КНЯЗЬ СУЗДАЛЬСКИЙ

В светлице рядом с женой он увидел сына Андрея. Они сидели на лавке, прислонившись друг к другу, и о чём-то тихо разговаривали. Услышав скрип двери, встрепенулись.

Юрий и раньше замечал, как с возрастом всё отчётливее в облике сына проявлялись черты его деда по матери, ныне покойного хана Аепы: тёмные курчавые волосы, чуть раскосые глаза, широкие скулы. Юрий подошёл, молча обнял обоих и прижал к себе.

- Собираю полки, иду на Волгу. Накажу булгар за смерть тестя. Ежели Бог не отвернётся от нас - приведу полон. Земля наша обильна, а орать некому, пустоши не ведают сохи и плуга. Оратаев нам надо много. Вон брат Ярополк захватил Друцк и всех жителей тамошних привёл в свою Переяславскую волость, град новый для них поставил.

- Когда идёшь?

- Как оратаи освободятся, так и пойду. Воеводою дядьку ставлю.

- Гюрги, пожалей старика, ужель молодых не нашёл?

- Едва пятьдесят минуло, а ты его в старики прочишь. Привык аз к нему. Когда мы с ним были в Киеве на празднике перенесения мощей Бориса и Глеба, аз понял, насколько он мне дорог. Встретился там с братьями, с отцом, поговорил с ними и понял, что дорог не тот, кто близок по крови, а тот, кто рядом и надёжен в трудную годину. Хоть и родился аз в Чернигове, но родина моя здесь. Вырос у дядьки на руках, был он возле меня в самые тяжкие дни, выхаживал меня из хворей, научил меч держать в руках, на коня посадил, а главное - научил любить Залесье, раскрыл мне красоты сего края. Нет, мне без него пока ещё тяжко будет в походе, нужон опытный воевода. А ты остаёшься в Суждале госпожою. Игумен Феодор тебе в помощь, да настоятель соборный Амвросий советник добрый. Воеводу Громилу с малой дружиной оставляю тебе, будет град в опаске держать. Данилыч хоть и стар, но тоже опора в делах. Тиунов держи в строгости, они добро служат, аще глаз хозяйский чуют.

Отец ласково посмотрел на сына. 'Вырос. Вернусь с Волги, сотворю постриг. Восьмой год идёт, а уже характер проявился: упрям, молчалив, но ласков'.

Андрей смотрел на отца прямо, в глазах восхищение. Ещё бы! Отец идёт на войну, отомстить за гибель деда! Скоро и он, Андрей, будет таким же храбрым воином.

Юрий обнял сына, жену, и твёрдым шагом вышел из светлицы.

Белозерский и ростовский полки шли по Волге до устья Оки, где должны были соединиться с суздальским полком. Часть войска двигалась конным маршем вдоль рек до самого Великого Града.

Лодьи суздальского полка двигались по Клязьме.

- Край сей не заселён, глухие места, - Юрий оглядывал по пути берега, густо заросшие вековыми дубравами.

- Потому и не заселён, иже сплошь дебри, да и земля скуднее, нежели околь Суждаля. Как здесь поселянину жить? Страшно. Придут булгары, али черемисы, али мордва, всё заберут и в полон уведут безнаказанно. Пока в Суждаль гонца пошлют, пока помощь придёт, ан разорителей и след простыл. Вниз по течению лодьи быстро идут. Сии леса - родной дом для татей. На крутых поворотах, когда лодьи к берегу жмутся, тут из-за любого куста жди стрелы вражьей. Такова Клязьма, одни повороты, да и норов у неё не тот, что у Нерли. Неспокойная река, топляка к тому ж много. Крутыми берегами по весне лес дубовый валит в воду, тут только смотри, как бы днище не пропороть.

- Паки, обживать сии места надобно. Се наша земля. Ежели мы не посадим здесь смерда, то вятичи, али мордва поселятся. Поселянин, знамо, сам себя защитить не может, посему здесь надо ставить грады. Они опаской суждальской украйны будут. Есть места по берегам Клязьмы вельми удобны для ставления градов. Надо будет градников послать сюда, пусть посмотрят всё окрест, да скажут, како и где лепше грады ставить.

- Сторожи по Клязьме нужны. Скотницы твои не пусты, но для такого дела надо ещё больше кун, - дядька посмотрел на Юрия, ожидая, что тот ответит.

- Думал аз и о сём. Не буду разорять свои скотницы на ставление градов. Куны мне нужны для дружины. Буду давать людям отарицу. Грады они будут ставить сами для своей же защиты. Володимерскую и суждальскую дружины мне надо множить и крепить. Вишь, ростовские мужи поутихли, спеси поубавилось, аще силу мою почуяли. Безропотно свой полк послали на булгар.

- Здесь, по Клязьме, земля такова, что жита не соберёшь даже на собственный прокорм, се не суждальское ополье. Однако зверя и мёду, и всякой лесной спорины добыть можно с лихвою доброю.

- Дам поселянам льготы, и пока не окрепнут, пока хозяйством добрым не обзаведутся, брать податей и оброка не буду. Боярам велю не обирать новых поселенцев, а ежели не захотят меня послушать, буду землю у бояр отбирать. Уверен, отец в сём деле меня уразумеет, он сам о сём говорил.

Симоныч многозначительно посмотрел на Юрия. Его радостно удивляло рачительное рассуждение Юрия, он видел в этом плоды своего воспитания княжича.

- Всяко надо здесь льготы давать ещё более чем в суждальском ополье. Тамо земля кормит, а здесь - лес. В лесу жить труднее и опаснее.

Лодьи вышли в Оку, и вот уже её устье. У Юрия дух захватило от величия и широты волжских просторов.

- Вот где град ставить надо! Зри, дядька! Там на крутом берегу!

- Да, место красно, но земля сия не суждальская.

- Худо, что не суждальская, паки крепость была бы здесь вельми к месту. Не мы с тобой, ать наши дети, али внуки всяко здесь град поставят, и будет он держать под своей волостью всю землю округ, и булгары, и мордва, и черемисы сему граду кланяться будут!

- Размечтался ты, князь, не ко времени. Днесь ухо надо держать востро, разные здесь ушкуйники гуляют.

- С нашей-то ратью великою ты от каких-то ушкуйников блюстися велишь!

- Вреда могут натворить немало обозу нашему, а без обоза в чужой земле воину погибель. Усилить охранение надо.

- Что ты на меня смотришь? Ты воевода, вот и делай яко надобно.

Для булгар был полной неожиданностью приход многочисленной рати суздальского князя. Застигнутые врасплох, они сдавали одно селение за другим. Города даже не приходилось брать приступом. В Великом Граде суздаляне взяли много товара, жита разного, а ещё больше повязали полона. Князь распределял полон между дружинниками. Богатых булгар Юрий отпускал. Переселенцам же обещал льготные ссуды для обустройства на новом месте.

- Тебе, Гюрги, мало полона? Сколько тысящ ведём, а ты ещё кличешь доброхотов. Ежели силой не заставим, ни един не останется в нашей земле. Нешто они здесь хуже живут? Ты узрел, у них не каждый ли смерд в сапогах ходит, а наше ополчение, опричь дружины, все в онучи да лычницы обуты.

- Разумеешь, Симоныч, сей муж, - Юрий указал на дородного, хорошо обутого и одетого булгарина, - ты верно говоришь, на моей земле сидеть не будет, ему и здесь хорошо. На своей земле у него свои семечи, среди коих немало и русичей. Так пусть идёт и говорит всем бобылям, иже князь суздальский даёт послабления переселенцам. А мы с ханами в Великом Граде заключим ряд и уйдём восвояси. Нам нужон всяк работный люд, не токмо оратаи. Особливо надо выведать есть ли среди них градодельцы, а може здатель сыщется. Видал, какие они храмы ставят? Не из плинфы, а из белого камня. Правда, не лежит у меня душа к обличью их храмов, чуждые они нам. У нас вера правая и славная, и храмы тож должны быть светлые, яко в белые одежды ряжены. Думаю аз в своей волости такие храмы в градах ставить, каких нигде нет в Руси. Найти бы здателя доброго, способного понять чего аз хочу. Просил аз у отца вернуть мне Степана, да занемог здатель, расхворался. Михалку нашего он толику обучил, но не все хытрости здательские ему передал, не сможет Михалка без подмоги опытного здателя храм каменный поставить. Брат Роман как-то сказывал, иже в Галиче тесть его Володарь Ростиславич с сыном Владимирком ставят храмы белые. Надо мне ехать в Галич.

Симоныч смотрел на князя с добрым прищуром глаз и думал: 'Эх, Гюрги! Абы ты был таким же заботливым семьянином. Ан не успеешь вернуться, опять убежишь от своей половчанки в Володимер на ловы. Блудовство сие есмь, а не ловы'.

Лицо Юрия светилось, он был доволен удачным походом.

- Богатую добычу везём в Суждаль! Вернёмся - такие ловы по сему случаю устроим! На седмицу, али на две!

Симоныч безудержно рассмеялся.

- Ты что гогочешь?

- Ты бы, Гюрги, подумал о жене, о сынах! А ты - ловы!

- Э-э-э, опять ты за своё. Не бойся, не обижу их. Подарки богатые им будут. А ловы мы сотворим! Поход наш удачный отпраздновать надо. И Бога отблагодарим, сразу же молебен, а потом сотворим постриг Ростиславу и Ондрею.

Недавно на торгу Михалка с дружиной древоделей поставили новую церковь, а теперь и хоромы взялись попу обновлять.

Ладная у Михалки сложилась дружина. Считай, половину Суздаля срубили. По всей округе не было лучших древоделей.

Однажды вышел у них спор с заказчиком. Поп этот, строптивый и вредный, во всём городе имел дурную славу, потому и на исповедь к нему ходили только приезжие.

Сначала дружина наотрез отказалась брать подряд, но Михалка уговорил.

Скандал же случился вот из-за чего.

Как-то плотники отдыхали между делами, сидели на подмостях, байки друг другу сказывали. Один из них возьми да чихни, а другой ему на это: 'Будь здрава твоя головушка'.

И тут же получил подзатылину, да так сильно, что, потеряв равновесие, упал с подмостей и повредил руку.

Оказывается, на подмостях сзади стоял поп и, услышав негодные для христианина слова, не удержался и двинул плотнику по затылку.

- Поганьско отродье! Крестное знамение творити надо, абы с чихом душа из тела не выскочила без Божьей на то воли. Мерьска твоя душа, здравицу головушке воспевает! От причастия отлучу!

- Ты, поп, совсем из ума вышел! Зри, что натворил с человеком!

Плотники обступили обидчика. Один из них схватил попа за подрясник и начал трясти.

Неизвестно, чем бы всё это могло кончиться, не вмешайся вовремя Михалка.

Плотники хотели на попа челобитную князю нести.

- Не князю, а игумену челом бить надо, абы поп заплатил за увечье, - спорили мужики.

- Игумен есмь человек печерский, суждальские дела не в его воле. Надобе к протопопу соборному идти.

Поп понял, что дело поворачивается не в его пользу. Епархия управлялась переяславским владыкой, он далеко отсюда, потому власть духовная была в руках протопопа Амвросия, у которого с князем дружба. Амвросий строг к себе и требователен к другим священникам. Давно уже сложилось так, что викарий, протопоп ростовского соборного храма отец Иаков, не вникал в суздальскую духовную жизнь, и всякие разбирательства приходились на протопопа, настоятеля суздальского соборного храма Амвросия. Амвросий разговаривал вкрадчиво, мягким голосом, располагая к себе собеседника, проникая в его сокровенные мысли, но затем следовала неотвратимая расплата за прегрешения, коли таковые были.

И пошёл поп на мировую с плотниками. Устроил им обед с медами, гораздо лучше и обильнее против того, что было в подрядной записи.

Через две седмицы рука у плотника зажила, и, казалось бы, всё забыто. Но не таков был поп.

Однажды он снова набросился на дружину с руганью. А было это так. Плотники заготавливали плахи для потолочного настила. Работа спорилась, настроение весёлое. Двое нарезали короткие брёвна по длине от балки до балки; двое других били дубовые клинья в брёвна, расщепляя их вдоль пополам; третьи отёсывали топорами плоские стороны расколотых половинок. Другие плотники устанавливали в трапезной столбы-опоры под матицы. Столбы были с выпуклостью посередине высоты, кои называют дыньками; сверху и снизу дынек обрамление вырезными плетёнками. С боков к столбам крепились дугообразные подпорки. Вот поп, Увидя эти подпорки, и раскричался:

- Се есмь блудилище неверных, а не дружина теслей! Поганьство! Извести меня со свету вздумали?! Мокошь мне в трапезе ставят!

- Батюшка, да ты что, какая Мокошь? - не понял недовольства Михалка.

- Зри! Иже сие есмь? Что яко он стоит, аще баба, руци растопырив к небесам? Что есмь сие, ежели не Мокошь? Идолище языцкое!

- Се подпорки, а не руки. Тако всюду ставят. У тебя ж горница наверху будет с повалушей, для сего и столбы ставим с подпорами, абы не было прогибов матиц, - недоумевал Михалка, не понимая, в чём же увидел поп языческое идолище.

- Ты видел, яко в Ярилин день, будь он неладен, - сплюнул поп, перекрестившись и переходя на нормальный тон, - девки хороводы водят, языцкое их племя, сосуды греховные, яко оне руци к Яриле воздевают? Тьфу! И вы мне бесовскую бабу поставили, а столб с подпорами! Уговора у меня с вами такого не было, и сего в рядной записи нет!

Наконец, поняв попа, плотники дружно рассмеялись. Они и не думали ни о какой Мокоши. Их отцы учили так ставить резные подпорки, чтобы усилить опору для потолочной балки, и никогда не задумывались, что подпоры могут напоминать давно забытую языческую Мокошь. А тут, на-ка вот! Поп не столб узрел, а бабу с воздетыми руками. Смех раздирал плотников.

- Мужики, а и вправду на бабу похоже!

- Не даром люди говорят о таких, как ты, поп: ангельского образа, да блудного нрава!

- Надо же! Бабу усмотрел! Видно, кто о чём думает, тому то и снится!

- Ладно, отче, - вмешался Михалка, не желая продолжения скандала, - переделаем подпорки, столбы будут без подпорок, или их сделаем прямые.

- Не на бабу будут похожи, а на тебя в рясе, когда руками на нас потрясаешь! - гремели хохотом плотники.

- Не охульничать! Не простые хоромы ставите, а для священного сана!

- Отче, переделаем, ей-ей переделаем. Посмеялись вмале, так ведь се не грех. А ежели грех - отмолим, а ты нам в сём поможешь. Хоромы тебе ладные рубим и сроки блюдём.

Утихомирился поп, но ненадолго.

Когда ставили ворота, поп снова стал куражиться. У плотников кончилось терпение.

По обычаю над крышей ворот был поставлен киот с кровелькой и крестом. Поп увидел это и стал выговаривать Михалке своё недовольство:

- А где же кресчатая бочка?

- Сего нет в подряде.

Поп принёс берестяной свиток.

- На, чти сие, коль грамоте учён.

Михалка развернул бересту.

- Здесь! - ткнул пальцем в бересту поп.

- 'А ворота поставить нам, Михалке со клеврет, о дву створах со калиткою, да над вратами киот, абы был с кровелькой, да крестом наверху', - прочёл Михалка.

- Нешто мы киот не поставили с кровелькой и крестом? - шумели плотники.

- Киот должон быти крыт бочкой, яко у боярина Наума Данилыча. Разговор-то был о сём, когда подряд писали.

- Эко, куда хватил! То тысяцкий, а ты кто? И в грамотке не сказана бочка, а просто кровелька. Так?

Поп понял, что плотников на кривой козе не объехать и начал мяться:

- Аз добавлю к подрядной записи и куны, и брашно. Обет даю.

- Нам твои обеты, что ветер в поле, - не сдавались плотники.

- Коли не верите, можно и запись сделати. Дьяк площадный рядом живёт, пошлю за ним тотчас.

Михалка переглядывался с дружиной, а поп настаивал:

- Вы разумеете, иже двор красен вратами, а хоромы теремом.

- Ну, коли будет запись, поставим тебе бочку над киотом. Токмо будет тебе за сию бочку от посадника. Ишь переклюкать переднего боярина захотел.

Суздаль жил спокойно, буднично. Каждый житель занимался своим делом. Княгиня по вечерам слушала тиунов, сказывавших о денных событиях. Плотники стучали топорами. Из кузниц доносились звоны молотов. В огородах гнули спины старики и дети. Мерно гудело людскими голосами и ржанием лошадей торжище. Но это размеренное спокойствие виделось лишь внешне. В душе у каждого суздалянина и суздалянки засело тревожное ожидание вестей о походе на Волгу.

И вот, наконец, по городу разнеслась весть: возвращаются мужья, братья, отцы, сыновья! С победой возвращаются!

Гонцы сообщили княгине, что князь и воевода живы и невредимы, ведут большой полон и несметный обоз разного товара. Через седмицу должны быть в Суздале.

В день возвращения князя на звоннице у собора надрывался колокол, возвещая всеобщее торжество. Отслужили молебен. Повсюду радостные лица. Но из некоторых хижин доносился пронизывающий душу женский вой и детский плач - то были семьи, потерявшие кормильца.

Князь Юрий, отпраздновав победное возвращение, как и обещал, не стал откладывать надолго постриг сыновей.

В назначенный срок на соборной площади собралось множество горожан. Каждый хотел поближе видеть княжескую поросль.

Звонарь ударил в колокол. Ворота княжьего двора распахнулись, и в них появились празднично одетые мужи. Впереди с хоругвями шли соборные клирики, за ними протопоп и дьякон с кадилом. За духовенством шествовал крёстный отец Симоныч, ведя княжичей за руки. Позади них шёл князь с княгиней, за ними лучшие мужи Суздаля.

Шествующие остановились перед собором. С княжичей сняли аксамитовые отороченные собольим мехом клобуки. Дьяк басил на всю площадь молитву, прося у Царицы Небесной заступничества и покровительства княжичам, становившимися полноправными гражданами и отцовыми наследниками.

Протопоп слегка подрезал снизу кудряшки сначала старшему Ростиславу, затем Андрею. На княжичей надели клобуки, подвязали к поясам короткие мечи-клинки в ножнах.

Княгиня, уронив слезу, без причитаний обняла сыновей, подвела их к отцу, передала руки княжичей в руки отца.

Отроки подвели двух коней. Мощные загривки и мускулистые ноги их говорили о том, что кони более чем в зрелом возрасте, а прямо поднятые морды были явным признаком того, что они не пахотные и не товарные, а верховые, словом, боевые старики.

Князь посадил сыновей в сёдла и, держа обеими руками поводья, повёл коней с молодыми всадниками вокруг собора вслед за протопопом с клирошанами.

Процессия, обойдя собор, остановилась у входа. Отроки сняли княжичей с коней.

Над окованными медью громадными створками дверей Богородица с воздетыми кверху руками встречала входящих, блистая на солнце чёрно-жёлтой мозаикой. Устремив взор к Богородице и, крестясь, вошли в храм. Начался молебен. Протопоп гласил над Ростиславом и Андреем:

- Заповедывай нам вся во славу Твою творити, пришедшего раба Твоего начаток сотворити стрища власы своея, благослови вкупе с его воспреемником...

Князь с княгиней не поднялись по обыкновению на полати, а за Симонычем и княжичами прошли в середину храма.

Был ясный день, и солнечные лучи прорывались сквозь оконные слюдяницы, создавая праздничное настроение. Среди молящихся стоял и Ермола с Марией и рослым семнадцатилетним молодцом, сыном Козьмой. Рядом стояли Михалка с Алёной и дочкой Агафьей двенадцати лет. Румянец на щеках Агафьи будто созревающее яблочко в монастырском саду, в глазах искорки, словом, девица - кровь с молоком.

Ермола с потаённой улыбкой наблюдал за сыном, как тот искоса стрелял глазами на Агафью. 'После молебна надо поговорить с Михалкой. Не пора ли сватов засылать?' - подумал он и беглым взглядом окинул молящихся. Взор его остановился на лице спокойного, уверенного в себе князя. Посмотрел на княгиню и... Его вдруг словно молнией поразило: голова княгини объята светящимся ореолом. 'Ужель Богом меченая?' Покачивающиеся у висков княгини колты в виде лучистых звёзд, унизанные драгоценными каменьями, цветисто блестели так ярко, что создавали вокруг головы сияние.

Ермоле вспоминалось что-то виденное подобное раньше. И он вспомнил. Однажды, молясь в храме перед иконой Богоматери, он видел точно такой же нимб вокруг иконы. Не тот, что был сделан на серебряном окладе, а вокруг, в воздухе. Лучи солнца прошли через узкое оконце, скользнули по иконе, и на ней ярким сиянием зажглись самоцветы, коими сплошь был унизан оклад. Это и создало зрительное впечатление светящегося ореола. Только тогда это явление было кратким. С движением солнечного луча нимб скоро исчез. Сейчас то же повторилось вокруг головы княгини, но гораздо живее, потому как колты покачивались, дрожали в падающих на них лучах, сверкая гранями камней. 'Ведать бы, что сие значит?' - размышлял Ермола.

Но этим его видения не кончились. Он перевёл взгляд на княжичей, и его лоб покрылся холодным потом. 'Да что со мною нонче? Всюду видения. Али аз хворый?' Княжичи стояли в тех же позах, как Борис и Глеб на иконах: в правых руках они держали кресты, ладони левых рук опирались на рукояти мечей.

Недавно вся православная Русь молебнами отмечала в сотый раз скорбную годовщину убиения сыновей святого Владимира, и повсюду в храмах теперь непременно были образа князей-мучеников.

'Вылитые Борис и Глеб! Ужель их ждёт такая же участь?' - невольно мелькнуло в голове Ермолы.

А в это время столы в гриднице уже ломились от яств и питий. Любил князь Юрий обильные застолья, был бы повод.

Гости преподносили княжичам между здравицами дорогие подарки. Чего тут только не было! Но самый радостный огонёк в глазах Андрея появился, когда княжичей опоясывали мечами, пусть маленькими, по росту, но настоящими стальными мечами в разукрашенных золотой чеканкой ножнах. Андрей стоял гордый, насупив брови. Как же! Ведь он теперь настоящий воин - при оружии!

Отец новопостриженных одаривал гостей, кого золотом, кого серебром, дорогими одеждами, мехами - каждому по его достоинству.

Пышно отпраздновав поход на Волгу и постриг сыновей, князь с дядькой занялись приведённым полоном. Они старались как можно больше людей посадить на пустоши, надеясь увеличить опольные земли. Но не забыли послать и на градозданье вниз по Клязьме.

Вернулся из похода невредимым и воевода Олаф. Дома его ждала радостная весть: жена родила ему сына. Радости не было предела, душа и лик Олафа светились от счастья. После трёх дочерей, наконец, появился наследник.

Но недолго было в радости его сердце. Олафа насторожила необычная сдержанность Любославы. Раньше она не была такой. Она разделяла его нынешнюю восторженность, но что-то её томило, и улыбка быстро угасала на устах.

- Любушка моя, вижу, гложет тебя забота, мне неведома. Скажи, открой свою душу.

Любослава только и ждала, когда Олаф спросит, и тут же охотно, взяв его руку в свои тёплые и мягкие ладони, молвила:

- Анна... - и разрыдалась, уткнувшись в грудь мужа.

- Ну что ты, Бог даст, осилит свою хворобу, - ласково поглаживал он её по плечу.

Вот уже одиннадцатый год их дочь Анна с самого рождения томилась неведомой болезнью. Она росла хилым ребёнком, постоянно чувствовала недомогания, а последнее время просто увядала на глазах у матери.

Рискуя навлечь на себя недовольство отца Амвросия, Олаф и Любослава отвезли дочь в лес к ведуну. Старец-отшельник жил в диких приклязьменских дебрях. Узнав, что дочка крещёная, он поначалу отказался её принять, но богатые дары Олафа сделали своё дело. Ведун сотворил над Анной очистительный обряд и сказал, чтобы девочку оставили с ним на какое-то время.

В назначенный день Любослава пришла к ведуну (Олаф в это время был с князем на Волге). Ведун сообщил Любославе страшную правду: её дочь неизлечимо больна. Травное лечение не поможет вызволить из беды, и земной путь девочки короток.

Эту печаль и поведала Любослава мужу.

- Не хотела тебя опечаливать сей вестью вдруг, держала в себе, сколь могла, - заливалась слезами Любослава.

Олаф ещё сильнее прижал несчастную к своей груди. Лицо его мрачнело.

- Анна знает? - спросил он.

- Нет. Ведун сказал, ежели она узнает о своей участи, это ускорит её кончину.

- Собери сердце в кулак, Любушка, утри слёзы. Будет новый день - будут и новые заботы. Заутре поразмыслим како быти.

По окольным и дальним землям разнеслись слухи о необыкновенной щедрости суздальского князя, и робко потянулись в его волость люди, с надеждой получить наделок.

У Юрия же появилось не мало забот с земельными спорами. Часто приходилось улаживать межевые дела, с которыми не справлялись тиуны, особенно, когда это касалось боярских владений.

Как-то, объезжая округу и осматривая подходящие места для поселения новых людей, Юрий обратил внимание на сельцо недалеко от Суздаля. В сторонке от жилищ смердов, на невысоком взгорке красовались добротные хоромы с хорошей заборной оградой. Вокруг сельца ухоженные поля.

- Ты, Симоныч, говорил мне как-то, что сельцо сие с землёй округ него есть собина печерского старца Вышатича, царствие ему небесное.

- Сие сельцо Яна Вышатича. Его здесь так и называют - Янёво сельцо.

- Старец уже лет пять на десять, как почил в Бозе, кто же ноне землю орает?

- Потомки его и брата Путяты. Как Святополк скончался, двор Путяты в Киеве разорили, а кто остался жив, перебрались с дворовой челядью сюда.

- Не припомню, чтобы отец давал Вышатичам землю в сей волости.

- Сельцо сие своему тысяцкому Вышате ещё Великий Ярослав пожаловал.

- Отец сказывал, сын Вышаты Ян храбрый воевода был. Не раз ему приходилось здесь усмирять неверных.

- Ян Вышатич долгую жизнь прожил, много видел, много знал. С его слов печерский чернец Нестор записал много всякого сказанья о руських землях и князьях. Погребён он вместе с моим отцом в Печерском монастыре.

- А Путята, брат его, там же погребён?

- Говорят, там. Невзлюбили его киевляне, много зла он содеял вместе со Святополком.

- Сворачивай, заедем, посмотрим, яко смерды в отчине Вышатичей живут.

Всадники направили коней к сельцу, но князь повернул не к боярскому двору, а к жилищам смердов.

- Куда же ты, Гюрги? О се боярский двор, - крикнул Симоныч.

- Как живут бояре, мне ведомо. Отец завещал, передавая волость, еже бы сам, а не через тиунов ведал, яко живёт чёрный люд.

Они подъехали к крайней полуземлянке. Отрок, соскочив с коня, бросился к хижине, дабы, упредив князя, посмотреть всё ли достойно посещения своего господина.

- Что всполохнулся? Потщание твоего здесь не надобно. Аз хочу видеть, како есмь озорно.

Юрий соскочил с коня, передал отроку поводья и направился к двери. Из-за угла выскочил пёс, злобно лая, но тут же получил плетью по спине и, заскулев, отскочил в сторону, боязливо оглядываясь.

Дверь наполовину приоткрылась. На шум вышел бородатый здоровяк. Ослеплённый ярким светом весеннего дня, он долго щурился, приложив ладонь к глазам. Увидел перед собой господ и сперепугу рухнул на колени, ткнулся лбом в землю.

- Почто так неприветлив, князя в домовище своё не зовёшь? - спросил, улыбаясь, князь.

Мужик встрепенулся, бросился к двери, что-то на ходу бормоча, силился её шире распахнуть, но дверь упрямо уткнулась в землю.

Юрий подошёл, одним движением приподнял дверь, и она слетела с деревянных крючьев. Шагнув за порог, князь от резкого зловония отшатнулся назад, ударился головой о дверную притолоку, смачно выругался, зажимая ладонью ушибленный затылок.

В хижине стоял смрад от находящегося за деревянной перегородкой скота. Здесь зимовали поросята, овцы, куры. К зловонию хлева примешивался острый запах чеснока, лука, и ещё неведомо чего.

Сощурив глаза, Юрий всматривался в темноту жилища. Посередине хижины, под отверстием в крыше, на полу тлели угли очага, обложенные по кругу дикими камнями.

Отрок подтолкнул онемевшего от испуга хозяина хижины внутрь.

- Иди, помоги князю, абы не расшибся в твоей тёмной лачуге.

Мужик вошёл, привычным движением подложил в очаг хворосту. Огонь быстро занялся, и можно было оглядеться вокруг. Справа - стенка из жердей, из-за которой доносилось куриное квохтанье. Слева от очага - земляной топчан с подстилкой из соломы. Там из-под овчиной кошмы торчали три головы: одна старухи и две детские. Слепая старуха в пол-голоса гнусавила псалмы. Четыре детских глаза со страхом уставились на вошедших. Прямо за очагом устроено подобие стола из деревянных плах, посреди коего стоял глиняный горнец.

- Князь, Гюрги Володимерич, не обессудь, беспорядок у меня -

хозяйку зимою схоронил. Ноне вторая седмица по Пасхе, брашно моё ноне празднично, прошу, отведайте. Токмо медов у меня нет, - мужик ловко подвинул горнец, вытер лоснящейся от засаленности тряпицей деревянные ложки и покорно склонил голову.

- Ты что, смерд, своё чёрное хлёбово князю предлагаешь...

Юрий молча отстранил дядьку в сторону и сел на топчан. Огляделся по сторонам, взял ложку.

Симоныч жалостливо смотрел на Юрия: 'Ужель будет есть?' Сам едва сдерживал подступившую тошноту.

Перед князем стоял наполовину опустошённый, чёрный от копоти и грязи горнец. Похлёбка из капусты со свиным салом, приправленная конопляным маслом, чесноком и луком, источала непривычный и неприятный запах. Но Юрий переборол брезгливость, несколько раз зачерпнул ложкой, поблагодарил хозяина за угощенье и спросил:

- Чей ты есмь?

- Янёва сельца господ.

- Холоп?

- Был аз ролейным закупом, а ноне в покруте.

- Велик ли окуп?

- Мне до конца дней моих хватит. Хотел бы вот их от покруты избавить, - мужик кивнул в сторону детей, - да господин наш за каждую повинность резы увеличивает, тако покрута и не убывает. Видно, и детям суждено быти полными холопами.

- Алчность к мздоимству Вышатичи из Киева с собою сюда принесли, - бросил он вскользь Симонычу. - Вижу, ты, человече, крепкий. Покруту твою беру на себя, с господином твоим рассчитаюсь. Придёшь ко мне, оратаи мне нужны.

Мужик опустился на колени, бормоча слова благодарности, но так и не поняв что же лучше: княжье тягло или холопство у боярина.

Покинув Янёвские владения, князь и дядька в сопровождении отроков ехали верхом по ещё непросохшей весенней дороге. Вокруг чернели поля, ждали оратаев. Где-то над головой звенел жаворонок. От земли, разогретой апрельским солнцем, шёл едва заметный пар, наполняя всё вокруг терпким, вяжущим горло воздухом, проникающим во все поры тела, дурманящим голову.

Всадники выбрали подсохнувший пригорок. Юрий предложил остановиться. Они соскочили с коней и присели на сухие кочки. Под ногами начинала пробиваться зелёная травка.

Симоныч закрыл глаза, запрокинул голову, глубоко вдохнул пар весенней земли.

- Чуешь, Гюрги, се дыхание земли, Богом данное. От него есмь жизнь всего сущего на земле.

- Чую. Ан не разумею, почто люди истребляют друг друга? Земли-то вон сколько, всем бы хватило, ан нет, алчность не имеет пределов. Се не от Бога, а от Сатаны. Как сию пакость из людских душ изъять?

- Се тоже есмь жизнь. Люди всякие по земле ходят, но не каждый живёт своим разумом, таких Сатана и опутывает своей лестью. Что дано князю, того не дано смерду. Вот был ты в прокопчёном домовище у смерда, похлёбку ел зловонную. Се есмь мир оратая, и другого для него не дано. Он смерд, так Богом промыслено.

- Ты, Симоныч, мудрый человек, а не можешь уразуметь самого простого: зимой смерд живёт со скотиной, согревая её своим очагом. Спасёт скотину - сам жив будет. К зловонию привыкнуть можно, се тож дыхание земли. Еже чесень да лук едят много, се для того, абы уберечь себя от разных хворей, паки и от скотины идущей. Ты мне скажи, можно ли волю княжью являть людям, не ведая, как они живут?

- То не твоё имение, и не твою землю орает смерд.

- Верно, ан теперь поедем в мои сёла и узрим, како мои смерды живут, и боярские тож. Разумею, разницы не будет.

- Почто тако разумеешь?

- А ты сам поразмысли, есть ли разница между киевским и ростовским боярином? Вот вишь - нет. Потому и смерды, и холопы, все одинаково живут, и в Поднепровье и здесь. Отец мне завещал множить богатство своё вместе с чёрным людом и вятшими мужами. Чем богаче чадь моей волости, тем большую подать с неё можно взять. Чем богаче волость, тем крепче княжья воля и сила. Вот посему тем, кто идёт ко мне, даю отарицу, и освобождаю на пяток лет от податей, дондеже не осядут и не окрепнут на сей земле.

- Гюрги, ты так усердно меня уговариваешь, буд-то аз супротив твоей воли, а сам ведаешь: когда аз супротив, паки присно прямодушно говорю тебе о сём. Камня за пазухой никогда не держу.

- Тако и добро, Симоныч. Ан напрасно ты не отведал смердьей похлёбки праздничной. Наваден ты медами, да грецкими винами услаждать своё чрево. Узрел аз, яко ты свой нос зажимал.

Князь и дядька, сидя на кочках, покрытых сухой прошлогодней травой, весело хохотали.

А земля вокруг источала весенний пар - она дышала.

Юрий смотрел в глубокую бездну неба. Душа его радовалась тому, что теперь будет кому возделывать эту землю. Правда, пока ещё мало чёрного люда. Половина полона вернулась в булгарскую землю. В Великом Граде таков и был договор, что суздальский князь отпускает после двух лет из полона тех, кто захочет вернуться, а булгарские князья не ищут полон, осевший по своей воле в Суздальской земле. Подневольный рабский труд суздальскому князю был нужен лишь на первых порах. А вообще он хотел видеть на своей земле осевшего земледельца, от которого гораздо больше прока.

Накануне Иванова дня* в доме Михалки происходил не простой разговор родителей с дочерью. Агафья умоляла мать отпустить её на игрища на Красную Горку.

- Матушка, заутре весь Суждаль там будет. Девицы хороводы водить будут, песни петь. Соблаговоли, матушка, отпусти меня.

- Не доброе дело на игрища ходить.

- Аз не едина, подружки зовут, много их туда собираются, и не супротив воли родителей. Токмо ты, матушка, противишься меня отпустить.

- А что мне на исповеди отвечать? Грешна, батюшка, в бесовские игрища дочь отпустила?

- Батюшка, - Агафья со слезами на глазах смотрела на отца умоляюще.

Михалка ласково погладил дочь по головке.

- Поди, Агафьюшка, покорми курей, после поговорим.

Агафья беспрекословно удалилась, понимая, что сейчас предстоит нелёгкий разговор отца с матушкой.

- Вспомни-ка, Олёна, яко сама с радостью бегала на Красную горку.

Алёна улыбнулась, укоризненно качая головой. А Михалка продолжал наступать:

- Вот то-то! Нельзя девицу в затворничестве держать, яко черницу монастырскую. Видел аз, как Ермолин Козьма на неё заглядывается. Пусть попрыгает с ним в хороводе. А нам с тобой надо готовиться к приёму сватов.

Алёна всплеснула руками.

- Да ты что, уже говорил с Ермолой?

- Пока ещё разговора не было. Отпускай дочь в хоровод, пусть повеселится. Выйдет замуж - не до Красной горки ей будет. Сама ведаешь.

На следующий день на крутом берегу, на излучине Каменки, за городом собирались суздаляне на игрища.

Стоял тёплый день. Солнце щедро жарило в чистом небе. Зелёный холм на берегу после полудня заполнили разного возраста парни и девицы. Семейные не бывали на этом празднике, разве только издали смотрели, вспоминая свою молодость.

Игрища были отголоском языческих времён, и против них яростно выступали суздальские попы.

Кроме хороводов и песен с воздетыми к небу руками, ближе к ночи были и неистовые пляски с возлияниями и угощениями, и купание нагишами. Но это уже было для тех, кто прощался с уходящей молодостью и был накануне свадьбы. Младших к этому времени загоняли по домам.

Огонь готовили загодя, днём, пока вечерняя роса не упала на траву. В середине пригорка была ложбинка, где когда-то в давние времена разводили жертвенный костёр возле деревянного идола. Огонь добывали трением. Он должен быть чистым, незамутнённым бытом домашних очагов и костров охотничьих привалов. Запах дымка от воспламеняющегося сухого мха напоминал людям первый жертвенный огонь, пришедший из глубины веков, и озаривший, обогревший дальнейшее существование человечества.

Тетиву лука оборачивали вокруг сухого кола, который ставили заострённым концом в углубление сухого бревна и быстрыми движениями лука крутили кол, подкладывая в углубление сухую траву и мох. Появлялся дымок, раздували огонь и переносили его к хворосту костра. Так происходило это сейчас. Только не было на своём месте идола и жертвенных петухов.

Вот в середине гомонящей на разные голоса толпы появился ряженый: юноша с раскрашенным лицом, в высоком колпаке с бубенцами, разноцветными лентами, цветами. Толпа с ряженым, приплясывая, направилась к большому костру на вершине холма.

Козьма сразу заметил среди множества девушек Агафью. О-о, эту головку, хоть она и была как у всех украшена цветастым венком, Козьма узнал бы её из тысячи! Он стал незаметно удаляться от парней, потихоньку приближаясь к девицам.

Агафья вздрогнула, ощутив свою руку в чьей-то ладони. Обернулась. Лицо залил румянец. Руку она не отдёрнула.

Козьме этого было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливейшим из всех парней. Ох, неизмерима сила зарождающейся чистой, беззаветной любви! Но ни он, ни она не ведают, на какие великие дела способна любовь двух соединяющихся сердец. Нет, не ведает Козьма, к чему готовы его разум и воля, каких вершин мастерства он может достичь ради любви этой единственной, нежной, юной девичьей души, чью маленькую покорную ладошку держит он страстно, трепетно в своей могучей руке. Он знает только одно: для него нет преград. Скажи она: сделай, и он выполнит любое её желание. Они слишком молоды, и всё их счастье впереди. Безмерную свою любовь она отдаст ему всю без остатка, помогая любимому удивлять людей своими творениями, среди которых появится единственное, чудо из чудес, несущее их песнь любви через века. Не-ет, что бы там ни говорили, а мир движет к грядущему только чистая любовь и огонь семейного очага. Жертвенный огонь хоть и чист, но его поглощает лета. А огонь семейного очага жив вечно!

Алчность, корысть, войны, тоже толкают людей на великие, но не деяния, а злодеяния. Так было, так есть и так будет. Но любовь выше людских пороков, ибо любовь - это Бог, и значит, всему венец.

С умыслом, или без него, но в своё время Ростовский епископ Исайя поставил монастырское подворье как раз напротив Красной горки. Гуляющие видели в четырёхстах саженях от себя монастырь, а монахи могли наблюдать за происходящим на Красной горке и молить Господа о вразумлении заблудших и отлучении их от бесовских происков.

Поздно вечером Козьма провожал Агафью до дома. А на горке, над лугом, продолжал гореть костёр, и вокруг него в быстром хороводе мелькали тени. То было уже не язычество, а просто дань традициям предков. Волхвы уже давно канули в лету, но... не везде. В тёмных лесных углах, коих в Залесье не счесть, ещё можно было встретить волхвов-ведунов, но они уже опасались являться к людям. Это был их удел, судьба, с которой они должны были смириться так же, как попы ничего не могли сделать против игрищ, и тоже должны были терпеть обычай, идущий из глубины славянских веков.

Князь Юрий стоял на берегу Каменки возле стен городской крепости и смотрел на пылающий костёр на Горке. Рядом недовольно топтался протопоп.

- Смотришь, отче, а у самого душа гневом горит? - с хитринкой в глазах смотрел князь на Амвросия.

- Придёт то время, князь, когда люди забудут сию дикость.

- По-твоему сие есмь бесовские игрища, непотребное языцкое блудовство. А кто уже теперь помнит, когда люди начали плясать у костров? И будет этот завет предков жить в людях и в последующие времена, в других поколениях. Токмо, може, плясать и прыгать будут по-другому. Думаю, вам, попам, истребить это в людях непосильно. Да, и надо ли? Паки, надо разуметь, не все хотят в монастырь идти.

- Сего не проповедую. Вера в Бога есмь дар Божий, и дан каждому, но не всяк волен благоприемлити сей дар. Разумею, князь, у каждого в молодости душа горит, и огонь просится наружу, но дикие игрища не есть лепший путь для сего выхода.

- Ан разумею, ежели люди одержимы единой волей к чему-либо, будь то аже игрища, оне яко стихия - неодолимая сила. Еже и боярин, и смерд с такой волей идут на рать, оне непобедимы. Днесь сию волю надо устремить на обустройство Залесья. О сём денно и нощно помышляю.

После посажения на коня княжич Андрей почувствовал себя повзрослевшим. Быть иначе не могло, ведь с ним, он это чувствовал, стали обращаться как с равным. Короткий меч он носил постоянно при себе. Окружающие знали суровый характер мальчика и не перечили ему ни в чём. Наоборот, старались угождать, давая понять, насколько его уважают. В конце концов, потакания взрослых привели к тому, что однажды без сопровождения отроков он задумал идти в лес на волков. А дело было так.

Нравилось Андрею бывать во Владимире. Отец замечал это сильное влечение сына и часто брал его с собой. Им нравились леса, окружающие град, широкая и стремительная Клязьма, на высоком берегу которой горделиво высились крепостные башни.

Когда князь Юрий подолгу задерживался во Владимире, увлекаясь ловами, то всегда следовало недовольство суздалян, дескать, от дел князь отлучается, в пригороде тешит свою душу.

Князь, понимая желание сына, оставлял его под присмотром отроков во Владимире на столько, на сколько сам захочет - пусть за отца душу потешит.

Однажды Андрей прямо сказал отцу, что не люб ему Суздаль. Отец ничего не ответил, лишь бровью вскинул на сына и подумал: 'Мне тоже Володимер боле люб, но одной моей воли здесь мало'.

Вот и теперь Андрей уговорил отца, и остался во Владимире с братом Ростиславом.

Характерами братья были разные. Андрей упорный, своенравный, заводила. Ростислав, хоть и старше на два года, но менее уверенный, во всём полагался на Андрея.

В слободах, коими так быстро оброс град, по ночам стали пропадать из дворов овцы. Кровавые следы на снегу вели вниз по склону к Клязьме, и через реку в лес. Где-то там зимовала волчья семья.

Терпение слобожан кончилось, и они собрались в ближайшие дни выйти на волков. Спросили, какова будет на то воля тысяцкого и, получив дозволение, попросили у него помощи.

- Помоги, боярин, дай двух лучников, ведь у нас токмо топоры да рогатины.

- Дам лучников, и выжлятников дам с борзыми, - пообещал Захар Еремеич, - но чтоб шкуру не портить.

- Ладно, ужо потщимся.

Этот разговор случайно услыхал Андрей и рассказал Ростиславу. С заговорщическим видом братья долго шептались. Андрей решил опередить слободских мужиков. Братья договорились идти без отроков, только вдвоём. Ростислав с трудом, но согласился.

- Страшно, Ондрей! Ты же видел сколько крови на снегу.

- А мечи наши на что?

Февральский день выдался пасмурным. Снег после метели лежал такой белизны, словно выстиранная столешница. Видно было каждую соломинку. Братья взяли санки и сказали отрокам, что идут кататься с горки возле градских врат. Княжичи уговорили посадника не посылать с ними отроков, ведь горка-то рядом, у привратников на виду. Мечи они спрятали под кожухи и вышли к городским воротам. На санках весело спустились вниз, где и закопали их в снег. Сами же пошли к Клязьме искать волчьи следы.

Долго искать не пришлось. Прошлой ночью снова в одном из дворов утащили барана, и следы были отчётливо видны на снегу. Алая кровь издалека бросилась в глаза.

- Вот оне! - крикнул Андрей.

На снегу виднелись вмятины волчьих лап. Ростислав приложил свой дрожащий кулачок к вмятине: он был меньше волчьей лапы.

- Ондрей, може вернёмся?

- Ты трусишь? А се на что? - он вызволил из-под полы небольшой меч в ножнах с опояской.

Братья опоясались мечами поверх кожухов и, держа левые ладони на рукоятях, двинулись по следам через Клязьму. Опасаясь, чтоб стража на городских стенах их не заметила, княжичи спешно перешли реку. Следы вели в редкий кустарник. Тропа то расширялась, словно волков была целая стая, то сливаясь в одну нитку, окроплённую на всём пути кровавыми пятнами.

Княжичи долго шли между мелкорослым кустарником. Наконец начался лес. Ростислав в нерешительности остановился.

- Не отставай! - крикнул Андрей, входя в лес.

Братья шли медленно, то и дело озираясь по сторонам. Лес становился всё гуще, а кровавые пятна вели вглубь. За кустами и деревьями показался просвет. Следы вели туда. Братья прибавили шаг, вышли на небольшую поляну и оцепенели от ужаса. Поляна была утоптана, словно после битвы, и снег сплошь покрыт кровавыми пятнами, повсюду валялись клочья шерсти.

Мальчики встали в нерешительности, испуганно вертя головами и вглядываясь в лесную чащу. Андрей медленно вытащил меч. Ростислав последовал брату. Не сговариваясь, молча, они повернулись и пустились наутёк.

Братья не заметили, как над ними сгустились вечерние сумерки. Казалось, лес вот-вот сомкнётся и навсегда погребёт следопытов в своих холодных, тёмных объятиях. Впереди показалось мелколесье, значит скоро будет река. Изнемогая от страха и усталости, братья почти бежали по своим и волчьим следам, и лишь на берегу, под стенами града, тяжело дыша, присели отдохнуть.

Едва княжичи опомнились, как их со всех сторон обступили отроки и дворовые слуги. Весь город был поднят на ноги. Княжичи смотрели по-детски испуганными глазами. В их руках блестела сталь мечей.

Через седмицу, как и обещал, приехал отец. Перед ним с поникшими головами стояли тысяцкий, отроки, слуги. Князь недоумённо оглядел каждого.

- Что случилось?

Захар сбивчиво рассказал князю, как они не доглядели за княжичами, ушедшими в лес.

Юрий слушал с хмурым лицом. Постепенно на лице появилась улыбка, и вот князь рассмеялся. Посадник и отроки растерянно ожидали, что за этим последует.

Отец подозвал сыновей, обнял их и весело дал каждому по подзатыльнику.

С вокняжением Мономаха в Киеве значение Переяславля отнюдь не ушло в тень. Один из самых древнейших городов Руси, историю возникновения которого теперь уже никто не помнит, оспаривал первенство в лествице к киевскому столу у Чернигова и Новгорода. Но теперь Чернигов обособился, а Новгород всегда был сам по себе. Так судьбой предопределилось, что Переяславская ступень стала ближайшей к киевскому столу.

Из уст в уста, из поколения в поколение переходило предание о том, что Переяславль ставлен на месте огромного языческого капища. Когда великий князь Владимир Святославич крестил Русь, то именно здесь, в Переяславле, был утверждён центр православия Руси во главе с митрополитом. Отцы христианской церкви не могли позволить, чтобы на расстоянии всего одного конного перехода от Киева действовал столь мощный рассадник идолопоклонства и многобожия, развращая умы и души новообретённого стада Христова. Разметав в угли и пепел капище, разогнав и уничтожив волхвов, греческий митрополит при помощи войска варягов, стоявшего тогда на службе у киевского князя, утвердил свою духовную власть, основал митрополию в граде на излучине Трубежа и устья Альты. Лишь после возведения Богородичной Десятинной церкви при митрополите Феопемте, митрополия была переведена в Киев. О, как давно это было! А ныне усердием Владимира Мономаха и покойного владыки Ефрема Переяславль блестит золотыми крестами каменных храмов.

Всё бы хорошо, но за последнее время обезлюдела Переяславская земля, где Мономах посадил своего сына Ярополка.

Теснили берендеев половцы, гнали их от Дона, вот и пришли они в Переяславскую землю. Но князья Руси тоже нещадно гнали берендеев, не желавших принимать крещение, осесть и возделывать землю. Тогда многие из них крестились. Но оставались и такие, кои не могли отринуться от кочевого образа жизни. Некоторые из них растворились в становищах чёрных клобуков и стали своими погаными.* Много их ушло в Залесье, на берега Клещина-озера и Волги.

Берендеи не явили себя добрыми воинами и оратаями.

Полоцкий князь Глеб Всеславич после вокняжения Мономаха в Киеве не только не признал его старшинство, но даже стал пустошить киевские земли. Он прошёлся ратью по землям дерговичей. На требование князя Владимира убраться в свою волость и признать власть Киева, Глеб ответил взятием и сожжением Слуцка. Тогда терпение Мономаха кончилось, и он со своими сыновьями, сыновьями Олега Святославича и Давидом Святославичем направил войска к Минску.

В этом походе Ярополк взял Друцк и всех жителей привёл к себе в Переяславскую волость, заставил дручан срубить город. Но насильственно переселённые люди не хотели сесть и обрабатывать чужую землю. Они долго находились в печали, потому и свой новый город нарекли Жални, то есть - город скорби.

Не только кочевники, но и пленники из оседлых не работники на чужой земле.

Кроме берендеев на службу к киевскому князю шли разрозненные остатки хозарских племён, бежавшие с Дона от притеснений половцев. Князь Владимир охотно принял крестившихся в православную веру, и они оправдывали его доверие, охраняя рубежи Руси. В верховьях реки Остера хозары поставили каменную крепость, назвав её Белой Вежей. Мономах дивился их мастерству в градозданье. А секрет был прост. Их предки, будучи в тесном сношении с греками, переняли у них навыки каменного строительства и передавали их из поколения в поколение.

Мономах, наконец, осуществил свою давнюю мечту - построил мост через Днепр, ставший для Переяславля важнейшей дорогой. По мосту беспрерывно потянулись людские и конные потоки. Теперь Киев и Переяславль стали ближе друг к другу. Люди правого и левого берегов Днепра уже не ждали подолгу паромной переправы.

Однако созидательные заботы князя Владимира омрачились семейными неприятностями. Дочь Агафья, выданная за венгерского короля Коломана была изгнана мужем с обвинениями в супружеской измене. Будучи с плодом во чреве, она бежала к отцу в Киев.

Кроме этого позора, на голову Владимира свалилась ещё одна печаль.

Собрав ближних мужей, Мономах решил выяснить настроение бояр прежде, чем принимать решительные действия в ответ на дворцовую усобицу в Царьграде.

- Всем ведомо, иже муж моей дочери Марии, сын василевса Диогена Леон, схвачен своим племянником Алексеем Комнином и умервщлён в Доростоле.

Думцы уже давно все знали об этом и ждали подробностей, а главное, какую волю явит князь. Послышались робкие голоса:

- Сей грек Комнин яко Святополк Окаянный, не по праву сидит на золотом столе. На нём кровь императора Романа.

- Дерзость-то какая! Обида князю киевскому! Всей Руси обида!

- Не в обиде суть, ати и Леона не воскресить. Поразмыслить надо о судьбе моего внука и дочери, - не скрывая раздражения, заметил князь.

Было понятно, что внук Мономаха Василько теперь будет лишён тех земель, которые были за его отцом Леоном, и он может быть удалён из империи.

- Посылать надо нарочитых мужей в Кснятинград.

- Преосвященнейшего надо просить возглавить наших посланников.

- Что скажешь, владыко? - спросил Мономах.

Владыка после малого раздумья, с трудом выговаривая слова, молвил:

- Посольство - се дело доброе, лепше войны. Паки днесь события вершатся вельми борзо. Алексей Комнин вот уже более двух десятков лет сидит на золотом столе. Сколько было попыток его свержения, однако всех своих противников он усмирил, покорил, уничтожил. Турецкого султана Меликшаха разгромил, не смотря на мучающую василевса много лет костоломку. Мир надо прочить с Комнином. Говорить же об убиении Романа не наше се дело. В давние времена се было. Ослепили его дворцовые слуги, по чьему велению - не ведомо, был ли к сему причастен Комнин - се Богу ведомо.

Мнения разделились. Но недолго судили-рядили бояре. Князь, видя бесполезность дальнейших разговоров, объявил:

- Тако, думцы мои ближние, вот моя воля: послами к Комнину пойдут полки с моим сыном Вячеславом, воеводами Фомой Ратиборовичем и Иваном Войтишичем. Они и поразмыслят там на месте. Ежели мало будет глаголов для гречин, то и мечами позвенеть не худо, а надо будет, ещё полки соберём и пошлём в помощь.

И вот русичи грозной силой двинулись к Доростолу.

Решительные действия киевского князя заставили Алексея Комнина глубоко призадуматься. У греков ещё свежи были в памяти предания о легендарном походе Мономаха в половецкие степи. К тому же, провинции Византии горели в огне. Норманны на юге Италии и в Далмации почти беспрепятственно занимали одну за другой земли. Сельджуки во главе с султаном Меликшахом хоть и были разбиты Комнином, но не было уверенности, что они вновь не появятся у границ империи. Да, и Комнин уже передвигался только с помощью носилок: ревматизм усиливался, всё чаще приходило недомогание. Видя немощность василевса, в столице разгоралась усобица вокруг императорского стола.

Но Алексей Комнин выбрал верное решение. Он поспешил заручиться дружбой киевского князя, направив митрополита Ефесского Неофита в Русь с великим посольством и необычными дарами.

Сплошным гудом над Киевом плыл колокольный звон. Софийский собор оцеплен гридями, едва сдерживавшими напор толпы. Казалось, весь город собрался на площади. Все хотели видеть небывалое для Руси торжество.

Недавно здесь бушевало городское вече с требованием призвать на стол князя Владимира. Теперь киевляне становились свидетелями невиданного события. Греческий митрополит, исполняя волю императора и патриарха, венчал царским венцом киевского князя!

Храм сверкал сотнями свечей. Под центральным куполом на возвышении стоял князь Владимир. Рядом с ним митрополит Киевский Никифор, митрополит Ефесский Неофит, вокруг князья, епископы, игумены, ближние бояре.

Гул колоколов прекратился, и дьяк начал читать послание императора.

Владыка Неофит с торжеством раскрывал ковчежцы и передавал владыке Никифору драгоценные реликвии: деревянный крест, покрытый мельчайшим узорочьем, сделанный из животворного древа креста, на котором был распят Господь; сердоликовую чашу с золотой оковкой, принадлежавшую когда-то императору Августу.

Под сводами собора резонировал мощный глас протодиакона:

- Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим!

В руках митрополита Неофита засверкали золотом и самоцветами бармы египетских фараонов.

Князь Владимир преклонил колено, коснулся губами символа всесилия земных владык. 'Трудно себе представить, из каких ветхозаветных глубин времени пришли сии бармы в Киев! За тысячи лет до рождества Христова висели они на плечах всемогущих владык земли Хамовой!' - пронеслась мысль в голове Владимира, пока Неофит возлагал на него священные бармы.

А митрополит доставал из ковчежца царский венец искуснейшей работы цареградских златокузнецов. Князь снял с себя клобук с собольей опушкой, передал его рядом стоящему отроку. Неофит, произнося молитву на греческом языке, возложил на голову князя сверкающий златом царский венец.

Соборный хор, не жалея голосов, пел многую лету царю и великому князю Владимиру.

Душа Юрия переполнялась радостью, он был горд за отца.

Осознавала ли Русь, что у неё появился царь, и что василевс Алексей I Комнин и патриарх Иоанн IX Агапит, возлагая руками митрополита Неофита царский венец на голову киевского князя Владимира Мономаха, ставили его вровень с престолонаследниками Второго Рима!

Далеко не все князья готовы были проявить покорность новоявленному царю. Гордость за Русь - это понятно. Но не привычны князья Руси к беспрекословной покорности. У каждого свой норов. Черниговская земля обособилась. Разве вернёшь её в лоно киевского стола? В Новгороде смуты затеваются - это гораздо тревожнее для киевского князя. А Полоцк - это вообще отрезанный ломоть.

Мономах вызвал из Новгорода Мстислава поближе к себе, дав ему Белгород, да в придачу велел опекать Переяславль. В Новгороде оставил внука Всеволода. Но он ещё так млад, и самостоятельной разумной воли у него нет, потому и приставлен к нему посадник Борис, умудрённый жизнью боярин. Вот тут и стала проявляться новгородская вольница. И не нашутку.

Опять смута в городе бушует. Может ли кто с ней справиться, если самому посаднику не под силу её обуздать? Юный Всеволод смотрит на дядьку Бориса со страхом в глазах.

Житьи люди* и бояре вятшие довели городскую чадь до отчаяния. Смерды и мастеровые стихийно собираются теперь не у вечевой степени на Ярославовом Дворище, а на другом, левом берегу Волхова, на площади у святой Софии.

Борис понял: одному не справиться, и послал в Киев грамотку, где сообщал Мономаху о разрастающейся распре, о многочисленных грабежах горожан, называл имена лиходеев, среди коих были именитые мужи.

Вече бушевало. Бирюч который раз зачитывал требования Мономаха схватить и выдать на княжий суд зачинщиков грабежей и беспорядка. И вот княжьи и владычные гриди вместе с обиженными горожанами пошли по дворам ловить злодеев. Схватили главного зачинщика сотского Ставра с несколькими молодшими боярами и привели на двор посадника.

- Не хочу ничьей крови. Хочу мира и спокойствия, - угрюмо заявил Борис, едва сдерживая спокойствие в клокочущей от негодования душе. - Сами пойдёте с повинной в Киев, али в железо заковать и яко татей отправить?

Ставр быстро сообразил: это его спасение от позора. Ежели откажется идти, то софияне разорвут его с подельниками, а дворы разнесут в щепки. Он пошептался с боярами.

- Сами пойдём. Паки, на княжьем суде, Бог даст, правда раскроется. Не мы тати, а тот, кто долги не отдаёт с лихвою и вынуждает силою возвращать.

Вече гудело. Долго люди не соглашались отпускать Ставра. Не верили, что пойдут на суд княжий. Легче перебить грабителей, да бросить в Волхов.

Казалось, невозможно уговорить разгорячённую толпу, готовую к расправе ненавистных насильников. Наконец согласились, выбрали своих ходоков и под усиленной охраной отправили бояр в Киев.

- Почто согласился? - с отчаянием спрашивали подельники Ставра. - Будет нам лихо в Киеве!

- А вам лепше в цепи быти закованными? Ан ноне мы идём, яко гости, с подарками, и жёны при нас, и челядь. Князь Володимер увидит правду. Говорят, он суды праведно творит. Греки его царём нарекли. Вот токмо русичи нарекут ли? Паки наши подарки дорогие своё дело сделают. Не терзайте свои души, други. Носы выше подымите, а то предстанете перед князем, яко побитые псы, вот тогда он и увидит нашу неправду.

По Боричеву взвозу от исад тянулась в город вереница возков. Седоки вскриками и хлопаньем кнутов погоняли лошадей, но те едва тащились в гору.

В Киеве уже поговаривали о прибытии новгородцев, то ли 'именитых' татей, то ли купцов с богатым товаром. Слухи как снежный ком обрастали тем, чего ещё не было.

- Купцы ноугородские пожаловали. Товару-то сколь привезли! Небось, заморского, варяжского, - переговаривались любопытные, глядя, как с лодий на подводы перетаскивают большие рогожные тюки.

- Полноте расклаблятися, возведи очи! Се к князю на суд бояр ноугородских везут.

- Господи! Со времён Ярослава Великого такого не бывало! Царица Небесная, спаси нас! Ужель война?

На Горе Ставра с дружками не князь встретил, как они ожидали, а княжьи гриди окружили возки. Вязать не стали, но повели всех в порубы.

- Почто ятие творити?! Ведите к князю немедля! - возмутились новгородцы.

- Посидите здесь, гости дорогие, покуда тиуны доличие творить будут! - с издёвкой бросил гридь, закрывая засов на двери.

Не было у князя Владимира жажды мщения, не затем он их позвал в Киев. Мира и спокойствия он хотел Новгороду.

- Ну что топчешься? Проходи, говори. Розыск учинил новгородцам?

- Учинил, княже. Токмо... - тиун замешкался.

- Что токмо? Ну, говори же!

- Жёнка Ставра к тебе просится.

- С жёнами ихними уряжатися мне недосуг. Пусть с мужьями возблажаются.

- Сказывал ей: не докучай князю, а она стоит на своём: веди к князю. Зело лепая жёнка, отчаянная и умна вельми.

- Ишь каков! На чужую жёнку взор мечешь. Ну-ка, веди её. Зело занятно о ней сказываешь.

Величаво, статно проплыла Василиска по княжьей гриднице. Ликом румяна, взор пылает. Отвесила поклон.

'Хороша! Царица - не боярыня! Перед такою не токмо тиун, и князь сробеет', - разглядывал князь боярыню.

- Говори, Василиса, с чем пожаловала?

- Мужа моего, Ставра, ослобони, княже. Нет за ним вины. Он должников своих потряс вмале. Не тать он.

- Должников судить - на то есть княжий суд. А твой Ставр себя судиёй возгласил? Но се половина его вины.

Василиска вскинула бровь.

- Жена ты достойная, за честь мужа стоишь крепко. Даже князю здравия не пожелала, сразу о муже речь повела. Ано не все грехи его тебе ведомы. Али душою кривишь?

- Князь, Володимер Всеволодич, скажи, что мне делати, абы вину мужа искупить? Ужель его грехи так тяжки? - глаза Василиски скользнули по шахматной доске, уголки век сузились, мелькнула отчаянная мысль.

- Что, занятные болванчики? - уловил князь взгляд Василиски на шахматы.

- Занятно, заня-атно-о, - протяжно, певуче, заигрывая, ответила она, думая о своём и глядя на костяную резь забавных фигурок.

- А ведаешь ли, что се за болванчики?

- Знамо, сих болванчиков шахматами рекут в заморских землях. Лепшие вегласы у нас в Новгороде целыми днями потешаются сими шахматами. Иных мужей жёны никакоже не могут от сей забавы отвадить, паки, ажно порты проигрывают. Да что порты, жён закладывают в сих игрищах, - Василиска лукаво посмотрела князю в глаза. - А что, княже, не заложить ли и мне своего мужа? Ты готов сступитися со мною на сей доске?

Владимира ошеломило предложение Василиски, но растерянности своей не показал. Неведомо ему, что Василиска славилась игрой в шахматы на весь Новгород.

- Что ж, садись, Василиса, быти по твоему, - неуверенно подвинул доску с шахматами на середину стола, позвал отрока, и тот принёс большую ендову с заморскими фруктами. Князь подвинул ендову поближе к Василиске.

В гриднице пахнуло свежестью апельсинового аромата.

- Ешь, се для успокоения. Шахматы не любят суетливых. Забава с шахматами не для жён. Не хотелось бы мне тебя обижать, да ты сама вызвала меня на поединок. А ежели проиграешь?

- Воля твоя, князь. А ежели выиграю - моя воля. Согласен?

Сначала игра шла обычно, но скоро Владимир почувствовал женскую силу разума.

- Сказывают мне, иже ты зело вегласна. Чую, ты шахматами володеешь изрядно.

- Ты, князь, играй, играй, не отвлекайся, а то потом скажешь, иже аз тебя заговорила. Вишь, шах твоему кралю. Али сдаёшься? Аз тоже слышала, иже ты твердоумен и слову своему верен. Ежели се правда - подтверди, бейся до конца.

- Ну, Василиска! Ты зело изрядная жёнка! - Владимир смахнул рукой фигурки с доски и склонил перед Василиской голову. Кликнул отрока: - Сыщи и зови сюда тиуна судного, да пусть новгородских узников сюда ведёт.

Новгородцы склонили перед князем головы.

Ставр с удивлением смотрел на довольную, развесёлую жену, на обилие заморских вин и яств. Из-под тишка погрозил кулаком Василиске: 'Аз тебе покажу, блудница! Вот ужо...' - он вдруг увидал среди золотых кубков, кувшинов, ендов, разбросанные фигурки шахмат - и всё враз понял.

- Не мне, вот ей кланяйтесь! - улыбался князь. - Василиса избавила вас в ответе передо мною за один грех. Но теперь о другом буде разговор наш. Почто чернь подняли? Почто Новгород вздыбили стенкой на стенку? Почто внука с моим посадником не приняли?

- Уставы Ярославовы... - пытался защищаться Ставр, но князь его оборвал:

- Уставы Ярославовы не токмо Новгород, вся Русь чтит. Паки ноне и время другое, и люди другие, а посему настала потреба уточнить и дополнить уставы, по коим мы живём. Слушайте, новгородцы, а ты, дьяк, пиши, вечина моя такова буде: пойдёте к себе в Новгород с честию и миром, ежели крест целуете моему внуку Всеволоду с посадником Борисом. Подарки, коими вы меня ульстить вздумали, отдадите всем обиженным вами людям. Что-то не слышу вашего согласия? Али в порубе лепше думается? Подите, подумайте.

- Целуем крест на всей твоей воле, Володимер Всеволодич! - загудели хором новгородцы.

- Добро. А ты, Ставр, жену свою не обижай. Видел аз твой кулак из-под тишка. Проведаю, ежели что - шкуру спущу. Такими жёнами не токмо ты должон гордиться, весь Новгород, вся Русь. Уразумел? Ступайте с миром.

Не смотря на множество всяких дел, свалившихся на князя, Мономах продолжал заниматься, как и прежде, здательством. Он не мыслил свою жизнь без любимого занятия. В каменных храмах и могучих крепостях ему виделось будущее Руси.

Днепровскому мосту радовались киевляне, а ещё больше - Переяславцы. Но надо было позаботиться и о духовном упрочении своего царственного возвышения. Род Мономахов должна осенять слава святых князей-мучеников Бориса и Глеба. Достойное их почитание - вот неустанная забота киевского князя, а теперь и царя. Достроив начатую ещё при Святославе Ярославиче церковь Бориса и Глеба в Вышгороде и, перенеся туда с большим всенародным торжеством мощи святых князей, Мономах решил увековечить и место гибели Бориса. На реке Льте он закладывает церковь Бориса и Глеба.

Юрия восхищала здательская неугомонность отца. В связи с праздником перенесения мощей в его мыслях всплывали смутные воспоминания о том, как четверть века назад сидел он с дядькой на берегу Нерли и тот рассказывал о месте, называемом Кидекщей, где было становище князей Бориса и Глеба. 'Где же, как не в Кидекще, должен стоять ещё один храм в их память', - думал Юрий. За последнее время он повидал много разных городов с великолепными храмами и величественными крепостями, и это будоражило его молодую душу. Пока гостил у отца в Киеве, его не покидала мысль: 'Земля Суждальская лежит между древней Новгородской землёй и Киевской, на перекрестье торговых путей, и столь лепое положение отчины с плодородным Опольем днесь пропадает без величия. Надо ближе к сим гостинцам крепость лепую ставить. Где-то там у Ивана Кучки сельцо есть. С сыном его Степаном в детстве вместе потешались на игрищах в Ростове. Так и не побывал аз у него, а надо бы навестить, посмотреть сию украйну моей волости. Нужно изрядно крепить отчину, абы на меня здесь, в Киеве, не смотрели яко на медведя, пришедшего из дикого, неведомого края, затерявшегося среди моря лесов. Поля в Залесье тучные, леса обширные, волость реками и озёрами изобилует. Токмо грады невелики, да и числом их маловато'.

Юрий сам за собой заметил: чем чаще он бывал в Киеве и других землях, тем твёрже складывалась его воля к скорейшему обустройству своей отчины. Каждый раз, возвращаясь в Суздаль, он ощущал неутолимую жажду строить и строить. Юрий мечтал сделать свою отчину могучей, богатой, чтоб с князем Залесским считались старшие братья, а младшие кланялись ему. Это стремление подбадривалось быстро возраставшей славой отца. 'Вот уже и царём нарекли. Ужель Мстислав после отца тоже в Киеве царём будет называться? Нет, конечно. Князья нонче гордые, каждый сам себе царь, никому оне в пояс кланяться не будут и, тем более, падать ниц. Отцу не кланяются земно, и Мстиславу не будут, не такова Русь. А попы-то как стараются возвеличить князя-царя. Се им наруку. Особливо тщится в восхвалении киевского князя Владимира митрополит Никифор. Не способен к красноречию грек, но вот ведь как исхитрился, надумал писать послания князю, буд-то он за морем в чужих землях пребывает. Владыка ведал, иже послания будет читать не токмо князь, но и друзья, и враги, и много-много потомков. Ох, хитёр владыка'.

А расчёт митрополита был прост. Он всем внушал, что Русь сильна своим единством, а посему и царский венец есть Божий промысел, а не только воля василевса и патриарха. Он не находил греховного порока, в котором можно было бы упрекнуть Мономаха. По его писаниям получается, что Мономах Богом избран до рождения, и ещё в утробе матери был помазан. Владыка слишком размахнулся в своей похвале князю, ставя его чуть ли не вровень с Господом. Расточая похвалы, он готов при жизни канонизировать Мономаха. Владыка почти двадцать лет хорошо знает князя Владимира и без оглядки расточает ему похвалу, отмечая благовоспитанность князя, строгое отношение к посту, скромность в отношении одежды, доброту к людям страждущим. Как и подобает духовному пастырю, владыка считает необходимым дать наставление князю, чтоб тот не был доверчив без разбора ко всему, что говорят его ближние мужи и слуги. И, как бы оправдываясь перед князем, Никифор пишет, что не от нужды какой он сочиняет своё послание, а как напоминание, которое так необходимо земным владыкам. Будет сильной Русь - будет сильна и церковь, а будет сильной церковь - легче будет проводить здесь, в Киеве, волю патриарха. Византии сейчас, как никогда, нужен сильный союзник, но послушный и верный. Не только окраины империи полыхают в огне, в самой столице заговоры и беспорядки. Вот почему митрополит и не скупится на восхваление Мономаха, видя в нём надёжную опору своей духовной миссии в Руси. И, Бог знает, к чему бы всё это привело, если бы не кончина митрополита Никифора.

Последнее время Господь часто стал призывать к себе лучших мужей. Недавно скончался епископ Юрьевский Даниил. Благо, успел написать книгу о своём хождении в Святую Землю.

Епископ Переяславский Сильвестр, едва закончив правку Несторовой Повести временных лет, тоже в Бозе почил. Кончина этого старца, как говорят, была отмечена небесными силами - трясением земли, от которого в Переяславле упала церковь Архангела Михаила.

Вскоре Бог призвал к себе Давида Святославича.

Ушли в мир иной оба Ростиславича - Володарь и Василько.

Бута Лукич лежал на смертном одре. Покои наполнены удушливым запахом травных настоев, свечной гарью, ладаном. Высохшее до неузнаваемости бледно-серое лицо боярина, потухший безучастный взгляд не оставляли сомнений о близкой кончине. Лечец сделал всё что мог, но тяжкая хвороба оказалась сильнее. Лукич часто впадал в беспамятство от мучительных болей и сам понимал, что дни его сочтены, только стонал: 'Скорее бы'. Едва шевеля губами, попросил всех удалиться из покоев.

- Ты, сын, останься, - тихо прохрипел боярин.

Дорофей присел на край ложницы и наклонился к отцу.

- Как схоронишь меня, немедля поезжай к Кучке. Аз не успел тебе сказать многое, он тебе всё поведает. Держись с ним вместе, иначе князь сломает тебя. С сыном Кучки, Степаном, дружбу крепи. Пуще всего, дружину ростовскую держи в руках крепко, не скупись, не обижай... Потщитесь со Степаном, отомстите князю за попрание чести Ростова Вели... - Лукич в бессилии замолк и навсегда закрыл глаза.

Который раз, возвращаясь в свою отчину, Юрий остро ощущал резкую разницу в укладе жизни поднепровского люда, с разноязычным гомоном киевских торжищ, и размеренной неторопливостью суздалян.

По-над-клязьменская тишина!

Под ногами князя шуршала прошлогодняя листва, окружала таинственная сень берёзовых рощ. Только вдали, где стоял шатёр, приглушённо доносились голоса. Юрию хотелось уйти дальше, побыть одному. Он шёл вглубь, туда, где изредка раздавались трели запоздалых, ещё не севших в гнёзда птиц.

Тридцать четвёртый раз он встречает весну. Он любил бывать в это время года в молодом березняке. Но выдаются порой дни, когда в весеннем воздухе появляется дуновение, заставляющее учащённо биться сердце. Почему? Что это такое? Ведь прошлую весну было всё то же. Но воздух какой! Прозрачный, чистый, он завораживающе пьянил голову, просветлял душу, очищал мысли.

Уединение в лесу располагало к размышлениям. Юрий, удаляясь в чащу, погружался в раздумья. 'Каково грядущее Залесья? Ужель сей край не станет вровень, ежели не с Киевом, то, хотя бы с Переяславлем, Новгородом? Суждаль в стороне от главных обжитых торговых путей. По Клязьме к булгарам почти никто не ходит. Нет торговли - нет богатства. А торговать Залесью есть чем, надо токмо умножить дары земли сей. Надо заселять волость, и стол переносить в Володимер, и владыку...' - вот на этом каждый раз он и останавливался в раздумьях о будущем Залесья.

Юрий вышел на прибрежную поляну. Открылся великолепный вид на Владимир. Крепость гордо вздымалась над рекой. Он восхищённо смотрел на отцово творение и думал: 'Всяко, стол здесь должон быти! Но Симоныч прав, днесь не пришло время о сём говорить. Ростовские мужи смотрят насупившись, да и суждаляне в обиде будут. Нет, не пришло ещё время переносить стол. А град-то каков! Зело красен! Токмо бы храм поставить выше. Хоть и нарицают суждаляне Володимер своим пригородом, однако се от зависти. Жить постоянно мне здесь нельзя - худо будет в Залесье, и без того единства нет между Суждалем и Ростовом. Но подворье в Володимере надобно ставить новое, со множеством житниц и погребов. Торговлю надо пускать по Клязьме на Волгу, а для сего надо ставить погосты с надёжными крепостями, да сторожевыми отрядами по всей Клязьме, от Москови до Оки.

Среди тенистых дубов на краю поляны стволы берёз яркими пятнами отражали солнечный свет, приветливо радуя и маня к себе. Юрий вспомнил слова отца, когда они вместе ходили на ловы: 'Лес щедро одаряет того, кто приходит к нему с доброй душой. Которые же приходят в лес с хищным взором, оставляя после себя разор, пакостят себе и другим людям, своим детям. От таких пришельцев лес прячет своё богатство, уводит в дикие заросли, откуда и выхода не всегда находят'.

Из Киева давно не было вестей, и отец часто вспоминался Юрию.

Князь широко шагал по молодой траве. Его взгляд приковала нависшая над пожухлой прошлогодней осенней листвой гирлянда ярко освещённых белых колокольчиков ландыша. 'Ох, каков красавец! - Юрий нагнулся, и хотел было левой ладонью обнять нежный цветок, как лицо его внезапно вытянулось, он остолбенел. На кочке возле ландыша, свернувшись кольцом, грелась змея. Она настороженно подняла голову. Он шагнул назад и перекрестился.

Боже милостивый! Спаси и сохрани! Как се издали не приметил? В голове пронеслось воспоминание о сказании летописцев о смерти князя Олега Вещего. Мечтательное настроение исчезло. 'К чему бы эта встреча? Почитай, с юности не встречал так близко с ползучими тварями. И чего только Бог не создал на грешной земле! Одно творение, то бишь цветок весенний, глаз и душу радует, другое - заставляет вздрогнуть и отшатнуться. А существуют рядом, не нанося вреда друг другу. И тот, и другой солнцу радуются. Так Богу угодно. Однако и к шатру пора'.

В это время до князя донеслось:

- Кня-а-аже-е! Юу-урги-и!

Он насторожился: 'Что ещё? Кличут все разом. Такого ещё не бывало. Надо поспешить'.

Все знали, не любо князю, когда нарушают его уединение в лесу, а сейчас кричали настойчиво - значит что-то не так. Юрий вытащил рог, погудел дважды и ускорил шаг, направляясь к становищу.

У шатра на поляне князь увидел взмыленного коня и подъездного, прискакавшего из Суздаля. Лица встревоженные.

Отрок подошёл к князю, снял клобук, пал на колени. То же сделали остальные.

Юрий смотрел на них оцепенелым взглядом.

- Говори, - жёстко и спокойно произнёс князь.

- Князь великий Володимер Всеволж, батюшка твой, отошёл ко Господу. Царствие ему небесное, - отрок трижды машинально перекрестился.

Вечером Юрий грелся у печи, выставив к огню руки. Он сидел спиной к двери, опечаленный, в глубоких раздумьях.

По всему подворью стояла тишина. Лишь в печи тихо потрескивали поленья. Вдруг сзади услышал по-кошачьи лёгкие шаги, вместе с которыми в горнице появился ни с чем не сравнимый запах греческих благовоний, коими княгини и боярыни умащивают свои лики. О, эти звуки шагов! О, эти запахи! Как они были милы его сердцу.

Она подошла сзади, обняла его за шею, наклонилась, прижалась. Юрий взял в свои руки её мягкие, тёплые ладони. От её ласки Юрий разомлел. Это были такие моменты в его жизни, которых нигде и никогда не испытывал ни с кем, разве только в молодости с женой.

Жену он стеснялся, хотя и был ласков с ней. Она рожала ему потомство. Да у него ли одного были такие отношения с женой? Поди, у всех князей то же. Жена была с ним ласкова, она старалась быть такой, но она его тоже стеснялась. Так у всех супругов в их близких отношениях. Над ними довлеет чувство ответственности за семью. Юрий принимал её ласки как что-то должное, как обычную домашнюю необходимость. Даже в объятиях жены он не мог почувствовать себя до конца свободным в любви.

А здесь... Наложницу, ключницу владимирского подворья, он не стеснялся. И она была с ним раскована в своих ласках. Он находил с ней истинное блаженство, он забывал обо всём на свете в её объятиях.

Попы ворчали на князя за его неверность жене. Но разве это прегрешение, если два человека дают столько любви друг другу? Кто виноват в том, что он не имеет такой любви с женой? И не потому, что он жену не любит, нет, он её любит, но это любовь с обязанностями друг перед другом. Грех плотский не столь страшен. Грех духовыный - вот зло нечистого, его и схимой не искупить. Однако никто не волен жить в миру жизнью чернеца. Юрий понимал, что успокаивать свою совесть бесполезно, всё равно он творит прегрешение в обиду жене. 'Но если бы разум брал верх над плотью, - рассуждал он порой. - Но даже в Священном Писании сказано: 'Ибо плоть желает противного духу, а дух противного плоти. Они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотите'.

Но, как говорится, всё равно грешим от молитвы до молитвы.

- Устал? Тебя знобит? Ты дрожишь? Что случилось?

- Дурное ощущение не могу от себя отвести до сих пор.

- Сказывай, что тебя тревожит?

- Пустое. Но на душе погано. Руку к змее сунул, а она лежит кольцом возле цветка и смотрит на меня всего в двух вершках от руки. Чую, сие знак Божий, но о чём он?

- Хочешь, погадаю? Скажу, что сей знак предвещает.

- Ты же не ворожея.

- А сколько раз предсказывала что тебя ждёт, и всегда верно. Вот давай на псалтыри. Нет, на свече. На чём хочешь?

- Ворожи, как знаешь, мне всё едино.

Она сняла с себя нательный крестик, распустила волосы. Закрыла в углу образа занавесками, взяла с полки серебряную чашу с выгравированными магическими символами двенадцати месяцев, доставшуюся ей по наследству от отца. Он говорил когда-то, что эта чаша принадлежала волхву, предсказывавшего ворожбой об урожайных или засушливых летах, объяснявшего многие чудесные явления. Когда Ян Вышатич прошёлся по Залесью с мечом, усмиряя восставшую чернь и уничтожая волхвов, священная чаша была спасена при разгроме капища и досталась на сохранение в надёжные руки.

Чашу она несла к столу с особым торжеством, вытянув руки вперёд, лицо её застыло в сосредоточенности. Наскребла с подсвечника воску и стала держать над свечой, пока воск не расплавился. Мизинец своей руки сцепила с мизинцем Юрия. Быстрым движением вылила воск в чашу с водой. Воск разлился причудливым пятном. Она долго вглядывалась в него, что-то шептала, поворачивала чашу, поставила её на лавку в угол и накрыла платком. Помолчала немного, и подавленным голосом сказала:

- Где-то у тебя под боком пригрелась двуногая змея. Шипит на тебя, но укусить почему-то не может. Близок ты ей, но недосягаем. Змею сию ты уничтожишь, но и после смерти она принесёт горе, не тебе, твоему потомству. Ищи, князь, змею возле себя, иначе она и тебя погубит.

- Ничего ты нового мне не сказала. Змей таких у меня под боком целый выводок.

Она удивлённо вскинула на Юрия свои гнутые дугой чёрные брови.

- В Ростове, - добавил он.

- Ростовский выводок весь на виду. О которой гадаю, та затаённая.

- Сейчас иди к себе, - он ласково обнял её.

Она слегка отстранилась и ещё более удивлённо посмотрела ему в глаза.

- Отец мой ко Господу отошёл. Заутре рано уезжаю в Суждаль, а оттуда в Киев.

Вернуться на оглавление