КНЯЗЬ СУЗДАЛЬСКИЙ

В глубокой печали стоит князь Владимир у изголовья покойного. Ушёл из жизни один из ближайших советников, духовный отец, сподвижник. Велика утрата. Как её измерить? Не найти замены Ефрему.

Голова старенького седовласого иеромонаха едва выглядывает из-за аналоя. Монотонной скороговоркой читает он псалтырь, иногда переходя к протяжному распеву:

- Да исправится молитва моя-а-а-а, яко кадило пред тобою-у-у, воздеяние руку моею-у-у - жертва вече-е-ерняя. Господи, воззвах к тебе-е-е-е, услыши мя-а-а-а...

На лице усопшего уже не видно следов тревог и печалей, вечных спутников суетной земной жизни. На упокоенном челе шёлковый венчик с изображением Христа, Богоматери и Иоанна Предтечи, и надписью: 'Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас'. Покойный одет в тканую золотом ризу, от подножия до пояса накрыт священным белым покровом, в руки вложен крест.

Князь Владимир перебирал в памяти всё доброе, сделанное Ефремом. Щемило душу, глаза переполнялись слезами. Люди привыкли измерять жизненный путь временем. Но может ли дать полную цену жизни сие измерение? Ведь кроме времени Бог наделил человека бременем, то бишь количеством дел, добрых или недобрых. Один живёт чуть ли не век и ничего после себя не оставляет, кроме обретённого лично для себя. А зачем? Словно после приятия конца жития земного там, в Горнем мире, понадобится всё, что в своём грехе успел стяжать. У другого же краток путь земного бытия, но жизнь его можно назвать подвигом, ибо добрых дел людям оставил после себя столько, что славу себе вечную обрёл.

Семь лет Ефрем возглавлял православную Церковь Руси. До этого, будучи Переяславским епископом, управлял одновременно и Ростовской епархией после смерти в тысяча девяностом году епископа Исайи. В Переяславскую епархию входила и паства Смоленской волости.

Исайя и Ефрем далеко смотрели, укрепляя веру Христову в Ростовской земле. Печерское подворье в Суздале - это их детище, созданное не вопреки, а для поддержки владычного престола в Ростове. С помощью Ефрема подворье превратилось в монастырь, коему на прокорм он дал с согласия князя близлежащие сёла.

Мономах тогда спрашивал недоумённо:

- Почто монастырь надобно ставить в Суждале, в пригороде Ростова?

А Ефрем увещевал князя:

- Первосвятители, преосвященные Феодор и Илларион, вынуждены были жить в Суждале. Сто лет с тех пор прошло, а безверные нравы в Ростове ещё зело крепки. Епископ Леонтий был убит в Ростове. Архимандриту Авраамию досталась тяжкая доля.

Паки в Суждале сподобнее укрепиться печерянам.

Митрополит Ефрем не единожды говорил с Мономахом о Ростовской земле, о необходимости укрепления там христианской веры и княжьей власти.

Вспоминая всё это перед гробом Ефрема, Мономах сетовал на беспокойное соседство с погаными, не дающее возможности выехать в Ростов. Пока Ефрем управлял Ростовской епархией, князь был спокоен, хотя знал, что там не всё ладно. Семь лет назад объявился какой-то волхв, начал смущать людей, но бояре прогнали его. Ростовская тысяча крепко держит мерьских язычников в покорности. Уже нет таких воинственных настроений против христиан, как это бывало. У соседей же, в Муроме, безверные себя вольготней чувствуют.

За последние годы покойный митрополит столько всего понастроил в Переяславле! Правда, с Киевом тягаться не в пору, но с Черниговом, пожалуй, можно. Князь тоже втянулся в эти дела, но мало приходилось уделять внимания здательским делам, все силы и время уходили на усмирение половецких ханов. В основном тяжкую ношу по обустройству Переяславля нёс Ефрем. Сам обсуждал с здателями где закладывать и каким быть храмам Примечания [10]. Ныне красуются в Переяславле каменные церкви Михаила-Архангела, святого мученика Феодора на градских вратах, церковь святого Андрея. Его же тщанием сооружена и каменная градская стена, и невиданное доселе на Руси городское банное строение - заботился митрополит не только о духовной чистоте своей паствы, но и о телесной. И ведь как исхитрился! Воду от бани отвёл в реку через городской вал по трубам, сделанным из обожженной глины. И врачевание безвозмездно содеял с лечцом всем страждущим. Воистину митрополит-здатель! Вечная ему память!

Князь Владимир наблюдал за иеромонахом, а тот, закончив чтение разрешительной молитвы, свернул в трубку хартейку, осенил крестным знамением и вложил её в руку покойного. Это напомнило князю, как первый раз хартейку вложили в руку покойного Симона по его же завещанию. Варяг Симон по своему обету построил Богородичную церковь печерскую и завещал похоронить себя в ней, и чтоб в руку ему вложили грамотку-молитву к Пресвятой Богородице. Архиереи освятили этот обряд, и вот он уже стал обычаем.

Началось прощание с покойным.

Князь Владимир подошёл, наклонился к челу покойного. Обострившийся нос и белое, как священный саван лицо старика на мгновение показались князю совсем незнакомыми. Конечно, это был уже не Ефрем, с которым ещё недавно можно было задушевно беседовать, это была лишь безжизненная телесная оболочка его души, отлетевшей из мира суеты в царство вечной истины. Губы Владимира коснулись лба покойного. Князь ощутил внутреннюю дрожь: словно холод металла при целовании креста на морозе пронзил его.

После прощания тело усопшего покрыли саваном. Гроб поставили в нише в каменной раке. Священник взял в руку горсть земли и крестообразно посыпал её на саван.

- Господня земля и исполнение ея, вселенная и всея живущиена ней!

Под многоголосие хора, певшего 'Вечную память', раку закрыли крышкой.

Князь Владимир мельком глянул на Святополка. Лицо киевского князя без тени печали, словно каменное. Впрочем, почему он должен быть в печали, если они при жизни холодно относились друг к другу. Ефрем не любил Святополка за его безмерную алчность и стяжательство, а у Святополка были свои причины недолюбливать Ефрема. Но внешне они с почтением относились друг к другу, как и подобает киевскому князю и главе православной Церкви Руси. Святополка раздражала привязанность митрополита к князю Владимиру, но он знал, что Владимира и Ефрема может разлучить только смерть, а уж поссорить никому никогда не удавалось. Поэтому Святополк обрёл привычку ничем не проявлять своего внутреннего раздражения, вызванного дружбой Владимира и Ефрема. Вот и теперь лицо его словно маска, взгляд холодный, безучастный.

Мономах последнее время всё чаще ощущал почтенное к себе отношение окружавших его мужей и простой чади, чему не мало способствовал митрополит Ефрем, не переставая упоминать при каждом удобном случае о царственном происхождении князя Владимира. Это ещё сильнее раздражало Святополка. Сам же Мономах к восхвалению его митрополитом относился спокойно и без предубеждений. Архиереи должны быть проповедниками не только слова Божьего, но и деяний княжьих - так он понимал потщания Ефрема.

Менялось отношение князя Владимира к людям. Он и сам замечал изменения в своём характере. Теперь в его мыслях отложилось сознание того, что только добрыми делами можно стяжать славу земную у современников, а значит и у будущих поколений. Особенно он старался проявлять добродетель в отношении к монахам и убогим людям, ведь они быстрее всех разносят по свету либо добрые, либо дурные вести о людях.

Богом данное родство душ князя Владимира и митрополита Ефрема было направлено к общей цели: единению князей и усмирению половецких ханов.

С горестью в душе покинул Мономах поминальную трапезу. Ему хотелось побыть одному. Отдав отрокам коня, он пешком направился на подворье. Давно он не прогуливался по Киеву, оставаясь наедине со своими раздумьями. Неспешный ровный шаг и свежий весенний воздух немного успокоили Владимира, уставшего от нынешних переживаний. О если бы знал он, какой новый удар судьбы его ждёт!

У дворовой коновязи он увидел коней. Привратник почему-то с виноватым видом сообщил:

- Гонцы из Мурома.

Владимир насторожился, но не понял сразу, от чего. 'Гонцы из Мурома - это понятно: сын просит помощи. Но почему так тревожно вдруг стало? Почему привратник сказал 'из Мурома', но не добавил, как обычно, 'от Изяслава'?

Князь едва дочитывал письмо Мстислава. Голова его склонилась, буквицы расползались от слёз. Мстислав сообщал о том, как погиб и где похоронен брат, как князь Олег опустошил Ростовскую волость и сжёг Суздаль, и о том, что благодаря помощи, присланной отцом, он прогнал Олега из Ростова, освободил Муром и Рязань. Сын просил отца не иметь гнева на крёстного, послать к нему с миром и прекратить братние распри. Сам же он с покорностью примет любое решение отца.

Немного придя в себя от потрясения, Владимир поспешил в женскую половину к супруге. Евфимия была уже оповещена о смерти сына. Она сидела у окна и тихо рыдала. Владимир подошёл, ласково обнял жену, слёзы брызнули ещё сильней.

- Ну, буде рыдать, - положил он руку на плечо жены. - На всё есмь воля Божья. Без отцова благословения Изяслав сел на муромский стол, выгнал посадника Олегова. Аще сице Богу бысть не угодно. Ужо велю привезти гроб с его телом.

Погоревав вдвоём и утешив жену, князь отправился к себе в горницу, велев отроку найти и кликнуть Ратибора, Дмитра Иворовича и Ивана Войтишича. После утраты митрополита Ефрема это были самые близкие думцы, которым князь доверял свои сокровенные помыслы.

Владимир прочёл боярам письмо Мстислава, где сын просил, не взирая на всё содеянное Олегом, написать в Чернигов, предлагая мир и любовь между братьями.

- Молод Мстислав, а мыслит яко зрелый муж, - изрёк в раздумье Ратибор.

- Како бысть, бояре? Князь Олег сложил с себя крестоцелование у Стародуба, пошёл воевать мою отчину. Не будь сего, не стал бы с ним котороваться из-за Мурома, уговорил бы сына оставить сей град и не умер бы Изяслав. У Суждаля умыслил обмануть Мстислава, поверившего ему. Так мне ли просить черниговского князя? Он сам должен мне прислать покаяние.

Бояре молчали.

- Что яко сумняшеся? Говорите, как думаете.

- Далеко заведёт нас распря с Олегом, - осторожно вступил в разговор Иван Войтишич. - Не время меж братьями котороваться. Половецких ханов днесь надобно примучивать, да к миру склонять.

- Ты, Иван, всё вокруг да около. Сие аз сам говорю своим братьям. Вы мне скажите, как будем Олега усмирять, мечом, або глаголом?

- Глаголом, князь, глаголом, - вразнобой заговорили бояре. - Вспомни, яко ты с Олегом вкупе ходил на помощь к новгородскому князю Глебу против Всеслава полоцкого.

- То было два десятка лет назад.

- Котора меж вами случилась тоже давно, когда ты с отцом и дядей Изяславом прогнал Олега из Чернигова.

- На то была воля отца моего.

- Надобно ноне забыть старые обиды, князь, - вставил своё слово Ратибор. - Много тогда было не по правде содеяно, но по молодецкой горячности. Нужно вам, князьям, собраться и рассудить всё полюбовно, думая о сынах своих, а не токмо о себе.

- Вижу, люба тебе грамотка Мстислава. И мне она сердце греет. Глубоко в душу ложатся слова сына. Надо искать путь к миру с Олегом. Ежели он будет с нами вкупе, одолеем поганых непременно, отомстим за спалённую нашу святыню, обитель Печерскую. Воутрие к Святополку иду, пока князья не разъехались по своим волостям, надо вместе всем помыслить.

Поздно вечером Владимир позвал к себе дьяка и до глубокой ночи диктовал ему своё послание Олегу.

Пока скрипело перо, князь ходил из угла в угол и размышлял: 'Не по летам вельми мудр Мстислав, душой добр, сердце его открыто. При сём в воинском деле хытр зело. Ишь, как он меня понуждает к замирению со своим крёстным: настойчиво, мягко, ласково, аки смиренный чернец, а ведь он воин добрый, мечом чудь к покорности привёл. Сын призывает отца не мстить за Изяслава. Как он тамо пишет? - князь поискал глазами грамотку Мстислава, нашёл её, взял в руки, развернул, внимательно вглядываясь, что-то мычал себе под нос. - Вот: '...уладимся и помиримся, а брату моему суд пришёл; не будем за него местниками, но положимся во всём на Бога; Святославичи станут на суд перед Богом, а мы Руськой земли не погубим'. Сии слова старца мудрого, а не младого воина. А может быть устами Мстислава сам Бог глаголет? - Владимир быстрым движением перекрестился. - Насколько аз грешен, коли сын меня так увещевает, за Руськую землю пещётся более киевского князя'.

- Тако, дале скрипи, дьяк: Послушал аз сына своего, написал к тебе грамоту, примешь ли её добром или с поруганьем - увижу по твоей грамоте. Аз первый писал к тебе, ожидая от тебя смирения и покаяния.

'Господь наш всемогущий может сотворить в мгновенье ока что угодно, а какие муки ради нас грешных претерпел, - продолжал размышлять Владимир. - Его и ругали, и били, и плевали в лицо! Он взял на себя страшные муки ради нас! А мы кто есть? Ныне живём в чести и славе, а заутре в гробе и в забвеньи. Стяжаем всю жизнь, копим, а для чего? После нашей смерти другие разделят меж собой собранное нами'.

- Пиши дале: Посмотри, брат, на отцов наших: много ли взяли с собою, кроме того, что сделали для своей души? Тебе бы следовало, брат, прежде всего прислать ко мне с такими словами. Когда убили дитя моё и твоё перед тобою, когда ты увидел кровь его и тело увянувшее, аки цветок, только что распустившийся, аки агнца заколенного, подумать бы тебе, стоя над ним: 'Увы, что аз сделал! Для неправды света сего суетного взял грех на душу, отцу и матери причинил слёзы!'

Князь устало опустился на лавку. Он вспомнил о молодой вдове: 'Надо написать Олегу, чтоб прислал её ко мне. Приласкал бы аз её, приголубил. Ведь мне не пришлось даже на их свадьбе побывать. Поплакали бы мы с ней вместо песен брачных'.

Дьяк закончил скрипеть пером, уставился на князя в ожидании.

- Если бы тогда сделал по своей воле, Муром взял бы, а Ростов не занимал и послал ко мне, то мы уладились бы. Но рассуди сам: мне ли было первому к тебе посылать или тебе ко мне; а что ты говорил сыну моему: 'шли к отцу', так аз десять раз посылал. Удивительно ли, что муж умер на рати, умирали так и прежде наши прадеды; не искать было ему чужого и меня в стыд и в печаль не вводить; сему научили его отроки для своей корысти, а ему на гибель.

'Сколько раз говорил своим старшим детям, чтоб не полагались во всём на отроков и тиунов, - размышлял князь. - Се не значит, что надо делать всё самому в своём доме, но глаз за ними нужон, проверять не лениться. Молоды дети мои, беспечны. Думать мне надобно не столько о себе, сколько о них, более быть для них опорой. Если бы Изяслава смог вовремя наставить на путь истинный, аще был бы ноне жив?'

Князя от раздумий отвлекло громкое сопение за спиной. Дьяк снова ждал слова князя.

- Зело исхитрился ты! Буквицы в глаголы сплетаешь вельми борзо. Богом что ли мечен на сие дело? Пиши дале: Захочешь покаятся перед Богом и со мною помириться, то напиши грамоту с правдою и пришли с нею посла или попа; так и волость возьмёшь добром и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем жить, чем прежде. Аз тебе ни враг, ни местник. Не хотел аз видеть твоей крови у Стародуба, но не дай мне Бог видеть крови и от твоей руки, и ни от которого брата по своему попущению. Если аз лгу, то Бог меня ведает и крест честной. Если тот мой грех, что ходил аз на тебя к Чернигову за дружбу твою с погаными, то каюсь.

'Сидят днесь дети мои по волостям в соседстве со Святославичами, так ужель им жить постоянно во вражде? - грустил Владимир. - Нет, как бы ни был злокорыстен Олег, не хочу жить в постоянном ожидании пакостей, то от брата, то от поганых. Какую же участь мы готовим нашим детям? Нельзя допустить такого. Как же Олег мог не верить, когда рядились у Стародуба?

Ведь давали же отчину его'.

- Готов? - спросил князь. - Тогда пиши: Если же ты или твой брат не хотите добра и мира крестианам, то пусть душа того на том свете не увидит мира от Бога. Аз к тебе пишу не по нужде: нет мне никакой беды. Пишу тебе для Бога, потому что мне своя душа дороже целого света.

Дьяк закончил и снова застыл в ожидании.

- Конец грамоте. Ставь печатку.

Дьяк уже без диктовки закончил письмо, как обычно словами: 'Во имя Христа Иисуса, Господа нашего, которому подобает честь и слава, Отцу и Сыну и Святому Духу, всегда и ныне, и присно во веки!'

Письмо это положило конец распрям между Мономахом и Святославичами. Прямые, без лести слова князя Владимира возымели отклик в сердце Олега.

Князья съехались в Любеч на устроенье мира. Добрую волю изъявил Олег с братьями Ярославом и Давидом.

Ростиславичи, Володарь и Василько, внешне не проявляли свою старую неприязнь к Давиду Игоревичу.

Мономах не выставлял своих притязаний на Муром и Рязань. Он признал отчину и дедину Святославичей. Те, в свою очередь, не выдвигали никаких условий. Это было главное, что и обеспечило мир и согласие. Довольны остались все. За Давидом Игоревичем закрепили Владимир и всю Волынь. Володарь Ростиславич был доволен Перемышлем, а Василько Ростиславич - Требовлем.

Поднимая чарку, наполненную до краёв добрым греческим вином, Мономах провозгласил:

- Братья! Почто мы разрушаем старое? Нешто мы создаём новое? Тщетны попытки содеять новое на развалинах старого. Нам надо приумножать то, что создано до нас нашими отцами и дедами. Ноне мы установили ряд: каждый да держит отчину свою. Абы никто не нарушал клятву сию, клянёмся все вставать дружно на нарушителя ряда и да будет на него крест честной и вся земля Руськая! Сильной будет Русь токмо во единстве, тогда и поганых отучим к нам ходить с ратными помыслами.

На том и крест целовали.

Договорённость с братьями окрылила Мономаха, несколько отодвинула недавнюю горечь утрат близких людей. Он ходил по своему стольному Переяславлю и новым взглядом смотрел на всё сотворённое митрополитом Ефремом: на каменные храмы, на городскую стену. Память-то какую по себе оставил владыка! Вот что надо днесь творить - память на века! А ноне вот уже и новый митрополит ставлен, преосвященнейший Николай. Стар он и немощен для подобных деяний, кои творил Ефрем. Видно, будет сидеть безвыездно на своём митрополичьем дворе в Киеве.

Надо новым здательством свои отчины полнить, дабы не развалить начатое Ефремом дело, благо скотницы ещё не пусты. И Мономах стал немедля собирать дружину здателей, начавших разбредаться от безделия.

Мог ли князь Владимир после столь благостных дел в Любече предвидеть недолгое согласие князей. Не успели ещё уста обсохнуть от горячего целования друг друга, как всех потрясла страшная весть: Давид Игоревич злокозненно уговорил Святополка схватить Василька. Заковали его цепями, бросили в поруб, ослепили, обвинив в убиении когда-то брата Святополкова Ярополка, а теперь, якобы сговорившись с Мономахом, хочет идти с ним вместе на Святополка.

Чудовищная ложь поразила Мономаха, едва сдерживавшего порывы гнева. Он не мог поверить в такое вероломство братьев! Ведь только-что крест целовали в Любече! Такого клятвопопрания Владимир не ожидал. Как мог Святополк пойти на поводу столь очевидной лжи Давида?! Трудно было верить в случившееся. Предательство Святополка и злодейство Давида задели Мономаха до глубины души. Он послал в Чернигов к Олегу гонца с предложением придти в Городец и оттуда вместе идти в Киев к Святополку для наказания злодеев.

Послы Мономаха и Олега передали Святополку требование объяснить случившееся головничество. Святополк оправдывался и указывал на Давида. Послы не приняли такого оправдания, сказав:

- Князь! Киев твой град, а не Давидов. В твоём граде случилось неслыханное головничество, тебе и ответ держать перед братьями и Богом. Али забыл, иже в Любече крест все целовали: каждый да держит отчину свою. А получается так, что в твоей отчине волю являет Давид.

Мономах с Олегом на другой день, подняв дружины, уже хотели переходить Днепр. Святополк испугался и приготовился бежать из Киева, но горожане не пустили его, боясь с уходом дружины погромов и грабежей со стороны черни. Они заставили князя отправить к Мономаху послов от всего города.

Бывший тысяцкий и воевода, а ныне почтенный старец Печерского монастыря Ян Вышатич, которому шёл восемьдесят второй год, горячо уговаривал городское вече отправить послов к Мономаху на тот берег, не дожидаясь, пока переправится всё войско. Старца поддерживал его брат Путята. И Святополк вынужден был немедля послать переговорщиков.

В шатёр, где Мономах с Олегом рядили воевод на переправу Днепра, вошёл отрок и сообщил о переправе с того берега лодьи.

- Лодья? - переспросил Мономах и с ухмылкой посмотрел на Олега. - Идём, брат, на берег, к нам переговорщиков шлют. Послушаем, что будут глаголить.

Когда лодья приблизилась и стали различимы лица в ней сидящих, Мономах иронично заметил:

- Посмотри, брате, как исхитрился Святополк. Знал кого прислать.

В лодье среди гребцов и охраны сидели митрополит Николай и мачеха Мономаха княгиня Мария.

Князья с почтением встретили посланцев Киева. Митрополит и княгиня не оправдывали Святополка в его попустительстве Давиду, но умоляли не идти ратью в Киев.

- Содеяно зло, коего не бывало ни при дедах, ни при отцах наших, со времён святых мучеников Бориса и Глеба. Отцы наши и деды блюли Руськую землю, а мы губим её. Аще князь Святополк не исправит сие зло и не накажет князя Давида, то кто же будет ряд любечский блюсти? В его городе зло сотворилось невиданное! -

непримиримо заявил Мономах.

- Не заступник аз князю Святополку, - молвил митрополит. - За грех сей он ответ держать будет перед Господом. За Киев прошу! У вас, князей, распри, а невинные люди страдают. Князь Давид зло сотворил и должон ответ держать по всей Правде. Кается он.

- Знаем мы цену его покаяниям, пусть делом исправляет зло, - решительно заявил Олег.

Мономах глянул, прищурившись, на черниговского князя и понял: они вновь, как и в юности, вместе.

Княгиня и митрополит вернулись в Киев с миром, передав требования Мономаха и Олега: 'Аще Давид содеял своё дело в Киеве, то ступай ты, Святополк, на Давида, либо схвати его на суд, либо выгони'.

Святополк выполнил требования, но по-своему, отчего усобица на Волынской земле вспыхнула с новой силой.

Шло время. Киевский князь метался. Он воевал то с Давидом, то со своими бывшими союзниками Ростиславичами.

Мира в Руси не было. Не остановила усобицу даже смерть сына Святополкова Мстислава, погибшего при осаде Владимира в тысяча девяносто девятом году. Бесхарактерность, недальновидность, жестокость и корыстолюбие Святополка доводили киевлян до отчаяния. Он всё сильнее закабалял мастеровую чадь высокими ростами ссуд. Ростовщики еврейского конца Киева богатели, а через них полнились и скотницы Святополка.

Пока шла братоубийственная усобица на Волынской земле, Мономах, пользуясь затишьем со стороны Степи, занялся обустройством своей Переяславской волости. Одних стенников он поставил на строительство Богородицкой церкви на своём дворе, других послал закладывать Городец на Остре, на стыке границ Переяславской, Черниговской и Киевской земель.

Занятый строительными делами, окончательно замирившись со Святославичами, князь Владимир всё меньше и реже думал о распрях в Волынской земле. Участвовать он в них отказался, но за событиями всё-таки следил.

Однажды, неожиданно Давид Игоревич попросил князей собраться на совет. Десятого августа князья съехались в Витичев. Сам же Давид приехал лишь тридцатого августа и повёл себя довольно странно.

- Почто звали меня, братья? - спросил он.

Князья недоумённо переглянулись.

- Ты сам присылал к нам. Мы собрались и долго тебя ждали, уже хотели разъехаться. Говори, на кого жалуешься?

Давид долго молчал. Тогда князья разошлись по шатрам, не желая больше его видеть.

Святополк, Мономах, Олег и Давид Святославичи послали своих воевод сказать Давиду Игоревичу, что не дают ему владимирский стол. 'Ты бросил между нами нож, чего прежде не бывало в Руськой земле. Но мы зла тебе не делаем, а даём тебе Бужск и Острог, Дубно и Черторыйск, и ещё четыреста гривен', - сказано было Давиду.

Ростиславичам предложили Перемышль. Но требования совета князей не были приняты Ростиславичами.

Тогда Святополк стал уговаривать Мономаха вместе выступить и силой принудить Ростиславичей к согласию.

- Меч свой обнажать не стану. Буду клятву блюсти, данную в Любече, - заявил Мономах.

Церковь Михаила-Архангела и княжий двор в Городце на Остре на диво быстро вырастали из-под рук каменщиков. Мономах уже обдумывал новые намерения, но необычное затишье со стороны Степи настораживало. И вот однажды отряды позоротаев принесли тревожные вести о передвижениях половцев. Князь решил упредить возможный очередной набег поганых и послал гонцов в Киев и Чернигов. Святополк и трое Святославичей согласились идти объединёнными силами в Степь.

В самом начале тысяча сто первого года они собрались на правом берегу Днепра близ речки Золотчи. Половецкие ханы узнали о сборах русичей, были немало удивлены такой сплочённости против них и запросили мира. Мир был заключён, а для прочности его с обеих сторон взяты заложники.

Долго ждал князь Владимир этого часа. Наконец Переяславская земля немного отдохнёт в спокойствии. Теперь можно было подумать и о северных отчинах. Мысли князя переметнулись к Новгороду: 'Мстислав сидит крепко и новгородцы любят его. Вот токмо три лета назад сгорел весь детинец и заречье. Что ж, пожары в наших градах частые гости. Срубят внови и ещё краше. Главное - там нет распри, как на юге, да и соседство с чудью не то, что с погаными'.

В голове князя Владимира неотвязно крутилась мысль: 'С погаными замирились, теперь ехать надо в отчины, пока мир держится. Олег прочно уверился в дружбе и понимает, что половецких ханов можно держать в страхе, когда Киев, Переяславль и Чернигов вместе. Да, теперь можно отправляться в Смоленск и Ростов. Кстати, Ростов... Ростов...' - князь пытался напрячь память.

Постепенно вспомнилось, как тридцать пять лет назад он был направлен отцом в Ростов. Тогда он и года там не просидел. Смутно восстанавливались путевые впечатления: обширные поля и, конечно же ростовское озеро. Тринадцатилетнему юноше особенно ярко запечатлелся путь через вятичские земли, дикие муромские леса. По Десне путь шёл в Угру. Далее - в Оку и Московь. Далее по Клязьме в Нерль. Открытых мест мало в вятичских землях, за каждым поворотом реки могла ждать засада. Но за Клязьмой, вдоль Нерли открылись изумительные луга и бескрайние дали. Князь силился вспомнить, кто же тогда надоумил идти в Ростов непролазными дебрями? Ведь есть же путь по Днепру, с давних времён наезженный, обжитые погосты и волок всего один, прямо в Волгу через Вазузу.

- Да-а, и впрямь Ростовская земля есмь край залешский. Ладушка моя, собирайся, едем к Гюрги, иже сидит он за лесами дикими, сиречь в Залесье.

Княгиня смотрела испуганными глазами, не понимая о чём говорит муж. Зовёт непонятно куда, к какому-то лешему, в какие-то леса дремучие.

- К залешему, так к залешему, - встряхнулась Евфимия. - С тобою хоть куда, абы вборзе узреть да обнять моего соколика Юрушку! - она обрадовалась скорой встрече с молодшеньким из всех сыновей Примечания [11].

- Десять лет ему скоро минет. Время-то как летит. Как он там? Тоже, поди, скучает?

- Мамкам-нянькам накажи, абы блюли доченьку Евфимию здесь без нас пуще глаза своего. Вернёмся не скоро, не ранее, чем реки станут. Днесь в Смоленске задерживаться долго не буду, токмо церковь заложу, да ряд с мужами положу. В Ростове же надо зреть всё, что там Олег натворил, узнать какие беды у посадника, чем помочь. Симоныч летось писал, иже рубят Суждаль весь внови. Ужель Олег тако весь град спалил? Останавливался аз в граде сём, когда через вятичей шёл в Ростов. Тогда и градом-то его нельзя было назвать, так себе, то ли градец, то ли погост. Да ещё один погост был на моём пути по Клязьме. Старики сказывают, его ставили сто с лишним лет назад святые мученики Бори и Глеб, да первосвятитель сей земли епископ Феодор. Посланы оне были туда их отцом, киевским князем Володимером Святославичем. И назвали деды мои двоюродные сей погост в память отца своего и моего прадеда Володимером. Думали оне, что погост Володимеров будет на середине пути из Ростова в Муром, и братья будут здесь встречаться, паки Борис сел в Ростове, а Глеб в Муроме. После Бориса дед наш Ярослав в молодости своей сидел в Ростове. Он и погост в своё имя на Волге срубил, Ярославом рекут. И Суждаль, и Ярославь - се есмь пригороды Ростова. Вот в какой край мы с тобою отправляемся. Залешье - се отчина моя. Обустраивать её надобно, абы было что детям оставить. Здатели кончили все дела в Переяславле и Городце, днесь с нами едут, и домочадцев своих берут, ибо едут надолго, пока храмы не поставят.

Суздальские будни после ухода завоевателей-поджигателей потекли уже в ином раскладе, нежели ранее.

Из леса в город тянулись беженцы со своим скарбом и скотом. Не было ни стонов, ни отчаянных воплей при виде спалённых жилищ. Были строгие задумчивые взгляды на родные пепелища. Суздаляне такого ещё не переживали. Это был урок, грозное предупреждение их беспечному бытию.

У Ермолы от избы ничего не осталось, кроме обугленных брёвен. Слава Богу, в углу двора сохранилась кузня с сараем.

- Ничего, батя, вот здесь, рядом с кузней вборзе землянку вкопаю, как-нибудь перезимуем, а там и избу с Божьей помощью срубим, - успокаивал отца Ермола. - А избу поставлю, тогда и со свадьбой урядимся. У Марьюшкиного отца тоже дом сгорел, ему не до свадебных хлопот ноне. Мне бы помощь добрую найти... - Ермола умолк на полуслове: он заметил соседа, выглядывавшего из-за плетня. - Ты жив, дед! - обрадовался кузнец.

Тот потупил взгляд.

- Ты, старый, чем-то опечален? Живы остались, радоваться надо! Жизнь впереди ещё лепше буде, а это всё наживное, - махнул он в сторону обгорелых стен.

- Не могу, Ермолушка, сказать тебе: с добрым возвращением. Недоброе оно для тебя. Вишь пепелище кругом. Не уберёг аз твою избу.

- Ну что же ты печалишься попусту. Как же мог ты её уберечь? Что ты мог сделать, когда кругом всё горело. Сам жив остался и радуйся сему. После пожара люди ещё лепше свою жизнь устраивают. Поганые пришли и ушли, а нам охреянам, урок: впердь... - Не поганые твою избу подпаляли, - прервал его дед.

- А хоть бы и черниговцы. Ноне Мстислав вон как их гонит, и Муром, и Рязань отобрал. Так что дорога черниговскому князю сюда надолго закрыта.

- Думаю, что и не черниговцы жгли...

- Ты на что намекаешь, дед?

- Да, да, Ермолушка, думаю, поджигал твой соперник ростовский. Правда, не видел аз его лика, сумерки были, но слышал хорошо как главного своего они называли Евстафием, и о граде Ростове разговаривали.

- Ты, дед, разумеешь ли о чём говоришь? Аз его онамедни встретил, он со своим отрядом сёла наши от поганых охранял. Смотри, дед, ежели поклёп на доброго человека несёшь.

Однако, Ермола задумался, потупил взор, брови нахмурены.

- Неужели... Не может быть! Они шли из Суждаля. Зачем же ростовцам надо быти в Суждале вместе с черниговцами? Всё совпадает!

- Совпадает, да не всё, - отвечал Наум Данилыч, когда к нему со своими размышлениями и догадками пришёл Ермола. - Не видел никого твой сосед, окромя теней и факелов, а то, что слышал, так се и за поклёп можно принять, и ничего не докажешь. А за поклёп тоже будет не сладко. Паки, есть над чем призадуматься. Надо о сём посаднику сказать, пусть возьмёт на ум себе. Он ноне мечется, хочется ему из Ростова к нам в Суждаль перейти, да не может он сего позволить себе без княжьей на то воли. Ан сей случай, хоть он и не доказан, но тож водица на нашу мельницу.

Весной тысяча сто первого года, едва Днепр освободился ото льда, Мономах с малой дружиной и дворовой челядью отправился в свои северные волости.

Путь долог. Вешние воды Днепра неслись навстречу лодьям. Иногда дул попутный ветер, натягивая ветрила и радуя своей помощью гребцов.

Любеч миновали к концу первой седмицы со дня выхода. Ещё столько же лодьи будут идти до Смоленска. Времени для размышлений было достаточно. Давно у князя не выпадало такой спокойной весны. Он вспоминал последний разговор со Святополком, намекнувшим о выводе Мстислава из Новгорода. По стародавнему укладу на новгородском столе должен сидеть старший сын киевского князя. Мстислава посадил в Новгород ещё его дед, князь Всеволод. Ныне же на киевском столе Святополк, и он хотел бы видеть своего сына в Новгороде.

Святополк при удобном случае всё чаще напоминал Мономаху об этом. Князь Владимир не возражал Святополку, но главное слово, как он считал, должны сказать сами новгородцы. Оба знали, что разговор предстоит трудный - новгородцы любили Мстислава и гордились им. Однако, он чтит отца и, если бы князь Владимир велел ему покинуть Новгород, он, может быть и с болью в сердце, но выполнил бы волю отца.

Мстислав как-то писал отцу в Переяславль, что хочет в своём загородном дворе поставить каменную церковь. Мономах, выезжая из Переяславля, вспомнил об этом и часть своего обоза с одним из здателей отправил в Новгород.

Мономах договорился со Святополком вернуться к разговору о Мстиславе по возвращении из Ростова, а сам теперь думал: 'Нет, не отдадут новгородцы своего князя. Сколько он всего сделал за последние годы для Новгорода и, даже, в загородном дворе каменный храм ставить собирается. Ну что ж, пускай с ними Святополк и поговорит, он на старшем столе сидит, аз ему мешать не буду'.

Днепр становился всё уже. Вот и Смоленск показался - перекрёсток путей между северными и южными землями Руси, и в Европу ворота. 'Наезженный, обжитой путь, а меня когда-то везли в Ростов через вятичские дебри, - размышлял князь, оглядывая окрестности. - В Муромской и Рязанской землях ещё много безверных. Вот уже более ста лет минуло, как князь Володимер Святославич утвердил на Руси веру Христову, а в Рязани и Муроме христиане живут в тревоге и с оглядкой: как бы волхвы не подняли на них смердов. Не легче приходится и смоленским христианам. Трудно Переяславскому епископу управлять смоленской паствой. Сегодня прихожане молятся в церкви, а заутре они уже на бесовских игрищах, очищая свои тела и души, нагими пляшут у огня вместе с жёнками под игру гудцов. Нешто се не дикость в наше-то время, когда каменные храмы православные поднимаются по всей Руси?'

Мономах взял с собой нового Переяславского епископа Лазаря. Ему предстояло не только освятить закладку новых каменных храмов, невиданных здесь доселе, но и разобраться со всеми духовными делами в подопечных землях.

- Поставим храм каменный, и пойдём к патриарху, будем челом бить на утверждение в Смоленске епархии, - говорил Мономах владыке.

Мечты... Если бы он знал, что начало Смоленской епархии будет положено лишь через тридцать пять лет, благодаря неутомимому потщанию внука его, Ростислава Мстиславича, который развернёт невиданное строительство в Смоленске.

На левом берегу Днепра всё ближе и отчётливее просматривался город, расположенный на высоком берегу. Князь с восхищением смотрел на него.

- Град сей Киеву и Новгороду ровестник, лежит на перекрестье гостинцев, а обустроен худо. Лепота будет, яко над градом камен храм взметнёт свой златой крест.

Князь Владимир ступил со сходней на землю, теперь уже, после Любечского ряда, ставшей неоспоримо его отчиной, и будущий каменный храм будет вечным тому подтверждением.

Свежие ростки зелени покрыли всё вокруг своим прозрачным кружевом и благоуханием новой жизни. Природа как будто радовалась приезду князя.

Но он не стал надолго задерживаться в Смоленске. Второго мая, на день памяти святых мучеников Бориса и Глеба, после торжественного освящения закладки собора, он велел собираться в путь.

В Смоленске князь оставил своего сына Вячеслава с воеводой Фомой.

Фома, старший сын тысяцкого Ратибора, был рад представившемуся случаю искать свою удачу с сыном Мономаха в Смоленской волости. Ему неслыханно повезло. Молодой князь Вячеслав в свои двадцать с небольшим лет не обладал сложившимся характером, как его брат Мстислав, так, что-то среднее между монахом и воином. В битве под Суздалем он не отличился ратным подвигом. При таком князе Фома будет управлять волостью по своей воле. Возрастом он старше Вячеслава и служит ему не просто воеводой, но и ближайшим советником. Ольберг и Олаф, оставшиеся с отцом в Переяславле, завидовали старшему брату.

- В Ростове зело много дел. Людей оправливать надо, - говорил князь, прощаясь с Вячеславом. - Паки и по Гюрги скучаю. Млад он вельми. Как ему там живётся? Днесь зреть хочу, что в сей волости князь Олег натворил. А к тебе на зиму приду.

Дружина во главе с князем Владимиром двинулась по Днепру в его верховья, к волоку на Волгу, к Ростову.

Георгий Симоныч большую часть времени теперь находился в Суздале. Рубили город заново, делали всё основательно, не суетно.

Наум Данилыч был доволен вниманием посадника к городу и всячески старался расположить его к себе. Незаметно между ними завязалась настоящая дружба. Их усердием город возрождался из пепла ещё краше.

Наскоро починили острожную ограду с воротами. Бояре и купцы ставили себе новые хоромы. Плотники были нарасхват.

То и дело возникали споры: кто-то прихватил участок чужой земли - посаднику нужно разбираться, судить, искать правду и пресекать самоволие. В бору злодейски стёсывали княжьи знамёна, приходилось посылать тиуна ставить новые. Одним словом, дел у Симоныча в Суздале было невпроворот.

Вместо сгоревшего подворья поставили новый княжий двор с высокими, о двух жильях срубами, множеством хоромных клетей: житницы и погреба для разных съестных припасов, скотницы для всякого добра и мягкой рухляди, жилые подклети для дворовой челяди.

На старом месте поставил себе двор и соборный настоятель.

Прокопченные стены храма почистили, как смогли, устроили новую крышу, но уже без теремков, какие были раньше на боковых прирубах. Сгоревший шатёр возводить не стали, а покрыли храм временной крышей со скатами на четыре стороны и соорудили небольшую главку с крестом. Настоятель с посадником так решили: как только закончат ставить свои дворы, так будут рубить новый храм, лучше прежнего. А пока, до приезда епископа, перенесли нетронутые огнём мощи первосвятителя епископа Феодора в каменной раке на новое место, здесь же в храме.

За этими делами и застала посадника весть о приезде князя. Симонычу стало и радостно, и тревожно. Сердце трепетало от предчувствия встречи с женой и дочкой. Но он не знал, как князь отнесётся к его дальнейшему пребыванию в Суздале, и, конечно, ростовские мужи будут князю бить челом на посадника.

Княжичу Юрию шёл одиннадцатый год. Он заметно вытянулся и уже не был похож на того мальчика, которого привёз сюда дядька Симоныч пять лет назад. Услышав весть о приезде отца, Юрий засиял от радости и начал торопить дядьку со сборами в Ростов.

У ворот ростовской крепости горожане готовились к торжественной встрече своего князя. Впереди отец Иаков с иконой в руках, за ним молодой княжич Юрий с дядькой и все лучшие мужи города во главе с тысяцким Бутой Лукичом. По сторонам множество людей - каждый хотел увидеть князя, о котором ходило столько слухов, ведь он по матери потомок греческих василевсов - царская кровь! Говорили также, что князь Владимир сам творил суд и именитым мужам, и тиунам, и рядовичам, и простым смердам.

Вот из-за пригорка показались верховые с княжьим знаменем. За ними дружина, епископский возок, обозные телеги... А где же князь? Но, конечно же, вот он! На белом коне, среди своих передних мужей.

Со всех сторон послышались возгласы:

- Слава князю Володимеру!

Поснимали шапки, согнулись в поклонах. Мономах соскочил с коня, отдал повод стремянному, снял клобук, поклонился всему миру, подошёл под благословение к протоиерею.

Княжич бросился к отцу. Владимир поднял сына, трижды поцеловал, крепко обнял. Так они стояли среди толпы несколько мгновений. Сын слышал биение сердца отца, отец - сердце сына.

- Вырос-то как! Уже не дитя! Сила-то в руках яка! - приговаривал отец.

От отца Юрий кинулся к матери. На её лице одновременно растерянность и улыбка, слёзы и радость. Ещё бы! Дитя родное отняли чуть ли не с колыбели! Сколько же лет не видела! Мать наклонилась и почувствовала крепкое объятие уже не ребёнка, а мускулистого отрока.

- Радость моя неизреченная! - Симоныч бросился к жене. - Ладушка ты моя! Как соскучился-то по тебе! А где же доченька? - тискал он жену в объятьях.

- Ступай, посмотри, у кормилицы она, - светилась от счастья жена.

Из толпы вышли юная красавица и седой старик. Она с косой до пояса, в руках каравай хлеба с солью; он в белой холщёвой рубахе с яркими вышитыми травами на груди, подпоясан широким кожаным поясом с серебряными чеканными накладками, волосы подобраны гойтаном. Девица и старик склонились в глубоких поклонах перед князем. Не забыли русичи, дети и внуки новгородских и поднепровских переселенцев старый славянский обычай!

Старейший из жителей Ростова, которому уже никто не помнил сколько лет, стуча посохом, подошёл к князю, ещё раз поклонился, приложив десницу к сердцу и молвил:

- Гой еси,* князь. Прими с миром поклоны и дары от чистых сердец чади ростовской. Добро пожаловать. Пращура твоего, князя Великого Володимера люди нарекли Красным Солнышком, буде и ты, Володимер, тако же Красно Солнышко, ибо яко солнце радует своим теплом всё сущее, тако и ты, князь, согревай наши сердца своими деяниями добрыми и великими. Прими, князь, хлеб-соль земли нашей, будь праведен в судах своих, милостив к сиротам, заступником вдовам и обиженным, и помни при сём завет Священного писания: 'Не в силе Бог, а в правде'.

Князь отщипнул ломотку хлеба, макнул в соль, приложил руку к сердцу, склонил голову. Канула в лету его молодецкая гордыня, теперь он не смотрел с высока на чёрный люд, с вниманием относился к советам вятших мужей.

Горожане смотрели на него с напряжённым вниманием.

'Во имя чего страдает сей люд? Мы, князья, не можем поделить земли, а беда достаётся чёрным людям. Зачем князь Олег приходил в Ростов? Зачем спалил Суждаль?' - всматриваясь в лица встречавших его людей, думал Владимир.

Князя сопроводили к собору. Перед молебном, он вместе с епископом Лазарем торжественно передал настоятелю икону Богородицы, написанную славным изуграфом русичем Алимпием, и освящённую самим митрополитом Ефремом.

Выходя из собора, князь спросил посадника:

- Вижу, здешний люд не озлоблен и горем не убит, не смотря на разорение Олегом? Так ли сие на самом деле?

- Единым словом, княже, не отвечу. О сём говорить надо особо.

Владимир многозначительно посмотрел на Симоныча, но спрашивать больше ничего не стал. Он понял, не всё так радостно, как видно на первый взгляд.

- Добро, оставим сей разговор. Вмале осмотрюсь, паки легче будет всё самому уразуметь. Яки же сего дня потщания твои?

- Суждаль рубим после пожара.

- Долго же вы его рубите.

- Зело много неурядиц с землёю. Знамёна в полях и лесах исчезают.

- Се есмь настоящая головщина. У тебя что тиуны делают? С них опрежь всего надо спрашивать за сии неурядицы. Пусть выследят, а ты накажи виновных, абы другим неповадно было. Власть княжья должна быть крепкой и справедливой, тогда и покой в волости будет.

- В Суждале те же которы из-за земли. Едва ли не войной идут друг против друга из-за пяди земли. Понять сие надо: земля-то здесь какая - золото! А впрочем, суждальская чадь мирная. Паки, князь, не токмо княжье подворье, но и крепостицу поправили.

- Ужель Олег весь град спалил?

- Как есть - весь. Токмо Дмитриев монастырь не тронул.

- Да-а, беда. А с землёй надо разбираться, где чья собина и какими грамотами закреплена. Вижу, не во всём разобрался? Надо поболе с тиунов спрашивать, а ты по-прежнему всё сам норовишь, а они даром хлеб жуют.

- Князь, ты же говорил, абы в доме своём не полагались ни на отрока, ни на тиуна.

- Верно, говорил. Однако ты не понял меня. Аз от своих слов не отрекаюсь. Толкую же вот о чём: следи за своими тиунами и отроками, токмо не делай того, что им должно делати. В твоей заботе дела большие еси, - помолчав немного, князь распорядился: - на отдых два дня, и выезжаем в волость.

Отныне жизнь в Ростовской земле обрела для Симоныча иной смысл, становилась наполненной повседневным душевным теплом и семейным счастьем. Втайне он надеялся: если князь привёз его жену, значит не собирается переводить в другую волость. Кроме всего, какова бы ни была воля князя, последнее слово всё же было за Симонычем. Он мог отказаться от переезда, но тогда лишался княжьей милости. О таком исходе он и думать не смел, не таковы были их отношения с князем. Князь ему доверял больше других, и боярин гордился его доверием.

Отец взял дочку на руки и нёс до самого двора.

- Отныне здесь твой дом, - ставя дочку на крыльцо, уверенно произнёс Симоныч, бросая счастливые взоры на жену. - Паки, се не един дом, есть ещё и в Суждале.

Ночью в ложнице он шептал жене на ухо:

- Роди мне сына, молодца красного, наследника дел моих, кои на сей земле зело велики. А земля здесь тихая, мирная, - немного помолчал и уже без радости в голосе добавил: - Токмо бы князья не которовались, а Степь отсюда далеко, половцы сами сюда не ходят.

Симоныч скоро разомлел от тепла женского тела и неги, и заснул в блаженных мечтах о лучших временах, наступающих для него здесь, в Залесье.

О если бы он мог видеть в своих снах хоть краем глаза, что эта ночь станет роковой в его судьбе. Но не ведал, не предчувствовал он своего безмерного горя, когда через девять месяцев в родовых муках умрёт жена, а вместе с ней и сын задохнётся во чреве матери. Но старинный варяжский род не пресечётся. Он продолжится по женской линии. В четвёртом колене его потомок, плод великой беззаветной любви правнучки Доброславы и суздальского боярина Бориса, - княжич Мина, - станет на короткое время суздальским князем, но, увы, умрёт перед свадьбой. Но всё это впереди. А пока изба полна радости.

Давно князь Владимир не испытывал умиротворённого состояния души. Вся жизнь его - сплошные походы, битвы с погаными, усобицы. Хочешь того или нет, а душа от такой жизни черствеет, ожесточается. Отдохновение князь находит лишь на ловах. А теперь новая страсть появилась по наследству от митрополита Ефрема - здательство каменных храмов, навсегда подтверждающих власть Мономашичей в их отчинах.

На княжьем дворе собрались лучшие мужи Ростова. Мономах слушал каждого, давал говорить вволю. Но ему нужно было знать не те мелочи, коими как всегда полны речи жалобщиков. Он пытался уловить общее настроение ростовцев, понять что недоговаривают. Все разговоры, так или иначе, заканчивались обидой на посадника, не жалующего ростовцев своим вниманием,

и сидящего в пригороде. А ещё просили бояре не снимать с ростовского стола княжича Юрия. Намекнули, что пора бы испросить у митрополита владыку в Ростов.

- Вы, бояре, сетуете, аще в Суждале сижу, - подал голос посадник. - А скажите, почему князь Олег Суждаль спалил и кто из ростовцев принимал в сём злодеянии участие?

Бута Лукич напрягся: 'Ужель проведал?'

Князь Владимир пытливо посмотрел на посадника.

- Не покорился Суждаль ворогу, - продолжал Симоныч, - все в лес ушли, и жито с собою взяли, и животину увели. А Ростов почему невредим остался? Аще с образами и пением встретили черниговского князя, а може и крест ему целовали? Перевет сие есмь!

- Ведаю, мой посадник пустословием никогда не грешит, а посему надобно розыск учинить, переветчиков к суду княжьему призвать. Слышишь, Симоныч?

- Слышу, князь, за сим дело не станет, - к Симонычу вернулась былая уверенность в себе.

Бояре сидели, потупя взоры. Наконец решился сказать своё слово Бута Лукич:

- Абы вышли мы со своей худой дружиной супротив такой силы, кою князь Олег привёл, тогда б головы сложили под стенами града все, яко князь Изяслав в Муроме. Ежели ушли бы в лес, яко суждаляне, не было бы в граде ноне ничего, окромя головешек, лежал бы наш град в таком же пепелище, яко Суждаль. Что же в сём доброго? Виноватит посадник ростовцев в перевете и сговоре с супостатом - се его воля, токмо за напраслину тож надо ответ держать.

Лицо князя суровело, брови сдвигались.

- Выслушал аз всех, мужи вятшие. Каждый говорил вволю. Устали мы все от многих глаголов. Замутнённый ум не родит разумного слова. Посему своё слово скажу, когда волость объеду.

Оставшись с посадником и епископом, князь Владимир пытался выяснить их отношение к услышанному.

- Не люб мне сей разлад, Симоныч. Вятшие мужи есть опора волости. Смерды орают, сеют, жито собирают, в трудную годину в ополчение собираются. Вятшие мужи думают, как землю обустроить, от ворога защитить. Не просто здесь во всём разобраться, где есть корысть и злой умысел, а где грех по скудости ума. Ты, владыка, как мыслишь?

- Перевет ростовцев - се грех перед князем, а не перед Богом. Людей оне спасали от неминучей гибели. Тако ж и град цел остался. Крестоцелование князю нарушили? Опять же грех перед князем. Грех ростовцев перед Богом и людьми в том, иже не пришли на помощь Суждалю по зову посадника. Суждалян за своих братьев не имают. Сие гордыня есмь. Страшно даже говорить о сём, - владыка перекрестился. - Отмолят ли сей грех великий ростовцы - се токмо Богу ведомо. Обаче, князь, надобно не откладывая ехать в Суждаль, тамошних мужей послушать, а тогда и волю свою явишь.

- Разумею тебя, владыка. А ты, Симоныч, что скажешь?

- Надобе, князь, побывать тебе не токмо в Суждале. Не худо бы и погост на Клязьме посмотреть. В честь твоего прадеда наречён. Се есмь сторожа наших земель на рубежах вятичских. Место зело красно околь погоста, а острожец его худ вельми.

Давно аз на ростовском столе был. Тринадесять всего мне тогда было. Не помню ни Суждаля, ни Володимерова погоста. В Клещине надо тож побывать. Паки, утро вечера мудренее. Да-а, Симоныч, ну и узелок ты завязал с ростовцами, его рубить нельзя, распутывать надо. Нехватало теперь только которы среди моих бояр в сей благодатной земле.

- Высоко ростовские мужи головы держат. Како прибыли мы с княжичем сюда, бояре сразу заявили: именитость Ростова вровень с Новгородом Великим. Вишь куда их гордыня занесла. Меня корят за то, что в Ростове мало бываю. Не аз им нужон, обольстить оне княжича хотят, абы свою волю через него творить.

- Что же в сём худого, ежели люди гордятся своим городом, своей землёй? Се не есмь гордыня, се есмь гордость за свою отчину. Ежели бы ты, Симоныч, забыл своего отца, не видели бы люди в тебе добра, перестали бы тебя почитать. Верно, ты и сам себе был бы не люб? Каждый горожанин, будь то боярин, али смерд, достоин чести, ежели гордится древностью своего града. Так было, так есть и будет в веках. А вот Гюргя на обольщенье ни боярам, ни купцам не давай. Ему потом тяжко будет свою волю являть. Паки и на се есть управа - переведу тебя с ним в другую волость. В Смоленск, к примеру, а Вячеслава в Ростов посажу.

Симоныч съёжился и приготовился к тяжкому разговору. Но князь поднялся со скамьи.

- Будет ещё время поговорить обо всём, а теперь идите с миром.

Ночью князь долго ворочался с боку на бок. Разные мысли бродили в голове, не давали сердцу покоя. И с ростовцами котору нельзя заводить, и посаднику надо помочь, и палец в рот не клади - руку откусят.

В Суздале готовились к встрече князя Владимира. Накануне посадник послал туда своего тиуна, чтоб навести порядок в княжьем подворье. Недавно срубленные хоромы желтели смолянистыми брёвнами, источая запах свежей хвои. Внутри светло, чисто, но ещё не полностью обжито и потому нет уюта.

Рядом с княжьими хоромами встали новые дворы посадника и отца Амвросия.

Однако столь радостную для глаза картину портил собор своими тёмными стенами. Свежая тесовая крыша с главой на обугленных бревенчатых стенах лишь усиливали неприглядность храма в окружении новых срубов господских хором.

Чуть в стороне от собора, ближе к частоколу городской ограды, стояли большие бревенчатые кострища* - заготовки для нового храма.

Из нескольких сот дворов в городе и посаде случайно нетронутыми огнём оказались лишь десятка полтора изб. Среди свежесрубленных жилищ они смотрелись отдельными серыми пятнами. Незаселённые участки оставались под надзором тысяцкого: надо было выждать, пока не объявятся владельцы, выяснить, почему не ставят дворы, а если хозяева не находились, то землю записывали в княжье владение. Обычно такие участки принадлежали одиноким хозяевам, одни из которых погибли, другие уведены в полон, и ещё Бог весть какие беды постигли остальных.

При беглом взгляде посад, как и град, выглядел обновлённым. Но среди новых изб было немало убогих домилищ. Скудость жизни заставляла бедняков снимать слой земли до глины, вкапывать столбы с пазами для закладки в них расколотых вдоль пополам брёвен - получались стены. От срединного столба к стенам укладывали стропила, привязывая к ним слеги сплошным накатом, поверх которых укладывали скалу в два слоя, а на неё - дёрн. Часть жилища находилась в земле, а над землёй возвышались невысоко стены и крыша, зеленеющая дёрном. В середине крыши устраивали небольшое отверстие с деревянным дымником.

Эти вросшие в землю лачуги портили вид обновлённого города. Из-за них ростовцы будут Суздаль вечно называть своим пригородом. Поэтому Наум Данилыч всеми способами старался отбирать землю и переселять хозяев таких хижин к окраинам.

- Не берём ли мы грех на себя, выселяя их? Не слишком ли жестоко? Они же не пошли с поклоном к черниговскому князю, а все дружно ушли в лес. На этих участках жили их отцы и деды, а мы кажный раз находим свою правду и переселяем их, - неуверенно рассуждал посадник.

- Мы же им даём добрую землю на окраинах. Град - се место для княжьего двора, для хором передних мужей, для храма и двора попова. Здесь хранилище житных припасов и ратных доспехов на случай прихода ворога. А посад и торжище - се врата градские, и врата сии должны быть по лепоте своей вровень с градом.

- Ты, Данилыч, много старше меня летами, голова твоя мудрыми мыслями полна, ано не ведаешь того, иже мы супротив себя чёрный люд ставим. Мне и без сих потщаний люб Суждаль.

Данилыч расплылся довольной улыбкой.

- Разумею, о чём ты печёшься, Данилыч. Паки, Господь указал: кесарю - кесарево. Смерд тако же должон быти при своём месте. Грех сей за нас с тобою отмолит отец Амвросий. Да и мы с тобою не поскупимся лишний раз свечу в храме поставить. Паки, как бы мы с тобой не тщились, а всё едино Суждаль не ровня Ростову. Тамо градницы рублены, настоящая градская крепость, а здесь... - посадник махнул рукой, кисло сморщившись.

- Да, вижу, градец мал и крепостица убогая.

Городскую ограду суздаляне починили. Но что это за ограда? Разве можно быть граду с таким частоколом? Ишь ощетинился грозно остриями брёвен, но для большой рати это не угроза. Однако суздаляне гордые, не хотят быть вровень с Владимировым погостом на Клязьме, и, не смотря ни на что, Суздаль всегда называют градом. Ростов - старший град несомненно, но и суздаляне хотят называться горожанами, и Суздаль для них не пригород, как иногда обидно называют ростовцы. Пригороды - это Владимир, Клещин, Ярославль, но только не Суздаль.

Ермола успел-таки до зимы поставить землянку. Но душа его горела: нужно рубить избу, и непременно большую, на подклети. Двор, ладно, как-нибудь неспешно можно срубить, а вот молодую жену надо ввести в светлую, просторную избу.

Наум Данилыч выделил Ермоле лес из лучшей выти. Только, вот беда, помощников невозможно найти. Такую цену заламывают, хоть волком вой. Работные люди, а паче древодели, ноне в Суздале нарасхват. Но в землянку жену не приведёшь, гордость-то у Ермолы есть! Так и бился он в своих муках, нанимая то одного, то другого помощника за грабительскую цену, пока не подвернулся добрый случай.

Как-то на торгу Ермола встретился с монастырским кузнецом. Поговорили о том, о сём. Узнав о трудностях с избой, кузнец-монах посоветовал:

- Есть у нас древодель, Михалкой кличут. Добрую дружину он собрал. Не един подряд уже в Суждале берёт. Такие хоромы рубит - загляденье! Тебе бы к нему сходить надо. Цену берёт по-божески и рубят борзо. Приходи к нам в монастырь, сведу тебя с ним.

- Слышал аз о Михалке-древоделе, добрая молва о нём идёт. Паки, ему не до меня, у него заказы купецкие да боярские. Однако, приду, може и впрямь договоримся.

Так началась прочная дружба Козьмы и Михалки, перешедшая к их детям, словно по завещанию. Но об этом сказ впереди.

Из Нерли в Каменку вошли лодьи, и скоро одна за другой стали причаливать к городским исадам. С князем почти вся дворовая челядь - значит не на один день прибыл.

В городских воротах показалась толпа суздалян во главе с соборным настоятелем и тысяцким. Встретили без настороженности, широкодушно. Князь сразу почувствовал добрый, откровенный настрой. Глянул искоса на Симоныча, на его светящееся лицо, и понял: 'Не попусту ростовцы на посадника челом бьют, любо здесь ему. Ишь как радушно встретили'.

На следующий же день князь вместе с посадником и сыном с утра осматривали город и предместья. Переехали по мосту Каменку, поднялись к Дмитриеву монастырю. Князь оглянулся и, протянув в сторону города руку, молвил:

- Аще како град еси нелепо ставлен. Там, где берег крут и высок, устроено торжище, а град на отлогом берегу ставлен. Лишь с полунощной стороны градницы на высоком берегу стоят.

- Се дело поправимо. Суждаль в излучине стоит, - вступился посадник, - ежели б луку соединить рвом, то град со всех сторон будет окружён водою.

- Весь Суждаль рублен вновь после пожара, однако он не ровня Ростову.

- А вборзе может стать вровень, - лихо встрял Симоныч. - Зри, князь, как град плотно окружён со всех сторон посадом. Люда здесь всякого много, и купцов, и рукодельников, и смердов, не менее, чем в Ростове. Токмо острожие скудно выглядит. Срубить надобно градницы с вежами из дуба, да соп повыше насыпать.

- Ох и хитёр ты, посадник! Мысли мои читаешь! Вижу, любишь ты Суждаль боле Ростова.

- Не токмо аз един. Вот и княжич сюда с радостью всегда приезжает. Любит он Суждаль. А наипаче ему Нерль полюбилась.

- Вижу, како княжича успел выпестовать. Любит он тебя, - князь внимательно посмотрел на Юрия, вздохнул облегчённо и добавил: - И мне любо, иже у вас лад меж собою, - и, повернувшись к сыну, спросил: - Любишь дядьку Гюргя?

- Да, батя, - по-деловому, стараясь подражать отцу и дядьке, ответил Юрий.

- А Суждаль тож любишь?

- И Суждаль мне люб.

- Ужель боле Ростова он тебе люб?

- Да, батя.

Князь Владимир так громко расхохотался, что конь под ним вздрогнул.

- Что же тут любить-то? Речка невеличка, не всякая кубара по ней пройдёт. Храма нет достойного. Нешто можно сей обгорелок храмом назвать? Срамота одна, прости мя, Господи! Нешто такой храм Богу нужон? Скуден сей град, даже с новыми хоромами.

Князь замолчал, улыбка спала с его лица, он задумчиво заметил:

- Паки, земля здесь добрая. Кормилица!

Под ногами пробивалась свежая травка, как бы подтверждая слова князя. Она радостно тянулась к солнцу, покрыв всё вокруг густым щетинистым ковром яркой весенней зелени.

- Так чем же тебе, сын, Суждаль люб?

- Мужи вятшие здесь добрее.

- Однако же! - удивился отец. - Ещё в юнотство не вошёл, а уже ведаешь, кто добр, а кто не добр. Сему дядька тебя научил? - князь искоса посмотрел на Симоныча.

- Како же иначе, князь? Мы с княжичем всюду вместе, он знает мои помыслы и сам разумеет лихо. С боярином Наумом Данилычем и игуменом Даниилом княжич в дружбе великой. Ему сверстники нужны, а у Данилыча детей полон двор, вместе забавляются. Отец Даниил книги читает княжичу, учит читать и писать.

- Добро сие. Доверие моё зело блюдёшь, посему и за сына спокоен. Не останусь аз в долгу, село тебе жалую в собину твою в сей волости, какое - сам выберешь.

Симоныч радостно обомлел, склонился в поклоне.

- Рад служить тебе, князь, паки и впредь, - в душе радостно ёкнуло: 'Знамо не собирается переводить в другую волость'.

Из ворот монастырской ограды встречать князя вышел игумен с братией, склонились в поклонах.

Князь и остальные соскочили с коней, отдали поводья отрокам и подошли под благословение к игумену.

Осматривая монастырь, князь заметил:

- Не велика обитель, и келейки плохоньки. Два сельца, иже мы с преосвященнейшим, ныне покойным митрополитом Ефремом вам дали, прокорм дают ли?

- Кабы не оне, было б совсем тяжко хозяйство подымать. В одном сельце церковку с подворьем срубили на Нерли, погостную избу ставим.

- Видел аз то сельцо. Добре рубят. Надо больше рубить храмов, и попов будем просить у митрополита. Купцы и бояре в Суждале не беднее ростовских, вы с посадником почаще их мошну трясите на богоугодное дело, не оскудеют, земли у них чёрные, плодовитые, токмо руки прикладывай, а гобино будет в достатке.

Игумен показал князю небогатую монастырскую ризницу, провёл в просторную избу, где трудились чернецы, переписывая церковные книги.

- Зело отрадно сие зреть, - светлело лицо князя. - Градской храм сгорел со всею ризницей и книгами, а вы своими богоугодными делами восполняете утрату, не ждёте когда книги привезут из Печер. Мы с владыкой днесь привезли всякой утвари и книг вмале. Бяндук! - крикнул князь отрока. - Скачи, узнай, где возок с книжным коробьём застрял.

Князь взял в руки почти законченный переплёт книги. Обложка из тонких дубовых дощечек, оклеенных светлой лоснящейся кожей, приятно легла в ладони. От книги пахло букетом клеевых растворов, ещё не высохших до конца, красками, уксусом, конопляным маслом. К обложке только-что приклёпаны блестящие медные застёжки.

- Дело сие у тебя, отче, поставлено добро. Книги не хуже грецких делаете. Зело исхитрились твои чернецы. Лепота!

- Дело книжное наладил отец Пахомий, чернец из печерян, сам же суждалянин по рождению, - сиял от удовольствия игумен.

Стоящий рядом Пахомий склонился в поклоне.

- Ты в Печерах сему делу наловчился?

- В Печерах. Тамо аз грешный многому научён бысть. Ноне, вот, в Суждаль пришёл, абы в родной земле лечь, поближе к родителям.

- Да, предков своих помнить и чтить надо, а без сего и отчины нет. Великое и богоугодное дело вы здесь творите. Продолжайте и учеников готовьте. Поразмыслите и скажите мне какая вам помощь надобна от меня. Отец мой книжником был изрядным, собрал их множество. Мудрости в них всякой много. Абы всё прочесть - жизни не хватит. Писцов при себе держал, кои книги от грек перекладывали на славянские глаголы. А ты, отче, летописец пишешь?

- Монастырский временник составляем исправно, да и суждальские дела, яки бывают потребны, тож пишем. Печерский игумен благословил нас на сие дело. Ростовский летописец ноне составляет настоятель соборный протопоп Иаков, но он мало ведает о делах суждальских, белозерских, да и в других местах он не бывает, записывает только о чём другие люди сказывают, ан тако в летописец неверные и пустые словеса попадают. Надобе вести един летописец земли Ростовской...

- Прости, князь, что встреваю, - прервал игумена посадник, - поговорим о сём в другой раз, тут есть о чём поразмыслить.

Князь удивлённо глянул на посадника.

- Пока нет епископа в Ростове, вы с игуменом и протопопом записывайте всё, что в Ростовской волости делается, будет вам благословение моё и владыки Переяславского. А писать придётся немало, кончилось ваше сонное царствие, аз пришёл разбудить вас на дела великие и славные. Побываю ещё в погосте на Клязьме, на Клещине озере, на Белом озере, на Волге в Ярославле, ежели успею посмотреть всё до осени, потом соберу вятших мужей и помыслим о грядущих делах.

Княжеский прапор на мачте дрогнул, лодия ткнулась носом в прибрежный песок. Рядом причаливали другие. Хилый исад трещал под ногами высаживавшихся на берег.

Мономах в сопровождении отроков ступил на клязьменский берег. Князь запрокинул голову.

- О, се круча! - долго смотрел наверх, затем стал медленно подниматься по ложбине берегового откоса.

Высоко над крутым берегом вытарчивал дубовый частокол, а над ним выглядывала небольшая церковная глава с крестом.

В погосте засуетились. Тиун на ходу распоряжался, спеша с местным священником к воротам - шутка ли, сам волостель прибыл.

Тяжело дыша, прибывшие поднялись на самый верх крутояра и направились к распахнутым острожным воротам. Князь Владимир подошёл к попу, принял благословение.

- Нижайшие поклоны нашему волостелю! Захар аз, тиун погостный, - застыв в поклоне, чеканил слова тиун, с надеждой на княжье благорасположение.

- Встречай, Захар, князя, показывай погост. И тебе, и обитателям здешним да будет Божья благодать.

- Не взыщи, князь, хором-теремов у нас нет, но избы приготовили, всех разместим.

- Что мне с тебя взыскивать? Не ты повинен, иже хором нет, в сём моя вина, да посадника моего. Посмотрю, как погост блюдёшь, вот тут и ответ держать будешь за нерадение, коли таковое будет. Не ради праздности пришёл аз, и не на ловы. Хотя и ловы не помешали бы нам, - сверкнул князь глазами, оглядывая окрестные пойменные дебри. - Надобно будет - шатры раскинем. А ты, Захар, давно ли служишь мне?

- Како сын твой, Мстислав, был здесь, изгоняя черниговского князя, так он и посадник, Гюрги Симоныч, оставили меня в сём погосте тиуном.

- Раздолье-то какое! Лепота богозданная! - оглянулся вокруг князь. - Вот тако грады надо ставить, а не в болоние, яко Суждаль.

Князь и его спутники вошли в ворота. Дорожка вела прямо к церкви, рядом с которой стояла изба священника, поодаль - изба дьякона, далее - погостный двор. По сторонам, образуя возле церкви небольшую площадь, расположились избы служивых людей. Ближе к острожной ограде вкривь и вкось притулились приземистые хижины местной чади.

Обитатели погоста несли княжью службу, собирая подати и повинности, охраняя от всевозможных татей путь по Клязьме. Иногда сюда прибывали гости из других земель, направлявшиеся в Ростов по Нерли, но такое бывало редко. Гриди брали с гостей разное мыто, иногда сопровождая и охраняя их, добывая этим занятием себе на прокорм.

Погостные обитатели стояли толпой возле церкви, глазея на происходящее с откровенным удивлением, отвесив челюсти,

словно это было второе пришествие Христа, а не приезд князя. Не баловали князья своим посещением погост на Клязьме.

С внешней стороны к острогу лепились небольшие слободки. В большинстве своём они были заселены мерьской чадью. Но были и поселенцы из Поднепровья. Жили в землянках, кои узнаваемы были лишь по зелёным холмикам и струящимся над ними дымами. Занимались слобожане разным промыслом: пахали землю, били зверя, ловили рыбу, а в заводях и старицах ставили перемёты на дичь водоплавающую.

На следующий день с утра князь с сыном прогуливались по окрестностям.

Стоял солнечный, но прохладный день конца мая. Отец и сын брели вокруг острожной ограды по краю береговой кручи.

- Бывали мы здесь с дядькой не единожды, паки привык се зрети, ан единаче и зимой, и летом налюбоваться не могу. Лепота! - восхищался Юрий.

Перед ними внизу далеко к горизонту расстилались заклязьменские леса. Река, извиваясь среди пойменных дубрав, поблескивала то там, то здесь отражением холодного майского неба.

- Круча словно киевская! Токмо река не такая могучая, как Днепр, - присоединился к разговору догнавший их посадник. - Срубить бы здесь градницы с башнями, да храм каменный поставить, - мечтал он вслух, поглядывая на князя.

- Тебе бы и в Суждале, и здесь градницы рубить, соп сыпать! Не много ли хочешь? Смотри, не надорвись! - хитровато улыбался князь.

- Для сего дела всё есть, княже. Скотницы, слава Богу, не пусты, леса - сколько хочешь, древоделей и искать не надо, нужна токмо твоя воля. - Ты, Симоныч, в моих скотницах гривны не считай. Куда и сколько тратить - сам ведаю. Вижу, люба тебе земля сия. Далеко мыслишь. Скажу тебе прямо: затем сюда и пришёл, абы волость Ростовскую крепить и обустраивать. Посему и здателей из Переяславля с собой привёз.

- Эко дела! - обрадовался посадник.

Юрий смотрел на отца, широко раскрыв глаза.

Ночью князь Владимир долго не мог заснуть. Мысли о будущем Ростовской волости будоражили разум: 'Сыну любо здесь, да и посаднику, видно, сия земля по душе. Вот токмо нет лада у Симоныча с ростовцами, всё боле о Суждале радеет. Понятно, в Суждале у него руки свободнее. А что, ежели сын подрастёт и стол свой перенесёт в Суждаль? Что в сём худого? В Ростове же останется владыка. Была же изначально митрополия в Переяславле, а старшие князья - в Киеве. Нешто в сём есть грех? Токмо не было бы распри меж ростовцами и суждалянами. Посадник - человек не ретивый и разумом твёрд, гордыни в нём нет, он не допустит которы. А с поставлением епископа надо пока повременить. Как токмо урядится посадник с ростовскими мужами, вот тогда помыслим и о владыке. Иначе околь архипастыря ростовские мужи будут увиваться и он примет их сторону, обольстят его подарками. Нет, ноне сему не время. Надо подождать пока сын подрастёт и волю свою укрепит, недолго осталось ждать, вон как вырос, возмужал. - Владимир перевернулся на другой бок, но мысли так и не покидали его, не давали заснуть. - Ещё неизвестно, чьё грядущее более удачливо будет. Владимиров погост не имеет своих родовитых мужей, как Ростов, али Суждаль, однако он на добром пути стоит, правда, пока ещё мало обжитом. Оборону здесь можно могучую держать и дружину посадить добрую. Може тогда и оживёт гостинец? Клязьма в Оку впадает, Ока - в Волгу, тут есть о чём подумать. К Суждалю и Ростову путь по Нерли клязьменской зело удобен. Ноне же главный гостинец идёт по Днепру, Двине, Ловати. Купцы добро его ведают. А ежели проторить гостинец от истоков Днепра на реку Московь и в Клязьму, то край сей купцами будет полниться и богатеть. С Днепра будет два выхода на Волгу. С булгарами можно бы вести торг зело выгодно. А через булгар к Хвалисскому морю выход. Токмо идти через половецкие степи придётся. Всё низовье Волги, Итиля - как оне называют, в их руках, оне там хозяева, а се значит: либо дань плати непомерную, либо товар отберут, а ежели в полон не угонят - и то Бога благодари. Тьфу ты! Снова эти поганые на путях стоят. А заманчиво бы выйти к Хвалисскому морю. Ведь было же сие в стародавние времена. Но прежде надо Русь ко единству привести'.

В памяти князя Владимира смутными отрывками всплывали рассказы отца о Ростовской земле. Вспомнились давние предания о том, как первый епископ Феодор поставил первый христианский храм в Суздале. Ох и давно это было, тяжёлые то были времена. По всем землям, и в Ростове тож, Христова церковь завоёвывала умы и души людские в жестокой схватке с неверными. Сейчас уже всё по иному. Много местной чади приняло крещение. Князь, напрягая память, пытался вспомнить имена последователей епископа Феодора: 'Епископ Леонтий...Да, кончно, Леонтий. Нет, после него был Илларион. Много же приняли они на себя гонений и хулы. Епископ Феодор так и доживал свой век в Суждале. Храм-то сгоревший при нём был рублен, и стал его усыпальницей. Епископа Иллариона тоже вынудили бежать из Ростова. А владыка Леонтий так и погиб там за веру Христову'.

- Так вот когда зародилась распря меж Ростовом и Суждалем! - вырвалось вслух у князя в ночной тиши, и он вздрогнул от собственного голоса.

А мысли продолжали будоражить голову: 'Знамо в Суждале уже тогда люди были более терпимы к христианскому Богу, хотя и здесь было немало капищ неверных. Вот над Клязьмой, напротив погоста Володимерова через речку Ирпень, до сих пор капище не праздно стоит. Знамо предки не в силах были его разрушить, или поняли, что силой не всегда всё можно сломить. Погост с церковью и капище неверных стоят друг против друга, соседствуют без вражды уже сотню лет, одни молятся Перуну и Велесу, другие - Христу и Богоматери. Пусть неверные поклоняются своим идолищам и вспоминают своих предков, что же в сём худого? Лишь бы зла не творили. Придёт время и они познают Христа, не они, так их дети. Там за лесом, по Оке, мурома сидит, тоже Христа не ведают. В Муроме святая обитель Спасова стоит, аки твердыня среди моря неверных. Но недалеко то время, когда будет много монастырей по Руси, зажгут они свет православия во тьме языцкой'.

Сквозь мутное оконце начинал пробиваться рассвет. Вот ещё одна ночь без сна. Что ж, для Владимира такое не впервой.

А раздумья не хотели его покидать: 'Да, место выбрано зело красно. Погост окружён с юга быстроводной Клязьмой, а с севера и запада большими глубокими оврагами с речками, воды коих освящены епископом Феодором. Здесь он крестил первых поселенцев, пришедших из Поднепровья. Эти безымянные тогда речки и назвали Ирпенью, Лыбедью, Почайной в память о стольном граде Киеве, абы показать единство веры Христовой во всех землях Руси. В отличие от безымянных мерьских поселений, окружавших новый погост, он и был назван в честь киевского князя Володимера. Имя великого князя-крестителя дал малому погосту князь Ярослав, непременно думая о его грядущем. А может его так назвал Борис? Теперь уже никто не помнить и, верно, никогда не узнают, как появился сей погост и кто его назвал Володимером. Погост имает вельми лепое окружение оврагами глубокими для доброй обороны, коих нет у старших градов сей волости. Обрыв к реке и глубокие овраги - се готовые копаницы! Токмо соп насыпать, да градницы срубить, тогда не зазорно будет и градом назвать, достойным имени великого князя. Надо, надо мне потщиться. Аз тоже Володимер, и меня потомки будут вспоминать вместе с Володимером Святославичем'.

На следующий день князь поделился своими ночными раздумьями с посадником.

- Видно, местная чадь, что христиане, что неверные, терпимы друг к другу?

- Да, князь, прошли те времена, когда вражда с неверными много жизней уносила. Каждый теперь понял, иже от вражды никому нет корысти, а истребить друг друга - се угодно токмо дьяволу. Молятся каждый по-своему, а в поле трудятся вместе.

- Не пойму, почему князь Олег сей погост не разорил и не сжёг, яко Суждаль?

- Мстислав со своим воинством ему на пятки наступал, вот князь Олег и бежал без оглядки. Он знал, что здесь взять нечего, скудость одна. Потому и не стал задерживаться и лишнее зло творить.

- А ты к моему приезду изловчился: двор погостный починил, крышу новую положил. А околь худоба-то какая! Острожная ограда с прорехами, ворота покосились. Да запираются ли оне на ночь? Церковь на бок накренилась.

- Княже, Суждаль после Олегова набега рубили, из пепла подымали, не хватает на всё рук и времени.

- Как же так, лукавый? Говорил мне онамедни, иже токмо воля моя нужна. Говорил, али нет? - князь свёл брови, а в глазах задор.

Симоныч чуток помолчал, потупясь, затем уверенно заявил:

- Ноне же, князь, с тиуном всё обговорю, соберём работных людей, починим острог.

- Чини, да шибко не увлекайся.

Симоныч недоумённо посмотрел на князя.

- Нас с тобой другие дела ждут, тиун здесь без тебя справится. Вот тебе моя воля: град здесь внови рубить будем и соп сыпать, и храм каменный закладывать.

Симоныч выкатил глаза на лоб, на лице заиграла улыбка, а язык онемел.

- Паки, опрежь Суждаль-град рубить будем внови. Ты скажи, где с княжичем жить намерен? В Ростове, або в Суждале?

- Аз тако разумею: и в Ростове, и в Суждале. Ростовские мужи своенравны, ополчение и дружину не выставили против Олега, город сдали на его милость. Но обиду на них не держу, а опаску имаю. Единожды на такой перевет пошли, аще и в другой раз сие сотворить могут. Ростовскую тысящу они в своих руках держат, мне сие неподвластно, а посему, абы котору не творить, буду жить с княжичем и в Ростове, и в Суждале. Княжич подрастёт, сам будет являть волю в держании стола своего. Ежели не переведёшь в другую волость, - уже едва слышно добавил Симоныч.

- Любы мне твои слова. Ежели мы с тобою такие дела затеваем, то не след мне княжича отсюда переводить. А с ростовскими мужами не которуйся, но и на шею себе не давай садиться.

- Сие мне понятно, паки крепкая княжья воля в Ростове зело нужна. Бояре видят: княжич мал, тако поучать во всём пытаются, послабления всякие требуют. Опять же, оброчный выход собирают неисправно, говорят дружину свою содержать надо. Обжились мы с княжичем в Суждале, к мужам тамошним привыкли. Люди нас разумеют, а мы к их заботам не глухи. Земля околь Суждаля зело добра, уход да глаз за ней нужон, яко за жёнкой - не приласкаешь, и родить не будет. Сие важнее, нежели котора с ростовскими мужами. Вот мой сказ. В остальном, княже, како велишь, тако и будет.

Вернувшись в Ростов, Мономах собрал у себя на дворе именитых мужей. Старшие расположились в сенях на лавках, искоса поглядывая на приехавших вместе с князем суздалян, да ещё и тиуна с погоста Володимерова зачем-то позвал. Невиданное дело, чтоб князь на думу собирал пригороды, да погосты. В добрые старые времена так бывало: как старший град приговорит, а пригороды в его воле. Ростовские мужи сидели недовольные. Они уже прослышали, что князь хочет пригороды крепить.

- Мужи лепшие ростовские, мужи лепшие суждальские, - начал Мономах. - Уповая на Бога, помыслив с владыкой и посадником, хочу аз обустроить отчину и дедину мою. Отец мой не жаловал волость сию своим сидением на столе ростовском. Аз грешный был здесь в юнотстве своём малое время. Днесь тяжко Руси приходится. Переяславскую волость непрестанно разоряют поганые своими набегами. Много сил и времени уходит на ратные дела. Ростовская волость не ведает сих бедствий. Лишь приход черниговского князя оставил свой недобрый след. Паки мир с Олегом устроили в Любече. Пришло время укреплять и обустраивать наши грады. А для сего богоугодного дела нужно постоянство и твёрдость воли княжей. Посему оставляю вам сына своего Гюргя на всё время, как Бог укажет. Поелику он млад еси, управу творить будет мой посадник боярин Гюрги Симоныч. Его слово - есмь княжья воля.

- Любо нам сие, князь!

- В Новгороде Великом твой сын Мстислав давно и твёрдо сидит, и всё у них с мужами новгородскими ладом идёт, и торговля, и здательство.

- Рано, мужи вятшие, восхвалять мою волю, аз ещё не всё молвил. Сын мой Гюрги - есмь отрочник в сей волости, с посадником вкупе будет блюсти мою княжью волю, когда аз покину землю сию. Днесь, покуда поганые с Русью мир держат, в Ростов ходить буду каждое лето.

Вновь со всех сторон раздались одобрительные возгласы.

- А теперь посрамовати вас буду. Обидное вы содеяли. Паки гнев свой на вас не держу, покуда же посмотрю, как исправно повинности выполнять будете. Вы огородились своими заботами и не ведаете, как Русь терзают ханы половецкие. Всем землям надобно быти во едином кулаке. Ежели худо будет Киеву и Переяславлю, то неверные будут постоянно разорять Русь. Всего лишь два конных перехода и половцы могут быть в Ростове. Посему повинность исправно блюдите. Русь крепка, пока едина. Вам не ведомо, сколько городов и сёл разорёно по Днепру, сколько полону русичей увели поганые в лукоморские торжища, сколько хрестианских душ ими погублено. Нет покоя от неверных Поднепровским землям. Не дай Бог и сей волости такое испытание Господне. Паче и распри меж руськими князьями не унимаются. Через сие и Ростовская волость пострадала, и Суждаль спалён.

- Повинности мы справно несём. Надо токмо стол княжой в Ростове блюсти, - выбрав момент, вставил Бута Лукич.- Посадник с княжичем в пригороде живут, ан Ростов забыт ими.

- Ростовский стол остаётся на своём месте. А что посадник с княжичем в Суждале живут - сей упрёк не принимаю. Ростов не разорён стоит, а Суждаль спалён дотла. Так кто же должон помогать суждалянам, как не посадник. Должно быти тамо око княжье? Град рубят внови, сие есмь не возблаженье посадника, а дело всей волости. Посторонь Суждаля земли лежат чёрные, опольной же земли мало. Паки, не вижу худого в том, иже Суждалю внемлют боле, нежели Ростову. Ревность свою, ростовцы, усмирите. В Суждале храм каменный заложим. Суждаляне выстрадали своё. Окромя того, Володимер-град рубить будем. Се моя воля! Володимер крепить надо, он на рубежах сей волости стоит и первым на себя удары принимает для вашей же защиты. Градницы и башни будем рубить по обычаю, а не острожье ставить. Со временем окрепнет земля сия, тогда и в Ростове каменный храм поставим, и стены в наших градах будем ставить камены, яко у меня в Переяславле. Через Клязьму и Днепр прямой путь в другую мою отчину - Смоленск. Будем сей путь оживлять.

- Ростов есмь град князя и епископа, здесь и надо здательство начинать, - зло откликнулся Бута Лукич.

- Сии дела великие заслужить надо верностью князю своему. Ан ноне, ростовцы, уста вам надо сомкнуть. Уменье коня познаётся в рати, а верность друга - в беде. Суждаляне не покорились черниговскому князю, а потому заслужили и храм каменный, и град рублен. Впору суждалянам на вас обиду имати. Вы сами на себя осраму наложили. Мне бы свой гнев являть, ан нет во мне сего. Аще кто вопреки сей воли и помыслам стать захочет, вот тогда гнев мой велик будет. Однако, всему свой черёд. Впрочем, почему бы вам не потрясти своими мошнами и собрать на каменный храм куны. Ежели здатель сможет сразу в трёх градах храмозданье вести - быти по сему. Токмо вот в чём загвоздка: опрежь надо мастеров обучить разному делу - стены класть, комары выводить, олово лить, известь жечь и много всякой хытрости познать. Есть в Ростове такие мастера? Тогда посылайте в Суждаль учиться.

Мономах суровым взором повёл по лицам сидящих по лавкам бояр. Они безмолвствовали. Не было на устах ни восторга, ни смятения. Трудно было что-то сказать - уж слишком резко ворвались в их размеренную жизнь великие помыслы князя.

---

Оставить комментарий © Copyright Анисимов Валерий Михайлович (wait-for-me@yandex.ru) Размещен: 02/03/2017, изменен: 02/03/2018. 82k. Статистика. Глава: История

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"