовский ножичек в его руку ловко, вспомнилась Даниле прежняя сноровка. Вышли у него для Дениски лошадка в завиточек, а для Анфиски куколка в платочке. Красивые получились игрушки, складные, забавные, нарядные. Позвал деток Данила, из-за спины игрушки те вынул, детки так и замерли-застыли, рты разинули - без батьки они и игрушек-то вовсе не видели. Схватили детки по игрушке и ну скакать, ну смеяться, ну кричать! Мамку зовут, ей свои игрушки суют, с радости визжат, орут: "Гляди мамка, какие диковины сделал нам тятька!"
     
      Усмехнулся Данила, хотел деток поправить было, даже рот для этого раскрыл, да так с раскрытым ртом и застыл. Хотел сказать деткам Данила, что вовсе не диковины он сделал, что настоящие диковины это совсем другие штуковины, но теперь не смог бы он этого сказать никогда, потому что вышла бы ерунда. Вдруг понял Данила, что настоящие диковины всегда рядом с ним были. И тут все движения... замерли на мгновение... а весь мир большой... будто протёрли тряпочкой. Куда ни глянет Данила - всё ему диковина, всё мило. Печать постылая вся с груди сгинула, без остатка минула, будто и не была. Вновь всё вокруг задвигалось-зашевелилось, в глазах отразилось, в спине-плечах распрямилось, в груди распахнулось, в душе встрепенулось. Обнял Данила Людмилу, обнял Дениску-Анфиску, прижал их к себе близко-близко и говорит: "Будем мы жить-поживать, друг-друга будем радовать. Нет мне никого вас краше, вот оно, счастье наше. Вот оно какое - лёгкое и простое".
     
      И стал по дворам ходить Данила, отцовским ножиком ставни да перила красиво вырезать, любовно украшать. И не было ему равных в плотницком деле, потому что руки его в работе радовались, будто пели. Ну да и ладно, пусть живётся ему складно. Прощай Данила, круглое рыло, характером ладный на диковины не повадный, живший давным-недавно дивно да славно тяжко налегке в ближнем далеке.
     
      Виноградов П. Разговоры под сенью опухоли25kОценка:7.66*8"Рассказ" Проза
      Павел Виноградов
     
      Разговоры под сенью опухоли
     
      рассказ
     
      На границе
     
      Жизнь разделена на неравные секторы с чёткими границами, и иногда ты осознаёшь, что пересек одну из них.
      Ты идешь с работы, подгоняемый истерическим холодом умирающей зимы, усталый той хорошей усталостью, которая сама по себе награда за труды, если есть куда спешить - в тёплый дом, где так много простого и радостного, того, что составляет лучшую часть жизни. Ты готовишь шутку для жены, и уже знаешь, как она рассмеётся, твоя ладонь ощущает льняную гладь волос дочери, ты видишь прозрачный сок, брызнувший, когда прокалываешь вилкой туго натянутую кожицу горячей сардельки, предвкушаешь, как перед сном раскроешь недочитанную вчера хорошую книгу.
      Чтобы поторопить наступление этого блаженства, суть которого весьма приблизительно передает коротенькое словечко 'отдых', ты ускоряешь шаг. И обеими ногами наступаешь на неприметную среди серого снега гладкую замерзшую лужицу, ещё не зная, что она и есть граница, за которой совсем другая жизнь.
      На мгновение ты ощущаешь, что под ногами разверзается жуткая пустота, и летишь в неё, нелепо всплеснув руками, во вспышке непроизвольного ясновидения осознавая, что испугом не отделаешься. Удар, хруст, негромкий, но пронизывающий всё твоё существо. Барахтаешься, безуспешно пытаясь встать, и удивляешься, почему это никак не удаётся. Какие-то прохожие помогают подняться - ты их не запомнишь, но сохранишь к ним благодарность. Сейчас только растерянно бросаешь: 'Спасибо', пытаясь пошевелить правой рукой. Но её уже как бы и нет, словно она разучилась совершать движения, секунду назад сами собой разумеющиеся. А вот теперь приходит боль, и ты уже понял, что будешь жить с ней многие дни. Перелом, да.
      Граница перейдена. В этом секторе твоя ладонь забудет льняную гладь волос дочери, раздуется и надолго потеряет способность к тонким ощущениям. Ты не наколешь вилкой тугой бок сардельки - сегодня тебе будет не до ужина, а потом придётся учиться орудовать за столом левой. Не так уж трудно. Жена не засмеётся - она заплачет. Книгу, впрочем, дочитать придётся - а чем ещё заняться всей долгой ночью, шипя от боли, настигающей всякий раз при попытке заснуть?.. Одной рукой, неловко и долго, будешь переворачивать страницы, и от мелких, суетливых движений всё очарование текста сойдёт на нет. Вряд ли потом ты перечитаешь эту книгу - у тебя с ней будут связаны слишком неприятные воспоминания.
      Но не стоит нагонять трагизм. Случилась небольшая беда... даже не беда, так, неприятность. И всё неплохо.
     
      В травмпункте
     
      - Закрытый, без смещения, гипс - пять недель.
      Усталый полутрезвый доктор. Холод мокрого гипса чуть утишает дёргающую боль. Гипс застывает и твердеет, руке в нём становится покойно, а боль постепенно будет уходить. Теперь только ждать, пока срастётся.
      Ну, надо ещё зайти к хирургу в поликлинику.
     
      В поликлинике
     
      - Снимок у вас очень плохой...
      Она молода и некрасива. Под немодными очками - блёклые глаза. Какая-то фальшивая заискивающая весёлость. Странно, похоже, она не решается тебе что-то сказать...
      Интересно, что? Ведь простой перелом...
      - Всё-таки смещение?!
      Ясно представляешь перспективу на ближайший месяц: проколотая спицей, вяло-синюшная, растянутая над больничной койкой рука. Бессонница в ореоле гнусной боли. Мучительно-постыдная борьба с судном. Кровь от уколов на грязных простынях.
      - Нет, хуже...
      Глупая, что может быть хуже?..
      - Патологический перелом.
      - И что это значит?
      - Процесс какой-то в кости... Потому так легко и сломалась.
      - Какой процесс?
      Никак не можешь поймать взгляд из-за толстых стёкол очков.
      - На снимке затемнение.
      - И что?
      - Знаете, иногда это бывает и доброкачественным новообразованием. Но очень редко...
      - ...
      Вот теперь, действительно - граница.
      - Вы имеете в виду рак?..
      - Да вы не расстраивайтесь!
      - Я не расстраиваюсь, я верующий.
      - И правильно - все мы смертны.
      Она издаёт нервный хохоток. Взгляд шмыгает по твоему лицу и ускользает в сторону.
      'Предварительный диагноз: остеогенная саркома. Патологический перелом правого плечевого сустава'
     
      С женой
     
      - Мы справимся!
      Прячет глаза. Не верит. Ты тоже.
     
      С другом
     
      После твоей новости долго молчит в трубку, потом выдавливает:
      - Я тебе говорил, что у меня температура постоянно... Короче, результаты биопсии пришли. У меня то же самое. В печени.
      Улавливаешь в его голосе дальний отсвет торжества. Радуется, что не остался наедине со своим кошмаром, что вместе с ним в безнадёжный путь пойдёшь и ты?.. Но зла к нему у тебя нет. Ведь от его слов в тебе на мгновение тоже вспыхивает какая-то тёмная, но - радость...
     
      Со специалистом-онкологом
     
      - Да, очень похоже на опухоль. На 'злую'.
      - И что?
      - В любом случае - операция. Потом к нам на 'химию' походите.
      В коридоре диспансера, где ты так долго ждал своей очереди в кабинет, кажется, что потолок давит на мозг. Почему-то всё представляется в жёлтом цвете, как в ночном кафе Ван Гога, где хочется орать от ужаса, а потом разбить башку об угол похожего на гроб бильярда. При этом понимая, что никуда ты отсюда не денешься, даже если помрешь, очнешься здесь же, будешь корчиться на грязном полу без воздуха и надежды, под жирным светосочением ламп и невидящими взглядами неподвижных завсегдатаев.
      Напротив в очереди - желтое лицо существа, которое уже трудно определить точно. Кажется, бывший мужик. Изможденный и сморщенный, как старая обезьянка. Глядит перед собой мёртвыми глазами, слегка подёргивая головой. Наверное, тоже ходит на 'химию'...
     
      С людьми
     
      Ты уже отделён от них, и они это знают, хотя делают вид, что ничего не случилось. Издаваемые ими звуки периодически вспыхивают в твоём мозгу осмысленными фразами. Но ты идешь сквозь это сборище гомонящих теней, не прислушиваясь - отныне у тебя иной путь, ничего общего не имеющий с их путями.
      - Ну и зачем ты себя накручиваешь? Не так же всё плохо.
      - Поменьше в интернете про рак читай, спокойнее будешь.
      - Вы работайте, работайте. За работой все и забудете.
      - Смотри на дело трезво: если скажут, что надо руку ампутировать, соглашайся.
      - А я мужика знал, ему врачи три месяца жизни дали, он уехал в деревню и бухал. И полгода протянул.
      - А я про одну бабку слышала, заговором опухоли рассасывает.
      - Все там будем...
     
      С Богом
     
      - Господи, да я же не готов совсем!
     
      С собой
     
      Красноватое небо уходящей зимы, когда идёшь вечером с работы, прекрасно до рези в сердце. Сколько ещё раз будет у тебя такое небо? 'Пятилетняя выживаемость достигает 70 процентов'. Может, попадешь в эти семьдесят... Тогда несколько десятков раз. И не насмотришься толком.
      Как много хорошего в этом мире!..
      А ведь при всём при этом со смертью вы старые знакомые. С юности она кружит близ тебя, периодически усмехаясь в лицо щербатой челюстью.
      Вот, совсем ещё 'чижарь', только после учебки, недалеко от Герата ты вжимаешься в пыльный кювет, стреляя по вспышкам из 'зеленки', а на искорёженном взрывами бетоне шоссе горят МАЗы колонны 'наливняков', из их кабин свешиваются глодаемые огнём тела шофёров. Засада устроена грамотно: на прямом участке между двух поворотов, зажатых стенами скал. Колонна - как на ладони, при свете горящих машин духи спокойно и методично расстреливают её. Ты должен был остаться там, прошитый пулей из винтовки 'Бур' или размолотый взрывом гранаты. Как 'зёма', с которым призывались в одном военкомате - он умер в 'вертушке', которые вовремя прилетели и отогнали духов, умер в сознании, с ужасом и недоумением глядя на свои вывороченные внутренности. А ты нет.
      Было страшно? Было. Думал, что сейчас умрёшь? Нет, ни секунды.
      Вот, с беспощадной ясностью осознав, что по жизни останешься безнадёжным неудачником, уставший глотать дрянную водку в компании таких же прощелыг, потерпевший постыдный крах в любви, ты сидишь на кровати, созерцая два пузырька с неким непроизносимым снадобьем. Ты получил его в психодиспансере, где уже год состоишь на учёте, как депрессивный и склонный к суициду. Это снотворное, ты скопил его за месяцы мучений, когда, не поглотив на ночь таблетку, лежал на спине, часами прокручивая перед глазами пошлый фильм своей короткой жизни. Торопливо, словно боясь, что передумаешь, вытряхиваешь оба пузырька в ладонь, кидаешь в рот, давясь, запиваешь водой из загодя приготовленного стакана. Записка для матери - уже расползающимися буквами: 'Мама, прости, я не могу больше смотреть пошлый фильм своей жизни'.
      Мрак обрушивается неожиданно, и так же неожиданно отпускает. Ты выныриваешь из чёрной пропасти на свет, ты жив и ближайшие два месяца проводишь в психушке, где ни один врач не поверит, что ты принял двести 'колёс' непроизносимого снадобья, и потом очнулся. Но ты именно столько и принял. Что тебя спасло? Кто тебя спас? Да не всё ли равно, если жив.
      А ведь в глубине души ты и знал, что не умрёшь, хотя всё сделал для этого... Но твой одноклассник, тоже служивший 'за речкой', недавно, обкурившись, задавил себя на унитазе проволокой, и умер.
      Ты в следующем секторе. Нервическим зудом подвигнутый на подвиги, под боснийским селом, которое приказали захватить русским добровольцам, спотыкаешься о мину. Нелепо всплеснув руками, летишь в разверзшуюся вдруг пустоту, хряпаешься о землю, барахтаешься, безуспешно пытаясь встать, и удивляешься, что не только жив, но и в сознании. Пацаны, вытащившие тебя из-под обстрела мусульманских миномётов, потом говорят, что твоя стопа висела на нескольких волокнах мышц. Длинные тяжкие месяцы - операция, вытяжка, гипс, мучительная разработка. До сих пор у тебя там титановая пластина, а хромота с каждым годом усиливается.
      Но казака, подорвавшегося на другой мине, буквально растащило на клочки, а тебе костлявая только очередной раз осклабилась в лицо. И было ли тебе тогда страшно? Было! Но думал ли ты, что умрешь? Да нет же! Был наивный кураж: 'Живи в опасности и умри со славой', упоение собственной лихостью. А если совсем честно, в этом твоём добровольчестве проявилась латентная форма того же суицида. Но именно там, на заснеженном поле в агонизирующей Боснии, ты осознал как непреложную данность то, что давно подозревал, и, только встав на ноги, ты идёшь в храм, чтобы принять крещение.
      И что? Да ничего, просто новый сектор. Ты знаешь, что Бог есть, но многие годы живешь так, словно и не подозреваешь об этом. Тебе не стыдно, когда замечаешь грустный взгляд жены, тебя раздражает лепет дочки, и ты бесишься, в одно и то же время поднимаясь утром, облегчая мочевой пузырь, умываясь, завтракая, одеваясь, знакомым путём продвигаясь до редакции. 'Кризис среднего возраста' -- приличный эвфемизм, скрывающий осознание бессмыслицы бывшей и бессмыслицы будущей. Что ты успел сделать? Прочёл несколько книг, написал несколько статей. Убил несколько человек и одного родил. Любил и бросал, и бросали тебя, и эти женщины призрачной чредой таскаются за тобой, потому что уже вошли в твою жизнь, а ты вошёл в их, даже если вы думать забудете друг о друге, связь ваша записана в книге судьбы навечно. А та, которую любишь больше всех, которая никуда не уходила, которая есть в твоей жизни, и ты хочешь, чтобы она была в ней всегда - у неё грустные глаза, потому что ты сделал её несчастной.
      Она притворяется, что верит, когда ты говоришь про свою командировку в Сибирь. И вот ты в грохочущем, дымящем, трижды проклятом новогоднем Грозном, у трижды проклятого разбитого дворца, куда тебя нечистый принёс 'поглядеть своими глазами', хотя ты не фотограф и не оператор, твое дело - расспрашивать и записывать. Ты поворачиваешься - сказать что-то приставленному к тебе летёхе-десантнику, и смотришь, как он валится на грязный снег, а вместо глаза у него чёрно-багровая яма. И тут слышишь выстрел, который это сделал, а тот, который раздробил плечевую кость тебе, уже не слышишь.
      Отёчная синюшная рука вытянута над больничной койкой. Бессонница в ореоле гнусной боли. Мучительно-постыдная борьба с судном. Кровь от уколов на грязных простынях. Грустные глаза жены.
      Было тебе страшно? Да. А думал, что умрешь? Нет, нет, ты прятался за бойкими словесами о долге журналиста, а жене втюхивал что-то про солидную премию от редакции. Но на самом деле - и в глубине себя ты знаешь это - просто устал ждать, когда достигнешь очередной границы, и сам побежал на её поиски. Но не нашёл, потому что разграничивать свою жизнь - не твоё дело.
      В том же секторе ты снова встаешь утром, опорожняешь мочевой пузырь и идешь в редакцию, а вечером возвращаешься домой. Дёргаешься налево, не потому, что тебе так уж этого хочется, а чтобы почувствовать хоть какое-то движение среди сводящего с ума штиля. На самом деле эти тревожные торопливые связи по кабинетам и незнакомым квартирам тебе отвратительны. После работы подолгу сидишь в пивнушке, наливаясь до ушей, даже если уже не хочешь, но домой-то хочется ещё меньше. А если вдруг возникнет приятель или особо шебутная дама, вечер продолжается поглощением напитков всех степеней крепости, и уже не думаешь, в каком виде придешь домой, и как будет плохо наутро. И про глаза жены тоже не думаешь.
      А они грустны теперь всё время, и это ещё не самое страшное: они постепенно потухают, сначала в них поселяется невысказанная боль, а потом просто начинают равнодушно скользить по твоему лицу. И тебе становится тошно, когда точно такой взгляд ты однажды случайно ловишь у дочери. Они ведь знают, что ты им лжёшь.
      А ты не можешь остановиться, и ложь твоя всё матереет, она уже неуправляема. Ты лжёшь дома, на работе, друзьям и любовницам, лжёшь привычно, часто и не замечая того. И делаешь ещё множество гадостей, складывающихся в непосильную для совести ношу. Проходишь мимо валяющегося на улице мужика. Бухой, наверное... Плохо он как-то лежит, как раненый. А, плевать! Пробегаешь в переходе мимо исхудавшей старухи с умоляющим взглядом - он сперва затормозил тебя, но ты торопишься, и в лом лезть в карман за мелочью. Поспешно, чтобы не видели коллеги, суёшь в бумажник сто баксов за 'джинсу', выдерживая снисходительно-презрительный взгляд заказчика. Орёшь на девчонку из своего отдела, которая и не виновата совсем, а если разобраться, ты сам виноват в проколе, но ты с бодуна, тебе злобно и хочется кому-то сделать больно. Её рот жалобно кривится - она совсем молодая, несправедливость убивает её душу. В пугающе изменённом сумасшедшей дозой алкоголя мире возникают какие-то скотоподобные хари, и ты со всей дури лупишь по ним кулаками, злобно, с давно забытой жаждой убийства, и получаешь в ответ. На следующий день тебе страшно глядеть на свою рожу в зеркало, и ещё страшнее молчание жены, которая собирается, одевает дочь и куда-то уходит. Надолго. Смятая подушка глушит твои сухие рыдания.
      Утром несёшься в храм, натужно подавляя мучительские порывы тут же, на месте, жадно выкурить сигарету и, плюнув, брести обратно домой. Строгие постные напевы, полумрак и ладанный дух словно укрощают в тебе что-то. Или кого-то. В душе становится тихо и сумрачно. Ты - на острове, выброшенный сюда житейской бурей. Преодолевая стыд и ступор, торопливым шёпотом рассказываешь батюшке у аналоя - всё. Епитрахиль милосердной тьмой покрывает голову, и кажется, что в этом мире теперь только ты и Бог. Чудесные слова разрешительной молитвы елеем стекают на твоё сердце. Немыслимая радость причастия переполняет душу. Торжественно выходишь из храма под сияющее солнце - светлый, чистенький, без грехов. Вот бы умереть сейчас и - прямо в рай, как воздушный шарик...
      Рука нащупывает в кармане пачку сигарет. Солнце темнеет.
      Но что-то все-таки сдвигается. Ты оставляешь любовниц, реже напиваешься, иногда вечером тебя тянет домой. В глазах жены нет-нет, да промелькнёт радость, та самая, которая ярко светила в них в те годы, когда вам никого и ничего не нужно было в мире, потому что вы были вместе.
      Всё равно чего-то нет. Иной раз ночью холодеешь от мысли, что так легко всё закончить - только открыть окно и шагнуть с восьмого этажа в разверзшуюся пустоту. Откуда это?! Ты же верующий!
      Но разве этого достаточно? Помнишь, кто там тоже верует и трепещет?.. Слишком долго ты собираешься что-то сказать Богу, а когда соберешься, лепечешь невразумительное. Думаешь, много времени ещё - выправишься, будешь ходить прямо, ходить перед Ним. А теперь вот, на-ка тебе 'злую' опухоль. Значит, всё, что было - пули, осколки, таблетки - всё это фигуры предупреждения. Всякий раз находился кто-то, кто брал на себя твою смерть. Это тебе, дураку, был аванс и долготерпение. Да ещё, ко всем скорбям, получил ты, братец, в жизни изрядный кусок счастья. И чем теперь недоволен?..
      Добро пожаловать в последний сектор.
      Пять утра. Ты просматриваешь пошлый фильм своей жизни - в десятитысячный раз. Из уголка глаза сочится едкая слеза. Сустав уже не двигается, рука вокруг него раздута и синюшна, до неё невозможно дотронуться, не вызывая всплеска боли. Но она и так грызёт, и ты удивляешься, что ещё не сгрызла до конца. Хочется стонать, но знаешь, что от стонов будет хуже. Анальгетики уже не дают и тени покоя, только скручивают желудок.
      Опухоль, конечно, удалят - может, выскоблят часть кости, а может, и с рукой. Пару лет, если повезёт, поживешь спокойно. Потом стрельнёт метастаза. Хорошее слово - стрельнёт. Пристрелит...
      Ты с трудом передвигаешься, часто останавливаясь отдохнуть. Всё время пробирает озноб, но ты уже не меряешь температуру: что толку, это естественно - ты же гниёшь заживо.
      Метастазы в лёгких. Тебе этого не говорят, но ты и так знаешь. В глаза жены смотреть уже невозможно - там плещется твоя смерть, и ты боишься понять, что её ждут, как желанный финиш. Ты раздражаешься и орёшь на домашних, а они молча занимаются своими делами, и ты понимаешь, что существуешь уже помимо.
      Доктора лепечут что-то жизнеутверждающее. Да ну их. Лишь бы выписывали наркоту. Но с этим у них туго, часто приходится к пошлым анальгетикам добавлять пол-литра водки в коктейле со снотворным, тогда можно вызвать сон. Сны прекрасны, в них нет боли, а рука есть, и ты ею свободно двигаешь, и радостно смеёшься, потому что твоя 'злая' оказалась туфтой, миражом, примерещившимся глупым врачам.
      Просыпаешься от боли.
      А иные ночи проводишь на коленях перед иконами, уперев лоб в пол, потому что не помогает уже ничего.
      О душе надо думать, надо думать о душе, о теле уже поздно. Будешь службы выстаивать, по многу часов, к исповеди каждую неделю, под соболезнующими взглядами старух, когда тащишься к скамейке, садишься, отдыхаешь, пока не утихнет на пятнадцать минут неуклонно жующая твою плоть боль.
      Причастие два раза в месяц. Может, и чаще позволят, как отходящему?
      Все привычные грехи оставить. Не представляешь, как проживёшь без сигарет?.. Не смеши мои тапочки: ты ведь и так не живешь, а умираешь.
      А вот к целителям не пойдёшь, не опустишься до этого. Хотя кто знает, куда там пойдёшь, когда боль и страх смерти превратят в совершенную скотину... Может быть, ещё с надеждой будешь прислушиваться к разговорам про чудодейственных бабок. Но это уже край.
      Одним ранним утром проснёшься и почувствуешь - легко. Резво вскочишь с кровати, радостный, здоровый. Подумаешь, что сама прошла 'злая' опухоль. А что, ведь бывает... Может, благодарственную молитву прочитать успеешь. Потом навалится усталость, приляжешь, подумаешь, что у выздоравливающих всегда так, закроешь глаза. И увидишь радушный оскал старой знакомой, которая тебя, наконец, заполучила.
      Некролог на второй полосе родной газеты. 'Памяти товарища'. Нет, затерто больно. Лучше вообще без рубрики, в черной рамке. Фотка подходящая в архиве есть, ты там грустный такой. На самом-то деле злой, но выглядишь как грустный. Интересно, кто напишет? А не написать ли тебе самому, пока время есть? Ты уже раз десять писал некрологи коллегам, говорят, хорошо получается, слезу выжимает. Да ладно, пусть будет сапожник без сапог.
      Тебе-то уже всё равно, что там про тебя пишут. Ты уже в ином месте, где отчитаешься по полной, за всё. И ещё за многое, о чём забыл.
      А потом примешь то, что тебе назначат.
     
      В храме
     
      - Раб Божий, во грехах своих каюсь...
     
      В ночном кафе
       .
      Звенящая, насыщенная тяжелыми испарениями мрачных мыслей, тишина. На боку графинчика с водкой - жирный отблеск сочащейся жёлтым светом лампы. Похожий на гроб бильярд, над которым вусмерть пьяный тип пытается играть сам с собой. Парочка в углу - они не воркуют, а быстро и молча напиваются под селёдку. Лица отрешённые. Бородатый толстый мужик раза в два старше девчонки. Интересно, что у них... А не все ли равно. Думай о себе.
      А что думать. Надо готовиться.
      Как там батюшка сказал, отпустив грехи? 'Это вам для вразумления'. Ну что, вразумился?..
      Кажется, нет. Хочется орать от ужаса и биться головой об угол бильярда. Но знаешь, что это бесполезно.
      Винсент понимал толк в смерти.
     
      С профессором
     
      - Давайте снимок. Так... Ну что, приличный перелом.
      - Доктор, а как же саркома?
      - Нет там никакой саркомы. Затемнение на снимке. Брак плёнки.
      - ...
      Опять граница?..
      - Пишу диагноз: 'Закрытый перелом без смещения'
      Добрый, добрый доктор! И тот тоже, который полутрезвый, в травмпункте...
      - Но мне сказали...
      - Что сказали? 'Метастазирующий рак с летальным исходом на вторые сутки после обращения к врачу'? Это они запросто... Гипс снимете недели через три.
     
      В крематории
     
      Друг, какой-то совсем потерянный, лежит среди цветов. Жёлтое сморщенное личико измученного зверька. При жизни совсем другой был.
      Стоишь в небольшой группе провожающих, и не знаешь, что говорить. Надо молиться, но как за него, неверующего, некрещеного?.. 'Упокой, Господи, раба Своего, если угодно Тебе это'. Как-то так...
      Какая гнусная церемония!
      Ответственная распорядительница раньше, явно, работала во Дворце бракосочетаний - те же жухлые безликие слова, скованные жесты.
      'Ответственный просит проститься с покойным. Участники похорон проходят у гроба. Ответственный приглашает совершить обряд последнего целования'.
      Вязкий холод бледного лба под твоими губами.
      'Ответственный закрывает траурный митинг словами: 'Ф.и.о. закончил свой жизненный путь. Пусть добрая, светлая память о нем сохранится в наших сердцах на долгие годы'. Звучит траурная музыка'
      Интересно, думает ли иногда эта толстая немолодая тётя, что скажет 'ответственный', когда она сама в ворохе мёртвых цветов, под безобразную 'траурную музыку', будет плавно погружаться в жуткий пол зала прощания?..
      Хочу лежать в земле!
     
      На границе?
     
      В книжном магазине встречаю хирурга из поликлиники - покупает какие-то медицинские справочники. Ага, ей надо... Тот же блёклый шмыгающий взгляд из-под немодных очков.
      - Вы знаете, что ваш диагноз не подтвердился?
      Явно хочет убежать, но не решается.
      - Да...
      - И что вы скажете?
      Неожиданно поднимает глаза, глядит в упор.
      - Да, я ошиблась.
      Издаёт нервный хохоток, поворачивается и уходит.
      Ты провожаешь её глазами и шепчешь кому-то:
      - Спасибо.
     
     
      Беленкова К. Глиняный мальчик16kОценка:8.42*4"Рассказ" Проза

Глиняный мальчик

     
       На деревню Барское надвигается вечер. Медленно и важно, тихой поступью сытого кота. Он сметает хвостом прохладного ветра дневную пыль с листвы, и солнце послушно катится за лес, где растекается малиновым киселем. Пришло время моего свидания с глиняным мальчиком.
      Я откладываю кисти и выхожу во двор. Августовские сумерки стелются по сельским холмам, укрывая россыпь старых домиков: в окнах загорается свет, только не видно дыма из труб - в такую жару никто, кроме меня, не растапливает печи, отчего избы кажутся светящимися игрушками. За перелеском на холме высится тонкая как кость церквушка, по выходным в ней идут службы. А внизу на равнине засел поеденный временем, но еще молодящийся областной городок. С возвышенности нашей деревни он выглядит совсем близким, хотя добираться до него на колесах не меньше получаса. Это далекое от суеты место стало мне родным, оно вплелось в душу, точно лента в косу - вытянешь, и волосы рассыплются...
      Здесь, где сам воздух пропитан тишиной, спокойствием и постоянством, я живу уже больше трех лет. В свое время, продав удобную квартиру в Москве, отправилась за триста верст от столицы, в глубинку, чем вызвала немалые пересуды знакомых. "Старая стала, к земле потянуло" - отшучивалась устало. А родственники сочувствующе улыбались и лишь качали головами, дивясь причудам без малого сорокалетней женщины, чей ученый муж ушел к собственной студентке, которая подарила ему долгожданного первенца. То, что мы в браке не имели детей, было не моей виной, но моей бедой. И я увозила эту беду подальше от каменных городских тисков туда, где никто не станет жалеть, и никто не увидит, насколько мне самой себя жалко...
      Теперь с внешним миром меня связывает лишь ремесло. И я отдаюсь ему полностью - моей жизнью стала керамика. В переводе с греческого это всего лишь "обожженная глина", но стоит коснуться ее рукой, как она проникает через кожные поры куда-то глубже, завладевает тобой, вытесняя все суетное и шальное.
      Поспешно перебравшись в Барское, я толком еще не знала, чем буду заниматься: после продажи московской квартиры и покупки деревенского дома у меня оставалась приличная сумма, позволяющая некоторое время вовсе не работать. Но все внутри ныло от бесполезности и бессмысленности такого существования. Тогда я вспомнила свое художественное образование и, по совету одной из новых соседок оборудовала маленькую печь. После чего воодушевленно, с полной отдачей, занялась бытовой керамикой - стала "тянуть" горшки, кувшины и чаши, лепить детские игрушки. А потом расписывать свою утварь жар-птицами, цветами и былинными героями. Моими изделиями заинтересовались в городке. Раз в месяц я отвожу работы в сувенирный магазин и даже имею с этого прибыток.
      Но главная моя игрушка, мое детище, мой Голем - глиняный мальчик, имя которому я никак не могу подобрать. Ребенок, которого у меня никогда не было, сотворенный по закону керамики из четырех стихий и обретший форму под моими руками. Земля, вода, воздух и огонь слились в одно: несколько лет назад мой мальчик был лишь большим куском глины, который послушно вымачивался в воде отведенный ему срок. После в дело вступал воздух - он осушил застывшую по форме глину; за ним следовал печной огонь. И вот моему глиняному мальчику оставалось лишь открыть расписные глаза и улыбнуться из-под моей кисточки.
      Теперь я спешу к нему каждый вечер после трудового дня. И глиняный мальчик покорно ждет меня в новой пристройке к дому, специально возведенной для хранения керамики. В эту сокровищницу не заходит никто, кроме меня, по стенам на гвоздях висят, подсыхая, горшки, кружки и кувшины, на полках выстроились ряды крышечек и мелкая утварь. Здесь всегда царит полумрак, как на черно-белом снимке. Лишь иногда, поздними вечерами, когда тусклое свечение из окна не добирается до потаенных уголков комнаты, я зажигаю длинные как салями стеариновые свечи. Мне нравится "живой" свет...
      Почти никогда я не работаю при электрическом освещении - все это осталось там, за триста верст, где правит сверкающий неоном бог цивилизации. Здесь же я лишь освобождаю от завес широкие окна, а сейчас, летом, - и вовсе распахиваю их настежь. Тогда солнце по-хозяйски вливается в дом, а я усаживаюсь за стол и начинаю кропотливо расписывать свою керамику, лишь иногда отвлекаясь, чтобы смочить холодной водой длинную майку с надписью "PRAHA" - трофей разъездной супружеской жизни. В юности я была модницей и любила одеваться для себя, в молодости старалась приодеться для мужа, теперь же я одеваюсь исключительно для порядка. И мокрая майка из Праги облепляет мое тело лишь для охлаждения в затянувшийся этим летом зной, чтобы не тратить время на обливание и не отрывать кисти от любимой керамики.
      Сейчас, когда дневная жара спала, я сменила подсохшую майку на льняное платье и полетела к своему глиняному мальчику. Чтобы рассказать ему о заморских птицах на сверкающих чашках, показать новые яркие игрушки и просто хоть ненадолго почувствовать себя матерью...
      Мальчик как всегда улыбается мне своей неизменно-нежной улыбкой из дальнего угла освещенной свечами комнаты, и теплые лучи рисуют живой узор на его неживом лице. Я же, как маленькая, хочу верить, что когда-нибудь этот свет просочится через керамические поры и наполнит моего глиняного мальчика своей горячей сутью. Воздух расправит невидимые легкие в узкой керамической груди, глиняное сердце запылает огнем, а из расписных глаз скатится живая слеза. Но в тайне мечтая об этом, слез не роняю даже я...
      Тьма за окнами сгущается, легкий холодок пробегает по голым ступням. Потушив свечи, я выхожу из пристройки, но, не успев порядочно отойти, слышу за спиной непонятную возню, где-то совсем рядом: шелест травы, осторожные шаги.
      - Уки, это ты? - глаза еще не привыкли к полутьме.
      На другом конце двора отзывается Уки - подобранный пару лет назад смышленый пес-"дворянин" лениво тявкает и смолкает. А шаги семенят от пристройки куда-то за деревья: все чаще, все тише...
      Опасливо озираясь, я возвращаюсь в дом. Запираю все замки, прохожу через мастерскую в спальню и там закрываю дверь на крючок. Потом залезаю в скрипящую старыми пружинами, но очень удобную кровать и окунаюсь в беспокойный сон.
      Всю ночь мне снится, как мы с ожившим глиняным мальчиком гуляем по лугу: он смеется и убегает от меня, а я гонюсь за ним и теряю где-то среди высокой травы, что смыкается над его макушкой... и уже нет нигде моего мальчика, только тугие колосья постукивают друг о друга, сливаясь в пшеничный ковер...
     
      Только что проснувшись, я бегу по охваченному ранним жгучим солнцем двору в пристройку - мой мальчик стоит на месте и по-прежнему нежно улыбается. Успокоенная, я отправляюсь "тянуть" новую партию горшков.
      К моей работе нельзя подходить с плохим настроением или в тяжелых размышлениях - глина любит простоту и свободу мыслей. Тогда руки плавно скользят по ней, и форма выливается, будто сама собой. Пожалуй, это самое чистое из грязных дел...
      После обеда через забор заглядывает соседка.
      - На днях в город поеду, захватить тебя с товаром? - деловито осведомляется она, откидывая широкой ладонью тень на сощуренные глаза.
      - Спасибо, теть-Нин!
      - Машину тебе надо! Молодая баба, а ездишь на мне - старухе, - привычно отчитывает меня пожилая, но крепкая соседка.
      - Надо, теть-Нин, надо! - соглашаюсь я. - Только какая же вы старуха? Да и моя молодость за триста верст осталась...
      Я возвращаюсь к работе: пока отлитые формы сохнут, берусь за роспись уже готовых изделий. Время летит незаметно, точно кисточка завивает его в сказочные узоры. Вдруг Уки за распахнутым окном взрывается радостным лаем. Я выглядываю во двор - пес носится возле пристройки с высунутым от жары и усердия языком, наскакивает на дверь, но внутрь зайти опасается - я запрещаю.
      Трава возле пристройки примята - то ли Уки постарался, а, может, еще кто? Я захожу в свою сокровищницу, явственно ощущая, будто только что кто-то шалил здесь: горшки на стенах покачиваются, крышечки на полках дрожат, лишь мой глиняный мальчик улыбается замершей невинной улыбкой.
      - Уки, кто здесь был? - я стараюсь придать голосу грозный тон.
      Уки виляет хвостом и отвечает по-своему, по-дворянски: "Вау-ваф". Я не знаю "дворянского"...
      Этой ночью мне не спится. Я часто выглядываю во двор и долго смотрю на освещенную лунным светом пристройку. Все тихо.
     
      Новый день нахлобучивает на небо толстые молочные тучи. Становится невыносимо душно... и ни капли дождя. Деревня замирает, никто не решается высунуть нос из дому в такое пекло. Бедный Уки распластывает свое меховое тельце на ступенях крыльца и лишь изредка огрызается на докучливых мух. И тут я снова слышу шаги: отчетливый частый топот ног среди тишины и безветрия.
      Неслышно выхожу во двор, дверь пристройки приоткрыта. Собравшись с духом, я распахиваю ее настежь, и свет из-за моей спины падает в помещение...
      Глиняный мальчик послушно стоит в своем углу, а рядом с ним суетится какой-то незнакомый паренек. Мой неожиданный приход так пугает его, что в страхе он цепляется за драгоценное изваяние, медленно покачивается вместе с ним и с грохотом обрушивает глиняного мальчика на пол. Осколки керамики стучат по доскам, а паренек пускается наутек. Минуя меня, он весь съеживается, сгибает спину и пытается проскочить во двор. А я все еще стою окаменелой статуей, и, кажется, вовсе не могу пошевелиться. Лишь в последний момент цепко ухватываю паренька за плечо. Но его тонкая рука выскальзывает как рыбка из моих пальцев, оставляя только обрывок материи от рукава рубашки.
      - Стой! Кто ты? - шепчу я вслед.
      Но узкая фигурка паренька скрывается за забором, и вскоре вихрастая макушка пропадает среди пшеничных колосьев обступающего село луга. А я так и стою на месте, все еще сжимая в руке выцветший кусочек ткани. Настоящей ткани. Еще теплой, дышащей потом живого человека...
      Затем я оборачиваюсь и скольжу взглядом по сокровищнице - мой глиняный мальчик безвольно разметался по полу: вот пальчики, вот спина, а вот кусочек милого лица... Я опускаюсь на колени и ползаю по доскам, стараясь собрать воедино то, что стало теперь лишь грудой бездушной керамики. И слезы капают на осколки глиняных щек, на застывшие завитки волос, на холодные ладошки... первые слезы за несколько лет. Под моими коленями хрустит сухая глина, она впивается в онемевшую кожу, и внутри так больно, больно, больно...
     
      Поутру у ворот сигналит тетка Нина. Я собираю готовый товар и залезаю в запыленный автомобиль.
      - Плакала? - косо оглядывает меня соседка.
      Я отмахиваюсь.
      - Мужика тебе надо...
      - Вполне достаточно будет машины, - и тут я осмеливаюсь спросить ее о том, что теперь тревожит меня больше всего. - Теть-Нин, а в деревню случайно не приезжал паренек... лет девяти-десяти... не из местных, раньше я его не встречала...
      - Как же не приезжал, приезжал! - охотно кивает соседка. - Куракина Павла сын. Мать они недавно схоронили. Пашка запил с горя, из города в деревню перебрался, боюсь, как бы его пацаненка в детдом не забрали...
      Значит, вчера это был не оживший Голем, а настоящий мальчик - никаких чудес, кроме чуда самой жизни...
      На обратном пути, сдав в магазин новую партию своих изделий и получив выручку, я прошу соседку зайти на местный рынок. Рядом с мешками картошки, горами пузатых кочанов капусты и коробами фруктов здесь продают плюшевые кресла, никелированные велосипеды и газонокосилки, а вокруг на вешалках колышутся сарафаны, вечерние платья и спортивные костюмы.
      - А есть у вас что-нибудь для мальчика? - я гляжу на чернявую продавщицу. - Мне бы рубашечку...
      - Какой размер? - с готовностью улыбается та, обнажая ряд золотых зубов.
      И тут я понимаю, что совсем не разбираюсь в детских размерах, даже рост мальчишки толком назвать не могу - керамическая из меня вышла мать, а вовсе не настоящая...
      С трудом подобрав размер на глаз, я прячу покупку в пакет и всю дорогу до дома бережно прижимаю его к себе.
     
      Ранним утром, пока воздух еще хранит остатки ночной прохлады, я подхожу к дому Куракиных. И сразу вижу давешнего паренька, что сидит на лавке возле покосившегося крыльца. Он с усердием выстругивает из поленца какую-то игрушку. Но завидев меня, заметно пугается, ища взором пути для отступления. Отступать некуда.
      - Я тебе рубашечку порвала, вот, купила новую...
      Паренек с опаской взирает на обновку, не доверяя моему ласковому тону.
      - Что тут такое? - на крыльцо выходит крупный мужчина, лицо его серо как картофель.
      - Здравствуйте, я живу по соседству. Можно вашего паренька в гости пригласить? - я открыто гляжу в потухшие глаза Куракина. - Он поможет мне игрушки расписывать. Могу и заплатить...
      Мальчишка восторженно замирает, а отец приходит в замешательство.
      - Нам деньги не нужны, - отмахивается он. - Так это к вам сын все время бегал? С каким-то мальчиком играл...
      - Нет больше моего мальчика, - вздыхаю я.
      - Нет? - переспрашивает Куракин. - И у нас больше нет...
      Он не договаривает, замолкает, видимо, думая о своем горе. А мне становится так неловко и тяжело, будто все тучи сегодняшнего неба ложатся на плечи.
      - Па, можно мне с ней? - мальчишка виснет на руке отца, кивая в мою сторону.
      - Иди, только денег не бери. Мы сами кому хочешь денег можем дать, не бедные!..
      И тут я решаюсь спросить этого усталого от обрушившейся пустоты мужчину о своем:
      - А вы мне печь не поправите? Потрескалась, замазать бы?
      - Ладно, зайду...
      Куракин поднимает жестяное ведро и жадно пьет из него колодезную воду. Я беру мальчишку за руку, она тонкая и влажная. Мы идем ко мне в мастерскую. Пшеница на лугу перестукивает колосьями, а где-то вдали, за костяной церквушкой, буянит гром. К селу приближается долгожданный ливень.
      - Как твое имя? - спрашиваю я паренька.
      - Григорий Куракин! - рапортует он и, подумав, робко добавляет. - Мама Гришаней звала, а папа - Грихой зовет.
      - Можно я буду звать Гришкой?
      Он кивает. А затем сильнее сжимает мою руку и быстро тараторит:
      - Простите, что я вашего мальчика грохнул. Я вам нового сделаю, честное слово! Уже начал - из деревяшки...
      - Не надо нового, - я качаю головой. - Лучше сам заходи почаще...
      Навстречу нам выскакивает веселый Уки. Гришка дружески треплет его за ушами, гладит холку. Уки счастлив и робко глядит на меня - мол, прости, что пускал во двор чужака.
      На иссохшуюся землю падают первые тяжелые капли, и мы бежим к дому. Бежим и смеемся, заигрывая с Уки и описывая знатные круги под усиливающимся прохладным дождем.
      К вечеру, сквозь ливень, укрывшись плащом, к нам приходит Гришкин отец. Куракин выглядит посвежевшим, глаза живые.
      - Что вам тут починить требуется? - он с интересом осматривает мои хоромы.
      Я подвожу его к потрескавшейся печи, а Гришка вовсю размахивает перед носом отца расписанной самостоятельно свистулькой.
      - Глину жарите?- прищуривается Куракин. - Не барское это дело...
      - Не боги горшки обжигают, - улыбаюсь в ответ я.
      И мы молчим. Улыбаемся друг другу, улыбаемся сами себе - где-то там, внутри. Какие уж из нас боги? Наше дело - горшки, что из земли, воды, огня и воздуха...
     
      Калинчук Е.А. Тайна Орлиного Гнезда31k"Рассказ" Приключения
     

Тайна Орлиного Гнезда

      Лошади сбавили шаг, подымаясь по хорошей, но крутой горной дороге. Всадников со всех сторон окружало бледное утреннее небо, только справа стеной нависала скала. Мир остался внизу, и неожиданное хриплое карканье над головой заставило Гроша подскочить в седле.
      Стая птиц показалась из-за гребня. Птицы держались так близко, что почти касались друг друга крыльями. Всадники приостановились, провожая стаю взглядом.
      -Что это, вороны? - спросил Грош своего попутчика, купца Корнелиуса.
      Карканье действительно напоминало воронье, но для воронов птицы парили слишком высоко.
      -А кто их знает, что они такое, - ответил купец, глядя вслед удаляющейся стае. - Не вороны, это точно. У этих клювы крючком, да и падали они не едят. Местные называют их городскими орлами, а чаще - просто птицами. Тут, поди, других-то и нет.
      "Птицы с большой буквы, - подумал Грош. - Ох уж эти мне птичьи байки...".
      Дорога нырнула вниз и свернула за скалу. За поворотом открылось зрелище, превзошедшее все ожидания Гроша. Город венчал верхушку горы как корона, украшенная множеством шпилей и гребней. На зубчатой крепостной стене в ряд сидели птицы - десятки, сотни птиц. Грош оторопело смотрел на них, пока не понял, что это невозможно. С поправкой на расстояние выходило, что каждая птица величиной с человека.
      -Каменные они, каменные, - пояснил Корнелиус, заметив смятение Гроша. Он много путешествовал и с удовольствием строил из себя знатока. - Просто статуи. Ну, как?
      С небес опять послышался крик.
      Грош и купец одновременно вздернули головы. Стая возвращалась. По небесам понесся непрерывный тревожный грай.
      -Ишь, раскаркались, - пробормотал Корнелиус. Но Грош не обращал на него внимания. Он смотрел на город.
      Дорога кончалась впереди у края пропасти, через которую к воротам Орлиного Гнезда был перекинут разводной мост. На мосту перед воротами сновали люди, судя по одежде, стражники. Затем ворота открылись настежь, и в них показалась процессия: двое стражников вели худого мужчину со связанными руками; за ними шел толстяк в алом плаще с неразличимым гербом (видимо, бургомистр), и еще несколько человек.
      Грошу стало не по себе, и он понял, почему, когда разглядел на одном из вышедших колпак с прорезями для глаз - одеяние, общее для палачей всего мира. Еще громче, пронзительней стали птичьи крики. Стая кружилась над самым мостом.
      Человек в алом плаще долго что-то говорил, а затем палач вывел осужденного на середину моста и одним ударом столкнул в пропасть.
      Но осужденный не упал.
      Он перевернулся в воздухе, съежился, и взмыл вверх.
      Его тело уменьшилось раза в четыре. Он расправил крылья, раскрыл крючковатый клюв, из которого вырвалось карканье, сделал круг над мостом и унесся ввысь, чтобы присоединиться к стае, кружащей в небе.
     
      О том, что коренные жители Орлиного Гнезда навеки превращаются в птиц, стоит им покинуть пределы города, Грош, разумеется, слыхал. Ходили о городе и другие предания, правдоподобные и не очень: к примеру, что полчища Птиц заклевывают войска любого завоевателя, подступившего к городу. При этом единственным подступом к городу была узкая горная дорога, и любой кретин, поведший по ней войска, свалился бы в пропасть и без помощи птичьих полчищ. Так или иначе, завоеватели не казали носа в Гнездо уже лет пятьсот. Еще ходили слухи о главном сокровище города - неиссякаемой золотой жиле. Она считалась заколдованной, хотя Грош и не понимал, почему. Золото оттуда добывали чистейшее и самое настоящее, а что жила действительно неиссякаемая, могло показать только время...
      Однако после того, как Грош стал свидетелем казни на мосту, ему припомнились все зловещие и просто странные слухи об Орлином Гнезде. А Грошу нужна была светлая голова, свободная от страхов и суеверий. Иначе не стоило даже браться за то дело, с которым он приехал.
      Началось все с того, что Гроша вызвали к Императору. Грош никак не мог взять в толк, каким образом его дела пересеклись с интересами его Величества. На тайной службе он занимался ловлей мелких фальшивомонетчиков. Историй больше чем на сотню золотых через него не проходило, не говоря уже о чем-то важном. А тут еще сам начальник тайной службы, по прозвищу Змей, встретил Гроша во дворце и провел его, напуганного до полусмерти, в императорские покои.
      Император был разъярен. Вместе со Змеем они изложили Грошу следующее. Как и все его предшественники, Император давно заглядывался на неиссякаемую золотую шахту в Орлином Гнезде. Предания о том, что жила заколдованная, Императора не смущали, но захватить Гнездо было нельзя, а на переговоры о присоединении к Империи гнездяне не шли. Лет десять назад Император выслал в Гнездо опытного тайного агента, Коршуна. Тот должен был выяснить, нельзя ли сделать так, чтобы часть добытого золота потихоньку уходила в Империю.
      Коршун добросовестно и регулярно присылал донесения, где указывал, что махинации подобного характера в городе караются смертью согласно заповедям первого правителя Гнезда, великого воина и мага Манальдана. Что те из горожан, кто согласен преступить закон, заламывают цены чуть ли не больше цены самого золота. Намекал Коршун и на то, что Император - не единственный, кто положил глаз на шахту, и тайных агентов в городе несколько.
      На этом донесения прекратились. Коршун как сквозь землю провалился. С ним пытались связаться тайными и явными способами, а затем Император, понимая, что случилось неладное, отправил по следам Коршуна второго агента, тоже весьма заслуженного, по прозвищу Красавчик. Второй агент взялся за дело так же бойко, как и первый. Он нашел в одном из условленных тайников последнее, неотправленное, письмо Коршуна, написанное незадолго до исчезновения, согласно которому тот намеревался проникнуть в шахту и увидеть золото своими глазами. Самого Коршуна Красавчик не нашел и предположил, что его убрали конкуренты. Он выяснил, что в Гнезде промышляют люди герцога Эгинеи, и обещал добыть доказательства. После чего бесследно пропал.
      Император кипел от злости и испепелял взглядом ничего не подозревающих эгинейских послов. Решено было на поиски пропавших Коршуна и Красавчика послать кого-нибудь, на шпиона непохожего. Выбор пал на Одноглазую, девицу легкого поведения и незаурядного ума - на ее счету было столько раскрытых заговоров, что Император, прочитав ее досье, две ночи не спал. Одноглазая принялась за работу со рвением, переспала с половиной Орлиного Гнезда и доложила: Красавчика, и тем более Коршуна, в городе давно не видели. Красавчик вышел на эгинейского агента и даже пытался его перевербовать; эгинейца Одноглазая искала, но безуспешно. В причастнось эгинейца к пропаже Красавчика шпионка не верила. Она полагала, что Красавчик пробрался-таки в шахту и был убит городской стражей. Напоследок Одноглазая легкомысленно пообещала написать еще, и с тех пор от нее не пришло ни строчки.
      Четвертый посланник императора прозывался Булавой (а Грош знавал его лично и знал и другое его прозвище - Дубина). Дубина, наемный убийца медвежьего сложения, получил приказ найти своих товарищей, в случае необходимости снося все на своем пути. Что именно он успел снести, узнать не удалось, так как Дубина пропал.
      Убеждаемый Змеем, что ставить надо не на ослов, а на людей с головой, император выкопал среди советников книгочея по кличке Умник и отправил в Гнездо. Умник немедленно исчез (Императора чуть не хватил удар), но через месяц вдруг объявился, заявил, что все это время изучал историю города, что никого не нашел, но прилагает бумаги, содержание которых наверняка заинтересует Императора. Среди бумаг были сказания об основании Гнезда мудрецом, героем и колдуном Манальданом, вариации на тему птичьих полчищ, а также легенда о происхождении самого Манальдана (по преданию, будучи младенцем, Манальдан был унесен орлами в горы, и чудом остался в живых). В заключение Умник советовал императору сходить к жрецу и расспросить его о благодатных дождях. Император вместо этого повелел было отозвать Умника и отрубить ему умную башку, но Змей считал, что Умник набрел на что-то важное, о чем не решается написать напрямую, и еще пару месяцев над письмами агента билась вся тайная служба, а когда устали и написали Умнику, чтоб выражался понятнее, ответа не пришло.
      После исчезновения Умника император вошел в раж. В Гнездо отправлялись шпион за шпионом: бывалые, начинающие, старые, молодые, воины, маги, те, кто работал за деньги и те, кого держали угрозами, по одному и парами. Ни один не вернулся. Полученные от них донесения были более чем странными. Умник, оставил после себя записи, которые действовали на агентов как хорошее похмелье. Все как один, твердили про благодатные дожди и унесенных орлами младенцев. Один из агентов, Крикун, совсем тронулся умом и в последнем рапорте объявил себя властителем мира. В Орлином Гнезде пропал и начальник Гроша Торгаш, и Грош сообразил, что у Императора кончаются агенты, раз уж он взялся за их департамент. наконец, самый последний шпион перед исчезновением сообщил, что "тайна кроется в птицах". И прибавлял, что привезет Императору "чудо из чудес".
      Поход к жрецу, на котором настаивал Умник, тоже ничего не дал. Жрец поведал общеизвестное: Создатель ходит по вселенной, и там, куда он посмотрит, проливается благодатный дождь. Однажды он обронил звездный перстень на безжизненную земную твердь, и пока искал, заглядывая в пустые озера и под голые горы, благодатный дождь пролился на мир и оживил его. Никакой связи между посещением Создателя и исчезновением половины императорской тайной службы жрецы не усматривали.
      И со всей этой мешаниной в голове, но с приказом во что бы то ни стало найти разгадку тайны, несчастный Грош отправился в Орлиное Гнездо, не имея ни малейшего представления о том, как действовать.
     
      В дороге Грошу подумать не удалось. На первом же постоялом дворе к нему в попутчики набился словоохотливый купец Корнелиус. Он надоел Грошу до смерти, но по прибытии в город, к счастью, затерялся в толпе на базарной площади.
      Грош с облегчением вздохнул, нырнул в тихую неприметную улочку, и пошел по ней, усиленно размышляя. На самом деле все было не так уж плохо. Император предоставил ему полную свободу действий, а Змей растолковал, где находятся условленные тайники, в частности, тайник с записями сумасшедшего Умника. Все предшественники Гроша поначалу прекрасно чувствовали себя в городе: на первых порах опасность ему, похоже, не грозила.
      Грош приободрился.
      "Надо быть осторожным, - думал он, минуя улицу за улицей. - Почему, собственно, я неспособен раскрыть это дело? Вот возьму и раскрою. Неплохой способ продвинуться по службе. Возьмет меня Змей на место Торгаша? Возьмет, куда денется. После такого дела меня куда хочешь возьмут. Так вот, забудем-ка про птиц, про казнь и прочие штуки. Ни во что непонятное я пока не полезу. В драку тоже не полезу - я вам не Дубина. Буду делать то, что умею. А что я умею?"
      Грош умел хорошо делать три вещи. Во-первых, отличать настоящее золото от фальшивого. Во-вторых, у него был нюх на тайники, часто выручавший его при поимке фальшивомонетчиков. А еще он имел привычку, решая сложную задачу, идти вперед в неизвестном направлении. Он знал по опыту: рано или поздно нужное решение само придет в руки.
      И Грош пошел куда глаза глядят, рассматривая Орлиное Гнездо и его обитателей. Город был огромен. Хоть он и стоял на горной вершине, но по ширине улиц не уступал величайшим городам Империи, и пестрел иноземцами. По одежде и речи Грош узнавал пануарцев, уроженцев Виноградной Долины и своих соплеменников. Неудивительно - раз гнездяне не могли покинуть город, купцы со всего мира сами ехали в Гнездо, продавая там свой товар по баснословным ценам - на золото горожане не скупились. На каждом углу был постоялый двор или таверна с вывеской "Комнаты внаем".
      Встречались Грошу и коренные гнездяне. Их можно было отличить по горбатым носам (напрашивалось сравнение с орлиным клювом, но Грош его отогнал) и невиданному количеству золотых украшений. Даже у худющих мальчишек, поливающих траву перед сиротским домом, на шее болталось по золотому медальону высочайшей пробы.
      Вскоре улицы стали уже, а небо над ними - шире, и Грош, попетляв, оказался на городской стене. Снова силуэты каменных птиц предстали перед ним, как готовая взлететь стая, но теперь он мог подойти к ним вплотную. Статуи, каждая высотой с человека, были воздвигнуты на зубцах стены; можно было достать рукой до словно вонзенных в стену когтей. Все птицы были разные - они отличались позами, размером и даже узорами на перьях, отчего и производили впечатление живой стаи. Некоторые статуи изображали орлов, соколов, даже павлинов, другие - фантастических птиц, с человеческими торсами или львиными лапами. Грош подивился искусству ваятелей и уселся отдохнуть на стену. Справа от него на зубце красовался, расправив крылья, каменный коршун, слева - неведомая большеголовая птица. Засмотревшись на нее, Грош оперся ладонью на стену, и неожиданно его руку оттолкнуло назад и он услышал характерный щелчок пружины. Прямо из стены вывалился свернутый трубкой пергамент, который Грош еле успел схватить, прежде чем тот улетел в пропасть.
      Грош оглянулся кругом. На стене было пустынно, похоже, никто ничего не заметил. Вот тебе и нюх на тайники!
      "Что же это значит? - подумал Грош. - "Тайна в птицах"? Или еще один тайник, о котором Змей забыл?". Он развернул пергамент. Это было письмо, написанное по-эгинейски. Грош не очень хорошо знал этот язык , но одно место смог перевести почти целиком:
      "...что же касается птиц и заключенной в них тайны, то речь идет о знаменитых стаях, по преданию защищающих Орлиное Гнездо, а не о каменных статуях, которые, по объяснениям горожан, являются всего лишь символами города, хотя и о них говорят разное: как-то: о том, что их с каждым годом становится все больше и больше..."
      -Интересно? - раздался над ухом хорошо знакомый Грошу голос - голос купца Корнелиуса.
      И горла Гроша коснулся кривой эгинейский нож.
     
      Они сидели в переполненной, пропахшей супом таверне, и перед обоими стояла уже четвертая кружка пива. Корнелиус захмелел и, плюнув на секретность, снова и снова с обидой рассказывал:
      -И только я расставил им ловушку, как этот старый хрыч герцог отзывает меня в столицу. Три года я за ними гоняюсь! Нет, этот тупица тащит меня домой, три дня читает мне сказки про птиц, а потом собственноручно сажает на лошадь и шлет в это треклятое Гнездо, будь оно неладно!
      Грош сочувственно хмыкнул. Он еще не совсем пришел в себя после того, как почувствовал нож Корнелиуса у горла и мысленно распрощался с жизнью. Однако мнимый купец не только не стал его убивать, но, узнав, кто Грош такой и что здесь делает (Грош счел разумным отвечать почти без утайки), длинно и грязно выругался, схватил Гроша за шиворот, затолкал в первую попавшуюся таверну и предложил сотрудничество.
      Выяснилось, что Корнелиус, тайный агент эгинейского герцога, находится в таком же положении, что и Грош, а именно - послан в Орлиное Гнездо после того, как пара дюжин его собратьев бесследно пропала. Далее следовала знакомая повесть о странных донесениях, птицах, Манальдане, благодатных дождях и прочем. Со второй кружки пива Грошу даже примерещился на месте Корнелиуса багровый от злости Император.
      -Я как тебя у Головастикового тайника увидел, - изливал душу Корнелиус, - так обрадовался было, идиот! Говори прямо, это точно не ваши наших прихлопнули?
      -Точно... - вздохнул Грош. - Говорю же, на тайник случайно наткнулся. Из наших с вашими один Красавчик работал, давно уж было.
      -А, это с этим... забыл, как звать. Знаешь, у меня от них башка кругом. Штук двадцать пропало. А я не ходячая перепись тайных агентов. Я - охотник. Сразу, кстати, говорю: обойти меня лучше не пытайся. Могу назвать пару тех, кто пробовал...
      -Я тоже не реестр, - поморщился Грош. - И насчет прихлопнуть - кто из нас лезет к незнакомым людям с ножом?
      Корнелиус довольно хмыкнул:
      -Ты мне лучше скажи, зачем я тебе сдался, - поинтересовался Грош.
      Что ему придется сдохнуть или работать с Корнелиусом, он отлично понимал. Эгинеец рассказал о себе слишком много, чтобы после этого отпустить Гроша с миром. Против совместной работы Грош не возражал. Но ему хотелось знать условия Корнелиуса.
      Эгинеец отхлебнул пива.
      -Как зачем, - сказал он. - Соединяем твои сведения с моими. Глядишь, на что-нибудь и выйдем.
      -А как насчет вытянуть из меня сведения и зарезать в подворотне?
      -Не трусь, - усмехнулся Корнелиус. - Я, Грошик, люблю работать вдвоем. Вдвоем веселее.
      -Да уж, действительно, - буркнул Грош. - Обхохочешься.
      Но бурчал он для порядку, чтобы не раскрывать хитрому Корнелиусу все свои карты. По тому, как мастерски эгинеец сыграл в дороге болтливого купца, Грош понимал, что и правда имеет дело не с последним из герцогских шпионов. Выход был один - играть в игру Корнелиуса. Вдвоем действительно веселее. Кстати, Император в спешке забыл предупредить его, чтобы держал язык за зубами и не связывался с конкурентами. Так что поработать можно, а там... можно будет мирно разойтись по хозяевам. Если же Корнелиус задумает его убрать - ну уж теперь Грош будет начеку.
      Они сняли комнаты в той же таверне и два дня провели, сопоставляя сведения. Грош принес записки Умника, и Корнелиус добросовестно их прочел, но ничего не понял. В записках преобладали восклицания вроде: "О чудесное открытие!" и "О источник жизни"! Взамен Грош получил от Корнелиуса донесения некоего Печенки, который писал: "Это, выражаясь фигурально, золотая жила!". Одним Птицам было известно, почему Печенка выражался фигурально, когда должен был заниматься настоящей жилой.
      Из того, что удалось сопоставить, выходило, что все пропавшие начинали поиски со знакомства с историей города, затем так или иначе заинтересовывались шахтой, либо проникая в нее, либо собираясь это сделать. Связь со многими оборвалась как раз после такой разведки. Те немногие, кто побывал в шахте и вернулся, несли околесицу насчет власти над миром и бессмертия, не говоря прямо, что обнаружили.
      Корнелиус высказал предположение, что это заколдованное городское золото дает власть над миром, но Грош обошел золотые лавки и твердо установил: золото обычное, высшей пробы, чудесными свойствами не обладает. Сами горожане относились к нему беспечно и даже несколько пренебрежительно, как к добру, которого навалом.
      Печенка оставил после себя подробный план шахты. Раньше Грош представлял себе заветную жилу в виде золотых копей в глубине горы. На деле золотой источник находился в центре города, в подземелье под ратушей. Судя по рисунку Печенки, так называемая шахта представляла собой маленькую комнатушку. В углу был нарисован заштрихованный кружок.
      В довершение всего, Грош заметил, что Корнелиус боится. Говоря о шахте, эгинеец заметно бледнел и принимался глушить пиво. Один раз он даже поделился своими страхами с Грошем:
      -Я вот что тебе скажу, Грошик. В этой шахте что-то есть, и оно жрет людей. И надо ли мне туда соваться, я еще не решил.
      Попадали в подземелье через особый вход, который охранял один-единственный солдат. Корнелиус нанес солдату визит и вернулся совершенно обескураженный. Солдату лет сто, сказал он, и вооружен он ниже среднего. Ведет себя так, как будто охраняет огород, то есть гоняет любопытных и ворон, остальное время дремлет на солнышке. Судя по всему, он не более чем символ, вроде каменной птицы.
      -Это не стража, - повторял Корнелиус. - настоящая стража там, внизу. Ох и не нравится мне это все, Грошик. Все мы как один лезем в этот подвал. Покорно, как скот на убой. Ты хоть это понимаешь?
      Грош понимал, но его захватил почти лихорадочный азарт. Он уже не был тем осторожным Грошем, каким приехал в Гнездо. Всякий страх куда-то пропал. Подействовала ли на него встреча с Корнелиусом или слишком силен был зов золота, сказать было трудно. В ушах звучали слова "властитель мира", "источник жизни", "чудо из чудес", и хотя ни власть, ни вечная жизнь его особо не прельщали, желание докопаться до разгадки и понять, что же приводило пропавших в такой восторг, росло и завладевало Грошем. Золотая шахта была очередным тайником, и тайник этот манил его к себе все сильнее. Порой Грош ловил жадный блеск в глазах Корнелиуса и догадывался, что эгинеец думает точно так же.
     
      Накануне вылазки в шахту Грошу приснился тревожный сон. Орлы летали над горами. У одного в когтях болтался мальчик с золотым амулетом на шее. Потом Грош сам оказался на месте мальчика. Он чувствовал на своей шее орлиные когти, острые, как нож Корнелиуса. Грош боялся, что орел отпустит его, и знал, что как только это случится, он обратится в Птицу. И вот когти разжались, и Грош полетел, паря на отрастающих крыльях, а впереди, за горами, бушевала гроза, и Грош подумал, что это и есть благодатный дождь, и если попасть под него, то можно снова стать человеком...
      Он проснулся. За окном действительно шумел дождь. За тонкой дощатой стенкой ворочался Корнелиус. Видимо, эгинеец тоже спал неспокойно.
      "Пора идти в шахту - подумал Грош, - иначе мы спятим".
     
     
      С собой взяли только факелы, веревки и оружие: Грош - два кинжала, а Корнелиус - по меньшей мере десяток. Распихав кинжалы по карманам, рукавам и сапогам, эгинеец заметно повеселел:
      -Ну, двинули. Не бойся, Грошик, на худой конец, хоть на том свете дашь Печенке в глаз. За фигуральные выражения.
      -А как же, - согласился Грош хладнокровно. Корнелиус уже не в первый раз отпускал такие шуточки. Может, таким образом он подбадривал себя, но Грош уже почти не сомневался в истинных намерениях эгинейца - какое бы чудовище ни обитало в шахте, Корнелиус явно собирался скормить ему Гроша, чтобы спасти свою шкуру. Эгинеец был хитер и опытен, но и Грош намеревался дорого продать свою жизнь.
      Они оказались у ратуши около полуночи. Высокая стрельчатая башня стояла у подножия горы почти примыкая к ней, и вход в подземелье - маленькая подвальная дверь - был спрятан у дальнего контрфорса задней стены. Снаружи он напоминал черный ход или вход в хранилище. На ступеньках у двери сидел, раскуривая трубку, старик солдат.
      План Корнелиуса был прост - убить старика прежде, чем тот поднимет тревогу. С того места, где сидел страж, хорошо просматривалась улица, и если бы вид Корнелиуса и Гроша насторожил солдата, он мог бы позвать подкрепление. Напарники разделились: Грош пошел к ратуше неверной походкой подвыпившего человека, а Корнелиус отстал и спрятался в тени.
      Солдат, высокий и горбоносый, как все жители города, не удивился, когда Грош подковылял к нему.
      -Гуляешь, что ли? - благодушно спросил он Гроша, затягиваясь дымом.
      -Гуляю, - весело ответил Грош. - А ты чего сидишь?
      -Сторожу, как видишь.
      -Чего сторожишь-то?
      -Что тут сторожить. Реестры да книги.
      -Кому они нужны, реестры твои?
      -Да всем, выходит, нужны. Чужеземцы приезжают, изучают. Молодежь интересуется. Ну, и все, кому охота знать, откуда город взялся.
      -Ну, и откуда? - зевнул Грош. Не замеченный солдатом Корнелиус давно подкрался к ратуше; его темный силуэт застыл за контрфорсом.
      Старик удобно устроился на ступеньках.
      -Давным-давно стояла на этом месте голая гора. Только птицы и жили, ни зверей ни людей не было. На вершине постороили гнездо орлы. Однажды отец-орел улетел на охоту, но ничего ни добыл - ни козы, ни зайца. Случилось ему лететь над деревней; видит он - младенец без присмотра лежит в поле. Схватил его орел и понес в гнездо...
      "Но младенец, на беду, оказался не простой, - уныло продолжил про себя Грош тысячу раз слышанную историю, - был это герой и чародей Манальдан, и сбежав из гнезда, он построил город... Пора!". Он махнул Корнелиусу, фигура эгинейца выросла между ним и солдатом, и рассказ старика об Орлином Гнезде навсегда прервался.
     
      Взломать замок на двери подвала не составило труда. В подземелье вела обычная земляная лесница, неровная и темная, с высокими ступенями. Корнелиус зажег факел и протянул его Грошу.
      -Спускайся.
      Грош усмехнулся, молча взялся за стену обеими ладонями и начал спуск в темноту. Освещать эгинейцу путь и привлекать к себе внимание того, кто обитал в шахте, он не собирался. Он спускался бесшумно, скользя руками по стене и осторожно нащупывая ногой каждую ступень, Наконец, он почувствовал, что лестница кончилась. Если верить плану Печенки, здесь должен был начаться коридор, ведущий к комнатушке с золотом. Грош двинулся вперед вдоль стены, ощущая под ладонью влажный камень. Ему вспомнился старик солдат. "Книги и бумаги" он охранял, скажи ты. В такой сырости от книг одна плесень осталась бы...
      Сзади его больно огрели по затылку.
      -Я с тобой потом поговорю, балбес, - прошипел Корнелиус.
      Грош усмехнулся и толкнул эгинейца локтем. Сейчас было не время выяснять отношения. Стена вдруг ушла вправо под прямым углом.
      Они были у цели.
      Несколько минут оба стояли в непроглядной тьме и прислушивались. В шахте царила тишина, если не считать легкого журчания воды. Затем Корнелиус решительно завозился и зажег-таки факел. Пламя осветило каменный подвал с неровными стенами, совершенно пустой. В обозначенном Печенкой углу из стены выступал большой неровный камень. Он был похож на отрог скалы, который не стали обтесывать, когда рыли подвал.
      Опережая друг друга, Грош и Корнелиус, подошли к камню и вгляделись в его поверхность. Как бы ни плохо горел факел, Грош сразу понял, что перед ним никакая не скала.
      Это был слиток чистого золота. Слиток высотою с Гроша, уходящий в глубину горы. На металле были хорошо видны сколы - вероятно, только сегодня гнездяне вынесли отсюда несколько пудов золота. Золото странно переливалось и блестело: его поверхность была покрыта тонкой пленкой мелодично журчащей воды, словно слиток находился посередине родника. Невозможно было понять, откуда сочится вода - из горы или из самого металла.
      И вглядываясь в блики золота, Грош понял, что что-то здесь не так.
      Это было не золото. Не просто золото.
      По сравнению с ним превосходный металл, продающийся в лавках города, выглядел как фальшивая монета по сравнению с настоящей.
      Это было Золото с большой буквы.
      Неясная догадка промелькнула и тут же пропала. Грош напрягся. Рядом было что-то, что объясняло все тайны. Если бы остаться рядом со слитком и подумать... если бы не было рядом сопящего как бык Корнелиуса...
      -Эй, Грошик? - зашипел эгинеец.
      Грош молчал.
      -На сегодня достаточно. Пошли отсюда, пока стража не наткнулась на охранника. Завтра пошлем донесения и подумаем, что дальше. Так далеко мало кто заходил. Слышишь...
      Грош в последний раз взглянул на золото и последовал за эгинейцем.
     
      Его осенило в таверне, когда ночь пошла на убыль, и резкий далекий крик птицы нарушил тишину.
      Грош сел на кровати.
      Он не мог поверить, что все так просто.
      Родник. Покоящийся в нем золотой кряж.
      Те, кто был здесь до него - все они догадались. Все до одного. Каждый по-своему. И он, несчастный тупица, мог бы догадаться раньше.
      Он закрыл глаза и представил себе парящего высоко в небе орла.
      Итак, орел украл младенца и унес его в гнездо. Что было дальше? Может быть, ребенок стал плакать. Может быть. Может быть, плач его привлек внимание Создателя, и тот, проходя по вселенной, уронил еще один взгляд на Землю, и благодатный дождь пролился в орлиное гнездо. Может быть, капля дождя попала и в горный родник. Как именно все было, не так уж и важно.
      Как там сказал старик? Жили здесь одни лишь птицы. Что стало с ними, когда животворящие капли упали на них? Когда они прилетели напиться из родника? А вот что: они заговорили, обрели разум, - ну конечно, - стали людьми. В гнезде наверняка валялись обглоданные козьи кости - эти ожили, вот вам и скот. И золото. На младенце был, вероятно, золотой амулет - вот вам и жила неиссякаемая. А мальчик, живой, человеческий ребенок, так и остался человеком, но каким! Мудрец, чародей и воин, основатель города, непобедимый, триста лет проживший на свете Манальдан, символ умного и сильного правителя!
      Поэтому и не могут жители покинуть город. Только не становятся они птицами - они всегда были птицами. Это остатки благодатного дождя, той самой воды, что струится в подвале, удерживают их в человеческом облике...
      Неужели никто в городе не знает, что за вода течет в подземелье? Впрочем, откуда им знать. С ними ничего не происходит, когда они касаются воды. С ними всего лишь остается человеческий облик...
      Один Манальдан знал - на то он и мудрец. Знал и запретил допускать в подземелье чужеземцев. Потому что не хотел, чтобы во враждебных городу землях появились такие, как он.
      Что теперь делать? Бежать в шахту?
      Грош натянул одежду, вышел из комнаты и тихо стукнул в дверь Корнелиуса.
      Ответа не было. Грош открыл дверь. Постель Корнелиуса была пуста.
      Значит, эгинеец тоже догадался.
      Грош выскользнул из таверны и по обыкновению пошел куда глаза глядят, лихорадочно размышляя. Руки его дрожали.
      Они все напились благодати и ушли. Еще бы! На что им, наделенным отныне силой, мудростью и Создатель знает чем еще, тайная служба и политические дрязги. Наверное, и Корнелиус уже скачет прочь от города по извилистой горной дороге.
      Хотя, возможно, он еще в подземелье.
      Значит, в подземелье идти нельзя. Это опасно.
      Грош подумал, что подождет. Корнелиус ведь не увезет воду с собой. Благодати хватит на всех. Пусть эгинеец покинет город. Пусть улягутся страсти с убийством солдата. Грош пойдет в подземелье завтра, послезавтра, через неделю. Он обязательно пойдет туда.
      Улицы снова вывели его на крепостную стену. Он подошел к парапету. Из-за гор поднималось солнце. Грош облокотился на камень. Справа от него стоял, сложив крылья, красивейший каменный орел. Слева - одноглазая птица с женской грудью.
      Не люди. Не птицы. Символы.
     
      Лойт День бабочек33k"Рассказ" Детская, Фэнтези, Сказки
     
      У города, в котором жил Тари, было две особенности - старинная полуразрушенная башня и День бабочек.
      Первая стояла в глубине старого парка, почти скрытая деревьями. По слухам, в ней когда-то жили феи, но сейчас в это мало кто верил - сырое обветшалое строение с дырявой крышей никак не походило на дом крылатых волшебниц. Второе происходило весной, как правило в мае, но всегда в разные дни. Поэтому уже в конце апреля жители начинали нетерпеливо поглядывать вверх. Однажды с утра кто-нибудь замечал танцующий в воздухе яркий лепесток и радостно вскрикивал:
      - Смотрите, бабочка!
      - Где? - оборачивались прохожие.
      - Вон, вон, полетела! Видите, там, над карнизом?
      - Ага, точно. Смотрите, еще одна, желтая!
      - Ой, сразу две появились!
      - А вон оранжевая летит...
      Бабочки словно возникали из ниоткуда, из тончайшей солнечной пыли и бликов на проводах, и за несколько минут небо становилось пестрым от множества крыльев. Их кружевная тень колыхалась и на земле, но никто не смотрел вниз. Люди выходили из домов и, задрав головы, стояли у подъездов. На дорогах останавливались машины, и тем, кто все-таки спешил куда-то, приходилось бросать свои автомобили и идти пешком. Все учреждения, кроме больниц и пожарной службы, объявляли выходной. Хозяевами города на несколько часов становились бабочки.
      Они то собирались в огромные разноцветные облака, то снова разделялись на мелкие стайки разных оттенков, отчего в небе возникали, скользили и таяли яркие полосы, вихри, пятна... Казалось, из них вот-вот сложится четкий, ясный рисунок. Но внезапно картинка рассыпалась, а бабочки, словно испуганные чем-то, смешивались в одну пеструю стаю и заново начинали радужный танец.
      А потом они падали. Одни мертвыми, другие просто обессиленными, но до рассвета все равно не доживала ни одна. К вечеру улицы сплошь покрывались пестрым шевелящимся ковром. Ломкие крылья хрустели под ногами прохожих и колесами автомобилей - люди возвращались к ежедневной суете. Праздник заканчивался. Наутро дворники сметали погибших насекомых в большие кучи, потом их на грузовиках вывозили на окраину и сжигали. Иногда ветер, дующий с той стороны, приносил в город запах горелого хитина.
      Но сначала, еще вечером, по улицам проходили дети, подбирали самых интересных бабочек и приносили мастерам, которые делали из них сувениры для туристов. Покрытые особым лаком и уложенные в прозрачные шкатулки, воздушные красавицы радовали глаза покупателям, а дети получали за каждую примечательную находку по нескольку монет - на мороженое.
     
      И только Тари собирал бабочек не ради денег.
      Он искал что-то особенное, такое, что понравилось бы его деду Кори, хозяину магазинчика с пышным названием "Тысяча радуг". Там продавались не только обычные засушенные бабочки в коробках, но и всевозможные поделки из их крыльев - от женских украшений и заколок для волос до картин и статуэток. Лучшие вещи дедушка мастерил сам и выбирал материал очень придирчиво, зато и платил больше, чем остальные. Поэтому дети сперва прибегали со своими находками к нему, а то, что оставалось, потом продавали другим мастерам. Но Тари даже не думал о том, чтобы заглянуть еще в какой-нибудь магазин. Ему хотелось, чтобы из крыльев тех бабочек, что он выбрал, обязательно сделали что-то необычное, а это умел только один человек в городе - его дед.
     
      ***
      Тари за несколько лет успел повидать множество бабочек, но такая попалась ему впервые. Бархатно-черная, без единого цветного пятнышка, и очень большая - ее развернутые крылья могли закрыть ладонь взрослого человека.
      Затаив дыхание, мальчик присел и поднял бабочку. Она слабо трепыхнулась и замерла. Тари осторожно коснулся ее крыла и понюхал налипшую на кожу пыльцу. Чаще всего она ничем не пахла, но иногда все же удавалось различить слабый цветочный или ванильный аромат - и это значило, что такой бабочке дед будет особенно рад.
      В этот раз, однако, запах оказался довольно сильным и странным. В нем чувствовались нотки лимона, горьковато-пряных трав и что-то еще - незнакомое, но в то же время почти родное... Тари хотелось вдыхать этот необъяснимо волнующий аромат еще и еще, и впервые в жизни мальчик решил не расставаться со своей находкой.
      Засунув бабочку в самую большую коробку из тех, что захватил с собой, он спрятал ее за пазуху и побежал в "Тысячу радуг". На улицах уже темнело, зажигались фонари. Кроме того, Тари внезапно потерял интерес ко всем бабочкам, кроме своего чернокрылого сокровища, поэтому решил больше ничего не искать и прямо сейчас отнести деду то, что успел собрать сегодня.
     
      В магазине в этот час не было никого, кроме хозяина - всех работников он по случаю праздника отпустил, а дети с бабочками обычно приходили с утра. Кори сидел за столом позади шкафов с поделками, а перед ним было расставлено девять статуэток тонких и легких, как балерины, девушек. Некоторые из них едва касались поверхности стола, непостижимым образом сохраняя равновесие. Тари, конечно, знал, что тут дело в точном расчете и хитром расположении пустот внутри, но выглядели фигурки просто волшебно. Так и должно было быть, ведь они изображали фей - за плечами у девушек веерами раскрывались узорные крылья бабочек.
      Мастер держал в руках статуэтку с зеленоватыми крыльями и покрывал их лаком. Заметив Тари, он лишь кивнул ему, не отрываясь от дела. Мальчик принялся по одной выкладывать на край стола коробочки со своими находками и одновременно разглядывал игрушечных фей.
      - А эта почему без крыльев? - указал Тари на одну из фигурок. Она не стояла и не парила в воздухе, как остальные, а сидела, обхватив колени и положив на них голову. Волосы, прямые и длинные, свешивались и закрывали ей лицо.
      - Крылья будут, когда найдутся подходящие, - пояснил дедушка. - Тут нужно что-то особенное, не похожее на все остальное.
      Мальчик продолжал рассматривать статуэтку. Маленькая фея казалась печальной и не по-волшебному беззащитной, и Тари подумал, что вряд ли у ее крыльев может быть очень уж яркая расцветка...
      - Ей бы черные подошли, наверное, - нечаянно высказал он мелькнувшую в голове мысль. И тут же пожалел об этом.
      Лицо старика на миг окаменело, руки дрогнули, он отложил кисточку и посмотрел на мальчика так, словно тот внезапно проболтался о какой-нибудь непростительной шалости.
      - Ты где-то видел черную бабочку? - спросил он.
      - Нет, - поспешно ответил Тари, - я просто так подумал...
      Дед облегченно вздохнул.
      - Если увидишь, не трогай, она может оказаться ядовитой, - предупредил он и снова принялся за работу.
      Теперь настало время встревожиться Тари: бабочку он не только трогал, но и пыльцу с ее крыльев успел понюхать. А впрочем, старик часто нарочно придумывал или преувеличивал опасность, когда хотел, чтобы внук чего-то не делал. Однажды, когда родителям пришлось оставить совсем еще маленького Тари на полдня в магазине у деда, тот наврал ему, будто некоторые предметы на полках и прилавке - волшебные. И если что-нибудь сломать или неправильно использовать, феи прилетят и накажут за неосторожность. Конечно же, он просто боялся, что малыш начнет баловаться с дорогим и хрупким товаром, и Тари ему тогда не поверил - иначе непременно сломал бы какую-нибудь поделку, чтобы посмотреть на фей. Не поверил и сейчас, хотя и не мог понять, зачем деду понадобилось пугать его. Мальчик вышел из магазина и побежал домой, пока на улице окончательно не стемнело.
     
      ***
      Дома он торопливо сунул коробку с находкой в ящик стола - почему-то не хотелось показывать ее родителям. Наутро Тари дождался, пока отец и мать уйдут на работу, и только тогда решился достать бабочку. Мальчик не сомневался, что она мертва, но стоило приоткрыть коробку - и пленница тут же выпорхнула, едва не задев крыльями лицо Тари, описала круг под потолком и уселась на дверь.
      - Ух ты, живая! - восхитился мальчик и подошел поближе.
      Бабочка сидела спокойно, позволяя себя разглядывать и даже дотрагиваться до крыльев. Когда Тари осторожно пытался взять ее в руку - взлетала, но тут же снова садилась на дверь.
      Наконец мальчик наигрался, налюбовался на свою находку и задумался, что делать дальше. Как ухаживать за живыми бабочками, Тари не знал, а убивать ее, чтобы сохранить у себя, не хотел. Он подошел к окну, с сожалением вздохнул и открыл форточку:
      - Ладно, давай, лети. Пускай вас таких через год побольше будет...
      Но чернокрылая гостья и не подумала выпорхнуть на свободу. Напрасно Тари махал руками, гоняя бабочку по комнате - она упрямо садилась на то же самое место.
      - Хочешь через дверь? - усмехнулся он. - Ну пойдем, провожу.
      В коридор и дальше, на лестничную клетку, бабочка вылетела охотно. А потом вдруг уселась мальчику на плечо, и согнать ее оттуда оказалось не проще, чем недавно - с двери. Пришлось Тари спуститься с нахальной пассажиркой во двор.
      - Ну все. Лети, глупая, - махнул он рукой. - А то смотри, передумаю отпускать!
      Бабочка взлетела, но тут же вернулась и принялась кружиться вокруг Тари. Когда же мальчик обернулся к подъезду, снова села ему на рукав.
      - Да чего ты хочешь от меня?
      Он задумался. Бабочка и правда вела себя так, словно ей было что-то нужно... чтобы Тари куда-то за ней пошел, например. Ну что ж, это даже интересно - вдруг посчастливится найти целую стаю таких же, как она?
      - Идем! - Тари повернулся и пошел по улице. Бабочка то присаживалась ему на руку, то снова взлетала и указывала направление. Впрочем, скоро мальчик начал догадываться, куда в конце концов придет, и не ошибся - чернокрылая спутница привела его к старой башне в глухом уголке парка.
      Тари и раньше здесь бывал, а однажды они с приятелями даже залезли внутрь. Хотели там найти что-нибудь волшебное, но ничего, кроме битых бутылок и мусора, не обнаружили. Дверь башни была заколочена, а на окнах красовались железные решетки, но кто-то давно уже отогнул в одном месте несколько прутьев. Оказалось, их не приварили до сих пор... Как только мальчик это заметил, бабочка вспорхнула с его плеча и влетела в то самое, единственное доступное окно.
      Тари немного подумал и полез следом за ней. Протиснувшись между прутьями и спрыгнув на грязный пол, он огляделся - внутри с прошлого раза ничего не изменилось. Те же пустые бутылки, шелуха семечек и окурки, сырость и ржавые лужицы воды. Бабочка сидела на стене напротив окна, распластав крылья, а когда мальчик подошел ближе - вспорхнула и закружилась над темной прямоугольной дырой в полу. Крутые каменные ступеньки уходили вниз и вели в подвал, откуда веяло плесенью и затхлостью. Тари в прошлый раз туда лазил и не нашел ничего интересного, но все-таки решил спуститься вслед за крылатой проводницей.
      Через лестничный проем и маленькие, размером с кирпич, отверстия под самым потолком вниз проникало немного света. Но черную бабочку, вздумай она залететь в темный угол, найти было бы трудно. Словно зная об этом, она все время держалась у самого лица Тари, то и дело задевая его крыльями, и тогда мальчик чувствовал аромат ее пыльцы.
      Наконец бабочка села и замерла темным пятном на одном из кирпичей в углу. Мальчик осмотрел стену в этом месте и заметил в ней пять маленьких отверстий, расположенных так, что в них можно было просунуть пальцы и взяться за кирпич. Но для руки взрослого человека дырочки оказались бы слишком маленькими, и даже тонкие пальцы Тари пролезли в них с трудом.
      Кирпич зашатался под рукой и легко вышел из стены, а за ним открылось углубление, в котором лежал коробок спичек и толстая свеча. Слегка разочарованно Тари повертел предметы в руках: он ожидал чего-то волшебного, а нашел всего лишь хозяйственные мелочи, которые мог тут оставить кто угодно, только не феи...
     
      Спички оказались и в самом деле обычными, только очень старыми. Теперь таких уже не выпускали, но коробки из-под них иногда попадались у деда на полке. Странным было только то, что спички не отсырели, пока лежали в стене. А вот свеча выглядела интереснее. Тяжелая и гладкая, с толстым фитилем и бледными слоистыми разводами на поверхности, она казалась высеченной из мрамора, но при этом почему-то теплой...
      Тари чиркнул спичкой и зажег свечу. Неяркий свет залил комнату - и запах плесени и сырости сразу исчез куда-то, словно пламя слизнуло его золотистым язычком. Огонек не дрожал, не коптил и давал больше света, чем принято ожидать от простой свечки. Даже там, где оставалась тень, она как будто стала прозрачнее - предметы больше не тонули в ней, а просто делались темнее, но теперь это не мешало различать мелкие детали. Казалось, у черного цвета появились десятки новых, не сливающихся друг с другом оттенков. Тари подумал, что так, возможно, в темноте видят кошки.
      Бабочка сделала круг над свечой, подлетела к стене и уселась на дверь, которую мальчик заметил только сейчас. И не потому, что раньше не хватало света - пока Тари не зажег свечу, он ясно различал в этом месте сплошную кирпичную кладку.
      Дверь беззвучно открылась от легкого толчка рукой. В проеме колыхалась, как вода, прозрачная тьма, и в нее погружалась узкая спиральная лестница. Следом за бабочкой Тари спустился по ней и оказался в довольно просторной круглой комнате с высоким потолком. В воздухе витали ароматы сухих цветов, но к ним подмешивался запах пыли. Стены из красного кирпича выглядели нетронутыми ни сыростью, ни временем. В них на равном расстоянии друг от друга виднелись темные ниши. Тари подошел поближе к одной из них - и едва не выронил свечу, разглядев то, что притаилось в глубине.
      Из темноты смотрела на мальчика пустыми ямами вместо глаз чья-то сморщенная мордочка, похожая на обезьянью. Безобразное создание сидело на корточках и, казалось, приготовилось прыгнуть и вцепиться в лицо тому, кто посмел нарушить его покой. Но существо не шевелилось. Оно давно умерло и высохло, желтовато-серая кожа кое-где растрескалась, обнажая хрупкие белесые косточки. Неприятнее всего оказалось обнаружить у твари за спиной полуистлевшие крылья, уже непонятно, какого цвета... Одно дело - знать, что время волшебства прошло, а другое - наткнуться на подземелье с дохлыми феями.
     
      Всего Тари насчитал девять ниш, но засушенные уродцы занимали только восемь, а девятая оказалась пуста. И все-таки бабочка настойчиво кружила именно вокруг нее. Мальчик сунул туда руку со свечой, осмотрел стены и дно и обнаружил в глубине, среди пыли и кирпичной крошки, небольшой продолговатый предмет. Вытащил его и рассмотрел - это оказался изящный кинжал в ножнах, прозрачных, как хрусталь, и приятно гладких на ощупь. Но стоило Тари только взяться за рукоятку, ладонь обожгло, словно кипятком.
      Вскрикнув, мальчик уронил кинжал и посмотрел на руку. На коже медленно бледнел темный рисунок - изображение крылатой девушки. Оно двигалось, изменялось и, прежде чем исчезнуть, рассыпалось на стайку черных бабочек.
      Боль в руке утихла быстро, но дотрагиваться до кинжала Тари больше не хотелось. Однако предмет явно был волшебным, и бросать его здесь мальчик не собирался. Он снял куртку, завернул в нее находку и сунул под мышку.
      - Ну что, куда теперь? Наверх? - на всякий случай спросил он у бабочки, которая все это время сидела рядом на стене. Та, словно только этого и ждала, взлетела и закружилась над лестницей.
      - А ты, похоже, понимаешь меня, - задумался Тари. - Значит, можешь отвечать на вопросы... Давай так, если взмахнешь крыльями один раз - это значит "да", два - "нет". Хорошо?
      Бабочка села ему на руку, на миг развернула и опять сложила крылья.
      - Здорово! - подпрыгнул от радости Тари. - Ты действительно хотела, чтобы я сюда пришел?
      Снова один взмах - ответ "да".
      - Здесь есть еще что-нибудь интересное?
      Черные крылья не шевельнулись, и Тари понял, что задал неправильный вопрос. В самом деле, откуда бабочке знать, что для него интересно, а что нет?
      - Ты мне хочешь показать еще что-то в этой башне? - поправился мальчик.
      "Нет"
      - А в другом месте?
      "Да"
      Тари обрадовался - приключения все-таки продолжатся. Но неплохо было бы сначала выяснить, кому и зачем это понадобилось. Ведь не просто же так волшебная бабочка решила с ним поиграть!
      - То, что мы ищем, нужно мне?
      "Нет"
      - Тебе?
      "Да"
      Вот как - значит, она просит помощи... И, возможно, потом отблагодарит? Но Тари пока решил не спрашивать об этом, ведь во всех сказках волшебные существа охотнее давали награду бескорыстным. В конце концов, ему и за просто так будет интересно поискать разные странные штуки. Только лучше бы они не обжигались и не оставляли следов на руках.
      - Это будет опасно? - на всякий случай спросил мальчик.
      "Нет"
      Сейчас Тари не до конца поверил ей. Некстати вспомнилось, как испугался дед, услышав о черной бабочке...
      - Об этом можно рассказать родителям? - уточнил он.
      "Нет"
      - А дедушке?
      "Нет"
      Это выглядело подозрительным, и Тари задумался. Любопытство боролось в нем с осторожностью, но пока побеждало.
      - Если я откажусь тебе помогать, со мной случится что-нибудь плохое?
      "Нет"
      Тари вздохнул с облегчением, хотя его не покидало ощущение, что он забыл спросить о чем-то важном. Но пока мальчик решил просто быть осторожным и прежде, чем взять в руки что-то волшебное, узнать у бабочки, не опасно ли это.
      Он поднялся по лестнице обратно в подвал и задул свечу. Оглянулся - двери больше не было видно. Тари толкнул стену рукой, но заплесневелые кирпичи даже не шевельнулись. Мальчик пожал плечами и поторопился выбраться на солнечный свет.
      Бабочка снова повела Тари за собой, и вскоре он понял, что... возвращается домой! А как же поиски?
      - Эй, подожди!
      Мальчик остановился, и бабочка села ему на руку.
      - Ты не так поняла. Я же не говорил, что не буду тебе помогать!.. Просто спросил на всякий случай. Ну что, мы по-прежнему будем искать эту нужную тебе штуку?
      "Да"
      - И сейчас идем за ней?
      "Нет"
      - А куда, домой?
      "Да"
      Продолжая задавать вопросы, Тари попробовал выяснить, когда же и куда они все-таки отправятся - но добился от бабочки только обещания, что в нужное время она даст об этом знать. Когда же мальчик дошел до своего дома, чернокрылая спутница поднялась над крышей и исчезла в небе. Тари постоял еще немного, вздохнул и вошел в подъезд.
     
      ***
      Ночью мальчика разбудил знакомый запах волшебной пыльцы. Тари открыл глаза и увидел черную бабочку, порхающую над его подушкой. Он сел на кровати, включил ночник и спросил:
      - Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой куда-то? Прямо сейчас?
      "Да"
      - Хм... - мальчик задумался. - А днем нельзя?
      "Нет"
      Пока Тари размышлял, отказаться или все-таки пойти за чернокрылой проводницей, та нырнула под кровать, куда мальчик упрятал вчерашние находки. Он заглянул туда же, достал свечу и зажег - но вокруг ничего не изменилось, не считая того, что тени по углам стали прозрачнее. По-видимому, в комнате не было ничего волшебного.
      Бабочка настойчиво кружила у двери. Тари оделся, прихватил на всякий случай кинжал и тихонько выскользнул из комнаты, а потом из квартиры.
      Улица при волшебном свете выглядела почти так же, как обычно, только в некоторых местах, где раньше были глухие стены или заборы, появились проходы. Следом за чернокрылой проводницей Тари свернул в один из них и неожиданно вышел совсем рядом с магазином "Тысяча радуг", а бабочка тут же уселась на ручку его двери. Ключ от нее был у мальчика с собой - болтался вместе с остальными на связке, так что Тари без труда вошел... и замер на пороге.
      Все-таки дед не врал, когда рассказывал о том, что среди его поделок есть волшебные! При свете фейской свечи легко было отличить их от обычных игрушек - одни светились, другие двигались, третьи то и дело меняли цвет или форму... А статуэтки, с которыми старый мастер возился в прошлый раз, теперь были живыми - восемь крылатых девушек порхали над столом, а девятая по-прежнему сидела, обнимая колени, но внезапно приподняла голову и взглянула на Тари. Остальные тоже его заметили и хором запищали не то испуганно, не то сердито. Поздних непрошенных гостей они явно не жаловали.
      - Тихо вы, - шикнул на них Тари. - Я внук хозяина. Дед разрешил мне приходить, когда угодно...
      Тут он слегка приврал - дед не любил оставлять мальчика в магазине одного и уж точно не позволил бы явиться сюда среди ночи. Но феечки вроде бы поверили, притихли и стали шушукаться о чем-то своем. Тари осмотрелся и скоро заметил то, ради чего бабочка, видимо, его сюда и привела. На стене, где раньше висело несколько неинтересных картин, виднелась почти такая же дверь, как и та, что вела в потайную комнату в заброшенной башне.
     
      И лестница за ней оказалась похожей, но привела не в круглый зал с нишами по стенам, а в комнату с простой мебелью - вполне обычную, только без окон. Из угла, где стояло большое кресло, навстречу Тари шагнула невысокая женщина в темном платье, хрупкая и тонкая, словно дедовы игрушечные феи. Правда, ее движениям недоставало изящества и легкости крылатых девушек. Лицо разглядеть не получалось - на нем лежали глубокие тени, которых не разгоняло даже пламя волшебной свечи. И все же понятно было, что женщина не молода, хотя и старухой бы Тари ее не назвал.
      - Привет, - сказала она и протянула руку. Черная бабочка села на нее и вдруг исчезла, растаяла в тенях.
      - Здравствуйте... - растерянно произнес Тари. В голове у него мельтешили вопросы: кто эта дама, что она делает в тайной комнате в магазине у деда? Она ли послала черную бабочку, и если да - то зачем? Если поговорить хотела, почему сама не пришла? Но мальчик решил подождать, пока женщина сама скажет, кто такая и чего хочет от него.
      Незнакомка подошла еще ближе. От нее едва уловимо пахло волшебной пыльцой.
      - Ты отлично справился, Тари. Я не зря тебя выбрала, - заговорила она. - Почти все, что нужно, ты уже сделал, и без награды не останешься. Но я намерена попросить еще об одной услуге... не совсем обычной, и поэтому сначала хотела бы кое-что тебе рассказать. Согласен?
      - Да.
      - Садись, - женщина указала на кресло. - Ты был в башне, видел мумии в нишах? Одной там не хватает. Меня.
      - Так вы... фея? - ахнул Тари.
      - Последняя, - кивнула рассказчица. - Хотя ты можешь сделать так, что нас будет снова девять.
      - Ух ты, здорово! - глаза мальчика радостно заблестели, но фея оборвала его:
      - Не спеши радоваться, кое-что тебе не понравится... Дня бабочек, например, уже не будет - если у нас, конечно, все получится.
      - Почему?
      - Скоро поймешь. Обидно, не могу создать иллюзию, чтобы ты все увидел сам. Даже на такой пустяк у меня волшебства не осталось, ушло на черную бабочку. Феи, к сожалению, тоже стареют и теряют силу. Вернуть ее можно, только для этого надо родиться заново... Помнишь тот кинжал, который ты нашел в нише?
      Тари кивнул:
      - Ага. Я его даже принес.
      - Молодец, - одобрила фея. - У каждой из моих сестер был такой же. Каждые двести лет мы собирались в башне в круглой комнате и пронзали себя этими кинжалами.
      Тари поежился. Не зря ему сразу не понравился этот ножичек... "Надеюсь, она не собирается зарезаться прямо тут, при мне?" - подумал мальчик. А рассказчица невозмутимо продолжала:
      - Наша магия освобождалась и превращалась в бабочек, они поднимались в небо и разноцветными крыльями рисовали нам новые тела. Картинки оживали, мы становились опять юными, полными сил - но каждый раз немного другими. Конечно, помнили то, что было раньше, но это все тускнело, казалось уже не так важно. Мы начинали новую жизнь...
      Она примолкла, что-то вспоминая. Тари терпеливо ждал.
      - А потом я встретила Кори, твоего деда, - заговорила фея снова. - Он тогда был мальчишкой чуть постарше тебя, но таким же любопытным. Это мне понравилось, и мы стали друзьями. Я приводила его в башню тайком от сестер и делилась некоторыми волшебными секретами. Рассказала и о том, как мы возвращаем себе молодость и магию...
      Тари напрягся. Почему дед никогда не упоминал о том, что водил дружбу с феей? И зачем ей понадобилось тайком от старого приятеля заманивать мальчика сюда? Заглушенная когда-то тревога вернулась.
      - Кори испугался, что после ритуала с кинжалом уже не будет мне интересен, и наша дружба закончится. Могло, кстати, так и получиться... - фея вздохнула. - В общем, он убедил меня пока не обновляться. Сестры были против, так что мне пришлось от них спрятаться. Этот магазин тогда принадлежал дальнему родственнику твоего деда, и тут продавались книги. Я потратила почти все волшебство, что у меня оставалось, на то, чтобы построить эту комнату, а Кори притворялся, что приходит почитать сказки, и носил мне еду.
      Мы надеялись, что другие феи без меня проведут ритуал и забудут о нашей ссоре, но у них не получилось. Оказалось, без моих бабочек обойтись нельзя, картинка не собирается. Я поняла, как подвела сестер, и хотела все исправить, но Кори не отпускал меня. Сначала уговаривал, выдумывал поводы еще немного подождать. А когда я сказала, что окончательно решила вернуться к своим - стал запечатывать снаружи дверь воском волшебной свечи. Сама же, на свою голову, когда-то его научила...
      - Ничего себе, дружба! - вырвалось у Тари. Фея опустила голову:
      - Дело было давно уже не в этом. Кори просто боялся, что сестры отомстят ему, когда снова получат силу. Мы бы, конечно, делать этого не стали, но сам понимаешь, у страха глаза велики...
      Тари ничего не сказал, но подумал, что и сам испугался бы на месте деда. Хотя, наверное, все-таки не стал бы запирать никого насильно в тайной комнате. Фея тоже молчала, не решаясь перейти к тому, ради чего позвала мальчика сюда.
      - Возможно, ты уже догадался, о чем я хочу попросить, - наконец, произнесла она. - Кинжал у тебя с собой, это замечательно. Ударь меня им, пожалуйста. Лучше - в спину.
      - Да вы что!.. - дернулся в испуге Тари. Фея горько усмехнулась:
      - Тоже не веришь? Меня боишься?
      - Нет... - пролепетал мальчик, хотя отчасти она была права. - Я просто никогда не убивал. Тем более людей...
      - Но я же не человек, - улыбнулась фея, - и на самом деле ты никого не убьешь, а только поможешь мне и сестрам вернуть магию.
      Но мальчик упрямо покачал головой:
      - Не буду. Давайте как-нибудь сами, ладно? Вы же раньше делали это...
      - Да, но тогда у меня хватало волшебной силы, чтобы справиться со страхом и не почувствовать боли. А теперь... не смогу сама. Помоги, пожалуйста! - тени на лице феи стали прозрачнее, и мальчик увидел ее огромные, умоляющие темные глаза. - Верну магию - такой подарок сделаю, о каком ты даже не мечтал. Все, что попросишь! Ну, или почти все... Давай, у тебя получится. Лезвие волшебное, легкого удара хватит...
      Тари засомневался. Обещание, конечно, заманчивое, вот только сдержит ли его фея, когда переродится? Сама же говорила - то, что было прежде, становится неважно. И потом... тыкать в живое тело ножом... нет, все равно страшно! А с другой стороны, страшно и отказать. Мало ли, вдруг она только притворяется, что силу потеряла, а на самом деле его проверяет?
      Мальчик вытащил из-за пазухи сверток и положил его на маленький столик:
      - Вот. Возьмите и делайте, что хотите. Подарков не надо, только деда моего не обижайте. И дайте сначала уйти, я крови боюсь.
     
      Тари поднялся с кресла и пошел, не оглядываясь, к лестнице. Фея не попыталась остановить его... и только на верхней ступеньке мальчик понял, почему. Дверь оказалась не просто закрыта, она будто срослась в одно целое со стеной.
      - Не получится, - безразлично отозвалась из темноты фея. - Открыть можно только снаружи. Так сделал Кори...
      - Дедушка-а-а!!! - отчаянно завопил Тари, колотя руками и ногами в дверь. Хотя прекрасно понимал, что среди ночи его вряд ли кто-то услышит. Но и пяти минут не прошло, как снаружи раздались шаги, скрипучий многоголосый писк и приглушенные ругательства. А потом открылась дверь, и в проеме показался дед с точно такой же, как у мальчика, свечой. На плече у него сидела зеленокрылая феечка, а вокруг, точно мотыльки вокруг фонаря, кружились ее подруги. Семеро - последней, нелетающей, конечно, с ними не было.
      Тари бросился к деду и попытался обнять - но старик остановил его, взял за плечи и сурово заглянул в лицо.
      - Ну? - спросил он. - Что ты успел натворить?
      - Ничего. Я просто... - смутился Тари. Ох, и влетит ему сейчас...
      Игрушечные феи возмущенно застрекотали. Мальчик не понимал ни слова, зато дед, похоже, прекрасно знал язык своих созданий и сперва нахмурился, слушая их - а потом побледнел так, что Тари испугался, как бы старику не стало плохо с сердцем.
      - Отойди, - произнес тот мертвенным голосом. - Снаружи постой, пока я с ней разберусь.
      Но Тари словно прилип ногами к лестнице. Любое действие - пустить вниз деда, не пустить или самому с ним пойти - могло оказаться сейчас ошибкой, и мальчик замер, будто надеясь, что вместе с ним застынет и время.
      И тут снизу раздался звенящий вскрик, будто лопнула струна, а потом - сухой шелест. Из темноты вырвалась целая стая черных бабочек и, задевая крыльями лицо Тари, пронеслась мимо.
      - Опоздали, - произнес еле слышно старик. - Она сама справилась...
     
      ***
      Тари смутно помнил, как дед отвел его домой, и совсем не помнил, отругали его мать с отцом или нет. От пережитого волнения или ночного холода он заболел и на следующий день проснулся с высокой температурой. Врач, которого родители тут же вызвали, озадаченно качал головой и бормотал непонятные длинные слова - хотя, быть может, они просто пригрезились Тари. Сознание мальчика словно плавало в липком тумане... и выныривать из жаркого марева, чтобы наверняка узнать, отомстила ли фея, отчаянно не хотелось.
      А ночью Тари снова разбудил аромат волшебной пыльцы. Мальчик открыл глаза - перед лицом его порхала не бабочка, а маленькая игрушечная фея, та самая, которой дед не успел подобрать крылья. Теперь они у малышки появились, большие и черные, как и предлагал когда-то Тари.
      - Не бойся, - прошелестела она. - Ни тебе, ни Кори феи ничего плохого не сделают. И вообще, они сегодня улетят из города. Если хочешь, я помогу забыть обо всем, что ты видел и слышал в башне и в потайной комнате.
      - А можно я буду помнить, а забудут все остальные? - робко спросил мальчик. - Ну, там, дед, родители...
      - Можно, - кивнула феечка. - Но ты хорошо подумал? Я бы на твоем месте избавилась от лишних воспоминаний. Так было бы спокойнее.
      - А так интереснее, - возразил Тари. - К тому же, если нам и правда никто мстить не собирается, то чего мне беспокоиться?
      Крылатая девушка тихонько рассмеялась:
      - Тоже верно... Ладно, будь по-твоему. И прощай.
      Она взмахнула крыльями и сгустком темноты растаяла в тенях.
     
      Наутро Тари проснулся здоровым. О ночной прогулке ни родители, ни дед не сказали ему ни слова, как и пообещала фея. А на столе в новенькой картонной коробке лежала мертвая черная бабочка. Мальчик повертел ее в руках и даже понюхал, но лакированные крылья ничем не пахли.
      Больше ничего особенного не случилось. Когда на деревьях появились первые желтые листья, Тари осмелел и еще раз наведался в заброшенную башню со свечой - но двери в стене больше не было видно. Мальчик не то разочарованно, не то облегченно вздохнул и полез обратно.
      А когда пришла новая весна, жители города начали, как обычно, поглядывать на небо, но чуда никто так и не дождался. Бабочки над балконами и клумбами, конечно, летали - но самые обычные, каких можно наловить в любом парке.
     
      Чваков Д. Манный пудинг33k"Рассказ" Детектив, Фантастика

МАННЫЙ ПУДИНГ

"Время - лучший учитель, но, к сожалению,

оно убивает своих учеников"

Гектор Берлиоз

      - Я убил своего друга!
      - Успокойтесь. Успокойтесь, я вам говорю... Вот -выпейте воды. А теперь рассказывайте.
      Комок в горле. Слов нет. Перед глазами пульсирует комната с белыми стенами, напоминающими застывший манный пудинг с островками черничных портретов по периметру. Их немного... портретов... по числу демократически избранных президентов. Хочется съесть эту фиолетовую вкуснотищу в первую очередь. Нервное... Отчётливо понимаю, что в милиции не должно быть таких идеально белых стен. Сознание расстаётся со мной... Хорошо бы не очень надолго. До свидания, Карлсон, прилетай к нам ещё!

_ _ _

      Хоронили Саню. Ощущаю. Почти не вижу, ощущаю. Сначала - будто экран в серую полоску: в проёме выпуклого телевизионного оконца различима лишь форма, как у футболистов "Ювентуса". Потом - щелчок. Помехи исчезают, включается память.
      Помню. Едем в кузове грузового автомобиля. Старенького. Вроде полуторки времён Великой Отечественной или, в лучшем случае, ЗИЛка "двушки" - вмещающего два кубометра бетона.
      Бетон, замешанный с алебастром, похож на прохладный пудинг - густой и с застывшими комочками манки. Он где-то рядом. Он манит (чёртова тавтология!) к себе чересчур озабоченных собственным величием людей. Прикорм рыбы - важная составляющая речного сафари с удочкой или спиннингом... Не о том...
      Куда? Куда едем-то? Бог весть... Сначала не понимаю, не соображу никак, что не сплю, не верю и щипаю себя за... да хоть защиплись... Потом смиряюсь, начинаю изучать обстановку. Рядом со мной Саня. Спит? Бледный и без улыбки. Если живой, то отчего не улыбается? Саня же улыбается всегда. Даже во сне.
      Но его больше нет. Он умер, его убили. Ка-жет-ся... Или это мне привиделось? Похоже, что нет, поскольку...
      ...умерший Саня вдруг оживает и спрашивает:
      - Как считаешь, больно, когда ножом-то?
      Я - в истерику:
      - Ты, наверное, уже знаешь, Саня... Ты по моему виду догадался... Тебя же... что тебя...
      - Не переживай, я всё понимаю. Ты ничего не мог с этим поделать. А меня не бойся - это не глюки, так и должно быть в стрессовых ситуациях... Узнаёшь то, что не положено. Держись!

_ _ _

      Саню убили на моих глазах? Наверное...
     
      Я чувствовал и видел всё разом. Действие разворачивалось объёмно и неспешно, как в учебном фильме для страховых или торговых агентов.
      Время сгустилось подобно манному пудингу. У меня получалось перемешивать его по недоказанной теореме Мироздания, как я того хотел. И при этом мне удавалось увидеть перетекающие друг в друга фреймы* одновременно: занесённый нож, Саню удивлённого, Саню, истекающего кровью, Саню бледного, лежащего на земле, себя, кричащего: "Убью! Суу-у-у-каааа!!", себя же в кузове непонятно куда мчащегося грузовика, Саню, которому всё это было так же хорошо видно, как и мне. И куски обрюзгшего "манного" времени плавали будто айсберги в черничном сиропе удивительного фиолетового цвета... с оттенками бордового, как засохшая кровь, Санина кровь...
      Что это было? Я видел себя в кузове именно того автомобиля, в котором сам же и ехал. Со стороны наблюдал за происходящим, отстранённо.
      Всё вышеописанное происходило немного раньше, а теперь вот раздвоение моё прекратилось, и я просто сидел в кузове. И разговаривал с Саней. Стойте, а где же он... мой друг Саня?
      Нет его. Только гроб, закреплённый растяжками к бортам. И я рядом с ним. Сижу на скамейке. Везу тело друга? Куда?..
      И откуда-то извне играет странная музыка английской команды "Muse". Жанр пронзительной этой мелодии я обозначил для себя как сакральный симфо-рок...

_ _ _

      Продираю глаза. Я дома. Значит, получается, что добрался. Вполне нормально... Только не вспомню, как лодку на берег затаскивал, как мотор снимал... Или, всё-таки, бросил свои средства передвижения прямо у воды?
      Белый лист, никакой информации. Оперативный раздел моей памяти пуст. Отчётливо представляю себе то, что случилось сутки назад... Сутки? А Саня где? Где он? У... бит... Убит?
      Смотрю на руки. Они чёрт знает, в чём: смазка, засохшая болотная жижа... и... кровь... Я убил Сашку? О, чёрт! Как это?!!
      И тут заблокированная память начинает включаться...

_ _ _

      - ...и я достал нож, чтобы противостоять натиску гуманоида. Он с виду маленький, но такой, зараза, сильный. Хотел на мою психику воздействовать, но не вышло. Думаю, всё оттого, что я на транквилизаторы последнее время подсел. Психотерапевт посоветовал.
      Сане-то этот гуманоид сразу волю подавил. Опрокинулся мой друг на спину, к сосне прислонившись, бледный... и только губами беззвучно шлёпал, как рыба. Плохо ему было, очень плохо...
      - Вы сказали, что достали нож. Какой, откуда?
      - Да какой... обычный такой нож, какие сейчас даже без предъявления охотничьего билета продают. Из ножен достал, что на поясе.
      - И дальше? Подробней, пожалуйста. Обрисуйте всю картину в деталях.
      Сейчас... Попробую. Только бы собраться с мыслями.
      В это время в дверь заглянула чья-то лохматая голова.
      - Слышь, Сергеич, - сказала голова, - в Гааге трибунал закрыли. Не успели Караджича осудить, понимаешь?
      - А тебе-то какое дело до этой Бельгии?
      - Так то ж не Бельгия, Сергеич, Голландия.
      - Один чёрт - Бенилюкс...
      - А Караджича теперь сами сербы судить станут...
      - Вот радости, ё-моё! У нас тут процент раскрываемости поганый, а ему всё бы за иноземных боевиков ликовать.
      - Серый ты человек, Сергеич! Никакого в тебе сочувствия к братьям-славянам...
      - Отсочувствовался, когда братскую снайперскую пулю под Гудермесом...
      - Сам же знаешь, что одни деньги у этих наёмников... Идеология не катит. Чего на славян-то обижаться?
      - Иди уже. Не видишь, человека допрашиваю?
      - Бог в помощь, Сергеич! Ты по делу о катастрофе (дальше шёпотом) летающей тарелки?
      - Изыди, Лёха! Не знаешь, что ли, дело у нас уже, считай, забрали... и нужно, чтоб всё по уму передать. Честь мундира, понимаешь...
      Странно, отчего следователь такое при мне говорит. Секрет-но-е... А тут и Бенилюкс... Опять хреново. Сознание теряю. На чём бы зафиксировать внимание? Ага, нашёл! Бельгия, Нидерланды и Люксембург. Караджич, Гаага... сепара... тор... Нет, не тор... сепара... тист... Вот, уже лучше. Бельгия, ни... чего себе... что-то у меня с мундиром... ой, нет - с головой. Европа...

_ _ _

      Современную европейскую валюту Саня называл не иначе, как "брюссельская капуста". А ведь, были времена, ещё при социализме, когда подержать в руках доллар удавалось только шести категориям граждан: дипломатам и их жёнам, фарцовщикам с валютчиками, работникам органов безопасности, регулярно конфискующим у предыдущих двух категорий иностранные денежные знаки, и, наконец, - "руссо туристо" - советским туристам, побывавшим за рубежом по линии профсоюзов или БММТ (бюро международного молодёжного туризма) "Спутник".
      Сашка по молодости числился крайне активным юношей. Не то слово - пробивным оказался, как мощная шар-баба, которой сносят старые здания. Вот и пробил себе путёвку в Египет. Это сейчас все, кому не лень, к пирамидам ездят в отпуск, а тогда наших туристов в арабском мире можно было в один рейсовый самолёт засунуть, и ещё бы место осталось для небольшого симфонического оркестра лилипутов.
      В феврале Саня туда, в одну из колыбелей цивилизации, ездил, после сессии зимней. Прилетел загорелый с двумя белыми пятнами в районе глаз. Солнцезащитные очки всю поездку носил, а потом пришлось и у нас зимой одевать, чтоб не пугать девчонок контрастным колером своего лица.
      А очки у Сани знатные. Хамелеоны! Всю валюту, что полагалась тогдашнему туристу, на них потратил. Оправа самая навороченная, какие можно только в дефицитных модных журналах увидеть. А в уголке на левом стекле - маленькая наклеечка в цветах итальянского флага.

_ _ _

      И вот лето.
     
      Нас с Саней закинуло в Одессу каким-то приморским бризом. Занесло и в районе морского вокзала выгрузило с судна на подводных крыльях под названием "Комета". Поздоровались мы с основателем города в бронзовом исполнении, героически преодолев сто девяносто две исторических ступени знаменитой лестницы, и отправились, куда глаза глядят.
     
      Идём мы по улице, молодые, весёлые, а за нами чудной такой хлыщ тащится. Выглядит странно, будто на нём какой-то невменяемый модельер отрабатывал фантазии своего нездорового воображения. Костюм незнакомца смотрится эклектичным образчиком энергетического абсурда: пиджак в стиле "замерзающий камердинер" (и это в жару!) жуткого навозного оттенка; брюки, расклешённые от бедра, выглядели штанами маляра, неудачно свалившегося с лесов вместе с набором красок; рубашка навыпуск могла поспорить с любым детским рисунком, на котором изображено солнце, своей яркостью; на ногах сандалии-чибрики без задников. Такого на манеж ковёрным выпусти - никто сразу и не сообразит, что это не клоун вовсе.
     
      Как только мы свернули в маленький переулок где-то рядом с Пассажем, чтоб срезать расстояние, преследователь нагнал нас и заговорил, обращаясь к Сане:
      - Что стоит купить ваших модных очков?
      Сашка рассмеялся и сообщил негоцианту следующее: очки - "настоящая Италия", хамелеоны в оправе из галапагосской черепахи. Они не продаются, поскольку совсем недавно привезены из командировки в Милан. Слукавил мой друг, конечно. По лицу же видно, что рановато такому в командировки ездить в "капиталистический зарубеж". Но несоответствие внешнего вида владельца очков и полученной от него информации только раззадорило одесского купца.
      - Молодые люди имеют-таки одну секундочку для непродолжительной беседы? Значит, очки не угодны в реализацию? Я вас умоляю - нынче продаётся всё, в том числе исподнее и родина, как малая, так и большая.
      Ша, только не держите Ефима Борисовича за провокатора! Из меня такой же провокатор, как пуля из дерьма. Так - отож!
      Но к делу, как говорил царь Пётр, обрезая стрельцов со стороны шапки. Поговорим за успехи нашей советской торговли!
      И вы станете утверждать, что у Фимы Котляревского не будет ума, чтоб таки вас уговорить за негоцию? Назовите вашу цену. Ой, молодые люди, не торгуйтесь, как босяки. К вам не идёт этих жлобских манер. Сбросим пополам и ударим по рукам? Ну, хорошо, добавлю ещё десять "джорджиков", но это исключительно из уважения к вашей маме, чтоб она была здорова.
      Сашка не устоял перед напором Фимы и расстался со своими очками. Мы уже хотели идти, но Котляревский продолжил нечеловеческую шлифовку клиента с неистовым натиском. Так, наверное, мастера-краснодеревщики или умельцы по созданию музыкальных инструментов "от Страдивари" или "от Амати", обрабатывают декоративную резьбу наждаком, морилкой и лаком.
     
      - А что будет стоить моя негоция до ваших фирмовых брук? - осведомился Фима, нервно обозначая сосиской с обгрызенным ногтем сферу своих коммерческих горизонтов.
      - И вы полагаете, что представители правоохранительных органов мне позволят гулять по городу в одних трусах? - изумился Сашка, невольно переходя на одесскую манеру разговора.
      - Молодой человек, а вы разве не носите с собой запасных штанов вон в той замечательной сумке за пятьдесят долларов, видно, тоже привезённой из Италии? Таки нет? Я с вас поражаюсь. На вид жутко серьёзный юноша, а совсем не думает, что может встретить в Одессе не какого-нибудь занюханного шлимазала**, а вполне порядочного человека по имени Ефим Котляревский. Если кто ещё не понял, так это меня так зовут.
      Только не стоит на секундочку говорить мне за милицию. Этих неприятностей я обладал с молоком матери три раза в неделю, как по расписанию. А что вы себе думаете - имеет право живая женщина на маленьких тёплых ласк от мужской крепкой руки? Вот я и говорю - тот участковый Николай Петрович и рассказал, как любить закон. Теперь Фима живёт вполне дружно с УПК***, как это бывает с молодожёнами до первого скандала, ну... если только чуть-чуть не попадает в такт. Тогда дядя Коля протягивает ту самую крепкую руку помощи, ласк от которой так любила моя мама. Он теперь полковник - дядя Коля. Большой человек...
      Так вы станете продавать своих штанов?

_ _ _

      Помню, еле отбились мы с Саней от коммерсанта. Уходили, что называется, огородами... только не к Котовскому (странная присказка из какого-то рассказа о Гражданской войне), а в знаменитый пивной подвал "Гамбринус", где когда-то давно поражал посетителей игрой на скрипке Сашкин тёзка; и о ней, этой пивной, написал Куприн в одноимённом рассказе.
     
      Хохотали мы, вспоминая свою странную торговлю, приключившуюся в подворотне так, что даже официант сделал нам замечание. Но очень вежливо, чтоб не уронить марку знаменитого заведения.

_ _ _

      Каждый получает тот загробный мир, каким его себе представлял.
      Мне осталось воспоминание о Саниных очках-хамелеонах и запах свеч... и холодной манной каши... а странно... я же пока живой... только осуждён... пожизненно... И это мой загробный мир... наяву. Наяву? А откуда тогда ощущение тягучего белого, словно пудинг, времени, чмокающего черничным киселём пространства?
      И что? Нет призраков, нет потустороннего мира... Есть всё одновременно... Мясорубка событий, манный пудинг четвёртого измерения... Приманка... Приманка?

_ _ _

      - Вы меня слышите? Э-эй... Так что там случилось дальше, говорите.
      Поднимаю голову. Неужели отключился прямо на допросе? Удивительно... Сумел...

_ _ _

      Я очнулся в камере... Гость не подавал никаких признаков существования, притих, понимает, что ситуация аховая... Но коль выдал себя с головой, то нечего теперь выпендриваться...
      ...снег! первый! на первый-второй расс-чи-тайсь...
      - Зэка Снег?
      - Первый!
      - Зэка Сугроб?
      - Отсутствует, в связи с неявкой...
     
      Ага, у нас, у тех, кто пожизненно срок мотает, такое часто во сне бывает. Сидит здесь человек тридцать. Каждый в своих неказистых апартаментах. Друг друга никто чаще всего и не видел. Обречены на одиночество. Даже когда на прогулку (насмешка, а не прогулка!) выходят, и то не охранник сопровождает, только голос за спиной. Однажды я обернулся, а сзади никого... лишь болезненный электрический разряд. Пришёл в себя - валяюсь на шконке. Голова болит немыслимо, и ещё два дня потом раскалывалась. И то - не оглядывайся! Уроком будет на будущее.
      Мне бы в депрессию впасть, а я радовался тогда - нет лазеек для Гостя, не уйдёт он с тайной миссией из мест не столь отдалённых. Одиночество... на паях со мной... увяз агрессор внутри моего неподдающегося организма!
      Сон, как он меня измучил! Один и тот же... Манный пудинг четырёхмерного пространства, распадающийся на фреймы, фрагменты, страшные моменты Сашкиной смерти, свитые в одну тугую косу времени.
      Сон...

_ _ _

      Да! А началось всё с рыбалки. Этой осенью отправились на моей моторке. С ветерком на стареньком "Вихре". Мы с Саней. Вдвоём. В наше место, которое было облюбовано за четыре года до этого.
      Шесть часов вверх по течению, и вот уже река распадается на несколько рукавов, воссоздает в ленивом зеркале своей глади низкую облачность Приполярья. Самым причудливым образом преобразует. И что характерно: облака синие, глубокие, а отражение светлое, почти молочное. Это вечерняя дымка над водой так всё меняет.
      Пока обустраивались, стемнялось. Стемнялось - Сашкино слово. Ни от кого больше я ничего похожего не слышал.
      Червей накопали заранее, потому до наступления темноты ещё успели кое-что сделать. Бросили с десяток-другой донок - их в наших краях иногда закидушками называют - и уселись к костру - попить чаю с водкой, покурить, помолчать вдвоём. Помолчать вдвоём - это не одно и то же, что безмолвствовать в одиночестве - один на один со своими мыслями. Ну... вы понимаете меня.
      Единение душ прошло замечательно. Сидим в полной темноте, порванной языками нашего почти пионерского костра, тишину слушаем, идеальной чистотой воздуха наслаждаемся. И вдруг - какое-то свечение в высоте. Смотрим - некий объект, с виду похожий на приплюснутый с полюсов детский волчок, стремительно вниз падает, увеличиваясь в размерах. Прямо на нас! Так показалось.
      Бежать бы, а ноги вдруг чугунными сделались... Не слушаются. Повезло - чуть в сторону это поганое "блюдце" свалилось. Да-да, впечатление было такое, что именно свалилось, а не спланировало. Правда взрыва не последовало, но земля под ногами отозвалась надсадным вздохом с каким-то тяжёлым гулом.
      - В болото шлёпнулось! - констатировал Саня.
      - Пойдём поглядеть?
      - А то! От нас же только того и ждут.
      - Если это они...
      - Судя по конструкции - они
      Взяли фонари, из оружия - только дюралевое весло и пару ножей, которые у рыбаков всегда при себе. Отправились. Шли недолго. Минут через двадцать оказались на краю болота, затянутого, не топкого. По нему можно пройти, не замочив ног. Даже деревья здесь кое-где растут. Только чахлые, будто кусты в изгнании.
      И вот посреди всего этого северного редколесья... Она! Тарелка, чтоб ей... На бок завалена. Мы её не сразу заметили. Луны-то нет, а фонарь только шагов с пятнадцати бархат ночи начинает задирать, бесстыдно оголяя блестящие телеса инопланетного летательного аппарата.
     
      Подошли ближе. Вот-вот увидим то, к чему уже готовы... Готовы, да не совсем...

_ _ _

      Саню он парализовал сразу, я это понял. Гуманоид... зелёный, будто жаба из Красной книги - расплющенный при посадке - к моему другу приблизился. И, вижу, забился Саня в конвульсиях, а этот гад своё тело покинул (в виде мерцающего облака) и - к нему.
      Дошло до меня... мгновенно дошло, что сейчас Гость инопланетный разум свой в моего друга устаканит... и - прощай Саня, прощай человечество, ибо хочет эта тварь под видом сапиенса планету завоевать. Не поверите, будто мысли чужие отчётливо считывал. Своих-то совсем не осталось. Ещё секунда на размышление... В моей руке появился нож!.. Тот самый - рыбацкий...

_ _ _

      И вот теперь мне остаётся мерить шагами одиночку и вспоминать. А этот... Гость... сидит во мне безо всякой надежды выбраться наружу и завоевать планету методом отпочковывания своего интеллекта в мозг существ, наделённых разумом и его, разума, дальнейшего подавления. Гость сам проговорился, точнее - "продумался".
      Он и здесь, "на зоне", пробовал переселяться. На тараканах тренировался. Мне даже интересно стало. Мыслящие тараканы - ничего себе. Парочку первых я сразу же раздавил, не дав им уйти далеко, а третий от меня скрылся в щели. Но ничего, Гостю это мало помогло. Не смог прусак вынести груза полученных знаний, изнутри насекомое разорвало. Ну, как если бы его в микроволновую печь сунули.
      Гость огорчился. Я это отчётливо почувствовал. Даже температура моего тела резко поднялась на короткое время. Хотели тут меня лепилы местные в больничку отвезти к радости пришельца занюханного - там есть шанс в вольного фельдшера переселиться. Хотели, да я отказался и своему нелегальному Гостю ещё дал понять, что сразу себя там и порешу вместе с ним... Ему же в мёртвом теле находиться никак нельзя больше минуты, а на воздухе любая бактерия его тут же и скосит. Да, вовремя нужно прививки-то делать, господа хорошие, если собрались планеты завоёвывать. Такая вот Бетельгейзе с хвостиком...
      Потом Гость ещё и на мышке попробовал потренироваться. От внедрения инопланетного разума мышь околела, и часа не проносив в себе споры Гостя. А в мёртвом теле - не в "летающей тарелке": много не навоюешь.
      Вот тут и вовсе мой инопланетный друг затужил. Знает же, чудило Кассиопейское, что недолго люди по их меркам живут, расстроился жутко. Даже страшилку для обострения угрызений совести по ночам не транслировал. Я её уже наизусть помню. Сейчас глаза закрою и увижу.

_ _ _

      Время сгустилось вроде манного пудинга. И мне удавалось перемешивать его по недоказанной теореме Мироздания, как только я того хотел. И при этом созерцал всё одновременно: занесённый нож, Саню удивлённого, Саню, истекающего кровью, Саню, белого, как снег, себя, кричащего: "Убью! Суу-у-у-каааа!!", себя в кузове непонятно куда мчащегося автомобиля, Саню, которому всё было так же хорошо видно, как и мне. И куски заплывшего "манного" времени скользили, будто айсберги в черничном сиропе удивительного фиолетового цвета... с оттенками бордовой, как сама кровь, Саниной крови...

_ _ _

      Просыпаюсь. Продираю глаза. Какой-то нынче не такой свет. Более щадящий. В одиночке для "посмертников" (ничего себе названьице для пока ещё живых и вполне вменяемых людей!) круглосуточно давит на сознание стоваттная "лампочка Ильича". Прямо над головой, в решётчатом подобии плафона, чтоб сидельцы разбить не смогли, кинув в источник своих неврозов чем-то увесистым, например, башмаком. Привыкнуть невозможно.
     
      Что, опять на допрос? Так меня уже осудили! О, боже! Это всего только грёзы... Теперь нужно вновь жрать таблетки от давления... Они приводят Гостя в сонное состояние... Удачно он ко мне зашёл... А вот если б к Сане подселился. Страшно представить! Он же психологически слабее.

_ _ _

      - Ваши показания относительно убийства друга не подтвердились. Вот, пожалуйста, товарищ вам всё объяснит.
      Сергеич, судя по ещё ломающейся командной интонации, не выше капитана по званию (точно сказать нельзя - одет в штатское), сообщил, как обыкновенно конферансье объявляет участника сборного концерта к какому-нибудь судьбоносному празднику: анонсировал и тихонько скрылся в кулисах двери, только что не раскланялся.
      И тут на сцене, на которую был похож овальный кабинет следователя милиции, появился внушительный господин в габардиновом лапсердаке от какого-нибудь модного дизайнера с Аппенин, шёлковом галстуке-косынке, с уголком, надушенного чем-то по-французски вкусным, платка, высунувшимся на одну треть из нагрудного кармана в режиме внимательного наблюдателя - дескать, знаю, чем вы тут без меня занимаетесь, черти! Одним словом, не агент секретной службы Её Вел... пардон, его президентского превосходительства... или как там у них полагается по этикету... а самый настоящий среднеевропейский денди с роскошным многозначным счётом и массой свободного времени.
      Господин аппетитно хрустнул косточками пальцев и приступил к отыгрышу своей роли:
      - Добрый день, разрешите представиться - генерал-майор внешней разведки Бит Афанасий Платонович. Бит - это фамилия! Я уполномочен сообщить здесь некоторые сведения, которые можно будет отнести к разряду государственной тайны. Поэтому вам сразу придётся дать подписку о неразглашении. Понимаете, о чём я?
      - Разумеется.
      - Тогда покончим с формальностями, и вам станет известна судьба вашего друга.
      ......
      - ...так, значит, не было моего возвращения на лодке, а это видение, где я в кузове грузовика перевожу тр... мёртвое тело Сани... а он оказывается живым - случилось в действительности? Просто у вас что-то не так на мой мозг проецировалось, не тот получился эффект?
      - Хм, считайте, что вы гуляете неподалёку от истины, - еле усмехнулся тонкими, как выщипанная и подведённая бровь модницы, губами Афанасий Бит.
      - И мысли о том, будто пришелец не мог мною управлять из-за таблеток, тоже вы внушали. И какие, кстати, таблетки, чёрт?!. Сроду же ничего не принимал... И никто в моё сознание из иноземцев-андроидов не внедрялся? И никто мне пожизненного за убийство не давал? Это только действие ваших излучений - мои галлюцинации?
      Генерал-майор кивнул, не прекращая дарить щедрое особистское тепло своей подкупающей улыбки:
      - Не просто галлюцинации, а управляемые! Согласитесь, разница огромная.
      - А зачем вам это нужно?
      - Нам понравилась ваша сопротивляемость - пришлось держать аппаратуру почти на максимуме. Потрясающе! Сразу у двоих такие показатели! Давно мы за вами наблю... Впрочем, не важно. Так вот... о чём это я? Ага! Именно поэтому мы хотели бы пригласить вас к сотрудничеству.
      - Мы - это кто?
      - Мировое правительство, мой добрый друг! Именно! Мы - это те, кто решает, жить или не жить Бхутто, Саддамам, Милошевичам и прочим Караджичам! Мы - это сливки цивилизации, но не какие-то дурацкие иллюминаты. О нас почти ничего неизвестно, но МЫ - не миф. Все правительства мира танцуют под нашу дудку...
      Далее Бит немного ввёл меня в тему...
     
      Итак, никаких пришельцев сейчас уже нет и в помине. Когда-то давно их межпланетный корабль потерпел катастрофу, а нынешние закулисные правители используют технологии давно погибшей неземной цивилизации. Это же вполне естественно - когда тебя никто не видит... и ты можешь управлять людьми, будто марионетками, ублажая своё эго!
      Вполне...
      ...естественно...
     
      С Сашкой они, мировые управители, уже, де, заключили договор о сотрудничестве. Дело за мной...
     
      И тут генерал улыбнулся и достал солнцезащитные очки из кармана.
      - Made in Italy, - шепнул он еле слышно. - Помните Одессу?
      - Фи-ма?
      - Таки да...
     
      Бред, полный бред!
      Расскажите это камбале на Привозе... То, что случилось потом...
     
      ...я чувствовал и лицезрел всё разом. Всё действие. Время сгустилось вроде манного пудинга. И мне уже не удавалось перемешивать его по недоказанной теореме Мироздания, как того хотелось. Я видел перетекающие друг в друга фреймы одновременно: занесённый электрошокер, Бита удивлённого, Бита, истекающего слюной и пеной, Бита в белом овальном гробу кабинета, себя, кричащего: "Убью! Суу-у-у-каааа!!", себя в подвесной гондоле непонятно куда мчащегося автомобиля, себя, сидящего в одиночной камере зоны для "смертников", снова Афанасия Платоновича - генерала в штатском - ещё в сознании. И куски заплывшего и будто бы потеющего "манного" времени переливались сполохами северных сияний наподобие радужных айсбергов в черничном сиропе удивительного фиолетового цвета... с оттенками бордовой, как кровь, чьей-то, но не Саниной крови... Моей? Даже смешно... Я весь не в своей крови... Не в своей тарелке... Не в своей?
      ...внезапно сигнал, заставляющий меня подчинять собственную волю чьей-то ещё, ослаб, если не сказать - исчез, и всё изменилось...
      ...Саня, мой Саня, стоял в дверях, стоял с зеленоватым отливом лица (долой маскировку?) и говорил, как будто отбивал буквы на дореволюционном "ундервуде"****:
      - С-о-б-и-р-а-й-с-я. П-о-ш-л-и. Их было трое, но они легко поверили в то, что я сдался... Наивно было... Теперь уже не пожалеют об этом. У нас есть немного времени, чтобы скрыться. Я же говорил тебе - иногда можно ощутить и понять то, чего не должен... в экстремальной ситуации...
      - Саня, так э-тот... не обманул? Ты жив?
      - Жив-жив, они меня хотели завербовать, говорили, что такие спецы, как мы с тобой, им нужны, чтобы добиться своих целей...
      - Они нас тоже вычислили?
      - Думаю, да... на интуитивном уровне.
     
      - Пошли! - сказал Саня.
      И мы пошли.

_ _ _

      Манный пудинг тумана покорно следовал за нами, а мы были невидимыми комочками холодной каши в нём. Невидимыми ни наземными средствами наблюдения, ни при помощи спутниковой навигации. Порой есть что-то хорошее в инопланетных технологиях... когда они послушны твоим рукам... или, вернее сказать, ластам, принявшим форму рук...
      Прости нас, генерал-майор Фима Котляревский-Бит... ничего личного. Ни-че-го! Ты был самой лакомой ягодой черники в нашем манном пудинге. В нашей наживке... нет, если быть точнее, - в нашей подкормке! Возможно, ты и выживешь.
      Не зря же мы с Саней (астронавт Итъхына) так долго пытались обнаружить следы последней экспедиции Тхъеема и лишить тщеславных закулисных правителей планеты Зеёма наших технологий. Мы вжились в роль аборигенов настолько, что полюбили эту планету, как свою... больше, чем свою...
      Мы были тогда молоды, дерзновенны, как половозрелые волчата из некогда многочисленной стаи себе подобных!
      Нашей цивилизации уже нет... И нам никак нельзя оставлять в руках неадекватных гуманоидов секреты абсолютных вооружений.
      Наш адронный приводной маяк на сей раз не только сработал, но на него обратили внимание, расшифровав информацию. Непосвящённые не смогли бы этого сделать: метод кодирования сигнала известен только тем, в чьи руки попали инопланетные методики.
      И-и-и... любопытство победило страх. Летательный аппарат, построенный по технологиям нашей цивилизации, оказался на болоте не случайно. Только не рассчитали мы с Саней, что противники сразу начнут давить на психику, генерируя множественное распараллеливание личности.
      Я оказался сильнее, менее восприимчивым к излучению, мне даже удалось уйти. Уйти-то я ушёл, но с чувством осознания собственной вины, внушённым с иезуитским искусством. Догадаться, что я отправлюсь в милицию с повинной, не составило труда. И не просто догадаться, а приготовиться к встрече со мной на своей территории.
     
      И ещё эта попытка прояснить нашу, так сказать, классовую и гуманоидную сущность, когда мне внушали, что в меня вселился инопланетный Гость... Она сорвалась, поскольку мы с Саней идентифицируем себя жителями небольшого российского города неподалёку от Полярного круга и уже давно. Там меньше кислорода - легче дышится. Мы с ним земляне по духу. И даже больше земляне, нежели все закулисные правители вместе взятые. Сиротам свойственна беззаветность в чувствах.
      Господин Бит наверняка догадался, кто мы такие, несмотря на нашу отлаженную десятилетиями маскировку. Получить в довесок к многочисленным чертежам и технической документации ещё двух представителей более интеллектуально развитой цивилизации - это, доложу я вам, стоящая цель.
      И всё бы у Афанасия Платоновича вышло, как ему хотелось... если бы не Саня. Но теперь это в прошлом. Мы сумели обезоружить своих оппонентов. Генератор внушений уже не опасен, а всё остальное - дело техники. Засветившись раз, мировое правительство уже не сможет избежать возмездия.
      Они попались, Саня! Они попались! Рыбалка удалась... Они клюнули на наш манный пудинг...
     
      * - Фрейм - логическая запись, каждому полю (слоту) которой соответствует основные элементы понятия. В формальных фреймовых моделях слотам ставятся в соответствие значения, присоединенные процедуры или другие фреймы.
      Фреймы используются для описания объектов, событий, ситуаций, прочих понятий и взаимосвязей между ними.
     
      ** - шлимазал (идиш) - неудачник;
     
      *** - УПК - уголовно-процессуальный кодекс;
     
      **** - "ундервуд" - пишущая машинка. В 1890 году Франц Вагнер получил патент на машинку с горизонтально лежащими буквенными рычагами и с видимым при печатании шрифтом. Права на ее производство он продал фабриканту Джону Ундервуду. Эта машинка оказалась настолько удобной, что вскоре стала пользоваться массовым спросом, и Ундервуд заработал на ней огромное состояние.
     
     
      7 октября 2008 г., 12 августа 2010 г.
     
      Минасян Т.С., Аноним Наследник20kОценка:9.70*8"Рассказ" Мистика, Хоррор
     

Наследник

      Сначала Ивана задержал в офисе босс - отчёт, видите ли, ему приспичило получить в середине месяца! Потом долго не было нужной маршрутки. Пришлось сесть в автобус. А ещё эти пробки... еле тащились через центр города, то и дело надолго замирая на месте, и молодой человек едва не задохнулся в жарком и пропитавшемся запахом потных тел салоне. И когда Иван Грушин, с трудом волоча ноги, шагал к своему родному переулку, солнце, словно испугавшись наступающего фронта грозовых туч, уже готовилось убежать за горизонт.
      Завернув за угол своего дома, он сразу заметил необычное оживление.
      - Что случилось? - спросил Грушин у соседа из двадцатой квартиры.
      - Представляешь, Вань, трансформатор спёрли! - ответил тот. - Прям среди бела дня! А?! Каково? И никто, главное, ничего не видел! А вечером наши с испанцами играют! Как теперь смотреть?!
      - Это... что, сегодня света уже не будет? - насторожился Иван.
      - Да какой, сегодня? - Отмахнулся сосед. - Вон, электрики говорят, что эта канитель до понедельника...
      Невдалеке шумная группка соседей живо объясняла мужчинам в жёлтых одеждах Горсвета что-то про еду и холодильники, а еще одна - про компьютеры и недописанные курсовики. Все довольно громко выражали своё недовольство местными властями. Но Ваня их уже не слушал.
      "До понедельника, - от этой мысли у него внутри всё содрогнулось, а спину прошиб холодный пот. - Надо батареек купить!"
      Он быстро развернулся на месте, собираясь, пока не поздно, сбегать в магазин, и налетел на мужчину в милицейской форме.
      - Аккуратнее, молодой человек, куда вы так торопитесь! - едва устояв на ногах, проворчал милиционер.
      - Извините, я... - совсем растерялся Иван.
      - Вы где-то здесь живёте? - прищурив глаз, спросил страж порядка и, дождавшись кивка, продолжил. - С вами уже разговаривали? Нет? Пройдёмте-ка...
      Заходящее солнце спряталось за крышей дома. Милиционер продолжал внимательно и, как назло, очень медленно изучать паспорт Ивана:
      - Значит, Грушин Иван Петрович...
      - Я весь день был на работе... Ничего не видел... И вчера ничего подозрительного не было... - все больше нервничая, отвечал на вопросы молодой человек.
      Небо над их головами темнело с пугающей быстротой, из-за расползающихся над город туч, грозивших пролиться скорым ливнем. А милиционер все пристальнее приглядывался к странно обеспокоенному Ивану и никак не мог решить, отпустить ли ему этого подозрительного субъекта или всё-таки лучше продолжить беседу в отделении.
      Наконец, ответив на все вопросы и подмахнув какую-то бумагу, Иван освободился от назойливого МВД-шника. И, стараясь сильно не торопиться, чтобы не вызывать у того ещё больше подозрений, зашагал прочь с места происшествия.
      "Не успел! - понял Грушин, еще издали увидев, как над дверью хозяйственного магазина опускаются железные жалюзи, и завертел головой по сторонам. - Ларёк!"
      - Батарейки есть? Двадцать штук! И фонарик! Нет, два! Сдачи не надо! - прокричал он в крошечное окошечко, расплатился, сгрёб покупки и побежал домой.
      Последний луч солнца растворился в хмуром вечернем небе. Прохожие отшатывались в сторону, чтобы не столкнуться с бегущим по улице человеком, и провожали его удивлёнными взглядами. А ему было уже без разницы, что о нём подумают. Беспокоиться еще и об этом он был просто не в силах.
      В переулке быстро сгущались тени. Возле дома, где жил Иван, не горел ни один фонарь, и лишь в некоторых окнах слабо блестели огоньки свечей. Грушин замер у подъезда, включил оба фонарика и только после этого потянул на себя дверь.
      За считанные секунды он взбежал на свой этаж. Торопливо открыл входную дверь и прошёл в квартиру. Электрический свет разогнал тьму в прихожей, но тени остались. Они расползлись по углам и стали ждать.
      Зажав фонарик в поднятой над головой руке и освещая пол под ногами, Иван прошёлся по квартире, зажигая свечи. Они стояли везде: на журнальном столе - дюжина самых разных и причудливых, на телевизоре - три низенькие, но пузатые, на подоконнике - две в специальных бокалах-чашах. Несколько свечек были расставлены на полу вдоль стен, несколько Грушин поставил неподалеку от двери. Потом он достал специальную настольную лампу для путешествий и заменил в ней разрядившиеся батарейки на новые. Щелкнул выключателем, поставил лампу на подоконник и направил ее на диван.
      "Ну, вроде бы, нормально, - подумал Ваня, обведя взглядом десятки подрагивающих язычков пламени. - Теперь можно и перекусить".
      Дважды сходив за продуктами на кухню, он расставил возле свечей на столике пару бутылок пива, нарезанный ломтиками батон, немного сыра на тарелке, колбасу и нож с открывалкой.
      За день квартира хорошенько прожарилась летним солнцем, теперь в ней к тому же коптили воздух десятки свечек... Иван открыл форточку, чтобы впустить немного свежего воздуха, и, усевшись на диван, обвёл комнату взглядом.
      Их были десятки. И каждый хотел поквитаться за прошлое, отомстить, убить. Они извивались от нетерпения, шатались и тянули к Ивану тощие негнущиеся руки. Но пока горел свет, они оставались всего лишь пригвожденными к стенам тенями и не могли достать его своими длинными пальцами-кинжалами.
      Они всегда были рядом - это Иван еще в детстве узнал от отца.
      Сначала они охотились за дедом Василием...
      Ваня вспомнил бородатого весельчака, любившего угощать их со старшим братом леденцами-петушками на палочке и по сотне раз пересказывавшего истории о войне. Однако стоило задать деду вопрос о том, как он жил до войны, как тот сразу делался хмур и молчалив и всегда менял тему разговора.
      "О чём же ты умолчал, дед? - в сотый, если не в тысячный раз спросил себя Иван. - Что такого натворил в тридцатых? Почему никогда не рассказывал о том, как жил в Сибири? Что за тайну ты скрывал? И неужели оно того стоило?!"
      Но дед обхитрил ночных молчунов и умер днём.
      После похорон Ваня с братом и увидели их впервые. Они выползли из распахнувшейся в стене щели и облепили собой стены их маленькой комнатки. Тогда они ещё не тянули к ним свои руки, а только присматривались и принюхивались к младшему поколению семьи Грушиных...
      А потом был разговор с отцом.
      Переглядываясь, будто сами себе не верили, и пихая друг друга в бок, братья рассказали о ночных визитёрах, и Петр Грушин, прикусив губу и глядя куда-то в даль пробормотал:
      - Я думал, что на мне это проклятье закончиться. Папашино наследство, чтоб ему! - и задумчиво посмотрев на сыновей, сказал: - Дети, это нам от деда досталось. Я не знаю, кого и чем он там разозлил, но никаких преступлений он точно не совершал. Не мог. Запомните это, парни, и никогда не забывайте: ваш дед был хорошим человеком и всегда поступал правильно. А этих не бойтесь, пока я жив, они вас не тронут! Теперь им нужен я... А я уж постараюсь от них избавиться. И ещё, вдруг... ну мало ли чего, вы должны знать, что когда светит солнце - они бессильны. А ещё совершенно не выносят электрического света - включите лампочку, и они пропадут. Или зажгите свечу, пока горит огонь, они вам ничего не смогут сделать.
      Избавиться от теней отец пытался долго. Тайком, через десятки знакомых, выходил на каких-то не то бабок-знахарок, не то специалистов по аномальным явлениям. Потратил на них кучу денег и, в конце концов, запретил сыновья обращаться к "этим паршивым шарлатанам" и пообещал придумать что-нибудь еще. Но больше ничего сделать не успел.
      Тени настигли Петра снежной зимней ночью пять лет назад, когда тот застрял в машине за городом. Нашли его занесённым снегом возле остатков большого костра. Он сжёг почти всё, что могло гореть: запаску, чехлы с сидений, собственную куртку и свитер... Рядом валялся разрядившийся фонарь-прожектор.
      Но Иван об этом узнал задолго до слов милиционера: "Здравствуйте, здесь проживал Пётр Васильевич Грушин?" В ночь, когда молчуны забрали отца, он проснулся от странного звука - словно струна лопнула. Открыл глаза и увидел, как затягивается пустота провала в стене. В комнате стоял ужасный холод как будто Иван проснулся не в квартире, а посреди заснеженной улицы.
      - Теперь его черёд! Заберите его! - услышал он сразу со всех сторон, хотя в комнате был один, и почувствовал, как что-то злое пронеслось совсем близко.
      Но тускло горевшая под потолком лампа на сорок ватт, не дала молчунам добраться до младшего Грушина.
      Хорошо, мать не дожила до того дня, не пришлось ей ехать на опознание. А Иван до сих пор не мог забыть лицо отца.
      После опознания он впервые всерьез разругался с братом. Павел метался по комнате, пинал ногами стены и мебель, а потом, схватив с полки фотографию деда в стеклянной рамочке, с силой швырнул ее об пол.
      - Черт бы побрал старика! Почему мы должны отвечать за то, что он натворил?! Ненавижу!!! - кричал старший брат и, несмотря на призывы Ивана успокоиться, с каждой минутой заводился еще сильнее. - И отец хорош - ничего о старикане не знал, но даже мысли не допустил, что тот в чем-то виновен! Всегда и во всем с ним соглашался - вот и получил свое!
      - Паш, остынь! - без всякой надежды на успех продолжал спорить с ним Ваня.
      - Остынь?! - крикнул Павел. - Да ты понимаешь, что они приходили ко мне?! Они сказали, что я следующий!!! Это ты понимаешь?! Они хотят, чтобы я отвечал за грехи деда!
      - Вот нам и надо теперь думать, как от них защититься, - специально очень тихо и спокойно сказал Иван.
      - Знаю я как! - зло улыбнувшись, ответил Павел. - Они охотятся за его потомками, а мне Василий больше не дед! И Петр - не отец! Я их защищать не собираюсь и за поступки их отвечать не намерен - они мне никто! От наследства их отказываюсь! Мне от них ничего не нужно! Квартиры и машину, если не боишься, оформляй на себя... а я ухожу!
      - Ну и дурак!!! - рявкнул ему вслед Иван. Знал бы тогда, что это будут последние слова, которые Павел от него услышит - сто раз подумал бы, что сказать! Но он этого не знал...
      А на следующий день снова пришёл милиционер.
      Выяснилось, что брат напросился ночевать к приятелю - и наутро тот обнаружил на раскладушке его мертвое тело. Врачи сказали - остановка сердца. Но Иван знал истинную причину. Павел, похоже, был уверен, что после отречения тени больше не интересуются его персоной. Тени же рассудили иначе...
      Иван не проклинал деда и не швырялся его карточками - он просто тихо возненавидел покойного старика, оставившего им в наследство эту беду и, если бы тот не умер много лет назад, наверное, убил бы его сам.
      Но шли годы, ночи, залитые электрическим светом, а иногда слабо освещенные свечками, следовали одна за другой, и ненависть медленно, но верно остывала...
      Оторвавшись от воспоминаний, Иван посмотрел на молчунов, прыгавших со стен на потолок и круживших над ним в ломаном хороводе, включил фонарик и разогнал их по тёмным углам. Но стоило отвести луч света, как они вновь выползали и начинали тянуть к человеку свои руки.
      Иван дожевал сделавшийся невкусным бутерброд и отхлебнул пива, чтобы протолкнуть еду в желудок. Голода он больше не чувствовал, но настроение оставалось мерзким, и к тому же теперь ему сильно хотелось спать - обычно он приходил с работы и сразу заваливался в постель, чтобы выспаться, пока ещё светло, включая, на всякий случай, все лампочки в квартире и зажигая несколько свечей. А сегодня всё пошло не как обычно. Да еще эта выматывающая дорога домой в духоте маршрутки и беготня к ларьку за батарейками...
      В окно забарабанили капли - начался дождь.
      Чтобы не идти в спальню, Ваня достал из тумбочки старый зелёный будильник в форме домика. Заменил негодные батарейки и, прикинув, хватит ли времени выспаться, пока горят свечи, завёл будильник на четыре часа утра. Устроился на диване. Закрыл глаза...
      ...И как живого увидел деда, виновника всех бед.
      - Вставай, Ваня, сегодня на рыбалку едем, - ласково сказал дед и вышел.
      Иван вскочил, торопливо оделся и поспешил следом.
      Нехотя съев разогретую матерью кашу, он выбежал на улицу, где, уже собрав все снасти, ждал дед. Выкатив из гаража велосипеды, они вместе приладили к ним удочки, табуретки и сумку со съестными припасами. Ваня старательно накручивал педали: отец с Пашкой не взяли его в поход, сказали, что там будут одни взрослые, а он ещё маленький - пусть тогда дед увидит, что он уже вырос!
      Они ехали по городским улочкам, а потом по загородному шоссе. Петляли по пыльным просёлкам. Аккуратно, чтобы не упасть и не зацепиться за ветки, продирались сквозь лесок к озеру в низине.
      И целый день провели вместе.
      Удили рыбу. Срезали ветки с дубков деду на веники для бани. Жгли костер, на котором пекли рыбу и собранные тут же сыроежки. Потом ещё запекали в углях картошку. И всё это время дед рассказывал что-то интересное.
      Потом они как-то сразу оказались дома и играли в шахматы. За окном дедовой квартиры темнела ночь, а у него, как всегда, ярко горел свет. Пили чай. И после очередного Ваниного проигрыша, дед учил внука новой защите. И будто заклинания звучали таинственные слова: Сицилианка, Каро-канн, Филидор...
      И ночь пролетала незаметно.
      - Ванюша, прости меня... - оторвавшись от игры с мальчиком, вдруг сказал дед.
      ...Иван открыл глаза и сразу понял, что проснулся не от будильника и что в комнате почему-то очень холодно...
      Ненадёжная китайская электроника подвела, будильник не сработал! Большинство свечей уже прогорело, и тьма в комнате сгустилась настолько, что молчуны отлеплялись от стен и неслышно бродили по тёмным углам. А с потолка свисали их руки и царапали пустоту. Иван спрыгнул с дивана и, стараясь держаться в свете лампы, принялся зажигать новые свечи.
      Одно неловкое торопливое движение локтем - и настольная лампа летит с подоконника на пол. Звонкий удар и сгустившаяся тьма заклокотала и забурлила. Ониксом сверкнули злые глаза, а пальцы заскребли по полу.
      Усилившийся внезапно сквозняк задул последние дрожащие язычки огня. Казалось, сама ночь пришла в движение, готовая растерзать человека. Уже плохо понимая, что делает, Грушин сжал в руке только что зажженный огарок свечки, поднял его повыше и шарахнулся от призраков к стене. Тени тоже отшатнулись назад, подальше от огня.
      Но пламя само собой затрепетало и заметалось вверх-вниз, готовое вот-вот потухнуть. Не отдавая себе отчёт в том, что делает, Иван загородил огонек ладонью от сквозняка и теней...
      Молчуны набросились на человека, их острые пальцы смогли, наконец, дотянуться до перепуганной жертвы. Грудь, шею и плечи вжавшегося в стену человека обжег ледяной холод.
      - Боже, как больно... - простонал Иван и не заметил, как безвольно упавшей ладонью сам загасил огонь. Перед его стекленеющим взором возник брат Пашка: "...я ухожу", - как-то очень спокойно сказал он. Потом появился отец: "Запомните, парни: ваш дед был хорошим человеком", -сердито сказал он. А после этого возникло и морщинистое бородатое дедово лицо: "Прости меня..."
      - Я всё равно тебя люблю, дед... - выдохнул Иван и, понимая, что это конец - смерть, добавил. - ...и прощаю...
     
      - Нет! Хватит! - с размаху стукнув стаканом об стол, выкрикнул Василий.
      Встав со стула, он отёр с бороды капли пролившейся водки и подошёл к окну.
      - Я жадный, тупой дурак! - фыркнул он, глядя, как на ночном июльском небе горят и переливаются, будто драгоценные каменья, звезды. - Убийца...
      Он упёр горячий лоб в холодное стекло, мгновенно запотевшее от его дыхания.
      - Всё. Не хочу больше. Хватит, - сказал Василий. - Я готов. Забирайте меня...
      Он подошёл к выключателю и на мгновенье замер. Вдохнул. Выдохнул.
      Щелчок - и воцарилась тьма.
      Василий стоял и ждал. Но ничего не произошло ни через минуту, ни через пять, ни даже через десять.
      - Выброшусь, - пробормотал он и уверенно пошёл к окну. Но уже собравшись его открыть, сообразил, что живёт на третьем этаже - так просто не убьешься! Шумно выдохнул и протёр рукавом запотевшее стекло.
      С той стороны окна на Василия смотрели холодные ониксовые глаза.
      Он дёрнулся назад и попятился. Зацепился за край ковра и упал, но сразу же поднялся и развернулся к окну.
      Через всю стену и окно прошла трещина. Она росла и ширилась, превращаясь в громадную дверь, ведущую в никуда.
      И вошли в комнату незваные гости, а вслед за ними и могильный холод.
      Да, это были они, Василий сразу узнал их, хоть и не видел уже целую жизнь. Они перестали быть тенями. На мужчинах и женщинах снова была светлая домотканая одежда с вышитыми красными нитками солнцами. Именно такими они нашли его, когда он после стычки с белыми прятался в тайге и уже готовился умереть. Такими были, когда выхаживали его, вытаскивая с того света. И когда впервые показали ему необработанные алмазы и золотые самородки...
      Василий вспомнил и два маузера в своих руках, и то, с какими удивлёнными лицами падали эти люди...
      Зажмурил глаза от стыда, боли и отвращения к самому себе. А когда вновь открыл их, то понял, что пришли все... весь посёлок.
      Они обступили его, и казалось, чего-то ждали.
      - Делайте то, зачем пришли... - еле слышно, одними губами произнёс он. - Свою долю того, что забрал у вас, я уже вернул. Остальное... отдал партии - теперь уже не вернуть. Я не прошу пощады... я понимаю... за содеянное надо отвечать... я готов! Одного прошу, простите... если сможете.
      - Мы прощаем тебя, - услышал Василий ответ сразу со всех сторон, хотя гости всё также молчали, как все последние годы. - Но простят ли тебя твои потомки? Мы придём за твоим сыном. И за его сыновьями. И всеми следующими. И будем забирать их до тех пор, пока ты не получишь прощения от собственной родни.
      И мир вокруг изменился.
      Василий увидел, как у костра посреди заснеженной степи мечется его сын Пётр, отгоняя от себя тени умерших, и как гаснет сначала его фонарь, а потом и костёр...
      - Петя, сынок... - простонал Василий.
      А картина была уже другой. Его первый внук, Павел - только уже совсем большой! - лежал на раскладушке в незнакомой комнате и мирно посапывал, даже не подозревая о тенях, сжимавших вокруг него кольцо.
      - Паша, проснись!
      И в третий раз мир стал другим - младший внук Иван, тоже уже взрослый и возмужавший, медленно сползал по стене на пол, роняя огарок свечи. А мстители из прошлого висели на нём со всех сторон...
      - Ванюша, прости меня... - прошептал Василий. По щекам его текли слёзы.
      Адская боль в голове и груди, свалила деда с ног. Молчуны ушли. А старик остался лежать на полу собственной квартиры. Днём его нашёл сын Пётр и даже успел довезти до больницы. Но там сердце деда не выдержало, и он умер.
     
      Издалека, будто из другого мира, донеслось цвериньканье птиц. Весёлое, доброе, знакомое...
      Иван открыл глаза.
      "Живой, - как-то отстранённо подумал Иван. - Я живой. Неужели это всё?"
      Он лежал на полу у стены, а рядом валялся огарок свечи. Иван сразу подобрал его. Всё тело ныло, но, несмотря на боль, он нашёл силы подняться и пойти к окну.
      На полу валялась разбитая лампа и рассыпанные батарейки.
      Иван разжал кулак и посмотрел на свечу, лежащую на ладони. Почему-то он был уверен в том, что она ему больше не понадобиться, что все последующие ночи будут тихие и спокойные.
      Высоко в небе ярко светило солнце. А улица блестела и искрилась после ночного дождя. Из форточки тянуло приятной свежестью.
      А потом он вспомнил свое ночное не то видение, не то сон. Вспомнил деда, отца и брата. Сердце защемило от невосполнимости потери и от того, что никакие богатства мира не могли вернуть тех, кого уже нет.
     
      Б. П. Я снова там, где был и не был30k"Рассказ"
     

Я снова там, где был и не был

      Я снова там, где был и не был, ищу того, кого знаю и не знаю, верю в то, что есть и чего нет, разгадываю загадку, которую задал сам себе.
      Я стою перед дверью, ключ от которой - не в руке моей, а в моём сердце. Что ждёт меня за ней - быль или небыль? радость или боль? исполнение желаний или горечь разочарования? предвечное счастье или пустота до конца моих дней?
      Я протягиваю руку к звонку. Указательный палец замирает в сантиметре от кнопки. Сейчас. Сейчас...
      * * *
      Впервые я увидел её три года назад. Она стояла на набережной - тонкая, прямая - и придерживала рукой широкую белую шляпу - с моря дул сильный ветер. Мимо шли отдыхающие, смеялись и визжали дети, убегая от своих чопорных мамаш, курортный ансамблик пытался перекричать шум набегающих волн. Не знаю, почему - я и лица-то её толком не разглядел - меня потянуло к ней, как магнитом. От неё будто исходило какое-то свечение, она одна была по-настоящему живой среди всех окружающих меня людей. Будто все играли роли, а она одна - жила, забрела по ошибке на сцену театра, вмешалась в ход поставленной кем-то пьесы одним лишь своим присутствием.
      Я подошёл к ней на расстояние метра и облокотился на парапет. Вдалеке, ближе к горизонту белелись паруса - как они там, в такой ветер? Внизу загорало несколько отчаянных туристов, но никто не осмеливался купаться - волны яростно швыряли себя на берег и, шипя, уступали место бегущим следом.
      - Как здесь красиво! - неожиданно произнесла она.
      Я молча кивнул, не решаясь повернуть голову в её сторону.
      - Вы не знаете, где мы? Как бы я хотела здесь побывать!
      Вопрос поставил меня в тупик. Название курортного городка, где мы находились, вертелось у меня на языке, но я никак не мог его вспомнить. Ну как же? Я вышел из гостиницы и пошёл гулять к морю. Гостиница называется... Так. Да что ж это... Вылетело из головы. Что за ерунда?
      - Вы не местный? - снова спросила она, расценив моё молчание по-своему.
      - Нет, - наконец вымолвил я не своим, осипшим голосом.
      - Отдыхаете?
      - Вроде того, - пробормотал я и снова задумался. А действительно, что я здесь делаю? Я проснулся, кажется, в гостинице, вышел на балкон, вдохнул свежий воздух, решил дойти до моря, долго бродил по коридорам и лестницам здания, пока не нашёл выход, пошёл вниз по улице... А вчера? Что я делал вчера? Господи, не помню... Провал в памяти, табула раса.
      - Постойте-ка... Так вы тоже?! - она повернула ко мне лицо и уставилась так, будто только что увидела.
      - Что тоже?
      Её реакция была более чем странной. Она стала смотреть на свои ладони, потом по сторонам, потом снова на ладони. На её пальцах - это я заметил сразу - не было кольца. Ветер дунул ещё сильнее, шляпа слетела с её головы и покатилась в сторону парка. Я рванулся за ней, расталкивая прохожих, которых стало вдруг слишком много. Вслед мне неслись ругательства. Шляпа, как белое круглое колесо, неслась по асфальтовой дорожке вглубь парка, а когда та закончилась, нырнула аккурат между рядами подстриженных кустарников. Я бежал за ней, как полоумный, сначала по тропинке, затем, когда та закончилась, между кустов. Южные колючки царапали руки, какая-то ветка больно ожгла щёку. Шляпа подкатилась к границе леса и неожиданно исчезла. Не успев сообразить, почему, я добежал до этой границы и ухнул в обрыв. Несколько секунд полёта, удар...
      ...удар смягчила кровать. Я дёрнулся и подскочил на пружинящем матрасе, потом сел, ошеломлённый, широко открыв глаза в полумраке своей комнаты. Прошёл на кухню, выпил воды. Вернулся, снова сел на кровать, вспоминая то, что произошло. Всё было слишком реально, чтобы принять за обычный сон. Как правило, снится всякая ерунда, коллаж из бытовых проблем, мельтешения будней, знакомых лиц и нерешённых проблем. Но сейчас... Больше всего меня тревожило, что я не успел как следует разглядеть лица той девушки с набережной. Разве только профиль - прямой нос, высокий лоб, светлые, чуть вьющиеся длинные волосы, выбивающиеся из-под шляпки. Волосы, которые было дозволено трепать морскому ветру, которые так хотелось пригладить, спрятать за уши, провести по щеке рукой... Увижу ли я её снова? Посмотрю ли ей когда-нибудь в глаза, найду ли в них ответ на все мои вопросы?..
      * * *
      Следующего раза пришлось ждать долго, почти год. Сначала я каждый вечер засыпал с мыслью о ней, надеясь снова увидеть незнакомый мне в реальности приморский город и девушку с набережной. Но время шло, новые дни посылали мне новые заботы, я стал забывать о ней, всё чаще гоняя перед сном пустопорожние мысли о делах грядущих и прошедших, а иногда просто отключался, коснувшись головой подушки.
      Но вот однажды сложилось так, что из-за аврала на работе я не спал две ночи. Когда все дела были сделаны, я вернулся домой, принял душ и, не поужинав, лёг в кровать. Тело хотело спать, но сознание не желало останавливаться. Я проворочался около часа - до полуночи было ещё далеко, за окном только-только начали густеть сумерки - и вдруг вспомнил о ней. Образ в белой шляпке неожиданно ярко возник передо мной. Я закрыл глаза и восстановил в памяти набережную, волны, даже капли белых парусов на горизонте. Мне показалось даже, что я чувствую солоноватый, свежий запах моря, слышу, как оно мерно дышит - вдох, выдох, вдох, выдох... Моё дыхание замедлилось и совпало с морским. Я не заметил, как заснул.
      На этот раз она нашла меня сама. Я лежал в жёлто-синем гамаке, подвешенном между двумя соснами, и смотрел в небо. В ветвях путались облака, похожие на медуз, на перья, на одуванчики, на небесных овец. "Где ваш пастух, овечки?" - думал я, глядя, как путаются они в колючих сосновых иголках, липнут к душистой смоле, замедляют свой медленный бег встречь солнцу, с запада на восток, кружатся надо мной, завихряясь, сливаясь в одну пушистую воронку, похожую на маленькую галактику.
      Я так засмотрелся на облачные игры, что не заметил, как мой гамак стал потихоньку раскачиваться. Воронка затягивала меня, тянула вверх, ещё мгновение - и я полечу...
      - Подожди, не улетай, - этот голос я узнал бы из миллионов голосов, слившихся в единый хор. Маленькая ладонь легла мне на грудь - и я действительно ощутил, что уже воспарил над сеткой, совсем чуть-чуть, но достаточно для того, чтобы ощутить невесомость. Она стояла рядом - я и не заметил, как она подошла. Разволновавшись, я попытался сесть в гамаке, но так неловко, что потерял равновесие - всё вокруг закружилось и стало таять.
      - Посмотри на руки! - крикнула она.
      Я выставил перед собой ладони - пальцы были скрючены, на левой руке срослись безымянный и указательный, на правой, наоборот, их было шесть. Я испугался, руки тоже начали расплываться под моим взглядом, как горячий воск.
      - Теперь по сторонам!
      Я лихорадочно стал озираться вокруг себя - сосны окрепли, утвердились корнями в камне, по коре забегали муравьи, которых я разглядел с удивительной, мельчайшей точностью.
      - Теперь на меня...
      Наконец, я посмотрел на ту, которую однажды уже надолго потерял, а теперь, по неопытности, мог лишиться снова - и на сей раз, быть может, навсегда. Я заглянул в её глаза - и мир вокруг снова стал реальным. Она была безусловно, неотвратимо, бесконечно красива - именно той субъективной, не всеобщепринятой красотой, которая будто бы создавалась, росла и стала такой именно для меня. Быть может, кто-то другой не счёл бы её красавицей - да и неважно. Здесь и сейчас - она была для меня совершенством.
      Так мы рассматривали друг друга с минуту, пока я не задал самый глупый вопрос, который только можно было себе представить - но что поделать, если именно он пришёл мне в голову:
      - Где же твоя шляпка?
      Она рассмеялась:
      - На этот раз решила не одевать. Вдруг опять убежишь...
      Мы ещё некоторое время, улыбаясь, изумлённо смотрели друг на друга.
      - Я думал, уже никогда тебя не увижу.
      - Я тоже... Еле нашла тебя. Ты, похоже, нечасто здесь бываешь.
      - Где - "здесь"?
      - Ну... В этом пространстве.
      - Каком?
      - Сновиденном.
      Я замолчал, пытаясь осмыслить сказанное. Теперь всё стало на свои места. Я - сплю. Я - во сне. А она? Кто тогда она? Мой сон - или...
      - Ты мне снишься?
      - Да. А ты - мне.
      - А почему тогда... То есть, как так получается? Разве такое возможно? Может быть, ты просто мой сон? В общем... Ты настоящая или нет? - совсем запутавшись, спросил я.
      Она ответила не сразу.
      - Хороший вопрос... Мне кажется, что да. Я не могу тебе дать никаких гарантий. Конечно, в какой-то степени, я плод твоего воображения. Но я-то сама себя считаю реальной...
      - Понятно... А как ты нашла меня?
      - Искала и нашла. Когда поняла, что ты меня не ищешь, пришлось самой...
      - Прости... Я, похоже, действительно в этом всём не очень разбираюсь.
      - Это нормально. Мало кто разбирается. Хорошо, что ты вообще сюда попал. Некоторые здесь не бывают никогда. Ни разу в жизни. А те, кто бывают, обычно об этом забывают.
      - Я не забыл...
      - Вот и хорошо. Иначе я бы тебя уже не нашла... никогда, - её голос дрогнул.
      - Тогда скажи... Почему? Почему ты искала меня?
      Она промолчала. Я неловко выбрался из гамака и встал на поросшую редкой травой землю.
      - Пойдём прогуляемся? - предложила она. - У меня осталось мало времени...
      - Пойдём.
      Мы пошли по каменной дорожке, такой старой и разбитой, что её вернее было бы назвать тропинкой. По обе стороны от неё росли сосны, когда-то, похоже, кем-то заботливо высаженные. Справа от нас вздымался склон горы, весь покрытый осколками древних камней, слева уходил вниз редкий лес. Где-то совсем далеко внизу слышалось дыхание моря.
      - Тебе надо уходить? - продолжил я разговор.
      - Да. У нас уже утро...
      - Откуда ты знаешь?
      - Чувствую... Я стараюсь ложиться и вставать в одно и то же время, чтобы не сбиться с ритма.
      - Ритма?
      - Ну да... Чтобы видеть такие сны... яркие... надо тренироваться.
      - Забавно... Никогда бы не подумал.
      - Скажи... Только честно. Ты хотел бы увидеть меня снова?
      - Да! - почти выкрикнул я, и тут же смутился своей реакции.
      - Хорошо, - заулыбалась она. Мне стало как-то легко, радостно, я пнул ногой сосновую шишку - та, описав плавную линию, улетела под гору.
      - Так что надо делать? Как тренироваться? Научи меня!
      - Это не так просто, как кажется... Но давай попробуем. Во-первых, возьми себе в привычку постоянно смотреть на руки. Это надо делать утром, когда проснёшься, в течение дня, а главное - перед сном. Руки - это твой якорь, связывающий твоё сновиденное тело с физическим.
      Я на ходу поднял к лицу ладони и закивал:
      - Да, на гамаке, когда я стал на них смотреть, всё вокруг перестало таять, приобрело чёткие очертания.
      - Ну да, это во сне. А в реальности надо смотреть для того, чтобы это вошло в привычку. Ты как бы проверяешь себя - сплю я или нет? У тебя ведь бывают такие моменты, когда тебе кажется, что ты спишь?
      - Конечно.
      - Ну вот. Взял и посмотрел. После этого, как правило, сразу становится ясно - во сне ты или не во сне.
      - Хорошо, я попробую...
      - И главное - если всё же окажется, что ты во сне, переводи взгляд на предметы вокруг тебя. Если в комнате - смотри по углам, если на улице - на дома, на деревья. Но ни на чём не фиксируй взгляд. Не позволяй, чтобы сон тебя затягивал. А то будет, как со шляпой...
      Мы оба рассмеялись. Я посмотрел на неё - и испугался. Она стала похожа на одну их тех небесных овечек, что кружились недавно над моей головой. Её тело теперь было полупрозрачным, эфемерным.
      - Не уходи!!!
      - Прости... Я еле держусь. Солнце уже светит сквозь занавески. За стеной топают соседи. Мама что-то жарит на кухне.
      - Подожди... Скажи хоть, как тебя зовут? Где ты живёшь? Давай увидимся?!
      - Нет... - она покачала головой. - Не сейчас. Ещё рано.
      С этими словами её силуэт окончательно растаял в воздухе.
      - До встречи, - чуть слышно прошептала она.
      - До встречи...
      Я остался один. Ещё немного пройдя по дорожке, я неожиданно упёрся в серый бетонный забор. Пытаясь обойти его, выбрел к железной дороге. Рельсы привели меня в депо, где копошились под старыми вагонами рабочие с чёрными от сажи лицами. Потом я, кажется, долго убегал от них по улицам города с одинаковыми домами, а что было дальше - забыл напрочь. Проснулся уже ближе к вечеру, с тяжёлой головой - я проспал почти сутки.
      Воспоминания о нашей второй встрече пришли ко мне только на следующий день. По ниточке я распутывал клубок памяти, отматывая время назад - город, улицы, погоня, депо, железная дорога, забор, дорожка... Она! Постепенно мне удалось восстановить почти весь наш разговор. С этого дня я стал постоянно смотреть на руки. Вглядывался в лица прохожих на улицах. Спотыкался, засмотревшись. Пару раз падал, часто слышал за своей спиной смех или ругань. Бросил старую работу, устроился на новую, с более спокойным графиком. Впрочем, работа меня совсем перестала интересовать. Я пытался вычислить, где она живёт. Если у них уже было утро, значит, где-нибудь в Сибири? Но явно не в том приморском городке - во-первых, она сама там была в первый раз, когда мы встретились, во-вторых, все известные мне моря, где я мог бы услышать русскую речь, находились в нашем или соседнем часовом поясе.
      Время шло, а я всё никак не мог поймать себя на том, что сплю. Сны стали заметно ярче, всякий раз, просыпаясь, я лежал некоторое время в кровати с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить события прошедшей ночи - но её в моих снах не было.
      Как-то раз я вышел из квартиры и стал ждать лифта, но его отчего-то долго не было. Не вытерпев, я решил спускаться по лестнице. Пролёт за пролётом я шёл вниз, думая о своём, пока не осознал, что тут дело нечисто. Я преодолел как минимум этажей двадцать и должен был бы уже находиться глубоко под землёй. Что-то толкнуло меня в грудь, дыхание перехватило, я встал на лестничной площадке и уставился на руки. Пальцы светились в сумраке, перламутрово переливались пастельными цветами. Стены вокруг стали таять, я немедленно перевёл взгляд на них - они закрепились, но заметно скособочились. "Я сплю!" - никаких сомнений в этом у меня не оставалось. Я прыгнул сквозь стену дома и полетел над городом, захлёбываясь от радости, открывшегося нового измерения, новой степени свободы. Потом меня безудержно потянуло вверх - как тогда, в гамаке - но некому было остановить меня на сей раз - и я рухнул в небо, через мгновение очнувшись в своей постели.
      Следующие несколько раз пространство сна безжалостно выкидывало меня на поверхность, едва мне удавалось заподозрить, что я сплю. Впрочем, со временем я научился успокаивать сновидение, прикинувшись в нём своим - быстро смотрел на ладони, аккуратно вписывался в окружение, боялся расплескать новое, непослушное ещё состояние. И дело пошло на лад - новая реальность, столь не похожая на обычную, муторную свистопляску дневных образов, впустила меня, признала за своего. Сначала раз в неделю, потом чаще, иногда даже по нескольку раз за ночь - я попадал в новый мир, где были другие физические законы, другие формы жизни, а такие, как я - считались не более чем странниками, путешественниками, осваивавшими новое для себя пространство. В то же время, я чувствовал, что граница Вселенной проходит не здесь, не в этом сновиденном мире - за его пределами были миры куда более сложные, обширные, невообразимые. Но мне не хотелось туда - у меня была цель здесь. Я хотел снова найти её - и не расставаться уже никогда.
      * * *
      Наша третья встреча состоялась ещё через год после второй. Возможно, существовал какой-то цикл, некий закон Природы, который не позволял видеться нам чаще - но всё же позволял. Те, кто управляет людскими судьбами, давали нам маленький, но шанс - а дальше всё зависело от нас, сможем мы им воспользоваться или нет.
      Я осознал себя на границе леса и поля, лес был изумрудным, поле - ярко-жёлтым от одуванчиков. Подул сильный ветер; ветви деревьев зашумели, и в этом шуме я расслышал шорох прибоя; по полю прошла мелкая рябь, оно заволновалось, и в его волнении я разглядел морские волны. Я вспомнил что-то важное, закрыл глаза и подпрыгнул, сильно оттолкнувшись от земли, одновременно сделав кувырок вперёд. В уши, нос и рот мне ринулась горько-солёная вода, я чуть не захлебнулся, открыл глаза и, отчаянно работая руками, бросился вверх, туда, где сквозь толщу воды пробивалось солнце. Через секунду, отплёвываясь и часто мигая - глаза сильно щипало - я вынырнул на поверхность и стал оглядываться в поисках берега. К счастью, до выступавшего из суши мыса было каких-то сто метров. Я принялся усиленно грести в этом направлении, но довольно быстро устал. Приходилось ложиться на спину, раскинув руки, и так лежать, отдыхая, наподобие морской звезды. К счастью, волны были невысокими, и так, в несколько заходов, я добрался до скал. Место было дикое, пляжа не было, берег покрывали крупные камни, осколки древних гор, размытые морем. Отдышавшись, я пошёл вдоль горы, выдававшейся в воду, точнее, карабкался по камням, как мог. Где-то впереди, как я смог разобрать, пока плыл, должна была быть дорога, дома.
      Берег стал окончательно непролазным, я устал скакать по скалам и решил двинуться вверх. Вскоре обнаружилась чуть заметная каменистая тропка, ведущая меня всё выше и выше. Начался лес. Всё было настолько реальным, что мне совершенно не требовалось смотреть на руки и прилагать каких-то усилий, чтобы удерживаться в этом пространстве. Где-то через полчаса я выбрел на дорожку. Я сразу узнал её - по обе стороны росли сосны.
      А ещё через десять минут я увидел сине-жёлтый гамак. Ускорил шаг, перешёл на бег. Она была где-то рядом - я чувствовал это солнечным сплетением. В одном месте дорожка разветвлялась - один хвостик отправлялся дальше петлять по склону, другой уходил каменными ступеньками круто вверх. Я выбрал второй вариант и вскоре вышел на шоссе. Несмотря на то, что было ещё светло, не было ни одной машины. Прислушавшись к тишине, я потопал по дороге, удаляясь от заходящего солнца.
      Наконец, за моей спиной послушался шум машины. Я резко остановился и выбросил руку как раз в тот момент, когда серебристый автомобиль вывернул из-за поворота - мне хотелось успеть добраться до городка засветло. Внутри у меня всё завибрировало, я дрожал, хотя было тепло. Машина проехала мимо, но, когда я уже разочарованно опустил руки, внезапно остановилась. Я бросился к ней. Открыл правую переднюю дверцу, наклонился, чтобы спросить... За рулём сидела она.
      - Это ты?! - выдохнули мы одновременно.
      Я сел рядом с ней. Мы долго, долго, долго смотрели друг другу в глаза, меня переполняло неведомое до этого момента чувство, что я в конце пути, что я нашёл то, что искал, что мои мечты, наконец, сбылись. Я протянул руку и погладил её по щеке. Тёплая, живая, нежная кожа. Она поймала губами мою ладонь и поцеловала её. Я провёл рукой по её волосам - мягким, послушным. Она уткнулась лбом в мою ладонь, как котёнок.
      Это могло бы продолжаться вечность, но нас ослепило солнце, отразившись в зеркале машины. День подходил к концу.
      - Нам надо ехать, - молвила она и завела двигатель. Я не стал спорить, хотя мне и хотелось продлить мгновенье.
      Машина плавно скользила по шоссе. Навстречу нам не попадалось ни единой души. Только попадались кое-где по обочинам автобусные остановки и виднелись вдали отдельные домики, казавшиеся пустыми.
      - Я искал тебя, - наконец, решился я нарушить молчание.
      - Я знаю... Я тоже. Не знаю, почему мы не могли увидеться... Будто какой-то барьер.
      - Да, мне тоже так показалось. Может, нам нельзя с тобой видеться чаще, чем раз в год?
      - Не знаю... Не хотелось бы, чтобы это было правдой.
      - Я научился управлять снами!
      - Вижу... Ты молодец. Окреп... Точнее, твоё тело сновидения окрепло. Мне не приходится удерживать твоё внимание.
      - Куда мы едем?
      - Ко мне домой. Представляешь, я нашла это место в реале! Переехала сюда полгода назад. Солнце заходит... Успеть бы.
      Я обернулся. Светило было уже совсем близко к горизонту, то появляясь после очередного поворота, то вновь скрываясь за горой. Машина въехала в городок. Большие и маленькие дома по-прежнему пустовали.
      - А что будет, когда оно зайдёт?
      - Ничего. Сумерки. Мы не сможем больше удерживать сон - не хватит света. Не хватит сил.
      Наконец, она свернула с шоссе налево и, немного попетляв по узким улочкам, остановилась.
      - Приехали. Запоминай.
      От дороги вверх вели неприметные ступеньки. Она торопливо направилась вверх, я поспешил за ней. Резко темнело. Я начал утрачивать связь с реальностью - с этой реальностью.
      - Подожди!
      Она обернулась и взяла меня за руку. Лестница закончилась, мы добежали по вымощенной камнем дорожке до невысокого заборчика, сделанного из старой металлической сетки. Она распахнула калитку и бросилась к двухэтажному дому, прятавшемуся в глубине сада. Её ладонь выскользнула из моей - нет, растаяла в ней, оставив только ощущение тёплого прикосновения. Я почти уже ничего не видел.
      - Запомни! Запомни это место!.. - из последних сил я удерживал расползающуюся по швам реальность, звук её голоса, силуэт, взбежавший по ступенькам на крыльцо и окончательно слившийся с тёмной дверью, на которой я остатками сознания успел разглядеть две металлических цифры - "2" и "7"...
      ...Я открыл глаза. Поднёс руку к губам. Она всё ещё была тёплой. От неё пахло летом, её телом, её теплом. Я знал - почти наверняка - что ещё год не увижу её. Слёзы сами полились из моих глаз.
      * * *
      Я впал в меланхолию. Я не успел расспросить её ни о чём. Я понятия не имел, как называется город, где она теперь живёт. Берег Чёрного моря - если это был он - огромен. Господи, я даже не знаю, как её зовут! Можно спросить её в следующем сне, но когда он будет? Я не смогу ждать целый год. Но как мне искать её?..
      Сновидения практически перестали интересовать меня. Осень и зиму я провёл в какой-то дурной спячке, с трудом различая явь и дрёму. Жизнь казалась мне бессмысленной. Я односложно отвечал на вопросы знакомых, сначала обеспокоившихся моим состоянием, но потом махнувших на меня рукой. Как зомби, ходил на работу в будние дни, а в выходные валялся под одеялом, не в силах даже что-нибудь почитать или посмотреть телевизор. Временами мне казалось, что мир вокруг меня рассеивается в серую дымку, как во сне, вот только пробуждения вслед за этим не наступало. Я попал в ад отчаяния.
      Пробуждение наступило весной. Не знаю, что тому виной - капля ли, попавшая мне под воротник, когда я стоял на остановке и ждал трамвая, чириканье ли воробьёв, радующихся набирающему силу солнцу, улыбки ли прохожих, позволяющих себе расстегнуть пальто и размотать шарф, подставляя лицо тёплым лучам - но я постепенно стал просыпаться, оттаивать после зимней спячки. Прибрался в комнате, купил на рынке несколько горшочков с цветами и расставил их на подоконнике. Стал общаться с друзьями и сослуживцами, даже сходил один раз на день рожденья одного из них. Но главное - весеннее солнце пробудило во мне надежду, что через каких-то три месяца я снова увижу ту, без которой моё существование потеряло всякий смысл.
      Я снова принялся смотреть на руки, но довольно скоро новая мысль завладела мной - зачем мне ждать встречи с ней во сне, если она, возможно, существует где-то в реальности? Эта идея будто запустила во мне какой-то дремлющий доселе механизм. Я разобрался со всеми делами, нашёл себе замену на работе и ушёл в бессрочный отпуск. Часами я просиживал, разглядывая карты и фотографии различных приморских городков - иногда мне чудилось, что я вижу что-то похожее на виденное мною в тех снах, но всё было не то. Тогда я собрал рюкзак и сел на поезд, идущий до Адлера.
      Выйдя утром с вокзала, я пошёл к морю. Передо мной простиралась бескрайняя, как мне показалось, полоса берега. Я уверил себя, что рано или поздно объеду его весь, но что-то было не так. Я не мог понять, что. В этот же день я сел на автобус и поехал на северо-запад, останавливаясь в каждом маленьком населённом пункте, хотя бы отдалённо напоминавшем то, что я ищу. Я всякий раз спускался на набережную, но они даже отдалённо не напоминали ту, из сна.
      Наконец, убив на бесплодные поиски почти два месяца, я добрался до Геленджика. Чистенькая, аккуратная белая набережная явно была не тем местом, которое я ищу, но что-то заставило меня задержаться здесь на пару ночей. Я бесцельно бродил по городку, один раз забрался на гору, очутившись в чудесном сосновом бору - хвойный аромат напомнил мне полузабытое - гамак, дорожку и... Вечером я спустился на набережную, но не там, где поселился, а с другой стороны бухты. Внезапно меня осенило. Господи, какой же я идиот! Я искал не там!
      Причина моей догадки была проста - непонятно, почему я не додумался об этом раньше. По ходу всего моего путешествия солнце заходило за море, и я совершенно не обращал на это внимания. Сейчас же я смотрел на восток, а не на запад, а заходящее солнце осталось где-то за моей спиной, скрытое, невидимое мной. Вот почему мне с самого начала, ещё в Адлере, показалось, что что-то не сходится...
      Дальше было проще. Единственным местом на Земле, где говорили по-русски, где море смыкалось с горами, а солнце по вечерам пряталось за верхушки скал, был Крым, точнее, его юго-восточный берег. Когда маршрутка, едущая из Симферополя в Ялту, нырнула под гору, и небо на горизонте вдруг засверкало, заблестело на солнце, обернувшись бескрайними водными просторами, всё встало на свои места. Я будто бы вернулся домой. Я узнал и скалы, и сосны, и старинные домики, и спокойные, безмятежные лица людей...
      В самом начале лета было уже жарко. Я старался больше ходить пешком, чтобы не пропустить заветные места. Волосы мои выцвели, нос шелушился, я сильно зарос и загорел. То и дело приходилось окунаться в воду. Рубашка, которую я сушил прямо на себе, стала твёрдой и хрустела от впитавшейся соли. Я не думал о том, что меня ждёт - просто шёл к своей цели, а достигну ли я её когда-нибудь, меня волновать перестало. Часто я шёл по ночам, по пустым пляжам, под бархатно-чёрным небом, усыпанном веснушками звёзд. Луна на моих глазах из наполовину продетой в материю ночи пуговицы обратилась в целую, застегнула небосвод до конца. Если я и спал, то снов не видел или не помнил.
      Одновременно с солнцем, показавшимся из-за горизонта, я увидел то, что искал. Сердце забилось, как цыплёнок, взятый в бережные ладони. Я вышел с пляжа на набережную, похожую на картинку из памяти, как сестра-близнец. Она была пустынна, как во сне - но не в том сне. Я подошёл к тому самому месту и облокотился на парапет...
      Всё было как вчера. Почти три года я искал это место - и где они теперь? Канули в прошлое безвозвратно, оставив в памяти три искорки наших встреч. Вот тот парк, куда унесло порывом морского ветра белую шляпу, вот ряды кустом, между которых она закатилась... Я прошёл по знакомому маршруту, но обрыва не было. Парк заканчивался дорогой. Я посмотрел по сторонам, но ошибки быть не могло - здесь реальность расходилась со сном.
      Я посмотрел на руки - обычные руки, только ободранные о прибрежные камни и разъеденные морской солью. По пять пальцев на левой и правой руке. Вот ладонь, которая до сих пор помнит прикосновение её поцелуя. Я вдруг понял, что дорожка в горах между сосен если и существует где-то здесь, в окрестностях, не обязательно заканчивается серой стеной. И никакой железной дороги здесь нет и в помине. И вообще - нет никаких гарантий, что то, что я принял за настоящее, живое, не было на самом деле всего лишь игрой воображения. Игрой одиночества, придумавшего себе любовь.
      * * *
      Я долго бродил по улицам ожившего с наступлением дня городка, стараясь не думать о том, что будет дальше. Забравшись довольно высоко над уровнем моря, я вдруг увидел едва заметную лесенку, ведущую ещё выше. Мне показалось, что именно по ней я взбирался тогда, в сгущавшихся сумерках, с тёплой зовущей ладошкой в руке. Ступеньки заканчивались каменной дорожкой. Я снял сандалии и швырнул их в траву. Камни были тёплыми. Дорожка заканчивалась салатовым сетчатым забором. Я толкнул незапертую калитку и очутился в саду. В глубине сада виднелся дом. Я подошёл к крыльцу и прислушался. Внутри было тихо.
      Я поднялся по ступенькам к двери. Справа от двери располагалась розовая кнопка звонка. На двери - прямо посередине, на уровне глаз - были прикреплены две латунные цифры. Видимо, номер дома. Дома номер 27.
      * * *
      Я снова там, где был и не был, ищу того, кого знаю и не знаю, верю в то, что есть и чего нет, разгадываю загадку, которую задал сам себе.
      Я стою перед дверью, ключ от которой - не в руке моей, а в моём сердце. Что ждёт меня за ней - быль или небыль? радость или боль? исполнение желаний или горечь разочарования? предвечное счастье или пустота до конца моих дней?
      Я протягиваю руку к звонку. Указательный палец замирает в сантиметре от кнопки. Сейчас. Сейчас...
      Дверь передо мной раскрылась. На пороге стояла она. Улыбалась.
      - Заходи. Я ждала тебя...

П.Б.

      10.09.2010
     
      Кошелев В.В. Последний день подводника19k"Рассказ" Проза
     
      Весь мир смотрел за тем, как нас убили.
     
      Мартин проснулся еще затемно... Некоторое время лежал с закрытыми глазами, пытаясь прогнать вновь приснившийся кошмар. Когда разум окончательно очистился от страшного сна, Мартин осторожно, чтобы не разбудить спящую рядом Линду, выбрался из-под одеяла и сел на край широкой кровати. Тревожно прислушался.
      Тишина царила в спящем доме. Тишина и покой. Наверное, вот так же темно и тихо было в девятом отсеке, где несколько дней умирали русские парни. Только там было еще и холодно, просто адски холодно... Но холод - полбеды. Угарный газ душит моряков... Они сидят в изолирующих противогазах. Подают звуковые сигналы, искренне надеясь, что помощь придет... Помощь не пришла. Регенеративные патроны закончились. Дышать стало нечем... В какой-то момент подводники тихо уснули, чтобы больше никогда не проснуться... Почему их не спасли?.. Почему?
      Мартин мотнул головой, стараясь прогнать всплывший в сознании морок... Дьявольщина!.. Потопленная лодка снилась ему вот уже несколько месяцев кряду. Это было каким-то сумасшествием, навязчивой фобией. И не было спасения от этой фобии. Прошлое преследовало, давило на сознание, сводило с ума...
      Нащупав домашние тапочки, Мартин заключил в них босые ноги, встал и тихо подошел к заплаканному окну. Темный пластик отразил сутулый силуэт уже далеко немолодого мужчины... Всклоченная копна седых волос, впалые глаза, трехдневная щетина - Мартин увидел отражение жалкого старика, облаченного в полосатую пижаму. Сложно было поверить, что этот старик некогда командовал флагманом Атлантического подводного флота.
      Снаружи стояла непроглядная ночь, местами продырявленная светом фонарей. Заунывно шумел дождь. Ветер трепал звездно-полосатые флаги, что водружали на своих лужайках кичи - патриоты.
      С одного из домов резкий порыв сдернул висящий на входной двери пластиковый венок и швырнул его на проезжую часть. При виде кувыркающегося по мокрому асфальту венка Мартин помрачнел: неприятные мысли вновь захлестнули воспаленный разум... Подобные венки русские кидали в том самом месте, где под стометровой толщей воды лежал 'Иркутск'... И подобными же венками украшали гробы поднятых русских моряков... Перед глазами встало залитое слезами лицо молодой русской девушки с таким вот венком в руках. Девушка прильнула к цинковому ящику и никак не хотела от того ящика оторваться. Она разговаривала с ящиком, улыбалась ему. А взгляд безумный, полный боли, ненависти и еще черт знает чего... Ужасный взгляд... Определенно, девчонка слетела с катушек...
      Мартин погнал прочь назойливое виденье, пытаясь сконцентрировать мысли на чем-нибудь приятном. Но ничего хорошего в голову не лезло. Оставалось просто стоять у окна и тупо пялиться в осеннюю темную хмарь... Поздняя осень в Олбани, пожалуй, самое мерзкое время года - хмурое, стылое и мокрое. И на душе осень. Также темно, холодно, сыро. Погано на душе у офицера подводных сил Атлантического флота Мартина Карта. Теперь уже у бывшего офицера. Приказ об увольнении был подписан более года тому. Положена подобающая командиру корабля пенсия. Вручена дежурная по такому случаю медалька. Наряду с этим было недвусмысленно дано понять, что Военно-Морские силы более не нуждаются в услугах капитана Карта, ему вместе с семьей надлежит покинуть базу Кингс Бэй и переехать на север... Вот так внезапно закончилась жизнь, превратившись в бесполезное существование под колпаком у конторы. Мартин всеми фибрами ощущал неуместность своего присутствия в этом мире и уже не раз подумывал прострелить себе башку или наглотаться какой-нибудь химии, что помогает отойти в мир иной без лишних мучений, но всякий раз откладывал намерения свести счеты с жизнью, ибо боялся потерять уважение жены и детей. Боялся, что его сочтут трусливым предателем... Хотя!.. Не все ли равно, что о тебе будут думать люди после твоей смерти?.. Мартину было не все равно. Ведь он более тридцати лет служил во славу великой державы. Уничтожал ее врагов. Делал все, чтобы защитить своих сограждан. Он просто не может сбежать от проблем. Он не может быть трусом и предателем. Ведь он - Американский Офицер!!! В ушах зазвучала бравурная музыка, за хмурым окном вдруг засияло солнце, освещая широкий плац, по периметру которого в парадной форме выстроились офицеры флота, дабы отдать почести бесстрашному командиру легендарной лодки 'Теннеси'. Мартин стоял в середине плаца под развевающимся звездно-полосатым полотнищем и был преисполнен неописуемой гордости за свое отечество. Внезапно духовой марш оборвался, перерастая в неприятный синтезированный звук - на прикроватном столике запищал будильник и вместе с тем исчез солнечный плац, уступая место хмурому осеннему рассвету.
      Проснулась Линда. Подошла сзади, уткнулась подбородком в плечо. Начала что-то говорить - сетовать. Женщина встала с мыслями о детях, и ее заботы передались мужу... Майкл снова принес неуд по информатике... Саманта вчера вернулась поздно и в растрепанных чувствах, вдобавок ко всему от нее пахло сигаретами и вином... Пора уже определиться с операцией для Билла. Нужно подключить страховую компанию. Они должны в полной мере оплатить лечение мальчика...Мартин печально улыбнулся: тридцатидвухлетний Билл все еще оставался мальчиком для своей матери, хотя у него у самого давно уже были дети. Правда, ни детям, ни жене Билли с недавних пор стал не нужен. Но судить невестку и внуков за такое отступничество Мартин не имел права: как муж и отец, лейтенант Вильям Карт исчерпал себя, ибо вот уже год находился в состоянии, которое принято называть 'вегетативным'. Остаток отпущенных ему дней Билл должен был провести в клинике под присмотром врачей, но Линда решительно забрала его домой, заявив, что ее сын непременно выздоровеет. Все это время она надеялась на чудо и не хотела даже слышать о том, что головной мозг ее мальчика неуклонно отмирает, теряя в сутки миллионы нервных клеток.
      Мартин оторвался от окна и нежно взглянул в заспанное лицо сильно сдавшей за последний год женщины, но женщины любимой и все еще желанной.
      - Пойду, сменю подгузники Биллу, - бодро сказал он, отстраняя от себя Линду.
      - Может, искупаешь его заодно? Ему так нравится купаться.
      - Конечно, искупаю, - кивнул Мартин, покидая спальню.
      Проходя мимо комнат детей, он шумно поднял Майкла и Саманту с постелей. После чего спустился на первый этаж, и проследовал в комнату старшего сына.
      Билл лежал на ортопедической кровати. Его осунувшееся лицо с открытым ртом и бессмысленно-пустым взглядом замерло в тусклом свете ночника и напоминало некую восковую маску. Казалось, стоит лишь сорвать эту маску, как появится другой Вильям - статный, уверенный в себе офицер, любимец женщин и душа компаний... Когда-то, тот Вильям выбрал дорогу отца и подавал большие надежды на будущее... Последний поход на лодке 'Алабама' перечеркнул всё: Вильям Карт превратился в лежащее перед Мартином овощеподобное существо.
      Шепча какие-то нарочито-ободряющие слова, Карт старший перенес сына в кресло каталку и увез в ванную комнату.
      По прошествии сорока минут они появились к завтраку. Мартин подкатил гладковыбритого, причесанного Вильяма к столу и принялся вставлять ему в горло специальный зонд для приема пищи. Малоаппетитная процедура совсем не понравилась Саманте. Девушка демонстративно встала из-за стола и, заметив, что такие вещи можно делать после того как все поедят, покинула столовую. Линда не успела толком возмутиться столь бестактному поведению дочери, как Майкл тоже засобирался, указав на школьный автобус, что желтел за широким окном смежной с гостиной комнаты. Линда спохватилась и кинулась на кухню за бутербродами для школьника Майкла. Мартин невозмутимо продолжил возиться с зондом, но, услышав из висевшего на стене телевизора новости, развернулся и уставился в ящик, полностью отключившись от окружающей его реальности. Новостной канал показывал, как буксируют недавно поднятый со дна Баренцева моря 'Иркутск'. На фоне видеоряда словоблудил щеголеватый репортер, рассказывая историю русской субмарины и ее экипажа. По его словам, проводивший стрельбы 'Иркутск' был атакован американской подводной лодкой, предположительно 'Теннеси', после чего вынужден был лечь на грунт. Оставшиеся в живых подводники ждали помощи, но так ее и не дождались. Россия получила от США приличные отступные и предала своих моряков, оставив их умирать в угоду непонятным политическим интересам.
      На экране возникли фотографии погибших парней. Среди них Мартин сразу определил уже знакомое лицо капитан-лейтенанта Телегина.
      - Как он похож на нашего Вильяма! - голос появившейся за спиной Линды неприятно резанул по струнам-нервам. Мартин хотел вспылить, но сумел взять себя в руки и сдержанно промолчал. Тем паче, что в словах супруги имела место быть некая доля истины: Телегин действительно походил на Билли, мало того, погибший русский офицер был ровесником старшему сыну Картов.
      Между тем, в телевизоре вновь заговорил выскочка-репортер. На сей раз он сообщил, что, по его данным, помимо 'Теннеси' во всей этой заварухе участвовала еще и АПЛ 'Алабама'. Именно капитан 'Алабамы' затеял опасные маневры рядом с 'Иркутском'. В результате произошло столкновение. Русские такой наглости простить не могли и приготовились атаковать 'Алабаму'. Во всяком случае, так показалось командиру 'Теннеси', который опередил русских, приказав выпустить торпеду МК48. Такая торпеда имеет наконечник с обедненным ураном, что позволяет ей прожигать металл. "Иркутск" оказался более уязвимым, чем ожидалось: торпедная атака американцев привела к двум внутренним взрывам, и самая совершенная из российских субмарин легла на дно. Доказательством такой версии развития событий служит круглая дыра в борту с загнутыми внутрь краями. Кроме того, о фрагментах МК48 сообщала одна из российских газет: ФСБ сразу же провела обыск в редакции и заставила газету замолчать...
      Репортер продолжал стрекотать языком, но Мартин его не слушал. Он смотрел на Линду, в глазах которой стоял немой вопрос. Этот вопрос Линда носила в себе уже более года и никак не решалась его озвучить.
      'Ты убил их?' - спрашивали глаза женщины, прекрасно знавшей о месте службы и должности своего мужа.
      Мартин лишь красноречиво посмотрел на Вильяма. Неужели не ясно? Он спасал своего сына.
      'Но какой ценой?' - кричали глаза Линды. - 'Сто восемнадцать русских ребят... Без войны... Без вины... И была ли опасность для Вильяма?'
      Представь себе, была... Была опасность - Мартин отчетливо видел, как заходит на угол атаки русская субмарина. Отчетливо слышал, как щелкнул торпедный аппарат 'Иркутска', готовясь выпустить снаряд по 'Алабаме'. В тот момент Мартин сыграл на опережение - он просто выполнил обязанности командира. И теперь не собирается оправдываться ни перед кем. Будь то его жена, президент Америки или сам Господь Бог... И почему, собственно, ему приписывают сто восемнадцать смертей? По крайней мере, двадцать три человека во главе с тем же Телегиным остались живы... В течение трех дней подводники ждали, когда их спасут... Почему их не спасли - остается ЗАГАДКОЙ, ответить на которую могут лишь высокопоставленные русские бонзы. Это они не пустили западных спасателей к месту трагедии, оставив своих парней умирать...
      Американцы никогда не предали бы своих моряков. Гордость за великую державу вновь завладела разумом офицера... В этом месте снова должна была звучать бравурная музыка и развиваться звездное - полосатое полотнище... Но как-то не задалось - за окном по-прежнему было хмуро и ветрено. Благо, дождь перестал, мало того, похоже, в ближайшее время его не предвидится. Грех этим не воспользоваться и не прогуляться с Биллибоем в парке.
     
      Не прошло и часу, как облаченный в длинное пальто Мартин катил закутанного в плед сына по усыпанной кленовыми листьями аллее... В своих мыслях он до сих пор вел начатый с Линдой безмолвный диалог и не сразу услышал слабый голос Билла. А когда понял, что молчавший более года Вильям вдруг заговорил, то не поверил своим ушам.
      Резким движением Карт-старший развернул коляску сына и в ужасе отпрянул назад. Овощеподобный Билл исчез, а вместо него на Мартина смотрел неизвестно откуда появившийся Телегин.
      Предательское чувство страха овладело бывшим офицером. Сердце ухнуло вниз, адский холод пронзил тело до самых печенок. Стало душно и муторно.
      - Зачем ты здесь? - прохрипел Мартин, стараясь прогнать галлюцинацию. - Что тебе от меня нужно?
      - Мне от тебя ничего не нужно. Это тебе от меня нужно. Иначе мы бы сейчас не разговаривали, - промолвил Телегин голосом Билла.
      - Тогда скажи! - почти выкрикнул Мартин.- Дай мне ответ.
      - Ответ ты знаешь сам, но боишься себе признаться, - спокойно произнес Телегин. - Никакой угрозы для 'Алабамы' не было. В отличие от тебя наш командир прекрасно отдавал себе отчет, к чему может привести торпедная атака лодки с ядерным реактором на борту... Ты убил нас, капитан Карт. Убил без какой-либо на то причины... Ты - Убийца... Из-за тебя никогда не родятся наши дети... И дети наших детей - не родятся...
      - Нет,- упрямо мотнул головой Мартин. - Я не убийца. Я выполнял свой долг... Тебя убили свои же... Они просто предали тебя.
      - Предали, - невозмутимо согласился собеседник Мартина.- И в отличие от тебя, те иуды, спят по ночам спокойно.
      - Но почему? Почему они оставили умирать своих моряков?
      - Пусть это останется ЗАГАДКОЙ для тебя, - печально улыбнулся Телегин. - Впрочем, ответ на эту ЗАГАДКУ ты скоро узнаешь.
      - Когда - скоро?
      Телегин ничего не сказал, а его голова трансформировалась в покрытую клетчатым пледом голову Вильяма.
      - Ты убил не только тех русских, - заговорил Вильям. - Ты еще убил и своего сына.
      - Как я тебя мог убить? - возмутился Мартин.
      - После того как торпеда достигла 'Иркутска', произошел чудовищный взрыв. Мощная взрывная волна мгновенно достала 'Алабаму'. Меня швырнуло головой на кремальеру. Затем свет погас, и меня не стало.
      - Нет... Это не так. Ты жив...
      - Мое состояние нельзя назвать жизнью. И ты прекрасно об этом знаешь. - После того, как Вильям произнес свою последнюю фразу, его лицо вновь приобрело отрешенное выражение. Он закатил глаза и, пустив слюну, оскалил рот.
      Внезапный уход Вильяма от разговора взбесил Мартина. Он принялся трясти сына за плечи, заставляя продолжить начатое выяснение отношений. Но тот никак не реагировал. Мартин завелся еще больше и отвесил Биллу увесистую пощечину, затем вторую...
     
      Самуэль Род затушил окурок, втиснув его в переполненную пепельницу своего 'бьюика'. Тут же нажал на прикуриватель, ловко вытряхнув новую сигарету из помятой пачки 'Камэла'.
      Род сидел в припаркованной машине, откуда наблюдал за прогуливающимися по аллее Картами. И не только наблюдал, но и записывал все происходящее на камеру, что была встроена в его автомобиль. Кроме камеры 'бьюик' имел устройство, способное считывать звук с весьма приличного расстояния и другие шпионские штуковины, которые передавали записанную информацию прямиком в Отдел национальной безопасности.
      Некогда Род служил во внешней разведке и занимался Советским Союзом, выуживая секретные разработки империи зла. И, надо сказать, неплохо это у него получалось. Но в один далеко не прекрасный момент холодная война закончилась. Вслед за этим Советский Союз приказал долго жить. А секреты потенциального противника стали в одночасье известны, образовалась целая очередь из желающих эти секреты продать. И отдел внешней разведки ощутил переизбыток кадров. Одним из неудачников, оставшихся без работы, оказался Род. Благо, его не вышвырнули на улицу, а перевели в аналитический отдел.
      Сэм являлся человеком действия, посему на новом месте работы ему было скучно и не интересно. Приходилось заниматься черт знает чем, закапывая талант разведчика под грудами макулатуры и обильно поливая сорокоградусной жидкостью, к которой с годами Род пристрастился весьма.
      Итогом этой страсти стала длительная реабилитация и последующее понижение в должности до рядового агента. Как ни странно, новая работа внесла разнообразие в довольно безрадостную жизнь старого холостяка. Правда, в конторе к Роду относились далеко не однозначно - многие сослуживцы считали его лузером. Но Сэм плевать хотел на мнение окружающих. Он просто выполнял свою работу и жил настоящим днем.
      В салоне машины дым стоял столбом. Пришлось немного опустить тонированное стекло, отчего, внутрь тут же ворвался промозглый осенний ветер. Сквозь образовавшуюся щель Род прекрасно видел, как объект катит по безлюдной аллее парка инвалидную коляску с сидящим в ней Биллом. Во всех движениях старика чувствовалась раздраженность. В какой-то момент он резко развернул коляску к себе и склонился к сыну.
      Род поднял стекло и воткнул в ухо наушник...
      Мартин разговаривал с безмолвно сидящим Биллом и нес какую-то ахинею, задавая вопросы непонятно кому.
      - Но почему? Почему они оставили умирать своих моряков? - послышалось в наушнике. Старший Карт продолжал расспрашивать безучастного ко всему Вильяма, тряс его за плечи, а потом принялся хлестать сына по щекам.
      Самуэль смотрел на то, как безвольно мотается из стороны в сторону голова инвалида и недоумевал. Где-то в глубине холодной души агента царапнуло предательское чувство жалости к беззащитному существу, сидевшему в кресле-каталке. Но, то была лишь минутная слабость, которую Род смог быстро преодолеть. Ведь он лишь наблюдатель - презренный филер. Его обязанность наблюдать и записывать. О действиях пусть решают наверху.
      Уже сегодня гнусное избиение инвалида и предшествующий избиению бред будут анализировать в Отделе национальной безопасности. По этому поводу соберется совещание. На совещании какой-нибудь очкарик доктор даст заключение о душевной болезни Мартина Карта. Присутствующие офицеры задумаются, чем его умопомешательство грозит безопасности страны, и что делать со спятившим стариком?
      Ответы на эти вопросы Род знал заранее...
      Буквально пару месяцев назад страна подверглась атаке международных террористов и теперь пребывала в каком-то пароноидальном страхе, подогреваемом средствами массовой информации. В такой ситуации проблемы с полоумным Картом никому не были нужны. Старик слишком много знал и хотел знать еще больше.
     
     
      День выдался солнечным... Звучала похоронная музыка. Большая звездно-полосатая тряпка покрывала стоявший на зеленой лужайке отполированный дубовый ящик. Вокруг ящика выстроилась похоронная команда. Неподалеку черными тенями замерли родственники и сослуживцы покойного.
      Положенные старшему офицеру почести были отданы. Все дежурные речи сказаны. Уже давно пора было опускать покойного в могилу и скорбно расходиться. Все ждали заплаканную женщину, что прильнула к дубовому ящику и никак не хотела от того ящика оторваться. Она разговаривала с ящиком, улыбалась ему. А взгляд безумный - полный боли, ненависти и еще черт знает чего... Ужасный взгляд...
     
      Добрый Из леса31kОценка:6.84*4"Рассказ" Мистика
     
      Лес дрожал от осенней прохлады. Хмурый, неприветливый, словно прохожий в ненастную погоду.
      - Ну, вот! Потерялись! - Коля обернулся вокруг, нечаянно наступил на сухую еловую шишку, та звонко хрустнула.
      - Мне кажется - нам туда, - спутница мальчишки, его младшая сестра, Марина, махнула неопределенно куда-то в сторону. Желтые сапоги, оранжевый плащ на прорезиновой основе - гораздо практичнее колиных кроссовок и легкой куртки-промокашки. Особенно сейчас, когда небо быстро темнело, совсем не по-вечернему, а как будто к грозе.
      - Я же точно помню, откуда мы шли! Зарубки делал!
      Они обходили одно за другим дерево в поисках меток. Ни зарубок старым отцовским ножом, ни сломанных веток, ни следов от красного аэрографа - ничего. Как будто лес взял и оборотнем переметнулся с изнанки - все казалось другим. Чужим. Враждебным.
      - Кирюха за машину меня теперь точно прибьет! - Коля кулаком стукнул по старой сосне, кора оказалась колючей и твердой как камень. Парень потер оцарапанные пальцы о край куртки. Машинально пощупал карман - под молнией оттопыривались права старшего брата. Своих прав у Коли не было, только через четыре года и мог бы получить, да разве ж батя позволит?!
      Красные жигули брата сейчас стояли на обочине дороги, которая шла через лес. Самое дурацкое было то, что Коля с Мариной и от дороги-то далеко не удалялись - даже изредка слышали проносившиеся машины. А сейчас... Коля прислушался. Ветер тихо подвывал дуплами деревьев, где-то захлопала крыльями птица, снявшаяся с ветки. Другой лес... Будто и не было никогда пахучего соснового подлеска, что окружал их минуту назад; деревья-великаны, темная кора, изогнутые ветви-крючья - древний лес окружил их незаметно, за разговором ребята не заметили, как враз пропал шум дороги, а голос леса изменился, постарел.
      - Ну и где твоя чудо-грибница? - Марина нахмурилась, и тут с неба закапал дождь. Она поспешно натянула капюшон, Коле оставалось только вжать голову в плечи. На крайний случай всегда можно будет разорвать пустой полиэтиленовый пакет. Хоть бы один гриб попался!
      - Точно тебе говорю, что должна быть здесь. Думаешь, я тебе вру?! Просто лес какой-то... другой.
      - А ты вообще уверен, что мы правильно остановились? - сестренка насмешливо фыркнула.
      - Доехать до красного камня в виде пня и минуту идти в лес, на юг-запад, - обиженно ответил Коля. - Чего тут ориентироваться-то? Ребята на прошлой неделе нашли же!
      - Ну-ну. Да я знала, что так и получится, и взяла компас, - девочка извлекла из кармана футляр размером с ладонь. - Вот!
      - Дай сюда! - Коля выхватил компас.
      Стрелка судорожно трепыхалась не в силах определиться.
      - Китайское барахло! - проворчал парень и сунул компас обратно сестре. - Ладно. Я где-то читал, что можно определить север по деревьям - с какой стороны у них стволы темнее, там и север.
      - Но уже темно!
      - Ерунда, - нерешительно возразил Коля и обследовал пару деревьев. - Ну, ладно! Ты что предлагаешь?
      - Давай на помощь позовем? - предложила Марина.
      - Дура, что ли? Думаешь, тут кто-нибудь кроме нас есть?!
      Коля сел на поваленное дерево и накрыл голову пакетом.
      - Что ты делаешь? - жалобно протянула Марина.
      Коля стиснул зубы. Из-за капюшона не видно, но по голосу слышно, что сестренка плачет. Он терпеть не мог ее слез. Давно, с самого детства, он всегда был ее героем, а сейчас они - почти взрослые, но он по прежнему готов дать в глаз любому соседскому парню за одну-единственную ее слезинку, а тут бить оставалось разве что себя самого.
      - Думаю! - пробурчал он.
      - Ну и думай! - сестренка вскинула подбородок. У Марины острый подбородок и глаза-щелочки когда хмурится - как настоящий китаец какой-нибудь. Ее одноклассницы почти все ростом выше ее, а у некоторых даже грудь выросла, зато Марина - настоящая принцесса, маленькая и худая. Благородная. Прямо как та нарисованная принцесса, которую Марина показывала ему два года назад, когда увлекалась китайскими сказками.
      Она сложила руки в трубочку и что есть мочи крикнула:
      - Ау-у! Мы здесь! По-мо-ги-те!
      Тонкий голосок ударился о толстую кору деревьев, затерялся среди бурелома и ветвей.
      - Ау! Кто-нибудь!
      Ребята прислушались. Дождь продолжал торопливо барабанить по пакету.
      - Из-за твоего пакета ничего не слышно!
      - Да тут и нет никого.
      - Может, пойдем? Хоть куда-нибудь.
      - Ладно! - Коля встал, встряхнул пакет и сунул его в карман. Огляделся.
      - Я думаю, нам туда.
      Они двинулись через лес. Дождь стал совсем редким и почти не беспокоил.
     
      Я - пленница... Пленница звучит красиво. Как же мне скучно... Хочу сладкий сон. Сладкий-сладкий.
     
      - Я устала, - пробормотала Марина.
      Они целый час кружили по лесу. Создавалось ощущение, что куда они не свернули бы - деревья лишь плотнее их обступали, будто ребята двигались в самое чрево леса.
      - Ничего! Совсем устанешь - я тебя понесу, - безрадостно ответил Коля.
      Хмурое небо уже не протекало, но еще больше почернело.
      Неожиданно Марина остановилась, дернула брата за рукав и прошептала:
      - Слышишь?
      - Чего именно? - Коля потянул сестру за руку вперед.
      - Да стой же! - Марина выдернула руку. - Ты что, совсем не слышишь?
      - Нет, - протянул Коля и тут скорее почувствовал самой кожей, нежели услышал - голос шел отовсюду, словно сам лес что-то пытался сказать бесчисленным множеством своих поблекших, пожелтевших язычков.
      Поначалу это казалось только шелестом. Шелестом невпопад, как шуршит порывистый ветер в густой траве. Лишь поначалу.
      - Не туда, - шептали одни деревья.
      - Не туда - не туда, - подхватывали другие. Нехитрые слова кружились вокруг ребят, ложились на промозглый воздух. - Не туда.
      - Давай, пойдем в другую сторону! Мне как-то не по себе, - сестра прижалась к плечу брата.
      - Мы столько прошли... - заколебался Коля.
      - Зачем? Зачем? - стонал лес.
      - Они разговаривают? - Марина удивленно вскинула брови и посмотрела на брата.
      - А может нам все это кажется... - все еще сомневался Коля. Буквально пару секунд. Потому что потом появилось оно.
      Существо больше всего напоминало большую куклу-ребенка - ростом до пояса Коле. Непропорционально большая голова, с которой до колен свешивались серебристые локоны, нелепое для леса кружевное платьице, короткие ноги-столбики, маленький улыбающийся рот с пухлыми губками. Лишь глаза... Коля отвернулся. Нет, это просто так падает тень, просто темно. Не бывает таких глаз. Не бывает и все! По телу парня пробежали мурашки, он почувствовал, как сестра плотней прильнула к нему. Он в ответе за нее. Коля посмотрел глаза в глаза существу. И содрогнулся - но тут же взял себя в руки:
      - Убирайся!
      - Вы - вредные вещи, - послышалось отовсюду. Рот куклы оскалился в ухмылке, явив острые, как иглы, зубки. Кукла мгновенно исчезла и тут же появилась прямо из воздуха, но гораздо ближе - всего в десяти шагах от ребят. Они попятились. Коля набрал грудь воздуха и выкрикнул снова:
      - Уходи! Тебя нет!
      - Ничего нет, только лес, лес и альва, - шушукалась листва.
      Кукла моргнула - вспорхнули неестественно длинные ресницы, вновь явив две бездны.
      - Плохие вещи, - в этот раз Коле показалось, что со стороны существа голос как будто сильнее. Хотелось бежать прочь, не разбирая дороги, но ноги словно одеревенели. - Плохие. Все это лишь дурной сон. Сон... лишь дурной сон...
     
      Я - пленница... пленница, которая видит дурные сны. Люди не хотят обращаться в сны... Они не живые, но хотят стать тем, что есть... То, что есть, нельзя обратить в сон, альву нельзя обратить в сон, лес нельзя обратить в сон... время людей - сон, только сон. Они - просто вещи. Как скучно... Хочу сладкий-сладкий сон...
     
      Пакет, с натекшими в складки лужицами, свалился с головы Коли и упал ему на колени. И без того намокшие, джинсы тотчас пропитались водой, он вскочил с поваленного дерева. Сестренка лежала у его ног.
      - Маринка! - он, испугавшись, тряхнул ее за плечо. Сестренка медленно выходила из забытья. Встала, отряхнулась.
      - Как это мы уснули? - она протерла глаза и огляделась.
      - Сам не пойму! Мне даже приснилось, как мы шли через лес, а потом появилась кукла, - озадаченно сказал Коля.
      - Тебе она тоже приснилась? - взвизгнула девочка.
      - Что значит - тоже?
      - Мне она тоже приснилась, - прошептала Марина, - маленькая такая, злобная, с иголками вместо зубов.
      Коля руками оттянул штанины от ног, мокрая ткань неприятно холодила кожу. Но стоило разжать пальцы, как штанины снова прилипали к ногам. Коля огляделся:
      - Мне кажется, во сне мы пошли в ту сторону. Давай теперь пойдем в другую, - он указал рукой в противоположном направлении.
      Они не сделали и шага, как появилась она. Кукла. Материализовалась из воздуха, прямо перед ними. Ее глаза на этот раз блестели черным пластиком.
      - Убирайтесь... Убирайтесь! Убирайтесь? - на разные лады зашептал лес.
      Тут Коля понял. Слова сами вырвались у него:
      - Это она говорит, кукла!
      И замер, пораженный своей догадкой. Лес смолк. Существо исчезло и появилось чуть левее, потом снова испарилось и появилось справа - оно исчезало и появлялось перед ними все быстрее и быстрее, пока не стало походить на колеблющийся мираж, туман. А затем появилось в паре шагов от них и просипело, не открывая рта:
      - Альва.
      Сестренка спряталась за Колю. Еще только вечерело, и может поэтому существо не казалось таким страшным. Во всяком случае, Коле хотелось верить, что иглозубая пасть - не более, чем часть кошмарного сна, как и глазки-бездны.
      - Твое имя? - осмелился вымолвить паренек. - Меня зовут Николай. Как твое имя?
      - Что есть имя? Звук... у меня множество звуков... Я ищу хорошие сны, - вымолвило существо, по-прежнему не раскрывая рта.
      - Мы хотим домой! - выкрикнула Марина.
      - Это ваше желание? - альва больше не улыбалась. - Желание за желание. Научите меня. Хочу смеяться. Или плакать. Люди любят смеяться и плакать.
      - Ты хочешь, чтобы мы рассмешили тебя? - оторопел Коля.
      - Смешите. Огорчайте. Я буду смотреть. Сможете - отправлю домой.
      - Обещаешь?! - с нажимом произнес Коля.
      - Домой, да. Наши слова не станут сном. Ты будешь точно помнить.
      - А если мы сами найдем дорогу? - заулыбался парень.
      - Альва не знает дорог. Альва найдет дом без всяких дорог. Я хочу смеяться. Или плакать. Ты обещал. Помни.
      Существо исчезло.
      - Пойдем! - решительно сказал Коля.
      - Что, прямо так? - удивилась сестренка.
      - Ну да! Ты же не собираешься здесь цирк устраивать, верно? Может даже Кирюха с вечерней смены задержится, и мы успеем даже! Ну, чего ты стоишь?
      - Но она сказала, что будет наблюдать за нами...
      - Пусть смотрит, жалко что ли... Я, может, по пути анекдот какой вспомню, - Коля улыбнулся. Улыбка получилась вымученной.
      Ребята два часа блуждали по лесу, но так к дороге и не вышли. Зато попалась берлога. У ее входа росла тощая осинка, и если б она не облетела, то они не заметили этого зева и прошли мимо. Коля, прислушиваясь, долго стоял перед ним. Берлога не казалась глубокой - дальняя стена поблескивала сырой глиной в свете полной Луны. Коля пригнулся и прошел внутрь. Осмотрелся, принюхался. Как казалось, животным не пахло. К тому же ветки осины не были поломаны, как если бы сюда пробирался крупный зверь. По всему получалось, что пещеру бросили. С четверть часа у Коли ушло, чтобы накидать еловых лап и соорудить хоть какое-то подобие спальных мест. Все это время сестренка сидела на корточках и потихоньку дремала. Девчонка еще. А Коля - почти мужчина. Она пускай спит, а он все сделает сам.
      Ребята тревожно спали под грохот проливного дождя. На их счастье ни один зверь в ту ночь в берлогу не заглянул.
      Коля проснулся с первыми лучами солнца. Медленно потянулся, разминая затекшие мышцы, и тихо перевернулся на другой бок. Марина еще спала. Он вылез из пещеры. Умытый лес в розовой акварели утра уже не казался таким старым.
      Между деревьями мелькнул огонек, и парень, не раздумывая, бросился за ним. Разлапистый кустарник хватал его за одежду, корни деревьев норовили прыгнуть под ноги, но Коля бежал. Бежал вперед, постоянно оглядываясь, чтобы запомнить дорогу обратно. Кажется, прошла вечность прежде, чем он услышал звук мотора, сверкнули в зелени огни случайной автомашины. Вот она, дорога! Коля остановился и отдышался. А самое главное - вон кирюхина машина. Сейчас только за сестрой сбегать. Педаль в пол и - прочь от этого поганого места! Что-то казалось не так... На месте водителя их машины кто-то уже сидел!
      - Гад! - буркнул Коля, кинул щепотку гравия на дорогу, чтобы найти потом где сворачивать в лес, и рванул к жигулям брата.
      Угонщик сидел неподвижно, судя по всему - ковырялся с замком зажигания. Вот уведут сейчас машину и...
      Додумать мысль Коля не успел - увидел, что за рулем сидит никакой не угонщик. Черный пластик глаз тускло отсвечивал сквозь ветровое стекло.
      - Ты сделал мне скучно, - зашептался, заголосил лес. - Когда мне скучно, все спят. Все это лишь сон... снова неинтересный сон...
     
      - Ну же, вставай! - Марина крикнула в самое ухо Коле, парень дернулся и рывком сел на своем лежбище.
      - Я уже забоялась, что ты заболел - все спишь и спишь... - принялась она оправдываться, но Коля не слушал.
      Он выскочил из пещеры и посмотрел вдаль. Левую руку саднило, как будто он действительно вляпался в заросли крапивы, когда прорывался к дороге, но на куртке не было не царапины. Такого не могло быть, но Коля буквально чувствовал этот путь, казалось - завяжи глаза, и он на ощупь выйдет к дороге. И все же... им не уехать.
      - Марина, а я нашел дорогу.
      - Ночью ходил?
      - Нет, утром, пока ты спала. Там кукла. Эта, как ее, альва. Она сказала, что все мне снится, и вот - я снова здесь. Маринка, мы точно на какую-то нечисть нарвались!
      - Не верю, - испугалась Марина. Спросила с надеждой в голосе. - Может, тебе и правда все приснилось?
      - Точно тебе говорю, - кипятился Коля, - она снова подловит нас на дороге и вернет в эту берлогу. Разве я тебе когда-нибудь врал? А помнишь, как мама спрятала твою дубленку, когда ты хотела пойти на дискотеку? Знаешь, как она говорила, чтобы я тебе не говорил, куда она ее убрала? Я же тебе все равно сказал.
      - Но на дискотеку я все равно ведь тогда не пошла, - надулась сестренка.
      - Конечно, не пошла! А то к тебе снова стал бы клеиться Витек, и мне бы пришлось снова ему морду бить. А потом бы его папаша меня к себе в отделение загреб, до утра, пока батя не придет. Ты же все понимаешь, ты вообще у меня молодец!
      - Коль, я уже не маленькая... Знаешь, я почти вижу, как эта кукла сидит себе где-нибудь невидимая и ухмыляется, глядя, как мы ссоримся. Давай не будем, да, Коля?
      - А знаешь, это мысль... - Коля задумался.
      - Ты такая дура, Маринка, - неожиданно выпалил он, - все из-за тебя! Я бы один, может, и не поехал вовсе!
      - Коля, не надо, - лицо сестренки побледнело.
      - Сейчас бы сидел дома, в компьютер рубился. Это ж ты сказала - грибов надо. А сама и готовить не умеешь!
      - Перестань! - на глаза Марины навернулись слезы.
      - И ватрушки утром у тебя получились совершенно отвратные. Тебе никогда не приготовить так, как мама! Зря стараешься!
      - Не хочу тебя слушать! - девочка, всхлипывая, скрылась в берлоге.
      Коля замахал руками, закричал:
      - Ну, альва, нравится? Нравится, да?
     
      Скучно... Я - пленница. Вода зовет меня... Ее блеск манит как серебро. Вещи не уйдут. Они так неторопливы... лишь сон...
     
      - Ладно, Маринка, не обижайся, - Коля, облокотившись на свод пещеры, свесился над входом. - Ты же знаешь, что это я так, шутя. А вдруг бы ей понравилось?
      - А ты и готов сделать все, чтоб ей понравиться, да?
      - Ну, положим, не все, - стушевался парень, - простишь меня, ладно?
      - Ладно, - Марина подняла заплаканное лицо. - Но больше, пожалуйста, так не делай.
      - Знаешь, уж коли мы застряли здесь, пойду наберу воды.
      - Не уходи! Вдруг она появится!
      - Не появится! - Коля нахмурил лоб, - ссоры и твой плач, похоже, ее не прикалывают. Ты пока думай, чем ее растормошить можно, а я за водой сгоняю. Кирюха с меня точно шкуру спустит. Ему ехать сегодня.
      Ручей Коля помнил. Глубокое русло, выстланное галькой, петляло змейкой совсем недалеко, пока не впадало в маленькую заводь. У них есть немного соли, а значит можно там спокойно набрать воды и потом ее обеззаразить.
      Парень старался идти тихо - до сих пор не показался ни один хищник, но в таком диком месте просто обязано водится какое-нибудь клыкастое зверье. Следовало как можно меньше обращать на себя внимание. Заводь была совсем рядом, он уже слышал журчание ручья, как тут со спины увидел ее. Альва, обхватив колени руками, сидела по плечи в прозрачной воде и медленно покачивалась из стороны в сторону. Колю передернуло - в ярком солнечном свете альва не выглядела страшной, она казалась безобразной ожившей утопленницей. Драное заношенное платьице едва держалось на тощем тельце ничуть не скрывая мерзкую синюшную кожу, спутанные редкие седые волосы выглядели одним колтуном. Отвращение боролось с любопытством, последнее превозмогло, и Коля сделал шаг вперед. Хрустнула предательски под ногами ветка. Альва, подняв брызги, мгновенно вывернулась и посмотрела на парня в упор. Как же она была безобразна! На бледной, без малейшей кровинки физиономии застыли красные, точно крысячьи, глазки, множество морщин покрывало ее лицо, словно лицо столетней старухи, казалось, что в их складках копошились черви, но нет, это была скорей всего просто грязь. Коля отшатнулся.
      - Как ты смеешь, мерзкая вещь! - хлестнул бичом по ушам свист ветра.
      Парень развернулся и побежал. Мчался не разбирая дороги, пока не зацепился боком за какой-то сук, и, потеряв равновесие, не упал в глинистую грязь.
      - Спи-спи-спи... - шелестела почерневшая листва, убаюкивала, стращала, уговаривала.
      - Прочь! Я не буду слушать тебя! - выкрикнул Коля, зажал ладонями уши и поднялся с земли.
      Не помогало. Слова муравьями просачивались меж пальцев и заползали в уши.
      - Альва прекрасна, будто лес, - шумели деревья, - тебе снится дурной сон, лишь сон...
      Из глаз Коли покатились слезы злости, бессилия. Ничего нельзя сделать, ничего! Коля, покачиваясь, сделал еще несколько шагов в сторону берлоги, как резкий порыв ветра ударил ему в спину, парень упал.
      В ноздри ударил запах ели, и Коля открыл глаза. В пещере. Разве могло быть иначе? Он пошевелился и сел. Тело болело, как будто его ночью палками били. Солнце уже поднялось над макушками старых сосен.
      - Я уже устала тебя будить, - недовольно сказала Марина. Она поднялась с его еловой кучи и, сжав губы, сосредоточенно чистила плащ и штаны от прилипших иголок.
      - Ты ведь помнишь, да? - бросил Коля, почувствовав во рту привкус крови. Разбил губу когда падал? Или просто прикусил во сне?
      - У меня такое странное чувство, что все это мне уже снилось, - Марина нахмурилась. - Представь, мне даже приснилось, как ты издевался надо мной. Бред какой-то! Дурной сон.
      Колю передернуло:
      - Не говори так. Так альва говорит. Давай наружу выходить пока не будем, ладно?
      - Тебе плохо? - участливо спросила Марина и потрогала лоб брата. - Но температуры нет.
      - Давай устроим мозговой штурм! Вот, что ты знаешь об альвах? Ты же умная, книжки - твоя стихия, - он взял ее за руки.
      - Коль, папа с Кириллом уже наверно ищут нас! Пошли домой!
      - Да как ты не поймешь, Маринка! Все, что тебе снилось - происходило на самом деле! Все делает эта альва - как только что-то ей не понравится, она все обращает в сон. Ей не нравится, когда мы просто пытаемся сбежать!
      - Ты хочешь сказать, что действительно обзывал меня?
      Коля покраснел:
      - Я же просил у тебя прощенья... Я видел эту альву, когда ходил к ручью, веришь? Видел! Она мерзкая - бледная, как поганка, грязная и в морщинах.
      - Никаких альв не существует, - замотала головой сестренка, - это же сказки! Откуда в Подмосковье какие-то эльфы?!
      - Эльфы? Я думал, эльфы - это такие, с луками, там, и острыми ушами. Как во "Властелине колец", фильм такой. Ах, да, ты же не смотрела - все с книжками... может, это какой-то эльф-мутант? Ну, знаешь, как после радиации!
      - Альвы по сказкам вообще у нас никогда не жили, а еще они красивые - поучительным тоном произнесла Марина. - Правда, у светлых альв и в самом деле могла быть белая кожа... Это какая-то фейри, только странно, что она себя называет не по имени, а альвой. Некоторые из фейри днем могут в зверей превращаться, чтобы их, страшилищ, никто в настоящем обличии не видел, эта, скорее всего, из таких. А ночью они легко могут принять какой угодно облик. То есть тот кошмарик, что мне приснился - настоящий? - ахнула девочка.
      - Точно тебе говорю! Слушай, как думаешь, она сейчас нас слышит? - Коля придвинулся поближе к сестре и перешел на шепот.
      -Думаю, нет, если она называет себя альвой, то точно не любит пещер и вообще любых земляных нор. Альвы думают, что там могут встретить карликов, ну, гномов, а альвы их терпеть не могут и даже близко не подходят.
      - Молодец, сестренка! А что ты еще о них знаешь? Знаешь, как поймать эту гадину? - глаза Коли блестели азартом.
      - Больше ничего не знаю. А все-таки - ты мерзкий! Ты же сам говорил, что я хорошо готовлю, лучше даже мамы? - вспомнила сестренка.
      - Ой, хватит дуться, Маринка, это же, считай, просто сон получается. Даже, если бы я тебя ударил - подумаешь! Просто ведь сон!
      Марина испуганно взглянула на него. Коля улыбнулся:
      - Да нет, конечно, ты же знаешь, что я тебя никогда не обижу. Я же не батя.
      Отец пил. Случалось это изредка, но тем страшнее все выглядело. Батя любил почесать кулаки, а еще любил, чтобы, когда он приходил домой, все говорили шепотом и ходили на цыпочках. Подчас даже шепот оказывался слишком громким... Коля получал тумаки за двоих, выгораживая Маринку.
      - Я порежу ее, - совсем тихо произнес парень. Рука его легла на рукоять охотничьего ножа, притороченного к бедру.
      - Нет! - испуганно зашептала сестра. - Представляешь, что будет, если она рассердиться?!
      - Она же хотела поплакать, вот и поплачет, - Коля ухмыльнулся. - Да не переживай! Я буду охотиться наверняка! Она, наверно, превращается во что-нибудь мелкое, так? Ведь она сама мне в пупок дышит, значит уж точно в волка или медведя не превратится. Ладно, я пошел!
      Парень встал и вынул нож.
      - Может, не надо? Нас, наверное, ищут...
      - Пока эта гадина ходит тут рядом, нас никто не найдет. Уж она позаботится! Я думаю, она к ручью пошла. Как в прошлый раз. Интересно, чего она так валандаться в воде любит? Может оттого и синюшная такая?
      Коля вышел. Теперь, по крайней мере, у него есть конкретная цель. Он спасет и себя и Марину от этой нечисти. Ладонь парня крепче стиснула костяную рукоять ножа.
      По лесу шел молодой охотник. Вспомнилась выучка, те многие часы, что он провел с дядькой Серегой - братом бати, заядлым охотником. Дядь Сережа на мелкую дичь не ходил, оттого крепко вдолбил в колину голову, что коли хочешь победить зверя - стань им. Таким же проворным, быстрым, а главное - тихим. Потому что никакая прыть не спасет от клыков секача, или "братания" медведя. Человек обязан напасть первым. Только так. Метать ножи Коля натренировался с детства, от нечего делать, когда батя его и Маринку привозил в лесную хижину, где собирались охотники. Они с батей надолго уходили в лес, а ребята оставались предоставлены сами себе. Легко научиться метать ножи, когда у тебя куча времени, охотничий ножик и старая липа. В хижине было много книг, оставшихся от прежнего владельца, батя их было хотел выбросить, но в последний момент вспомнил про Марину. "Пусть читает", - сказал он. А сестренка и правда не по-детски зачитывалась. Сейчас Коля даже бы не вспомнил, что это были за книги, почему-то память царапнула только одна странная фамилия - Хемингуэй, но чем отличился этот самый Хемингуэй, Коля понятия не имел. Хемингуэй ему с альвой не может. А вот отцовский нож - запросто. Главное - напасть первым...
      Альва сидела в ручье. Как в прошлый раз. Мелькнула шальная мысль подбежать и ударить ножом в корпус. Получится ли? Но если получится - то уж наверняка! Коля осторожно подкрадывался к добыче. На сей раз он не побежит от нее, что бы эта нечисть не шептала! Пусть она стоит, лыбится - а Коля, тем временем, вгонит ей в сердце - или что там у нее вместо сердца - нож. Она наверняка такого не ждет. Коля не издал не звука. И все же, не успел он приблизиться к кромке воды, как альва обернулась. С вызовом Коля встретил ее взгляд. Лицо альвы преобразилось, смешно сморщилось, будто она пришла в замешательство, а затем Коля распознал в ее взгляде то самое, что заставило его всего внутренне возликовать - во взгляде твари мелькнул страх, страх добычи. Охотник змеей бросился к альве, как у той из груди вырвался утробный стон. Существо съежилось, сморщилось будто бы вовнутрь, словно ком бумаги в кулаке, и пропало под водой. Коля остановился в метре от этого места и заозирался. Ручей почему-то в этот раз нес глину, и рассмотреть в его глубине хоть что-нибудь было совершенно никак. Прямо на него из воды выпрыгнуло что-то рыжее. Коля наотмашь махнул ножом, но лезвие резануло лишь воздух, а рыжий мячик перелетел через голову охотника. Белка. Не успел Коля развернуться в воде для броска, как мелкая бестия бросилась в спасительную зелень. Коля вышел из заводи, в ботинках неприятно хлюпала вода.
      - Ну, тварь, покажись хотя бы разок, уж я тебя "рассмешу", - тихо, почти шепотом, произнес Коля, не сводя глаз с заросшего ивняком берега. Вот ведь засада, такой шанс проворонил!
      Мелькнуло что-то рыжее, будто беличий хвост, Коля метнул нож, и в кустах раздался девичий вопль. Маринка! Коля бросился в кусты. Сестренка полусидела на сырой земле и, навзрыд рыдая, схватилась выдернуть нож, который вошел чуть пониже правой ключицы. Неглубоко, но рана казалась страшной. Проклятый оранжевый плащ! Сердце в груди Коли на мгновение застыло, екнуло, дернулось к горлу. Как же он так!
      - Не надо! - Коля схватил ее за руку. - Не выдергивай!
      Она бессмысленно посмотрела на него и потеряла сознание.
     
      Охотник - зверь... Охотник - не вещь, отомстить, растерзать! Не скучно, совсем не скучно. Отомстить - это не трудно, только лишь дождаться сумрака. Время не для альвов, почему не сон, во сне так удобно менять время... Сладкий-сладкий сон, где ты? Я так хочу домой, что даже вещи этого хотят! Нет, вещь. Одна вещь - и охотник. Он не хочет домой, нет, не хочет. Охотник хочет только убивать альвов! Отомстить, растерзать!
     
      Коля секунду просто смотрел на то, что наделал. Потом засуетился, уложил Марину поудобнее. Вскочил на ноги, забормотал:
      - Сейчас, сейчас я все исправлю... Хоть бы все это превратилось в сон, вот было бы здорово...
      Коля поднял голову к небу. Праздничная голубизна разливалась вокруг, будто не помирает сейчас его сестренка... Проклятое небо!
      - Ну, тварь, чего ты ждешь! - заорал Коля, - Ну же, иди, возьми меня. Чего ты молчишь? Чего молчишь, тварь?!
      Голос его сорвался на фальцет, парень закашлялся и замолчал.
      - Ты только не шевелись, сестренка, не шевелись! - торопливо шептал Коля, - Сейчас, я только туда и обратно!
      Он кабаном ломанулся через заросли. Где-то там, не так уж далеко - кирюхины жигули. А в них - аптечка. Хорошо бы там была альва... Хоть бы все это оказалось сном, ну как же он так!
      Ветви хлестали его по мокрым щекам, но он этого не замечал.
     
      Вещь погибнет. Никогда не видела, как гибнет вещь. Больно, почти чувствую. На острозубе еще чувствуется тепло руки охотника... а вещь погибает. Погибает как альва от руки охотника. Слишком горько, чтобы быть сном, слишком горько. Вещь смотрит на меня. Зачем ты говоришь, вещь? Я вижу, как жизнь оставляет тебя. Ты уже не сможешь видеть сны. Домой, конечно, домой - я обещала. Вещь, я возьму тебя к нам домой, у тебя будут сладкие-сладкие сны... Наш дом - чудесный остров, там текут серебряные реки, и много альвов. Все туда идут за сладкими снами... Я болею, вещь, мое тело плохо слушается снов, я - пленница сама себя... Но, быть может, ты их посмотришь за меня? Вещь, ты так на меня похожа - тебе больно, и ты так хочешь домой! Мы попадем на этот остров, лишь только держись за меня! Мое платье, оно правда красивое? А я - тоже красивая? Почти такая же красивая, как сладкий сон. Сон возвращения домой. А раньше я была настолько красивая, что тебе даже не представить, вещь. Мы будем множество, великое множество раз перемещаться домой, но это будут лишь сладкие сны! Наш дом - такой, он всем дарит самые счастливые сны - будто мы снова и снова возвращаемся домой. Всего лишь дотронься до моего платья, видишь, какое оно замечательное? Наш дом любит только нарядных альвов, думаю, он примет и тебя - у тебя такое красивое платье, почти совсем как у меня...
     
      Истошно завопил радиобудильник, и Коля сел в своей кровати. Уф, ну и приснится же такое - очуметь можно! Даже майка сырая. Коля хлопнул по кнопке будильника - тот замолк - и спустил ноги с кровати. Сколько времени? Еще восемь? Времени еще полно, только надо аккуратненько у Кирюхи права стырить, пока он валяется с ночной смены.
      Коля прокрался в коридор. Старший брат храпел за соседней дверью. Коля осторожно приоткрыл ее и увидел брошенную куртку. Корочки с правами беззвучно перекочевали из кармана в ладонь младшего брата. А когда Кирюха уйдет в вечер, можно будет взять его жигули. Батя точно против не будет, бате плевать.
      На кухне кто-то загремел тарелками, Коля вздрогнул и поспешно вышел из комнаты.
      - Мама! - обрадовано воскликнул Коля, зайдя на кухню.
      - Ну, иди ко мне! - мать заулыбалась и распростерла объятия.
      - Да, ну, ма, я же не маленький, - смутился он.
      - Ты у нас совсем уже взрослый. Но я ненадолго! Мы в Красноярске новых поваров нанимаем, у меня уже билет на поезд, так что я на совсем чуть-чуть, - она немного разволновалась. Когда мать волнуется, она всегда перебирает пальцами по стене. В данном случае - по холодильнику.
      - Ты не волнуйся, ма, мы привыкли.
      - Ну да, вы ведь с Кирой у меня такие уже взрослые... Что бы я без вас делала! А остальные где? Отец спит?
      - Да, все спят. А я слышу, на кухне кто-то гремит, думал, Маринка опять хозяйничает. Все мечтает стать шеф-поваром сети ресторанов, как ты.
      - Да? Думаю, когда я в следующий раз приеду домой, ты обязательно меня познакомишь со своей девочкой, хорошо?
      - Ма, какой еще девочкой?!
      - Ну, Мариной. Или ты не хочешь?
      Коля сделал шаг назад, противно засосало под ложечкой. Он стремглав выскочил в коридор и рванул на себя дверь марининой комнаты, как тут же за спиной услышал прокуренный голос отца:
      - Я же сказал, в кладовку не лазить!
     
      Ветнемилк К.Е. Чай с печеньем33k"Рассказ" Детектив, Сказки
     

ЧАЙ С ПЕЧЕНЬЕМ
или
"ЗИМА" СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ

     
      Прибрежное шоссерычаломоторамиишуршалошинами.Более получаса серебристый "лапландер" двигался в общем потоке автомобилей,затем свернул на малозаметную боковую дорогу, попетлял между бунгало и замер у полосатого шлагбаума.
      Над СевернымЛедовитымвзморьемструилисьиизвивалисьпризрачные волокнаполярногосияния.Океанмернодышал огромной сумрачной грудью. Сверкающие льдины живописновздымалисьнадзаливом.Пляжбылзаполнен отдыхающими.Загорелыедевушки-снегуркивярких купальниках нежились на искристом прибрежном снегу,в студеной пене прибоямелькалиразноцветные доски серфингистов, юркие катера зигзагами скользили по акватории.
      Ян выбрался из кабины и полез в багажник за плавками. Скосил глазана стеклянные башни отеля, торчавшие на дальнем мысу.Потом,потом! Сначала в воду. Сто лет не был на море!
      И вэтотмоментв кармане полотняных брюк серебристо зажурчал зуммер мобильного телефона.
      А вот не возьму.
      Имейте совесть!
      Я в отпуске!!
      Нет меня!!!
      - Да,шеф?- устало произнес Ян в трубку.- Нет, не успел. Через час буду.
      ***
      Капитан-поручик ЯнуарийСевероввошелвкабинетконтр-адмирала Винтерфроста,молчащелкнул каблуками и замер,ибо начальство не терпело громогласныхдокладов.Попыхиваяизтрубкиклубамииспаряющейся углекислоты, контр-адмирал разглядывал через огромное увеличительное стекло какие-то фотографии и делал вид, что не замечает вошедшего.
      - Есть срочное дело, - вдруг пробурчал Винтерфрост, не поднимая глаз. - Что скажешь по поводу вот этого текста?
      На сукно обширногодубовогостолалеглакомпьютернаяраспечаткас буквами, расположенными квадратом.
     
      СВЖН
      ОНЯР
      АНОЗ
      ЬЧУС
     
      - Вы ради этой ерунды вызывали меня,шеф?- неприятно изумился Ян. - Шифр "решетка Кардано", квадрат четыре-на-четыре, всего возможно две дюжины вариантов ключа.В принципе, подбирается без компьютера, на глазок. Сейчас я...
      - Не трудись, - проскрипел контр-адмирал. - Ключ известен, вот он.
      И бросилнастолквадратнуюкарточкус прорезанными в ней четырьмя окошечками.
     
      .---
      ---.
      --.-
      -.--
     
      Пожав плечами,Ян приложил карточку к тексту,незакрытымиостались толькочетыребуквы:"С","Р","О"и "Ч".Потом повернул карточку на девяносто градусов по часовой стрелке и снова приложил.Потомещеиеще раз...
     
      С--- ---Н --Ж- -В--
      ---Р О--- -Н-- --Я-
      --О- -Н-- А--- ---З
      -Ч-- --У- ---С Ь---
     
      - Что за чушь?- развел Ян руками. - Кто-то кого-то срочно вызывает на связь?
      - Это не чушь, - вздохнул контр-адмирал. - Это шифровка из России. А на связь вызывают "Зиму-88". То есть, наше ведомство.
      - Столь варварским способом?-удивилсяЯн.-ВвекИнтернетаи компьютерныхшифровDES,AESиГОСТ28147-89применять ветхозаветную "решетку Кардано"...
      - Шифровкапришлаотнашего агента Шушкина,завербованного тридцать пять лет назад,- пояснил Винтерфрост.- О нем внашемведомствепочти забыли. Но, как видишь, он сам проявил инициативу.
      - Насколько я в курсе,- проворчал Ян. - Все разведки мира в двадцатом веке использовали обычные одноразовые шифроблокноты.Складывай себебуквы текста с цифрами ключа...
      - Хватитдемонстрироватьэрудицию!-рявкнулвдругконтр-адмирал Винтерфрост и шарахнул твердой ладонью по столу. - Был у него шифроблокнот, а"решетку"обговариваликакрезервныйспособкодирования.Вотты и отправишься в Россию - за разъяснениями. Не люблю я внезапные "пробуждения" агентовзадваднядоофициальноговизитавРоссиюнашего премьер-министра...
      ***
      Контр-адмирал недолюбливал компьютеры.Достализсвоегогигантского сейфаогромныйальбомс толстыми черными корками,слюнявя палец,долго перекидывал желтоватые листы.Наконец,между лейтенантом ФСБШевченкои обермайоромпекландскойразведкифон Шэжем обнаружил искомого фигуранта.
      Фотография,продемонстрированная Яну,как раз тридцать пять летназади быласделана,-с нее растерянно улыбался в объектив лопоухий белобрысый парнишка в очках.Сейчасему,видимо,годковподшестьдесят.Небось, полыселстарикан,покрылсяморщинами,илинзынаочкахпотолстели.
      Столкнешься лоб-в-лоб, и не узнаешь.
      Итак, что же мы имеем?
      Шушкин ВладимирПавлович.Выпускникпедагогическогоинститута, специальность - учитель математики и физики.
      Проживает по адресу: город Курицынск, улица Революции, дом три.
      Восторженный идеалист,ибобезколебанийсогласилсяработатьна разведку островного Полярного Королевства-страны,гдеправитСнежная Королева,где живут Дед Мороз, Санта Клаус, Пэр Ноэль и Йоулупукки, откуда под Рождество и Новый год детям всего мира рассылаются чудесные подарки.
      Что жевасвстревожило,ВладимирПавлович?Зачемвамсрочно понадобилась связь с "Зимой-88"?
      Проскрипев мозгами два часа в кресле аэрофлотовского "ТУ-234", Ян так и не сочинил ни одной правдоподобной гипотезы.Эх,лучшебыконтр-адмирал послал в Россию кого-нибудь посообразительней,умников в Отделе хватает, - Лютеня Морозевича, например...
      Затем были Ярославский вокзал и фирменный скорый поезд "Великий Полоз". Под мерный стук колес проносились в сумраке какие-то темные громады и белые огни,табличкиснаименованиямистанцийиплатформ:"Троеглазово", "Балыкино", "Чепцы"...
      С каждойминутойпоезд погружался все глубже во тьму,как в огромный черный мешок...
      Уже под утро,когда над горизонтом всплыла лиловая полоса рассвета, Ян ухватил взглядом промелькнувшую мимо окна табличку "Быстрые глинки".
      Все, приехали.
      Через четвертьчасалегко,непо-зимнемуодетый"инженерЯнуарий Викентьевич Северов" соскочил на безлюдный перрон перед обшарпаннойстеной старого, довоенной постройки вокзала.
      ***
      Городок Курицынск былнебольшим.
      Трехэтажная "ГОУ Курицынскаяшколаномердва"возвышаласьв конце улицы, застроенной крепкими частными домами.
      - Эй,малый,-окликнулЯнбелобрысогопаренька,пытавшегосяс сигаретой в зубах укрыться от ветра и учительских глаз заугломшкольного здания. - Как Владимира Павловича найти?
      - Эдо гододый Бдадибий Пабдобич?- насморочным голосом поинтересовался пацан. - У дас их дбое. Батебадиг иги физгук?
      - Да-да, который математику преподает, - уточнил Ян.
      - Ду дык, избезддо где, - тягуче сплюнув на снег, пробурчал школьник. - Б бодьдице. Од б бажиде обгогег.
      - А-га,-протянулСеверов,пытаясь быстро осмыслить информацию.- Поня-атно...А ты шелбы,парень,втепло-неровенчасгайморит схлопочешь.
      И получил в ответ такое изощренное ругательство, что поперхнулся и счел целесообразным покинуть окрестности школы.
      А ведь ситуация осложнилась.
      "Обгорел в машине" - когда?При каких обстоятельствах?Случайно,или это имело какое-то отношение к попытке связаться с "Зимой-88"?
      Очень даже похоже, что имело.
      Ян вздрогнул.Казалось,лопаткибуравитчей-тонедобрыйвзгляд.
      Невероятным усилием воли Ян подавил желание остановиться,нагнуться и, делая вид,что завязывает шнурок,бросить взгляд за спину.Так поступают только глупые шпионы в дешевых триллерах.Совершенно очевидно,чтосзади никого нет.
      Поэтому - надо вести себя естественно.
      Но чертпобери!Неужелинельзябыло послать в Россию более опытного сотрудника? Декембера Айсманна, например...
      Ладно, ничегострашногопокаещенеслучилось.Будемдействовать изобретательно, планомерно и аккуратно.
      Как учили.
      Ян извлек из кармана мобильный телефон. Сотовая станция откликнулась не сразу, пришлось несколько раз запускать "поиск".
      Нажав кнопочки "ноль" и "три", Ян приложил трубку к уху.
      - Городская станция неотложной медицинской помощи,оператор Ларионова, - прозвенело в трубке. - Слушаю вас.
      - Дочькя, - зашамкал Ян в трубку старушачьим голосом, - Вы мово старикя давеча к сабе увязли, какой-то "холикриантит" у него...
      - Бабушка!-строгимголосомпоправила"оператор Ларионова".- Мы увозим не "к себе", а в городскую больницу!
      - Дык,вот я и спрашиваю, как бы мне туды позвонить-та?
      - Ничем не могу помочь, мы не справочная. Не занимайте линию!
      - Нудочкя,нумиленька...Ножкиумене болять - через весь город пешком шляццыть...
      Вздохнув, "операторЛарионова"четконазвалателефонный номер и отключилась.
      Ну и отличненько.
      Второй звонокЯнсделалвгорбольницу.Шушкинтридцатьпятьлет проработал в школе, его в этом городе каждая собака знает. А посему...
      - Здравствуйте,- ломкимюношескимтеноркомзатараторилЯн.-Не подскажете ли, каково состояние Владимира Павловича?
      - Это Шушкина-то, который в интенсивной терапии? - прогавкали в трубке. - Мальчик, мы по телефону на подобные вопросы не отвечаем.
      А и не надо.И так все ясно.Владимир ПавловичШушкиндействительно находился в больнице, и дела его шли не важнецки.
      ***
      Ян пробрался к дому Шушкина по скрипучей тропинке,поднялся на крыльцо ивежливопостучал.Дверьприотворилась,и в облаке пара навстречу ему выглянуло прелестнейшее юное существо лет двадцати пяти от роду.
      - Здрасьте. Вы к кому? - серебристым голоском поинтересовалась девушка.
      Щечки у нее были румяные, носик вздернутый, волосы пшеничные, а глаза - огромные, серые, яркие.
      Ян почувствовал, как сердце подпрыгнуло в грудной клетке, словно старый холодильник, и забилось с удвоенной частотой.
      - Здравствуйте... Я, собственно... Как бы вам объяснить... Вот, приехал и узнал...
      - А,так вы, наверное, тот самый Яков из Владивостока, которого бедный дядя Вова ждал со дня на день? Пойдемте, пойдемте в дом!
      - Э...Гм...Можно просто - Ян,- пробормоталошарашенный"инженер Северов", проходя в неприятно теплые, темные сени.
      - А я Лида,племянница Владимира Павловича, - пояснила девушка, семеня впереди.Онабыламаленькая,крепенькая,полныминожкамиперебирала быстро-быстро.
      Ну просто - настоящая снегурка, верная боевая подруга дедмороза.
      Она усадила Яна за круглый столпосредибольшой,длиннойкомнатыс печкой возле одной из стен - и исчезла "на минуточку".Из-за стены донесся звон посуды.Вскоре Лидочка появилась вновь,неслышно ступаяаккуратными ножкамив толстых шерстяных носках.На круглом столе возникли белоснежная скатерть,пара цветастых чашек с чаем,сахарница,"розеточка"смедом, стеклянная вазочка с печеньем.
      - Спасибо, - поблагодарил Ян. - Я недавно позавтракал. Мне б водички... Похолодней...
      Лида выполнила просьбу и, прихлебывая чай, устроилась напротив. Настало время проявить вполне закономерное любопытство.
      - Как же "это" произошло?
      - Ну,подробностей я не знаю,- грустноповедалаЛида.-Приехала двенадцать дней назад - погостить,пока мама с Раисой Петровной отдыхают в Мексике.Тетя Рая - это маминасестра.Сначалавсебылоспокойно.Но однаждыдядяВовавернулсясработывстревоженный - сразу сел на свою "копейку" и куда-то уехал,вернулся поздно.На следующее утро позвонилв школу,сказался больным,отменил уроки,а сам снова - за руль... А после обеда пришли из милиции и сообщили,чтомашинавзорваласьнашоссеза городом,идядя Вова в тяжелом состоянии,сорок процентов кожи обожжено. Хорошо,что мама с тетей Раей не знают.Я каждый день трижды хожу кдяде Вове в больницу, вот, за десять минут до вашего прихода вернулась. Пока без перемен - его держат в искусственной коме,ждут критического дня. Говорят, если переживет - все будет нормально...
      - А что насчет взрыва? Небось, авария была? Кто-то еще пострадал?
      - Да нет,вроде бы двигатель пошел вразнос, обломками картер пробило и бензоводы. Потом все вспыхнуло.
      Значит, "вразнос"?
      Ну-ну. Знаем мы,какизэлектромагнитногоружьяможнодроссельную заслонку на расстоянии заклинить.
      - Когда это случилось?- спросил Ян,отправляя в рот намазанную медом печенюшку. - М-м-м...
      - Вкусно?Нравится? - лукавые огоньки сверкнули в глазах Лиды и тут же погасли, затуманившись грустью. - А случилось это в прошлую среду.
      Значит, шифровка добиралась до "Зимы-88" больше недели.
      Почему жеШушкин не воспользовался стандартным каналом связи?Потерял шифроблокнот за давностью лет?Или просто у него не было времени,сочинял открыткупрямона почте?Тем не менее,заранее предупредил племянницу о прибытии "гостя"...
      - Лида,- вздохнулЯн.-АнерассказываллиВладимирПавлович что-нибудьужепосле происшествия?Ведь он,наверняка,некоторое время оставался в сознании. Или бредить мог на больничной койке.
      - Нет,- развела руками девушка.- Насколько я знаю, никому и ничего. Впрочем, мне в больнице отдали его вещи. И среди них было - вот...
      И выложила на стол блокнот со слегка обгоревшими углами.
      ***
      - Лида,-удивилсяЯн.-Вы доверяете вещи своего дяди совершенно незнакомому человеку?
      - Но...Но..,- смутилась девушка,опустив глаза.- Ведь дядяВова предупреждал, что должен приехать гость из Владивостока. Что этот человек - не просто так,а пограничник,или что-то вроде этого.Что емуполностью можно доверять. Ведь вы и есть этот самый человек, верно? Я ошиблась?
      - Вы не ошиблись, - успокоил ее Ян, почти не кривя душой.
      Блокнот почтивесьбылзаполнентелефонамииадресами школьников, расписаниями занятий и памятными заметками типа "купить молока".Итолько напоследнейстраницеторопливымпочерком и,- почему-то поочередно то шариковой ручкой, то карандашом, - были нацарапаны несколько странных слов.
     
      LYKYWKPLZ3Y HDTLFHWPDP M5R QEZHSHDHGGQ JPEOQEHT JZPBYCYKFQ
     
      - Что это?
      - Незнаю.Буквыкривые,некоторыеплоховидны.Мнекажется,- предположила Лида.- Дядя Вова ездил на машине, держал блокнот на колене и что-то записывал.
      - Про записи "на колене",я с вами согласен. Видимо, все так и было. А вот насчет странных слов...Вы знаете, я не специалист, - внутренне сгорая от стыда,проинформировалЯн. - Но все это очень похоже на какой-то шифр. Но почему?
      - Очень просто.Дядя Вова всю жизнь преподавал в школе математику, вел кружок.Я знаю, они там изучали какие-то методы криптографии.
      - Ага! - загорелся Ян. - Но тогда это должно быть что-то очень простое. Например, каждая буква заменяется на определенный знак: "А" на "звездочку", "Б" - на "плюсик"...
      - Нет здесь никаких "звездочек" и "плюсиков", - огорчилась Лида.
      - Зато есть латинские буквы.
      - А таблица с паролем? Где же мы ее возьмем?
      - Не с "паролем",- снисходительно поправил Ян.- А с "ключом". Мы ее вычислим.
      - Но как?
      - Оченьпросто.Деловтом,что в русском языке самая "популярная" буква - это "О",потом следуют одинаково часто встречающиеся"Е"и"А", далее "И"...
      Ни говоря ни слова, Лида вдруг соскользнула со стула и бросилась вон из комнаты.Встревоженный Ян приподнялся и хотел было последовать за ней,но девушка уже бежала назад с томиком Пушкина.
      - Вот!- воскликнула она,- Сейчас проверим."Мой дядя самых честных правил..."
      И принялась водить наманикюренным пальчиком по строкам.
      - Букв"О"- тридцать штук!- возвестила она.- Букв "Е" - двадцать две!.. Теперь верю!
      O sancta simpicita!
      Оставалось только развести руками.
      Мысленно, конечно.
      - Давайте же скорей составлять таблицу!Чащевсеговстречается"Н", значит,это"О".Следующаяпочастоте "Y" - это "Е".Потом идут "P" и "Q"...
      - Не увлекайтесь,- предупредил Ян.- Букв немного.Хорошо, если две или три имеют "правильную" вероятность появления.А для более редкихбукв статистика не верна.
      Тем не менее, довольно быстро удалось восстановить гласные. Кроме того, сочетание "GG" почти наверняка означало "СС" или "НН".
     
      .Е.Е..И...ЕО....О.И.И...А..О.О.ОННА.И..А.О...И.Е.Е..А
     
      - Эх,- вздохнул Ян.- Сюда бысейчаскомпьютерспрограммойдля разгадывания кроссвордов.
      - Есть! - воскликнула Лида. - Есть у меня ноутбук с такой программой!
      В комнате повисла тишина.
      Ян в упор, тяжело и жестко смотрел на девушку.
      - Кто вы, Лида?
      Щеки девушки пылали от волнения и возмущения. Приложив кулачки к груди, она смело выдержала тяжелый взгляд Яна.
      - По моему, я вам уже представлялась, - процедила она. - Меня зовут Лидия. Я племянница ВладимираПавловича.Аеще я аспирантка Самарской Архитектурно-строительной академии,будуписатьдиссертациюпокремлям русского северо-востока. Не только в гости к дяде приехала,но и для сбора материалов. А вот вы кто?
      Ян облегченно вздохнул.
      - Ая пограничник из Владивостока,- сообщил он.- И старый знакомый Владимира Павловича.Ну,тащите же сюда свой ноутбук.Будемразгадывать "кроссворд".
      И у них получилось:
     
      СЕРЕБРИСТЫЕ ОЛДСМОБИЛИ (M5R) АВТОКОЛОННА ПИВЗАВОД ПТИЦЕФЕРМА
     
      Осталось неразгаданнымтолько короткое слово в середине.Состоящее из редких, не встречавшихся ранее букв: Й, У, Х, Г, Ж, Ч, Ш, Щ, Э, Ю и Я.
      - Я знаю, что это за слово! - смущенно хихикнула Лида.
      - Вряд ли,- ухмыльнулся Ян.- Понимаете,ВладимирПавловичувидел кого-то подозрительного и принялся следить за ним, оставляя короткие записи в блокноте. Иногда это происходило на морозе, паста в ручке замерзала...
      - И тогда дядя Вова писал карандашом! - подхватила Лида.
      - Верно, - согласился Ян. - Теперь вам понятно, что не стал бы Владимир Павлович писать в зашифрованном виде то слово из трех букв,окоторомвы сразу подумали...
      Лида зарделась.
      - Апотомслежку заметили,и вашего дядю попытались убить,- жестко заключил Ян.
      ***
      Кажется, Лида испугалась.
      Опустила глаза, губы у нее задрожали.
      - Ну,наверное,надосообщитьвмилицию?-неуверенно предложила девушка.
      - Официальнаяверсия - разнос двигателя,- вздохнув,напомнил Ян. - Нужны очень веские основания,чтобы пересмотреть этивыводыивозбудить уголовное дело. Вот, если бы мы собрали необходимые доказательства...
      - Такзачемжеделостало?-поднялавзглядЛида.-Посетим автоколонну,птицеферму и пивзавод.Поездим по городу, поищем серебристый "Олдсмобиль"...
      - Как мы это сделаем? - развел руками Ян. - Ведь машина сгорела.
      - Ну, так я же приехала к дяде на своей, - улыбнулась Лида. - От Самары до Курицынска всего-то тысяча триста километров.
      Действительно, маленькийбелый"ВАЗ-1111"сцифрами "63" на номерах сиротливо стоял у дальней стенки гаража.Лидочка, одетая в светло-кремовую дубленку, отомкнула ключиком дверь машины.
      Пахнуло духами.
      Водила Лидаоченьуверенно,почтипрофессионально.Игородзнала неплохо.
      Жалко, что она не была снегуркой.
      Но и в человеческую девушку можно влюбиться.
      Особенно в такую энергичную, смелую и сообразительную.
      ***
      Автоколонна располагаласьнакраюгорода,врайоне,застроенном панельными пятиэтажками.Лидавывернуласбоковойулицыи,неглуша двигатель,припарковаламашинувсотнеметров от широкихметаллических ворот,перегороженных цепью.
      - Двесеребристых"десятки",-посчиталадевушка.- Одна "Хонда". Остальные - грузовики.
      - Значит, к пивзаводу?
      Пивзавод, занимавшийцелыйкварталнедалеко от вокзала,был со всех сторон огорожен необычно толстой кирпичной стеной,вдоль которойлепились многочисленные киоски и роились мужики с канистрами.
      - Хотите попробовать "Жигулевское"? - лукаво подначила Лида.
      - Н-ну, вроде бы нет, - задумчиво откликнулся Ян.
      - Нуиправильно,-одобриладевушка.- Имейте в виду:настоящее "Жигулевское", до революции называвшееся "Венским", варят только в Самаре.
      - Учту, - кивнул Ян и добавил. - Здесь тоже по нулям. Едем "к птичкам".
      "Птички" жили за городом,чуть в стороне отшоссе.Снегнабоковой дороге, ведущей к птицеферме, отливал желтизной.
      - Представляю,какой кошмар здесь летом,-сморщиланосикЛида.- Пылища, на три четверти состоящая из гуано. Без противогаза не проедешь.
      - Тише! - вдруг прошипел Ян. - Вон, видите, у проходной?
      Лида резко вдавила в пол тормозную педаль.
      - Не останавливайтесь,- сморщился Ян.- Проедем мимо и сделаемвид, что разворачиваемся.
      Медленно-медленно влобовомстеклевырасталсеребристыйкорпус незнакомой иномарки.
      Девушка закусила губу.
      Еще десять метров...
      - Отбой воздушной тревоги, - буркнул Ян. - Это не "Олдсмобиль бравада", это китайский "Грейтволл".
      И в этот момент двигатель дал перебой.
      - Из машины! - заорал Ян, распахивая дверцу. - Быстро!
      Он буквально выволок Лиду из кабины, бросил ее лицом в сугроб, сам упал рядом. Стиснув зубы, считал секунды...
      Три...
      Пять...
      Восемь...
      На десятой секунде Ян понял, что взрыва не будет.
      - Вот дурак,- обиженно сказала Лида, поднимаясь и отряхивая дубленку. - Всего-то бензин кончился. А я полные сапоги снегу набрала...
      ***
      За окнамисгустилсясизыйвечер.Далеко-далеко гудели автомобильные моторы, скрипели по снегу шаги редких прохожих.
      - Ну, вот и все, - грустно пробормотал Ян. - Ничего мы не нашли, никого мы не поймали. Мне пора, на меня номер в гостинице забронирован.
      - А не надо в гостиницу,- с какой-то непонятной отчаянностью в голосе сказала Лида. - Дядя Вова собирался поселить вас здесь, в своем доме.
      - Неудобно, - развел руками Ян. - Неприлично.
      - Оченьдажеудобно.Подругую сторону коридора есть "терраска",- сообщила девушка.- Правда,у нее тонкиестены,итеплоотпечкине доходит.Тамвоттакенный(онапоказала) иней на стенах и полу.Но мы принесем электрообогреватель...
      - Не надо обогревателя, - попросил Ян. - Я к холоду привычный.
      Почему он согласился?
      Ведь не собирался же...
      Ян стоял у открытого окна "терраски",всей грудью жадно вдыхая ледяной ветер,забрасывающий в комнатуснежнуюпыль.Брехаливморознойтьме собаки. Из памяти не шли события прошедшего дня.
      Расшифрованная, но не ставшая отэтогоменеезагадочной,строчка...
      Автоколонна... Пивзавод... Птицеферма... Что их связывает друг с другом?
      За спиной тихо скрипнула дверь. Ян обернулся. И обмер.
      Лида.
      С распущенными волосами.
      В тоненькой прозрачной ночнушке до колен.
      Босиком по заиндевевшему полу.
      - Что вы... ты... зачем? Замерзнешь ведь...
      - А ты сделай так,чтобы мне было жарко, - прошептала Лидочка, и с губ ее сорвалось облачко пара...
      ***
      ...Ян проснулся,словно от толчка.В темнотемернотикалижестяные ходики.В сгиб локтя тихо посапывала Лида,укутанная в толстенное одеяло. Ян сам укрыл ее,когда обессиленная и счастливая,она заснуланагишомв промороженной комнате. Ведь люди так легко простужаются...
      Что же разбудило Яна?
      Какой-то сон.
      Яну снилось,будто он все понял.Чтоотдельныезвеньясобралисьв единую цепь. Эх, вспомнить бы...
      И Ян вспомнил.
      Вскочил ипринялсяторопливоодеваться.Вытащилиз кармана сотовый телефон,включил.Надо предупредить местные власти.Хватит ианонимного звонкавмилицию-несамомуже в пекло лезть."Зима-88" свою задачу выполнила...
      Сотовая станция не откликнулась.
      Вторая попытка... Третья...
      Бесполезно.
      Значит, придется все-таки самому?
      Главное -успеть.ПрибытиеПолярногопремьер-министравМоскву ожидаетсязавтравсерединедня,значитвсе должно произойти нынешней ночью. Возможно, происходит уже сейчас...
      Ян выскочил из дома и бросился к гаражу.
      Четверть часа бешеной езды по пустомуночномушоссе,ведущемувдоль железной дороги и освещенному лишь полной луной...Боковые стекла опущены, в кабинесвистятприятнейшиеледяныевихри...Вотвпередизасверкала россыпь электрических огней. Как называлась железнодорожная платформа рядом Курицынском?"Быстрые глинки"?Почти наверняка это название"говорящее".
      Оно должно, оно обязано быть таким!
      Иначе - все зря...
      ***
      Оказалось - в масть!
      Фары высветили на обочине шоссе белый щит:"Насосная ГП - 400м".Ян выключил фары и свернул на боковую дорогу. Он затормозилнатускло освещенной лунным светом площади,подле двух пустых"олдсмобилей"споднятымикрышкамибагажников.Всеокна кубообразного строения были темны.Но,наверняка,- где-то там, внизу, в обширных подвалах,делая дополуторатысячоборотоввминуту,рычали мощнейшие двигатели насосов, - и гнали по широченным трубам алюмосиликатную пульпу.
      Эти трубы вели черезстепь,прогрызалигоры,стелилисьпотаежным просекам,пересекалитундру и - ныряли в Северный ледовитый океан,чтобы через тысячу километров выползти из студеных волн на Полярном побережье. Ведь главная ценность, закупаемая Полярным Королевством у разных стран, - глина.За счеткоторойпотихонькурастетирасширяетсявСеверном ледовитомокеанежизненноепространствоподданных ее величества Снежной Королевы - Полярные острова.
      А платитзаглинуСнежнаяКоролева - самыми лучшими в мире детскими игрушками, а еще веселым смехом и счастливыми улыбками.
      ***
      - Тем не менее,этопротиворечитнациональныминтересамреспублики Самое-Пекло,-проскрежеталнадухом отвратительный голос.В висок Яну уперлось что-то твердое.
      Черт... Не услышал чужих шагов по скрипучему снегуиоставилбоковые стекла опущенными...
      - Обер-майор Шэж,я полагаю?- не поворачивая головы, поинтересовался Ян.
      А кто же еще?Вот они, три редких для русского языка буквы: "Ш", "Э" и "Ж".Крючковатыйносиискалеченный мизинец на правой руке.
      - Угу, - скрипуче хихикнул обер-майор. - Я самый и есть. Догадлив, юный дедморозыш.Интересно,откудатыузнал,что мы готовим акцию - здесь и сейчас?Неужели старик, который опознал меня по мизинцу и пытался следить, успел что-нибудь разболтать? Но ведь он и сам тоже был не при делах...
      Ага. Держи карман шире. Так ятебеи рассказал,что час назад все кусочки "паззла" встали на свои места.
      Птицеферма - это азотная селитра.
      Пивзавод - это алюминиевый порошок, отходы штамповки пивных банок.
      Автоколонна - это соляра.
      А все вместе - мощная взрывчатка вбагажниках двух "олдсмобилей".
      И до визитапремьер-министраПолярногоКоролевствавРоссиювсего несколько часов. До визита, который так легко сорвать.
      - Молчишь?-проскрипелфон Шэж.- Ну,и ладно.Теперь это уже не важно.Охрана насосной нейтрализована,генераторы заминированы, до взрыва четверть часа.А ты нам пригодишься.Среди развалин найдут кусочки агента Полярной разведки. В самый раз для новогоднего "оливье".
      Со всех сторон несколько человек глухо заржали в шарфы.
      ***
      Два амбала приволокли связанного Яна в машинный залнасосной,бросили на цементный пол и удалились. Буран Моржоев,чемпионОтделаподжиу-джитсу,непозволил бы себя скрутить. Ну почему шеф послал в Курицынск именно Яна? По потолкубежалитрубы,вдольстенвозвышались баллоны со сжатыми газами.На груде мешков,сваленных подле гудящей стальной бочки агрегата, моргала зелеными цифрами пластиковая коробочка.
      Сто секунд до взрыва...
      - Эй,-вполутемном углу закопошились связанные люди,ночная смена насосной. - Ты кто таков? Как сюда попал?
      - Прохожий, - буркнул Ян. - Случайно.
      Семьдесят секунд...
      - Курящий?Зажигалка есть?А спички? - поинтересовались из угла. - Мы тут мерекаем, как бы костерок развести и веревки пережечь.
      - Огня нет, - грустно проинформировал Ян.
      - Вот и у нас все поотбирали.
      Сорок секунд...
      - Закройте-ка,ребята, лица, - посоветовал Ян. - Сейчас будет немножко холодно.
      И cо всей силы пнул ногой синий баллон с жидким азотом.
      ***
      С суеверным ужасом наблюдали рабочиеизночнойсменынасосной,как незнакомецдотянулсякончикамипальцевдо вентиля и погрузил запястья в бурлящий фонтан ледяной жидкости.Через несколько мгновенийхрупкиепуты рассыпались,анезнакомецбросилсяквзрывателюи остановил гибельное мельтешение цифр.
      До взрыва оставалось две секунды.
      - Чингачгук! - восхитились в углу.
      - Дедмороз, - строго поправил незнакомец.
      ***
      Прыгая через три ступеньки,Ян поспешил наверх, в контору, к телефону. Надо предупредить местные власти! С трубкой в руке он выглянул в окно.
      По площадиметалисьлучипрожекторов.Людивчерныхкомбинезонах сноровисто валили диверсантов в снег.
      Вот ивсе.Можноникуданезвонить.Непонятнокак,номестные сообразили сами.
      Теперь главное было,никому не попадаясь на глаза,тихо исчезнуть.А ночную смену спецназ и сам освободит.
      ***
      Когда ЯндобралсядоКурицынска,былоужесветло.Ономногом догадался, ко всему был готов.
      - Здравствуйте, - поздоровался "инженер Северов" с незнакомой, ничем не примечательной девушкой,выглянувшей из дверей Шушкинского дома на стук. - Я проходил мимо... Как дела у Владимира Павловича?
      - Вы знаете,он пришел в себя!- расцвела улыбкой девушка. - Я только чтоизбольницы.Врачиговорят:кризисминовал,итеперьвсе будет хорошо... А вы кто?
      - Его бывший ученик, - автоматически соврал Ян. - А вы?
      - Меня зовут Лида, я племянница дяди Вовы, приехала погостить, и вот...
      - Что-то я вас раньше не видел.
      - Да, яприехаланедавно,авсю последнюю неделю провела в больнице подле раненого. Мне даже маленькую каморку с койкой выделили.
      - Я очень рад,что Владимир Павловичпошелнапоправку,-мертвым голосом пробормотал Ян. - Передавайте ему привет от Якова из Владивостока.
      ***
      В кабинете плавал запах дорогого коньяка.
      - Ты мог и раньше сообразить,- проворчалконтр-адмиралВинтерфрост, пробежав взглядом рапорт-отчет и шевельнув седой щеткой усов.- Проколов с ее стороны было предостаточно.
      - Например?
      - Курицынский пивзавод расположен натерриториистаринногокремляи огороженмноговековымистенами.Темне менее,твоя подружка,которая, якобы,как раз по кремлям и пишетдиссертацию,обэтомфактедажене обмолвилась. Зато завела разговор о пиве. Было?
      - Было,- уныло согласился Ян. - Но зато, как замечательно она сыграла роль "доктора Ватсона"!Как незаметно ассистировала, как умело подводила к нужным умозаключениям.Не пойму только,зачем?Они же и так все с самого начала знали.
      - Ничегоподобного,-усмехнулся контр-адмирал.- Запись в блокноте они,конечно,сразу прочитали,но ничего не поняли. Насторожились только послетвоего появления в Курицынске.А сообразили,что к чему,когда ты посреди ночи ломанулся к насосной.
      - Значит,- грустно пробормотал Ян.- Я всевремя,спервойидо последнейминуты,находилсяподколпакому российскихспецслужб?
      Ничегошеньки себе...
      - Но в этом имеются и плюсы! - торжествующе пророкотал контр-адмирал. - И тебе приятно, и нам полезно.
      Он раскрыл свой черный альбом, перекинул несколько жестких листов.
      - Вот, смотри... Агент ФСБ Людмила Шевченко...
      Ян сужасомсмотрел на страницу,частично исписанную мелким почерком контр-адмирала. Прежде всего, на фотографию в верхней части этой страницы. Лида... точнее, Люда.
      Совсем молоденькая, лет девятнадцати.
      Изображение мутное,снято под неудобным углом,но различимы погоны на плечах девушки.
      - Видишь?- сладко проворковал контр-адмирал.- Очень плохое фото.И практически никаких сведений,кроме официальных. Вот ты, самый смазливый и влюбчивый в отделе,мне сейчас и поможешь заполнить страницу.Что за духи она предпочитает, каков тембр голоса... Есть ли родинки на ягодицах, какого размера и цвета соски на грудях... Форму пальчиков на ножках опишешь...
      Ян чуть не задохнулся от возмущения.
      Дать одной рукой контр-адмиралу по морде,а другой тотчас положитьна стол рапорт об отставке?
      ***
      Не самый сообразительный...
      Не самый опытный...
      Не самый тренированный...
      Зато самый смазливый и влюбчивый, да?
      - Знаете,шеф, - сказал Ян, - Если бы между нами что-нибудь было, я бы указал в рапорт-отчете.Одни,например,на работенепьют,ауменя принцип: во время выполнения служебных обязанностей насчет женщин -ни-ни.
      Только чай с печеньем.
      - Неужели правда? - вскинул седые брови контр-адмирал.
      - Клянусь ледяной улыбкой ее Величества!
      И честным-пречестным взглядом посмотрел шефу прямо в глаза.
     

Долгая Г.А. Глухая параллель19kОценка:8.00*6"Рассказ" Мистика

Глухая параллель

      Большой разлапистый лист сорвался с ветки и кружась, словно вальсируя, полетел к земле. В воздухе, напоенном ароматом пожухлой листвы, ковром устилавшей подножия чинар, шелестела музыка ноября. Еще стояли теплые солнечные дни, и лишь по утрам ощущалось то особенно свежее дыхание осени, которое так любила Мария.
      Ранним утром в Сквере никого не было, и девушка, присев на массивную скамью, в одиночестве наблюдала, как сквозь золото крон пробивалась небесная просинь, едва тронутая красками зари. Мария подняла голову: тысячи желто-зеленых листьев покачивались в воздухе, как ладони дирижера. Ветер летал среди них, теребил, словно проверяя на прочность и, выбрав ослабевшие, накидывался и трепал до тех пор, пока они не отрывались.
      Когда ветер подул крепче, Мария опустила голову, накинула капюшон и засунула руки в карманы. Целый ворох листьев упал на нее, скользя по голове, плечам, покрывая колени. В привычном шелесте девушка вдруг услышала звук так похожий на стон. Скинув капюшон, она осмотрелась, в надежде увидеть кого-то, но в Сквере кроме нее никого не было. Мария удивилась: "Показалось, наверное..."
      Но стон повторился, усилившись, как эхо, проникая до самого сердца. И в эту странную музыку барабанной дробью ворвался скрежет покачивающихся деревьев. Мария вздрогнула. Страх прокрался в сердце и, повинуясь ему, девушка встала, озираясь вокруг. Она поспешила покинуть Сквер. Но не успела сделать и двух шагов, как откуда ни возьмись вдали появилась воронка, похожая на смерч. Она приближалась, поднимая по пути все листья и, в конце концов, превратившись в шипящий кулек, добралась до девушки и накрыла ее с головы до ног.
      Пыль заполнила нос, пробралась в легкие. Мария задыхалась, но не могла не то, чтобы закричать, а даже вздохнуть. Она закрыла глаза, прижала ладони к лицу, защищаясь от колких веточек. Внезапно бешеная пляска ветра остановилась. Девушка едва удержалась на ногах. Раскинула руки в поисках опоры, но руки шарили в пустом воздухе, а через прищур глаз Мария видела только размытые краски листвы, оседавшей к земле и увлекавшей ее за собой. Мария упала, прижала руки к земле. Ладонями она ощущала мягкость и прохладу опавших листьев. Головокружение не позволяло встать, и Мария решила немного посидеть, отдышаться. Открыв, наконец, глаза, она чихнула и, не поднимаясь, осмотрелась. То, что она увидела в сером воздухе потухшего рассвета, ее испугало. Если мгновение назад она сидела под широкими кронами чинар, то сейчас вокруг не было ни одного дерева. Только обрубки стволов, вывороченные пни и горы веток: от молодых, тоненьких, с парой желтоватых листиков, до толстых, окруженных кипой листвы.
      - Господи, что это? Что случилось? - Мария вскочила на ноги, но от слабости едва не упала вновь.
      Пробежав взглядом в поисках скамейки, от которой она отошла совсем немного, Мария остолбенела: вокруг, насколько она могла видеть, не было ни одной скамейки. Только пни, стволы, ветки... и странный шум, визг и ... треск ломаемой древесины! Мария пригляделась: оранжевые и синие трактора сновали по пустырю, растаскивая срубленные стволы в стороны. Мужчины в таких же оранжево-голубых жилетках обрубали мелкие ветви с уже спиленных веток, а несколько человек столпились у еще живых чинар, наблюдая за тем, как хищная пасть пилы вонзается в плоть дерева, разбрызгивая вокруг опилки.
      Крик возмущения застрял в горле, и Мария, как ни пыталась, не смогла издать ни звука. Тогда она, еще ощущая головокружение и изо всех сил стараясь не упасть, пошла к чинарам, махая руками, чтобы остановить людей, уничтожавших последних великанов.
      Одинокая девушка в темно-красном плаще привлекла внимание, и несколько рабочих, оторвавшись от дела, с интересом уставились на нее.
      - Прекратите! Не смейте рубить деревья! Они же живые! - кричала Мария, но никто не слышал ее.
      Она подбежала к человеку с пилой и бросилась на него.
      - Ты что, дура, жизнь надоела? - успев выключить пилу, заорал он, отпихивая ненормальную девчонку с выпученными глазами.
      Но Мария цепко ухватилась за его руку и не отпускала, продолжая открывать рот в крике, которого он не слышал.
      - Да уберите эту ненормальную! - парень с ужасом смотрел на искаженное то ли страхом, то ли гневом лицо девушки, но что-то остановило его - что-то в ее глазах, из которых по щекам катились слезы, оставляя бороздки в пыли, покрывшей их.
      Мария перестала кричать, поняв, что это бесполезно. Она со всей выразительностью, на какую была способна, уставилась в его глаза и с мольбой закачала головой.
      Подошел пожилой мужчина.
      - Дочка, - он ласково погладил ее по спине, - отпусти его, он работает.
      Мария резко обернулась. В глазах мужчины было понимание. В грустном взгляде - отчаяние и безысходность.
      - Ты иди домой, дочка, иди. А то ведь, - он тяжело вздохнул, оглядываясь по сторонам, - лучше иди, милая. Ничего уже не изменишь.
      - Как? Как не изменишь? - воскликнула Мария, но мужчина увидел только еще шире распахнувшиеся глаза и открывшийся рот.
      - Она немая, кажись, а? - заглядывая ей в лицо, спросил один рабочих.
      Пожилой мужчина, скорее всего бригадир, жестом остановил вопросы. Растерянность девушки, страх на ее лице говорили без слов о ее чувствах.
      Пока рабочие выполняли указ городских властей, спиливая вековые чинары в самом любимом месте отдыха горожан, многие приходили попрощаться с деревьями. Женщины плакали, мужчины опускали глаза, как на похоронах. Все фотографировали на прощание, но никто не осмелился броситься на защиту. Люди понимали: силы неравны. Почти все страдали от варварского уничтожения не просто деревьев, а памяти - памяти города, памяти каждого отдельного человека, для которого Сквер был местом встреч и расставаний, радости и счастья, но ничего изменить не могли. А эта непонятно откуда взявшаяся девочка ворвалась в серое утро вместе с неожиданным порывом ветра и осмелилась остановить пилу. Бригадир и сам глубоко переживал, но, помня о том, что дома его ждет семья и не просто ждет, а надеется на тот скудный заработок, который он, возможно, получит, нанявшись на первую подвернувшуюся работу в столице, сжимал зубы и отдавал приказания молодым ребятам своей бригады.
      - Что тут происходит, почему стоим? - грубый окрик капитана, который наблюдал за порядком в Сквере, словно отрезвил всех.
      - Тут эта, ненормальная... - начал было тот, которого Мария держала за руку, но бригадир оборвал его, возвысив голос.
      - Да внучка прибежала, что-то дома случилось, а понять не могу, - мужчина положил свою руку на руку девушки, сжал ее и поднял, освобождая парня с пилой.
      - У тебя тут внучка есть? Ты ж не местный?.. - заподозрив обман, наехал блюститель порядка. - Ты кто такая? Что делаешь здесь? - рассматривая заплаканное лицо Марии, он засыпал ее вопросами. - Паспорт у тебя имеется?
      Мария, казалось, на самом деле потеряла дар речи. Она растерянно взглянула на парней, в которых только что видела источник угрозы для деревьев. Они молча посматривали на нее, ожидая, что будет дальше. Положение спас бригадир.
      - Она глухонемая, капитан, кричи не кричи, она тебя не слышит. Я, пожалуй, отведу ее домой, да узнаю, что у племянников случилось, а то видишь, как она встревожена.
      Не дожидаясь, пока милиционер ответит, мужчина увлек девушку за собой. Она почувствовала в его настойчивости необходимость и не сопротивлялась, но, как только они отошли шагов на десять, тишину сквера снова разорвал скрежещущий рокот пилы.
      Мария ахнула и хотела развернуться, но мужчина крепче сжал ее плечо, и для надежности и руку.
      - Стой, стой, дочка, не надо, успокойся, ты ничем не поможешь, а себе навредишь.
      Вдвоем они пошли по одной из улиц, которые лучами расходились от Сквера. Удалившись достаточно далеко от того страшного места, мужчина остановился.
      - И сесть-то некуда... - осмотревшись, горестно вздохнул он. - Дочка, скажи, куда тебя проводить, а то сама можешь и не дойти.
      Но Мария молчала. Только сейчас она задумалась, почему люди ее не слышат. Ведь она кричала во всю силу легких. А ни звука не сорвалось с ее губ. Да и город выглядел странно. Рассвет, которым Мария любовалась, сидя в тени Сквера - того Сквера, в котором росли чинары, а не торчали пни,- обещал светлое, солнечное утро. А сейчас небо закрыто плотной завесой облаков, проходя сквозь которые, солнечный свет превращается в серый, безрадостный туман.
      На улице становилось все оживленней, появились автобусы, вереницы однотипных машин двумя змеями, ползущими в разные стороны, заполнили мостовую. Мария знала эту улицу с детства, но сейчас она казалась ей незнакомой, чужой настолько, что сердце сжалось от страха и безысходности.
      - Где я? Я не понимаю... - она расплакалась.
      Мужчина потоптался, не зная, что делать дальше, попытался утешить:
      - Ну, что ты, дочка...
      - Я хочу домой, в свой город, что происходит? - всхлипывая, спрашивала Мария, а пожилой человек стоял в растерянности, не зная, как ей помочь. Мало того, что она не говорит, но, похоже, еще и память потеряла.
      - Давай-ка я отведу тебя к нам, там хоть и не так уютно, - он вздохнул, вспомнив комнату в строящемся доме, куда их поселили на время работы, - но зато от посторонних глаз укроешься до вечера. А там решим, что делать!
      Мария хотела было отказаться, но вовремя одумалась: кроме этого человека она не знала здесь никого. И ей действительно нужно время, чтобы подумать, как быть дальше.
      Она согласно кивнула.
      - Вот и хорошо! - обрадовался мужчина. - Пойдем, дочка!
     
      Оставшись одна в полупустой квартире, окна которой были закрыты пленкой, Мария почувствовала, что не может находиться здесь. Ее сердце рвалось наружу. Помедлив немного, чтобы провожатый ушел подальше, она вышла вслед за ним и, попав на оживленную улицу, остановилась в нерешительности.
      "Что же мне делать? Как попасть домой? - этот вопрос был для нее сейчас самым главным. Но как найти ответ, Мария не знала. - А почему бы мне не пойти к своему дому? - вдруг осенило ее. - Раз улица моя, хоть и выглядит по-другому, значит и дом должен быть на месте".
      Она решительно перешла дорогу и, направилась к тому месту, где должен был находиться ее дом, но вдруг заметила, что огромные дубы - гордость города и ее улицы! - выглядят как-то не так. Приглядевшись, девушка остолбенела: толстые стволы гигантов, посаженных больше ста лет тому назад, не красовались мощными ветвями, каждая из которых походила на многолетнее дерево, а были покрыты, словно язвами, уродливыми спилами. Мария почувствовала, что может потерять сознание. Голова закружилась от возмущения, слезы заполнили глаза.
      "Господи, да что же это, на самом-то деле?! Как можно так издеваться над живыми деревьями, над дубами, которые горожанам в прадеды годятся?!"
      Словно поняв мысли девушки, дубы закивали редкими ветвями на верхушках, больше похожих на хохолки, чем на кроны деревьев. Мария подошла к одному из дубов. Обняла его, прижалась щекой к шершавой коре и заплакала. Сухой лист с волнистыми краями упал на плечо, черенком пощекотав нос. Мария чихнула. От потока воздуха лист спрыгнул с ее плеча и упал на землю. Мария наклонилась за ним и услышала рядом:
      - Будь здо-ро-ва!
      Голос говорящего показался странным. Он звучал глухо, так, будто человек едва умел говорить или учился этому. Отчетливо слышались гласные "у" и "о", а согласные звуки таяли между ними. Мария выпрямилась, сжав черенок дубового листа в пальцах. Перед ней стоял парень под руку с пожилой женщиной, скорее всего - с матерью. Парень был не совсем нормальным. Мария не могла вспомнить, как таких людей называли: то ли дауны, то ли олигофрены... Но он заговорил с ней, а его мать приветливо улыбалась и потому Мария вежливо ответила:
      - Спасибо!
      - По-жа-луй-ста! - расплылся в улыбке парень.
      Вглядываясь в его по детски наивные глаза, Мария вдруг поняла: он ее слышит!
      - Ты меня слышишь?! - воскликнула она, и ее глаза расширились так, что испугали женщину: она берегла своего мальчика от незнакомых людей, стараясь оградить от насмешек, которыми его частенько одаривали глупые дети, да и не слишком умные взрослые.
      - Пойдем, Толик, пойдем, - потянула она сына.
      Но Толик не двинулся с места. Он улыбался, высунув толстый язык и кивая головой.
      Мария поспешила успокоить его мать:
      - Не волнуйтесь, я сейчас уйду, просто меня никто не слышит, а он...
      - Что ты говоришь? - вглядываясь в лицо девушки, спросила женщина, а Толик ответил:
      - Ее не слы- ы- шат, она уйде-е-т, ма-ма...
      Мария поежилась от холода, засунула руки в карманы. Слова парня напомнили о ее маме. Так захотелось домой! Мария сжала кулаки, чтобы не разрыдаться, и почувствовала боль в одной руке. Ключ! Ключ впился в ее ладонь. Она достала его, и, рассматривая, медленно побрела по улице, забыв о случайной встрече.
      "Ключ... должен быть ключ к тому, что со мной произошло, - размышляла она, а мысли улетели назад - к тому моменту, когда она попала в воронку. - Город похож на мой город, но в то же время он не такой, каким я его знаю".
      Мария остановилась в задумчивости, бесцельно блуждая взглядом, и вдруг заметила на решетчатом заборе плакат с картинами города и огромными цифрами: "2200".
      Мария подошла вплотную к плакату и уставилась на цифры. В ее городе, в том городе, в котором дубы и чинары красовались пышными кронами, укрывая прохожих от летнего зноя и осыпая листьями осенью, тоже отмечали 2200 лет со дня основания города.
      Мария напряглась, а мысли пронеслись в ее голове, стремительно, как тот ветер, что занес ее в ... другой мир...
      "Да, другой... нет! Не другой, а параллельный мир! - осенило девушку. - Так, надо вспомнить. Я читала об этом. Но... то была фантастика! Пусть фантастика, потом разберемся, что фантастика, что нет. А пока, надо вспомнить, как люди попадали в параллельный мир и как возвращались. Почему люди? Я! Как я сюда попала?"
      Мария тихо шла по тротуару, неотвратимо приближаясь к Скверу. Она прошла свой дом, только мельком заглянув в подъезд, понимая, что это вовсе не ее дом - ее находится в параллельном мире! Но как вернуться в него?! Словно подсказывая девушке ответ, ветер закружил небольшую воронку на обочине и погнал ее вперед. Мария, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих, пошла за ней, ускоряя шаг, интуитивно чувствуя, что ветер, именно ветер, который подхватил ее вместе с листьями и перебросил в этот мир, должен привести ее назад, домой.
      На ходу, почти неосознанно Мария отмечала все, что видела: поруганные деревья, новые кирпичные дома с куполами на крышах, газоны с красивыми клумбами вместо привычных деревьев и кустов, и заборы, заборы, много заборов, у ворот которых стояли пластиковые будки с охраной.
      "Что же случилось с нашим городом? Куда подевались памятники? Во что превратился парк? Зачем оголили улицы, срубив совсем или обкромсав деревья до вида пальм?"
      Вопросы улетали без ответа. Ветер крепчал. Первые капли дождя упали на лицо. Мария побежала.
      "Ветер, листья, смерч! - наконец, цепочка образов выстроилась и приобрела смысл. - Меня подхватил смерч, поднятый ветром времени, созданный из упавших листьев! Да! Деревья хотели, чтобы я узнала о том, что с ними может произойти, узнала и ... и рассказала всем, заранее, заранее сказав о том, как они мне - всем нам! - дороги! Что мы будем страдать, если их не станет, что нам будет стыдно и больно за то, что мы жили рядом с ними, ходили мимо каждый день, год от года, и никогда, или почти никогда не говорили им о том, как они нам дороги. Не говорили друг другу об этом, не писали статьи, не сочиняли стихи, не ... да что там... Я все поняла! Теперь только вернуться!"
      Впереди показался Сквер. Мария старалась держать свои чувства в узде, но от вида пустоты вместо чинар, обычно приветливо машущих листьями, она чуть не задохнулась. Мария почти физически почувствовала, как отрубают ветви, как выкорчевывают корни, как сильны люди, поставившие себе целью убить, убить наверняка, без шанса на воскрешение.
      Тех чинар, которые девушка защищала, уже не было. В сторону тележки, что стояла на другом конце Сквера, катился миниатюрный трактор, поднимая за собой шлейф пыли; в ней, подпрыгивая на комьях земли, в последних конвульсиях дергался корень чинары. Мария ахнула. Сильно кольнуло сердце. Бригада рабочих собирала остатки листьев в другую тележку. На земле почти не осталось ни веток, ни листьев. Мария прижала руку к груди, словно боялась, чтобы сердце не выпрыгнуло из нее, и медленно пошла к тележке с листьями.
      - Азиз-ака, смотри, твоя глухонемая вернулась! - обратив на нее внимание, сказал один из рабочих.
      Бригадир испугался, увидев девушку. В ее лице было столько решимости! Но что она задумала, не понять. Пока он размышлял, что делать, Мария прошла полдороги. Сильный порыв ветра ударил в спину бригадира, чуть не свалив его с ног. Ветер полетел дальше, к девушке, которая остановилась и подставила ему лицо.
      - Стой, дочка, стой, не надо, - предчувствуя беду, взмолился Азиз, побежав к ней, но ветер вернулся назад и тугой воздушной стеной преградил ему путь. Потом, оставив мужчину, понесся к тележке, влетел в нее, закрутил листья в конус и одним дуновением опрокинул его на Марию.
      Рабочие с недоумением смотрели на то место, где мгновение назад была странная девушка с распущенными волосами, в красном плаще, напоминающем флаг давно ушедшей в прошлое одной большой страны, о которой помнили разве что аксакалы.
      Невесть откуда взявшаяся буря стремительно ворвалась в Сквер и так же быстро улеглась. Девушка исчезла, как мираж.
      - Ота, как думаешь, Всевышний простит нам это? - рабочий, который спилил последние чинары, подошел к бригадиру. - Ведь это знак был от него, а Азиз-ака? Девушка эта, она - ангел?
      - Не знаю, - потирая подбородок, ответил Азиз-ака, затем развернулся и пошел к своей бригаде: - Давайте, давайте, заканчивать надо, дождь идет, быстрее, чего расселись!
     
      Ташкент, 21 ноября 2009 года.
     
      Капустин В. Подсолнечник11kОценка:8.53*16"Рассказ" Фантастика

Подсолнечник

     
     
      Жизнь не удалась. Шурка Малютин валялся на траве в огороде, лениво наблюдая за тем, как ведут себя шляпки подсолнухов. До сих пор он думал, что цветы следуют за солнцем, отслеживая направление наибольшей освещенности. А вот на огороде, если небо частично закрывалось деревьями и кустами, направление могло быть и другим, - цветам надо было ловко извернуться за солнышком.
      Однако поднадзорные поспешных выводов не подтверждали. Да и вчера на форуме кто-то на полном серьезе заявил, что стремление подсолнуха двигаться вслед за солнцем сильно преувеличено. И новые наблюдения на Шуркином огороде свидетельствовали: подсолнухи за день особо никуда не поворачивались, как стояли, так стоят. Равно как и
ночью. И в один и тот же момент времени упрямые цветки, растущие рядышком, смотрели в совершенно разные стороны.
      -Здрассь, Сан Ваныч! Опять ворон на квадратный сантиметр чучела считаем? - окликнул Малютина соседский Коська. Двадцатилетний отпрыск состоятельных родителей на минуту задержался у ворот особняка и снисходительно махнул на прощанье рукой, усаживаясь за баранку иномарки модного сине-стального цвета.
      Малютин поморщился. Ну да, было. Взбрело ему как-то в голову посчитать ворон, облепивших выставленное в огороде пугало. Таким уж он был человеком.Мать когда-то печально вздыхала: "Хорошая голова, да не тому досталась!". Шурка считал звезды в небе, птиц в огороде, придумывал новые созвездия, искал решение теоремы Ферма.Увлекшись, он порой объяснял суеверной соседке: -Число тринадцать - это, например, Знаки Зодиака плюс Змееносец. Как видите, число Фибоначчи. Это случайность .А вот сроки годовых периодов Земли и Венеры соотносятся как 13:8,и здесь числа Фибоначчи - не случайность". Тетя Люба, торговавшая на рынке турецким ширпотребом, считала Шурку блаженным и сочувственно кивала.
     
      Вот и сейчас - не то, чтобы Малютин сожалел, что признался мальчишке насчет ворон. Больше его огорчило фамильярно-уважительное "Сан Ваныч", заставившее вспомнить о собственном возрасте. Шурке не хотелось взрослеть. И он попытался отвлечься, вернувшись к наблюдениям.
      Поведение подсолнухов казалось подозрительным и наводило на глупые мысли, типа: "А на хрена это все вообще нужно?", "Что делать, если года твои стремительно близятся к сороковнику, а ты - лентяй-одиночка, безработный программист, без друзей и семьи, живущий в старом частном домишке, доставшемся от родителей, пробавляясь редкими заказами и продажей картошки с огорода, без всяких надежд на будущее?". И, наконец, "Если, по науке, подсолнухи должны послушно следовать за солнцем, а на деле смотрят в разные стороны, значит, что-то не в порядке или с подсолнухами, или с Шуркой, или с самим солнцем".
      Поразмыслив, программист остановился на последней версии: подсолнухи выглядели совершенно нормальными, в себе Шурка сомневаться устал, зато вариант с солнцем давал богатую пищу воображению. Ведь если проверенные многими поколениями факты не находят подтверждения, значит, в мире что-то изменилось, и возможно, где-то там, высоко в небе, солнце теперь уже совсем не то. А может, уже и не одно. Напрашивался самый популярный вариант - инопланетяне, но был отброшен как слишком тривиальный. Второй вариант - америкосы - казался привлекательнее. По крайней мере, этих можно было спокойно костерить вслух, не боясь прослыть безнадежным психом. Что-то они там, гады, в небе понавешали! Поразмыслив, Малютин отмел и америкосов - он не искал легких путей.
      "Нет, сегодня мир точно не в порядке!", - с этой глобальной мыслью Шурка, наконец, со стоном приподнялся с травы. Пожалуй, стоило просто продолжать наблюдения.
      Всего подсолнухов было пять. И если четыре из них, чуть отклонившись вбок, словно отмечали разные стороны света, то пятый, центральный, упрямо тянулся вверх, несмотря на то, что солнце уже давно сдвинулось на запад, к закату. Шурка подошел к цветку поближе, зачем-то принюхался, потом замер, прислушиваясь.
      Со стороны забора донеслось несколько гневных слов:
      -Да не тот это мир, не тот!
      -"Вот и я думаю, не тот", - мысленно поддержал Шурка.
      -Ну почему же, ведь синий...
      -"?"
      -Не синий, а зеленый! И вообще!
      Обрывки реплик настолько совпали с недавними мыслями, что Шурка сделал стойку, застыв, как какой-нибудь ирландский сеттер. Что "вообще", он услышать не успел - его внимание привлек новый объект. Трое незнакомцев, двое парней и девушка, бомжеватого вида, вернее - как, приглядевшись, решил Шурка, - вида продвинутых неформалов, подошли поближе. В длинных накидках с неровными краями, похожих на пончо, до колен, высоких вязаных полосатых гетрах и лаптях, они стояли у забора, внимательно разглядывая торчащие в огороде яркие шляпки подсолнухов.
      -И что это, по-твоему, такое? - с вызовом спросила девушка, обернувшись к одному из парней, тому, что повыше, и тыкая пальцем в шляпку центрального цветка.
      -Локатор, - неуверенно ответил высокий. - Звездный. Курс - созвездие Лиры. Ну... скорее всего, Вега...
      -И откуда же взялся стелларный локатор на заштатной отсталой..., - ехидная реплика зависла незаконченной, поскольку именно в этот момент неформалы заметили Шурку. Тот и не подумал скрываться.
      -Ерунду несете, - прямолинейно заявил Малютин. - Не локаторы это, а обычные подсолнухи. Ничего в них особого нет. Даже семечки мелкие и не слишком вкусные.
      -Обычные? Семечки? - переспросила девушка. Незнакомцы озабоченно переглянулись, их лица вытянулись. - В смысле, вы их едите? А поближе посмотреть можно?
      Шурка без лишних слов распахнул калитку.
      -Плиз, - приветливо сказал он, радуясь необычным визитерам, развеявшим послеполуденную скуку. И, надеясь заинтересовать ребят, добавил: - Еще из них масло подсолнечное гонят, если не ошибаюсь, - он почесал в затылке и зачем-то добавил: - Рафинированное.
      Стоп! Шурка мысленно одернул себя, как обычно, когда брякал ерунду, не подумав. Наверняка, масло из подсолнухов сначала гнали нерафинированное. Или еще какое-нибудь, типа сырец? Малютина так увлекла неожиданная мысль, что он не сразу прислушался к разговору гостей. А тот, между прочим, принимал интересный оборот.
      -Я же говорил! - возбужденно трещал высокий, нарезая круги вокруг грядки с подсолнухами. - Многофункциональный! Биолокатор! Это они. Мы их нашли!
      -Ты, Мах, как всегда, спешишь! - возражала девушка. - А что ты думаешь, Вин?
      -Нужны дальнейшие наблюдения, - неожиданно низким, уверенным голосом сказал коротышка.
      Учуяв родственную душу, Шурка невольно протянул парню руку. И почти не удивился тому, что протянутая в ответ конечность оказалась зеленой и шестипалой.
      Значит, все-таки, инопланетяне - с легким разочарованием подумал программист.
      -А где ваша тарелка? - спросил он, оглядываясь. - Что вы здесь забыли? И при чем тут, собственно говоря, подсолнухи?
      -Мы ищем пропавших друзей-биологов, - вежливо объяснил Вин. - Их забросило в ваш район галактики примерно пять тысяч лет назад, по универсальному времени, разумеется. Успели сообщить только, что мир вокруг - синий. Они должны были дать о себе знать. А как это может сделать биолог? Конечно, поработать с полезным растением. И лучше всего, если оно будет заметное, большое и яркое. Вот как твое. Так ты говоришь, целых три функции?
      - Он еще и декоративный, - задумчиво сказал Малютин. - Ну, для красоты. И медонос - пчелы к нему всегда летят. Уже пять. Но, если хотите точно, я сейчас гляну в сети.
      Он забежал в дом, вытащил старый ноут и защелкал клавишами.
      -Вот, точно. Слушайте. "Впервые замечен три тысячи лет назад, в Америке. Кроме производства масла, используется в лакокрасочной и мыловаренной промышленности. Иногда отработанное кулинарное масло идет в качестве добавки к моторному топливу. Отходы (жмых) используют как корм для скота. Лузга подсолнечника используется для производства биотоплива как топливные брикеты". Это сколько всего получается функций, девять? - он оглянулся на пришельцев. Те неловко переглянулись.
      -С одной стороны, природе вряд ли под силу создать настолько сложный прибор, - озадаченно пробормотал Вин. - Да и три тысячи лет, срок вполне подходящий. С другой, девять функций - это, пожалуй, слишком. Какой биолог станет лепить такой многофункциональный локатор?
      -Но ведь все эти функции придумали люди, - удивляясь непонятливости чужаков, сказал Шурка. - Ну и одну, медоносную, пчелы, - для объективности добавил он. - Мы только не знали, что это прибор. А так... - он не стал договаривать то, что казалось очевидным. Вполне вероятно, создатели чуткого прибора не имели в виду мыловаренную промышленность и топливные брикеты.
      -Ужас какой! - поежилась девушка, зябко кутаясь в теплое пончо. До нее, наконец, дошло. - Стелларный локатор - и в топливные брикеты! Америка, говоришь? Что ж, попробуем поискать там.
      -Эй, - окликнул Шурка. - А как же контакт? - он обращался к Вину, который казался самым понимающим из тройки гостей. И не ошибся. Парень обернулся и с сочувствием ответил:
      -С контактом придется обождать. Ну, до тех пор, пока люди не откроют еще каких-нибудь функций, не связанных с едой. Или хотя бы сумеют определить с его помощью путь на Альтаир. Функции - это ведь индикатор уровня развития цивилизации, понимаешь?
      Увидев расстроенное лицо Малютина, коротышка вытащил из кармана пластиковую карточку с изображением подсолнуха и протянул Шурке:
      -Альтаирская золотая карта. Неограниченный счет с обналичкой в любом банкомате Земли.Только никому о нас не говори. Спасибо за помощь. Да, - он на мгновение остановился, словно что-то припомнив. - Кода никакого не надо, просто коснешься ладонью экрана монитора! Теперь ты сможешь вплотную заняться подсолнухами.
      Пришельцы исчезли без всякой тарелки перед глазами потрясенного Малютина.
      - Нет, пора устраиваться на работу, а то уже и глюки пошли, - думал Шурка, глядя на опустевшую улицу, потом перевел взгляд на руку, сжимавшую золотую карту, и бережно спрятал ценный сувенир в карман рубашки.
      Александр еще долго стоял в огороде среди подсолнухов. И, несмотря на то, что небо к вечеру затянуло тучами, теперь все цветы упрямо смотрели в одном направлении, показывая дорогу на Альтаир.
     
      Чернявский С.В. Фотограф13kОценка:9.00*4"Рассказ" Фантастика
     

Фотограф

     
      Первый раз я встретила его, когда мне было восемнадцать. Меня как раз тогда бросили, и я забивала себе голову всякой ерундой: писала стихи, пробовала играть на гитаре, фотографировала всё, что движется и не движется. Всё, что угодно, только бы не вспоминать о жизненном пороге, о который я так неожиданно запнулась. Нет, я была уверена, что эта мелочь не поставит меня на колени, но пошатнула она меня, это точно. И я потихоньку набиралась сил, забивала голову новыми впечатлениями, эмоциями, новым жизненным опытом.
      Кстати, о коленях. В нашу первую встречу я именно на них и стояла. Был прекрасный летний денёк, довольно прохладный, но солнечный. Я выбралась в ближайший городской парк, чтобы поизображать из себя матёрого фотохудожника или папарацци. Заметив прекрасную бабочку на большом жёлтом цветке, я подползла к ней, прицелилась... В общем, пока я возилась с настройками, наводила фокус, устанавливала диафрагму, эта треклятая бабочка сделала все свои дела и именно тогда, когда я нажала на кнопку - вспорхнула с цветка. И всё, что у меня получилось: размытая жёлтая ромашка-мутант. Почти тут же я услышала звук сработавшего затвора. Резко выпрямившись, я обернулась.
      - Какого чёрта?!
      Сидевший на скамейке в паре метров от меня молодой мужчина виновато улыбнулся.
      - Простите. Мне показалось, что такой снимок будет интересным: вы снимаете цветок, а я снимаю вас.
      Да уж, интересный снимок! - думала я, отряхивая колени. Стою, как дура, попой кверху перед пустым цветком! Лицо у меня запылало от стыда.
      - Вообще-то я снимала бабочку, - буркнула я, взглянув на него с вызовом. Он снова улыбнулся, удивительно добро, не насмехаясь, так что мне сразу расхотелось злиться. Уходить тоже не хотелось, но я не знала, о чём с ним говорить. Заметив это, он пододвинулся, освобождая место на скамейке. Чтобы не подумал чего, я плюхнулась как можно дальше от него.
      - Покажи хоть, что получилось, - всё ещё дуясь, попросила я. Он повернул свой фотоаппарат ко мне. Странная у него была машинка: какая-то древняя, с гофрой объектива, деревянными вставками и при этом ЖК-экраном. Никогда не видела таких. Но что я тогда понимала в фотоаппаратах? Переключив внимание с аппарата на изображение на экране, я обнаружила, что ничего не могу разглядеть со своего места. Пришлось пододвинуть к нему поближе. Почти вплотную. И я снова покраснела. Боже, веду себя, как малолетка!
      Все мысли улетучились, едва я взглянула на снимок. Даже на маленьком экранчике было видно, что он совершенен. Зелёная лужайка размылась ровным фоном, на ней маленьким солнцем горел цветок, а рядом застыла я: каштановые волосы почти касались травы, губы чуть приоткрыты, лицо сосредоточено... Даже спинку немножко выгнула, будто я готовилась к этому снимку, а не подползала на карачках к дурацкой бабочке.
      - Здорово! Вы настоящий мастер! - проникнувшись к нему уважением, я невольно перешла на "вы". Он пожал плечами.
      - Волей неволей научился, когда это стало образом жизни.
      Я посмотрела ему в глаза. Серые, с печально опущенными уголками и искорками любопытства. Так смотрят на мир маленькие дети, когда им всё внове, и они стараются впитать глазами каждую его чёрточку, каждый оттенок. Я подумала, что, наверно, именно так смотрят на мир гении: это у нас взгляд замылен, привык ко всему, мы скользим по предметам, ни на чём не останавливаясь, а они цепляются. Потому и видят обыденное под другим углом, и указывают нам. А мы потом думаем - как же мы сами этого не замечали, это же так просто!
      - А у вас что получилось?
      Его вопрос вырвал меня из размышлений о тайнах мироздания. Я вновь, уже в который раз, зарделась и показала свою поделку.
      - Неплохо. Как в дымке получилось, со шлейфом. Наверное, выдержку маленькую сделали. Только нужно было открыть диафрагму побольше, тогда бы цветок получился очень резким, как будто высеченным, а вот фон менее чётким, чтобы не отвлекал. А у вас получилось наоборот.
      Он снова улыбнулся, и я невольно ответила тем же.
      Потом мы долго беседовали о различных способах съёмки. Точнее, рассказывал в основном он, а я слушала его голос - глубокий, негромкий голос человека, упоённого своим делом, настоящего мастера, невольно заражаясь его любовью к фотографии. Он несколько раз фотографировал меня, демонстрируя приёмы.
      Потом была кафешка, прогулки по моему району до темноты, и тут уже я болтала без умолку, рассказывая о себе. Раскрепощённая от того, что нас никто не видит, я даже спела ему пару песен. Он воспринимал их благосклонно, подпевая в припевах. В четыре часа ночи я повела его к себе, уже чётко представляя, что будет дальше. Моя расстроенная недавним расставанием душа требовала вышибать клин клином. Как я уже говорила, всё что угодно, лишь бы не вспоминать о прошлом.
      Он тогда исчез так же, как и появился в моей жизни - со звуком сработавшего затвора фотоаппарата. Я услышала щёлчок сквозь утреннюю дрёму, но открывать глаза не стала. Пускай. Так надо. Спустя часик я встала, заправила постель, сварила себе кофе. Два минуса в итоге дали плюс. Голова очистилась от ерунды душевных переживаний, значивших теперь не больше, чем потёртая фотография в старом альбоме. Теперь я чётко представляла, чем займусь дальше.
     
      Второй раз я встретила его лет двадцать спустя. Прошли годы мытарств, обивания порогов и полуголодного существования фрилансера. Я всё-таки выстояла, не сломалась, выбивая себе место под солнцем - обзавелась личной студией, заслужила уважение и славу в нашем городе, доказала всем, что с моим мнением стоит считаться. Так что от клиентов не было отбоя: свадьбы, юбилеи, портфолио. Заодно держала маленький магазинчик фототоваров. Что угнетало - это репутация мужененавистницы, которую я сама же и культивировала в годы становления. Что ж, оно и к лучшему. Не отвлекаюсь от работы на глупости вроде амурных дел.
      В тот день я работала с молоденькой моделью. Девочка мечтала о несбыточном, однако ж, типаж у неё был, и снимать её доставляло удовольствие. Люблю людей с изюминкой. Заставив девочку изобразить потягивающуюся кошку, я щёлкнула затвором, ловя момент и увековечивая его в матрице. Почти сразу же, эхом, раздался такой же звук. Я обернулась.
      - Это помещение только для персонала, - строго сказала я мужчине, замершему на пороге студии.
      - Простите, - он виновато улыбнулся. - В магазине никого не было, я позвал, но никто мне не ответил. Потом услышал голоса и прошёл за прилавок. И не смог удержаться, чтобы не сфотографировать вас. Мне показалось, что это будет интересный снимок: вы снимаете модель, а я - вас.
      - Здравствуй, - тихо сказала я, глядя в эти серые глаза с грустинкой. За годы я забыла его лицо, но глаза помнила до сих пор.
      Он нахмурился. Конечно, он-то меня забыл.
      - Простите, мы знакомы? - видимо смутившись, он принялся вертеть в руках свой фотоаппарат, копаясь в настройках. Я решила помочь ему. Ну, забыл и забыл, что теперь: ставить человека в неловкое положение?
      - Пройдёмте в магазин, - сказала я, подталкивая его к выходу. Там мы заняли официальное положение покупателя и продавца, и напряжение спало.
      - Что вы хотели?
      - Мне нужен фильтр с покрытием Т. Ну, знаете, это покрытие минимизирует отражения между фильтром и объективом...
      - Подавляя блики и паразитные изображения, - закончила я за него. Он улыбнулся. Боже, как я скучала по этой улыбке. Никто из моих знакомых так искренне и чисто не улыбается...
      - Какой вам нужен: Циркуляр ПЛ фильтр или НД фильтр?
      - НД, пожалуй. Только можно проверить подойдёт или нет?
      - Конечно. Но проще будет, если вы просто скажете фирму вашего фотоаппарата.
      - Да у меня эксклюзив, нужно так смотреть.
      - Как скажите, - я выложила перед ним фильтры ведущих фирм. - Выбирайте.
      Он разобрал свою машинку и принялся их примерять. Да, сейчас первое на что я обращаю внимание - это фотоаппарат. Действительно, эксклюзив. Он казался мне собранным из частей разных агрегатов. Я узнавала объектив, видоискатель, а вот корпус казался выходцем из начала прошлого века. Как мой визитёр из прошлого всё это соединял - непонятно. А потом я принялась изучать его самого. Прекрасная зрительная память - это, пожалуй, одна из причин, почему я выбрала такую карьеру. Именно она-то и преподнесла мне сюрприз. Если верить моим глазам, он не изменился. То есть абсолютно! Не остался таким же в общих чертах, а совершенно не изменился. Как такое возможно? Я слежу за собой, но и то каждый взгляд в зеркало причиняет мне боль. Как бы я ни старалась, время не обмануть. Но он...
      Я вышла из-за прилавка, подошла к нему близко-близко. Он недоумённо поднял брови.
      - Ты такой же, как тогда. Ты совершенно не изменился. - Я должна была это сказать, должна была услышать ответ, почему так получилось. Может, я просто сошла с ума? Или это не он, а брат-близнец? Младший... Нет, мои глаза до сих пор никогда не обманывали меня. Это именно он. Но как?!
      - Значит, мы всё-таки знакомы, - он посерьёзнел и принялся яростно копаться в фотоаппарате. Я заглянула: он перелистывал маленькие иконки фотографий, хранящихся в фотоаппарате, ища что-то. Изображений были тысячи. Десятки тысяч! Что у него за память в аппарате?! Я точно схожу с ума, этого не может быть!
      Он взглянул на меня, снова в фотоаппарат и вывел на экран одну картинку.
      - Вот.
      Там была я, опустившаяся на колени перед жёлтым цветком. Молодая, наивная, ещё ничего не знающая о том, что её ждёт впереди. Мне почему-то вдруг стало жалко ту девочку на фото. И в тоже время я завидовала ей. Щемящая грудь ностальгия вырвалась громким вздохом.
      - Здравствуй, - тихо сказал он. В серых глазах проступила боль. Наверное, он чувствует вину. Глупый, я на него не сержусь, и тогда не сердилась.
      - Всё нормально, я не в обиде. Ты не можешь помнить всех...
      Он дёрнулся, словно я влепила ему пощёчину.
      - Я вообще не могу помнить! Вот, вот моя память! - он потряс фотоаппаратом.
      Я обняла его за плечи.
      - Чтобы не забыть, я фотографирую всё что вижу, каждый яркий момент. Потом каждый вечер пересматриваю снимки... Пока смотрю - помню, но после... Получается вот так. Прости...
      Я смотрела на экран его машинки: в уголке, где должно показываться количество оставшихся для записи кадров лежала на боку восьмёрка. Что толку думать, может такое быть или нет, если вот он, из плоти и крови, в моих объятьях, изливает душу. Докапываться до него вопросами? Разложить на составляющие, всё разузнать или просто выслушать?
      - Вся моя жизнь - бесконечная череда фотографий. И ни на одной из них нет меня. У меня ничего не остаётся в памяти, и я сам ни в чьей не остаюсь. Порой мне кажется, что это всё моя фантазия, что я давно умер... Но годы сменяются годами, фотографий всё больше и больше, я смотрю на них, будто кино про самого себя, вижу места, где я был, вижу людей, с которыми я встречался. Но сам я этого не помню. Ты, должно быть, презираешь меня, ведь можно простить моё исчезновение, но как простить забывчивость?
      Похоже, он имеет то, о чём мечтает каждый человек и при этом так глубоко несчастен. Что сказать ему? Пожурить, что он должен радоваться такому дару? Плата-то пустяковая. Подумаешь, память! Как много каждый из нас хотел бы забыть. Но если забыть всё, что останется от нас самих?
      И я просто поцеловала его. Что ещё может предложить женщина мужчине? Только тепло, ласку и любовь. К тому же, он был всё так же хорош собой.
      Я выгнала из студии модель, повесила на входную дверь табличку "Закрыто" и стала только его. Пусть на полчаса, пусть на миг, но я была готова вновь стать его воспоминанием, его ниточкой с реальностью.
      На этот раз я видела, как он уходит.
      - Прости, - он опять извинялся. Я находила это таким милым. - Я бы хотел остаться, но это будет слишком тяжело для тебя. Я не хочу, чтобы кто-то ко мне привязывался...
      - И сам не хочешь к кому-нибудь привязаться, - опять закончила я за него. Я уже была не та девочка, которую он поучал, сидя на лавочке в парке. Теперь мы, по крайней мере, могли говорить на равных.
      Я взяла свою зеркалку, навела на него, быстрыми отточенными за годы движениями отрегулировала и щёлкнула затвором.
      - Теперь ты останешься со мной навсегда.
      Он благодарно улыбнулся. Я была рада, что помогла взгляду его серых глаз вновь стать лёгким, как у ребёнка.
      Спустя год я вышла замуж за умного и честного мужчину. Он был всем хорош, кроме одного - он был обычным.
      Обладателя удивительных серых глаз я больше никогда не видела, но уверена, что с ним всё хорошо. Его фотография до сих пор стоит у меня на тумбочке у кровати, несмотря на все протесты мужа. Я обещала, и я сдержу обещание. Говорят, мы живём, пока нас помнят. 27.02.2010
     
      Кишларь С. Дознание15kОценка:8.80*7"Рассказ" Фантастика
     
      У старика явно не хватало винтика в голове. Мы оставили его на попечение медиков, и вышли из пещеры.
      Солнце резануло по глазам, - я приложил ладонь ко лбу, чтобы разглядеть то, что ещё вчера именовалось городом. Дымы понемногу рассеивались и со склона горы развалины были видны как на спутниковой картинке в хорошем разрешении: прокопченные коробки домов, деревья похожие на обгорелые спички, каркасы выгоревших автобусов, и завалы, завалы, завалы...
      На окраине милицейское оцепление, пожарные машины, уныло поникший лопастями эмчеэсовский вертолёт. Врачи мобильного госпиталя слонялись между палатками без дела, - город отдавал спасателям только обгорелые трупы. Напрасно рыскали поисковые собаки, - ни одного человека, ни одной бродячей кошки. Даже птицы облетали это место стороной.
      "Холодная весна, дожди через день, - не сезон для пожаров. Для поджога слишком масштабно", - так думал я. Эксперты копали гораздо глубже, но и они беспомощно разводили руками: известные науке природные катаклизмы исключены, взрыва не было, радиационный фон в норме. А в городе ни одного уцелевшего жителя!
      Опрос в соседних деревнях тоже ничего не дал: да, видели огромное зарево, ветер доносил дым, и что странно, к дымной вони примешивался запах горелых спичек, но беженцев из города не видели.
      Да, какие беженцы! - ни одного телефонного звонка, ни одного призыва о помощи! Даже пожарных из областного центра вызвали деревенские жители. Когда боевые расчёты прибыли на место, тушить уже было нечего: огонь сожрал город в рекордные сроки. Только и оставалось пожарным, что поливать тлеющие участки, да помогать спасателям в разборке завалов. Первая зацепка появилась только после обеда, когда мои коллеги отыскали старушку: "Шла, - говорит, - на рассвете от дочери из соседнего села и вдруг, - лопни мои глаза! - в небе зарево, а из города идёт всклоченный старик с тележкой..."
      Мы схватились за возможного очевидца как за спасительную соломинку: по наводке бабульки ринулись в гору, отыскали забившегося в пещеру старика, но рано радовались, - "очевидец" нёс полную бредятину, на которую мы убили почти час. Про нервы не говорю.
      Спиной прикрывая от ветра огонёк зажигалки, Денис прикурил сигарету, устало потирая пальцами переносицу, отошёл в сторону. Я смотрел в его запачканную копотью спину с тем же чувством, с каким много лет назад смотрел в неё во время контрольных работ по математике. Тогда всё было проще: улучив момент, я ложился грудью на парту, тыкал Дениса пальцем меж рёбер и, кривя набок рот, шипел: "Второй пример дай списать". Тогда мне казалось, Денис может всё, но сегодня он был бессилен так же как и я.
      Не докурив сигарету, Денис отшвырнул её в сторону, обернулся ко мне и подвёл итог:
      - Хрень какая-то!
      В двух словах он выразил то, о чём сегодня думали все: и егомилицейское,*прокурорское начальство, и моёи высокие чины из ФСБ. А скоро так же кратко и ёмко будут формулировать свои мысли члены правительственной комиссии, которые уже вылетели спецрейсом из столицы.
      Конечно, здесь ещё не одна неделя работы для экспертов, но я был уверен, что ни судебно-медицинская, ни пожарно-техническая экспертизы не только не прольют свет на случившееся, но ещё больше запутают дело. Уже предварительных данных достаточно чтобы понять, - прецедентов этой катастрофе не было.
      Некоторое время мы молчали, пытаясь собраться с мыслями, потом в кармане Дениса проснулся оркестр Эннио Морриконе.
      - Да, Саныч!.. - приложив к уху мобильник, Денис завертел вихрастой головой, осматривая местность. - Вижу тебя... Паркуйся возле неотложки и поднимайся в гору.
      Белый жигулёк с красными и синими полосами на боку остановился у подножия горы. Начальник отдела дознания Госпожнадзора, торопливо хлопнув дверкой, взбежал по тропинке. Ему уже под сороковник, но седина в висках кажется недоразумением в сочетании со спортивной фигурой и мальчишеским лицом. Несмотря на то, что мы с Денисом почти на десять лет моложе, отношения у нас с Санычем приятельские.
      - Очаг возгорания нашли? - ещё на подходе встретил его вопросом Денис.
      Саныч глянул так, будто перед ним стоял не важняк из прокуратуры, а малолеток, задающий глупые и несвоевременные вопросы.
      - Какой очаг, Денис?! Весь город - очаг! Такое впечатление, что каждый дом, каждый сарайчик, каждая машина загорелись одновременно по всей территории города.
      - Разве такое возможно?
      - Если бы ты задал мне этот вопрос вчера, ответ был бы отрицательным, а сегодня я уже не знаю, что думать. Подозреваемых нет! - Саныч загибал пальцы. - Очевидцев, - за исключением вашего, - нет! Потерпевших нет! На вашего старика последняя надежда, может он прольёт свет?
      - Не прольёт, - я уныло подбросил на ладони зажигалку. - По крайней мере, не сегодня. Не знаю, давно у него с головой непорядок, или его глюкнуло уже по ходу дела, но несёт он такой бред, - слушать тошно.
      - Даже из бреда можно получить нужную информацию, - справедливо заметил Саныч, губами вытягивая из пачки сигарету.
      - Иди, получай! - я пренебрежительно сплюнул в густой бурьян, обрамляющий узкую тропинку.
      Денис оказался разговорчивее:
      - Жар, говорит, чувствовал спиной, зарево поднялось такое, что стало видно как днём, треск огня слышал, но ничего не видел, - якобы было ему наставление: уходить из города не оглядываясь, под страхом смерти.
      - От кого наставление? - Саныч потянулся ко мне сигаретой.
      - Ночью, говорит, пришли к нему в дом трое неизвестных, - я щёлкнул зажигалкой. - Всё как в той дешёвой передачке про контактёров с инопланетянами: гости были в серебристых костюмах, у них были огромные раскосые глаза и они не раскрывали ртов, но их голоса звучали прямо в голове старика.
      - И что они ему вещали? - Саныч так смачно затянулся, что я невольно хлопнул себя по карману в поисках сигарет, хотя ещё пять минут назад думал, что накурился за сегодняшний день на месяц вперёд.
      - Сказали, что город обречён на гибель, и если старик хочет жить, ему надо по-быстрому собирать вещички и делать ноги.
      - Глядя на это, - Саныч ткнул в сторону города сигаретой, - не только в зелёных человечков поверишь, но и в прочую голливудскую хренотень. Ладно, показывайте старика.
      Мы вошли в пещеру, судя по обильной наскальной росписи, облюбованную местной молодёжью. В центре - чёрное кострище. У стены - женская статуя, выполненная в человеческий рост. Наш очевидец лежал на носилках, врач сидел перед ним на корточках, санитары курили в сторонке. Нехитрые пожитки старика мы с Денисом уже тщательно изучили и упаковали в полиэтилен.
      Глядя на статую, Саныч присвистнул от удивления:
      - В городе идолопоклонники завелись?
      Я понизил голос, чтобы не слышал старик:
      - Статую сюда приволок сам дед, - вёз на тележке поверх вещичек. Так старуха рассказывает.
      - Можешь представить себе, что человек, убегая с пожара, тащит за собой статую? Да будь это хоть Венера Милосская.
      - Когда речь идёт о людях двинутых, - я повернулся так, чтобы не видел старик, и многозначительно прислонил указательный палец к виску. - Я ничему не удивляюсь.
      - А что он сам про неё рассказывает?
      - В том то и дело, что на эту тему он отказывается говорить. Попробуй сам спроси.
      Мы с Денисом вышли и сели на валун у входа в пещеру, защёлкали зажигалками. Денис тёр виски, хмурил брови, будто какая-то мысль не давала ему покоя.
      - Слушай, а если старик здоров? - наконец сказал он. - Если он правду говорит?
      - Это не заразно?- я шутливо отсел от него подальше. - Тебе случаем не от старика передалось, воздушно-капельным путём?
      Денису было плевать на мою иронию, - он сосредоточенно пускал носом дым и задумчиво сплёвывал под ноги.
      Вскоре вышел из пещеры разочарованный Саныч.
      - Ну? - спросил я его. - Полезная беседа была?
      Саныч отмахнулся безнадёжным жестом, достал сигарету, смял пустую пачку.
      - Денёк, блин, - все сигареты извёл.
      - Аналогично! - я пихнул ногой скомканную пустую пачку, выброшенную мною несколько минут назад. - При моей-то дневной норме - пять-шесть сигарет.
      - Еду в Захаровку, - сказал Саныч, прощаясь с нами. - Там у жителей признаки массового отравления сернистым ангидридом.
      - Погоди, - крикнул ему в спину Денис. - А этот ангидрид от чего образуется?
      - От сгорания серы, - крикнул в ответ Саныч. - Имеет запах горелых спичек, ядовит. При сильной концентрации в воздухе даже деревья от него теряют листья. Рощу голую между Захаровкой и городом видели? Все листья облетели. Это весной-то! Только вот откуда столько серы здесь взялось, - ума не приложу. Всё, бывайте, господа сыщики!
      - Сигарет купи! - вспомнил я.
      Саныч на ходу поднял вверх руку, давая понять, что понял, и пошёл под гору.
      Санитары вынесли из пещеры старика. Казалось, он спит, но когда носилки проносили мимо нас с Денисом, дрожащая старческая рука потянулась в нашу сторону:
      - Молодые люди... - старик шептал едва внятно, - видимо, сказывалось действие лекарств, которыми его напичкали медики. - История циклична...
      Я досадливо смял окурок о камень... Ну вот, опять понесло.
      - Мы поняли, - я встал, подошёл к носилкам. - Конечно, она циклична. Вам сейчас не надо волноваться. Отдохнёте немного, подлечитесь, а через денёк-другой расскажете нам всё, как было.
      Старик доверительно взял меня за руку:
      - История повторилась...
      - Да, я помню, - Содом и Гоморра.
      - Зря смеётесь, молодой человек...
      Сон замутил зрачки,- старик прошептал что-то невнятное, и рука его соскользнула с моего запястья. Я махнул санитарам, - они понесли беднягу к стоящей внизу неотложке. Дениса в тот момент озарила какая-то догадка: он как раз собирался прикурить новую сигарету, но вдруг вырвал её изо рта, отмахнул в сторону, побежал в пещеру.
      Глянув ему вслед, я пожал плечами, принялся оттирать с рукава пятна копоти.
      Денис вернулся через пять минут бледный как мертвец из голливудского ужастика. Подошёл грузной стариковской походкой, бессильно плюхнулся рядом со мной на камень, достал из внутреннего кармана куртки плоскую металлическую фляжку с коньяком.
      - Старик говорит правду, - Денис сделал глоток, протянул мне фляжку.
      - И это я слышу от человека, который привык говорить только фактами? - я отхлебнул из горлышка, вернул фляжку. - Ладно, сегодня был трудный день. До сих пор тошнит от этой гари.
      - Слушай, - вкрадчиво сказал Денис. - А ведь рассказ старика действительно повторяет библейскую легенду про Лота.
      Интонация его голоса мне не понравилась, было в ней что-то похожее на интонации сумасшедшего старика, и я, разозлившись, заговорил нараспев юродивым издевательским голосом:
      - Пришли к Лоту ангелы и сказали, что за грехи великие Господь обрёк Содом и Гоморру на гибель. И как единственному праведнику приказали ангелы Лоту забрать семью и покинуть обречённый город. Уходи не оглядываясь, приказали они, а оглянешься, - погибнешь. Когда Лот ушёл, Господь пролил на Содом и Гоморру дождь из серы и огня.
      Денис криво усмехнулся, глотнул коньяка.
      - Всё верно.
      - Ну и что? - сердито крикнул я ему: - Рассказал нам старик библейскую историю на новый лад, что из того?
      Денис вместо ответа так основательно приложился к фляжке, что я попытался забрать её:
      - Э-э! Нам ещё начальству докладываться.
      Денис не отдал фляжку, - силой вырвал её из моих рук, демонстративно сделал несколько больших глотков.
      - Вспомни, как этот город в последнее время в прессе и по ящику величали, - сказал он, отдуваясь и утирая тылом ладони рот. - Город грехов, Содом и Гоморра... Как там ещё? Сначала игровую зону устроили, потом этот дурацкий эксперимент с легализацией наркотиков. Амстердам, блин, местного значения. А глава городской администрации? Готовая биография для книги 'Сто величайших аферистов'. Прибавь сюда продажных чиновников, разгул преступности, проституцию. А педофилы, которые плодятся здесь как в инкубаторе? А бегство добропорядочных граждан из этого вертепа? Тебе ещё пальцы загибать?
      - Ладно, все мы сегодня устали, - я успокаивающе похлопал Дениса по плечу. - Не подыгрывай старику. Он возомнил себя Лотом, ну и правильно сделал, - знаешь, все эти наполеоны и эйнштейны уже как-то приелись.
      Денису пришлась не по вкусу моя ирония, - он порывисто вскочил, схватил меня за рукав, потянул в пещеру. Подвёл к скульптуре, чуть ли не носом ткнул:
      - Смотри!
      - Ну, смотрю. И что?
      Я пожал плечами... Статуя как статуя, только контуры у неё не чёткие, - будто не резцом делали, а оплавили, скруглили черты лица, плечи, руки. И материал, из которого она сделана, не похож ни на мрамор, ни на гипс.
      Денис по мальчишески послюнявил два пальца, ожесточённо потёр ими статую.
      - Попробуй! - потребовал он, облизав пальцы.
      Я уже хотел послать его куда подальше, но безумный огонь в глазах Дениса начал пугать меня, и я не рискнул спорить: послюнявил пальцы, потёр ими скульптуру, - на секунду мне показалось, что статуя тает под моей рукой.
      Ситуация была - глупее не придумаешь: со стороны мы, наверняка, выглядели как два идиота, совершающих языческий ритуал у фигуры древнего божества. Но мне нужно было успокоить товарища, у которого сдавали нервы, и я брезгливо лизнул пальцы.
      В ту же секунду до меня дошло то, что пытался втолковать мне Денис, - рвотный спазм сжал мои внутренности, меня стошнило на собственные туфли.
      - Что случилось с женой Лота? Помнишь? - сорвался на крик Денис. - Она нарушила запрет ангелов и оглянулась.
      Пытаясь отдышаться, я стоял, низко склонив голову и опираясь рукой о влажную стену пещеры. Роняя с губы длинную нить тягучей слюны, просительно помахивал свободной рукой, чтобы Денис помолчал. Но его понесло:
      - А, может, ты забыл, как она была наказана? - кричал он мне в ухо. - Она превратилась в соляной столп! Не хило, да?!
      Выдернув из рук Дениса фляжку и, на ходу утирая рукавом губы, я вышел из пещеры. На свежем воздухе вдохнул полной грудью, глотнул коньяка, и в ту же секунду конвульсивно дёрнулся, с трудом сдержав новый приступ рвоты. Коньяк прыснул у меня изо рта.
      Я отшвырнул фляжку, как пьяный пошёл под гору. Во рту у меня уже было сухо, а я всё сплёвывал и сплёвывал. В те минуты мне казалось, что вкус соли будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
     
      Габдулганиева М. Черный квадрат21k"Рассказ" Проза, Мистика

Черный квадрат

     
      Черный человек появлялся во сне всюду: мерещился за поворотом улицы, смотрел на нее из темных окон-глазниц старых брошенных домов и новых бревенчатых срубов.Ни одежды, ни лица его она не могла разглядеть, но называла про себя черным человеком, потому что с его приходом мир вокруг съеживался так, что темнело в глазах. Он приближался к ней не каждую ночь: если успеть лечь до того, как выключат свет, укрыться одеялом с головой и свернуться клубочком, то страшный призрак маячил в отдалении и не пугал непроницаемым лицом.
      Взгляд его притягивал и манил так, что ноги непроизвольно двигались навстречу, хотя остальные части тела отчаянно сопротивлялись. Со стороны казалось, что девочка выполняет сложные акробатические этюды, этакое подобие полумостика с сильным прогибом. Спасительная мысль, что это только сон, с трудом удерживала ее туловище от соблазна двигаться вместе с ногами, но отдавалось сильными мышечными болями во всем теле, частым сердцебиением, нехваткой воздуха в груди.
      - Что, что?- Встревоженная мать стояла у кровати и говорила отцу,
      - Какая же нервная у нас дочка, вот до чего доводят ее книжки, да и не ест ничего, что за ребенок такой.
      Девочка знала, что это про нее говорят, но радовалась ночному ворчанию матери, избавившему от кошмара, и, засыпая, спокойно дослушивала материнскую тираду:
      - Не ест ничего - ни мяса, ни молока, масло с яйцами тоже не ест, все картошку да морковь с яблоками ей подавай. И слова-то ей обидного сказать нельзя,вместо "ложись-ка" услышала "фашистка" и плакала целый вечер от обиды. И что с ней делать, не знаю. Хорошо хоть в школе хвалят.
      Под сердитое бормотание девочка окончательно проваливалась в спасительный сон без кошмарного продолжения, она знала, что второй раз за ночь видение не вернётся, и можно хорошо выспаться.
     
      День пролетал незаметно. Школа, домашние дела. В её обязанность входило накормить живность на хозяйственном дворе, натопить печку, приготовить ужин и выучить уроки. Это только называлось - выучить уроки, она успевала все сделать на переменках в школе. За стол садилась читать очередную книгу, взятую из районной библиотеки, прикрыв ее сверху для маскировки рабочей тетрадью или учебником. Чтение книг помогало в учебе, отпала необходимость учить литературу, географию, биологию, историю.Все это она брала из художественной и научной литературы. Остальные предметы успевала подготовить на уроках или на переменках.
      Мать, приходя с работы, заставала идиллию домашнего очага - дочери за уроками, ужин готов, в комнатах и во дворе прибрано, и особо не приглядывалась, какие книги лежат перед глазами. А перед соседями могла прихвастнуть:
      -Все у неё в руках горит. За что ни возьмется, все делает, да так быстро, что удивляюсь, откуда силы берутся?
      Девочка молчала, не говорила, что так старается из-за книг. Районная библиотека далеко, почти час топать, да пока выстоишь очередь к библиотекарю, уговоришь поменять взятую только вчера книгу. Повезло еще, что стали пускать к полкам, а не предлагать книги с выдачи. Такое счастье - стоять перед стеллажами и выбирать по своему усмотрению и сразу пять книг! Интуитивно начала с чтения волшебных сказок, книг по истории, выискивая в легендах и мифах малейшие намеки на свои ночные кошмары. Как-то в книгах о древнем Египте, казалось, натолкнулась на еле заметную нить. Несколько раз перечитывала произведение, пытаясь сравнить книжные описания ночных пришельцев и черного человека, но была разочарована - ее сны были куда страшнее.
      Свободный доступ к книгам приходилось отрабатывать, но она и не отказывалась - разбирала книжные завалы, клеила, помогала библиотекарям на выдаче. Библиотека отнимала львиную долю послешкольного времени, вот и крутилась дома, как юла, чтобы успеть к приходу родителей все сделать. Дома жила еще младшая сестренка, очень медлительная, она успевала лишь справиться с домашними заданиями, какая из неё помощница.
     
      Так проходили насыщенные заботами дни, тихие книжные вечера, и наступала ночь.
      Ночь пугала. Черный человек появлялся с завидным постоянством. Она уже не знала, видит его во сне или чувствует в полусонной дреме. Сначала пришелец наблюдал за ней сзади, подходя близко так, что слышалось его подсвистывающее с тяжелым всхлипом дыхание. Девочка старалась не оглядываться и пыталась сразу же убежать, но удавалось это с трудом. На слух воздух сзади нее становился тревожным, а ноги сразу же после этого начинали тонуть в вязком и липком черном месиве, похожим на гнилое болото в глухой чаще леса.Чтобы оторваться от преследователя, пыталась оттолкнуться и взлететь выше, прочь от этой грязной жижи. Иногда взлет получался, но черный человек вырастал вслед за ее прыжком, тянулся за ней вытягивающимися руками, вот-вот готовыми схватить, и потом...
      У постели снова стояли родители, всполошившиеся от дочкиного крика, и опять она с радостью думала, как хорошо, сон, больше сегодня не повторится, как хорошо. А что кричала, так ногу неловко подвернула во сне, видите, как онемела. В голове же стыла ужасная мысль, вот только дуновеньем ветра дотронулся до ноги, и посинела до колена, а ЕСЛИ человек догонит и схватит?
      Ночные кошмары стали так часто повторяться, что мать хотела отвести дочь к врачу, чтобы прописали что-нибудь успокаивающее, даже дала ей свои сердечные капли, девочка и название запомнила - капли Зеленина. С капель весь вечер ходила полусонной мухой, а черный человек во сне гнусно усмехался и говорил, с хрустом потирая руки:
      - Скоро ты будешь в моей власти, капли подавят твою волю!
      И приходилось изворачиваться, врать родителям, что ничего не случилось,руку отлежала, неловко повернулась, показалось, что с койки падаю, не надо капель...не надо, я и так хорошо сплю.
      Днем ночные страхи забывались, временами мелькала мысль, что ночью было что-то страшное, но тут же исчезала. И девочка успокаивалась и не вспоминала про кошмары.
     
      Но черный человек однажды появился и днем!
      В школе, где она училась, часто проводились литературные конкурсы чтецов. Любой желающий мог выйти на сцену и прочесть свой стих или стих известного поэта. На Лермонтовском вечере известный школьный поэт, умница, отличник из выпускного, кумир всех девчонок с восьмого по десятый классы, читал "Тамару и демона"
      В актовом зале все с нетерпением ждали его выступления. Любимец учителей и учениц вышел на сцену и начал читать первые строчки поэмы с экспрессией,с многозначительными интонациями. Девочка не могла сосредоточиться, ей мешал слушать посторонний шум в голове, который понемногу стал заглушать достаточно громкое выступление чтеца и постепенно проявился в приглушенный шепот,
      - Сегодня ночью ты будешь в полном моем подчинении...
      С ужасом от дневного вторжения непрошеного гостя она вскочила, схватившись за голову, и побежала прочь из зала, расталкивая всех, стоящих на пути.
      Сзади донесся скептический шепоток одноклассницы:
      - Вот и она втюрилась тоже.
      - Вам бы такое, услышать, какой там втюриться, - думала она уже в коридоре, прижав ладони к ушам и радуясь, что голос, ненавистный и вкрадчивый, растворился за пределами актового зала.
      Да и не нравился ей всеобщий любимец, манерный, с претензией на гениальность. То ли дело Вовка, сосед по парте. Пусть он двоечник и все задания списывает у неё, зато бегает быстрее всех в школе, защищает её от уличных хулиганов, и к тому же очень добрый.
      Распахнулись двери зала, поэтический вечер закончился, девочка вместе с подружками пошла домой, стараясь унять дрожь во всем теле, и мучаясь от дикой головной боли.
      Зато этой ночью спалось спокойно, никто ей не приснился, и с утра во всем теле была необыкновенная воздушная легкость, было радостно-радостно, оттого, что не пришлось во сне защищаться, убегать, прятаться в немыслимые ямы и темные подворотни. Мать тоже была рада, наконец-то ее нервная дочка не плакала и не кричала ночью.
     
      Где-то через неделю приехал в гости дед, мамин отец. Он очень колоритно выглядел для своих преклонных лет - седой, с крупной красивой головой, белой бородой и палкой, на которую опирался при ходьбе. Несмотря на сутулость, казался высоким, и привлекал внимание всех окружающих. К ним он приехал впервые, поэтому два километра с вокзала до города и через весь город шел к ним пешком, останавливаясь, разглядывая город, разговаривая с прохожими. Дед еще не успел дойти до них, а к дому подходили люди, спрашивали, не к ним ли приехал мудрый старец, и можно ли к нему прийти поговорить, о жизни посоветоваться.
      Девочка смутно помнила деда. То есть она помнила, как гостила у них маленькой пятилетней девочкой, но тогда с ним особенно не общалась.
      Дедушка сразу выделил ее среди домочадцев, обратившись к матери:
      - Я с ней гулять буду, пусть город мне покажет.
      Их прогулки свелись к беседам, точнее монологам дедушки, что надо все видеть вокруг, стараться дойти до сути вещей, и не только из книг, а из личных наблюдений, опыта других людей. Часто повторял,
      - Веди дневник, пиши, пиши, хотя бы о погоде, пиши каждый день, интересно будет самой потом прочитать лет через десять. И пиши о том, что тебя пугает и интересует, не держи в голове.
      Во время прогулок он заметил, как внучка упорно обходит некоторые дома по кривой линии и всеми силами пытается провести его как можно быстрее мимо них.
      - Что так ходишь! Идем прямо!
      - Пойдем по другой улице! Мы здесь уже были.
      На следующий день подслушала разговор деда с матерью:
      - Доведете внучку до нервного срыва, неужели не видите, что с ней творится, от домов уже шарахается. Я проверял, в тех домах тяжелобольные живут, или покойники были недавно. Молитве хоть учили какой? Понятно, что некогда, но ведь читает много, книгу могли нужную подсунуть. Вы с ней осторожней, не кричите на неё, не заставляйте делать ничего насильно, а то может сильно заболеть.
     
      Дед уехал, погостив неделю. Всё это время, пока он гостил, черный человек не появлялся ни во сне, ни наяву. Какое это было безоблачное счастье, поняла в первую же ночь после отъезда дедушки. Кошмар возобновился, но уже в виде серого тумана, окутывал ее со всех сторон и душил, душил молча.
      Во сне пришла на память спасительная ( теперь она знала это!) молитва, сказанная дедом вкольз во время прогулок. Обливаясь холодным потом, с трудом проговаривала она немеющим языком непонятные слова, формируя подсознательно на заднем плане памяти собственную мысль и вторя ее рефреном за молитвой:
      - Я не боюсь, я не боюсь, я не..., нет, оставь меня, я... я не знаю твоего имени, оставь..., - и снова и снова повторяла слова молитвы. Сил хватало только на первую строчку, остальные слова застревали вязкой кашей во рту. Серая ночь, казалось, не кончалась, а девочка всё шептала и шептала, боясь остановиться, потому что руки ее леденели сначала от кончиков пальцев, вот уже мертвецкий холод подкрался до плеч, сдавливал удушьем шею. Серый туман то окутывал ее полностью, то таял, как мираж, голова разрывалась на части от любого усилия выйти из заклятого облака.
      Обессиленная ночной борьбой с непонятным НЕЧТО, проснулась утром с черными кругами под глазами; хорошо, родители уже ушли на работу, не видели, в каком состоянии дочь. За окном разгорался яркий солнечный день, а она, еле переставляя ноги, кое-как заправила постель, позавтракала. Потом, спохватившись, расправила скомканное постельное белье, снова перестелила постель, мать очень не любила, когда хоть одна складочка торчала.
     
      С тех пор, ложась спать, повторяла с вечера не раз дедушкину молитву. Она добросовестно выучила ее и повторяла при любом удобном случае, чувствуя, как начинает отпускать животный ужас перед непонятными и страшными сновидениями, о которых никому не смела рассказать. Тяжелые сновидения рассасывались. Тем и хорошо детство, что быстро забываешь все плохое. Видения во снах постепенно приобрели смутные очертания, и ночные кошмары не беспокоили так часто.
     
      Всё и всех замечающие словоохотливые соседи сообщали матери, что наконец-то ваша дочь стала разговорчивей, а то раньше, даст бог ей здоровья, думали, что она у вас блаженная какая-то, мало ли, что на пятерки учится. А сейчас нормальная девочка.
      Она не понимала, что значит нормальная. Это нормально сидеть и вырезать бумажные куклы, рисовать им бумажные же платья, играть то в больницу, то приход гостей изображать с этими куклами? После разнообразия миров, что описываются в книгах и возникают во снах, эти занятия казались ей смешными и наивными. Подружка сильно обижалась, что она не играет с ней вместе, и при очередном отказе чуть не расплакалась, хотя у девочки и мысли такой не было - обидеть одноклассницу.
      Спасла положение сестренка. Взяла сестру за руку, сказала:
      - Ну пойдем же, порисуешь моим куклам платья, а то у меня не получается.
      Вместе с сестренкой сидели они у подруги. Девочка села лицом к окну, чтобы видеть улицу и так откровенно не показывать своей скуки. Поглядывая в окно, рисовала фантастические платья, сама не ожидая, что умеет рисовать. Одноклассница просила еще и еще, а она выдумывала, извлекая из памяти новые и новые фасоны - для бала, для приема гостей, амазонки. Гардероб бумажных кукол заполнил весь стол, было откровенно скучно, и требовался малюсенький предлог, чтобы уйти. В это время возле окна остановился мужчина и, видя, что она смотрит на него, поманил ее пальцем.
      - К вам кто-то пришел, - сказала подруге, - Вон за окном стоит и зовет. Мать позови.
      -Мама, там кто-то пришел!- крикнула та, наряжая очередную куклу в бальный наряд.
      Мать вышла из кухни, вытирая руки о фартук и спрашивая у дочери, кто, кто там?
      - Да вот она увидела там, за окном.
      Мать недоуменно посмотрела в окно.
      Человек стоял. Улыбался, ничего страшного в нем не было, средних лет мужчина, в аккуратной черной шляпе, темноволосый, в черном пальто. Он нетерпеливо постучал пальцем по стеклу и показал на дверь
      Стук услышали все.
      - Кто там? - заплакала от страха подружка.
      - Шайтан, шайтан, уйди, уйди, - замахала руками ее мать. И поглядела на девочку,
      - Ты кого там видишь? Нет там никого, это шайтан стучит, за тобой пришел. Лучше бы ты к нам не приходила.
      При слове "шайтан" пришелец усмехнулся и пошел прочь, но рука его стала тянуться, со скрипом просочилась сквозь окно, палец рос по направлению к девочке.
      Скрип услышали все и замерли, повернувшись к девочке.
      Мужчина уходил, наклонив голову и смеясь; она только сейчас поняла, что ОН, её ночной кошмар, вернулся и нагло пугает ее средь бела дня и никто, кроме неё, не видит его, и, оцепенев, наблюдала, как мужская рука отдельно от тела человека подбирается все ближе и ближе к её лицу. В безумном страхе девочка закрыла глаза и мертвой хваткой вцепилась в руку сестренки.
      - Какой шайтан? Я видела дяденьку, он постучал и ушел, - за нее вступилась сестренка.
      - А ваша дочка не видела, потом что боком к окну сидит.
      Соседка успокоилась. Но отправила девочек домой, сказав, что их родители будут беспокоиться.
      - Хорошо, что я про дяденьку соврала, да, а то опять тебя ненормальной прозвали бы, а так пусть только что скажут, я ведь тоже будто бы видела, а я-то нормальная. Врут, что ты ненормальная, вон какие красивые платья куклам нарисовала, ни у кого таких платьев нет.
      Стрекотание сестренки не успокаивало. Жуткий страх подламывал коленки, она крепко держалась за ее руку, как за призрачную защиту.
      - Опять, опять никто не поможет. Никому не рассказать. Не знаешь, откуда возьмется в следующий раз видение. Всего-то видела мельком, а голова болит, не отпуская. Руки ледяные, как у лягушки, ни о чем, кроме кошмара, думать не могу. Нет, не буду думать. Читать, читать, нагружать себя всем, чтобы днем не помнить, а ночью - проваливаться в сон и ничего не видеть, не встречаться с этим ужасом.
     
     

***

     
      Девочка выросла, Ночные кошмары забылись, казались смешными и наивными. Она выучилась в институте, вышла замуж. Теперь у нее самой росли дети. Муж посмеивался над её болезненной реакцией на ночной плач детей, над тем, как она проверяла холодные ли у детей руки и ноги, и приходила в дикую панику, замечая следы удушья при невинном кашле. Когда дети стали разговаривать, дотошно выспрашивала, что они видели во сне.
      Дети рассказывали ей свои сны, мешая явь с вымыслом, ничего в них ужасающего, похожего на ее детские впечатления, не было, и она успокоилась, радуясь, что гены мужа, добродушного, спокойного и неторопливого, сделали свое дело, и ее сверхвпечатлительность не передалась детям.
      Вечерами они обычно читали детям вслух. Потом дверь в детскую комнату закрывалась, и для неё и мужа, такого же книгомана, наступали блаженные часы перед сном с книгой в руках. Она открыла для себя философскую литературу и не то, чтобы увлеклась ей, а читала, как губка, впитывая ранее ей неведомые знания. Как-то с книгой в руках задремала, муж читал, сидя в любимом кресле.
      В коридоре щелкнул счетчик, выключился свет.
      - Перегрелся, наверно, пусть остынет. Включу через пять минут, пойду детей проверю, не испугались ли, - встал муж.
     
      Темнота окутала, и читать уже не хотелось. На фоне темного пятна двери показались маленькие мерцающие точки, притягивающие взгляд. Так приятно было следить за ним, ленивая дремота окутала все тело.
      - Какая квадратная у нас стала дверь! Наверно, я уже сплю, - успела она подумать и оцепенела. В черном квадрате показался он, забытый человек из детских страхов. Он насмешливо и в то же время дружелюбно улыбался,
     
      - Ну, вот мы снова встретились. Я совсем не страшный, как видишь. Теперь ты понимаешь, что тебе надо идти ко мне, мне давно тебя не хватает. Да ты и сама поймешь, как со мной хорошо.
      - Да, хорошо. Я иду...
      Необъяснимая нега охватила ее тело, она напряглась, как при прыжке в воду, вытянулась и поплыла по комнате по направлению к черной квадратной двери.
      - Почему ногами вперед? И почему это я думаю о "ногами вперед"? Странная мысль. Поче...
      - Неееееет, не хочу...!
      - Кто это кричит? Я? Я не кричу. Но почему ногами вперед? И куда я иду? Или плыву! Куда я иду?
      Квадрат начал съеживаться, огоньки же заблестели сильней, притягивая, как канатом, ноги начали втягиваться в проем квадрата.
      - Надо спросить имя того человека, как-то не представился случай, надо спросить имя человека, и молитва, где молитва, где молитва?
      Квадрат стал съеживаться сильней, а огоньки, казалось, блестели уже в глазах, сводя с ума и парализуя даже зачатки собственной мысли.
      -Мама, мама, папа, включите свет! - донеслось, как сквозь вату в ушах, появилась наконец-то четкая мысль, которая всегда мучила её в детских снах, но никак не желала вылиться в слово:
      - Стой, скажи свое имя! Не затягивай меня, скажи свое имя. И почему вперед ногами, я хочу видеть вход. ИМЯ!!! - беззвучно кричала она.
      -Ты, ты, опять, и ты спросила имя, опять мне в квадрате жить, - угасающий голос исчез вместе с мерцающими огнями. И она знала, что это - навсегда, по крайней мере в её жизни.
     
      Муж беспокойно дергал ее за руку,
      - Ты совсем ледяная, что случилось, вставай скорей, там дети втроем плачут, успокоить не могу.
      - Свечку, зажги свечу, скорей свечу, не найдешь свечу, зажги спичку - они успокоятся.
      Сама прочитала полузабытую детскую молитву, за себя, за детей, за мужа, потом представила свою квартиру, прочитала молитву, мысленно запечатывая ее по периметру. Тут же зажегся свет. Черный квадрат двери съежился окончательно, и ей послышался монотонный затухающий голос, похожий на стон больного,
      - Опять за-пе-ча-та-ли...и.и...
     
      Градов И. Сказка о Черном Бароне15k"Рассказ" Сказки
     
      Игорь Градов sergeev@mk.ru т.89037485196
     

Сказка о Чёрном Бароне

     
      Жил некогда одной стране барон Фридрих фон Бург, из рода славного, семьи старинной, именитой. Владел он обширными поместьями, лесами и полями, был богат и известен. Часто устраивал охоту с друзьями, закатывал шумные пиры, слыл человеком весёлым и щедрым.
      Но больше всего любил барон войну. Почти всю жизнь провел он в боях и походах, верой и правдой служил своему королю, и в благодарность получил от него множество наград, да и денег немало. Боялись его враги и уважали друзья, и даже сама Смерть, казалось, не решалась подступиться к нему на поле боя.
      Так прошло почти три десятка лет. Долго воевал барон, много славных побед одержал, неприятельских городов покорил и вражеских солдат пленил. Но за всеми этими военными заботами не успел он жениться и завести семью. Все недосуг было, ратные дела не позволяли...
      И вот наконец решил барон вернуться в свой родовой замок. Хватит, говорит, навоевался, пора и для себя пожить. Приехал барон на родину, глядит - а в замке пусто, ни одной родной души. Только двое старых, верных слуг, что доживают свой век, да и всё.
      И вот сидит старый барон в кресле, пьёт свой любимый горячий грог, смотрит в окно - а там уже конец ноября, листья облетели, деревья стоят голые, чёрные. И так ему тоскливо стало - просто мочи нет. 'Вот помру я, - думает барон, - и никого после меня не останется. Кому замок и славное имя передать? Кто мой род древний продолжит, кто помнить обо мне будет?'
      И только он о Смерти подумал, как она тут как тут. 'Ну, здравствуй, барон, - говорит, - пора тебе! Хватит, пожил...' Барон Фридрих фон Бург отхлебнул ещё грога, взглянул на неё и храбро говорит:
      - Что же, пора - так пора. Я никогда тебя, Смерть, не боялся, на поле боя столько раз вблизи видел... Не испугаюсь и теперь!
      - Неужто? - удивилась Смерть. - А ну-ка, давай проверим...
      И своей костлявой рукой слегка сжала сердце барона. Побледнел он, покрылся холодным потом, упал на колени и взмолился:
      - Твоя правда, Смерть, страшно мне. На войне умирать - это одно, там к смерти быстро привыкаешь и уже внимания не обращаешь, как будто и нет. И совсем другое дело здесь умирать, в своём доме, у своего камина... Нет, не хочу с тобой идти! Пощади меня!
      - Ладно, - молвила Смерть, - за то, что правду сказал, признался в слабости своей - сегодня пощажу я тебе. Но с одним условием. Каждый год в этот самый день, 27 ноября, я буду к тебе прилетать, и ты должен отдавать мне взамен своей жизни чужую - своей жены, например. Года, думаю, достаточно, чтобы ты женился, семью завел, наследника оставил, а там сам решай, чью жизнь мне отдавать - свою или жены.
      Рассмеялась Смерть и улетела. А барон остался сидеть в своём кресле с бокалом в руках, всё в себя прийти никак не мог.
     
      ***
     
      Наутро барон рано проснулся и решил - пора действовать. В самом деле, почему бы не жениться, раз ему отсрочка на целый год дана?
      Вскоре подыскал себе Фридрих фон Бург девушку из хорошей дворянской семьи, справил свадьбу и зажил с молодой женой в своем замке счастливо. А через положенный срок родился у него наследник - сын Петер. Радости барона не было предела - целую неделю пировал с друзьями и всю округу пивом угощал.
      Но, как стал год к концу клониться, всё мрачнее и мрачнее делался наш барон. Одолевали его горькие мысли, томили душу тяжкие предчувствия... И вот наступил роковой день - 27 ноября.
      Сидит барон в своем любимом кресле, пьёт горячий грог и смотрит в окно. Вдруг рама распахивается и перед ним предстает старая знакомая - Смерть.
      - Ну, что, барон, - говорит она, - помнишь наш уговор? Чью жизнь мне отдаёшь - свою или жены?
      - Бери мою, - мрачно отвечает барон, - я ведь уже почти старик, своё, считай, отжил, а она еще молодая, вся жизнь впереди. К тому же ребёнку нужна мать...
      - Как скажешь, - пожала плечами Смерть.
      И протянула свою костлявую руку к сердцу Фридриха фон Бурга. Но не выдержал он, рухнул на колени, взмолился в ещё большем страхе:
      - Пощади меня, Смерть! Возьми её жизнь, а не мою... Я ещё пожить хочу, увидеть, как вырастет мой сын, как станет настоящим бароном фон Бургом, как продолжит мои славные дела...
      - То-то же, - нравоучительно сказала Смерть, - все вы, люди, храбрые, когда я вас не касаюсь!
      Взмахнула она своим чёрным плащом и улетела, унося жизнь молодой баронессы. А Фридрих фон Бург, безудержно рыдая, повалился на пол.
     
      ***
     
      На следующий день в замке был объявлен траур по безвременно почившей баронессе. И больше всех заливался горькими слезами старый барон фон Бург. Он шёл за гробом и всё время повторял: 'Прости меня, любимая, прости! Что я мог сделать?' Люди сочувственно кивали головами и говорили: 'Смотрите, как наш барон убивается! Видно, по-настоящему любил свою жену!'
      С тех пор барон стал ходить всегда во всем чёрном - в знак вечного траура по жене. Его в деревне так и прозвали - Чёрный Барон. Однако это имя вскоре приобрело и совсем другой, зловещий смысл.
      Для маленького Петера нужна была нянька, и барон пригласил в замок молодую крестьянку. Та была просто счастлива - служба хорошая, да и платят прилично. Почти год они прожили, счастливо, забот не зная, но вот наступило 27 ноября. Утром барон позвал Марту - так звали девушку - и объявил:
      - Марта, я долго к тебе присматривался и решил: ты вполне подходишь для того, чтобы стать моей женой и хозяйкой замка. Петера ты любишь, да и он к тебе, похоже, привязался, а это для меня главное. Я за знатностью и богатством не гонюсь - своего добра хватает, так что откладывать свадьбу смысла нет, давай обвенчаемся сегодня же, прямо здесь, в замке.
      - У меня даже платья подвенечного нет, - удивилась Марта, - может быть, дорогой барон, подождём недельку-другую? Я гостей позову, платье свадебное сошью, приданое кое-какое приготовлю. Да и родителей известить нужно - пусть порадуются!
      - Нет! - воскликнул Чёрный Барон. - Не будем откладывать: сейчас же обвенчаемся, немедленно, сию минуту! А родителей своих потом позовешь, мы для них в замке специально пир устроим! Можешь даже всех своих родственников и подруг позвать - места и угощения на всех хватит.
      Марта, конечно, обрадовалась и согласилась: разве это не мечта любой деревенской девушки - стать женой барона? Фридрих фон Бург пригласил священника, с которым заранее договорился, и тот быстро их обвенчал в замковой церкви. А свидетелями выступили двое верных слуг барона. Так что всё прошло строго по правилам.
      На следующее утро молодую супругу барона нашли в постели мёртвой. Деревенский народ немного посудачил по поводу такого странного совпадения: две бароновы жены умерли молодыми, и обе в один и тот же день, 27 ноября, но ничего необычного в этом не усмотрел - в жизни случаются и не такие чудеса.
      Как вы уже догадались, вскоре в замке появилась новая нянька, которая сразу же после своей свадьбы с бароном (которая случилась как раз 27 ноября) неожиданно скончалась.
      Тут уже народ всерьез задумался. А когда та же история с венчанием и смертью повторилось и в третий раз, то все стали говорить, что над замком висит страшное проклятье, что барон не случайно всегда ходит весь в чёрном - такой, видимо, его злой рок.
      Теперь при появлении Фридриха фон Бурга в деревне все запирали окна и двери и прятали подальше дочерей, а идти нянькой в замок не соглашался никто, даже за очень большие деньги.
     
      ***
     
      Загрустил барон, понял, что не найти теперь ему девушки, согласную быть его супругой. Но вот под самое Рождество, когда он один сидел в своей комнате и пил любимый грог (слуги отпросились на праздник в город - им тоже хотелось погулять, а Петер мирно спал в своей постельке), в дверь замка неожиданно постучали.
      Барону было скучно, поэтому он обрадовался ночному гостю. Разбойников Фридрих фон Бург не боялся: слава о нем шла такая, что все люди обходили его замок далеко стороной.
      Барон спустился вниз, открыл дверь, а за ней оказалась бедно одетая девушка. На ней было одно старенькое, поношенное платье, все латаное-перелатанное, и рваный платок. Они совершенно не защищали бедняжку от зимнего холода и снега, и видно было, что она сильно замёрзла, а также, судя по всему, очень голодна.
      - Пустите, пожалуйста, - попросила девушка, - я только немного погреюсь на вашей кухне у камина. А потом вымою вам всю посуду и подмету все полы в замке.
      - Кто ты, дитя? - удивился старый барон.
      - Меня зовут Эльза, - ответила девушка, - и я сирота. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, а отец недавно женился на другой. Мачеха оказалась злой и выгнала меня из дома. И теперь я не знаю, куда мне идти и у кого просить кусок хлеба.
      - Ладно, заходи, - разрешил барон, - по крайней мере, мне будет не так скучно на Рождество. А то одному сидеть за праздничным столом...
      Он отдал девушке платье, оставшееся от прежней жены, и пригласил её на ужин. Девушка отогрелась, умылась, переоделась, и выяснилось, что она просто красавица. К тому же гостья оказалась очень хозяйственной и работящей - на утро, как и обещала, навела порядок на кухне и во всех комнатах замка.
      Обрадованный барон тут же предложил Эльзе остаться нянькой при маленьком Петере, а также быть хозяйкой в замке. Верные слуги стали уже весьма старыми и не могли поддерживать большой дом в порядке, не говоря уже о том, чтобы готовить приличную еду. А барон, надо сказать, любил вкусно поесть...
      Эльза с радостью приняла предложение Фридриха он Бурга. Ей показалось, что таким образом Бог сполна наградил её за страдания - разве могла она, девушка из простой, бедной семьи, мечтать о том, чтобы жить в замке у самого барона и воспитывать его наследника?
      Через некоторое время Чёрный Барон предложил Эльзе обвенчаться - чтобы всё было по закону, чтобы быть перед церковью и людьми чистыми. Девушка подумала и согласилась - хоть барон был и старый, но еще очень крепкий и здоровый мужчина. К тому же такой знатный и богатый... Стали готовиться к свадьбе. Эльза просто летала от счастья - не могла поверить, что ей так повезло в жизни!
      Вот справили свадьбу, зажили одной дружной семьей. Эльза воспитывала Петера и приглядывала за всем в замке, ее все любили и слушались. И даже старые слуги, много повидавшие на своем веку, говорили, что барону очень повезло, что такой жены у него никогда прежде не было и, скорее всего, больше не будет. Понимал это и сам фон Бург, а потому относился к своей молодой супруге с большой любовью и нежностью.
      Но, чем ближе было 27 ноября, тем мрачнее делался барон фон Бург. Эльза заметила это (она вообще была девушкой очень умной и наблюдательной) и однажды осмелилась спросить:
      - Муж мой, что так беспокоит вас? В замке у нас порядок, Петер здоров и весел, какие тяжкие думы вас гнетут?
      - Ах, Эльза, - упал перед ней на колени барон, - я люблю тебя всей своей душой и всем сердцем - так, как не любил ещё никого на свете! Но у меня есть страшная тайна, о которой не знает никто!
      - Расскажите же мне, муж мой, - попросила Эльза, - и вместе мы что-нибудь да придумаем.
      Барон тяжело вздохнул, заплакал и поведал жене о своём договоре со Смертью.
      - Ничего, - поразмыслив, ответила Эльза, - у нас еще есть время, и я придумаю, как её обмануть!
     
      ***
     
      И вот наступило 27 ноября. Барон, как всегда, сидел в своём кресле с бокалом грога, а напротив него, с вязанием в руках, пристроилась на стуле жена Эльза.
      Ровно в полночь окно комнаты распахнулось, и в нее влетела Смерть.
      - Кто это? - спросила она, заметив Эльзу. - Новая супруга? Которая уже по счету?
      - Скажи, Смерть, - произнесла Эльза, - что для тебя лучше - одна унесённая жизнь или две?
      - Что за глупый вопрос! - удивилась Смерть. - Конечно же, две!
      - Тогда я предлагаю тебе сыграть в одну игру. Я загадаю загадку, и, если ты ее отгадаешь, то заберёшь обе жизни - и мою, и мужа. А если нет - то оставишь нас в покое до нашей естественной кончины, определенной самой матерью-природой. Только сначала ответь мне на один простой вопрос: ты кто - женщина или мужчина?
      - Я не женщина и не мужчина, я - сама Смерть! - ответила надменно ночная гостья.
      - Я так и думала, - удовлетворённо кивнула Эльза. - Ну, что, принимаешь моё предложение?
      - Загадки я люблю, - задумалась Смерть, - и две жизни, конечно же, лучше, чем одна. А ты как, согласен? - обратилась она к барону.
      Тот лишь обреченно кивнул головой.
      - Ладно, договорились, - решила Смерть, - я много тысячелетий летаю над Землёй, и нет такой тайны, которую бы я не знала. Загадывай!
      - Тогда слушай. Что это:
      'Старый, толстый, неуклюжий,
      Никому, считай, не нужный,
      Ну, а лично для меня
      Он милей день ото дня'.
      - Интересно, - протянула Смерть, - в самом деле, интересно. 'Старый, толстый, неуклюжий...' Кто бы это мог быть?
      И тут её взгляд упал на барона.
      - Вот он - твой ответ! - торжественно произнесла она, указывая на Фридриха фон Бурга костлявым пальцем. - Это твой муж! Он и старый, и толстый, и неуклюжий!
      - Что ты! - возмутилась Эльза. - Разве я посмела бы сочинить такой стишок о своем любимом муже? Нет, ответ совсем другой.
      С этими словами она подошла к кровати и отдернула покрывало.
      - Вот, смотри, ответ - тюфяк. Он и старый, и толстый - от набитой ваты, и действительно никому не нужен, потому что весь уже истрепался и истерся. Но для меня он милее всех на свете - потому что после того, как набегаешься весь день по замку и нахлопочешься, одна только мечта - завалиться на тюфяк и поскорее уснуть. Тебе любая хозяйка это скажет! Я ведь не просто так спросила, женщина ты или нет. Если нет, то тебе этого не понять...
      - Хорошо, - кивнула Смерть, - допустим, это тюфяк. Он и старый, и толстый, и ненужный, все так. Но неуклюжий-то почему?
      - А это я для рифмы сочинила, - честно призналась Эльза.
      Смерть рассмеялась.
      - Ты меня позабавила, женщина, и я исполню наш уговор. Я больше не буду беспокоить тебя и твоего мужа, живите спокойно - столько, сколько вам определено само природой. А уж потом я приду...
      - Только не слишком торопись! - попросила Эльза. - Я еще хочу пожить с моим мужем, детей нарожать!
      - А это от тебя зависит, - усмехнулась Смерть, - если будешь хорошо о бароне заботиться, то он проживет еще долго. Я, так и быть, подожду, мне торопиться некуда...
      С этими словами Смерть взмахнула своими чёрными одеждами и улетела прочь.
      А Эльза и барон Фридрих фон Бург стали жить припеваючи. И жили они долго и счастливо, и народилось у них множество детей - братьев и сестёр Петера. И никто больше не называл фон Бурга 'Чёрным бароном', потому что теперь он всегда одевался так, как будто для него каждый день - праздничный.
      И знаете, по-своему он был прав. С такой женой, как Эльза, действительно, будней не бывает.
     
      Чавгунова Е.В. Продавец счастья23kОценка:8.42*6"Рассказ" Детская

Чавгунова Елена Владимировна e.chavgunova@gmail.com
     
      Продавец счастья. Вот такое необычное имя приклеилось к самому обычному булочнику. Но был ли он таким уж обычным?
      Каждое утро булочник просыпался затемно, замешивал тесто, разогревал духовки, негромко напевая какую-нибудь мелодию. Ровно в семь часов утра он уже был готов принимать первых покупателей. Неизменно с улыбкой, неизменно с хорошим настроением, протягивая хлебные изделия людям, он неизменно желал им счастья. Местные жители уже давно привыкли к седобородому добряку, и большинство из них улыбалось ему в ответ. Дети его просто обожали. Каждый из них старался перед школой заскочить в хлебную лавку купить свежую, ароматную булочку, а на сдачу получить кусочек счастья, удачу на весь день. И даже взрослые перед ответственными делами приходили покупать хлеб, пахнущий успехом.
      Если же в лавку попадали незнакомые люди, они несколько удивлялись слегка странному поведению булочника. И когда он на сдачу желал им счастья, мало кто благодарил его в ответ. Они молчали скорее из вежливости.
      "Он просто немного не в себе" - думали одни.
      "Он просто не знает, что счастье невозможно получить на сдачу" - передергивали плечами вторые.
      "Он просто не знает жизни" - делали выводы третьи.
      А лавочник продолжал делать свое дело. К нему приходили за хлебом и за советом. А уходили с легкостью в мыслях и буханкой хлеба в руках. Он помогал расставить все по местам и посмотреть на совсем обычные вещи с другой стороны, когда все видится совершенно в ином свете.
      С завидным постоянством, триста шестьдесят пять дней в году, семь дней в неделю, в холод и в зной, в дождь и в метель ровно в семь часов утра под надписью "Булочная" вывешивалась табличка "Открыто". И тот, чье настоящее имя давно забыто, становился с улыбкой у прилавка. А может, его имя и не забыто? Может, он всегда был ПРОДАВЕЦ СЧАСТЬЯ?
     
      Насколько людно и весело было в "булочной счастья", настолько же пусто и неуютно было у двери одного из домов этого маленького городка. Жители давно его обходили стороной, хоть и стоял он далеко не на окраине, а на одной из центральных улиц. Посреди бурно кипящей жизни дом-отшельник был воплощением одиночества. Его тяжелые, давно не крашеные ставни всегда были наглухо закрыты, его двери почти никогда не открывались, дорожка к порогу заросла травой, а забор давно требовал ремонта. О том, что в доме все же кто-то живет, можно было догадаться только по клумбе с цветами, которая виднелась через прорехи забора. Ах, сколько же здесь было цветов! Еще ранней весной участок покрывался пёстрым ковром подснежников, их дружно поддерживали тюльпаны и нарциссы, а уже летом здесь было такое разнообразие красок и ароматов, которое просто могло вскружить голову редкому прохожему, все же решившемуся пройти мимо. Любой садовод просто гордился бы такими цветами.
      Было ли у хозяина дома какое-то имя, никто не знал. Люди звали его просто - "отшельник". Ходили слухи, что выходит он из дому ночью. И когда во время сильного дождя мелькала на улице плотно закутанная в плащ темная фигура, люди перешёптывались: "Отшельник!".
      Никто не знал, от кого или от чего скрывался отшельник. Он появился незаметно и так же незаметно жил. Но люди почему-то считали, что лучше держаться от него подальше. И даже городские мальчишки, любители поозорничать, старались не подходить к дому-отшельнику.
      Но вот однажды почтальон свернул с улицы на заросшую дорожку к двери отшельника. Трава цеплялась за ноги, словно не хотела впускать незнакомца, ветви деревьев грозно нависали, словно задавали вопрос: "Зачем ты здесь?". То ли от сногсшибательного аромата цветов, то ли от волнения, у почтальона шла кругом голова. Казалось, он попал за пределы до мелочей знакомого ему городка. "Скорей бы выбраться отсюда," - думал невольный гость. Наконец, добравшись до двери, почтальон негромко постучал. И, надеясь, что никто не ответит, уже клал большой белый конверт под дверь. Как вдруг дверь приоткрылась. Почтальон от неожиданности сделал шаг назад, чуть не упав с крыльца. Из-за двери выглянул бледный, еще не старый, но полностью седой мужчина, без тени эмоций прищурился на нарушителя спокойствия. "Вам письмо, - сглотнул тот, - возьмите, пожалуйста". Отшельник молча взял конверт и закрыл двери. И дом замер, не издав больше ни звука. Он молчал до самой ночи.
      А ночью двери снова открылись. Второй раз за день! И фигура, закутанная в серый плащ, быстро пошла по залитым лунным светом улицам. Остановилась она у двери булочника - нашего продавца счастья. И рука из-под плаща протянулась к шнурку звонка...
     
      Показалось, что дверь скрипнула еще до того, как раздался звук звонка. Булочник широко открыл дверь. Он держал в руке зажженную свечу, свет которой освещал его фигуру, делая темноту помещения еще гуще.
      -Проходи, добрый человек, - улыбнулся булочник ночному гостю. Они зашли в прихожую.
      -Понимаю, что сейчас не самое удобное время, но у меня к тебе, продавец, дело, - сипло проговорил седоволосый.
      -Я готов выслушать тебя.
      -Я должен быть уверен, что все останется между нами. Не хочу, чтобы люди судачили об этом.
      -Никто не может упрекнуть меня в сплетничестве или нечестности. Да и ты не пришел бы сюда, если бы сомневался во мне. Я даю тебе слово!
      -Ты можешь научить меня читать?
      -Читать? Ты не умеешь читать?? - искренне удивился добряк.
      Отшельник отвернулся от булочника и сделал шаг по направлению к двери.
      -Нет-нет. Ты меня не понял, - взял его за рукав продавец счастья, - я... просто не ожидал. Извини, я совершенно не хотел тебя обидеть... Дай мне подумать, как это лучше сделать. Понимаешь, у меня практически нет свободного времени... Да и получится ли у меня?
      -Мне это очень нужно!
      Тут булочник догадался, что визит отшельника связан с утренним письмом, слухи о котором, конечно же, достигли и булочной.
      - Если тебе нужно что-то прочитать, я с удовольствием это сделаю для тебя. И, будь уверен, всё останется строго между нами.
      - Нет. Я должен сам... Просто... научи меня читать.
      - Это дело небыстрое. Есть ли у тебя возможность столько времени ждать?
      - Нет - опустил голову отшельник, но потом исправился, - Да! Я сделаю все возможное, чтобы как можно быстрее научиться читать.
      - Хорошо,- потрогал свою бороду булочник, - как же мне быть со свободным временем? Я вот что думаю. Давай мы будем с тобой встречаться ранним утром. Приходи в 4 часа утра. Я начну готовить тесто, и пока разогреваются духовки, мы будем с тобой заниматься. Ты согласен? Только в 7 утра я уже должен открыть лавку...
      - Согласен. Но меня интересует еще один вопрос. Что ты хочешь за свою услугу?
      Продавец счастья был несколько обескуражен - он не привык делать добро за что-то. Но он понимал, что переубеждать отшельника- дело непростое, поэтому решил ему подыграть. Спрятав смущение в улыбку, он предложил:
      -Можно поступить следующим образом. Я время от времени придумываю новые булочки. Не мог бы ты выступать в качестве дегустатора? Просто пробовать и говорить о своих ощущениях?
      - Ну что ж... Хорошо, - выдержал некоторую паузу мрачный гость, - Но спешу предупредить, что у меня очень необычный вкус. Если это устраивает, то по рукам. Каждый день с четырех до семи утра мы занимаемся, - подытожил отшельник.
      - Да! - уверенно сказал продавец счастья. - Мне нужен один день, чтобы подготовиться. Приходи послезавтра утром.
      - Договорились. Я приду послезавтра в 4 часа утра. Доброй ночи! - отшельник направился к двери.
      - И тебе - доброй, - закрыл булочник за гостем дверь.
      Он так и не смог заснуть до самого утра.
     
      Еще не скоро засеребрится рассвет, еще спокойно спят голосистые петухи, еще видят волшебные сны жители городка, а булочник уже на ногах. Добираться к своему рабочему месту ему совсем недолго - нужно всего лишь спуститься из своей жилой комнаты вниз, в пекарню, которая выходит прямо в булочную. Вот и сегодня, он спустился, и через несколько минут в помещении запахло дрожжами, кислым молоком и мокрой мукой... Вскоре к этому запаху присоединился тонкий аромат мяты. Это он между делом заварил чай. Но сегодня на столе стояло две чашки, а рядом лежала книга с названием "Букварь", еще одна книга, карандаш и толстая тетрадка, - сегодня он был готов дать урок своему странному знакомому.
      В пекарне уже полным ходом кипела работа, когда там появился отшельник. У него была почти минута, пока булочник его заметил. И за это время отшельнику показалось, что там трудится несколько человек. Он увидел булочника в другом свете, тот словно танцевал, порхая от бадьи к печке, от мойки к продуктам. Казалось, что он не касается земли, напевая какую-то несложную мелодию. И вся пекарня была наполнена светом, шумом, радостью и ароматом.
      - Ой, ты уже пришел? Я и не заметил! - булочник, наконец, обратил внимание на отшельника.
      - Я несколько раз постучался, но ты не услышал. И когда я заметил, что дверь незаперта, вошел.
      - Да, дверь у меня никогда не закрыта. Хорошо, что вошел. Я заварил чай. Предлагаю начать с него.
      - Предлагаю начать с грамоты.
      - Да, конечно. Вприкуску, - улыбнулся булочник, - мне нужно полминуты. Ты присаживайся, я сейчас.
      Он поставил в две печи по противню, на которых были выложены булочки разной формы.
      - Начнем с первых букв, - наконец, сел за стол к отшельнику продавец счастья, открыв букварь...
      <Каждый из вас проходил эту науку. Поэтому не станем утруждать вас подробностями. Расскажем о самом основном>
      - ...Теперь предлагаю вот в этом абзаце книги найди все буквы 'А', подчеркнув их одной чертой. Буквы 'Б' подчеркни двумя чертами, 'В' обведи в круги, 'Г' - в квадраты. После этого в тетрадке напиши по две строчки каждой буквы по образцу, который я написал. Мне нужно отвлечься, ненадолго.
      В помещении невероятно пахло сдобой, запах буквально толкал булочника в плечо: "Пора, ну вынимай же булочки!" И когда он их вынул из печи, они оказались в меру подрумяненные, как раз то, что надо! Освободив противни, добряк заполнил их новыми изделиями из теста и снова отправил в печи.
      Наш ученик сосредоточенно работал карандашом. Продавец счастья улыбнулся в бороду, отметив про себя то, что отшельник от усердия высунул кончик языка. Заглянув в тетрадь через плечо, он обрадовался, что для первого раза вполне прилично написано. И чтобы не мешать, взял книгу - проверить выполненное задание. Его ученик блестяще справился с задачей, не пропустив ни одной буквы.
      Смотрел на него булочник и думал: "Почему люди его боятся? Почему он замкнулся? Не может же плохой человек так ухаживать за цветами. Ведь у него во дворе растут замечательные цветы. Так выглядят только цветы, выращенные с любовью! И что за секрет был вложен в конверт?.." - "На все свое время. Будут ответы и на эти вопросы. А сейчас нужно работать"- одернул себя булочник.
      Положив на блюдце ароматные булочки, продавец подсел к отшельнику. Он подлил в чашки еще чая и похвалил выполненную работу.
      - Думаю, на сегодня достаточно, - сказал он, откусив булочку.
      - Давай следующие буквы, - запротестовал ученик, тоже взяв в руки булочку и придвинув к себе чашку. - Это же всего лишь буквы. До чтения еще далеко!
      - Хорошо! - пекарю понравилось его упорство,- следующие буквы...
      Порядка десяти раз вынимал булочник из печей свои изделия. Последними были выпечены круглые буханки. Пора было уже выносить всё в лавку. Часовая стрелка на часах уже почти сравнялась с цифрой 7. А отшельник все выводил в тетрадке неуверенные палочки и завитушки, перелистывая станицы букваря.
      - Мне уже пора открывать лавку, - тронул его за плечо булочник.
      - Да,- смутился тот, - мне уже пора... Можно я? - и не смог закончить фразу. Но булочник понял. Выходил отшельник от продавца счастья не только с букварем, тетрадкой и карандашом. В его сумке была еще буханка свежеиспеченного хлеба.
      Впервые за много лет он шел по освещенным солнцем улицам города...
     
      Жизнь незаметно перелистывает дни-странички. Кажется, совсем недавно наш одиночка впервые постучался в двери продавца счастья, а теперь они уже изучили последнюю букву алфавита, начали складывать слоги...
      Вера в человека делает многое. Вера булочника в отшельника поменяла отношение жителей города к этому угрюмому соседу. И хоть сам он по-прежнему редко улыбался, но был уже не таким замкнутым. Оказалось, ему есть чем удивлять людей.
      Однажды утром на занятие отшельник принес лепестки роз. И булочник впервые попробовал розовый чай. К слову сказать, он ему очень понравился.
      Когда булочник пек новинки, отшельник давал дельные советы. Более того, он предложил и помог осуществить замечательную идею. А именно - поливать булочки шоколадом! Оказалось - отшельник любитель напитка из какао и шоколадных плит. Он экспериментировал с этими напитками и их концентрацией. Если делать их густыми и сладкими, то их можно использовать в выпечке булочек. И такие булочки имели успех! А булочник, продавая их, не забывал упомянуть, по чьему рецепту они изготовлены. Сначала люди удивлялись, но благодарили. И потом возвращались за "булочками отшельника" снова.
      Однажды продавец счастья предложил отшельнику партнерство.
      - Партнерство? - он удивленно поднял на булочника глаза.
      - Да. Партнерство. Ты послушай, что мне пришло на ум. Я предлагаю рядом со стульями в булочной, что стоят для отдыха покупателей, поставить несколько столов. И ты будешь наших посетителей угощать своими сногсшибательными напитками. Будешь готовить им чай из лепестков роз и горячий шоколад. Я уверен- жителям понравится. Тем более, что наши занятия окончены, ты уже научился читать. И можешь уделить достаточно времени своим булочкам и напиткам.
      - Я сегодня закончу свои дела и подумаю над твоим предложением, - ответил отшельник.
      - Я не сомневаюсь, что тебе это нужно. Двери моего дома всегда открыты. По делу или просто так.
      Они попрощались, у булочника начался обычный день, а отшельник пошел к себе. И каждый встретившийся человек желал ему доброго утра.
      Но уже через несколько минут к булочнику вбежал растерянный отшельник. С трудом взяв себя в руки, он подошел к продавцу: "Мне нужно с тобой поговорить" Булочник указал взглядом на кухню: "Я сейчас к тебе подойду". Он отпускал даму пожилого возраста, к счастью, в булочной больше никого не было. И почти сразу же на кухне за спиной у отшельника раздался голос продавца:
      - Что случилось?
      - Письмо...- только и смог сказать отшельник.
      - Что письмо?
      - Оно пропало!
      - Как пропало? Может, не туда положил?
      - Его украли, - сказал отшельник таким голосом, что у булочника сомнений больше не осталось.
      - Подожди, не паникуй. Ты можешь меня подменить ненадолго? Я хочу навестить одного шустрого и любопытного парня...
     
      Выходя из дверей лавки, булочник уже знал, куда идти. Поэтому он, не задумываясь, свернул налево и заторопился вверх по улице.
     
      - Только бы успеть! - думал про себя старик.
     
      Откуда же он узнал, кто этот воришка?
     
      Дело в том, что пару дней назад в булочную, как обычно по утрам, забежал сорванец из соседнего дворика. Озорной и веселый паренек десяти лет. Разговорившись, он поведал булочнику о своем намерении разведать тайну отшельника, чтобы весь городок узнал о том, какой он беcстрашный . Старик долго переубеждал сорванца, но, как оказалось, безуспешно.
     
      Вспоминая тот разговор, булочник не заметил, как подошел к большому шалашу в лесочке за городом - здесь обычно собирались городские мальчишки, играя в разбойников или просто отдыхая после школы. Казалось, что внутри никого нет, но булочник был уверен - озорник здесь. И действительно, приподняв полог тяжелой плотной ткани, которая завешивала вход в шалаш, булочник увидел сидящего на земле спиной к выходу соседского мальчика. Не удивительно, что в шалаше больше никого не было, ведь сейчас время занятий в школе.
     
      Царящий в сооружении полумрак делал обстановку загадочной, а сложенное у стен шалаша оружие, вырезанное из дерева и смотанное из веток добавляло таинственности. Казалось, что мальчик склонился над пиратской картой.
     
      - Есть кто? - нарушил тишину булочник. (он не хотел напугать юнца, поэтому дал ему знать о своем присутствиии). В ответ наш искатель приключений зашуршал бумагой. И старик заметил, что мальчик спрятал что-то под рубашку.
     
      - Кто там? - ответил он слегка дрогнувшим, но уверенным, голосом.
     
      - Это я, булочник. Есть разговор. Можно войти? Или ты выйдешь?
     
      - Я сейчас выйду.
     
      Добряк опустил полог и немного отступил от входа. Он стал спиной к шалашу, лицом к буйству зелени леска, где вовсю разрывались звонкоголосые птицы. Казалось невероятным, что всего в километре отсюда кипит размеренная жизнь городка с его вымощенными улицами, выкрашенными заборами, аккуратными домами ...
     
      Тем временем мальчик вышел к нему и стал рядом. В руках он держал конверт.
     
      - Я знаю, зачем вы пришли. Я уже сам собирался идти к вам, чтобы посоветоваться, как мне быть. Вы оказались правы - неправым делом нельзя прокладывать себе дорогу. Но еще я помню, как вы говорили, что сильные видят свои ошибки и исправляют их. Так вот. Я понял свою ошибку и хочу исправиться. Я хочу вернуть конверт. И... теперь меня посадят в тюрьму?
     
      - Насчет тюрьмы - не знаю. Но вполне возможно, что будет так, -решил попугать "раскаявшегося преступника" мудрый старик, - Обычно, когда признается вина, наказание смягчается. Не знаю, что тут можно сделать. Да и не от меня это зависит. Посмотрим, что скажет владелец письма. Ведь ты его в первую очередь обидел. Я предлагаю тебе отдать письмо мне, а я уже постараюсь все решить наилучшим образом. Одно могу сказать точно - домашний арест тебе обеспечен... Я надеюсь, этот урок запомнится тобою на всю жизнь!
     
      Можно ли повзрослеть за один день? Наш герой точно знает ответ на этот вопрос. Потому что вслед уходящему от шалаша булочнику смотрел уже совсем не тот мальчишка, в голове у которого были только игры и безрассудное геройство...
     
      Когда лавочник пришел обратно в булочную, отшельник, вставший у прилавка, разговаривал с очередным покупателем, миловидным старичком, который жаловался ему на боли в спине.
      - Принес, - протянул булочник конверт своему ученику. Отшельник так обрадовался возвращению пропажи, что совершенно забыл о виновнике-воришке. Ничем не выдав своего волнения, он взял письмо, кивком поблагодарил булочника.
      Они стояли друг напротив друга. Отшельник и продавец счастья. Старичок смолк, осёкшись на полуслове. В нависшей тишине тиканье часов казалось невероятно громким.
      - Читай, - указав глазами на письмо, нарушил молчание лавочник. Отшельник словно только и ждал этих слов. Он отступил к окну, зашуршал, распечатывая конверт. Когда в его руках оказался исписанный с двух сторон листок, тишина в лавке стала еще гуще. С нарастающим напряжением следили за читающим две пары глаз, которых он совершенно не замечал. Он читал слово за словом, шептал про себя фразы, а невольные свидетели происходящего по его шевелящимся губам пытались понять, что же там, в том письме. Постепенно лицо отшельника прояснялось, он иногда возвращался к уже прочитанным частям письма, перечитывал их, словно заучивая. Наконец, прочитав последние строчки, он отвернулся и украдкой вытер слезу (а может, это просто показалось). У продавца счастья не осталось сомнения, что в письме нет плохих новостей. А отшельник, вспомнив о присутствующих, смутился своего сентиментально состояния, и вышел на кухню.
      Через несколько минут он вернулся с чашкой горячего шоколада, сел на стул как раз напротив булочника и заговорил:
      - Понимаешь... Была у меня семья, свое дело, которое досталось мне от отца. Все складывалось замечательно, у меня рос сын - продолжатель ремесла. Но случилось непоправимое - неизлечимая болезнь унесла жизнь моей жены. Мы долго ее оплакивали, сын так и не смирился с этим горем и решил уйти в морской флот. Упрямец! Я мечтал, что он встанет плечом к плечу рядом со мной. А он против моей воли уехал. И я вычеркнул его из жизни, я перечеркнул всю свою жизнь. Я уехал навсегда из родного края, поселился тут и закрылся от всех.
      Но вот он нашел меня. Мой сын! Он каким-то образом узнал мой адрес. И написал мне. Он выучился, стал уважаемым человеком, дослужился до капитана. Он так замечательно пишет! И знаешь... он хочет жениться. И он просит...
      - Отцовского благословения! - закончил за него фразу сильный молодой мужской голос.
      И все присутствующие повернулись на источник голоса. Это оказался высокий широкоплечий молодой человек в форме. Он сделал несколько шагов от входа и сел рядом отшельником.
      -Знакомый запах, - указал он на кружку в отцовских руках, - горячий шоколад, кажется, стал холодным, - улыбнулся он.
      - Да, сынок, я еще не забыл, как его делать. ... Вот так открылась тайна отшельника, а у булочника появился верный друг и помощник. Они воплотили свою мечту, и люди их поддержали. Жители любили лакомиться в булочной и шоколадом, и чаем, и, конечно же, булочками. Только иногда бывший отшельник брал небольшой отпуск, чтобы проведать сына и внуков. Можно сказать, что на этом история Отшельника и Булочника закончилась. Но мы так не скажем. Ведь в том славном городке и теперь есть счастливая булочная и каждый день сладкий шоколадный запах разносится по округе.
     
      Данный файл не подходил по размерности под условия предыдущего конкурса. Поэтому была подана заявка без одной главы, "Продавец счастья (в сокращении)" http://zhurnal.lib.ru/c/chawgunowa_e_w/prodawecschastxjawsokrashenii.shtml Было исправлено несколько стилистических ошибок. конкурса "Красная горка" номинация "жизненный опыт"
     
      Роднова Н. Я - Бобо19kОценка:5.14*6"Рассказ" Хоррор
     
      Я - Бобо.
      И так будет всегда.
      Назвали меня Борисом, как деда.
      Но я очень рано понял, что я - Бобо.
      Да, мне нравится боль. Чужая. В пять лет я первый раз поломал ножки цыплёнку - маленьким молоточком из подаренного на день рождения набора "юный столяр". Он так пищал, дёргался. Мне было интересно смотреть на него. Приятно. Весело. Бабушка прибежала на истошный писк, заплакала и стала накладывать шины - тонкие лучинки на спичечные ножки. Он пищал и дергался, пищал и дергался, а потом затих. Сдох. И это тоже было весело. Прикольно - глазки затянулись тонкой бледной плёнкой, головка и крылышки обмякли и повисли, ножки перестали дёргаться.
      Бабка попыталась выпороть меня, но милая маман закатила истерику с пронзительным визгом: что свекровь-садюга мучает ребёнка, что вся эта семейка - выходцы с помойки и папаша мой - первый. Я хохотал, как заведённый, но меня не было слышно за криками милых родственниц. В конце концов, прибежал отец, надавал оплеух мамаше, мне - подзатыльник и велел всем заткнуться.
      Потом были лягушки. Я резал их кухонным ножом. И не только потому, что мне хотелось посмотреть, какие у них кишки.
      Однажды отец застукал меня за отрезанием лапок у очередного земноводного. Схватил огромными ручищами, зажал между колен и бил ремнём. Больно, унизительно, страшно. И отвратительно. Воняло: потом из подмышек, грязными ногами, чесноком изо рта. Спасла меня на этот раз бабушка. Накинулась на любимого сыночка с матом и кулаками, вырвала ненаглядного внучка, пожалела, приласкала, поставила холодный компресс на вздувшуюся задницу.
      Тогда я твёрдо запомнил, что лучше делать это потихоньку, чтобы не знали взрослые.
      Потом родилась сестра - большая вонючая кукла с противным голосом, орущая день и ночь. Она украла у меня мою мать. Теперь она стала и ненаглядной, и красотулечкой, и ангелочком, все ласковые слова, всё время и внимание матери доставались только ей. Я возненавидел её. Как можно любить эту пакость? Даже на горшок ходить не умеет. Иногда, когда она засыпала, я тайком щипал это мерзкое создание. Она опять начинала закатываться, и это было классно. Но ближе к году она стала произносить первые слова. И вот, после того, как я потихоньку кольнул её гвоздём, стала кричать "бо-бо" и показывать на меня пальцем.
      Отец нашёл красную кровоточащую точку не её теле, гвоздь в моём кармане и чуть не убил меня. Я понял, что сестру лучше не трогать.
      Также я понял, что я - Бобо. И так будет всегда. Теперь все называют меня Боб. Как говорит мой друг Эдик: - Кто не зовёт Боб, тот получает в лоб. Но я-то знаю, что я - Бобо. И так будет всегда.
     
      ***
     
      В мае солнце шпарило, как сумасшедшее. Хотелось купаться. Но вода в Волге была ещё ледяная - в верховьях по-прежнему таяли снега. Эд сказал, что знает далеко за городом, в укромном месте, небольшую заводь, она отделена от реки тонким перешейком, довольно мелкая и вода в ней уже должна прогреться. Попутно можно было испытать проходимость нового отцовского внедорожника, да и эксперимент, детали которого обсуждали всю зиму, провести.
      Для нужд эксперимента позвали Верку и Ирку, прозванных пионерками за то, что "всегда готовы".
      Рыжая Верка и русая Ирка выкрасили волосы в одинаковый жуковой цвет, одинаково кровожадно выглядели их длинные кроваво-красные ногти, одинаково провокационно - изображающие юбки набедренные повязки. Они считали, что это круто - выглядеть близнецами из вампирского сериала.
      Всю дорогу мы хохотали и переглядывались, девки - пили пиво, визжали, для веселья орали матерные частушки. Гаишники на нас не реагировали, только брали под козырёк, как послушные оловянные солдатики - мой папаша у них начальник.
      Заводь была хороша - неподвижная, пронизанная солнцем, тёплая отстоявшаяся вода, коричневатые водоросли таинственно клубились и тайком гладили ноги, старые ивы толпились вокруг и любовались отражением тонкой серебристой листвы и купающимися голышом девчонками. Они громко визжали, ныряли, сияя нежной незагорелой кожей. Длинные чёрные волосы струились по воде, тела сверкали под солнцем.
      Выпили водки и предложили развлечься в стиле садо-мазо. Дурные девки не заподозрили подвоха, согласились. Мы их связали, заткнули рты, а потом - убили. Спокойно зарезали, как кур. Всю зиму мечтали повторить подвиг столичных знаменитостей, зажаривших и съевших глупую влюблённую девицу. Но не смогли. Эда стало рвать, не выдержал моей обычной любознательности - вид окровавленных кишок на ярком солнце не понравился. Ну, а я не мастер в кулинарии, да и самому собирать хворост, разжигать костёр, разделывать мясо - западло. У меня всю жизнь Эдик на побегушках. Так, чтобы эксперимент не закончился полным пшиком, решил опровергнуть папашину любимую поговорку: сиську и письку в одной руке не удержишь. Удержал. Отрезал и удержал.
      Пара оплеух - и Эд пришёл в себя. Тела сложили в заранее приготовленный мешок, туда же - несколько кирпичей, крепко завязали и заткнули под корягу в заводи.
     
      Назад решили ехать через степь, надо было, на всякий случай, запутать следы, да и испытать, наконец, внедорожник.
      Степь в мае - это зелень, цветы и сумасшедшие ароматы. Гнали по бескрайнему зелёному морю, подскакивая на холмиках сусличьих нор, пересекая еле видимые грунтовые дороги, взлетая на едва укрытые зарослями цветущей верблюжьей колючки жёлтые барханы, выскочили на необычную колею - глубокую и узкую, будто по ней из года в год вагонетку таскали.
      Провалились, забуксовали, мотор заглох.
     
      На фоне красного заходящего солнца увидели странный силуэт - словно чудище из "Аленького цветочка". Огромный, поросший густой рыжей шерстью, абсолютно голый мужчина стремительно приблизился к нам. Из-под низкого лба на нас проницательно взглянули маленькие, налитые кровью глаза.
      - Йети? - ошарашенно пролепетал Эд.
      - Йети-йети, йети - разъеб...ти, - лихо, с парадоксальной иронией прорычал рыжий.
      Он с кряхтением подхватил джип, легко поднял и понёс, держа на вытянутых руках, над головой. Мы парили над цветущей степью, под фантастически красивым, сияющим переливами бледно-лилового, розового, голубого и золотистого, закатным небом, и реальность медленно уплывала от нас. Для того, чтобы проверить, не сплю ли я, ущипнул Эда - он хрюкнул и треснул в ответ меня по загривку. Кажется, не сплю.
     
      Так мы оказались в странном месте - заброшенный сад, четыре землянки и гора железа посередине. Вокруг - поля помидоров, огурцов, гороха, кукурузы, лука, бахчи арбузов и дынь.
      Я подумал, что папаша скоро организует поиски, нас не могут не найти - это место должно отлично просматриваться с вертолёта. Свой любимый красный джип он узнает из тысячи.
      Йети небрежно скинул машину рядом с горой железа, подхватил нас за шиворот и сунул в землянку.
      - Скоро приду. Порезвимся, как ты любишь, - ткнул в меня огромным, рыжим пальцем.
      Снаружи заскрежетал прочный ржавый засов.
      В маленькую землянку закатный свет проникал через крошечное зарешёченное, неостеклённое оконце. Мы уселись на нары из неструганных досок и попытались понять, что с нами произошло, как выйти из положения, как бежать. Бредовость происходящего осмыслению не поддавалась. Вскоре через окошко полезли тучи голодных комаров, накинулись на свежатинку. Стало не до размышлений, только отбивайся.
      Стемнело. Снова заскрежетал засов. Йети с трудом просунулся внутрь, вновь схватил нас за шиворот и вытащил наружу, как котят. Эдика он передал в руки огромной, с отвисшими грудями-холмами, покрытой серовато-зелёной шерстью, женщине-йети, что-то прорычав и добавив, чтобы мы поняли: "Развлекайся". В её руках Эд, спортсмен-самбист, загорелый двухметровый красавец, выглядел бледной тряпичной куклой. Волосатая женщина подхватила слабо дёргающегося парня подмышку и степенно удалилась в соседнюю землянку. Вскоре оттуда стал доноситься ритмичный скрип деревянного настила, шлепки и короткие порыкивания.
      У меня волосы встали дыбом. Что же ждёт меня?
      - Правильно соображаешь, - прорычал йети и, развернув меня спиной, прикрепил верёвкой за запястья к изгороди.
      Это продолжалось всю ночь. Дикая боль разрывала все внутренности, временами казалось, что вот-вот, и он дороет тоннель до миндалин. Какое-то странное ожерелье из тяжелых разноцветных кубиков, висевшее у него на шее, ритмично билось о мои голову и шею, оставляя синяки и кровоточащие царапины. От него невыносимо несло: потом из подмышек, грязными ногами, чесноком из пасти.
      Пытка закончилась, когда небо на востоке стало светлеть. Йети заставил меня дойти до землянки самостоятельно, хотя из-за дикой боли, дрожи во всём теле, подгибающихся коленей я пытался упасть на землю, да так, чтобы не подниматься уже никогда. Ещё хотелось посмотреть, не волочатся ли за мной по пыльной сухой земле мои кишки, но сил, даже на то, чтобы обернуться, не было.
      На грязном земляном полу я ненадолго впал в сон-бред, в сон-оцепенение.
     
      Рано утром меня и Эда вытряхнули из землянок на работу. Бледный, покачивающийся Эдик шепнул, что всю ночь вспахивал необъятное серо-зелёное поле, стоило эрекции ослабнуть, короткий рык в ухо волшебной силой делал естество железобетонным. Махина чуть не задавила его, поспать не удалось ни минуты.
      О том, что произошло со мной, я говорить не мог - рыдания спазмами сдавливали горло. Эд как-то странно смотрел на меня, то ли сочувствуя, то ли издеваясь. Но хуже мне уже не могло стать.
     
      Нас нагрузили вёдрами и отправили в поле, собирать ранний урожай гороха и огурцов. Как только скрылись из вида землянки, мы попытались убежать. Оказалось - уйти невозможно. Телепатическая власть йети разворачивала нас в сторону их стоянки. В попытках убежать мы - в слезах и соплях - прокрутились несколько часов на одном месте, как бараны в загоне. В конце концов, появилась серо-зелёная, ткнула нам вёдра в руки и приказала работать.
      Мы подтаскивали вёдра с собранными овощами к механизму, который вчера приняли за груду металлолома. Рыжий йети открывал скрипучую ржавую заслонку, похожую на дверцу в старой деревенской печи, быстро засыпал туда принесённую нами снедь, огурцы - отдельно от гороха. С ласковым порыкиванием хлопал лапищей машину по кожуху, она вздрагивала, и из небольшого верхнего отверстия ему на ладонь выскакивал маленький ярко-зелёный кубик. Из десяти вёдер овощей получался один кубик со стороной в один сантиметр. Йети складывал кубики в небольшое красное пластмассовое ведёрко. За день каторжной работы это ведро редко наполнялось полностью.
      Затем я стал свидетелем уничтожения отцовской машины. Рыжий содрал обшивку, скатал её в компактный рулон и засунул в эту дрожащую груду металлолома. Туда же закинул сорванные с нас золотые цепи, мою - с мамашиным портретом в кулоне, Эда - с полумесяцем и звездой. Похлопал по машине и зарычал - с другой интонацией. Через несколько секунд из боковой дверцы выкатились на землю десять огромных, ярко-красных, внутри позолоченных кастрюль и таких же мисок. Йети вновь засунул эту посуду в машину, а вынул пронзительно-красный, с тончайшими золотыми прожилками, кубик, похожий на драгоценный камень. Серо-зелёная тут же обкрутила его проволокой и вдела в мочку, как серьгу. Потом в механизм полетело всё, что осталось от машины - мотор, рама, сиденья, колеса. Аккуратные кубики разных оттенков серого цвета легли в красное пластмассовое ведёрко.
      - А, пусть будет, - ухмыльнулся йети, глядя на меня.
      Мы вкалывали до темна, а ночью всё повторилось - скрип, хлопки и рычание из землянки и мой кошмар - окровавленные запястья, дикая боль, унижение и жуткая вонь.
     
      Потекла нескончаемая, однообразная череда дней, наполненных каторжным трудом и ночей, заполненных жутью.
      Мы таскали центнеры овощей с поля, йети превращали их в кубики, а кубики отправляли в огромное хранилище, вырубленное в скальной породе глубоко под землёй. Огромные стеллажи в стенах были почти доверху забиты разноцветной мозаикой запасов. Периодически появлялись другие самцы и самки, приносили ананасы, бананы, апельсины, манго, гранаты и вновь исчезали, а рыжий перерабатывал и складировал запасы:
      - Скоро будет холодно, очень холодно и ночь, долгая-долгая ночь. Вы, люди, погубите планету. Спасти всех нам нельзя, изменить ситуацию - тоже. Но некоторых мы можем сохранить, так же как животных и растения, - сказал йети, засовывая в машину приблудившуюся бродячую шавку. На ладонь ему упал маленький буроватый кубик. Он вновь закинул его в верхнее отверстие и из-за заслонки с испуганным визгом выскочила грязная лохматая собачонка.
      - Вот, смотрите,- он показал на своё ожерелье.
      Впервые я имел возможность вблизи рассмотреть эти странные кубики на его шее: молочно белые с золотистыми прожилками, цвета слоновой кости с огненно рыжими, глубокого чёрного цвета, светло-коричневые, красноватые, они были странно скреплены между собой. Из верхней грани каждого кубика выбивалась тонкая прядь человеческих волос: золотистых, огненно-рыжих, чёрных, коричневых, они, переплетаясь, образовывали шнурок - основу.
      - Мои, любимые, - похлопал он себя по груди.
      Я покрылся липким потом. В очередной раз абсурдность и жуть происходящего норовили выбить из меня разум.
     
      Каждый день я ждал, что нас, наконец, найдут. У отца достаточно власти и средств, чтобы прочесать каждый квадратный метр области.
      Но этого места как будто не существовало в реальном человеческом мире: над ним не пролетали самолёты, ни разу вблизи не показалась машина, даже отары овец не проходили в пределах видимости.
      Ночами, в самый знойный и засушливый период, над полями и садом, как по заказу, моросил тёплый дождик, овощи и фрукты пёрли со страшной силой, мы вкалывали, не разгибаясь.
      Так прошло лето и часть осени.
      Ранним октябрьским утром, зябко поёживаясь, я выбрался из землянки. Одежда превратилась в лохмотья и нисколько не согревала. Привычно побрел к кучке вёдер, готовясь приступить к осточертевшей работе, и остолбенел: прямо на меня шёл рыжий йети, а с ним две девицы. Полуголые длинноволосые платиновые блондинки, в коротких юбочках из серебристо-зелёных и жёлтых ивовых листьев. Ослепительно белая кожа сияла на солнце, глаза - цвета зеленоватой речной воды. Вокруг груди одной из них змеился тонкий серебристый шрам, и у обеих - сбегали извилистыми ручейками от диафрагмы - в самый низ, под листья. Они взглянули на меня и засмеялись прозрачным русалочьим смехом:
      - Привет, Борюсик. Как поживаешь? Плохо? А мы по твоей милости совсем не жили, всё лето. Вот теперь заживём. Кровь твою будем пить, Борюнчик. Свежую, живую, тёплую кровь, - и потянули ко мне белые тонкие руки с длинными зелёными ногтями.
      Как только до меня дошло, что это воскресли убитые Верка и Ирка, провалился в спасительное беспамятство.
      Очнулся, а передо мной довольно ухмыляющийся йети и два новых кубика на его ожерелье качаются - серебристо-белые, с лёгким зелёным отливом, полупрозрачные.
      - Наказан, хватит, - прорычал рыжий.
      - Иди, - поднял за шиворот и хлопнул лапищей по заду. Я пролетел до изгороди и оттуда промямлил:
      - Эдика отпустите!
      - Он захотел остаться с нами, войти в новый мир.
      Я представил себе бежево-чёрный кубик в другом ухе хозяйки Эда и поплёлся в степь, за поля.
     
      ***
     
      Через три дня меня нашли пастухи и отправили в город.
     
      В результате расследования, проведённого в связи с нашим исчезновением, были найдены трупы Верки и Ирки. На месте преступления обнаружили улики, неопровержимо доказывающие факт совершения убийства мной - дурень, любимый нож забыл в траве.
      Я, наконец, прославился. Все газеты обо мне писали. Весь Интернет звенел.
      Я честно рассказал отцу, а потом и следователю, всё, что со мной произошло, но они продолжали допытываться, куда я дел труп Эда. По просьбе отца обследовали указанную мной местность, но кроме четырёх древних, заброшенных землянок и странной, глубокой и узкой, внезапно обрывающейся колеи, ничего не нашли.
      Судебно-психиатрическая экспертиза признала меня невменяемым. Думаю, папаша подсуетился. Можно иметь сына - сумасшедшего убийцу, но никак не уголовника. Иначе уж точно лишишься и руководящего кресла в правоохранительных органах, и всех благ, с ним связанных.
      Я продолжал твердить, что надо отправить к йети спецназ и освободить Эдика, раскупорить из кубиков живых и невредимых Верку и Ирку.
      Меня положили в психиатрическую больницу. Отец уступил просьбам матери и заплатил за палату повышенной комфортности, с отдельным санузлом и холодильником.
      Неделю назад был суд. Меня признали виновным в убийстве Верки и Ирки, в связи с психическим заболеванием освободили от наказания и поместили в психиатрическую больницу особого типа.
      Здесь комфортом и не пахнет.
      Никто и никогда отсюда не убегал.
      Сижу в вонючей палате в смирительной рубашке.
      Рядом беснуются психи.
     
      Выйду отсюда и порежу - любимую бабулю - в лоскуты, папашу - на ремни, мамашу - на звёзды. Она всегда говорила, что папаша не дал ей стать звездой - серая мышь из засруйского театра. Пусть получает. А сестричку заткну в бетономешалку. Будет маленький, аккуратный бетонный кубик - как она сама.
     
      Я - Бобо.
      И так будет всегда.
     
      Я - Бобо. Я - Бобо. Я - Бобо!
      Третьи сутки бьюсь башкой о стену! Когда же выскочат эти чёртовы мозги!
      Я - Бобо! Бо-бо, бо-бо, бо-бо-бо-бо-бо-бо-о-о-о-о!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
     
      17.07.10
     
      Tet The Dark Side of the Moon14k"Рассказ" Проза

0x01 graphic
     
      День... Еще один короткий день... Еще один день длиной в вечность... Марте просто необходимо остаться с самой собой, дать выход эмоциям. И было только одно место, где деревья казались такими же высокими как в детстве, звезды сияли ярче, а море поражало своей глубиной и даже не синевой, а фиалковым цветом в свете луны.
     
      ***
     
      Черная блестящая машина на бешеной скорости неслась по проселочной дороге, рассекая темноту, оставляя за собой столб пыли и свист ветра. Ночь окутывала темнотой, стирала образы, цвета, контуры, но все же видно было, что все небо затянуто мрачными траурными облаками, которые скрывали колючие звезды. Только луна казалась такой близкой, как на ладони. Огромная, белая, холодная и одинокая...
     
      Деревья проносились одним темным пятном, не было возможности что-либо разобрать вокруг. Но Марта в этом и не нуждалась. Она эту дорогу знала, как своих пять пальцев, с самого детства. Эта дорога вела к заветному месту, одному из самых дорогих и родных для Марты, с ним она делилась радостью, эта же место было невольным свидетелем тайных переживаний, когда сердце разрывалось от обиды, от боли, от тоски.
     
      Сейчас ужасные чувства - страх, боль, растерянность, обида, ненависть, бессилие - свились в один огромный клубок, который давил на грудь, сжимал в тиски горло... Случайно взглянув в зеркало, Марта не узнала себя - волосы растрепались, бледная кожа отливала странным блеском в свете луны, она казалась мраморной - прозрачная с тонкими прожилками венок. Но все это как-то меркло по сравнению с глазами - глаза, которые раньше были светлыми и теплыми, сейчас стали темными, глубокими, холодными и колючими, они занимали почти пол лица. Что-то неописуемое плескалось в их глубине. Нельзя было понять, то ли сейчас из них польются слезы, то ли выплеснется жаркая ненависть.
     
      Руки Марты крепко вцепились в руль, что казалось - она не выпустит его никогда. Как будто он ее спасательный круг. Возможно, так и было. Скорость позволяла ни о чем не думать, вытеснить все мысли и переживания последних недель-дней-часов, и наслаждаться освежающим летним ветром, который проникал в открытое окно, и слышать только бешеный ритм сердца.
     
      Внезапно машина заглохла.
     
      - Вот, блин. Чего ты встала? Я же тебе полный бак залила! Давай, заводись! Ты не можешь так со мной поступить. Только не сейчас. Ну, заводись, пожалуйста. Кому сказала, заводись. Ну почему ты такая упертая, как осел?! Если ты не заведешься, я тебя продам, а лучше вообще на металлолом сдам. Чего встала? - Так ругаясь на машину, Марта тщетно пыталась ее завести. Она с 2 десятка раз включала зажигание, но машина не издавала ни малейшего звука.
     
      Марта в бессилии опустила голову на руль и горячие слезы мелкими капельками заструились по ее щекам. Внутри как будто открылась огромная рана, огромная черная дыра, которая пускала свои метастазы боли в каждую клеточку тела. И поток слез уже остановить было нельзя. Боль нахлынула на Марту, боль от осознания своей беспомощности, от вынужденного бездействия. Боль все нарастала, а слезы становились все более горячими и солеными, горькими. Боль стала почти осязаема, она будто сочилась из сердца, казалось, стоит посильнее сжать грудь и она затихнет. И Марта инстинктивным движением обняла себя за плечи, с силой сжав их. Но это было бессмысленно, боль не утихала.
     
      Марта продолжала плотно сжимать свои руки с такой силой, что костяшки пальцев побелели и онемели. Когда к боли внутри присоединилась еще и физическая, Марта разжала пальцы и вышла из машины.
     
      На нее пахнуло ароматом ночи, свежести, полевых цветов и пряных трав, лёгкий ветер заглянул ей в лицо и раздул волосы. Но это все только разозлило Марту. На смену всепоглощающей боли, пришла ненависть, ненависть ко всему, что ее окружало - к ветру, к траве, к деревьям, к птицам, к небу, к машине...
     
      Марта уселась на капот и начала стучать ногой по колесу:
     
      - Чертова машина. Ну, вот чего ты встала, почему тебе нужно останавливаться в самый неподходящий момент? Тебе, что, хочется добить меня? Да? Железяка! У тебя сердца нет! Как ты можешь поступать так со мной? Ты, что не видишь, что мне и так тяжело? Бесчувственная груда металла! Железный конь! Какой ты конь?! Ты мул! Упертый мул!
     
      С каждым упреком она все с большей силой и злостью ударяла ногой машину, как будто надеясь, что та все поймет и подаст сигнал, что можно ехать. Но вокруг была тишина. Лишь незамысловатая мелодия лилась из радио, которое Марта включила, когда выходила из машины.
     
      Настроение менялось как по щелчку, как будто кто-то невидимый щелкал по рубильнику выбирая настрой Марты - то ненависть, то отчаянье и боль, то ненависть, то боль...
     
      Вот и сейчас после злости на все, пришла опустошенность, а за ней горечь... Марта опустилась на мягкую траву. Уронила голову на колени и слезы новым потоком полились из глаз. Но в этот раз она не дала им свободно катиться по ее щекам, она с яростью вытирала их ладонями, оставляя темные пятна туши на щеках. Когда слезы начали затихать, Марта обхватила колени и уперлась в них подбородком. Ее глаза смотрели вдаль, не видя ничего. Но вот ее взгляд скользнул по луне, и переместился дальше, но ей захотелось взглянуть на месяц снова.
     
      Breathe, breathe in the air
     
      ...
     
      Run, Run rabbit run
     
      ...
     
      Как по чьему-то заказу из радио звучала песня Pink Floyd из их легендарного альбома "The Dark Side of the Moon".
     
      - Да, дышать, нужно дышать. Это единственное, что мне остается. Дышать, дышать, дышать...
     
      "Но неужели нет выхода?! Неужели нужно просто смириться? Неужели единственное, что нам остается это смириться? Не бороться? Забыть? Плыть по течению? Неужели мы не можем изменить нашу жизнь, выбрать другой поворот? Неужели действительно нет смысла, стараться что-то изменить, ведь за нас уже все решено и записано в Книгу жизни?"
     
      Марте так хотелось помочь, спасти, уберечь единственного родного ей человека. Найти то место где нет болезней, страданий, несчастий, проблем...
     
      ***
     
      Марту вырастил отец, а маму она никогда не видела и не знала. Та отдала свою жизнь взамен на жизнь Марты. Ей опасно было иметь детей... Но это было мечтой, самой желанной - ощутить себя мамой, быть источником новой жизни, услышать первые "агуши" и заветное "мама", увидеть первые слабые и неуверенные шажочки-топотушки, лечить вначале ранки на коленках от падений, а дальше на сердце от первых влюбленностей, радоваться первым "пятеркам" в школе и журить за "двойки"... Источником она стала, но тем самым прекратила свое существование.
     
      Отец стал центральной фигурой в жизни Марты. Он был и за отца, и за мать. Он был и нянькой, и учителем, и другом, и советчиком, опорой, тылом. Ему она первому звонила, чтобы поделиться радостью, или пожаловаться на судьбу, к нему приезжала залечивать сердечные раны. Именно в их маленький городок она приезжала в отпуск, когда хотела отдохнуть душой. Никого роднее у нее не было. Да и у отца тоже.
     
      Отец никогда не говорил лишнего, но если говорил, то это всегда было по делу и "в точку". Таким, по мнению Марты и должен был быть настоящий мужчина - немногословным, мудрым, добрым, понимающим. Когда Марта приезжала, они вместе часто ездили к морю, на заветный обрыв, чтобы посидеть и подумать каждый о своем, помолчать, ведь та связь, которая установилась между ними еще в детстве, не требовала слов. Они садились на зеленый живой ковер, Марта облокачивалась о его натруженное плечо, брала его за руку, и водила своим пальцем по его линиям жизни, размышляя о своей и его судьбе. Так они сидели часами, смотрели на море, упивались его запахом, наслаждались прохладным ветром, который оставлял мириады морских слезинок на их коже.
     
      В последние приезды Марта замечала, что отец как-то осунулся, что не было в нем былой силы и мощи. Кожа и так загоревшая под южным солнцем, казалась еще более темной, и какой-то сухой, как корка на высушенной земле. Морщины, которые перерезали лицо, залегли еще глубже. Плечи как-то осунулись. Но стоило Марте только спросить или не беспокоит его что-нибудь, как он отшучивался: "Да что ты, Мась, выдумала? Отлично все. Я еще горы свернуть могу".
     
      Не смог. Не свернул. Его свернуло, скрутило и сокрушило маленькое животное со страшным названием - рак.
     
      ***
     
      У Марты по сегодняшним меркам было все: хорошее образование, отличная высокооплачиваемая работа, которая позволила ей купить квартиру в столице и обзавестись собственным автомобилем, она могла себе позволить покупать брендовые вещи, отдыхать за границей и при этом еще и копить на "черный день". Но это все оказалось таким... даже не второстепенным, а намного дальше. Ведь здоровье действительно за деньги не купишь. Уход можно купить, можно купить лекарства, но не здоровье.
     
      И Марта покупала, покупала все, что говорили и заказывали, чтобы не упустить хоть малейшую надежду на выздоровление. Наверно, в глубине души она понимала, что легче не будет, что ничем уже не поможешь, но маленькая искра надежды все-таки еще тлела:"А вдруг... А может... А может вот эта сотая бутылочка станет спасительным эликсиром, который уничтожит ядовитые клетки... А вдруг... А может..."
     
      Но это "а вдруг" так и не приходило.
     
      Прошел еще один из многих, чередой тянувшихся дней, наполненных человеческой болью, суетой людей в белых халатах, блестящих иголок, болью в глазах отца, таких родных и теплых, но сейчас еще и каких-то выцветших, стеклянных, затуманенных мукой. Марта проводила целые дни с отцом, пытаясь его, да и себя, отвлечь от страшных, пугающих мыслей. Они смотрели телевизор, разгадывали кроссворды, просто болтали - о политике, о государстве, о жизни за границей, делились сплетнями о знакомых и родных, а еще Марта ему читала. Читала стихи и книги, одну за другой перенося их из дома и заполоняя полки в больничной тумбочке. А вечерами она неслась на машине к тому сокровенному обрыву, где можно побыть собой, не прятать чувства, а дать им выйти наружу, распустить тот клубок, сплетенный из боли, мучений, страданий...
     
      ***
     
      Серебряный лунный свет, словно свет софита, выхватывал из темноты фигуру Марты. Слезинки на ее руках сверкали как будто маленькие осколки звезд.
     
      В ее мыслях крутилась строчки Омара Хайяма "...Зачем умираем?...Кто бракодел?".
     
      "Действительно, в чем смысл? В чем смысл наших жизней? Откуда мы все? Неужели все, что мы делаем, думаем - это все предрешено. И когда нам кажется, что мы принимаем решения, то на самом деле - это тоже уже предопределено. Даже, когда мы думаем, что мы изменили свое решение в последний момент, то это мы повлияли на ситуацию, а если и это все было решено давным-давно, и совсем не нами?
     
      Тогда почему, почему эта Книга жизней содержит столько боли, столько зла, столько ненависти? Зачем кому-то предрешать наши злые деяния? Зачем кому-то записывать страдания, боль, разочарования, которые нас постигнут, как следствия наших или чьих-то еще дурных деяний? Неужели мир - это огромный театр, а мы просто актеры, куклы, которые играют свои роли, а когда начинают играть плохо, их просто выводят из игры и вводят новых?
     
      Почему этот автор не может выдумать лекарства от болезней? Ведь это так просто, пусть вот эта травка излечит рак, а если съесть каштан и желудь, то не будет сахарного диабета, а если выпить настой какого-то тропического растения, то исчезнет СПИД? Просто черкануть пару строк в своей книге и все - вуаля, мир перевернулся.
     
      А может с нами наигрались и закинули на антресоли памяти, и мы покрываемся на этих антресолях болезнями, страданиями, несчастьями как пылью. Но тогда есть надежда, что в момент генеральной уборки нас найдут, вспомнят, очистят и отогреют, и под влиянием ностальгии изменят некоторые нюансы нашей жизни... к лучшему.
     
      А может тому создателю Книги судеб просто наплевать на нас? А может, и нет его вовсе? Да нет, что-то есть, должно быть что-то или кто-то, вселенская мудрость или сила... Которая предоставила нас самим себе. Но для чего? Какой смысл в нашей жизни? Творить добро? Но, какая конечная цель этого добра? Ну вот, например, мы хотим связать свитер: для этого мы выращиваем овец, остригаем их, собираем шерсть, из нее делаем нитки, красим их, копаем руду и переплавляем ее в металл, чтобы сделать спицы, делаем выкройки, и после приступаем к вязанию, вяжем и получаем свитер. Но какая конечная цель в том, чтобы творить добро. Неужели добро ради добра?! Нет, что-то должно быть, какой-то высокий замысел...
     
      А если нет? Если нет никакого смысла в нас? Если мы просто существа? Если мы как те же муравьи копошимся над своими мелочными проблемами и делами - и все. Но неужели тогда нет места, куда мы можем убежать, где можно скрыться от боли, от проблем, от злости, от ненависти, зависти, корысти? Есть ли это место на нашей Земле? Или где-то во Вселенной? Может Pink Floyd были правы, и скрыться можно только на темной стороне луны, которую мы никогда не видим?"
     
      Марта подняла свои глаза на огромный диск луны:
     
      - Неужели нет выхода? Неужели мы так и будем умирать от болезней, от старости, от жестоких рук? Неужели нет никакой темной стороны луны? Неужели она вся темная?..
     

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"