КНЯЗЬ СУЗДАЛЬСКИЙ

Расчистка площадки под будущий каменный собор дело не хитрое. Гораздо больше времени идёт на заготовку извести и плинфы. Извести понадобится много, а для этого надо найти залежи камня для обжига. С плинфой легче. Местные здари берут глину на берегу Каменки, недалеко от города. Но эта глина негодна для изготовления плинфы - жирная она.

Мономах торопил Степана. В помощь ему на здательство поставил особого тиуна. До осенних заморозков предстояло выкопать рвы и заложить фундамент вровень с поверхностью земли.

Степан приехал с князем из Переяславля. Ему шёл уже шестой десяток. Ставил он храмы с покойным владыкой Ефремом в Переяславле, в Городце на Остре, в Киеве на митрополичьем дворе много потрудился. Ставил хоромы для князей и бояр о двух жильях: низ каменный для разных припасов и хозяйских служб, верх - рубленый, для жилья.

Степан выкладывал Богородичную церковь в Печерском монастыре. Тогда ему едва минуло за двадцать, и был он простым стенником. Здателем он стал гораздо позднее.

В Суздале Степан собирал дружину из разных мастеровых и работных людей. Своему помощнику Фролу он дал изрядное задание: найти людей, знающих места залежей известняка. Сам же приглядывался к местным здарям-горшечникам, коих можно было бы обучить делать плинфу. Древоделов же здесь хватало, не зря князь называл суздалян и ростовцев залешцами, а волость Залесьем. Жить среди лесов и не быть древоделом невозможно. И Фролу пришлось заниматься сразу всеми делами, от обжига извести до заготовки леса.

Нужно было ставить печи для обжига сырца. Площадки для них выбрали недалеко от города, на берегу Каменки Примечания [12]. . На береговом склоне из-под толстого слоя чёрной земли виднелись выходы глиняных пластов. Местные здари брали её здесь для своих дел. Вода под рукой. Оставалось лишь соорудить навесы для сушки сырца.

Фрол долго пробовал глину, взятую из разных мест, мял её, внимательно рассматривал. Потом говорил сколько надо добавлять песку. Мужики удивлялись, а Фрол старательно и нудно говорил:

- У вас, горшечников, своя хытрость. Для ваших окринов и сия здень добра. Для каменных же стен другая надобна. Из жирной здени в плинфе трещины появляются при сушке и обжиге. Песок в неё надо класть. Се буде стенная плинфа.

- А чтоб плинфа легче была, надобе её делать малых размеров, - пробасил кто-то из горшечников.

- Ну, умён! Зело, умён! - с издёвкой откликнулся Фрол. - Аще большая, али малая плинфа буде, тяжесть комар не изменится. Солому рублену надо в замес класть! - сказал, как отрубил.

Мужики недоверчиво загудели. Для суздальских горшечников всё это было ново. Слова Фрола для них были, как заповеди Божьи. Но чтобы солому в глину класть - это он слишком хватил.

- Солома сгорит при обжиге, какая от неё польза? - спросил кто-то робко.

- О, се и надобно. Солома сгорит, а внутри останутся мелкие пустоты - се есмь плинфа комарная. Она легче стенной, паки и комары будут меньше давить на стены.

Уже несколько дней Фрол обучал суздальских горшечников, объясняя все хитрости формовки и выпечки плинфы.

Однажды, когда дружина уже заканчивала выкладку первой печи у берега Каменки, к ним подошёл некий любопытствующий. Обжигальщики не обратили на него внимания - много таких тут ходит. По одежде не понять: похоже послух, но не инок. Он долго наблюдал, как обжигальщики готовили форму для сырца. Потом подошёл к Фролу и что-то стал говорить, переворачивая с боку на бок формовочный короб. Мужики постепенно обступили Фрола с незнакомцем, вслушиваясь в разговор.

- Абы сырец легко выходил из сего короба, надобе заклинок делать не с одной стороны, ан обапол, - объяснял незнакомец.

- Да ты кто таков поучать меня? - возмутился Фрол. - Учил петух курицу яйца нести!

- Это же Михалка, насельник Дмитриева монастыря, знатный древодел в Суждале, - узнал его один из работных.

- Где же ты мог такое зреть? - смягчился Фрол.

- Из Переяславля аз. Родители мои погибли в половецком полоне. Взял меня тогда ещё совсем мальцом монах печерянин. Сам он из здешних мест, чернец Пахомий. В Дмитриевом монастыре мы с ним живём. На своей земле похоронить завещал, вот и пришли мы с ним в Суждаль. Он молит Бога о милости в Его Царствии, аз помогаю монастырской братии, яко послух. В Переяславле, ещё будучи юнотом, помогал здателям, всякое чёрное дело исполнял. Здесь, в Суждале, топором овладел, древоделем стал. Днесь плотничаю с дружиной, избы рубим. Погорелый храм помогал воззидати.

- О дела! Земляк, значит. Да ещё и древодель. Приходи к нам, зело нужны такие делатели.

- Рад бы, да не могу днесь. Подряд у нас. Торговому человеку хоромы рубим. Аще в срок не поставим сруб, он нас к князю на конюшню сведёт, похолопить может.

- А много ли ваших дел у купца?

- Во вторую седмицу по Пасхе мост положили на пятом венце. Ноне на двунадесятом венце матицу и подволоку кладём, а к Успеньеву дню должны крышу в три тёса положить, да горницу с повалушей и светёлкой взрубить. В осень и зиму надобно поставить на дворе два погреба, да ледник, две житницы, скотницу, омшанник для коровы, да ограду поставить, абы крыша на воротех бочкой была крыта, и вереи дубовые. Аже, дай Бог, еси к Светлому Воскресению и кончим подряд.

- Видно богат купец, хоромы как у посадника заказал. Так что, Михалка, бьём по рукам? Яко завершите дело у купца, приходи со всей своей дружиной камен храм ставить. Днесь видел ты там, где погорелый храм стоял, муж ходит? Ну, такой хмурый, в зелёном опашне. Всё ходит и смотрит в землю, словно что-то потерял - о се и есмь здатель. Ой, в чести он у князя! Живёт со своими домочадцами на княжом дворе. Найдёшь его, скажешь, что Фрол прислал. Ну, а дале сам знаешь что говорить. Не забудь сказать, иже ты из Переяславля.

Князь Владимир не привык вставать после восхода солнца, а сегодня поднялся с ложницы задолго до рассвета. Стоя на коленях перед образами, усердно молился, просил Владычицу о духовном укреплении его на великое созидание в земле Ростовской.

Вдруг в предрассветной тишине резко, оглушительно раздался крик петуха под окном. Владимир вздрогнул.

- Тьфу тебя, горластая бестия! Наделил же Господь таким голосищем. Аще сице Петру разрывал душу своим криком Примечания [13].

Крик петуха вернул князя от молитвенного состояния к земным помыслам. Может быть Владычица Небесная и услышит его молитвы, но крепить дух перед великим свершением он должен сам себе. Ишь кочета испугался.

За окном постепенно усиливались и множились голоса дворовой челяди, а вскоре весь двор гудел, как улей.

Не только княжий двор, весь Суздаль готовился к большому торжеству: предстояло освящение закладки каменного храма - событие для залесской чади невиданное.

Накануне князь с епископом ещё раз уточнили место будущего храма. Нет сомнений, закладывать надо на прежнем месте - освящёно оно было более ста лет назад первосвятителем епископом Феодором по воле великого князя Владимира Святославича. Хоть и постигла построенный первый деревянный храм злая участь, но место зело намоленное.

Ещё до восхода солнца причетники во главе с епископом Лазарем были на месте. В середине расчищенной площадки двое послухов установили большой выносной крест с распятием. Рядом настоятель с иконой Богоматери. В руках у епископа серебряный ковчежец.

В утреннем тумане приглушённо звучал хор клирошан и монахов Дмитриева монастыря.

Постепенно площадка плотно окружалась толпой горожан. Много людей пришло из окрестных селений.

Багряное солнце медленно поднималось из-за края горизонта. Дьяконский бас пропел хвалу Богородице. Епископ опустил в приготовленную заранее яму камень с надписью о закладке храма и поставил на него ковчежец с мощами. Рядом в яму установили деревянный крест с распятием, присыпали землёй, утрамбовали. Лицевая сторона креста повёрнута точно на восход солнца.

Степан отмеривал своим мерилом одному ему ведомое количество мерок от креста в сторону захода солнца. Здесь его помощники вбили в землю кол и от него к кресту натянули бечеву. Затем поперёк этой бечевы натянули другую, касаясь креста, и тоже на её концах вбили колья. На площадке получился большой верёвочный крест, серединой которого и стало вкопанное распятие.

Пока Степан с помощниками заколачивали колья и натягивали бечеву, глас дьякона громыхал:

- Величит душа моя Господа, и возрадовася дух мой о Бозе Спасе моём...

Михалка, наблюдая священнодейство, не переставал удивляться мудрости здателя. Степан же, вышагивая с мерилом по площадке, расчерчивал на земле какие-то квадраты, полосы, пересекающиеся много раз. 'Эти полосы, - смекал Михалка, - будущие рвы для основания храма'. Теперь, будучи зрелым плотником, он пытался осознанно объяснить себе действия здателя. Ему вдруг вспомнилось, как однажды в Переяславле он был с отцом Пахомием на закладке церкви Михаила. Всё было точно так же: владыка Ефрем с ковчежцем; дьякон, размахивающий кадилом и голосящий те же слова молитвы; здатель, бегающий по площадке с мерилом. Но тогда Михалке было всего девять лет, и всё им виденное было настолько непонятно, что даже объяснения Пахомия не только ничего не прояснили, а лишь больше запутали. Михалка тогда отчаялся: премудрость здателя ему никогда не постигнуть. Сейчас же им овладела одержимость. Он сам себе боялся признаться, но душа его трепетала: быть ему здателем или нет! Переборов охлаждающий душу разум, он решил во что бы то ни стало встретиться со Степаном и, будь что будет, попроситься к нему в ученики.

Долгими зимними вечерами, молясь перед образами в своей келье, Михалка часто ощущал мучительное страдание и тоску по родному Переяславлю. Первые годы он пока ещё тешил себя надеждой на возвращение. Закрыв глаза перед сном, он ясно видел в своём воображении милые взору очертания храмов, розовато-кирпичные стены, тронутые известковой сединой, и блистающие позолотой кресты. Он мечтал хоть немного разбогатеть, вернуться в Переяславль и на высоком берегу Трубежа срубить себе избу, такую, какую сам придумает. Мечта его молодости с каждым годом не приближалась, а удалялась от него. Он всё яснее понимал: такого богатства, чтобы срубить избу по своему разумению с хорошим двором, у него не будет. Такое богатство топором не заработать. Угодить в холопство гораздо легче. Быть же здателем и милостником у князя - такое Бог не каждому даёт. Но иногда думалось: заработал же Ермола молотом своё богатство, двор у него не из малых. Но у Ермолы отец был не последним человеком в Суздале, и жену, - дочь купецкую, - с добрым озадком взял. К тому ж и милостник он у посадника.

Незаметно для себя Михалка приживался в Суздале. А теперь словно десница Божья направляла его ум и волю украсить его новую родину такими же храмами, как в Переяславле.

Но было и другое, отчего его душа приходила в трепет. Ещё одна неодолимая сила притянула его к Суздалю, подкралась тихо и нежно отвела от него тоску по родине - это пришла любовь. Вспыхнула она в его душе, как огонь, да так сильно, что он порой не находил себе места, часто по пустякам раздражался. А всё началось с тех пор, как встретил он на купецком дворе, где рубил с дружиной хоромы, кареглазую Алёну. Хрупкая фигурка, длинная чёрная коса, кудряшки у висков, застенчивый взгляд, и острый на слово язычок придавали ей особое, чарующее обаяние. Всего лишь дворовая девка, а гордости сколько! Выкупили сироту когда-то из булгарского полона и стала она купецкой прислугой.

Сильное желание сделать что-то такое, чтобы она хоть чуточку выделила его из остальных, постоянно преследовало его.

Не на пустом месте зародилось его чувство к Алёне. Добрые отзывчивые люди живут в Суздале. Не ведают они постоянной тревоги в ожидании набега с Поля половецкого, души их не очерствели в постоянном противостоянии кочевникам за право жить свободно на своей земле. Мирные земледельцы, рукодельники, они умели ценить свой и чужой труд. Таких людей встретил Михалка в своей жизни в Залесье, и первыми из друзей были кузнец Ермола и его ясноглазая Мария.

Понятно, не у каждого доброе сердце. Есть и такие, которые ради зависти и своей корысти на чёрные дела идут. Взять хотя бы недавний случай на свадьбе у Ермолы. Кто-то позавидовал счастью кузнеца и среди ночи поджёг двор. Кузня сгорела, благо не изба. Пожар всем миром тушили. Но как в душах людей погасить пламя алчности, зависти? Кто-то тайной злостью извелся, может даже сидел вместе со всеми за свадебным столом. Души людские - потёмки. Сколько же ещё надо потщиться проповедникам веры Христовой для их просветления?

Каменный храм закладывали с надеждой, что станет он знамением к доброй перемене в душах людей, заставит чаще задумываться о грядущем Суде Господнем и ответе за свои грехи.

Раздался резкий звон, прервавший раздумья Михалки.

Толпа зашумела, зашевелилась, замелькали вскинутые в крестных знамениях руки. Удар - звон, ещё удар - звон, ещё... Это пономарь бил в колокол, подвешенный на звоннице из четырёх столбов с деревянной крышей-колпаком. Колокол привёз князь Владимир. До этого суздаляне не слыхивали ничего подобного. Впервые торжественные колокольные звуки летели над городом, угасая далеко в полях.

- Яко глас трубы архангела! - услышал Михалка восторженный голос рядом стоящего инока.

- Окстись, чернец! Православные держат била по ангелову внушению. Биение в колокол - латинство есмь! - возразил ему незнакомец, похожий с виду на купца.

Некоторые суздальские купцы, бывавшие в Новгороде и Киеве, рассказывали о колокольных звонах. Но одно дело слушать рассказ о непонятных звонах, другое - самому слышать колокольные раскаты. Разве есть такие слова, коими можно передать боговдохновенный глас колокола, призывающего душу к высоким помыслам?

Молебен закончился, но собравшиеся вокруг площадки ещё долго не расходились. Князь с епископом и дворовыми не спеша направились к своим хоромам, а Степан мерными шагами всё ещё расхаживал по площадке между паутиной верёвочных переплетений.

Неожиданно в толпе послышался истошный крик. Сначала князь не обратил на это внимания - мало ли кто по какому поводу вопли испускает. В толпе всегда так: один смеётся, другой плачет, Бог их ведает, чего им надобно. Но вопиющий глас настойчиво резал слух.

На груде брёвен, возвышаясь над окружающими, стоял в белой холщёвой рубахе с непокрытой головой невысокий мужичок и, размахивая посохом, что-то кричал в толпу.

- Никак самозванный проповедник объявился? - нахмурился епископ.

Князь послал отроков узнать, что там творится и усмирить крикуна.

А мужичок всё больше распалялся:

- Се есмь место Перуново! Сьде наши деды и прадеды мечи свои целовали, клялись на верность служения своему роду-племени! Сквозь Перунов огнь очищали свои души от скверны. Паки, сии черноризцы вновь осквернили капище Перуново, и всех нас заставляют отречься от своих предков и их богов! - сверкая глазами и указывая палкой в сторону епископа кричал в толпу лохматый мужичок. - Яко первый древян храм огнь Перунов пожрал, тако и сему каменну храму не стоять на сём месте! - пристукнул палкой о брёвна крикун, и сам, скользнув ногой, чуть не свалился.

Княжьи отроки вмиг поняли, кто сей крикун. Они схватили мужичка под руки и поволокли на княжий двор. А что было там,

про то один Господь ведает. Только после этого никто крикуна больше не видел. Иные говорили, что он побитый и искалеченный подался в муромские леса.

Толпа постепенно расходилась. Многие молчали, опасаясь в мгновенье ока оказаться рядом с ним на княжьей псарне под палками и плетьми рядовичей.

Но слышны были и такие разговоры:

- Это же Зеремил! Поганьством своим людей возмущает! Будет ему ноне на княжьей конюшне угощенье палками, вытрясут из него поганьску душу!

- Боле ста лет, како святитель Феодор крестил здешнюю чадь, ано неверные всё ещё воду мутят.

- Яко собор камен поставят, тако и конец неверным! В Писании сказано: 'Уже секира при корне древ лежит, всякое древо, доброго плода не приносящее, посекают и в огнь бросают'.

- Глас колокола, аки глас архангела, выгнал нечисть на свет Божий из их тёмных углов, очистил нас от скверны.

Но не все радовались поимке язычника. Те, что стояли в сторонке, молча, с укоризной смотрели на торжествующих православных. Многие из них знали Зеремила, как доброго и отзывчивого человека.

А здатель Степан всё ходил с помощниками по площадке, покрытой верёвочной сетью, в хитросплетениях которой никто не мог разобраться, кроме него самого.

Михалка с интересом наблюдал и думал: 'Ужель Степан не запутается в своих тенётах?'

Вернувшись к себе на двор, князь Владимир увидел гонцов из Киева. Они с поклоном передали послание от Святополка.

Прочитав его, князь впал в глубокое раздумье. Послание было тревожно, требовательно, чего он никак не ожидал. Святополк сообщал о новых распрях на Волынской земле, затеянных Ростиславичами, и звал Мономаха идти на них вместе. Святославичи уже дали своё согласие на усмирение Ростиславичей. Заканчивалось послание жёстко: 'Ежели не пойдёшь с нами, то мы сами по себе будем, а ты сам по себе'.

Душа Мономаха трепетала от негодования. Но он сумел подчинить порыв гнева разуму. За последние годы часто приходилось это делать, потому и появилась привычка гасить страсти обращением к Богу и духовным отцам. Вот и сейчас он послал отрока за епископом.

- Владыка, аз послание получил из Киева. Ты стар и мудр, скажи, может ли быть что-то доброе, аще братья днесь крест целуют о мире и любви, а воутрие вновь подымаются друг на друга? - вырвались у князя невольно и скорбь, и боль душевная.

Бывшие здесь же в горнице княжич и посадник с тревогой смотрели на князя. Они ещё не видели его в столь отчаянном состоянии за всё время пребывания в Залесье.

- Ужель снова распря на Руси? - почти шёпотом, настороженно спросил владыка. - Святополк зовёт на Ростиславичей. Всемилостивейший Господь, почему нет на Руси устроенья мира?! - снова не сдержал порыв души князь. - За что сия кара небесная?

- Вы, князья, в Любече все крест целовали, - потупясь взглядом в пол, заговорил владыка, подождав, когда князь немного успокоится. - Первыми нарушили крестоцелование Игоревич и Ростиславичи, надо разуметь, не без Святополкова наущения. Паки дело не токмо в Ростиславичах. Киевский князь сам не ведает где правда и что он творит. Ноне он с тобой, заутре против тебя. Не будет покоя в Руси, пока в Киеве не будет твёрдой княжьей воли. Много недоброго люда, особливо торгового, гнёзда свои свили вокруг Святополка. Они мутят его разум, задабривают подношениями, алчность же его непомерная всем давно ведома. Он и купцов стал примучивать, сам торговлей занялся. Княжье ли се дело? Аще Святополк безвольный и ненадёжный, ты, княже, всё же почитаешь его яко старшего и сим пример лепый даёшь, и Богу сие угодно. Другие же князья используют его корыстолюбие кажный в свою сторону. Так будет ли твоя помощь на пользу Руси? Воля твоя, князь, моё благословение будет всем делам твоим, ибо ведаю, иже богопротивного умысла у тебя нет. Но не забывай при сём, яко богоугодное дело ты затеял здесь, в отчине своей. Ужель сии потщания напрасны? Бог ведает, кто может твои помыслы осуществить, ежели уедешь.

- Спаси тебя Бог, владыка, за мудрый совет, за доверие к делам моим. Говоришь, воля моя, а ты всё благословишь? Прости меня, но преосвященнейший покойный Ефрем, царствие ему небесное, никогда меня не оставлял в тяжких раздумьях.

- Да будут благословенны твои дела, князь. Аз тебя разумею, но и ты меня пойми. Буде ты киевским князем, мог бы своей волей пресечь братние распри, аз в сие твёрдо верю. Нонче же твоё участие в полку на Ростиславичей не принесёт доброго, ибо ты пойдёшь под волей Святополка. Токмо больше крови будет пролито. Думаешь, ежели ты не пойдёшь, то Святополк со Святославичами на тебя пойдут? Не посмеют! За тобой вон какие земли стоят: Переяславь твой стольный, Ростов с Суждалем, Смоленск, Новгород. Святославичи уже познали сию силу и не пойдут боле сюда, а Святополк один не осмелится, труслив он. Делай свои дела здесь, в своей отчине.

- Се другое дело, се есмь совет. Теперь послушаем посадника. Ты, Симоныч, возьмёшь на себя здательство в Суждале и Володимере?

Посадник задумался, помотав головой, молвил:

- Како изволишь. Паки, княже, помилуй Бога ради. Нешто моей скудной головой твои помыслы воплощать? Не мне равняться с твоими светлыми мыслями. Ты видишь много дале.

- И от сего ответа нет облегченья. Ладно, воутрие будет мой ответ Святополку. Пока же идите все с миром. Худого Залесской отчине от моей воли не будет. В любом случае, здательству быти.

На следующий день князь Владимир дал ответ посыльным Святополка. Он писал киевскому князю и Святославичам: 'Хоть вы и гневаетесь, не могу аз ни с вами пойти, ни крестоцелование преступить'.

После этого Владимир долго сидел один в своей горнице. Взял Псалтырь, наугад раскрыл страницу, ткнул пальцем и прочёл: 'О чём печалуешься, душа моя? Зачем смущаешь меня?' Посмотрел через окно вдаль, на горизонт, резко захлопнул книгу и твёрдой поступью направился к здателю.

Через несколько дней, после освящения закладки храма, Михалка пришёл на площадку. Здесь уже во всю копали рвы. Он издали заметил Фрола, о чём-то оживлённо разговаривавшего с бородачом в зелёном опашне. Завидев Михалку, Фрол подозвал его.

- Се есть Михалка, древодель из Переяславля, - представил он его здателю.

- Ужель из Переяславля? - почему-то удивился Степан.

Михалка робко кивнул головой.

- Ты, говорят, тесль добрый и хочешь стать стенником? - Степан пристально посмотрел на Михалку. - Здесь, видишь, пока землю копаем. Стенники нужны будут к следующему лету. Ноне же до самого Воздвиженья плинфу да известь обжигать будем, абы до заморозков основание заложить, - он кивнул в сторону, где с телег разгружали дикий камень, возимый с полей. - По весне, как только проталины появятся, и лужи не будут замерзать по ночам, нужно будет нам более десятка стенников. Вборзе выучим, коли смышлёный, а не осилишь сию премудрость - Бог тебе судия.

- Ты, Михалка, не робей, - ободрял его Фрол. - Аз тоже поначалу бегал по подмостям глаза выпучив. Потом понял что к чему. Ноне Степан доверяет мне быти себя в место.

- Непременно весной приду, - твёрдо заявил Михалка. - Дружина моя тоже интерес к новому делу имает.

- Приводи всех. А кто ловок и способен - разберёмся в деле.

- Занятно мне, как на земле храм назнаменовывается. Аз от начала до конца смотрел, но так и не уразумел.

- Ишь какой борзой. Се есмь хытрость велика, не каждому она по плечу. Назнаменование на пошве, сиречь разметку основания, может делать токмо тот, кому разум дарован на сие дело волею Бога. Глас Божий с небес услышишь, тогда станешь здателем. Летом не зевай, в Купалин день ищи разрыв-траву. Найдёшь - твоё счастье, - шутил Степан. - Сей хытрости меня отец всю жизнь учил и всё едино всего не ведаю. Сам он в Киеве храмы ставил. Помер уже давно. Аз сыну хотел бы передать всё, чему сам научён, да не дал мне Бог сына. Одне девки народились. Есть у меня ученики добрые, на дело злые, но остались оне в Руси. Найдётся ли такой ученик в мерьско-чудском Залесье, пока не ведаю. Потрудишься с нами - посмотрю, какой ты спорый к разуменью, вот тогда и подумаю, нужно ли тебя здательской мудрости учить. Будешь здателем, ежели Господь десницу возложит на твою главу. А пока цифирьной науке тебе учиться надо. Грамоту ты, вижу, ведаешь?

Михалка чувствовал, Степан что-то недоговаривает, но приставать с расспросами не стал.

- А ты, Михалка, мыслишь в Переяславль вернуться?

- Гложет меня тоска по родным местам, но никого у меня там нет. Видно здесь осяду. Семьёй думаю обзаводиться. Избу поставлю. Посадник приметил мои дела, хвалил. Двор ему ставили. Обещал землицу в Суждале дать.

- Вот и ладно. А пока будем вместе храм ставить. Местные токмо избы рубить умеют, а ты ещё в Переяславле наши дела видел. Деревянные храмы здесь и в Ростове сто лет назад, видно, тоже киевские древодели рубили, местные же у них учились. Тако и мы днесь будем учить тебя каменному делу.

Не знал Михалка, что князь велел Степану приглядывать и выбирать из суздалян способных к здательству людей. 'Ты смотри, - говорил он Степану, - выбирай тех, кто к хытрости сей боле прилежен, алчен до дела, к проумышлению склонен. Но токмо не старых, а зрелых и крепких выбирай, ан и получится из десятерых един здатель. Потщишься в сём деле -и милость моя буде'.

На площадке появился князь в сопровождении посадника и княжича.

Все разом повернулись в их сторону, согнули спины.

Князь подошёл, как бы между делом молвил Степану:

- По вечеру ко мне придёшь. Вмале размыслить надобно о делах.

- Да, князь, - выпрямился Степан.

- Почему камень дикой невелик возят? Крупного нет? Али дело полегче ищут?

- Се ноне волокушами в полях дороги уминают, абы потом крупный камень способнее было возить. Мелкий пойдёт в прослойку в основание, да и в забутовку тож в стены.

- Для извести камень ищут?

- Ищут. Суждаляне нам место указали. Залежи его там большие. Токмо далеконько возить. Вниз по Нерли, да ещё по Клязьме поприщ тридесять. Там днесь копьно снимают. Посыльный оттуда прискакал, сказывает камень показался. Много камня. Вборзе лодьи первые придут, паки увидим годен ли камень.

- Добрые вести. Надо начинать жечь известь, абы к вересню основание было заложено. Не давай бока отлёживать, набирай работной челяди сколько надо.

- Будет заложон храм до заморозков. Набираем людей, все в деле. Подбор учеников к стенникам трудно идёт. Плинфу класть с умом надо, не каждый способен к сему делу. Пока вот един наш земляк нашёлся, - Степан подтолкнул в спину Михалку, тот согнулся в поклоне.

Князь равнодушным взглядом окинул Михалку.

- Земляков наших здесь всё больше и больше становится. Се худо, иже Переяславская волость людьми оскудеет. Земля в Руси обильна, и зима ласковее, нежели в Залесье, однако бегут сюда безудержно, понеже прослышали, что поганых здесь нет и жизнь спокойнее. С чужих земель надо людей звать, а не свои волости оголять, - недовольно заметил князь.

Последние слова отца резко отпечатались в сознании Юрия. Во взгляде княжича появилась не присущая его возрасту озабоченность. Он уже начинал понимать, что отец посадил его здесь надолго, и ему теперь с посадником нужно не только полетные подати собирать, но и свои благодеяния творить на сей земле.

Михалка тоже насторожился. Он уже второй раз слышит слово 'Залесье'. Недавно это слово произнёс Степан, а теперь вот и князь вторит. Непонятно. Есть Ростов и Ростовская волость с градами и погостами, слободами и сёлами, починками и займищами - это понятно. Но что такое 'Залесье'?

- Сирота он, родители в половецком полоне погибли, никого и ничего у него там не осталось, - вступился за Михалку Фрол.

- Ну да ладно, видно Богу так угодно. Так ты, Степан, не мешкай, как закончишь ноне дела, тако и к трапезе вечерней приходи.

Услыхав такое, Михалка съёжился. 'Вот он какой Степан. Одно слово - здатель! Сам князь к себе на трапезу приглашает, яко приятеля!' - думал он, ещё более ощутив себя простолюдином в присутствии князя и здателя.

Отроки подвели князьям и посаднику коней, и они ускакали за город.

Чувство неуверенности появилось у Михалки после того разговора со Степаном и князем. Казалось бы, чего большего желать? Добился согласья, здатель берёт его в ученики! Другой на его месте от радости бражничал бы, не просыхая всю седмицу, а он, как девица на выданьи, трясётся от страха, ещё слезу бы пустить.

Михалка в трудные минуты раздумий всегда направлял свои стопы ко двору верного друга - к Ермоле.

- Ты же рукодельник добрый, к тому ж и грамоту ведаешь, и не бражник праздный, и далеко уже не юнот. И чего ты трясёшься?

- Дело сие новое, неведомое. Страшно! Ан не получится у меня?

- Се для тебя-то дело новое? Окстись! Ты же в Переяславле околь здателей вырос! - распалялся Ермола, понимая, однако, что сейчас творилось в душе друга. - Марьюшка! Ластенька моя! Неси-ка нам по крину кваску малинового! - крикнул он в приоткрытую дверь. - Разговор у нас с тобой, Михалка, какой-то не благостный.

В дверях появилась Марьюшка, обнимая крынки руками. На устах лёгкая улыбка, из-под плата небрежно выскочил пучок льняных волос - впопыхах некогда поправить.

По избе побежали струйки малинового аромата.

Михалку всегда очаровывали улыбка и взгляд Марьюшки. Было в них что-то особенное, зовущее в радостную высь. 'Каков же молодец Ермола, добился-таки своего. А как он бился за своё счастье! Даже суда княжьего не убоялся, стоял на своём. Да нешто можно отступиться и не защитить трепетную любовь ясноглазой, великодушной, кроткой Марьюшки?! Не дай Бог потерять такую любовь - и головой в омут, абы не видеть и не ведать боле ничего на свете'.

Михалка по доброму завидовал счастью Ермолы и Марьюшки и радовался за них. Их любовь и семейный очаг, воспылавший от этой любви, были для него таким бесценным душевным сокровищем, о каком он сам мечтал. Он видел, как Ермола, наконец воспрявший душою после свадьбы, начал уверенно творить в своей кузне дивные украшения, будь то женские подвески, или чеканные накладки на воинских доспехах. От заказов не было отбоя, и Ермола подумывал о расширении кузни, подыскивая добрых помощников.

- А ведаешь, как князь со здателем разговаривает?

- Не, ну и что? - буркнул Ермола, как бы не желая поддерживать сомнения и неуверенность Михалки.

- Князь позвал Степана к себе на трапезу, яко приятеля. Вот!

- Ну и что? - бурчал в бороду Ермола, смачно прикладываясь к крынке. - Ноне он его на трапезу позвал, а заутре на конюшню пошлёт высечь за какую-нибудь оплошность. Все мы у князя холопы. Ты, Михалка, смотри сам не оплошай перед посадником. Говоришь, он тебя приметил и землицу обещал, абы двор поставить? Так просто се не бывает. Знамо, посаднику от тебя что-то надо. Он за это с тебя своё спросит.

- Яко же ты говоришь? Ты же милостник посадника!

- А посему и говорю, иже милостник. Ты бы знал, что такое княжья милость. Се не токмо радость. Вроде бы и вольный человек, но после милости кончилась моя вольность. И холоп - не холоп, ано постоянно под оком посадника и в его воле, а теперь ещё и в воле князя.

Михалка задумался. Его словно холодной водой Ермола окатил.

- Да ты не отчаивайся. Упредить тебя хочу, да и только, абы ты весь не раскрывался перед посадником. Муж он добрый, но и спрос у него жёсткий. На то он и посадник, абы блюсти корысть княжью.

- Эко ты, Ермола, своими словами мне по голове, словно молотом по наковальне.

- Се верно, аз кузнец. Душевную благость у попов ищи.

- Послушай, Ермола, ведомо тебе что есмь 'Залесье'? - решил переменить разговор Михалка. - Тако князь и здатель называют нашу землю. Не Ростов, а Залесье.

- Э-э, Михалка, не ввязывайся ты в сии разговоры. Нам-то что с того? Пусть называют, как им надобно, на то оне и волостели. Лишь бы нашу землицу не трогали. Тебе посадник тоже обещает дать клок. Мы хоть и не оратаи, не смерды, а рукодельники, но и нам без овощников тож не прожить. Посадник с ростовскими боярами которуется, вот посему и не хочет землю называть Ростовской. Бог с ними, не лезь в их дела.

Разговор с Ермолой на сей раз не дал Михалке ни успокоения, ни, тем боле, уверенности в себе. Он ещё больше стал сомневаться в задуманном деле и ругал себя за свою прыткость в разговоре со здателем Степаном.

Вечером, как показалось княжичу Юрию, был занятный разговор отца со здателем.

- Ты, Степан, забыл о чём мы с Симонычем тебе толковали?

Тот недоумённо повёл глазами по господским лицам.

- Ты сколько мерок положил вдоль храма? Аз считал, кода ты размерял. Ты положил семь на десять. А сколько надо? Двадесять и две.

- Не изволь гневаться, князь, содеял всё, как велено. В длину и ширину храм будет, как Богородична церковь печерская. Семь на десять до освященного креста, а дале-то ещё будет олтарь, вот и будут все двадесять и два мерила. Чело церкви будет такое же и зиждится будет на четырёх столпах, а оне тоже размерены тем же мерилом. Скажи токмо, княже, как полати будем делать? Как в старину с боковыми крыльями, али без них? И какую пожелаешь лествицу на полати?

- Как княжич скажет, спроси у него.

Юрий широко раскрыл глаза, ничего не понимая. Растерянный вид княжича поверг всех в хохот.

- Так что, сын, скажешь? - Батя, аз не... не ведаю...

Снова дружный смех прокатился по горнице. Веселье охватило и сенных девок, заглядывавших через приоткрытую дверь, пытавшихся понять, не зовут ли медов подать, али ещё чего.

- Тако и быти, Гюрги, отдаю тебя в ученики к Степану, познавай сию премудрость. Учись здати храмы, в жизни пригодится. Скоро и мечом позвякивать выучим. А на ловы ходить, да медами ублажать своё чрево всяк умеет. Ано днесь вот что вам скажу, - князь развернул на столе хартейку. - Зрите сюда.

Все склонились над свитком, где было написано: 'Церковь Пресвятыя Богородицы во имя Ея Честнаго Успения Печерскаго монастыря во граде Киеве'.

Кроме князя и здателя никто не мог понять, что на листе начертано. Князь стал пояснять:

- Симоныч, запоминай усердно, с тебя спрошу, ежели что не так, как здесь начертано. А показано вот что: се есмь стены церкви, мы их как бы изнутри видим. Сия стена, на полдень обращённая, здесь надо писать таков узор по краям, а в рядах - образа на стене на левкасие. Здесь всё расписано, где какие святые, где праздники надо писать. А как писать - то изуграфам ведомо. Разумеете?

- Княже, - почесал за ухом Симоныч, - почто днесь о сём разговор вести? Паки стен ещё нет.

- Подоспеет время, пришлю изуграфов. Ан за делом стенников нужон глаз. Степан хоть и хытр на своё дело, ано за всем усмотреть не поспеет. Опытные мастера в Руси остались, подсказывать некому, так что смотри в оба, Степан. Ошибёшься - будет тебе лихо! - немного помолчав, князь добавил уже мягче: - Гюргя к сему делу приобщи. Слышишь, Гюрги? Будешь слушать во всём Степана. Скажет камни носи - будешь камни носить. Уразумел? Ты не смотри, ежели бояре надсмехаться будут, топни на них ногой, да слово крепкое молви! Кто сам ничего делать не может - трутни еси! Ты должон уразуметь здательское дело, и градозданье тож. Паки не забывай, иже ты князь еси. Се Богом дано. Каждому своё: боярин должон смердов блюсти, купец - торговать, смерд - землю орать. Князь же должон всех блюсти, кто на его земле сидит, и знать, како люди потруждаются.

- Батя, мне сие дело занятно. Аз и камень носить буду. Дела не боюсь, - глаза Юрия блестели, он понимал к какому большому делу его приставить хочет отец, и был рад доверию умудрённых жизнью близких людей.

- Тако и мне зело занятно было, когда смотрел закладку Богородичного храма в Печерах. Так же здатель бегал с мерилом и вервями всё опутывал. Отец мой тогда при освящении закладки был. Был и киевский князь Святослав, игумен Феодосий, епископ Михаил. Митрополита токмо не было, в Царьград он в то время ходил.

Через несколько дней, убедившись в добром начале закладки основания храма, Мономах со всем двором выехал во Владимир. Это значило: отправился надолго.

Никто, кроме самого князя, не мог представить себе весь размах предстоящих дел по возведению крепости на Клязьме. Да и сам князь едва ли мог всё предвидеть.

Князь Владимир первые дни с утра до вечера объезжал все окрестности, лазая по склонам оврагов, переходя вброд небольшие речки и ручьи.

Градоделец, приехавший с князем из Переяславля, с азартом показывал и рассказывал, где и в какую меру надо сыпать вал. Предлагал использовать овраги, как готовые рвы. Только кое-где нужно было вскопать отдельные участки, соединяя один овраг с другим. Это значительно облегчало и ускоряло дело.

Новая ограда, по сравнению с прежней, окружавшей лишь деревянную церковь, гостиное подворье, да несколько изб дружинников с дворами тиуна и священника, получалась значительно длиннее и, даже, охватывала прилегающие слободки.

Мономах приказал стремянному ждать с конями у переправы, а сам с посадником и градодельцем, сев в лодью, отправился на другой берег Клязьмы. Оттуда они осматривали береговые склоны, по которым только-что спустились. Вся южная сторона погоста выглядела внушительно - высокий крутояр здесь был наиболее неприступен.

- Вот поставим град со стенами и башнями - чем не Киев! А там, Бог даст сил, и каменный храм поставим. Далеко же он будет виден! Да-а, не зря люди, пришедшие сюда с первосвятителем Феодором из Руси все малые речки назвали по-киевски: Лыбедь, Почайна, Ирпень.

- Тосковали русичи по своим родным местам, по себе знаю, вот и давали имена безвестным речкам. Но есть здесь и свои названия, звонкие, как журчание светлоструйного потока: Сунгирь! - с гордостью произнёс Симоныч.

- Что яко Сунгирь?

- Речка малая, название местное, старинное. Ещё до того, как русичи пришли в сии места, её так называли здесь. При впадении её в Клязьму, на мысу есть селеньице. Склоны там к Клязьме не такие крутые и высокие, как в Володимере, но место вельми красно.

Князь вдруг рассмеялся, а Симоныч, не понимая причины, смотрел на него широко раскрытыми глазами.

- Почто смеёшься, княже?

- Ещё и рублены градницы с вежами не поставили, ещё и тысяцкого тамо нет с дружиною, а ты уже называешь 'Володимер'! Яко град, а не погост. Аз за собою тоже подмечаю невольное желание поскорее забыть Володимеров погост, и на языке вертится Володимер-град. Вот как мы с тобою уверены в своём деле, и се добро! Знамо люди тоже уверуют в богоугодное дело, нами затеянное. Воутрие и отправимся вниз по Клязьме, посмотрим, каков есть Сунгирь. Ты, вижу, уже всё объездил здесь, всё ведаешь, знамо и быти тебе ведцом.

- Для меня честь служить тебе, княже, - посадник обрадовано отвесил поклон. Он знал: князь Владимир не из праздного любопытства смотрит всё округ.

- Аще закончим все объезды, поставим людей рвы копать и соп сыпать, паки ближе к осени выберем время и отправимся на ловы, вспомним молодость. Вон дубравы какие могучие! Кто из здешних мужей ловами занимается?

- Почитай, все к ловам интерес имают. Иные борзых держат, иные соколов. Соколятников особливо много в Суждале. Ополье тамошнее дичью богато зело!

Вернувшись домой, путники помолились в ветхой церквушке и отправились трапезничать.

- Погост сей именем прадеда нашего наречён первыми пересельниками из Руси, как и местные речушки назвали киевскими именами. А достоин ли сей погост имени великого прадеда? - князь обвёл взглядом сидящих за столом.

- Не разумею, княже, к чему клонишь, - отозвался тиун Захар.

А Симоныч сидит довольный, в улыбке расплылся.

- Ты вникни в сие: Суждаль - град, но стоит он на малой реке, а Володимер, пригород его, через Клязьму имеет прямой выход в Оку и Волгу, - втолковывал князь Захару. - Столь крутые и высокие откосы, на коих он ставлен, сами по себе уже есть оборона, а ежели соп сделать выше, да градницы срубить с башнями - вот тогда и настоящая оборона будет. Место сего погоста вельми удобно. К тому и клоню, иже Ростов и Суждаль есмь грады вятшие, како и роды многоколенные боярские, потому и считают, иже князь пришёл к ним, а не оне на службе у князя. На месте же погоста аз закладываю свой град, где господином кто буде? Верно! Князь, а не бояре. Здесь же нет бояр, окромя тебя, Захар. Тако и град Володимер будет мой, и только мой, его и передам сыну не просто яко отчину, но и яко собину.

В горнице воцарилась тишина. Лишь Юрий робко подал голос:

- Батя, и стол здесь будем держать, в Володимере?

- Ладно, оставим сей разговор, - князь понял, что не с того конца повёл разговор. - Есть ли здесь в достатке работные люди, абы соп сыпать и град рубить борзо?

- Слава Богу, работный люд найдётся.

- Вели, Захар, собрать всех на двор до полудня.

Княжич внимательно вслушивался в слова отца. Он ещё плохо представлял себе всю грандиозность задуманного дела, но чувствовал, что погост должен быть превращён в град. Вот так затея! Юрий от напряжённого раздумья разрумянился, глаза блестели. Особенно глубоко его задели слова отца о своём граде Володимере. 'Ужель Ростовом и Суждалем владеют бояре? А кто же тогда для них князь? Паки есть резон ставить новые грады. Но какое же надо для сего дела иметь богатство?! Да и работных людей надо много, - размышлял княжич. - А где людей-то взять? А куны? Ужель идти воевать соседей? Вот так дела затеял батя'.

На следующий день, в который уже раз облазив все косогоры вокруг погоста, усталый князь вернулся на свой двор и увидел толпу людей. Тиун собрал со всех окрестных сёл работный люд.

Князь представил им переяславского градодельца Гаврилу:

- Сей муж приставник дел градских. Будете с ним град рубить. Вам слушать его во всём. Он передо мною в ответе и посему его слово - есмь моя воля. Он соберёт дружины, скажет кому где ров копать и соп сыпать, кому лес валить, кому градницы рубить, и каков прокорм будет.

Вскоре к освящению закладки града всё было готово.

Из церкви вышли клир и прихожане во главе с епископом. К ним присоединились все обитатели погоста и окрестных селений. Настроение праздничное! Ещё бы! Событие на берегах Клязьмы невиданное! Толпа растянулась чуть ли не наполовину длины будущих валов града. Впереди с иконой Богородицы шествовал священник. За ним - епископ с кадилом, князь, княжич, посадник. За ними с хоругвями, крестами, иконами шла вся остальная чадь.

Князь Владимир всюду брал с собой Юрия, стараясь заинтересовать его задуманным делом. 'Видно, долго ему здесь жить придётся, - думал князь, глядя на сына, красиво и уверенно сидевшего в седле. - Бог знает, будет ли под ним когда-нибудь киевский стол, впереди него столько старших братьев, и какие будут у него отношения со Святославичами?'

- Так что, Гюрги, землю нашу Залескую крепить и обустраивать будешь! - князь улыбнулся, смутившись, что мысли вырвались вслух.

Всадники ехали от Владимира на восход.

- Места сии зело красны, - оглядывался вокруг Юрий.

- Монахи его тоже облюбовали, просят княжьего изволения монастырь здесь поставить, - добавил Симоныч. - А вот и Сунгирь, - указал он плетью в сторону глубокого оврага.

Впереди перед путниками, на отлогом спуске расположились приземистые жилища. Над землёй возвышались пологие крыши с деревянными дымниками. Здесь жили рыбаки и охотники. Вокруг поселения распахано и засеяно всякой всячиной.

То утопая в поросших зарослями ивняка болониях, то поднимаясь на пригорки, путники наконец добрались до селения. Отсюда был хорошо виден Владимиров погост.

- Здесь, - князь указал на пологую вершину холма, возвышавшуюся чуть правее селения, тоже был бы добрый град-сторожа.

- Поселянам надобе сказать, пусть соп сыпят, да ограду острожную ставят - немудрёное се дело. За оградой будет безопаснее жить, - заметил Гаврила.

- Растолковать надо так, абы уразумели селяне свою корысть в сём, тогда и дело будет настоящее. Ты, Симоныч, займись этим селеньицем. Место его вельми удобно. Сторожевой дым отсюда из Владимира виден. Посади сюда тиуна, отведи лес на порубку. А ты, Гаврила, собери дружину и помоги им соп насыпать, да острожье поставить. А тебе, Гюрги, во своём княжении острожную ограду надобе заменить на рубленые градницы. Мне же всего не осилить, не успеть.

'Живут люди совсем открыто, - размышлял князь, оглядывая окрестности. - Беззащитные мирные люди. Ну, а если... Не дай Бог познать им того лиха, кое преследует Переяславскую землю'.

Всадники переехали речушку, поднялись на очередной склон. Перед ними открылась ещё более великолепная картина. Широко внизу расстилалась клязьменская пойма. Вдали, чуть левее, в прогалинах зелени поблескивали воды тихой Нерли.

- Лепота богозданная! Придёт время, Гюрги, надо паки обживать сии места. Тебе завещаю, - князь развёл в стороны руки, словно раскрывая невидимые врата в мир полного очаровательной природы Залесья, - вдоль по Клязьме крепостицы ставь, будешь сидеть в Ростове-Суждале, яко у Христа за пазухой, спокойно и уверенно.

Лето шло к концу. В Суздале выросли навесы над штабелями сырцовой плинфы, подготовленной на обжиг. Вокруг фундаментных рвов вся земля покрыта известью, словно снег лёг среди лета на траву. Известь здесь же обжигали и сразу заливали во рвах булыжник, спешили закончить до первых заморозков. Надо было не только заложить камень, но и выложить два-три ряда плинфяной кладки над уровнем земли и сверху залить известковым замесом, на котором уже более точно начертать расположение будущих стен.

Княжич Юрий бывал на стройке каждый день, но мало что интересного находил здесь, всё одно и то же: подвоз камня, заливка известью, снова укладка камня.

Обжигательную печь едва успевали загружать долблёным камнем. Сбоку загрузочного люка, внизу, устроены меха, которые поочереди качали мальчишки, помогая отцам зарабатывать на хлеб.

Однажды княжич услышал, как мастер-обжигальщик сильно ругал дробильщика, молодого мускулистого мужика за то, что тот переусердствовал и намолотил такого мелкого камня, что печь едва горела. Юрий подошёл к обжигальщику и удивлённо спросил:

- Как же так, дробильщик тщился, так молотил камни, а ты недоволен?

- Ты, княжич, думаешь аз с ним не по-правде поступил? Ан не так. Мелкий камень в печи лёг плотно и потому воздух через него почти не проходит. А для чего ты с юнотами мехи качаешь до седьмого пота? Чтобы воздуха было больше, иначе огонь не горит. Аз сему дурню сказал и показал какой камень нужон, а он всё едино по-своему содеял. Думал, чем мельче, тем лепше. Вот придёт Степан, скажу ему, абы не выдавал ноне дробильщику прокорм за такую оплошность, абы знал в другой раз и слушал что говорит старшой.

- Но он же не с умыслом. Он хотел как лепше.

- Вот и пусть учится. Сколько по его вине клако испорчено. Разумеешь, княжич, для обжига нужон не всякий камень и огонь тож. Ежели клак не дожечь или пережечь, то он в дело не пойдёт. Стены храма могут развалиться, вязкости, то бишь клейкости в нём не будет. Тако бывало в Киеве, поначалу много клако портили.

Задумчивый ушёл от обжигальщика Юрий. Вот, оказывается, даже здесь свои хитрости. Казалось бы, дроби камень как знаешь, да чем мельче, тем лучше, закладывай в печь, да огонь держи веселее. Ан всё не так. Вот на дворе стройки Степан в несколько ям известь, или, как называют по старине - клак, заложил, а сверху крышками закрыл на замках. Говорят, на гашение долгое для изуграфов сия известь готовится. Что же это за известь такая особая?

- Княжич! Поспешай! Тебя князь давно ждёт! - услышал Юрий отрока.

Князь Владимир уже который раз за лето отъезжал в погост на Клязьме. На этот раз ехали верхом вдоль Нерли. Когда свернули от реки, до Владимира оставалось вёрст пять.

На Красной Горке, как с лёгкого слова князя успели прозвать это место, всадники остановились и ещё раз полюбовались с высоты на клязьменские окрестности перед тем, как спуститься в болоние.

Владимир издали напоминал растревоженный муравейник. Вокруг сновали люди с лопатами, с носилками, ездили телеги в разные стороны пустые и гружёные землёй. Местами уже вырисовывался вал. С такого расстояния он казался игрушечным.

- Смотри, Гюрги, соп кажется малым. На самом же деле он выше тебя раз в пять будет, вот таков, - князь указал на ствол сосны, где торчал крупный, наполовину сломанный сук саженях в шести от земли.

- Ух ты-и! Се выше Суждальского сопа гораздо!

- Суждальский соп коза перепрыгнет.

Князь радостным взором оглядывал людское оживление вокруг высившегося вдали Владимира. Налюбовавшись, мечтательно молвил:

- Вот поставим здесь град рублен, потом всех градодельцев в Суждаль отправим, будем и там новый град ставить. А когда Здатели там храм поставят, переведём их в Володимер, здесь будем камену церковь ставить.

Чем ближе путники приближались к граду, тем ощутимее была мощь насыпанного вала, особенно возле глубоких рвов-оврагов.

- Сей соп вровень с киевским будет, - заметил Симоныч. - На нём ещё и рублены стены встанут. Поди, не кажная волость может похвастаться таким градом.

- Ты погоди раньше времени хвастаться, ещё дел впереди много. На Руси много лепых градов. Смоленск не хуже у Вячеслава. Кажный кулик своё болото хвалит, - князь с иронией глянул на Симоныча. - Аз помогу вам на первых порах, ан дале тебе и Гюргю обустраивать сей медвежий угол и ставить его вровень с остальными землями Руси, а детям Гюрги подымать его ещё выше.

К вечеру на стройке установилось затишье. Лишь княжья прислуга без конца сновала по двору. Князь с сыном перед сном отправились прогуляться по новому валу. Они прошлись по бровке, выходящей в сторону Клязьмы.

Стоял дивный вечер начала сентября. Солнце клонилось к закату. Ощущение беспредельного простора и покоя охватило их души.

- Ты, Гюрги, верно, не помнишь Киев, потому тебе в диво сия высота и ширь. В Суждале такого нет. Аз привык к Днепру, к его кручам и просторам, паче когда стоишь высоко над рекою, душа парит над простором.

- Здесь тоже лепо! Батя, ты видишь там, у леса, на том берегу огонёк мелькает? Будто манит нас к себе. Селений там нет. Кто же там может быть?

- То кочтники вечерять собираются. Невод на ночь поставили. Заутре к нашей трапезе будет свежая стерлядка и всякая иная белесь.

Сентябрьские сумерки быстро сгущались, а Юрию не хотелось уходить с вала нового града.

Но вот пришло время, и князь созвал к себе лучших суздальских соколятников, коих в городе оказалось немало.

В просторах нерлинской поймы в эту пору всякой утицы много. И кряквы, и чирка столько, что ловцы берут их в перевесища и возами в плетяницах везут к себе на дворы.

На берегу Каменки в два ряда расставлены силки с разнопёрыми птицами. Острый взгляд и крючковатые клювы говорят о их хищной природе. Рассматривая каждую с азартным интересом, князь искоса поглядывал на сына.

- Иже еси суть в соколиных ловах? Се есмь утеха сердец соколятников. Паки очам блажение есмь, иже узрев борзой полёт птицы, аще она бросается на свою жертву, - князь ладонью очертил в воздухе резкое движение сверху вниз. - Соколятники собираются на ловы, яко на праздник великий, надевают лепшие портищи. Особливо изрядно украшенными рукавицами хвастают друг перед другом. Наряд кречета тоже лепо изукрашен, клобучки оксамитовы шиты серебром. Многое в сём деле зависит от норова сокольников. Они готовятся осторожно, абы не тревожить раньше времени птицу. При сём каждый радостен лепо и с достоинством изрядно быти еси. Ачесь сокольники возьмут своих птиц и ты увидишь, как кажная знает свою рукавицу. Заутре на ловах будешь следить, как сокол складывает при падении крылья. От головы по сторонам распахнуты плечики с острыми переломами крыльев, почти приложенными к телу. При сём концы крыльев и хвост изрядно схожи с трезубой острогой, коей кочтники рыбу бьют.

Князь усердно выводил палкой на земле трезубец, а Юрий внимательно рассматривал начертанный отцом знак.

- Не разумею, батя.

- Вборзе уразумеешь. Зри, аз руки по сторонам прямо опустил, но совсем к телу не прижимаю - се крылья сокола, а ноги мои яко хвост птицы. И вот аз с высоты лечу вниз головой. Что получилось?

- Се яко острога.

- Верно! Токмо летит такая острога с высоты, а зубья её сначала вверх торчат, ано когда сокол настигает жертву, его голова вскидывается вверх, он выпускает лапки, а хвост и крылья, раскрываются и переворачиваются книзу, замедляя его стремительное падение, сиречь трезубец перевёртывается остриём к жертве.

- На княжьей печатке такой трезубец, - вспомнил Юрий.

- Се верно подметил. Многие тако и думают, иже сие есмь начертание сокола. Паки, забыли изначальный смысл сего трезубца.

- А ты, батя, ведаешь?

- Старики сказывали. Кое-где и в летописцах о сём писано.

- Расскажи, батя.

- В другой раз, а сейчас смотри, как сокольники будут одевать ловчие доспехи и как с птицами верхом ездить будут по лугу.

Юрий впервые был на соколиных ловах. Неизгладимо останется в его памяти увиденное. Много лет спустя, когда он назовёт себя князем суздальским, навсегда утратив добрые отношения с ростовскими боярами, символом своей власти он изберёт изображение сокола, но не в пикирующем полёте, а сидящим, с чуть приподнятыми крыльями, готовым к боевому взлёту. И будет эта птица на знамёнах суздальских полков, а затем и на гербе города, напоминать далёким предкам о былых золотых временах суздальского княжения Юрия.

С появлением князя Владимира закончилось тихое бытие залешан. Особенно доставалось посаднику, как думал сам Симоныч. Он поочерёдно и подолгу бывал то в Суздале, то во Владимире, и как бы не обижались ростовцы, а времени у него теперь вовсе для них не оставалось. Да что ростовцы, он жену чреватую видел мимоходом.

Не ожидал Симоныч такого напряга, да ещё, к тому же, зимой, после отъезда князя в Смоленск. Все заботы легли на его плечи. Здатель, привыкший обо всех мелочах совет держать с князем, теперь со всеми своими делами навалился на посадника. Казалось бы, основание заложили, плинфу обожгли, камень завезли, да с запасом добрым - чего ещё надо? Зима! Лежи на печи, бока грей, да сучки в подволоке считай. Так нет же, досужий Степан всю душу вымотал посаднику. Приучил князь Владимир делать каждый шаг с его ведома, вот и идёт здатель со всеми мелочами к посаднику.

- О, горе ты моё! Опять пришёл!

- А как же! Не серчай, боярин. Хоть мы с тобою печерскую церковь знаем, как собственную избу, но лепше днесь всё ещё раз проверить, пока образец из здени делаю, нежели потом, когда стены и комары выложим, будете с князем меня корить: не так сложил, не то содеял.

- Ты же ведаешь, Степан, иже печерский храм для меня святое место. Тамо прах отца лежит. Он ставил сей храм по обету Богородице, в сём храме меня крестили и венчали с супругою, сей храм отчина моя, може и не увижу её боле никогда, а потому ставь в Суждале точно такой же храм, каков ставлен отцом в Печерах. Вот и весь мой сказ. Уеду, уеду аз от тебя назойливого, покою ты мне не даёшь, уеду в Володимер. Тамо Гаврила топорами стучит, дело своё ведает и ничего не спрашивает! - напускал на себя сердитость Симоныч, а сам думал: 'В Володимере то же скажу Гавриле. Из Суждаля еду отдохнуть в Володимер, из Володимера - в Суждаль'. Симоныч рассмеялся: - Уеду! Заутре же уеду!

Морозным январским вечером княжье подворье во Владимире, блиставшее свежей желтизной смолянистых брёвен, погрузилось в тишину. Обитатели его, как и весь погост, готовились к отдыху, читая на сон грядущий псалмы.

Неожиданно мирная тишина сотряслась грохотом сапог о новые створки градских врат. Скоро перед посадником предстал верховой из Суздаля со страшной вестью: в родовых муках умирает жена посадника.

- Како же, раньше времени? - растерялся Симоныч.

Не дожидаясь рассвета, он ринулся в темноту, благо конь знал дорогу даже в ночи.

- Не поломал бы конь ноги, - с опаской напутствовал тиун Захар. - Не дай Бог ещё беды в дороге. Скажи отрокам, абы взяли пристяжного коня. Скачи с опаской!

Горькие слёзы катились безудержно из глаз Симоныча, стоящего у гроба жены. Не вынесла она родовых мук, и дитя не удалось спасти. Остался Симоныч вдвоём с восьмилетней дочкой Хелгой, во Христе Еленой.

- Не дал Бог добрые чресла роженице, могла бы ещё жить, но не рожать. И то диво, иже после первых родов жива осталась, - деловито заметила повитуха.

Незаметно и зима прошла. После Пасхи Михалка со всей дружиной пришёл к здателю. Степан с каждым толковал, выясняя кого из них можно ставить подсобниками к Переяславскому стеннику.

На площадке, где прошлым летом закладывали булыжное основание, сейчас никаких ям не было. Вровень с землёй поверх камня выложены два ряда плинфы, сверху сплошь покрыто слоем известкового раствора.

- Зри, Михалка, - показывал Степан на ровную поверхность выглядывающих из-под земли фундаментов, - стены будем класть на сие основание. Где начертаны линии, тамо будут стены. Храм буде высок, потому и толщина стен в четыре с половиной локтя. От земли до лба церковного буде тринадесять саженей, да лоб с комарою - восемь сажень.

- Како ты заведомо высоту храма исчислил? У тебя есть хартия, где всё начертано?

- Вот моя хартия, - Степан ладонью пристукнул по лбу. - А ты как высоту избы исчисляешь, кода тебе купец заказ даёт?

- То изба, тамо всё ясно. Купец говорит, абы высотою от моста до матицы было два на десять венцов, вот и вся высота. Подклет и крыша - как всюду делают, тако и мы. Бревно всему мера еси. А князь как ведает сколько рядов плинфы и камня надо положить, абы три на десять саженей до купола было?

- Князь сказал, абы в высоту, в ширину и долготу была как великая Богородична печерская церковь, а как сию высоту, да ширину, да долготу положить - се мне ведомо, а не князю. Боярин Гюрги Симоныч через своего отца изрядный интерес к сему делу имает. Отец его исполнил свой обет, поставил печерскую церковь. Аз у своего отца тамо стенником был. Тоскует боярин по Переяславлю и Киеву, вот и велит такую же церковь в Суждале поставить, какую его отец в Печерском монастыре поставил.

- Для меня, - заметил Михалка, - суждальский храм тако же буде напоминать мою родину.

- Днесь тебе надобно наперёд научиться класть плинфу. Видишь, те делатели замес готовят? Коли буде плох замес, аз с них спрошу. А твоё дело такое: берёшь плинфу, целую, без сколов. Первый ряд клади вровень с обрезом стены, по расчёрточке. Замесу клади столько, абы толщина его треть вершка была. Второй ряд клади с отступом внутрь от обреза стены на вершок. Отступ заполняй замесом вровень с обрезом стены. Каждые два ряда проверяй по ставилу. Вервь держи так, абы нижним концом ставило точно попадало на обрез первого ряда кладки. Положишь снаружи два ряда, тако ж клади ряды, кои внутрь храма выходят. Следи зорче за мной. Вот так, с той и с другой стороны положишь по шесть рядов плинфы. В середине стены получается пустота. Её и будем застенивать разным камнем и непригодной в лицевую кладку плинфой, да клак заливай, не жалей, стены крепче от сего будут.

Михалка внимательно смотрел, подмечая каждое движение рук Степана. Как ловко он берёт плинфу, замес кладёт, будто играет. Михалка уверенно зачерпнул кельмой замес и положил на стену. Плинфа где-то тут была, руки лихорадочно шарили по сторонам, а плинфа лежала рядом. Степан ухмыльнулся в густую бороду, глаза его радовались: есть кому передать свой опыт, будут в Суздале свои здатели, будет выполнена воля князя, а значит и милость от него будет.

- Не торопыжничай, учись класть ровно, абы переделывать не пришлось. Ну, с Богом! - Степан перекрестил Михалку. - Пойду, гляну, каков лес привезли. Вборзе вернусь. Положишь шесть рядов плинфы - остановись. Дале будем класть два ряда камня.

В новое дело Михалка вжился лихо и уже не вспоминал о былых сомнениях.

- Руки у тебя к голове добро приляпаны! - восхищался учеником Степан, наблюдая за стараниями Михалки.

На других участках усердствовали ещё пять таких же новоявленных стенников. С ними постоянно находился Переяславский стенник Яким. Его Степан шутливо, но уважительно называл храмоздателем.

На формовке у Фрола трудились мальчишки. Они складывали сырец на полки в несколько ярусов под навесами, где плинфа сохла месяца два-три. Затем её загружали в печи. Тут тоже свои хитрости: не дай Бог пережечь или недожечь - порча! За такое, ой как лихо бывает! А поиск камня для извести и обжиг! А затем известь гасить надо уметь! А замес готовить! Всюду свои хитрости. И всё это должен знать здатель! У Михалки голова пошла кругом. А ведь ещё есть такое, чего он пока ещё не знает! Нет, этого ему никогда не осилить - вновь одолевали его сомнения.

- Тьфу! Бесовское наваждение! - выругался он вслух, перекрестившись торопливо на всякий случай.

- Ты чего? - спросил рядом стоящий Яким. - У тебя всё ровно получается, что ты плюёшься?

- Вот подумал: как же Степан со всем справляется? Ведь столько всего надо знать! Верно говорят, иже Господь десницу свою на его голову положил.

- Возложить-то возложил, да видно токмо перстами коснулся, а не всей дланью. Тебе токмо поначалу кажется, иже не объять всего. Ты, главное, не бойся, а старайся уразуметь всё, чему тебя учат, глядишь, здателем станешь. И смотри, боле не ругайся на стенах храма. Перед сном грех сей отмолишь на коленях - дом Божий ставим, а не купецкие хоромы.

Михалка насторожился.

- Вестимо отмолю. А о Степане ты что так говоришь: не всей дланью?

- Да ты что, Михалка, думаешь? - спохватился Яким, сообразив, что сболтнул лишнее. - Се аз не со зла и не от зависти. Степан бывает зело горд и не слушает добрых слов, ни моих, ни Фрола. Горяч сей обез зело Примечания [14]. . Когда основание закладывали прошлым летом, ты видел какие рвы копали?

Михалка удивлённо смотрел на Якима.

- Вот! Всего-то! - Яким провёл рукой ниже пояса. - А надо столько же глубже копать. Аз Степану тогда о сём сказал, а он так выругался и послал меня так далеко, что до сих пор ищу то место. Ты чего, Михалка, глазами-то хлопаешь, не разумеешь что ли?

- Почто глубже? Ужель Степан не ведает, как надо? Ведь он столько храмов поставил!

- Вот-вот, поставил. Только ты спроси: где он их поставил?

- Где? - совсем запутался Михалка.

- В Переяславле, вот где. А теперь смекни, где твой родной Переяславль и где Суждаль. Какая зима там и какая здесь.

- При чём тут зима?

- Эко ты дремучий! Разуметь надобно. Аще тебе се и не надо знать. Ты клеть избы на камни поставил - се и есть основание. А здесь вон какая глыба будет стоять, прости мя Господи. А под стенами пошва зимою замёрзнет, а весной оттаивать будет. И что получится? Там, где солнце греет - будет мякина под основанием, а там, где тень с полунощной стороны, пошва ещё не оттаяла, мёрзлая, твёрдая. Вот и разумей, что получается, когда одна стена стоит на мякине, а другая на тверди.

- И что теперь будет? - Михалка с ужасом смотрел на Якима.

- Он здатель, ему и ответ держать. Аз и князю говорил, что надо рвы глубже копать < A href="http://samlib.ru/a/anisimow_w_m/dawn.shtml#N15">Примечания [15].

- А князь что сказал?

- Князь ласково со мной обошёлся. Сказал: знай сверчок свой шесток, а будешь здателю перечить - велю высечь. Степан же ничего не стал мне говорить. Думал, из дружины выгонит. Хороший он человек. Но рвы надо было копать глубже. А, да ладно, на всё воля Божья! - вздохнул Яким.

- А что Степан вправду из обез?

- Нешто сам не видишь? Глаголы-то наши как коверкает, и язык у него не тем концом вставлен, очи яко смоль черны на выкате, нос горбатый. Се днесь он седой, а прежде и власы были чёрны. И не Степан он всяко, а Зураб. Отец его звал Зурабом, а на Руси все Степаном кличут. Видно, по сердцу ему сие имя.

Стены собора медленно росли ввысь. К Троице вывели кладку до низа окон: с земли не достать рукой, сидя же в седле, дотянуться можно.

Яким, как самый опытный стенник, выкладывал дверные притолоки. Внутрь стен заложили дубовые брёвна для кольцевой обвязки - крепче кладка будет стоять.

Однажды, наблюдая за стройкой, князь Владимир рассказал сыну о том, как в Киеве когда-то наблюдал возведение Богородичной церкви Печерского монастыря.

- Ведаешь ли, Гюрги, кто дал серебро и злато на воззидание печерского храма?

Юрий утвердительно кивнул головой.

- Значит дядька тебе сказывал о его отце. Удивительный был человек боярин Симон. Се на Руси он боярин, однако он княжьего роду варяжского.

- Батя, расскажи мне о нём.

- Но ты же говоришь, тебе дядька сказывал о своём отце.

- Он сказывал, иже отец его был варяг и боле ничего.

- Тогда слушай. Так вот, Симон тот, а до крещения в православную веру - Шимон, был храбрый воин и добрый муж. Однажды, когда он плыл по морю с дружиной из Царьграда, застала сильная буря и корабль вот-вот уйдёт в пучину. Гибель купцов и воинов была так близка. Стал Симон сильно молиться, просил заступничества у Богородицы, абы не дала им погибнуть, обещая, в случае спасения, поставить церковь во Её имя. И тогда явился ему глас с небес, который сказал, что спасётся Симон, но должен будет исполнить свой обет. Место для храма было указано огненным столпом: 'Сьде буде мой удел земной, яко гора Афон и земля Иверская', - раздался глас с небес, и столп огнен появился как раз на том месте, где ныне печерский храм Богородичный стоит. Симон вместе с киевским князем Святославом сам рвы копал под основание храма. А ныне он краса и гордость не токмо Киева, ан всей Руси. Сие есмь наисвятейшее место - дом Владычицы Небесной. Вот потому твой дядька-кормильчич и просил меня, абы здесь, в Суждале, такой же храм поставить, какой есть в Печерском монастыре. Золотой пояс Симон привёз с собой в Русь, когда был изгнан из своей отчины, как родовую святыню, передававшуюся из колена в колено. Богородица избрала сей пояс мерою для закладки храма, сказав, сколько нужно отложить поясов в долготу, ширину и высоту.

- Ужель Богородица сама указала?

- Конечно. Сию божественную меру мы взяли и здесь, в Суждале. И святые, и все праздники на стенах будут расписаны так же, как на стенах Печерской церкви. Святые будут большие, абы снизу видеть их лики, яко рядом стоящих. На самом же верху будет лик Вседержителя. Теперь разумеешь, яко знатно еси для нашей Залесской отчины? Князь Святослав и боярин Симон тогда и здателей разыскали, кои храмы ставили на Афоне и в земле Иверской. Один из них был отец нашего здателя Степана, то бишь Зураба. Так что, суждальский храм и подворье печерское здесь имают освящение от того знамения Богородицы, какое она указала в Печерах возле Киева.

Юрий задумчиво смотрел в сторону строившегося собора. Отец уже не впервой замечал у сына не по-детски осмысленный взгляд. 'Взрослеет' - мелькнуло в голове Владимира.

А княжич, видно, в мыслях своих витал далеко в будущем. Кто знает, может быть в этот момент в его душе рождался князь-строитель земли Залесской.

В дверях появился Симоныч с дочкой, а за ними дворовая девка бесшумно, с гордой осанкой несла большое серебряное блюдо с позлащёнными кубками и глиняными крынками.

- День ноне жаркий, не охолонуться ли нам медами из погребов?

- Ты, Симоныч, как всегда кстати.

- Се ваши коубцы, а се - наши, - Симоныч подвинул Юрию и Хелге кувшины с медово-малиновым квасом; князю и себе - медовуху, настоенную на хрене.

Хелга пристроилась на лавке, прижавшись сбоку к отцу. Временами искоса поглядывала с любопытством на Юрия. Княжич, заметив, как Хелга стреляет в его сторону глазами, ещё больше напустил на себя важность, сомкнув брови к переносице - он тоже взрослый!

Пройдёт время, Юрий, взрослея рядом с Хелгой, станет её покровителем. Отношения у них сложатся, как брата с сестрой. А Симоныча будет одолевать тайное желание о их женитьбе.

Князь Владимир помалу отпивал прямо из крынки. Симоныч на это заметил:

- Не пристало князю алкать мёд из глиняного черепка. Яко простой смерд. Пример недостойный чадам нашим.

- Зазорно ли сие? Мы же не на братчине с послами заморскими. А ты, Симоныч, ужель не ведаешь, иже окрин сквозь пропитан медовым ароматом и хлад погреба дольше держит в себе, а в твоём позлащенном коубце уже и мёд нагрелся от такой жары.

Владимир замечал: Симоныч старается быть жизнерадостным, но во взгляде всё-таки часто стала появляться тоска. Понятно: молод, печаль по жене не покидает его.

- Ты, Симоныч, не печалуйся, Молод ты ещё, найдём тебе добрую жёнку из суждалянок. Погорюй вмале, да и обзаведись семёй.

Ничего не ответил Симоныч, только глянул тоскливым взглядом.

Князь Владимир понял его и замолчал.

Михалка распоряжался на стройке всеми древоделями, следил как делают кружала для дверных и оконных перемычек в полукруг, высматривал наиболее способных, чтобы потом поставить их на сооружение кружал для сводов храма. Дело не простое, не каждому доверишь, тем паче делать приходится впервой. Старается Михалка, но всё же страшновато: а ну как недоглядишь какую-нибудь оплошность, а комары-то тяжёлые, раздавят кружала и рухнут... Но глаза страшатся, а руки делают.

Однажды здательское усердие Михалки опечалилась смертью Пахомия. Прихварывал старик давно. Михалка приглядывал за ним между делами, а как-то, придя в келью, нашёл Пахомия бездыханного. Сердце отсчитало данное Богом время земного жития.

Смерть Пахомия заставила Михалку задуматься не только о смысле жизни, но и о дальнейшем пребывании в монастыре.

Игумен Даниил, понимая какая горячая пора у Михалки на здательстве городского храма, не торопил с ответом о принятии пострига или выхода за стены обители.

Князь Владимир как-то заметил посаднику:

- Ты, Симоныч, как вижу, не вельми даёшь княжичу бывать с его сверстниками, всё боле околь себя держишь. Монаха из него что ли готовишь? Тринадесять доходит, вборзе посягати будем.

Сердце Симоныча ёкнуло: 'Ужель аз когда-то, расквасившись медами, проговорился о моей потаённой мысли о Хелге и Гюрги?'

- Княже, ты же сам видел, как Гюрги ходил с боярскими отроками и отроковицами на игрища. Паки худо нам с тобою буде, княже, ежели попы проведают о сём грехе. И то верно, с тех пор, как в Ростове хотели отлучить от меня княжича, тако аз зорче смотрю за ним. Он ещё млад и не ведает, как блюсти себя надобно, яко подобает княжичу. Боярские дети - се есмь слуги его, а не приятели в игрищах и забавах.

- Согласен. Но в сём возрасте княжичу пора восприятии всякую жизнь. Ежели гнуть ветку поросли в едину сторону - сломается, али древо вырастет кривое. Помыслить надо нам с тобою о сём крепко. А что касаемо игрищ, то попы давно уже о сём ведают, токмо глаза закрывают, будто ничего не видят. Оне ведают, иже отрокам и отроковицам нужно веселие. Вот и нам с тобой надобе сие уразуметь и глаза закрыть.

Князь с дворовыми снаряжался на ловы.

Ещё загодя облюбовали один из затонов Нерли севернее Суздаля верстах в пяти. На жировку перед отлётом на юг в этом затоне собиралось множество пернатой дичи. Днём раньше туда выехали перемётчики. Без лишнего шума натянули они сети с одного берега на другой и также бесшумно ушли, осторожно погружая вёсла в воду.

Князь с княжичем прискакали утром, едва забрезжил рассвет. Ниже по течению в версте от поставленных сетей они сели в чёлны и, стараясь не шуметь, направились к затону.

Из прибрежных камышей выпорхнуло несколько уток и стремглав полетели к затону, чуть ли не касаясь крыльями воды.

Из-за поворота реки сквозь туман всё яснее просматривались заросшие камышом берега. Опытным взглядом можно было заметить едва видимые на фоне густых прибрежных зарослей сети. На переднем челноке дали условный знак и... Что тут началось! Тишины над утренней рекой как не бывало. Со всех сторон затарахтели трещотки, ловцы гикали, приложив ладони к губам. Пернатые нехотя покидали тёплую трясину, поднимались и летели в противную от шума сторону, где почти все попадали в поднятые над водой сети.

Перемётчики вынули верхние кольца подвесов с сучков прибрежных деревьев и сеть упала на воду, накрыв попавших в неё пернатых. Ловцам на челноках оставалось только подгрести и без суеты выбирать добычу в свои садки. Строптивым свёртывали голову на бок, молодь, не повредившую крылья, сразу отпускали, и птицы стремительно взмывали вверх.

Вечером на берегу запылали костры, освещая стоящие по кругу шатры. Готовили жаркое из дичи с грибами. Откупоривались бочонки со хмельными медами. Доброй трапезой отмечали удачные ловы. А какое веселие без мусикии? Гусляры перебирали струны, и в бескрайнюю звёздную тишину летели звонкие переливы, напоминавшие неспешное течение светлоструйных вод Нерли.

К полуночи все, кроме отроков-стражей, разошлись по шатрам. Князь и княжич ещё долго лежали на траве и любовались чёрным бездонным небом, усыпанным блистающей звёздной россыпью. В конце августа звёзды с кулак. А сколько их падает, только успевай считать.

- Батя, почему одне звёзды падают, а другие все время на одном месте?

- Людям сего не дано ведать. Но мудрые старцы говорят, что звёзды есмь души людские. Народился человек - Бог звезду зажёг, умер - звезду убрал.

- Откуда мудрецам сие ведомо? Оне же на небесах не бывали.

- Книги разные читают, потому много ведают. В книгах предания от древних людей записаны. Мудрых старцев любить надо. Токмо не путай их с ведунами неверными. Особливо печерских старцев на Руси почитают. Худо, когда молодые себя считают умнее своих отцов, а наипаче дедов. Кажное молодое колено подвергает себя блажению, впадая в смертный грех - гордыню. Отсюда и бед столько на земле. Забывают дети добрые дела своих предков, в памяти почему-то больше остаётся недоброе.

- Мудрено глаголешь, батя.

- Да, Гюрги, трудно пока ещё тебе понять сие, но чем раньше уразумеешь, тем лучше. Вот разумей, что было бы, если бы наши пращуры не оставили нам те буквицы, по которым глаголы сплетают и книги пишут и читают? Не было бы книг, не было бы богатства людского разума. Дед твой в сём деле вельми преуспел, зело он книги любил.

- Дядька Гюрги сказывал мне о нём.

- Се добро. Но ты потщись уразуметь, о чём аз сказал тебе. Може мы в своих деяниях смышлёнее предков, но не мудрее. Надо быти благодарными им и чтить их память. Сыновья должны быти умнее своих отцов. Днесь много есть такого, чего не видели ни отцы, ни деды наши. Князь Ярослав мог токмо мечтать о том времени, когда на Руси будет ставлено столько каменных храмов. Он зачал большое каменное дело. Плохо, если сыновья вырастают не умнее своих родителей - знамо нет движения вперёд. Но мудрее своих отцов сыновья станут только тогда, когда их, отцов, уже на свете не будет. Мудрость - се есмь опыт, в жизни его имают токмо старцы.

Отец посмотрел на сына. На лице Юрия печать напряжённости, значит не наскучил ему разговор, и это уже хорошо.

- Батя, не разумею: мудрый и умный, нешто се не едино?

'Перестарался, надо исправляться', - подумал отец.

- Скажу тако: умный есмь тот, который всегда находит выход из беды, а мудрый сию беду не допускает, он её обходит. Но се не есмь главное. Хочу, абы ты уразумел вот что: когда подрастёшь и познаешь жизнь, никогда не думай, что ты мудрее меня, своего отца - се грех великий. Бог рано или поздно наказывает за сей грех. Отмолить его нельзя. Даже, если когда-нибудь поймёшь, что твой отец, али дед, в своей жизни в чём-то ошибались, не поддавайся гордыне никогда. Гордыня - есмь матерь всех грехов. Помни: как ты почитаешь своих предков, так и твои дети будут почитать тебя. Все мы грешим столько, аже всего не отмолить. Когда человек забывает своих предков, душа его черствеет и он уподобляется животине в хлеву. Корни своего рода должон знать каждый. Вот посему прошлым летом потщился аз о наших пращурах, о святых князьях-мучениках Борисе и Глебе, прах коих покоится в вышгородском храме. Заказал аз серебряну оковку их гробов. А теперь надо подумать об украшении гроба первосвятителя земли Ростовской, благоверного епископа Феодора, и найти сему гробу достойное место в суждальском храме.

- Батя, помнишь, ты хотел мне сказать о княжьем знамёне?

- Добрая у тебя память. Грех отказывать другой раз, а посему слушай. Давно се было, когда князь Рюрик был первым, кто сей знак утвердил. Он знаменовал им рубежи своих владений. Трезубец есмь буквица в письменах древних варягов. Но их в те времена называли не варягами, а викингами. Буквица сия по нашему звучит как 'Р' и означает имя 'Рюрик', а по ихнему, то бишь по варяжски звучит 'Рорик', сокол значит. Днесь кажный княжий род имает своё знаменно, непременно напоминающее сию буквицу, дабы не забывать своё происхождение от Рюрика. Но кажное княжье племя теперь начертание сей буквицы творит по-своему. Многие забыли и не ведают откуда их знамёна происходят.

- Знамо, Рюрик наш предок? А ежели он варяг, знамо и мы тоже варяги, потомки викингов?

- Нет, Гюрги, мы не варяги, хотя и род свой ведём от Рюрика. Не токмо кровь есть суть принадлежности к роду-племени, ано на какой земле живёшь, где есть твоя родина и как ты живёшь на сей земле: поле ораешь, али скот по степи гоняешь. К тому же, викинги, али варяги, не есть племена, а токмо мореходы-воины полунощных стран. А племён в сих странах много разных есть: и свионы, и оурманы, и даны. Повоевали они своих соседей по берегам Полунощного, то бишь Варяжского моря и добрались до полуденных морей, до самого Царьграда.

- Какого же рода Рюрик? Свион? Оурман? Дан?

- По древним преданиям Рюрик есмь потомок князей словенских и варяжских. Вельми давно то было, когда словене селились по берегам Варяжского моря. Один из них, князь Буривой, поселился со своим племенем на берегах Ильмень-озера и срубил там град, и нарёк его Словенском, в честь князя Словена, наипервейшего князя всех словенских племён. У князя Буривоя был внук - князь Гостомысл. Зело мудр был сей князь. Был он и воином изрядным. Прогнал он варягов со словенских земель, но потерял в битвах всех сыновей, а одну из дочерей, Умилу, выдал за князя-викинга. У них и родился сын Рюрик. Так что по матери у него кровь словен, а по отцу - викингов. Кто был его отец, то ли дан, то ли свион, никто уже не ведает сего. В наших жилах много всякой крови течёт, се не главное. Вот твоя бабка, а моя мать Анна, была грецкая царевна. Не в том суть, чья кровь, а в том, чья кровь по Божьему промыслу есть в человеке. Есть господская кровь и есть смердья кровь. Их смешение приводит к бедам, и может ввергнуть русичей ко временам, когда князья племён из-за своего худородства не признавались волостелями, ибо не от Божьего помазанья была их власть, и потому искали себе достойного господина в заморской стороне. Так вот, в те времена, аще сице много грехов сотворили словене ильменские, раздор в их землях был великий. Род с родом не могли найти мира. Старейшины собрались и явили волю позвать к себе на княжение Рюрика. Он пришёл со своею дружиною и стал держать порядок в сей земле. А варягами их стали называть с тех пор, как киевский князь Владимир Святославич, крестив Русь, послал в подарок грецкому василевсу шесть тыщ воев, пришедших ранее по зову князя с полунощных стран и служивших ему. Но оне токмо вои, и ничем другим не промышляли. Кормить такую рать князю было нечем, вот и послал их в Царьград, где они стали изрядной дружиной, охраной василевса, и называть их там стали варангами, то бишь 'подаренными'. На Руси же их прозвали варягами. Днесь всех воев, пришедших с полунощных стран, называют варягами.

- А кто после Рюрика был князем?

- Теперь уже сего никто не ведает. Пытаются в летописце записи делати, но преданья старцев зело путаны, один говорит одно, другой - другое. Рюрик княжил лишь в Ладоге. Некий Олег, пестун Игоря, якобы сына Рюрика, пришёл с дружиной в Киев, вероломно напал на киевского князя Осколда и сам стал княжить в Киеве с юнотом Игорем. Говорят, Олег ходил в Царьград, повоевал его и договорился с греками о гостьбе. С тех пор киевляне и окрестные поселенцы стали называться Русью. Давно то было, лет двести назад. А потом княжил Игорь. Он тоже ходил к Царьграду. Его лодьи греки сожгли неугасимым огнём. Но он и другой раз ходил к грекам и ряд с ними положил. После Игоря княжили в Киеве Святослав, Владимир, Ярослав. Ноне каждый род княжий стремится сохранить предания, сказывающие о прямом потомстве от Рюрика по старшей линии. Потому и пишут летописец, абы потомки не забывали откуда есть пошли княжьи колена. Кто княжил и помер на киевском столе, то старший сын того князя должен наследовать златокованый стол матери городов руських - тако Киев нарёк князь Олег, пестун Игоря. Ты, Гюрги, должен это всё знать. Абы внуки мои тоже сие ведали, велел аз летописец вести земли Залесской, окромя того, что в Переяславле пишут и в Киеве.

Отец и сын молча смотрели в ночную глубину звёздного неба, думая каждый о своём.

Князь перебирал в памяти сыновей, их судьбы, характеры. Горше всех оставалась в памяти гибель Изяслава. Владимир глубоко вздохнул, подумав: 'Собрать бы их всех вот здесь, на берегу Нерли, у костра, да поговорить бы со всеми разом. Но сбудется ли сия мечта? А вот написать им своё послание надо, одно для всех, такое, кое упредило бы их от пустых затей и распрей, коими полна наша жизнь'.

Потом, годы спустя, князь не раз вернётся к этой мысли. А сейчас, придя в шатёр, он так и заснул, думая о своём Поучении детям.

Дома князя ждали вестники из Переяславля. Вести были не из добрых. Впрочем, князь и не ждал других. Он вспомнил, как перед отъездом в Смоленск и Ростов, князья объединили свои дружины и двинулись в Степь. Но до сражения с половцами дело не дошло. Степняки устрашились такой силе князей, запросили мира, откупились. Сейчас же сообщали: шелудивый Боняк вновь зашевелился, узнав, что Мономах далеко, в своей северной отчине.

После ледостава князь Владимир выехал в Смоленск, где пробыл недолго. Осмотрев строительство собора, он спешно направился в Переяславль.

В марте тысяча сто третьего года в Добольске произошла встреча Мономаха со Святополком. Решили в Степь без Святославичей не идти. Однако, Ярослав Святославич к этому времени не мог идти на половцев. Из Мурома он ходил на мордву, где потерпел сокрушительное поражение. Не смотря на это, объединённые силы князей были настолько могучи, что в жестокой сече четвёртого апреля половцы были разбиты основательно, потеряв при этом два десятка ханов.

В Суздале наступила третья весна от начала строительства каменного собора. Стены выложены полностью. Они осели, окрепли, и можно было ставить кружала для сводов.

Михалка наловчился с плинфой так, что шов раствора был ровным во всех рядах, словно выкладывал стену опытный мастер.

Суздаляне дивились на храм, просматривавшийся сквозь подмости.

К Егорьеву дню закончили возиться с кружалами. Отслужили молебен и начали выкладывать своды. За дело взялся сам Степан. Целыми днями пропадал он на подмостях, строго следил за приготовлением замеса. Плинфа для сводов была обжжёна ещё прошлым летом.

Степан окончательно уверился в способностях Михалки и доверял ему выкладку сложных мест.

- Смотри, Михалка, как надо комары выкладывать. Плинфу на опалубку ставим ребром. Потом поверх обмажем её замесом и на сей замес кладём другую плинфу, но уже не на ребро, а на плашку. Так ровнее ляжет слой замеса сверху комары. Кровельщики по ней должны положить оловянные листы кровли, без прогибов, иначе будет вода на комарах скапливаться и, ежели оне промокнут лето-другое, потом и обрушится могут. От поверхности комары зависит долго ли будет стоять храм. Может три ста, а может три лета.

- Вот хватил! Три ста!

- Аще ты давно ушёл с Поднепровья, но Киев должон помнить.

- Как сейчас всё вижу. Закрою глаза, так святая София видится.

- Какой самый древний каменный храм на Руси?

- Знамо, София киевская!

- А вот и нет. Старше Софии есмь церковь святой Богородицы, ставленая ещё старым князем Володимером. Её Десятинной нарекли. Вот и посчитай сколько лет она стоит. Более ста. И что ей сделалось? Она ещё много времени будет красой Киева. Токмо подумай: ей ни огонь, ни хлад не страшны. Се брёвна трещат от мороза, гниют от мокрети. А здесь, - Степан хлопнул по кладке рукой, - одно слово - камень! И суждальскому храму стоять в веках!

В это время под Степаном хрустнула доска. Он ловко перескочил на другой настил.

- Смотри, Степан, не возгордись лихо. Ишь знак не добрый.

Оба разом испуганно перекрестились.

Своды сохли месяц. В центре их была круглая дыра, откуда вверх торчала ровно отёсанная жердь. Яким следил, чтоб жердь всё время стояла строго по ставилу. К ней одним концом привязана верёвка, свободно крутившаяся по кругу. На другом конце верёвки завязан большой узел, указывающий обрез стен церковного лба.

- По сему узлу, - объяснял Яким, - будем класть стены лба. Но оне уже будут не такие толстые, как у храма, а посему особливо ровно клади плинфу по кругу. Буде всё время околь меня, поелику кладка трудная, окон во лбу дванадесять, да поверх окон целый ряд полукружий, да карниз, паки на сии стены комару малую класть будем, а поверх её крест утвердим.

- Высота-то какая! Раза в два выше прежнего деревянного храма, - заметил Михалка, оглядывая округу. - А град наш какой малый! Внизу же, когда ходишь меж дворов, кажется большой.

- Высоко же мы поднялись, - присоединился к разговору Степан. - Днесь не токмо Киев, Переяслав, Чернигов, но и Суждаль вверх растёт. Се князь наш на такую высоту его подымает.

- Почему князь? Стены-то мы кладём, - усомнился Михалка.

- Мы с тобою всего лишь исполнители воли княжей. Голова у него светлая. Вот мы с тобой стоим на сей высоте, далеко видим. Вон Каменка околь града извивается, вон Дмитриев монастырь. А князь наш стоит на земле, а дальше нас с тобою видит.

- Се верно, - поддержал Яким. - Ему, князю, надо видеть сразу всё, что делается в его отчинах: в Переяславле, Смоленске, Ростове, Суждале, Белоозере, да у сына старшего в Новеграде, да околь в соседних землях не вельми спокойно. Вот на Волыни Ростиславичи никак не угомонятся. Аз уже не говорю о степняках поганых, от коих Русь постоянно стонет.

- Но для сего есть старший князь киевский.

- Есть-то он есть, да не та честь. Хоть Святополк и сидит на киевском столе, а всё одно, чуть что случись, смотрят на нашего Володимера Всеволодича - что он скажет. В чести наш князь. Но киевский стол не под ним, и се худо для Руси, - заметил Степан.

- Видишь, как суждальские мужи готовы за нашего князя стеной стоять, лишь бы токмо землю берёг. Не то, что ростовские бояре своекорыстные, - вставил Яким.

- Днесь тебе скажу, Михалка, - как-то непривычно строго заговорил Степан, - считай, камен храм в Суждале поставили. Самая малость осталась. Ты вместе с нами подымался на сию высоту, испытание ты выдержал. Буду передавать тебе ноне здательскую хытрость, учить размерению основания, исчислять на какой высоте должны быть полати, окна, основания комар. Тебе ставить в Залесье другие храмы, а мне уже и на покой пора, стар аз, очами не крепок стал.

Михалка трепетал от счастья! Степан посвящал его в здатели! Тайну мерил поведает! Повезло неслыханно! Видно и впрямь князь задумал не един храм ставить в своей отчине Залесской!

Трое здателей стояли на лесах возводимого ими собора, смотрели вдаль и мечтали о светлых временах, когда в залесских градах повсюду будут красоваться каменные храмы.

---

Оставить комментарий © Copyright Анисимов Валерий Михайлович (wait-for-me@yandex.ru) Размещен: 02/03/2017, изменен: 02/03/2018. 88k. Статистика. Глава: История

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"