КНЯЗЬ СУЗДАЛЬСКИЙ

- А ну, пусти, волчья сыть! - отстраняя отрока, грозно рычал воевода Громила.

- Пусти его, - кивнул отроку Юрий.

Князь обычно гневался, когда ему докучали с делами во время застолья, но Громиле многое прощалось.

Стареющий Симоныч с каждым годом всё больше отходил от дел. Он никуда не ездил, и едва уже вёл хозяйство княжьего двора, потому уже был плохим советником Юрию.

Суздальскому князю нужен был помощник, знающий, что делалось не только в Залесье, но и округ, чтобы мог водить полки по первому зову, и чтоб голова была со светлыми мыслями. Таким и был боярин Громила. Так его все звали, и он привык к этой кличке, настоящее же христианское имя вспоминал только на исповеди. Пришёл он с юга вместе с князем-изгоем Иваном Ростиславичем.*

До этого Громила и князь Иван служили разным князьям. Прослышав, что суздальский князь сзывает к себе людей и даже наделяет их землёй, подались и они в Залесье.

Громила сразу глянулся Юрию. Ивану же он пока не очень доверял, уж очень длинный хвост сплетен тянул за собой князь, изгнанный из Галича своим дядей Владимирко Володарьевичем. Понятно, могут наговорить всякого. А ежели эти разговоры есть не что иное, как навет? И Юрий стал проверять Ивана в делах.

Ввалившись в трапезную, отстранив отрока в сторону, Громила согнулся в поклоне.

- Говори, воевода, да токмо дело. Знаю твою многоглаголивость, лихо вельми словеса плетёшь, яко чернец-книжник.

Отчитывая Громилу, Юрий, однако, думал: 'Но и воеводы у меня днесь лепше нет. Разве токмо Ондрей может с ним потягаться по устроенью войск. Но Ондрей не воевода, он князь, на него вся моя надёжа. Кому иначе ростово-суждальский стол передать?'

- Княже! Кровью искуплю свой недогляд! Не гневись, выслушай. Моя отъезжая сторожа с новгородского порубежья гонца прислала. Наши земли Изяслав с братьями воюет. Сёла разоряют, яко степняки проклятые, полон уводят.

- Сколько их числом?

- Сказывают невелико воинство. Дозволь суждальский полк поднять? Костьми лягу, но верну полон и отобью охоту приходить в нашу землю.

- По душе мне, иже ты Суждальскую землю 'нашей' называешь. Но упредить приход ворога не сумел, а посему недогляд свой искупать будешь, но не в полку на Новгородскую землю, а на юг, пойдёшь.

Воевода вскинул на князя недоумённый взгляд. Андрей тоже вопросительно посмотрел на отца. Только Борис безучастно продолжал свою трапезу.

Юрий пристально смотрел на Симоныча. Тот понял его взгляд и сразу заявил:

- Ты, Гюрги, на меня тако не гляди. Ноне вот твой советник, - старый боярин кивнул в сторону Громилы. - Он твои полки водит, в землях разных бывает, людей всяких видит, у него и спрашивай совет.

- А ты, Ондрей, вижу, не хочешь на Днепре себе землю добыть? Ждёшь, когда отец Суждаль оставит?

- Не хочу тебе перечить, отец, но о суждальском столе не помышляю. Мне и Володимер люб. Есть наследник впереди меня. А коли ты, отец, удумал себе добыть киевский стол, то Бог и правда с тобой. Изяслав сидит в Киеве не по праву, но взять у него стол будет вельми не просто. Соузников у него много. А меня куда пошлёшь, везде буду служить тебе верно.

- Нет впереди тебя наследника! Он к Изяславу переметнулся, паче и места ему в Суждальской земле нет! Жирька! - крикнул князь отрока. - Пошли кого-нибудь за князем Иваном. Видать, на дворе у себя с утра бражничает.

Вскоре Иван Ростиславич стоял перед князем. Вид потрёпанный, мятая одежда висит мешком, волосы взлохмачены. Он ещё не очухался от похмелья, и до его сознания едва доходили слова князя.

- Очи-то сизы! Меры питию не знаешь! Аще ли главу бы чесал, оже к князю идёшь. Собирайся, бери полк суждальский, догони новгородцев, полон верни.

Иван смотрел на князя отсутствующим взором, а сам думал: 'А у самого-то нос уже сизый стал от пития постоянного. Аз медами да пивом довольствуюсь, а сам грецкое вино пьёт'.

- Заутре же с полком к Ярославлю - в два перехода! Ежели град спалят Изяславовы вои, голову с тебя снесу.

- Разумею, князь. Прогоню от Ярославля, и полон отыму, - наконец вернулась к Ивану молодецкая удаль.

Князь с укоризной смотрел на Ивана, а в голове крутилось: 'Хоть пьёт без меры, но молод, и в боях удачлив, воины за ним идут борзо. Может ещё и получится из князя добрый воевода?'

- Голова твоя, аки горшок пустой и разбитый, токмо брякает. Аще ты понял, куда и зачем тебя посылаю? Ужель ты век будешь изгоем жить? Аз сыновей посылаю добывать себе земли, а ты мотаешься по чужой стороне, разным князьям служишь, а сам господином быти не хочешь. Вот тебе моё слово: аще с честию выполнишь мою волю - будет тебе милость, не выполнишь - пеняй на себя.

А в это время воинство Изяслава вплотную подошло к Ярославлю. Лишь необычная оттепель в Вербную неделю, подняв воду в Волге, приостановила беспрепятсвенное движение вглубь Ростово-Суздальской земли.

Иван, догнав один из новгородских отрядов, вступил в битву. Сеча была яростная, бессмысленная. Обе стороны разошлись обессиленные, положив множество воев.

Юрий намеревался начать крупное движение на юг, но неудача под Ярославлем поколебала его решимость, и он собрал на совет своих мужей.

- Новгородцы разорили наши сёла по Нерли и Волге. Кснятинград сожгли, полону семь тыщ увели. Мира не дам. Пока Изяслав в Киеве, новгородцы будут кланяться ему. Возьму Киев, посажу тамо по праву брата Вячеслава - Новгород мне поклонится. Земля Суждальская мир обрящет токмо тогда, когда Киев будет в моей воле! - князь медленно обвёл взглядом присутствующих. - Что, умные головы, молчите? Али не по нраву мои слова? Громила, ты мой советник ближний, твоё слово впереди всех должно быти.

Громила нехотя, враскачку, но с твёрдостью в голосе начал говорить:

- Никогда не кривил душою перед тобою, княже, и днесь скажу прямо. Не ищи ты земель околь Киева. Все они войнами разорёны, и людей там мало осталось, а впредь и того меньше будет. Что земля без людей? Пустыня. В твоей волости, князь, лесов обилие, поля доброй землёй богаты, а людей мало. Ты весьма изрядно помыслил, начав грады ставить и людей призывать из разных земель. Другие князья войнами свои земли опустошили, люди от них бегут к тебе. Всюду, князь, молва идёт, иже в твоей земле тишина и благоденствие, а наипаче о твоей справедливости. Посему и за полоном ходить не надобно, люди не токмо от Чернигова и Смоленска, но, сколько тысящ из-за Днепра и от Волги пришло, и сели на твоей земле. Жизнь и обилие каждодневно множатся. Ан паки, сколько земли незаселённой! Ужель всё сие можно оставить? У тебя вборзе будет более градов и сёл, чем у других князей. Нужна ли тогда будет вся оная Русь? Ты и отсюда всем страшен и почитаем. Ужель дашь оскудеть земле сей и делам своим на ней? - Громила утёр ладонью вспотевший лоб.

Все взоры устремились на князя. Тот сидел, хмуро озирая своих лепших мужей. Послышались робкие голоса в поддержку Громилы.

Андрей взволнованно смотрел на отца. Слова Громилы поразили его. 'Далеко зрит воевода. Поймёт ли его отец? Паки все бояре поддерживают Громилу', - размышлял Андрей, в ожидании отцова слова.

Юрий сидел и молчал. Наконец встал, прошёлся по гриднице, и неторопливо в полголоса молвил:

- Ничего вы не уразумели. Мстиславичи, Изяслав, столько худа творят Руси. Верно люди говорят: добрая война лепше худого мира. Рачивый оратай вовремя сорную траву с поля удаляет, абы земля не оскудела на гобино. - Опять замолчал. Затем обычным уверенным голосом заявил: - Всем воеводам: собирать полки и ополчения. Идём к Переяславлю. Такова моя воля.

В гриднице с князем остались Андрей и Симоныч.

- Отец, ты о сорной траве говорил, что ты разумел?

- Пока с Изяславом не управимся, не будет мне мира в Суждале. Волость моя зажата клещами. Киев и Новгород аки зубьями меня с двух сторон охватили, а Смоленск - вертушок сих зубьев. Они хотят сими клещами меня выдернуть из моей волости, яко сорную траву в ополье. Ан всё наоборот есмь. Аз вижу корень сорной травы в Киеве. Туда и идём. Пока сей корень не вырвем, не будет нам мира на своей земле.

К Юрию неожиданно прибыли гонцы передовых отрядов, сообщившие весть, заставившую князя глубоко задуматься: Изяслав прогнал от себя Ростислава, обвинив его в измене.

А скоро и сам Ростислав предстал перед отцом.

Юрий слушал сына молча, не перебивая, не укоряя, не гневаясь. Сидел, опустив голову, а Ростислав оправдывался:

- Отец, ты же сам сказал: иди и добывай себе землю. Но что аз мог сделать с моей малой дружиной? Вот и пришлось идти к Изяславу на поклон, и он наделил меня. Выгнал же он меня, когда узнал, что ко мне ходят люди, недовольные Изяславом. А недовольных в Киеве много. И чёрные клобуки хотят тебя видеть в Киеве, и другие народцы. Все токмо и говорят о справедливости суда суждальского князя. Сие зело гневит Изяслава.

Юрий медленно поднял хмурый взгляд на сына.

- Как ты, сын, устами целуя крест и глядя в глаза Изяславу, мог кривить перед ним душою? Аз теперь разумею, почему с таким позором он прогнал тебя. Дружина твоя ушла от тебя - это ли не позор? Тебя посадили в лодью и погнали по Днепру под улюлюканье всей киевской чади - это ли не позор на мою седую голову, на весь наш род?

Юрий поднялся, заходил из угла в угол. Все знали, что такое нервное хождение никогда не заканчивается добром. Юрий остановился, постоял в задумчивости у окна, потом, будто забыв о Ростиславе, подошёл к Симонычу, обнял его за плечи.

- Кормильчич, на тебя, яко на отца, оставляю Суждальскую землю, княгиню, дробника моего малого. Ежели останусь жив, сам ряд положу в волости своей. Ежели Господь возьмёт меня, знай мою волю и исполни её неуклонно: Суждаль и Ростов оставляю за молодшим сыном царских кровей. Ондрей пусть себе добывает землю в Руси. Ежели сяду в Киеве, сыновей старших от первой жены посажу в Руси.

Боярин встал, крепко обнял князя. Из его серых, выцветших от старости глаз катились крупные слёзы.

Слова отца ошеломили Андрея.

- Отец, ты мне дал Володимер, здесь и место моё.

- Не должно быти двух волостелей в единой земле. Меня и тебя Киев ждёт. Слыхал, что сказал Ростислав? В Киеве много недовольных Изяславом. Золотой отний стол наш будет.

Обступив Переяславль войсками, Юрий попытался договориться о мире. Не захотев оглашать свои действия преждевременно, он ночью тайно отправил к Изяславу своего посла со словами: 'Брат!* Ты на меня приходил, землю мою повоевал и старшинство снял с меня; а теперь, брат и сын, ради Руськой земли не станем проливать хрестианской крови, но дай мне посадить в Переяславле сына моего, а ты сиди себе, царствуя в Киеве; ежели не хочешь так сделать, то Бог нас рассудит'.

Не принял Изяслав протянутой руки, не верил он Юрию.

Епископ Евфимий умолял Изяслава помириться с дядей, но тот только ответил:

- Аз своей головой добыл Киев и Переяславль, как же могу отдать свою добычу. Вспомни, владыко, как аз ходил в Суждаль и предлагал мир. Что мне тогда ответил Юрги? Вот то-то! А ныне Переяславь ему отдай! Ишь, чего захотел!

На лугах у Переяславля стояла предрассветная тишина. С восходом солнца её резко оборвали звуки медных труб и тревожные глухие удары в бубны.

Двадцать третьего августа битва, едва начавшись, неожиданно закончилась, как говорят, не без Божьего промысла. Случилось то, о чём говорил Ростислав. Полки поросских* городов ушли от Изяслава с поля битвы. За ними потянулись чёрные клобуки. Переяславцы переметнулись на сторону Юрия. Изяслав бежал в Киев, но киевляне не оказали ему никакой поддержки.

Неожиданная удача обрадовала Юрия. Он ждал вестей от Ивана Ростиславича, посланного в помощь к Святославу. Гонцы прибыли вскоре, но не от Ивана, а от Святослава.

Князь скользил глазами по грамотице.

- Пакостник! Лотыга! - вдруг вскрикнул Юрий, стукнув кулаком по столу. - Громила! Бери людей, скачи к Святославу, он нонче из Козельска вышел и движется к Остру, тамо схватишь Ивана, доставишь его ко мне в оковах! - Юрий сокрушённо качал головой: - Говорили же мне верные люди: не доверяй Ивану. Ни один добропорядочный муж не сказал ещё доброго слова о нём, ан мне стало жаль его, приветил возле себя. - Юрий повернулся к Громиле: - Что на меня уставился? Переметнулся Иван, идёт к Ростиславу в Смоленск. Тот дал ему двести гривен серебра и двадесять гривен золота за сей перевет. Добрый соузник Святослав выведал сей перевет, и упредил меня. Не мешкай, иди, пока Иван не ушёл в Смоленск, перехвати его непременно.

Переправляясь через Днепр, Юрий из лодьи увидел, как у Боричева взвоза толпились конные воины с развёрнутыми знамёнами суздальского князя. Один из них стоял впереди, держа за повод белого скакуна.

- Что яко отрок с конём? - спросил Юрий воеводу, выходя из лодьи.

- Князь, Гюрги Володимерич! По давнему обычаю победитель должон въезжать в Киев на белом коне. Мужи лепшие собрались у святой Софии с хлебом-солью. Киевляне ждут тебя, и крест тебе целуют.

- Что ж, обычаи надо чтить, - с удовлетворением произнёс Юрий, восседая на коня с гордой осанкой победителя. Про себя же подумал: 'Яко Христа в Иерусалиме встречают. Паки надо ухо держать востро, аще толпа кричит осанну. Всем ведомо, яко же толпа потом кричала: 'Распни его!'

Широко раскрытыми глазами люди смотрели на овеянного легендами суздальского князя. Каков он? Много говорят о нём доброго, но столько же и настораживающего. Говорят, он по всему Залесью грады ставит. Суд справедливый творит, яко Ярослав Мудрый. Однако, жесток, бояр своих не жалует, а одного даже казнил. Руки у него долгие: десницей ноне взял без рати Киев, шуицей хочет Новгород поставить под свою волю.

Андрей шёл подле отца, коренастый, сильный, в блестящих доспехах. Небольшая окладистая борода непонятного цвета, то ли оттого, что выгорела на южном солнце, то ли от придорожной пыли, белёсым ореолом окаймляла загорелое лицо.

Позади шли остальные сыновья: Борис, Глеб. Вслед за отцом они обхватили руками еловцы и, не склоняя голов, сняли сверкающие золотыми накладками шлемы.

Ростислав был здесь же, среди братьев, но старался не выделяться. В нём ещё не угасла обида за его позорное изгнание из Киева. Чтобы не встретить в толпе недобрых взглядов и не навредить торжеству, он старался держаться за спинами братьев.

Князь Юрий коснулся перстами лба, трижды перекрестился, глядя на золотые кресты святой Софии. 'Сбылось! - пронеслось в голове. - Киев, мать городов руських, кланяется мне!'

У входа в собор толпа расступилась. Под звон колоколов в дверях появились клирошане с хоругвями и образами. На крыльцо вышел митрополит Климент с дикирием и трикирием в руках, осеняя крестообразно людей на площади.

Андрей восхищённо осматривал Софийский собор, поразивший его своим величием, блеском золота, яркими красками мозаик, сплошным ковром росписей. Дух захватило от такого великолепия! 'Мне тридесять и семь, отец семейства, ан до сих пор не добыл себе земли. Так что же, до скончания века своего и буду без своей волости? Нет! Днесь отец сядет на киевский стол и наделит меня волостью', - думал Андрей, продвигаясь вслед за отцом под благословение к митрополиту.

- Се что за половчанин? - донеслось из толпы до слуха Андрея.

- То Ондрей, сын князя суждальского. Говорят, вельми храбр, аки пардус впереди воинства на коне летел, первый в битву вступал с целым полком.

- О, се князь! Железная десница, настоящий воин!

- Отец его таков же. Говорят, у себя в Суждале чёрный люд землицей наделяет, послабление тягловое установил.

- Ужо сядет в Киеве, поглядим, чем он наделять будет киевскую чадь.

- Ан, се Ростислав, глянь, за спинами братьев. Он что, не в чести у отца?

- Днесь будет нам бороды с главами сымать за его посрамление, вот и буде нам честь княжья.

Во время молебна Юрий наблюдал за митрополитом, пытаясь понять, что он за человек. 'Так вот ты какой Смолятич! Книжник и философ, коего не бывало доселе в Руси. Силу в себе чувствует, коли возглавил православную Церковь Руси без воли патриаршей. Надо к нему ближе приглядеться, прежде чем доверять свои помыслы'. Юрий вздрогнул, до него донеслось: '... многая лета князю киевскому Георгию Володимеричу Мономашичу...' Странное чувство охватило князя. Он уже не суздальский, а киевский. Он не мог ещё полностью представить себя отцом князей Руси. Не-е-ет, Мстиславичи его не признают, а с Изяславом, конечно, придётся воевать.

Юрий решил не откладывать разговор с митрополитом, князю нужна ясность: будет митрополит противостоять и его придётся гнать, или... Нет, в любом случае с Климентом надо расставаться, он ставленник Изяслава, верный его сподвижник, к тому же и патриархом не благословлён.

- Владыко, аз наслышан от владыки Ростовского Нестора о том, какова была свада при твоём поставлении на архиерейском соборе. Паки и патриархом не ставлен. Дети мои от второй жены царских кровей, и посему аз с Царьградом котороваться не изволен. И тебе, владыко, надо идти к патриарху на поставление.

- Согласен, надо. Но патриарху в Руси нужно своё око. Ему нужон митрополит из грек, а не из русичей. Аз же родом из Смоленска. Не даст мне он благословения. Ужель Русь своими молитвами не достойна имать во главе своей Церкви русича? С тобою, князь, готов служить Руси православной. Да вразумит нас Господь на сие потщание.

- Тревожное днесь время. Ежели мы здесь, в Киеве, не утвердим правду и чин, в других землях сего тоже не будет. Знаю по себе, когда сидел в Суждале. Ноне нарушены заветы дедние, столы захватывают не по праву, а силою.

Юрий настороженно смотрел на Климента. 'Он, паки, не такой своенравный, яко мой Нестор. Однако, посмотрю, как дале пойдёт разговор'.

- Нужно, владыко, чтобы всё было по правде. Брата старшего Вячеслава посажу в Киеве, сам же сяду рядом, в Переяславле.

- Нельзя сего делати. Вновь смута начнётся. О твоём брате, по его безволию, от людей доброго слова не услышишь. Его ни за воина, ни за князя не почитают, токмо одне насмешки. Не для него киевский стол.

- Та-а-ак, знамо благословляешь бесчиние?

- А, по-твоему, князь, лепше вновь пролитие братней крови?

- На киевском столе должон сидеть старший в роде. Тако испокон было, тако и должно быти присно. Ну, а как мы с тобою будем ладить - время покажет. Со своим владыкой Нестором мне вельми нерадостно жилось. Упрям он зело, и дел за ним добрых нет. Ни попы, ни паства недовольны им. Ну, да Бог с ним. Ты мне скажи, где Новгородский епископ Нифонт заточён, куда вы с Изяславом его запрятали?

- Вестимо, в Печерах.

- В железах держите?

- Нет. Изяслав Мстиславич вельми гневался на него, но такого глумления над святым саном не творил.

- Епископа держите, яко простого послуха. Немедля посылай за ним. Прости, владыко, мою буесть, но Нифонта в обиду не дам.

- Владыка Нифонт волен. Как токмо Изяслав Мстиславич покинул Киев, тако он и волен. Аз к нему зла не имаю, аще и выступил он на соборе против меня.

- Добро, еже зла не чинили. Будем готовить послов в Царьград.

Утром на княжий двор привели закованного в железо Ивана Ростиславича.

- Много, Иван, за тобой всяких прегрешений передо мною и перед Господом, - Юрий подошёл к Ивану, пристально смотря ему в глаза, - но аз прощал тебе всё, восхищаясь твоим ратным удальством. Ты умеешь вести за собою людей даже на смерть. Но одного не могу простить, ни тебе, ни кому-нибудь другому никогда: аз не прощаю измену. Помыслю, как тебя наказать на всю твою оставшуюся жизнь. Днесь милость свою снимаю с тебя, - гневно сверкал глазами князь. - Уведите его, - кивнул Юрий гридям.

Андрей обошёл весь Киев, не переставая удивляться и восхищаться златоглавыми соборами, монастырями, полными чернецов и черниц, стенами и башнями Ярославова града, кольцом внешних валов и стен крепости. Как всё было похоже на Владимир Залесский. Только здесь всё гораздо больше, шире, просторнее. И названия те же: Лыбедь, Почайна, Ирпень. А торжища-то какие! Товар со всего света. Народу всякого со всех земель, дальних и ближних, да в таких портищах - смех, да и только! Деревянные церкви на каждой улице, да не по единой! Киев поразил Андрея величием. 'Воистину киевский стол - золотой стол! А может отец прав?' - Андрей впервые поддался соблазну, но тут же отогнал от себя эту зависть.

В своём послании патриарху князь киевский Юрий просил благословить в митрополиты Климента и во архиепископы Новгородского епископа Нифонта. В ответ патриарх прислал восхваление Новгородскому епископу, приравнивая его к святым мученикам, и благословил Нифонта в архиепископы. В Киев же прислал своего митрополита Константина.

Юрий наделил землями верного союзника и свата Святослава Ольговича. Своих старших сыновей посадил по городам Руси.

Нельзя сказать, что Андрей чувствовал себя в Вышгороде обделённым. Он понимал, что отец хочет всегда видеть возле себя не старшего Ростислава, а его, Андрея. Ростиславу же дал Переяславль, сохраняя свою волю к соблюдению старшинства. Переяславль занимал вторую ступень после Киева, поскольку Чернигов давно обособился, Новгород далеко и с ним ещё придётся горя хлебнуть.

Вышгородские вятшие мужи радушно встретили Андрея. Особо являл свою прыть перед князем епископ Феодор.

- Ты, князь, не тужи, иже отец одарил тебя пригородом. Отсюда киевский стол ближе для тебя. Святость Вышгорода для крестиан Руси, есмь яко святость Солуни для всего православного мира, - нахваливал епископ свой град. - Дед твой сию святость упрочил, оковав серебром раки святых мучеников князей Романа и Давида во Христе, а в миру Бориса и Глеба. Паки образ Богородицы привёз варяг Шимон сюда из Царьграда. Сия икона есмь список с лика Богородичного, сотворённого евангелистом Лукой. Святость Вышгорода ноне вровень с Киевом еси.

- Много слышал о сём образе, теперь и помолиться перед ним настало время. Сын того варяга Шимона, во Христе же Симона, днесь в Суждале передний муж моего отца.

Войдя в храм, Андрей предстал перед святым образом, и застыл на месте. Привычно крестил лоб, и не мог оторваться от иконы. Взгляд Богородицы пронзал душу, источая скорбь и страдание по грешному миру, во спасение коего Она отдаёт своего Сына. Андрей пал на колени, истово крестя чело и отбивая поклоны. Все, кто был рядом, тоже рухнули на колени.

Помолившись, Андрей решительно встал, ещё раз осмотрелся, и направился к выходу.

- Что яко, пригород столь славен святынями, а ты, епископ, обретаешься без епархии, сиречь без паствы? - спросил Андрей сопровождавшего его повсюду епископа Феодора.

- Коротко ответить, знамо ничего не сказать. Ан ежели ты, князь, волишь ведати о сём, ати нужон долгий разговор.

- Добро. Буди ко мне на двор, повечеряем вместе.

Андрею хотелось поближе узнать епископа, с которым ему предстояло долго ли коротко ли жить вместе в Вышгороде. В какой мере можно положиться на епископа Феодора? А ежели он такой же, как Ростовский епископ Нестор? Тогда сразу с глаз долой!

Вечером знакомство продолжилось.

- Скажу, князь, прямо, без утайки. Мои богословские споры с киевскими архиереями далеко зашли, особливо с гречинами. Оне меня виноватят якобы за не праведное вероучение, а сами не поймут, то ли меня в латинской ереси уличить, то ли в поганьстве языцком. Аз говорю: не должны гречины нам, русичам, навязывать свои нравы. У нас, русичей, обычаи и язык не менее богаты, чем у гречин, кои были ещё до крещения киевлян и всей Руси князем великим Володимером Святославичем. Почему наш люд должон забыть всё лепше, что унаследовал от предков? Може патриарх по-своему прав, отвергнув Климента, но Смолятич хоть как-то меня разумел, однако и с ним было много споров. Да, вера Христова людям свет несёт, и кто сей свет увидел, в потёмках жить не хочет. Но отвергать обычаи предков не есмь путь праведный.

- Философ ты, как посмотрю, изрядный. Говорят, дядя твой, боярин Пётр Бориславич, тоже зело мудр и книжник знатный?

- Тако еси. Но он остался служить Изяславу и вместе с ним покинул Киев.

Поразила Андрея красота речи и скорометливость епископа Феодора, новые взгляды на многие бытейские вещи, к коим привыкли и перестали замечать. Словом, очаровал епископ вышгородского князя. Решительный, велеречивый, уверенный в себе - это как раз то, чего недоставало у Кучковичей, коим Андрей доверял изрядно. В одних летах Феодор с Андреем, и телом зело крепок.

Дальше - больше. Привязались они друг к другу, да так, что потребность в общении становилась для них ежедневной необходимостью, как пища. Но скоро пришлось им расстаться.

Юрий не подавал вида, но в душе был согласен с митрополитом Климентом в том, что Вячеслава нельзя сажать в Киеве. Он в этом убедился, когда близко познал обстановку вокруг киевского стола. Однако, необходимо было создать хотя бы видимость сохранения обычая старшинства, что Вячеслав не отстранён Юрием силой, а находится рядом и, в случае надобности, всегда может подтвердить своё согласие на передачу киевского стола младшему брату.

Юрий вызвал Андрея.

- Поезжай в Пересопницу, тамо сядешь, а Вячеслава сажаю в Вышгороде, он мне здесь нужон. В придачу даю тебе Туров и Пинск.

Для Андрея это была неприятная неожиданность, но перечить отцу не стал.

Киевом Андрей восхищался, но душа его была всё-таки там, на Нерли, на Клязьме. Он любил уютные, приветливые берёзовые перелески, тенистые понадклязьменские дубравы, опольные земли, тихую Нерль. Это была его родина, где прошла вся его жизнь. Лучше бы отец посадил в Суздале не малолетнего Михалку, а его, Андрея. Странно: отец так гордится своим отпрыском, потомком византийского василевса, а к киевскому столу, видимо, не намерен его приближать. Понимает, что Михалке супротив старших братьев не идти. Мстислава он, конечно, посадит в Новгороде. Так что же ему важнее: суздальская отчина или киевский стол? Так Андрей и не понял отца. А тот пока ничего не говорил о своих замыслах. Да и время ли сейчас этому, когда висит угроза войны с Мстиславичами.

Симоныч едва успевал разбираться с тиуном, занятым добычей и вывозом камня.

На берегу Клязьмы, недалеко от оврагов, где нашли камень, возникло целое поселение. Сюда согнали множество работных людей. Здесь осели смерды, не ушедшие по разным причинам с князем на юг, и семечи, приведённые с очередным полоном. Но больше было смердов-бобылей, ищущих прокорма. Были и такие, которые надеялись своим усердием обратить на себя княжью милость и получить клок землицы. Если опольную землю, лежащую к закату от Суздаля, князь давал только в особых случаях именитым мужам и добрым княжьим землепашцам, то хотя бы здесь, в лесной стороне, получить милость. Всё-таки уже можно было бы ставить свою хижину и обрабатывать кормилицу землю, а там, Бог даст, и двор можно поставить с избой добротной. Лесу-то округ сколько! Глазом не объять! Было б княжье дозволенье на порубку. А может и у боярина служба найдётся оброчная. Человеку без надежды жизнь - не жизнь, а жалкое существование. Вот и старались работные люди показать себя, перед старостой выслужиться, а повезёт - и перед тиуном промашки не дать.

Вокруг каменоломни лепились друг к другу землянки и хижины. Были даже плетёнки, обмазанные глиной. Их обычно делали пришельцы с юга. Однако зимой в таких мазанках не проживёшь. Здесь морозы такие, что дубняк иной раз трещит, это тебе не Поднепровье.

Сколько дубравы посекли, повыжгли, пока дорогу гатили от каменоломни к берегу. Старались обходить низинные места, но тогда путь получался длиннее, а расчистка лесной чащобы поглощала у людей много сил.

На самом берегу Клязьмы выросло поселение лодейников. Здесь под большими навесами сколачивали широкие плоскодонки, ушкуи их называют. Их нужно было много, а людей нет и неоткуда взять.

Симоныч как-то отчитывал тиуна:

- Ты боль моя нещадная! Ты разумеешь, иже надо камень ломать? Возить его надо непрерывно. Ты, Фёдор, паки ни единой ушкуи не пригнал. Ну и что с того, иже князь наш сел в Киеве? Слава ему и честь великая, на то он и князь суждальский, един на все земли ноне. Ну и что с того, иже он посадил в Суждале малого Михалку? За дело каменное он с меня спросит, а мой спрос - с тебя.

- Боярин, помилуй, но людишек работных нет. Когда князь пошёл к Переяславу, в кажном селе и погосте смердов и холопов вымели со всей волости, словно блох вычесали. Всех взяли, кто рогатину в руках держать горазд.

В дверь горницы заглянул отрок.

- Чего тебе?

- Гонцы от князя!

- Пусть посидят в сенцах. Вот лечец травные примочки со спины сымет, паки и выйду к ним.

Симоныча часто стали одолевать недуги, и он подумывал о завещании. Не только о том, в котором отписывают движимое и недвижимое своим наследникам, а ещё и о том завещании, где он хотел бы рассказать потомкам о своей долгой жизни в Суздальской земле, о разных походах, о суздальском князе Юрии, которого вырастил на своих руках, а теперь вот и его детей пестовать пришлось. О многом он хотел бы сказать, в грехах покаяться, и чтоб внучка и её дети, кои будут, не повторяли сих грехов; о том, как мало слов ласковых он успел сказать давно почившей в Бозе жене своей, а теперь говорит эти слова в ночных молитвах. Как много с тех пор изменилось, когда он с пятилетним княжичем пришёл в Ростов. Много, ох много хотелось бы сказать всем потомкам, кому не лень будет прочесть завещание лет эдак через сто. Какова-то будет тогда Русь? Единой, благостной, процветающей! Заглянуть бы хоть одним глазом, но, увы, годы всё больше пригибают к земле.

Развернув хартейку, Симоныч пытался читать, но буквицы расплывались.

- Ты грамоте учён? - спросил он посыльного. - Аз ничего не вижу. На, чти.

Посыльный взял хартейку, долго в неё всматривался и, наконец, начал с большим трудом медленно выговаривать буквы.

Э-э, да ну тебя! - не выдержал Симоныч, выхватил свиток у посыльного и сунул его тиуну: - На, Фёдор, чти.

Князь Юрий писал, чтоб дочь его, Ольгу, готовили к отправке на сватовство в Галич.

Княгиня, узнав о княжьей воле, всплеснула руками, начала причитать.

- Что же се будет? Вишь, княгиня яко убивается, - осторожно спросил Фёдор у Симоныча.

- А что буде? Свадьба буде. Княгиня убивается, ей тако положено от Бога - она мать. Наш князь сим сватовством связь крепит с Володимерко Володарьевичем, князем Галицким. Раньше тако же он скрепил родством соуз со Святославом Ольговичем новгород-северским князем. Ольге восемь лет? Что ж с того. Она с Ярославом уладится, како им потребно буде. Отцам же важно мир утвердить в их землях. Вся Русь разодрася, и Суждальскую землю втянули в распрю. О княгине потщания не имаю,* а ты, Фёдор, заутре с ключником Сысоем посмотрите, какие подарки Галицким князьям собирать будем, да княжне озадок готовить надо.

- Боярин, ты велел заутре суд готовить, аль запамятовал?

- Кто у нас на расправе?

- Купцы ноугородские.

- Опять купцы! Чтоб их всех переловить, войско нужно имати. А ловить придётся, понеже князь воспретил им торговать в Суждальской земле, ибо мытное утаивают.

- Меж купцами разговор есть, иже Иванова сотня* на вече требует замирения с суждальским князем.

- Вот и будем их ловить до тех пор, пока послов с поклоном не пришлют. Даст ли Гюрги им мир - не ведаю. Но как бы то ни было, волю князя исполнять твёрдо! Пойманных сажай в порубы - се весь наш суд.

- Опрежь кажного надобе расспросить. Може среди них наши соузники есть, може от посадника Судилы люди есть?

- Коли были бы, то давно дали бы объявились. Ан тако и быти, приводи из заутре к крыльцу. Сколько их?

- Два десятка буде.

Симоныч широко раскрыл глаза.

- Сколько же их ещё выловим? Видно, до гробовой доски мне росправу вместо князей в сей земле деяти придётся. Княжичу Михалке сии дела без времени - мал ещё. Знамо, опять же, мне суд чинити. Фёдор, а что здатель в Володимере делает? - вдруг вспомнил боярин о Прохоре.

- Ничего он там не делает, ворон гоняет. Основание заложил, и на сём дело встало. Всех работных людей камень ломать послал.

- Ох, и будет нам с тобой от князя на орехи.

- А что делати, боярин? Храм ставить нельзя - камня нет, а камня нет, поелику людишек работных нет, а людей нет, поелику всех на войну взяли. Вот придут ополченцы...

- Не надейся, - прервал его Симоныч и, махнув рукой в отчаянии, удалился в покои.

Раннее сентябрьское утро. В землянке от очага остались лишь едва тлеющие угли.

Тихон поднялся с топчана, покрытого медвежьей шкурой, перетряхнул плечами, сбрасывая пробежавший по спине холодок, раздул угли, подложил хворосту. Погревшись немного у огня, приоткрыл полог у входа и, бодрясь, вышел наружу.

Окружавший поселение лес погружён в туман и тишину. С дубов иногда бесшумно падал намокший лист. От заболоченной старицы тянуло терпким запахом, напоминавшим аромат доброго стоялого взварца и старого творога. Прелый лист добавлял к этому аромату свою струйку, напоминавшую... Тихон никак не мог вспомнить, где он раньше вдыхал будоражащий воображение аромат. И вдруг вспомнил: у монахов! В Дмитриевом монастыре! Однажды зимой он, как всегда, засиделся за книгами. Приятель инок угостил мочёными яблоками, каких Тихон никогда ещё не пробовал. У боярина Симоныча кроме овощников были ещё и небольшие сады, где выращивали вишни и яблони. У монахов же в монастыре был настоящий земной ирий. Осенью они замачивали яблоки со множеством каких-то трав. Секрет приготовления никому не сказывали. Да и кому сказывать, ежели кроме них никто сады не держал. Но кроме трав, особый аромат мочёным яблокам придавал дуб, из которого были сделаны кади. Вот что напомнил Тихону запах прелой дубовой листвы!

Наслаждаясь осенним ароматом клязьменской поймы, он неспешно брёл к берегу. Здесь у костра дежурили ночные стражи. Он оглядел сваленные на берегу горы ломаного камня. Одна ушкуя стояла гружёная, готовая к отправке. Сегодня предстояло загрузить ещё две и отправить во Владимир.

На берегу появился Козьма с заспанным лицом.

- Что, Тихон, доволен? Много камня наломали, хватит не на един храм.

- Ноне другая забота: как его перевезти. Гребцам будет тяжко. Надо поменьше грузить. Ишь как осела. Да и Клязьма виляет семо-овамо,* супротив течения пойдут.

- Наловчимся. Мне отец в своё время сказывал, как камень переправляли для обжига извести на первый храм. А когда князь Гюрги ставил новый храм, для него камень ломали недалеко от нашей каменоломни. Помнишь, как он печалился, что не тот камень в стены положили? К тому ж и Прохор сказывал князю, иже сей камень на лицовку не годен, его токмо внутрь стен закладывать. А ноне как получается: наломали хорошего камня, и ещё наломаем сколь надо, а князь наш далеко теперь. Нешто он придёт в Суждаль с золотого стола? А помнишь, как он мечтал, абы в кажном граде своей волости храм поставить из белого камня?

- Князь в Киеве, ано волю его исполнять надо. Сюда лодьи идут борзо, а вот в Володимер тяжко идти даже порожним. Медленно пойдут. Успеть бы, до ледостава поболе камня перевезти, паки в зиму могли бы своим делом заняться, ан за лето и стены храма выложили бы.

- Ты, зятёк, сметливый. Князь тобой зело доволен был. Токмо научиться бы нам с тобой камены храмы ставить.

- Непременно научимся. Воля у меня к сему есть. Токмо из Прохора поболе бы вытянуть хытростей.

- Прыток ты зело. Здатели - люд особый, оне Богом мечены. А мы кто еси?

- Нешто мы мало сему учились? Как замес добрый делать - знаю не хуже Прохора. Кружала под комары ставить тоже могу. Образец храма из здени сам делал, и ещё много сотворю.

- Из здени храм лепить, не велика мудрость. Ано как с мерилами управляться - не ведаем.

- Аз наблюдал, как Прохор размерял основание. Сколько мерок откладывал в ширину, потом делил ширину на четыре доли. Тако же и длину размерял, и с закатной стороны прибавлял едину долю. Как олтари кружалил, тож видел. Он всё размерял от единого места, от храмозданного креста, где камень под престол заложон. - Память у тебя добрая, паки скажу, здательская хытрость не кажному даётся. Князь Прохору такое кормленье поставил, иже иной боярин позавидовать может. Однако из него всё по крохам вытягивать приходится, к тому ж и о милости князя напоминать кажный раз. Так что, надеяться нам надо на себя, на наше умение. Ноне главное, верно говоришь, камень надо в Володимер переправить. По льду зимой на санях много не перевезёшь. Сколько лошадей понадобится, и сколько их поляжет на сей перевозке! Разумеешь?

Прошли осень и зима тысяча сто сорок девятого года. Тяжко достался белый камень. Но все были довольны: дело для каждого есть, по весне можно стены храма начинать выкладывать. Козьма с зятем с головой ушли в дела, всё глубже вникая в здательскую премудрость. Следили за тёской камня - чтоб все бока ровными были. Терзали Прохора, познавая, как с мерилом управляться; сколько и каких мерок откладывать до высоты полатей, до пяты комар; какая выпуклость у комар должна быть.

С юга приходили вести одна другой противоречивее. По Суздалю бродили слухи о том, что Изяслав выгнал Юрия из Киева. Суздальский же князь не думал возвращаться в свою отчину. Старшие сыновья тоже были при нём на юге.

Сказывали о том, что Андрей, помогая отцу добыть стол киевский, был вельми храбр в битвах. О его подвигах ходили легенды, как обычно скоро обрастая небылицами. Скрипели гусиными перьями дьяки, спеша увековечить отвагу князя Андрея в битве под Луцком. А произошло там вот что. Владимирко Галицкий двинул войска в сторону угров и ляхов, ступивших было на его землю. Те испугались и вернулись к своим рубежам. Пользуясь этим, Юрий решил помочь Владимирку изгнать Мстиславичей из Волынской земли. Изяслав в это время сидел во Владимире Волынском, а его брат Владимир - в Луцке. С братом Вячеславом и сыновьями Юрий двинулся к Луцку. Ростислав и Андрей с дружиной и наёмными половцами шли впереди. Ночью половцы по непонятной причине вдруг переполошились и побежали назад, да так, что и княжья дружина побежала вслед за ними. Ни воевода Жирослав Наумыч, ни Ростислав с Андреем не могли остановить их. Дружинники в панике лишь кричали:

- Поезжай, княже, прочь, Аже ли добудем сорома!

На рассвете Андрей, узнав о подходе отца с основными силами, устремился к Луцку с двумя отроками, а за ним братья Ростислав и Борис с оставшимися дружинниками.

В это время из ворот города вышел отряд пехотинцев, начав перестрелку с Юрьевичами.

- Ни Бог, ни Руськая земля не простят мне позора нашей дружины! - воскликнул Андрей и с двумя отроками бросился на врага.

Ростислав и Борис никак не могли подумать, что брат их ринется в бой, ибо Андрей даже своего стяга не успел развернуть.

Сначала неприятели опешили и побежали к воротам, но на мосту, видя только троих храбрецов без дружины, окружили их, и началась отчаянная сеча.

Юрьевичи, наконец, поняли что происходит, и направили дружину к мосту. Со стен града в них летели камни и стрелы, но Ростислав с Борисом пробивались через вражье окружение на помощь брату.

Андрей выхватил меч и неистово рубил направо и налево. А сзади уже занесено копьё ему в спину. Один из отроков бросился с мечом на копейщика, но был прободён, спасая Андрея от неминуемой смерти. Андрей обернулся на предсмертный крик отрока, увидел падающего с коня своего слугу с копьём в груди, и сам приготовился принять смерть во славе, нежели отступить или быть пленённым с позором. Андрей взмолился святому Феодору, память которого отмечалась в этот день. Меч князя ещё яростнее засверкал, опускаясь на головы врагов. Конь заржал и вздыбился - в боку торчала рогатина, прошедшая сквозь седельную луку. А с другой стороны неприятельский воин уже заносил руку с сулицей, метясь в грудь князю, но меч Андрея с быстротой молнии сверкнул, опустившись с невероятной силой на голову супостата, и тот был повержен наземь.

Конь под Андреем метался, прободённый ещё одним копьём в бок. Князь потерял шлем и щит. Раненый третьим копьём в ноздри, конь мотнул головой и ринулся прочь подальше от кровавой сечи, не слушаясь попыток седока управлять поводьями. Он вынес Андрея из битвы и, замедляя ход, рухнул замертво. Выбравшись из-под коня, Андрей только сейчас заметил у себя жгучую рану на бедре. Левая рука тоже кровоточила. Он с тоской посмотрел на павшего коня и, сильно прихрамывая, превозмогая боль, направился к своим.

Солнце клонилось к закату, когда основные силы суздальского князя обступили город.

Отец, братья Ростислав, Борис, Мстислав, дядя Вячеслав встретили Андрея живым, но без коня, без шлема, без щита. Обнимались, радовались, что все остались живы после столь жестокого сражения.

- Ондрей, почто в битву вступил, ан стяг не возволок? - спрашивал Ростислав. - Мы с Борисом не могли понять, что происходит. Не думали, что ты с двумя отроками бросишься в битву.

- Вот мой воевода, вишь стоит, выю склонив, у него и спросите, что яко знамёно не возволок, и куда храбрая дружина разбежалась. Не дружина, а стадо овнов! Жирослав стоял потупясь, ему нечего было ответить на упрёк князя.

- А ты, Ондрей, вовсе разум потерял, положился на волю Божью. Славу себе спешишь обрести? Никогда не бываешь со всеми вместе, всегда тебе надо быти впереди всех. Смерти ищешь? Втроём бросились на пешую рать супостата! - отчитывал отец сына, в душе восхищаясь его храбростью. - Абы не твой конь, абы не вынес он тебя из сечи, где бы ты был сейчас? Разумеешь?

- Теперь разумею. Конь оказался вернее моей дружины, бежавшей в трусости, а посему велю коня похоронить на берегу Стрыя в корсте со всеми воинскими почестями, и холм насыпать над могилой. Аз ему жизнью обязан, тако ж и отроку, спасшему меня ценою собственной жизни. Се вельми изрядно в наше время. Слова Андрея обескуражили отца и братьев. Как может такое быть, чтобы коня хоронили в корсте, да ещё с воинскими почестями?!

- Дерзок ты, Ондрей, - пытался урезонить сына Юрий. - Удивляюсь, как ты до сих пор голову на плечах носишь?

'Воистину, ужель мне стала жизнь недорога? Ужель сие отчаяние от обиды за дружину? А може... - душа его содрогнулась. - Ужель от подозрений на блудодеяния Улиты? Да, обидно душе, когда любимый человек становится склонен к неверности. Склонен? Вот в том и дело, что только слухи ходят, иже Улита к Буте в Ростов ездит. Надо уличить, а не доверяться слухам. Не время днесь сим размышлениям', - Андрей, не показывая своего уныния, продолжал храбриться перед братьями и отцом:

- Одна вышгородская ведунья сказывала, иже видит у меня за плечами двух ангелов, кои охраняют меня на долгую жизнь. У людей всяко ангел за единым плечом, за другим плечом дьявол. Кажный из них толкает человека в свою сторону, ан у меня, видно, един путь - куда ангелы поведут. Они показывают мне, иже надо замириться с Изяславом и не губить своей отчины. Отец, не слушай моего брата Ростислава и Юрья Ярославича.* Они толкают на вражду с Изяславом. У них есть на то своя корысть.

Вячеслав поддержал призыв племянника к замирению.

Юрий лишь задумался, но ничего не ответил.

Осада Луцка продолжалась шесть недель, пока не кончилась у осаждённых вода. Изяслав пытался пойти на помощь к брату, но Владимирко Галицкий преградил ему путь из Владимира к Луцку. Изяслав запросил мира. Он послал Владимирку письмо, где просил: 'Введи мя ко Гюргеви в любовь, аз во всём виноват перед Богом и перед ним'.

Юрий долго колебался, но всё-таки пошёл на замирение.

Наконец в Суздаль пришла долгожданная весть: князь Юрий замирился с Изяславом, уверившись, что тот не обижает Вячеслава на киевском столе. Значит, скоро надо ждать князя в Суздале.

Но вместе с радостью и надеждой появились и печальные вести. Не все мужья, сыновья, братья возвращаются домой.

В числе погибших оказался муж Христины, Гаврила Захарьич, владимирский тысяцкий.

И опять тоска на душе старого Симоныча. Но что она по сравнению с радостью, кою приносит подрастающая правнучка Доброслава. А скоро у неё появилась сестрёнка Твердислава, правда, сводная. Мать Твердиславы, - сестра Гаврилы Захарьича, - в одну зиму с мужем померли от повальной болезни, и осталась малая Твердислава без родителей. Тогда и приютили её у себя Гаврила с Христиной. И теперь взор и душу старого Симоныча радуют две забавные правнучки четырёх и шести лет отроду.

Христина только теперь во всей полноте ощутила свою любовь к Гавриле, когда поняла, что мужа она больше не увидит никогда, что погребён он в далёкой чужой земле. Сердце её никак не могло смириться со столь тяжкой утратой. Горевала, плакала, но жить надо, повседневные заботы того требуют, малые дочки, да старый дед. Но в глубине души всё-таки свербило: она скоро увидит Андрея! Нет, не угасла её любовь к нему.

События же на юге развивались стремительно и вопреки слухам.

Изяслав не доверял своему дяде Юрию, давшему обещание, что он пробудет месяц в своём Городце на Остре и уйдёт к себе в Залесье. Так и получилось. Юрий не сдержал слова. И вновь началась вражда с новой силой.

В Суздале жизнь шла своим чередом. Старый Симоныч судил и рядил, как это было и раньше, при князе.

Владыка Нифонт, используя своё красноречие, коим он обладал изрядно, пытался сдерживать воинственное настроение новгородцев. Он предлагал идти в Суздаль с миром. Однако те, кто был за войну с Суздалем, обвиняли владыку в пособничестве Долгорукому князю, не смотря даже на поддержку Нифонта патриархом Николаем Музалон. Возводя Нифонта в архиепископы, в своей грамоте он называл новгородского владыку печальником земли Русской, сравнивал его деяния с подвигами святых.

- Юрги нам торговлю перекрыл с Русью, дани заволоцкие себе взял, - говорили многие, призывая наказать суздальского князя. Но простые горожане понимали, что им от этой войны одно горе да убытки. Потому сторонников мира было числом не менее. Когда же до Новгорода дошла весть об изгнании Юрия с киевского стола, пыл сторонников мира с Суздалем поубавился. Софияне замерли в напряжённом ожидании последующих действий Изяслава.

Нифонт использовал затишье в городе на обустройство собора. В благодарность Премудрости Всевышнего, очистившего его от скверны Изяславова плена, он решил обновить собор, покрыв крышу свинцом и сделав известковую обмазку стен. В Мирожском монастыре во Пскове заложил каменный Спасо-Преображенский собор. На его строительство Нифонт поставил цареградского здателя, присланного ему патриархом в знак особого расположения. Так, в ожидании добрых вестей из Киева, проходили будни новгородцев и их владыки.

Над Суздалем разворачивалось ясное морозное утро.

Княжна Ольга проснулась позднее обычного. Накануне были хлопотные сборы, закончившиеся довольно поздно.

- От примерки нарядов умаялась наша лебёдушка. Не будите её рано, - говорил Симоныч мамкам-нянькам.

Княжну разбудил шедший из поварни удивительно вкусный запах пирогов, только-что вынутых из печи. Девчоночий носик блаженно втянул его в себя. О, как она любила этот запах! Особенно по утрам, когда за окном солнце и мороз с блёстками на снегу создавали игривое, радостное настроение, усиливали ощущение уюта её горенки, постельной и крестовой комнат, расположенных почти над поварней, откуда через сенные переходы тянулись все вкусные запахи.

Ольга поднялась с ложницы, подошла к окну. Сквозь слюдяной туман едва просматривался расплывчатый силуэт собора. Солнце уже румянилось над крышами домов.

Девочка поднялась на цыпочки, потянулась, и снова жадно вдохнула струящийся из поварской запах, будоражащий аппетит. Грустно осмотрела свою горенку. Завтра всего этого она уже не увидит. Ей предстоит долгий путь в неведомый Галич к суженому, княжичу Ярославу. Каков он? Страшный, с усами... У неё побежали мурашки по спине. Она ещё не понимала, что такое замужество, и относилась к этому, как к детской забаве. Знала только, что воля родителя никем не может быть нарушена, даже самим Симонычем. Она любила старого боярина всем детским сердцем. Если они с отцом так изволили, значит нужно беспрекословно принять их волю. О, если бы она могла знать, что через несколько лет её покорность родителю станет такой же привычкой покорности к мужу, который будет злоупотреблять её доверием и терпением. Ярослав сделает её жизнь мучением и несчастьем. Но, увы, не дано людям знать своё будущее.

Сейчас же никто не мог развеять её грусть расставания с милыми сердцу людьми, этими горенками и двором, в котором она выросла, с городом, с её родиной. Ольга повернулась к поклонному кресту в переднем углу, трижды перекрестилась, благодаря Господа, даровавшего спокойное отдохновение, затем вышла в крестовую для утренней молитвы. Здесь, стоя на коленях перед образами, уже молилась её сестра, которую тоже отдавали за княжича Олега, сына северского князя Святослава. Пожелав сестре доброго утра, Ольга присоединилась к молитве.

- Где матушка? - спросила она, привычно отбивая поклоны.

- Последние напутствия даёт боярам, кои нас повезут. Она ночь не спала, глаза заплаканные.

Помолившись, Ольга вернулась в опочиваленку. Там, убирая ложницу, её ждала нянька. Через маленькую дверь они вошли в мовницу. В сенцах по стенам устроены лавки, посередине стол, покрытый красным сукном, на нём лежит свежее бельё, простыни, и всё, что нужно для мытья. Окон нет, кроме одного, выходящего в мыленку, на подоконнике которого стоит подсвечник. В углу висит икона.

Нянька помогла Ольге снять ночную сорочку. Пока расплетала косичку, тело девочки покрылось 'гусиной кожей'. Нянька потёрла ладонями по плечикам, согревая её.

- Паки жирку не накопила, округлостей не нарастила. О, се какая голенастая, а ужо замуж! - ворчала нянька. - Ничего, Оленька, в обиду тебя не дам, с тобой еду в этот самый Галич. А теперь - в мыленку.

Нянька привычным движением толкнула маленькую дверь, поддала ладонью по голой попке девочки. Прикрыв за ней дверь, разделась сама и вошла в мыленку вслед за княжной. Глаза медленно привыкали к полутьме. Мыленка слабо освещалась подсвечником через слюдяное оконце, выходящее в сенцы мовницы. Свинцовые листы пола приятно грели ступни ног. Одна из стен мыленки, сложенная из дикого камня, нагревалась от печи, топившейся внизу в поварне. Нянька и княжна повернулись в сторону двери, где над косяком висел деревянный крест с вырезанной надписью: 'Бич Божий, бьющий беса', и перекрестились.

В мыленке было так тесно, что, поворачиваясь, они толкали друг друга, и Ольга заливисто смеялась. А у няньки сжималось сердце. 'Да что же это такое? Какая из неё жена? Одуванчик! Дунь и рассыплется!' - думала она, помогая девочке забраться в большой ушат с тёплой водой.

В соборе во время молебна по случаю отъезда княжон, к Симонычу подошёл отрок, что-то шепча на ухо, отчего лицо боярина озарилось улыбкой.

По окончании молебна Симоныч торжественно объявил:

- Князь Гюрги Володимерич с сынами на пути к Суждалю!

Отъезд княжон отложили до возвращения отца.

И вот соборный колокол возвестил о прибытии князя.

- Вид у тебя, Гюрги, потрёпанный, взор понурый, - обнимая князя, говорил старый боярин.

- Да, Симоныч, потрепал меня племянник. Краль угорский дал своему шурину Изяславу десять тыщ воев, а против такой силы мне не устоять.

У ног князя крутился чёрный, как смола, кот. Юрий наклонился, взял пушистый комочек на руки.

- Видишь, пока ходил в Русь, и кот остался с одним ухом. Видно у него были сильные бои с сородичами.

Он посадил кота на колени, ласково поглаживая. Кот пытался мурлыкать, но простуженное горло лишь хрипло прерывисто хрюкало. Юрий поднял его мордочку и заглянул в тёмно-зелёную бездну кошачьих глаз. Грустно задумался.

- Ты помнишь, Симоныч, яко семь лет назад аз спас жизнь сему коту? Дворовые мальчишки бросили его на угли костра. Как он после сего хромал и лапки долго зализывал. Вот ведь как живучи поганьски поверья, даже дети принимают чёрного кота за дьявола во плоти.

- Как ты его выходил, с тех пор никто не смеет кота обижать. Вот токмо со своими хвостатыми сородичами кажную весну сражается, домой приходит весь в крови, и шерсть в клочьях. Вот и ноне без уха остался. Паки, на своём дворе в безопасности. Ужель он не разумеет, иже лепше быти на своём дворе господином, нежели б на чужбине ему уши рвали?

- Ты, Симоныч, на что намекаешь? - пряча улыбку в бороду, спросил Юрий.

- На что намекаю - сам догадывайся.

- Ты как всегда прав, мой старый дядька. Изяслав мне уши надрал, и ноне аз уразумел: нечего мне делати в Руси. Здесь моя Русь! Суждальская! Вот и Ондрей мною недоволен. Нелюба ему земля Киевская. Полки со мною вёл, аки подневольный. Однако, храбр, аки пардус. Яко узрит вражье войско - летит стремглав в битву. Настоящий воин у меня Ондрей. Не хочу его отпускать от себя. Будем с ним ставить грады в нашей отчине, за тем и вернулся. Волость свою поставлю впереди Киева!

- Опомнись, Гюрги! Киев - мать городов руських, се промыслом Божьим ознаменовано через уста Олега Вещего.

- Никто ноне не кланяется сей матери, не в чести она.

- От зависти у тебя сии греховные слова уста извергают. Каяться будешь горько. Апостол Ондрей не попусту тамо крест утвердил. Всем крестианам земель руських заповедовал сей град на поклонение. Храм святой Софии Премудрости Божьей всем храмам Руси глава. Первый крестианин в сей земле, князь Оскольд, тамо свой храм древян ставил. Каменный Богородичный храм, рекомый Десятинным, на сём месте святом сооружён Ярославом. Церковь Илии пророка над могилой Оскольда - се место намоленное святой княгиней Ольгой. Вышгород - се наша Солунь святая.

- Да, Симоныч, Киев златоглавый - на земле второй град после Царьграда. Токмо Залесье до сих пор считают диким краем. Превращу его в един сплошной град, поставлю малые грады повсюду, вот тогда пусть люди сами скажут, где настоящая Русь! Верно воевода Громила говорил когда-то: земля околь Киева войнами разорёна. Здесь аз свой ирий создам. Поставил Кснятинград, Ярополч поставил и Осовец заложил. Ноне Московь градом становится. Во своё имя град поставлю в пуповине земли опольной. Ан, паки много градов по Клязьме и Нерли, по Волге и Шексне, на рубежах с землёй Новгородской поставлю. А ты говоришь: 'Киев - мать городов руських'. Здесь будет всё моё потщание положено, в грады Залесья! Говоришь, бояр своих прижимаю зело, обижаю их? Обижен тот, кто не соузник мне. В новых градах у меня будут лепшие мужи, живущие единым помыслом со мною. Токмо... - Юрий немного задумался. - Токмо, каждому в душу не заглянешь. Есть среди них такие оборотни, яко князь Иван. Пакостей от них приходиться терпеть немало.

- Ты говоришь о сыне Галицкого Ростислава?

- Да, племянник он галицкому Володимерку.

- Что у тебя с ним произошло? Скажи, а то люди всякое говорят.

- Привели его ко мне закованного в железо, как и велел, бросили в поруб. Стал аз думати, как его наказать за перевет в назидание другим. А тут архиереи проведали и стали уговаривать меня отступить от Ивана для его духовного покаяния. Нифонту аз не смог отказать, и не стал суд творить над Иваном в Киеве, а отправил в оковах в Сузждаль. Ан сват мой, Изяслав Давидович, послал перехватить на пути отряд моих гридей и доставить Ивана к нему. Видно, так Богу угодно было. Не стал аз котороваться со сватом из-за Ивана, аще пакостей он натворил не токмо мне, но многим князьям.

Старый боярин смотрел на немолодого уже князя, своего воспитанника, и думал: 'Дал же ему Бог неуёмную силу, алчность к градоставлению, к здательству'. - Что яко, дядька, смотришь на меня, яко на юродивого?

Симоныч рассмеялся.

- Паки, Гюрги, в юнотстве перекормил аз тебя нерлинским крыжовником. Вишь всё в тебе бродит, бурлит, аки в бочонке с медовым взварцем. На вид потрёпанный, а внутри силушка неуёмная. Поберёг бы себя вмале.

- Любить надо всё живое на земле, всё доброе, отсюда и сила берётся, - поглаживая кота, улыбался Юрий. - Видишь, мой племянник как говорит: 'Не место главу красит, а глава должна быти на месте'. Лихой он, отчаянный, отважный. По-моему же, примеряя главу к месту, надо думать, будет ли сия глава полезна на сём месте, и по какому праву она будет на сём месте. Так вот, моё место здесь. И глава моя при мне. Буду грады ставить! Людей звать отовсюду ещё больше! Земля не должна лежать без пользы. Она человеку дана для его же благости. Через пяток лет моя волость вровень с Киевом встанет! 'Ну, распалился, теперь не остановишь', - ухмылялся в седую бороду Симоныч.

- Жирька! - кликнул он отрока. - Сыщи ключника Сысоя, да вели медов нам принести, князю надо охолониться вмале, да отдохнуть.

- Вот за что аз тебя люблю, дядька, иже ты знаешь наперёд что мне надо.

- И никогда не перечу.

Они рассмеялись и обнялись.

Сидя за жбанами медовухи, два Георгия обсуждали, с чего начать градозданье.

- Опрежь всего, - беспокоился Симоныч, - надобно соп с острожьем возвести у окольного града. Посад разросся, ан опаски нет никакой. Кромный град с трёх сторон Каменкой защищён, да рвом, да сопом с градницами; с восходной стороны тоже ров глубокий и соп немалый. Окольный же град с полунощной стороны распростёрся и стал больше кромного, ему опаска нужна.

- Согласен. Как токмо солнце землю прогреет, немедля грабарей поставим ров копать по окольному граду и соп сыпати, а к зиме и острожье поставим.

- Опольный град во своё имя где ставить надумал?

- Место сие давно заприметил. Сёла опольные должны имать свою пуповину и защиту на случай прихода ворога. Град буду ставить в устье Гзы, там, где она с Колокщей соединяется. И будет он лежать в огромной ендовине - се его от ветров укроет, лесу-то округ нет. И будут Суждаль, Ростов, Гюргев в пуповине волости, а околь них порубежные грады.

- Ладно, поговорили, а теперь и помолиться пора о возвращении твоём благополучном. Идём, Гюрги, в собор, настоятель ждёт.

У князя Юрия в характере давно сложилось так: сказано - сделано. Он без раскачки приступил к градоставлению в Залесье.

Как-то однажды сидел он с передними мужами, составлял начертание своей волости на пергаменте.

- Се Ростов, се Суждаль. Реки: Волга, обе Нерли, Шексна, Кострома, Молога, Унжа, Клязьма, Московь. Озёра: Белое, Неро, Клещино, - водил князь пальцем по пергамену. - Володимер держит муромскую, да рязанскую стороны. Московь усилим, будет держать чернигово-смоленскую сторону. Переяславль наш ноне гораздо удобнее ставлен, противу ветхого Клещина. Дале, ставлю град Гюргев, - князь ткнул пальцем в середину пергамена. - Здесь опольному граду быти. На новгородской стороне Тверь стоит, Кснятин. На Волге есть слободка Углече Поле, усиливать её надобе. Тож и Кострому, и Галич Мерьский. В сторону булгар, черемис, мордвы единого Ярополча мало. Тамо, где камень ломают, слобода немалая возникла. Место сие для закладки града лепое еси. Тамо и буду ставить град, и нареку его... - князь задумался.

- Стародубом, - выпалил Громила.

- Что яко Стародубом? Стародуб есть в Черниговской земле.

- Околь слободы на Клязьме старого дубняка вельми много.

- Ладно, пусть будет Стародуб Клязьменский. Тако и пиши в начертании земли моей, - велел князь дьяку.

- Ниже по Клязьме ещё одно доброе сельцо затерялось, совсем беззащитное, - добавил Громила. - Местные рекут его Гороховым сельцом.

- Чья се собина? - князь вскинул взор на присутствующих. Все молчали. - Ну, коли ничья, знамо - княжье сельцо, - улыбаясь затвердил Юрий.

- А Московь? Ужель забыл, княже? Тамо ещё много всяких дел по устройству града, - вставил слово Олаф.

- Не забыл. Как можно забыть Московь - се место изрядно. Наконец-то ты, Олаф, уразумел меня, иже Московь не место ссылки. Доволен аз тобою: град рубишь крепок и надёжен. А на усиление Москови, здесь в устье Протвы поставлю свой Вышгород, а ещё Звенигород.

- Сколько ж работных людей надобе! - сокрушался Громила.

- Ты же сам говорил, иже земли у нас много. Вот и поезжай, зови отовсюду, обещай: землю в отчину давать буду. Привезёшь мордву, булгар, аль ещё кого, мне всё едино, лишь бы служили верно. Околь Киева множество градов и сёл - не счесть! Ноне же стоят наполовину пустые. Иди туда, воевода, и зови всю Русь ко мне.

- Ты, княже, опустошить задумал Поднепровье без войны, но тамо тогда сядут чужие народы, - заметил Олаф.

- Днесь округ Изяслава угров и чёрных клобуков боле, нежели русичей. Была по Днепру Русь Киевская во времена отцов и дедов, а ноне корень Руси здесь, в Залесье.

Симоныч слушал, в разговор не вступал. Он в душе радовался, что Юрий основательно намерен заняться обустройством своей отчины, и что больше он не рвётся к войне за киевский стол. Добрым взглядом он смотрел на своего воспитанника и думал: 'Отец его и не мечтал о таком размахе градоставления в Залесье. Суть сего в том, иже Гюрги не гривнами платит переселенцам, а даёт землю, даёт её как награду в отчинное наследование, на пять лет освобождает от податей. Потому сия земля людьми полнится. Все льготы оправдают себя со временем, да ещё с лихвой - земля-то будет давать гобино! Эх, пожить бы ещё, да посмотреть лет через десять, как будет процветать Залесье. Вырастил аз князя с умной головой, а что охочь до хмельных застольев и жёнок - се делу не помеха. Пусть злопыхатели говорят о нём всякое, но дела его на благо земли отней видны и множатся. И сыновья у него все добры молодцы. Вот токмо Борис квасник изрядный. Паки, здесь и моя вина есть - недоглядел. Отец хоть великие дела делает, а Борис как прилипнет к жбану, тако оторвать нет сил. Округ него и крутятся одни бражники. Нешто можно с такими людьми, алчными до возлияний, великие дела творить? Пока аз жив, надо смотреть, абы околь Гюргя поменьше квасников крутилось. Вон сколько пересельников возвысил, а сколько среди них облестников! О-о, только смотри в оба.

Юрий, задыхаясь, схватился за сердце, когда узнал, что его Остерский Городец разграбил и сжёг Изяслав.

- Тако и молвил: 'Аки осиное гнездо?' - переспросил князь гонцов от Святослава и обессилено опустился на лавку.

- Тако и молвил, княже. - Сколько всякого товара, скота, всё гобино, всю жизнь взял Изяслав себе в Киев! Всё, что нельзя было вывезти - сожгли. Аже храм Божий спалил! - добавил другой.

Юрий надолго потерял душевное равновесие. Он стал собирать полки, даже не советуясь с думцами.

На сей раз своеволие ростовских бояр, отказавшихся от похода на Киев со своей дружиной, бесповоротно разъединило их с князем.

- Ондрей! Отныне нет чести для Ростова! Называться буду князем суждальским! И тебе се завещаю! Берегись ростовских бояр! Их верность всегда была лжива, а ноне в трудную годину нож за спиной держат, аки новгородцы льстивые! Изгоню Изяслава из Киева, тогда и с ростовцами уряжусь, будем им жизнь лиха!

К Юрию присоединились сваты, Святослав и Владимирко.

Но не успел он начать поход, как получил новую, ещё более горькую весть: в Переяславле от болезни умер сын Ростислав.

- Горе как нибудь переживём, однако надо спешить, пока Изяслав не прибрал к своим рукам Переяслав, - говорил Юрий Андрею.

- Отец, ты дважды посылал меня на помощь к Ростиславу, аз ведаю, каково там ноне. Изяслав не упустит такого случая. От Киева до Переяслава рукой подать. Он не будет дожидаться, пока аз приду туда. Святослав же не устоит против Изяслава и не удержит град до моего прихода.

- Знаю, Ондрей, не береди мою душу. Не хотел аз идти на племянника, но, видно, на то есть воля Божья. Иду в Киев и пока не накажу Изяслава за его злодеяние, не уйду оттуда. Передовой полк поведёшь ты.

Андрей уже в который раз был польщён такой честью. Но его одолевало и другое чувство. Он не хотел идти к Переяславлю и Киеву, видя бессмысленность затеи к отмщенью. Он шёл взять тело брата, а не на войну с Изяславом. Андрей видел, что силы неравны. Изяслава поддерживают венгры, поляки, половцы, братья. Киевский стол он не отдаст, как в тот раз, и сеча будет лютая. Может и голову придётся сложить? А за что? Чтобы отец сел в Киеве? А ежели отец... Заманчиво наследовать киевский стол! Какой князь не мечтает об этом? Эта мысль неотступно следовала за Андреем. Но ни он, ни отец, не могли знать, как они завязнут в распре с Изяславом на берегах Днепра, Десны и Припяти, и не на один год, и мысли о возможном наследовании киевского стола постепенно будут уходить. Изнурительная война на юге утвердит в Андрее волю к дальнейшему возвышению Залесья и своего града Владимира.

Неудача за неудачей преследовали суздальского князя в этом походе. Конский падёж вынудил вернуться в Суздаль.

К тому же, князя Владимирка венгры выгнали из Галича. Едва успел спастись в Перемышле.

Не удалось Юрию вернуть и Остерский Городец, вернее, всё, что от него осталось. Переяславль не удалось вернуть, даже с помощью присоединившегося к Юрию Ростислава Ярославича с братьями, и Святослава Ольговича со множеством половцев.

Андрей обрадовался, когда однажды увидел отца в горестном состоянии.

- Отец, скажи, что мы здесь ищем? Ужель мы можем одолеть такую силу, кою имает Изяслав?

- Опять ты, Ондрей, из меня жилы тянешь.

- Ничего мы с этими толпами половецкими не завоюем. Оне токмо и могут стрелы в небеса метать, а на расстояние боевого полёта стрелы боятся подойти к противнику. Дружины рязанские и северские слабы. Не видать нам Киева. Нечего нам здесь делать. Нужно идти в Суждаль, и успеть вернуться до холодов. - Вижу, не любо тебе Поднепровье. Суждаль тебе мил. Мне тоже. Ан ноне в Суждаль вернуться, знамо Киева никогда не видать. Мой путь - в Киев!

Андрей опечалился таким разговором.

Но вот прошло немало дней, и однажды Юрий позвал к себе сына.

- Правда твоя, Ондрей. Нечего нам здесь делать. И киевский стол не взял, и в Залесье дело великое оставил. Идём в Суждаль.

Вернуться на оглавление