|
|
||
Глава 16. | ||
XII - XIII века
КНИГА ПЕРВАЯИз трилогии ПРЕРВАННАЯ ЗАРЯ
КНЯЗЬ СУЗДАЛЬСКИЙ
О Г Л А В Л Е Н И Е
Киев и Новгород всё больше ощущали растущее богатство Залеской земли. Не удалось им склонить голову суздальского князя и подчинить своей воле. Теперь всё наоборот, как бы Юрий Долгорукий не сотворил худого со своими заносчивыми и завистливыми соседями.
Кладка белокаменного храма в Кидекше шла к завершению. Здесь вокруг своего двора Юрий выращивал великолепный вишнёвый и яблоневый сад, называя его раем земным, то бишь ирием, вертоградом. Уходя из Киева, Юрий вывез оттуда с собой в Суздаль греческих монахов, когда-то специально приглашённых из Царьграда для приведения в порядок яблоневого сада, заложенного ещё при Ярославе Мудром. Теперь монахи создавали новый сад на берегу Нерли. Князь приставил к ним помощников, иноков Дмитриева монастыря. Много же им пришлось потрудиться над выведением новых яблонь, устойчивых к суздальским зимам.
Симоныч был доволен затеей князя. С готовностью старался вникать во все дела монахов-садовников, но силы были уже на исходе, и он чаще, сидя в тени яблонь, наблюдал, как монахи ухаживали за молодыми посадками.
Юрий почти всё время жил в Кидекше. Здесь прошло его детство, познал первую любовь юности у кострищ русалий. Здесь было становище его предков, святых мучеников князей Бориса и Глеба. И вот теперь в их честь ставил он каменный храм - сбылась давняя мечта юности.
- Стоять ему в веках, отражаясь в водах Нерли, - говорил с гордостью Юрий, любуясь стройкой, где готовились уже к выкладке сводов. - Вот так надо увековечивать память своих предков.
- Для сего дела летописцы есмь, - заметил Андрей.
- Книги горят, а камень века переживёт. Князья-мученики достойны не единого храма. Были бы они живы, нешто допустили бы то, что ноне творится в Руси?
- У них было своё время, и свой Святополк, поправший заветы отние. У нас - своё время, и Изяслав со своей правдой.
- Изяслав и слышать не хочет про отние заветы. У него своё на уме: голова идёт к месту, а не место к голове. Борис и Глеб - вот пример для всех благочестивых людей, но не для таких, как Изяслав. Ты, Ондрей, старший среди братьев, тебе и блюсти родовую лествицу. Старший князь должон сидеть на старшем столе. Придёт час, сгоню племянника с киевского стола...
- Отец, опять ты свои старые болячки бередишь, успокоиться не можешь. Чем тебе Суждаль плох? Вон сколько градов ставим! Люди со всех земель идут. Скоро наша земля станет богаче Киева. Родовую же лествицу ноне никто не блюдёт, не токмо Изяслав. Сколько крови братней из-за киевского стола проливается. Князья переходят из волости в волость, словно из сеней в горницу. Видно нет у таких князей понятия о Родине, единой для всех русичей, а потому нет у них и любви к земле, ан нет и Бога в душе. Плохо для Руси всё это кончится.
Слова сына глубоко затронули душу Юрия.
- Упрям ты, Ондрей, и дерзок. Будет ли ещё единство в Руси, кое было при твоём деде, Бог знает. Паки, любо мне, иже об отчине и дедине пещись не перестаёшь. Залесье наше становится лепше, смотри, каков! - Юрий бросил восхищённый взгляд на храм, опутанный подмостями, и вдруг лицо его вновь помрачнело. - А Изяслава аз без войны на колени поставлю, у стремени своего не допущу ездить. Аз велел всех людей с Поднепровья принимать, не мешкая, и землёй сразу же наделять. Прослышали, еже подати первые лета не беру, вот и потянулись к Суждалю. Останутся околь Киева одни чёрные клобуки, да напы, коих Изяслав привёл от своего угорского тестя. Кстати, о податях. Надо бы тебе, Ондрей, в Тверь и Московь отправляться на полюдье, днесь срок пришёл.
- Князь! Зри на дорогу! - крикнул один из привратников.
С надвратной башни, где стоял князь, хорошо просматривалась вся округа. Юрий прикрыл ладонью глаза, прищурившись от слепящего солнца, устремил взгляд на суздальскую дорогу, где мчался одинокий всадник, размахивая шапкой.
- Отворите ему врата.
Всадник лихо проскочил в ворота и крикнул на лету:
- Радуйся, князь! Старшой боярин прислал. Волею Божьей княгиня тебе сына родила.
- Се верно, волею Божьей, но и не без моего потщания, - улыбнулся князь, вскинул голову к небу и, шепча молитву, перекрестился. Глянул на Андрея: - Одиннадцатый брат у тебя, Ондрей! - и, не видя на лице сына радости, спросил: - Да ты, аз вижу, не рад, что ли? Племя Гюргевичей множится, сила-то какая! По тебе что, лепше девку бы родить? Две есть и ладно. Одна в Северской земле, другая - в Галицкой.
- Ты радостен, отец, и се понятно. Мне-то от чего радоваться? Девять нас, твоих сынов. Двоих уже нет. Яко ж ты меж нами землю Залескую делить будешь?
- Да, Ондрей, радуюсь, ибо это мой последний сын. Мне уже шестьдесят четыре минуло. И прав ты в том, что Залесье для вас вельми мала отчина. Вот, видишь, аще ты не хочешь, но путь наш с тобою всё-таки в Киев. Видит Бог, не мне стол киевский нужон, а тебе и твоим братьям. Неправдою Изяслав сел в Киеве, лестью он стал княжить на золотом столе, пригласив брата моего старшего.
- Отец, опять ты за старое. Не нужон мне Киев. Никто из князей ноне Киеву не кланяется. Ноне Суждальская земля не беднее, а может богаче Киева.
- Нет, сын, ты не прав. - Юрий вспомнил давний разговор с Симонычем, и решил передать сыну те же слова, которые когда-то он слышал от своего дядьки. - Киев Господом благословлён. Не попусту тамо апостол Ондрей крест Христов утвердил. Нет в Руси равного ему града. Да и за пределами Руси много ли таких градов?
Юрий и Андрей ехали в Суздаль. Солнце клонилось к закату, окутав землю золотым сиянием, резко слепило глаза. Ехали не спеша, молча. Наконец Андрей решил продолжить начатый в Кидекше разговор.
- О чём думаешь, отец? Ты на меня не гневись. Не люб мне Киев. Аз тоже вырос в Суждале, здесь моя отчина и дедина. Но твою волю исполню, коли скажешь: надобно идти в Киев.
- Ты, Ондрей, к чему? Уж, не в Киев ли меня зовёшь? Нешто аз могу идти на Вячеслава? Понятно, иже сидит он на золотом столе, не могу идти туда, паки он меня к себе не зовёт. Мы с тобою в Тверь и Московь пойдём на полюдье.
- Отец, аз чту обычаи предков, но жизнь идёт вперёд, а ты всё по старине мыслишь. Князья ноне на полюдье не ходят. Не Рюриковы времена днесь. На то у нас есть посадники и тиуны.
- Ладно, не ворчи. Вельми строг ты со всеми. Боятся тебя люди, надо с ними быть мягче, абы почитали и славили князя. Не хочешь называть полюдьем, яко ведётся издавна, назовём се княжьим выездом по градам. Весь двор возьмём с собой, токмо Святослава, да Симоныча оставим в Суждале. В честь молодшего сына именитый выезд по градам.
- Боятся, говоришь, меня люди? Пусть боятся. Князь должон быти властодержцем в своей земле. О тебе, отец, тоже всякое говорят. Что же теперь нам жить, как молва требует?
- Ведаю о сём, пусть говорят. Люди всегда разное говорили и будут говорить, по другому никогда не было. Им языки вырви - всё едино молва всякая ходить будет. Мне днесь недосуг разбираться в сём. Вот поставим грады, тогда посмотрим, какая молва о нас пойдёт. Мне надо, абы ты меня понял, и внуки моё дело продолжили. Говорю не о том, како сижу за трапезой, како ем, како пью, а о том, какую землю тебе и внукам оставить хочу. Аз тебе уже не един раз сказывал, какова была сия земля, когда отец меня с дядькой сюда прислал.
- Аз всё разумею, отец. Ты лучше скажи, как сына наречёшь?
- На следующей седмице память святого Дмитрия, иже из Солуни. Крестить будем в сей день. Мирское же имя пусть носит в честь прадеда своего Всеволода Ярославича.
Из-за пригорка показался Суздаль. Юрий смотрел на силуэт собора, вокруг которого плотно одна к другой лепились крыши жилищ со струящимися в небо дымами.
- Вот она, наша отчина! Живёт! - Юрий простёр руку в сторону Суздаля.
- Володимер тож моя отчина, родина моя, она ждёт от меня дел великих.
Юрий искоса бросил многозначительный взгляд на сына.
- Бог знает, какое грядущее у градов Залесья. Ежели ты по моей смерти своею волей любый тебе Володимер впереди поставишь - се будет в обиду вятшим градам, не навреди зело себе. Аз такое испытал здесь с ростовцами. Ано великое грядущее аз вижу за градом Московью. Между Тверью и Московью, на Яхроме выход на Яузу давно задумал прикрыть, и град тамо поставить. Пусть будет Дмитровым градом в честь рождения молодшего сына.
- Отец, странно всё сие. Поп ещё имя не нарёк, сын твой ещё в люльке качается, ещё не сделал ничего доброго на земле, а ты уже в его честь имя граду даёшь. Не рано ли славишь потомка? Ты сам опрежь зело потщился на сей земле, а потом и град во своё имя поставил. А ежели братику моему судьба уготовила быти злодеем, яко Святополку Окаянному?
- Не греши, Ондрей! Вразуми, Господи, заблудшую овцу твою. Ох, и злой же у тебя язык! Много ли дал тебе он радости в жизни? Смотри, как бы он не погубил тебя. Хоробрость, мужество - всё в тебе есть, и разумом Бог не обидел, но не давай воли языку. Аз разумею, иже ты не со зла. Паки знай и помни: все беды в жизни оттого, что не следим за своими злыми глаголами.
- Прости, отец, не ради какой корысти сказал о Святополке. Вырвалось с языка.
- Аз о том и толкую: что на уме - то на языке. Прямодушие не всегда есть добродетель. Простота навредить может зело тебе и людям близким. Не по душе мне, иже ты Кучковичам доверяешь без меры.
"Ну, вот и отец туда же. Когда другие доброжелатели о сём говорят, понять можно - от зависти, но ежели отец стал о сём часто напоминать, знамо и задуматься пора. Ужель Улита и впрямь гнездо вьёт братьям в Ростове, а заедино и похоть свою ублажает?"
Юрий посмотрел на сына, увидел, как тот грозно сверкает очами. "Задел, видно, за больное", - подумал он и не стал больше докучать.
Раньше княжью душу отогревала Кидекша, да Владимир. Но вот уже вторую седмицу Юрий жил в Москови. Любил он это место всё больше и больше. Взял с собой сыновей, княгиню, дворовых слуг. Это породило слух, что Суздаль стал не люб князю, что стол свой хочет перенести в Московь. А Юрий говорил на это:
- Ростов и Суждаль, как были вятшими градами, тако ими и останутся, и честь им по их древности. Стол же княжий тамо, где есмь князь. Сколько проживу в Москови, може седмицу, може лето, тако со мною и стол княжий будет здесь. Что с того? Се не епископия: где освятили, тамо и быти. Вазуза, Московь, Яуза, Клязьма - се есмь узелок гостинцев наезженных. Ежели наши грады будут держать в моей воле путь из Новгорода в Киев, знамо мне будут кланяться земли Руси, оже и греки, и варяги. Ежели буде надо, перекрою путь строптивому Изяславу. Но пока ещё слаб сей узелок, паки и крепить его надо вборзе.
Князья стояли на высоком прибрежном холме, поднимавшемся над водами Москови и Неглинной. Отсюда далеко просматривались обширные заречные луга. А рядом, у подножия холма далеко в стороны простирался старый бор, выходящий мысом на стыке двух рек. Холм окружала рубленая ограда с двумя воротными башнями. Любуясь заречной далью, уходящей в бескрайнюю ширь, Юрий заметил:
- Ров углубили с полунощной стороны и ограду ветхую заменяем - се токмо начало. Отсюда пойдёт благоволение Залесскому краю. Московь - есмь врата в Залесье наиглавнейшие, ано в сих вратах есть прореха между Московью и Тверью на Яузе. Заутре всем быть готовыми к выезду на закладку нового града, наречённого мною Дмитровым градом.
Юрий был до самозабвения увлечён бесконечными замыслами обустройства своей отчины. Он с азартом втягивался во всякие дела, увлекая других. Во Владимире наблюдал и распоряжался вместе с здателями постановкой церковного лба на комары; в Москови требовал точного исполнения его замысла по расположению окольного града; в Дмитрове сам указал направления будущих градниц и места установки башен. До всего ему было дело. Он сам должен был видеть, что делается в каждом его граде. Но где бы ни находился, всегда спрашивал очередного подъездного, как идут дела по обустройству окольного града в Суздале.
Окольный град, образованный слободами, был уже в три раза больше суздальского днешнего града. Почти всё мужское население копало ров от речки Гремячки к оврагу, соединявшемуся с излучиной Каменки. Много копали, глубоко копали, но когда сломали перемычку, намереваясь пустить воды Гремячки в ров, ничего не получилось - вода не потекла. Так и прозвали этот ров Нетёкой.
Но вот однажды великое градоздательское устремление суздальского князя было внезапно остановлено сообщением из Киева о смерти Изяслава.
- С чего бы се абие? Недавно токмо пятый десяток разменял, токмо женился на обезской царевне, и вот тебе - кончина, - рассуждал Юрий, читая послание своих союзников Святослава Ольговича и Изяслава Давидовича. - Ну, вот и кончился земной путь моего недруга. Ано, как бы то ни было, надо отдать должное и справедливое памяти моего племянника Изяслава Мстиславича. Мужественный был князь, преследовал и гнал меня, даже будучи с пробитым шлемом. Паки у людей искал любви, не гнушаясь их худородством, всех приглашал к себе на пиры. Велеречив, аки Ярослав Великий. Перед людьми так изрядно глаголы источал, иже слушали его, затаив дыхание. Страстно хотел он порядок утвердить среди людей. Надо также признать, иже мой брат Вячеслав не мог по своему безволию держать стол великокняжий, а Изяслав справедливо обошёлся с ним, не стал изгонять из Киева и уступил Вячеславу княжий двор на Горе. Сам же сел в городе. С Вячеславом обходился, яко со старшим. Аз грешный сам в своём упрямстве во многом виноват перед покойным. Да будет ему земля пухом. Господи, прими душу новопреставленного раба твоего князя Изяслава Мстиславича. Царствие ему небесное.
Отслужив панихиду по усопшему племяннику, Юрий собрал сыновей и престарелого Симоныча. - Брат мой старший в Киеве не токмо слаб волею, коей не наградили его ни Бог, ни родители, он, к тому же, вельми стар. Семьдесят четыре ему. Киевский стол в руках немощного безвольного старика. Ежели мы не проявим своей воли, то этим воспользуются все, кто ближе к Киеву. Вячеслав уже позвал к себе Ростислава из Смоленска, и тем обидел он меня безмерно. Не меня, старшего после него в роде Мономашичей, а племянника позвал. Черниговский князь и северский зовут меня поблюсти стол киевский. Что скажете? - князь внимательно смотрел каждому в глаза. Сейчас решалась судьба не только суздальского князя, но всего рода, всей земли Залесской.
Видя неспокойное лицо воеводы Громилы, Юрий заметил:
- Ты, воевода, мой первый советник, но твоё слово аз уже слышал, ведаю. Пусть сыновья скажут.
Наступила напряжённая тишина.
- Ты, Ондрей, то же скажешь, что и Громила. Мы с тобою не единожды о сём беседовали. Святослав, вестимо, к тебе присоединится. Михаил, паки млад ещё. Всеволод вовсе младенец. Борис, Ярослав, Мстислав, Василько сидят с кислыми лицами. Один Глеб бросает горячий взор. Что скажешь, Глеб?
- Отец, мы все в твоей воле. Нам надо земли добывать. Куда пошлёшь, туда и пойду, токмо дружину дай.
- Ты верно говоришь. Но чтобы землю себе добыть, надо не токмо дружину добрую имати, но и волю своего сердца.
Рассуждать долго не пришлось. Юрий видел, что настроения идти в Киев ни у кого не было, кроме Глеба. Он знал, что пошлёт сыновей, и они пойдут. Но не так он хотел идти с сыновьями. Отцу нужно было единство порыва сыновей к воле завладения Киевом. Бояре тоже не являли интереса, и это понятно: обжились здесь на тучных землях, богатых лесных и пастбищных угодьях. Разве от такой сытой жизни хотелось куда-то идти?
- Внимайте мою отцовскую и княжью волю: Глеб без промедления собирает володимерский полк и идёт к Святославу в Новгород-Северский. Часть войска по пути пошлёшь к Изяславу в Чернигов. Аз собираю Белозерский, тверской, ростовский и суждальский полки.
- Ростовские мужи отказываются идти, - прервал князя Жирослав Наумыч. - Намедни у меня с ними разговор был. Сказали, что ни в един поход боле своей дружины не дадут.
- Вот оне, ростовские бояре! Змеи подколодные! Токмо и смотрят, как бы из-под тишка укусить. Нет ноне времени с ними котороваться, в Киев надо поспешать. Но опосля развею по ветру сие осиное гнездо. Ондрей! Тебе, как старшему завещаю: переветчиков ростовских надо крепко наказать! Всю жизнь они были, яко кость в горле. Забыли они, как их отцы сдали Ростов черниговскому князю, отказались выступить вкупе с суждалянами. И ноне камень в спину от них получаю. Якоже с киевскими делами уряжусь, свой ряд в Ростове поставлю, аз им укажу их место!
- Отец, дозволь слово молвить.
- Говори, Ондрей.
- Аз прямо говорю: не хочу идти в Русь. - От столь неожиданного слова все насторожились, но Андрей продолжал, не обращая внимания на растерянные лица: - Но есть воля отца, и аз её исполню неуклонно. Спрашиваю у всех: как сие назвать, когда князь собирает рать, а кто-то из его мужей призывает не ходить с князем?
- Перевет сие есмь! Лазутчик вражий! Общник супостата! - послышалось со всех сторон.
- Так вот, сии козни творит наш владыка! Намедни пришли из Ростова мои люди и сказывают: когда владыка узнал о смерти Изяслава, то он всем попам велел в своих проповедях отговаривать прихожан от похода, дабы не устраивать распри в Руси. Отец, надо бы Нестора гнать из Ростова.
- Ты, Ондрей, не забывайся, - вспыхнул Юрий, - кто есмь ты против владыки. Ты ещё пока не волостель.
- Ужель ты, отец, настолько слеп, иже не видишь владычных козней против тебя? Не помощник он тебе, паки враг еси!
- Не горячись, Ондрей, сам всё вижу. Сгоряча рубить надо на поле бранном, а не в духовном деле. Нестор ставлен предстоятелем православной Церкви Руси. Ты, сын, сам находишься под дурным влиянием свояков Кучковичей. Вот кого надо было с самого начала в Дедославль сослать, в землю мерьскую. Ноне каюсь, иже не содеял сего.
- Кучковичи мои мужи передние и верно служат мне, - резко ответил Андрей.
- Аз не всуе говорю, и ведаю о чём Кучковичи тебе против меня советуют. Потому и не хочешь в Русь идти.
После смерти Изяслава, и последовавшей вскоре кончиной Вячеслава, Юрий на вербную неделю беспрепятственно вошёл в Киев.
Изяслав Давидович освободил киевский стол, который он так легко занял, пока Юрий добирался из Суздаля, и ушёл к себе в Чернигов.
Старшинство Юрия никто не осмеливался оспаривать. Но в Киеве уже не было такого ликования по поводу его вокняжения, как это было в первый раз.
Юрий был доволен сложившейся судьбой и отмечал свою радость многодневными пирами. Теперь он наделил сыновей землями, и род его укрепится в Руси. Борису он отдал Туровскую волость, Васильку - все города по реке Рось, Глебу - Переяславль, Андрею - Вышгород.
Как-то на одной из встреч за хмельными медами давний союзник Святослав спросил Юрия:
- Брате, давно тебя спросить хочу, скажи мне, почему ты отний завет не блюдёшь? Посадил в Переяславле не Ондрея, а Глеба? Ондрею же дал пригород. Аз разумею, Новгород хочет выйти из-под твоей воли? Ужель ты мыслишь тамо посадить Ондрея? Как в былые времена князья киевские сажали в Новеграде своих старших сыновей?
- Соузник мой, брате, сват, всё ты мыслишь верно, окромя единого. Новгороду дам того, кого сам разумею, а не кого они укажут. Кончилось для них то время. Коли не примут мою волю - возьму Новый Торг и перекрою гостинцы. Заставлю их вспомнить и глад, и мор. Скажу тебе, сват, не кривя душою: не придётся Ондрею в Новгороде сидеть. Киев ему готовлю.
- Не разумею тебя.
- Худо мне временами. Грудь зело сдавливать стало.
- Коли такое дело, надобе тебе умерить пыл в чревоугодии, а наипаче в питие.
- Ну, ты, брат, скажешь! Може и схиму принять посоветуешь? Не могу отказаться от возлияний и изрядной трапезы. Сие блажение уже давно стало частью моей жизни. Сколько же из-за сего пришлось натерпеться от владыки. Поедом меня ел за неумеренное питие и неблюдение постов. Знаю, Господь спросит в полную меру, но не дал он мне сил отказаться от того, с чем всю свою жизнь прожил. Чую, Господь кличет меня. Потому и Ондрея подле себя держу. В Новгород пошлю Мстислава.
- А Суждаль как же?
- Управлюсь толику здесь, в Киеве, и поеду в Суждаль, помогу укрепиться молодшим, Михалке и Всеволоду. Святослав, конечно, при них будет. Сам жалею, что Залесье покинуть пришлось, много там великих дел начал. Киев же всегда будет первым градом на Руси. Соузник ты надёжный, но меня почитаешь не как отца, а как брата. Тако и другие князья. Ладно, хоть не враги. А землям Руси нужно единство, ежели не как прежде, но как братнее единство.
- Тяжко будет Мстиславу твоему в Новгороде управляться. У них, видишь ли, вече князя избирает. Вот куда катимся! В бездну!
- Да, плохо, иже Русь разорвана на уделы. Не будем в единстве - нас не токмо половцы, ано другие степные народцы топтать будут. Мир у них покупать будем дорогой ценой. Ужель сего не видят братья и племянники? - Юрий хлопнул ладонью по столу, глаза князя горели. - Из всех сынов токмо двое у меня добро полки водят в рати - Ондрей да Глеб. Потому и посадил Глеба в Переяславле, покуда половцы ведают его норов и умение устроять войска. Лишний раз поостерегутся с войною идти в Русь.
- Ты прости меня, брате, но скажу прямо: не разумею твоего Ондрея, чужой он, говорит без криводушия, но при том никто не ведает, что у него на уме. Единства же Руси, о коем мы тщимся, уже не будет никогда, время вспять не повернёшь. Каждый князь вкусил свою свободу. А вот помогать друг другу надобе.
Юрий, может от тоски по Залесью, где прошла вся его жизнь, а может от довольства сбывшейся давней мечтой, всё время проводил в ирии за Днепром, предаваясь застольям и увеселениям. Но часто вспоминал он и свой ирий в Кидекше, на берегу тихой светлоструйной Нерли. Посаженные его тщанием яблони, вишни, крыжовник, смородина, только прижились и вошли в силу, тут и пришлось всё это оставить. "Как теперь там? Верно, всё заросло бурьяном? Нешто кто будет ухаживать за таким хозяйством без князя? Симоныч вельми стар, Святослав телесами немощен, Михаил и Всеволод млады зело, нешто им под силу сохранить всё, что было создано в Залесье? Храмы, кои начал ставить, верно, так и стоят недостроены. А бояре... О-о, ростовские бояре непременно свою волю являть будут".
Андрей иногда замечал тоскливое настроение отца и не единожды пытался с ним говорить о Суздале. Но Юрий только отмахивался, и без того забот хватало. Он понимал, что Изяслав Давидович хоть и освободил киевский стол, но втайне не оставлял надежду вступить в союз с Мстиславичами и, при случае, вновь сесть в Киеве. Пришлось снова собирать всех и устанавливать ряд, что б не было обиженных, которые из союзников сразу превращались во врагов.
Кроме того, Юрий не видел надёжной себе поддержки у киевлян. Его суздальская дружина обращалась с горожанами заносчиво, как с завоёванными. Холодок в отношениях с киевлянами князь ощутил ещё в первый свой приход в Киев. Киевляне приняли его тогда с радостью, но скоро поняли: суздальский князь для них чужой, другие у него нравы, иные привычки, а главное, что их раздражало - это советы князя со своими суздальскими мужами в обход мужей киевских.
Сейчас Юрий был занят приготовлениями к свадьбе. Он женил своего Глеба на дочери черниговского князя Изяслава. Этим родством Юрий хотел не только упрочить союз с Давидовичем, ставший последнее время под угрозу развала, но и как-то попытаться отвадить свата от заигрывания с Мстиславичами.
Андрей однажды выбрал момент для разговора с отцом. За Днепром, в своём ирии, Юрий устроил очередное застолье для свата. Воспользовавшись доброй расположенностью отца, Андрей решился высказать ему всё наболевшее в душе.
- Отец, не ведаю, доходят ли до тебя вести из Суждаля, но ко мне приходят люди оттуда и сказывают о неустроенности волости после нашего ухода.
- Волость Суждальскую аз оставил на дядьку своего, яко отцу велел блюсти и уряживати.
- Ты вспомни в коих летах наш дядька. А ноне говорят, он вовсе не встаёт с ложницы. Вельми стар он.
- Не забыл аз, иже Симоныч стар вельми, а Михалка и Всеволод млады. Вмале управлюсь с делами в Киеве и тогда схожу в Суждаль.
- Теперь владыка с ростовскими мужами Суждаль пригородом нарекут, неустроенье в волости пойдёт, труды всей твоей жизни втуне пропадут.
- Твоя правда, Ондрей, но надо днесь здесь укрепиться. Киев тебе оставлю, а с Суждалем и Ростовом буду уряжаться, погоди токмо чуток.
- Дело не во мне, аз могу ждать, да волость нашу Суждальскую жалко, разорвут её на клочья и разворуют бояре. Киева аз не домогаюсь. Не люба мне Днепровская Русь.
- Ты как всегда, Ондрей, прямодушен, за что и люб ты мне. Мужеством и отвагой с тобою токмо Глеб может равняться. Ты пойми, столу киевскому нужон князь с твёрдой волей. Русь надо ко единству вернуть. Киев - есмь слава и честь, и мать, и глава Руси, и того ради все устремляются в сей град. Киев един, и Русь должна быть в единстве.
- Былого величия Киеву одной твёрдой волей теперь не вернуть. Блюсти лествицу старшинства ноне никто не будет, время сему кончилось. Покойный Изяслав дал тому пример. Люди здесь измучены бесконечными усобицами. В Залесье же любят свою землю и готовы её защищать. Благодаря твоим деяниям, к Залесью стали относиться с почтением, и боле не называют медвежьим углом. Наравне с Новгородской землёй волость нашу нонче ставят, а вборзе и с Киевом вровень станет. Токмо ежели в Залесье господин будет волю являть, а не бояре. Иначе все труды наши пропадут.
Юрий подошёл к сыну, обнял его за плечи и, крепко прижав к себе, похлопал с любовью по спине. Два умудрённых жизнью мужа, закалённые в походах, стояли молча, и не знали, что прощаются навсегда.
Уходя, Андрей сказал:
- Отец, пусть будет так: ты вернулся к киевскому столу, аз вернусь в свою отчину.
- Ох, и упрям же ты. Аз Суждаль с Ростовом оставил Михалке и Всеволоду. Куда же мне их девать? Вместо тебя на стол киевский готовить? В Руси уже давно ряда нет, а что же будет, ежели молодших начнём сажать на старший стол? Глеба посадить в Киеве? А как тогда быть с твоим старшинством? Нет, Ондрей, не толкай меня на дела неправедные.
- Пусть Михалка и Всеволод как сели в Суждале и Ростове, так и сидят. Аз сяду в Володимере, бо есть мой город.
- Не поднять тебе Володимер над вятшими градами. Смута велика по волости встанет. Для сего силу надо иметь немалую. Паки мы с тобой ещё поговорим о сём. Днесь иди, мне надо готовить Глеба к свадьбе.
Но поговорить им уже больше не довелось.
Дружина Андрея словно ждала условного знака к отходу в Залесье. Особенно рады были этому Кучковичи. О своём уходе из Вышгорода Андрей никому не говорил. Лишь накануне он позвал к себе епископа Феодора.
- Отче, ты ставлен во епископы, но без паствы. Митрополит о тебе не вспоминает. Може и к лучшему? Ты волен.
- Мы, князь, вельми добро знаем друг друга, говори прямо, что удумал?v - Мне отец и братья говорят, иже аз крут характером, ано ты, отче, ещё круче. Тебе бы не ризы, а воеводские доспехи носить.
- В своё время Климент, оставивший митрополию со смертию киевского князя Изяслава, хотел меня на Белгородскую епископию поставить. Днесь патриарх хиротонисал в митрополиты Феодора, с коем аз ещё в Царьграде которовался.
- Что тако?
- Он мне не доверяет, аз - ему. Ноне видеть друг друга не можем, какое же при сём может быти поставление? Ну, да ладно, сказывай, что хотел поведать.
- Слушай меня, отче, и внимай. От того, что аз тебе поведаю, зависит не токмо моя судьба, ан паки судьба всей Руси.
Епископ насторожился: "Ужель на отца идти задумал? Нет, быти того не может. Киевский стол, как он сам говорит, ему не нужон. Странно. А може он лукавил? А може он передумал и ноне алчет добыти киевский стол из-под отца? Нет же..."
- Возвращаюсь в Суждальскую Русь, - оборвал Андрей размышления епископа.
Феодор от неожиданности вскинул голову и пытливо глянул на Андрея.
- Да, да, иду в Залескую отчину.
- Отцова воля на се есмь?
- В том и дело, иже нет его воли.
- Тамо же сидят твои братья! Усобица?
- Гнать их из Ростова и из Суждаля у меня нет надобности, ежели признают меня отца в место. Сам же сяду в своём граде Володимере. Мне нужна твоя поддержка.
- Чем же аз могу тебе помочь, коли у меня самого нет владычной воли?
- Поставлю тебя епископом Ростовским.
- Тамо же преосвященный Нестор ставлен.
- Не духовный он пастырь, а ворог делам моим и отцовым. Нестор при мне на Ростовской епископии дня не пробудет.
- Такого быти не может. Митрополит сего не потерпит.
- В Царьград к патриарху посольство от володимерского князя пошлю с богатыми дарами, василевса Комнина одарю немало. Ничего не пожалею для сего.
- Паки, отец догонит, вынужден будешь покориться и покаяться. Вся твоя затея кончится позором для тебя и для меня.
- Всяко может быти, ано покоряться не намерен. Моё место там, в Залесье.
- Не разумею, Ондрей, почему ты сам себя изгоем делаешь? От наследования золотого отнего стола отказываешься? Суждальская волость отдана твоим братьям, а ты хочешь сесть в пригороде?
- Ты, отче, попещись о духовном деле. Митрополит - се моя забота. С братьями уряжаться - се тоже моя забота и печаль. Ты лучше скажи, идёшь со мной, али нет?
- Ты не гневись, дело-то не простое. Надобно всё помыслить крепко. Дружина вся с тобой?
- Всё уже помыслено, дружина моя надёжна, давно уже ждут возвращения в свои сёла.
- Ежели дружина верна тебе, се добро.
- Вижу, столь многотрудное дело продумано добро, и ты твёрд в своих помыслах. Однако поднять весь двор и тайно уйти из Вышгорода невозможно. Княгиня-то знает ли о твоих помыслах?
- Знает. Боле того, поедом меня ест - хочет вернуться. Окромя двора беру с собою гречин хытрецов дел разных, они мне в Залесье зело нужны будут.
Епископ хмуро смотрел на Андрея. Встал, подошёл к окну.
Андрей больше не стал докучать ему разговорами, терпеливо ждал ответа.
- Быти по сему! - вдруг зычно рыкнул епископ, повернувшись к Андрею. - Благословляю тебя и иду с тобою.
Они трижды облобызались, а в хитроватых глазах епископа мелькнул огонёк.
- Абы крепость придать сему делу, поелику противу отней воли идёшь, берём с собою Богородичный образ, привезённый из Царьграда. Осеним Русь Суждальскую святым Богородичным образом. Ежели Владычица небесная не допустит которы сына с отцом, знамо творим правое дело.
Андрей насупился.
- Что за печаль тебя грызёт, княже?
- Уходим мы тайно, ночью, с опаской, яко тати, и при сём деле образ Пречистой с нами. Как-то, не по себе.
- Аз уразумел тебя, Ондрей. Не волнуй свою душу. Не будет нам с тобой онафемы. Осанну петь будут. Заберём с собой всех клирошан вместе с попом Микулицей, да и зятя его, диакона Нестора тож позовём со всеми домочадцами. В сём деле ты на меня положись.
- Ох, отче, тебе б не паству блюсти, а дружину водить. Добро, токмо не мешкай, абы до отца раньше времени не дошли слухи о моём уходе. Пойдём со священным пением! Се буде наш крестный ход в Залесье под покровом Владычицы Небесной.
- Меня, князь, в воеводы прочишь, а и сам ты добрый стратиг. Дела с тобою можно творить великие. С Богом! - Феодор размашисто осенил Андрея крестным знамением.
Очень больно ударила Юрия весть о самовольном уходе сына в Залесье. Сначала он не мог сообразить, как ему поступить. Слишком много событий свалилось на его голову: уход Андрея, свадьба Глеба, свадьба Мстислава, смерть давнего и надёжного друга владыки Нифонта в Новгороде, смерть Печерского игумена Феодосия...
К тому же, последнее время участилось жжение в груди. "Видно конец близок, - печалился Юрий. - А Ондрей любит меня. Не зря он говорил накануне так откровенно, намекая на свой уход - готовил меня, иначе был бы удар, от коего и не оправился бы, сразу и панихиду заказывай".
Юрий решил посмотреть, как дальше пойдут события в Залесье. Опасений, что начнётся усобица между братьями, у него не было. Он верил Андрею. Юрий решил поделиться своими размышлениями с Глебом. Сын поспешил успокоить отца:
- Може к лучшему, иже Ондрей подался в Суждаль? То бишь в Володимер. Сколько тобою сделано в Залесье, а без твёрдой воли княжьей всё может случиться, и раздор боярский, и запустение градов вновь ставленых, и разрушение белокаменных храмов.
- Благословлять Ондрея, однако, пока не стану. Колиждо сядет, как говорил в Володимере, будет мир и устроенье в отчине, будет братьям молодшим заступник, тогда и благословлю по отцовски. Позовёт Бог меня к себе, тогда может передумает и придёт в Киев. А ты, Глеб, его старшинство не оспаривай и не которуйся с Ондреем.
- Не говори так, отец, нешто аз давал повод к такому разговору?
- Знаю, что говорю. Пока ещё в своём уме. А ты обиду на меня не таи.
Весть об уходе Андрея без отцовой воли молниеносно прокатилась по Киеву. Дерзость неслыханная. Все с тревогой ждали большой усобицы между отцом и сыном.
Воеводы в тревожном ожидании сидели в сенях княжьих хором. Князь их не звал, сами пришли.
В дверях появился Юрий. Осунувшийся, бледный, с трудом перешагнул порог.
Воеводы встали.
- Дружина готова выступить по первому твоему слову, князь. Князь Ондрей не мог далеко уйти со всем двором и попами. Догоним вборзе, - усердствовал воевода Громила.
- Дружину распусти по дворам, - тихо молвил князь и, прижав руку к груди, медленно опустился на лавку.
Владимир - Мишнево
2003
|