КНЯЗЬ СУЗДАЛЬСКИЙ

У Святополка в гриднице собрались митрополит, игумены, ближние мужи. Был здесь и переяславский князь Владимир. Слушали рассказ игумена Даниила о его паломничестве в Святую Землю.

Весь Киев только и говорил об этом событии. Еще бы! Много купцов побывало в землях греческих - привычное дело. Ходили к болгарам на Дунай, к уграм, к ляхам... На Святую же Землю ещё не ступала нога христианина русича. Родину Иисуса Христа, землю, где Он проповедовал, где апостолы шли по Его стопам, знали русичи лишь по Священному писанию, да рассказам греческих архиереев. Однако есть разница, как рассказывают об этом греки, и как говорят о Палестине и Иерусалиме соотечественники.

Захватывало воображение. Простой черниговский игумен ступал своими ногами там, где ходил Сын Божий, трогал руками камни, к которым прикасался сам Христос!

Слух о возвращении игумена Даниила из Святой Земли разнёсся далеко за пределы Киева, ведь в дружине паломников были лучшие мужи новгородские.

Разве мог Даниил за один вечер рассказать обо всём, что видел, что чувствовал? Собрались его слушать и другой, и третий раз. А игумен не скупился на слова и глаголил лепо. Слушатели зачаровывались его рассказами. Кто-то однажды восхитился: 'Игумен наш, аки вещий Боян!'

Даниила засыпали вопросами, переспрашивали, и ему не один раз приходилось повторять сказанное. Затаив дыхание, слушали о Царьграде, называемом греками градом царя Константина, где пришлось жить некоторе время по пути в Святую Землю; о жизни в монастыре святого Саввы возле Иерусалима. Больше года игумен и паломники жили в Палестине, видели ветхозаветный Иерихон, Вифлием, Галилею, Тивердиадское озеро. Побывали на Кипре. Игумен говорил о поклонении гробу Иоанна Предтечи в Ефесе, и гробу святого Николая в городе Мир. Красочно и подробно описывал Иерусалим и церковь Воскресения, где находится гроб Господен. Не забыл и о месте лобном, и о Голгофе. Рассказывал, как принял омовение в Иордане, и ещё многое сказывал с разными подробностями. Но с большей охотой игумен мог без конца повторять рассказ о сошествии Огня Небесного на гроб Господен.

Улучив момент, когда смолкли голоса, князь Святополк заметил:

- Зрю аз, что-то преосвященнейший всё молчит и молчит. Аще како слово своё молвишь?

- Не дал мне Господь способности такой, абы глаголати на языце русичей, - ответил митрополит Никифор с сильным акцентом. - По писанному аз есмь горазд читати. Паки скажу тако: мы с князем Володимером кое-что надумали, он скажет и за себя, и за меня.

Святополк бросил жгучий ревностный взгляд на Мономаха. Очень уж владыка благоволит к князю Владимиру и почти не общается с киевским князем, избегает лишних разговоров, ссылаясь на плохое знание языка русичей. А тут, на тебе, поговорили и надумали!

- Говори, Володимер, - милостиво разрешил Святополк.

Мономах никогда не придавал значения проявлявшейся иной раз заносчивости Святополка, просто привык к этому.

- Мы с преосвященнейшим вот что предлагаем. У архимандрита Даниила целый короб хартейных списков - его путевых записей. Надобно сии свитки переписать, да не единожды, и в книги собрать, абы не токмо мы, но и наши дети, и дети наших детей моли прочесть сие. Паки другие ходоки, прочтя сие сказание, будут ведати куда идут. Господь нас всех призовёт к себе, ан книги останутся, се и будет словом игумена земли Руськой Даниила к своим потомкам. С игуменом в Святую Землю ходили и киевские, и новгородские мужи, Изяслав Иванович, Гордислав Михайлович, и другие люди лепшие, но записи делал токмо игумен, и дело сие ему до конца надобе довести.

Все дружно поддержали предложение Мономаха и митрополита, и были готовы своими вкладами помогать написанию книг.

Для здателя Степана все дела в Залесье кончились, и он вместе с князем в начале тысяча сто восьмого года вернулся в Переяславль. Разговора о предстоящих делах пока ещё с князем не было.

- Паки забот скопилось здесь без меня зело много. Опрежь всё поразмыслю, а потом с тобой урядимся. Ты, Степан, без дел не останешься. Блюди пока своё хозяйство, - говорил ему князь.

Наступившее спокойствие на границе со Степью позволило заняться мирными делами. Святополк заканчивал строительство храма в Кловском монастыре.

- А ты, брат, что и где намерен здати? В Ростовской волости, слышал аз, ты дивный храм поставил, подобно великой Печерской церкви? - спросил Святополк Мономаха.

- Да, в Залесье нонче стоит храм каменный. Аще два града рубленых не ново, но взамен старых. Глух и далёк сей край, за вятичами сии земли раскинулись, надо их поднимать. Земля околь Суждаля богата на гобино, не хуже Переяславской.

- Погоди, погоди, что-то тебя не разумею. Ты новую волость привоевал к своей отчине? Что се тако: Залесье?

- Сын Гюрги с дядькой сидят в Суждале, а ростовские мужи обижены, потому посадник и называет Ростовскую волость Залесьем, абы ростовцы не смотрели косо на суждалян, а суждальских мужей гордыня бы не обуяла. Ни Суждальская, ни Ростовская, ан едино - Залесье, або Ростово-Суждальская. Паки ноне по всему Залесью перестук топоров разносится.

- Ишь как удумали. А грады-то велики ли поставил?

- В Суждале такой же, как ранее был, токмо соп подсыпал, да острожье заменил на рубленые градницы с башнями. Однако, Володимеров градец, рекомый в честь нашего деда, на высоком берегу Клязьмы ноне гораздо больше Суждаля, и стал он не пригород и не градец, а град зело могуч. Хоть стол туда переноси. Изрядно Киев напоминает своим положением на высоком берегу. Токмо у нас здесь за Днепром степи бескрайние, а там сплошные дебри, словом - Залесье.

- Доброе и великое дело ты содеял и в Залесье, и в Смоленске. Днесь в Переяславле что волишь здати?

- Здатель мой праздный покуда, да и в скотницах моих ноне ветер гуляет, оскудел аз кунами.

- О се добро!

Мономах удивлённо посмотрел на Святополка.

- У меня ни гривны, скотницы пусты, а ты рад тому?

- Не о гривнах твоих говорю, а хочу сказать, иже есть у меня давняя задумка. Годы мои, как видишь, далеко не юнотские. К тому же хворь одолевает. Замыслил аз поставить храм на помин души своей.

Мономах пристально смотрел на Святополка, пытаясь понять, к чему тот клонит. Святополк же, упреждая вопросы Владимира, продолжил:

- В Златоверхом монастыре надумал храм поставить, место упокоения души уготовить.

- Дело угодное Богу. Здатели у тебя освободились, в Кловском монастыре закончили свои дела, а коли куны есть, можно и новый храм закладывать.

- В том и дело, иже здатель мой закончил Богородичну церковь, освободился, да хворый он, и очи не видят. Аще како сговоримся, отдашь мне своего Степана.

- Воутрие поразмыслю и скажу своё слово.

Не такой, как казалось, была спокойной Степь.

Весной, как только стаял снег, и дороги немного просохли, по обыкновению за Днепр отправили сторожевые отряды. Вернувшись, они сообщили о виденном множестве половцев, передвигавшихся в сторону Переяславской земли.

Преяславская земля всегда первой страдала от набегов из Степи. На сей раз Мономах решил упредить события и нанести половцам внезапный удар по их войскам с заходом полков сбоку. Но для начала послал в разведку малую дружину во главе с воеводой Дмитрием Иворовичем. Мономах никогда не начинал боевых действий, не выяснив всё до мелочей о неприятеле, что обеспечивало неизменный успех. Переяславцы чувствовали себя уверенно в каждом походе со своим князем.

- Ты, Дмитрий, в ратном деле хытр зело, не мне тебя учить, действуй по месту. Ежели поганых число невелико, себя не обнаруживай, в сечу не вступай и полон не бери. Хотя оратаи нам днесь были бы зело нужны. Но обойдёмся на сей раз без полона, сами все оратаями станем. Русичи всегда были и есть оратаи, и воины. Токмо бы поганые не помешали. За малым числом, возможно, идут главные силы. Абы попусту не губить людей, обойди супостата стороной, мы его здесь встретим, токмо гонцов с упреждением не забудь послать. Главное - выведать, какими силами половцы идут. Успеть надобно других князей поднять. Ну, с Богом! - Мономах осенил воеводу крестным знамением, тот сел на коня и запылил по давно знакомой дороге в Степь, а за ним потянулась вереница дружинников.

Князь Владимир очень надеялся на Дмитрия Иворовича, имевшего хороший навык по устроению войск и угадыванию намерений противника. Вот и на сей раз воевода оправдал надежду князя. Через две седмицы дружина вернулась с большим полоном. Много половецких веж захватил воевода. Но вместе с радостью он привёз и тревожную весть: недобитые ханы собирают всех соплеменников, кого обманом, кого подкупом, кого принуждением, для похода на Русь.

Досада охватила Мономаха от таких вестей. Он не находил себе места, дела не ладились. Окружающие стали замечать, что благонравие, душевная доброта, коими он отличался от других князей и благодаря чему он нашёл в людях безмерную к себе почтительность и даже любовь, сейчас отступили куда-то. Князя всё чаще видели с нахмуренным лицом, взгляд был твёрд и быстр, избегал суесловий. Люди, хорошо знавшие князя, ожидали после глубоких раздумий решительную волю, основательность которой не вызывала сомнений. Слово 'Мономах' означало не только набожность и доброту к убогим сиротам, но также твёрдость данного слова, уверенность в своей воле. Имя 'Мономах' в перекладе на язык русичей означает - единоборец. Князь Владимир полностью оправдывал своё греческое имя.

Переяславль жил в тревожном ожидании очередных вестей из Степи. Это обычный уклад жизни переяславцев и киевлян. На сей раз сторожевые отряды разминулись с полками половецких ханов, не сумели упредить переяславцев, и окрестности города были опустошены погаными.

Мономах с воеводами готовил город к защите и, возможно, к длительной осаде. Он знал: набег был ответным ударом, и лишь с целью разведки. Затем должны идти главные силы. Но наступившая осень с ранними заморозками уменьшила вероятность прихода половцев. Мономах решил ударить по половецким станам, думая таким образом ослабить их силы и сорвать нашествие на Русь будущей весной.

Святополк и Давид без колебаний откликнулись на предложение Мономаха и объединёнными силами двинулись по первопутку.

Князья, воодушевлённые удачным походом Дмитрия Иворовича, не рассчитывали надолго задерживаться в Степи.

Холодная ранняя осень предвещала лютую зиму. Степь пронизывал северный ветер. Сторожевые отряды долго рыскали по всем сторонам, ища половецкие вежи, но те, как сквозь землю провалились. К тому же начался падёж коней от неведомой болезни. Дружины повернули к Днепру. Полуголодные, на холодном ветру, кони валились один за другим, а зимой воину без коня - погибель! Не хватало сил хоронить в мёрзлой земле павших воинов. Вся Степь была устлана трупами коней и людей, быстро превращавшихся в груды белых костей от нахлынувших на добычу зверей и птиц.

Над россыпями человеческих и конских костей, словно страж, вышедший из седых былинных времён, одиноко высился на холме каменный идол, уставивший свои пустые впалые глазницы на обессилевшее воинство русичей. О, сколько видел этот истукан за свой век всяких воев: победителей, ликовавших вокруг походных костров; побеждённых, устало и отчаянно бежавших от преследований; пленённых, ведомых на перевязи вереницами. А сколько костей лежит в земле вокруг каменного истукана - не счесть!

Медленно сквозь туман пробивалась заря. Не верилось, что всё-таки должен наступить день. Остатки воинства русичей уныло растянулись по пронизанной ветром Степи.

- Им бы днесь испить зелия грибного варяжского, - кивнул головой князь Владимир на едва плетущихся, выбивающихся из последних сил дружинников.

- Что яко варяжское зелие?

- Ужель не слышал о нём? В малых летех аз был, слышал, яко покойный Шимон-варяг, отец моего посадника суждальского сказывал о непобедимых воинах викингах, рекомых берсеркерами. Так вот, сии берсеркеры делали из особенных грибов зелие и, упиваясь им, становились, словно бешеные псы. Одевались в медвежьи шкуры и бросались на ворога без страха. Уязвлённые же боли не имали, и не страдали, яко мы грешные.

Сидя в промёрзлом седле уже много дней, Мономах не единожды спрашивал себя: 'За какие грехи Бог наказывает Русь? Что нужно сделать, чтобы отвадить поганых приходить к нам с войною? - И всегда приходил к одному и тому же ответу: 'Руси нужно единство'.

- Ты что, Володимер, головой мотаешь, сам с собою разговариваешь? Не хворь ли подкралась? - спросил Святополк.

- Думаю, брат, за какие грехи мы несём кару Божью.

- Ну и что се за грехи?

- Главный из них, иже несть единства меж нами, князьями, для покорения Степи.

- Как несть единства? Распрям на Волынской земле конец еси. Все князья Киеву поклоняются. Вот токмо вятичи непокорны, не примучены как надо, да Чернигов обособился.

- Не о сём моё попещение. Киевский князь есмь старший князь, се неколебимо для меня. Но другие князья сего не разумеют. Олег обособился, но он не отказался от единого с нами похода. Однако се не есмь единство, о которые поганые свой хребет должны сломать. Надо их примучить так, абы не с луками и копьями в Русь шли, а с товаром богатым торговать приходили, а мы бы сквозь их вежи ходили бы к Хвалисскому морю.

- Ты, Володимер, что-то непонятное глаголешь. Нешто мы нуждаемся в их товарах? Какой у них товар? Табуны конские? Грешно не признать, кони у них хороши. Но угры имают лепших. А наши кони и угорских не хуже, коих у нас не мало. У нас вон сколько диких табунов бегает. Нам семечи нужны, а где их взять, как не с Поля половецкого?

- Вот-вот, а оне наших угоняют и в Корсуне на торжищах продают. Надо же с этим раз и навсегда покончить.

- Мечтатель ты, Володимер, не будет у нас мира с погаными, тако Богом промыслено, в сём есть крестный путь Руси.

- На Божью волю не ропщу, а говорю о том, как сделать, чтоб князья не звали на свои усобицы поганых в помощь, чтоб защита Руси была долей не токмо сидящих по Днепру, Десне и Трубежу, но и князей земель, куда поганые не ходят.

- О, се ты какой. Ан, не ты ли первый половцев звал?

- Сие, брат, в прошлом. Неустанно сей грех отмаливаю. Отверз Бог с очей моих пелену нечистую, просветил разум на деяния моей молодости. Днесь о другом думаю. Собрать нам надо всех князей, да урядиться, уразумев одно: ежели худо от поганых Киеву и Переяславлю, то и другим землям тяжко приходится. Силы всех земель должны быть едины и по весне ударить по половецким станам, паче поняли б, наконец, иже опасно на Днепр за добычей ходить, понеже Русь крепка.

- Любо мне сие. Даст Бог, доберёмся до дому живы, вборзе пошлю гонцов во все земли. Митрополит всяко даст благословение.

Глядя на заметно постаревшего за последнее время Святополка, Мономах понимал, что вся забота в сборе князей ляжет не на киевского князя, а на него. 'Ишь как лицом сник, и без того хворый, а сей поход ещё боле к земле его согнул. Нет у него Божьего дара полки водить, а потому сей крест тоже мой. Люди киевские не любят своего князя, да и другие земли всё более обособляются. Не Святополк, а отние и дедние обычаи пока ещё держат Русь от распада. А если поганые Киев на щит возьмут? Конец Руси? Нет, сего допустить нельзя!' На ум пришло неожиданное сравнение. Мономах вдруг вспомнил сына Мстислава: - 'Вот уж действительно полная противоположность Святополку'. Владимир съёжился в седле. От холодного пронизывающего ветра не спасал даже походный кожух, потому и мысли в голове невесёлые, а тут вспомнил Мстислава и как-то на душе светлее стало. 'Какие же мы все разные, и братья, и сыновья наши. Ишь как новгородцы за Мстислава дружно встали, когда хотели его у них забрать. Мы со Святополком, блюдя заветы отние, должны были посадить на новгородский стол старшего сына киевского князя, но новгородцы и слушать не стали. Вот она гордость новгородская! Взяли и увезли Мстислава обратно в Новгород, заявив: 'Нам Мстислава дед его Всеволод поставил, мы его вскормили, и он наш князь! Другого не хотим!' Вольница! Ох, вольница! Вот ежели б так все земли за киевского князя встали!'

Выехав на пригорок, Мономах увидел вдали спокойную гладь Днепра и до того близкие, родные очертания церкви Михаила Выдубицкого монастыря, от взгляда на которую слеза подступила к очам. Князь оглянулся: потрёпанные болезнью, холодом и голодом измученные остатки войска уныло растянулись в безбрежных приднепровских просторах.

- Ки-е-ев! - раздался голос воеводы.

И радостно понеслось в глубь растянувшегося войска: 'Ки-е-ев!'

Князь Владимир прибодрился, отринул от себя невидимый груз тоскливых мыслей, оглянулся на дружинников, понуро тянувшихся за ним, гикнув, подстегнул коня и покакал к паромной переправе.

На противоположном берегу паромщики и конная городская стража долго о чём-то переговаривались, всматривались сквозь туман в противоположный берег.

Измотанные тяжким и бесполезным походом воины крыли паромщиков чёрной бранью, но те не слышали их. Кричать и размахивать знамёнами было бесполезно.

- Опасаются киевляне, не видно им в тумане наших знамён. Ратибор! - крикнул Мономах.

- Здесь аз, князь.

- Пошли людей, пусть по камышам пошарят, може хоть какую-нибудь лодью, аще ли но челнок найдут. Не должно такого быти, абы кочтники не припрятали какой-либо развалины.

В прибрежных заводях вода уже затягивалась льдом, пока ещё не толстым, но найденные в кустах челноки крепко вмёрзли, и их пришлось вырубать. Снарядили посыльных к паромщикам.

- Сколько мороки! Вот он, Киев, рядом, а воины стоят в холоде и не могут к своим очагам попасть, - недовольствовал Мономах.

- Киевляне опасаются: кто пришёл из Степи? Как узнать? Вон туман какой, - ответил Святополк.

Стоя на пароме, князь Владимир мечтал:

- Вот примучим половцев, будут покорны Руси, яко торки и берендеи, тогда без опаски можно и мост через Днепр положить. От Переяславля до Киева рукой подать, а каждый раз приходится паромщиков подолгу выжидать.

Князь смотрел на холодные волны Днепра. Ему вспомнился Юрий, Залесье: 'Какой прекрасный край! Люди спокойно землю орают. Днесь тамо каменный храм красуется. И соседей поганых нет'. - Он думал о том, что вот Переяславль обнесли каменной оградой, но если поганые пойдут всей мощью, разве будет спасение за этой стеной? Владимир уже который раз убеждался в том, что нужно не ждать пока поганые соберутся с силами и пойдут в земли Руси, а идти в Степь всеми полками. Ежели собрать всю силу русичей, то степняков можно и за Дон прогнать. Неужели придёт день, когда русичи смогут вздохнуть свободно, не посылая проклятий в сторону Степи? Князь готов был сделать всё, пока Бог не отнял силы и разум, чтобы приблизить этот день. Он жаждал оставить своим детям сильную и свободную Русь. 'Хватит и того, что жизнь наших пращуров прошла в походах и битвах с хозарами и печенегами. Ужель этой нечисти несть конца, как нет конца Степи? Да, нужно идти к Дону, но для сего собирать придётся не два и не три полка, а тьму воев. А время терять нельзя, надо готовиться', - с такими раздумьями Мономах въезжал в Киев.

Как и договорились, Мономах со Святополком разослали гонцов по всем землям с призывом выступить весной в Степь. После этого Мономах отправился к себе в Переяславль.

К концу февраля в Киев пришли Ярослав и Давид Святославичи с сыновьями. Девять князей откликнулись на зов.

Начинался новый тысяча сто двенадцатый год. Перед походом, по обычаю, пришли князья со своими ближними мужами в печерский монастырь поклониться гробу преподобного Феодосия.

В Степь вышли во вторую седмицу Великого поста ещё по снегу. Однако вскоре пришлось оставить сани и навьючить обоз на лошадей. Много рек пришлось перейти. Наконец, во вторник, на шестой седмице пришли к Дону, а половецких полков не видно.

Шарукань встретил русичей рыбой и вином.

- Яко сродников встречают, - заметил кто-то из воев.

- А мы и есть родня.

- Како родня?

- Живут в сём граде славяне. Говор их похож на наш. Они давно под властью поганых, но не хотят воевать против нас.

Далее по пути сожгли Сугров, жители которого пытались оказать сопротивление. Однако основные силы противника так и не встретились. На них наткнулись лишь в пятницу, двадцать четвёртого марта.

Отряд половецких позоротаев с удивлением рассматривал необычное построение полков русичей: впереди каждого из них шли не воеводы с прапорщиками и трубачами, а священники с хоругвеносцами, дымя кадилами и воспевая молитвы. Русь пришла крестовым походом в Степь.

И вот две тучи войск, коим не видно края, встали друг против друга, ощетинясь копьями.

Князья и воеводы под молебны священников целовали крест со словами: 'Помрём здесь, но станем крепко!'

Перед сражением Мономах по обычаю обратился к воинам:

- Защитники земли отней! Со времени Святослава Старого русичи не приходили на Дон! Не счесть полков, кои вы совершали со мною. Лишь единожды половцы нас погнали на Стугне. Настал день, аще благословение судьбы встало не токмо над Переяславской и Киевской землями. Днесь суть еси: быти Руси под погаными, али агаряне забудут дорогу на Русь! За нами очаги домов наших, семьи, дети, родители. Впереди ворог, алчущий повергнуть нас, поять наших жён и детей. Ноне страстной понедельник, впереди праздник - Благовещенье! Ознаменуем праздник нашей победой! Здесь вы, доблестные воины, найдёте себе честь, а князья добудут славу! Да будет с нами Бог! С молитвами святых отец наших вперёд! Оураз!

Много пало половцев в этой битве. Оставшиеся бежали. Русичи поняли, что Бог действительно на их стороне. Погребли павших, отпраздновали Благовещенье и пришли к реке Салнице. Но что это?! К своему удивлению они увидели здесь ещё больше половецких полков.

Князья Владимир и Давид ушли со своими полками в засаду.

Когда битва была в самом разгаре, Мономах крикнул в ряды воев: 'Делайте яко аз!' - и, сняв корзно, вывернул его красной исподней стороной наружу.

Тотчас, словно стая краснокрылых птиц, затрепетали засадные полки, выворачивая корзно, кои вместе с красными же щитами казались бушующим кровавым морем.

Сеча была лютая.

Из засады вылетели красные конники Владимира и Давида с неистовым криком, страшным грохотанием бубнов и медным рёвом труб. Вывернутые наизнанку красные корзно и красные щиты, поднятые над головами всадников, повергли противника в растерянность. Ужас охватил половцев, они дрогнули, бросились бежать.

После битвы пленные говорили, что видели в небесах всадников в блестящих червлёных латах, вставших на сторону русичей. Князья слушали их и смеялись.

- Князь Володимер, они с перепугу твоих воев за ангелов небесных приняли!

- Тако еси Бог с нами! Паки отслужим благодарственный молебен.

С великой славою вернулись воины домой.

Киевляне вспоминали походы Олега Вещего и Святослава Старого, приравнивая к ним нынешний поход, положивший конец постоянным грабительским набегам степных кочевников. Особо громко кричали славу Мономаху. Все, от смерда до боярина, ещё раз уверились в непременной надёжности походов князя Владимира.

Святополк лишь ревниво поглядывал в его сторону.

Весть об уничтожении половецких орд в глубокой Степи донеслась до Константинополя и Рима. Европа повернула свой взор на восток. Не верилось, что князья Руси, погрязшие в усобицах, вдруг объединились, повергли кочевников и заставили себя уважать. Неужели с Русью теперь придётся говорить на равных?

Тяжёлый был этот год для князя Владимира. Он заметно осунулся - всё-таки пятьдесят восемь стукнуло.

А из Залесья пришла весть: ещё один внук на свет появился, Андреем нарекли. Крепли корни рода Мономахова. Семь наследников у князя Владимира. Есть кому отние земли блюсти. Один другого краше. Мстислав всем братьям голова. Вот токмо крепость родственная с двором Царствующего града* пошатнулась. Комнин Алексей, захватив власть, отстранил от златого стола законного наследника, зятя Мономахова, царевича Леона, сына василевса Диогена. Однако теперь, когда половцев загнали за Дон, можно и зятю помочь, если не стол вернуть, то хотя бы земли привоевать.

В конце года Бог ознаменовал победу русичей небесным явлением.

Расхаживая по келье в глубокой задумчивости, то и дело встряхивая седой бородой, как бы проглатывая то, что говорил, игумен Выдубецкого монастыря архимандрит Сильвестр диктовал писцу:

- В одиннадцатый день февраля месяца, лета шесть тысящ шестьсот осьмнадцатого, иявися столп огнен от земли до небеси, а молнья осветила всю землю, и в небеси прогреме в час первый нощи.

Многие киевляне видели огненный столп, и каждый истолковывал знамение по-своему, с каждым разом добавляя новые невероятные подробности.

Все последующие события стали приписывать явлению огненного столпа.

- Пиши дале, - тряхнул бородой игумен, - архимандрит Даниил, ходивший в Святую Землю, рукоположон во епископа Юрьевского.

В мае неожиданно скончался Давид Игоревич, принявший Божий призыв с покаянием греховным за ослепление Василька Ростиславича. Тело его привезли в Киев, отпевали в святой Софии и погребли в Богородицкой церкви Кловского монастыря.

Весной этого года братия Печерского монастыря долго оставалась без игумена. Наконец пришли к согласию, нарекли игуменом священника Прохора. Объявили об этом митрополиту и князю. Святополк, будучи совершенно больным, остался равнодушен к выбору печерян, а митрополит рукоположил Прохора во игумены.

Однако яркость этих событий вскоре потускнела. Приближался тысяча сто тринадцатый год с его ещё более бурными событиями, оставшимися глубоко в памяти многих поколений.

Знамения Божьи продолжались.

Однажды весь Киев дивился затмению солнца. На торжищах люди говорили всякое: и что нашествие агарян будет, и что трус земли порушит все храмы, и что готовиться надо к концу света.

Как бы там ни было, но год этот для киевлян и всей Руси действительно станет весьма памятным.

Князь Владимир ехал к Святополку. Воздух был необыкновенно свеж. В предвесенье бывают такие дни, когда одновременно при лёгком морозце и постепенно наступающей оттепели стоит безветрие, а в воздухе есть что-то напоминающее струи родниковой воды в жаркую погоду. Князь жадно вдыхал эту свежесть, настроение приподнято, голова полна новых замыслов, которыми он хотел поделиться со Святополком.

Владимир был озабочен мыслями о строительстве моста наплавного через Днепр. Степняки разбиты, Русь ликует! Самое время строить мост. В Киеве об этом уже давно идут разные пересуды. Как можно удержать на плаву мост через всю ширину Днепра? Стоит только его развести для прохода лодий, как снесёт его течением. Но ежели мост будет, то можно мостовые брать и мытное с проходящих лодий.

Мономах нашёл умельцев, кои брались соорудить мост. Оставалось только уговорить Святополка. Князь Владимир готовился к трудному разговору, зная скаредность киевского князя.

Владимир намеревался убедить Святополка уменьшить резы. Произвол ростовщиков дошёл до предела. Киевская чадь на торжищах не скрывала своего возмущения. Поговаривали уже о погромах. Повсюду можно было слышать негодования:

- Повсюду мздоимство! За ввоз товара окромя мытного ещё и емцам дай! Товар взвешивать - плати померное! Товар вывезти - емлют отъезжие! На гостином дворе дворовые имают, и ещё неведомо за что! Куда ни ткнись - всюду плати в княжьи скотницы, да ещё и мздоимцам дай!

- Верно! За переправу платим в княжьи скотницы, и паромщики берут себе мзду.

- Резы растут, но много их уходит мимо княжьих скотниц! Вот где надо искать куны да гривны на мостовое дело!

- Так кто же сей произвол остановит?! Кто мздоимцев к ответу призовёт?!

Недовольство людей было ведомо князю Владимиру. 'Не дай Бог, - думал он, - абы сей гнев довёл киевскую чадь до блеска топоров в огненных всполохах на дворах вятших мужей! Тогда уже будет поздно усмирять. Надо сие кипение черни направить на благое деяние. Мост рубить! Пыл негодования поутихнет, коли платить за труд изрядно'.

С этими мыслями князь Владимир и шёл к Святополку. Но стоило ему перешагнуть порог горницы, сразу понял: разговора не получится. И месяца не прошло, как виделись они. Тогда Святополк был словоохотлив, полный интереса к делам, а сейчас... Перед Владимиром сидел немощный старик, облокотившись на подушки.

- Смотрю на тебя, брате, и не могу скрыть удивления. Что случилось? Лицом сник, бледный...

- Худо мне, Володимер. Особливо по ночам. Грудь аки камнем горячим давит. Лечец мой поит меня каким-то зельем, но облегченья нет.

Апреля шестнадцатого дня Святополк, не вставая с ложницы, скончался.

И затмение солнца, и смерть Святополка, люди на торжищах объясняли, как Божьи знамения, предвещающие если не конец света, то какой-то перелом в жизни.

Панихида прошла в Софийском соборе. Затем траурное шествие направилось в недавно построенную церковь Михаила Архангела Златоверхого монастыря. По бокам саней с преклонёнными знамёнами шли дружинники князя, рядом - сыновья и дочери: Ярослав, Брячеслав, Изяслав, Сбыслава, Мария. За ними, склонив голову, шла вдова, молодая половчанка; архиереи в чёрных рясах; князья в тёмных корзно. Люди снимали шапки перед покойником, лица молчаливы, суровы. Нанятые плакальщицы истошно выли.

В момент закладки гроба в стену Михайловской церкви колокол прогремел с такой силой, что люди, стоящие около храма, вздрогнули.

Митрополит высказал своё недовольство:

- Яко сие разуметь, игумен? Что, звонарь в своей хмельной голове погребение со Светлым Воскресением перепутал? Яко радость, а не скорбь людям возвещает. Изгони, игумен, сего охульника и к звонам боле не подпускай.

Мономах стоял с поникшей обнажённой головой. Он вспомнил разговор со Святополком при закладке этой церкви пять лет назад. Тогда киевский князь, ступив ногою на свежую кладку стены, сказал: 'Паки, здесь моя душа упокоится. Завещаю устроить склеп'.

Едва отслужили панихиду по Святополку, как в Киев пришла весть об убийстве в земле вятичей монаха Печерского монастыря Кукши, посланного туда митрополитом для проповедей.

- Недаром до сих пор ни одного гостинца не проложено через земли вятичей. Дань Киеву не дают нехристи. Добрые люди стороной обходят сии дебри. Во всех землях уже сто лет славят Христа и Богородицу, а поганые вятичи и днесь своих покойников на кострищах жгут, - сетовал митрополит в разговоре с князьями, собравшимися в Витичеве для уряжения наследия киевского стола.

- Сколько раз пытались ходить туда с дружинами. Примучить бы их, - заскрипел простуженным голосом Олег Святославич.

- Не привыкшие мы в дебрях рать вести, вот и сидят вятичи в своих тёмных лесах по Оке, аки нечисть, аки тати. Диву подобно, яко в Муроме обитель Спасова жива? Держится волею княжьей дружины, - вступил в разговор боярин Иван Чудин. - Что мурома, что вятичи, всё едино - безверные.

- Ты, боярин, вспомни, отец твой давно ли из болот саамских в Русь пришёл? Здесь он был обласкан и долю свою добрую нашёл. Сидеть бы тебе и не вступать в княжьи разговоры, пока не позволят, - зло осадил его Олег Святославич.

Князь Олег не мог простить ни Ивану, ни уже давно покойному его брату Туке, проигранную битву за Чернигов, когда оба брата бились в тысяча семьдесят восьмом году в Изяславовой дружине против Олега и его брата Бориса. Тогда Святославичи заняли с помощью половцев Чернигов, но дружины, ведомые Иваном и Тукой Чудиновыми, выбили Олега и Бориса из города, и они вынуждены были бежать в Тмуторокань. Тогда же был смертельно ранен Тука, оставив сына Станислава под опеку брата.

Давид наклонился к уху брата, тихо молвя:

- Ты, Олег, не воспаляйся, не настраивай мужей против себя, днесь нам в сём нет корысти.

- Почто князь Володимер на совет не пришёл? Како мы без него... - митрополит растерянно развёл руками.

С лавки поднялся боярин Ратибор.

- Князь Володимер Всеволж меня прислал, аз буду от его имени говорить, такова его воля.

Митрополит Никифор начал совет князей своей краткой речью, с трудом выговаривая слова. Ему помогал подсказками игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр.

- Се собрались князья и нарочитые мужи со всех земель совет держать: кому быти на столе киевском, днесь праздном, кому крест целовать. Детей Ярославовых Господь давно призвал к себе. Из внуков князя Великого ноне в здравии, слава Богу, Давид, Олег, Ярослав. Из Всеволодова племени здравствует князь Володимер. После кончины Святополка Изяславича, Ростислава Володимерича, Давида Игоревича остались правнуки Ярославовы. Стол киевский должон воспринять старший Ярославова племени.

Митрополиту Никифору явно не хотелось произносить имя Давида Святославича. Он растягивал слова и паузы, отдаляя то время, когда должен будет произнести не то имя, какое было у него на уме.

- Владыко, дозволь слово молвить! - встрял Ратибор.

Никифор не любил, когда его перебивали, Он и без того с трудом говорил на языке русичей.

- Дерзок вельми! Не должно тебе, боярин, вперёд князей уста отверзать.

- Владыко, не моё слово. Князь мой, Володимер Всеволж изъявить свою волю моими устами повеле.

- Пусть говорит, - раздались робкие голоса.

Всем нетерпелось узнать, что думает Мономах, приславший почему-то вместо себя своего тысяцкого. Загадочное поведение переяславского князя вызывало одновременно и любопытство и тревогу: почему же он всё-таки не пришёл в Витичев?

- Говори, боярин, - владыка сурово кинул взгляд на Ратибора.

- Князь переяславский Володимер Всеволж со волостями своими и детьми тако повелел молвить: в Ярославовом племени он днесь не первый. Впереди него Давид Святославич, а посему и быти ему на столе киевском. Такова воля моего князя.

Ратибор, приглаживая седую бороду, с достоинством, гордо сел на своё место, буд-то он сам князь - знал князь Владимир кого послать на сей ареопаг.

С откровенным любопытством в полной тишине смотрели на боярина князья, бояре, архиереи, собравшиеся вершить судьбу киевского стола, а может быть и всей Руси.

- Что яко князь Володимер возгордился зело? Он мыслит, иже о нём в Священном писании сказано: 'Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых...' - вдруг сорвалось с языка Давида.

Но владыка Никифор так сверкнул на него очами, что у того всё опустилось внутри.

- Вот ты всегда таков! - шипел Давиду на ухо брат. - Ляпнешь не к месту и не ко времени! Злой язык у тебя, брате, а душа курёнка. Сиди! И боле не выскакивай, пока не спросят!

- Поучал цыпля куру, да не узнал в ней кошку сдуру, - обиделся Давид, почувствовав себя уже на златокованом столе. Вот он! Златокованый! Вожделенный для каждого князя! Только шагни - и там! Он уже представлял своё торжественное вокняжение под звон колоколов, в сопровождении всех князей и архиереев. Вот толпа перед собором, посрывав шапки, падает ниц при его появлении!

Сейчас слово Мономаха было равно вечевому приговору. Все, от смерда до князя, знали его волю к неуклонному блюдению лествицы старшинства.

Владыка Никифор после слов Ратибора был в растерянности, но всеми силами, собрав свою волю, старался не показывать её внешне. А сердце клокотало!

С вокняжением Давида не будет спокойствия и мира - это понимал не только предстоятель православной церкви Руси. Не примут киевляне его на свой стол. Святославичи привели в Русь поганых, и у киевлян и переяславцев, да и черниговцев тож, свежи были душевные раны от потери родных и превращённых в пепелище жилищ.

А в Киеве нарастало недовольство горожан бессилием господ перед не унимавшимся буйством черни. Дружина без князя, словно дитя без глаза, едва удерживала в городе порядок.

Недовольство охватило и мастеровых-рукодельников, и смердов окрестных поселений. Притеснения княжьих тиунов и тысяцкого Путяты довело их до отчаяния. Покойного князя Святополка обвиняли в черезмерных поборах с простого люда и послаблении жидам-ростовщикам, дравших с киевской чади три шкуры ради своих прибылей. И на улицах города уже невозможно было разобраться, где обычные тати и головники, а где недовольный и обиженный чёрный люд.

Боярские дворы начали забрасывать камнями, того и гляди и огонь в хоромы полетит. Киев бурлил уже который день. Люди, видя нерешительность княжьей дружины, начали громить еврейские дворы, а заодно и те, которые попадались под руку. Возле хором Путяты произошло настоящее сражение, подлившее масла в общий огонь недовольства. Двор тысяцкого разграбили и сожгли. Вслед за ним та же участь постигла дома других богатых горожан, отнюдь не сторонников покойного Святополка. Но не зря говорится: лес рубят - щепки летят.

Народ каждодневно стихийно стал собираться на вече у святой Софии. А разбои и грабежи происходили уже не только в еврейских дворах.

Митрополит выходил к людям с увещеваниями и требованиями спокойствия, а горожане, страдая от разбоев и грабежей, требовали на киевский стол Мономаха.

Тревожные вести о волнениях в Киеве долетели до Переяславля.

Князья другой раз собрались на совет, теперь уже в Берестове. Снова ждали приезда Мономаха, но он опять послал на совет своего боярина с теми же словами.

Вече у Софийского собора ещё громче и настоятельней требовало вокняжения Мономаха. Митрополиту это было по душе: ему не хотелось благословлять на киевский стол Давида. Однако владыка должен блюсти давно установленный ряд оглашения родовой лествицы.

Давид за эти дни убедился окончательно: киевляне не примут его. Ни единым словом он не высказывал притязаний на киевский стол. Он понимал, что не мог соперничать своим безвольным характером со всеобщим признанием и славой Мономаха.

А на площади с каждым днём всё требовательнее звучало:

- Волим на великокняжеский стол князя Володимера!

Мономах в глазах соотечественников был защитником, избавившим их от набегов поганых. Его знали как благочестивого христианина, заступника веры, справедливого судию. О его заботе о сиротах и обездоленных ходили легенды, особенно приумноженные за последние дни в толпе у святой Софии. Люди настойчиво требовали Мономаха. Митрополит, наконец, решил воспользоваться этим и объявил волю людей волей Божьей.

В Переяславль был послан уже не просто гонец, а целый отряд именитых мужей от киевского веча.

Мономаху в это время пришло сообщение из Новгорода. Мстислав писал о великом горе, охватившем новгородцев - погорело всё Заречье и Кромный град почти дотла.

Князь ходил по горнице, читая послание сына, когда ему сказали о прибытии посланцев из Берестова. Он вышел на крыльцо. Увидев целую толпу во дворе, князь понял, насколько опасно положение в Киеве. Не только горожане страдают от разбоев и погромов, но иноземные гости не защищены от насилий и грабежей. Удержать расползание разбойной стихии мог только он, согласившись на княжение в Киеве. Всё это он услышал от посланцев, и решил сам во всём убедиться, отправившись на совет в Берестов.

- Не должно нам, братья, нарушать покон отний и дедний - се устой и крепость Руси. Великое Божье наказание наши земли от сего имают. Стол великокняжий должон имать старший в роде Ярославовом. Не чадь на вече должны выбирать князя. Новгородцы не послушали ни Святополка, царствие ему небесное, ни меня, своевольно увезли моего сына к себе, а днесь у них весь град погорел. Не след мне идти впереди старшего брата при его жизни, - говорил Мономах на совете.

- Ты, князь, когда ехал сюда, видел людей на вече у святой Софии? Так вот оне которую седмицу там стоят, тебя на стол кличут. Сие не токмо воля людская, се есмь глас Божий. Нельзя допустить раздора, иначе поганые вновь придут. Не простит нам ни Бог, ни земля Руськая! - страстно говорил митрополит, зная, что эти слова неотразимо попадут в сердце Мономаха.

- Ужель будет лепше, владыко, ежели сяду на великокняжий стол, ан Святославичи пойдут на меня, и с ними будет правда и Бог? Такой распри, верно, ни ты, преосвященнейший, ни другие не пожелают.

Давид прикинул: хоть он и старше Мономаха, но киевский люд не пустит его на свой стол. Сесть силой, пусть по праву, но против воли киевлян, значит усилить смуту и Бог знает, чем всё это может кончится.

- Не пойду аз против тебя, - вдруг вступил в разговор Давид. - Придётся покон наших дедов нарушить во благо же земли Руськой.

Присутствующие были поражены словом Давида. Они понимали, что киевляне восстанут против Давида. Об этом каждый думал, но высказывать не решался никто в присутствии Давида. Поэтому отказ Святославича восприняли с великим облегчением в душах.

- Вот и князь Давид своё слово молвил. Прости, князь Володимер, иже напоминаю о многих скорбях земель Поднепровья, дорогой ценой досталось нынешнее спокойствие. Грех же за нарушение деднего покона беру на себя. Денно и нощно буду молить Господа и Пречистую Деву. Грех сей, ежели он на благо земли Руськой, не есмь грех. Мы ведаем, с каким почтением к тебе относятся государи иноземные. В твоих жилах течёт кровь василевсов Царствующего града. В детях твоих кровь свейского короля. Мстислав твой в родстве с ним. Токмо ты можешь остановить смуту в Киеве. На тебя вся надежда. Благослови тебя Господь, - закончил свою речь митрополит.

- Воля людей достойна еси княжьего поклона, ано у глоты другая истина: сначала кричат: распни его, потом молятся распятому. Так кто же там, - князь кивнул головой в сторону двора, - чадь, верная князю и Богу, али глота, яко стадо овнов? И се есмь глас Божий?

Слова князя Владимира повергли в недоумение. Никто никогда не слышал от него такого, и потому медленно до сознания доходил смысл его слов. Мономаха настораживало безусловное признание его старшим на киевском столе Церковью, князьями, горожанами. Осознают ли они все, что попрание устоев может привести Русь к распаду ещё более глубокому, нежели нынешнее расчленение её на уделы. Уступка Давида могла быть неосознанным порывом под влиянием всеобщего настроения, чреватая новой усобицей. 'Ведь был уже договор князей в Любече, попранный сразу же. Знамо не одной княжьей волей должны крепиться устои Руси. Знамо Руськая Правда не сдерживает днесь сих устоев. Об этом надо мыслить. Способен ли на это Давид? - размышлял Владимир. - Руськая Правда должна крепить устои и быть единой и для князей, и для вече. Иначе...'

- Слава князю киевскому Володимеру! - оборвав тишину, дерзко выкрикнул молодой боярин Станислав Тукиевич.

Присутствующие разом подхватили:

- Слава князю Володимеру - князю киевскому! Князю великому Мономаху слава!

Владимир покорно склонил голову. Он с митрополитом вышел на крыльцо. За ними последовали князья, бояре, архиереи.

- Миром Господу помолимся! - начал вещать митрополит, и много сотен десниц вскинулись в крестном знамении. - Божьим промыслом обрящено согласие! Крест целовали князю киевскому великому Володимеру Мономаху!

Толпа радостно заголосила, бросая вверх шапки.

Мономах сделал шаг вперёд, поднял руку. На глаза нахлынули слёзы, сердце радостно клокотало. Толпа замерла, напряжённо ожидая слова киевского князя.

- Божьим промыслом и волею вашей суждено мне быти на киевском столе. Даю обет и крест целую блюсти землю Руськую до конца дней своих! Заутре же собираю думу великую. Будем думати над уставом о резах, разуметь об уменьшении ростов. Паки холопство за долги по ростам отменяю. Вы же, люд киевский, волею вашего князя, с помощью воевод идите на поимку головников и татей. Ведаю, яко ненавистен вам Путята. Посему ставлю тысяцким мужа вятшего и лепшего, боярина Ратибора.

Мономах понимал, какую ношу на себя взвалил. Предстояло не только усмирить киевскую встань, но и удерживать князей от распрей. Ещё не забыто злодейство покойного Давида Игоревича, ослепившего с помощью слуг своих, и при попустительстве и безволии Святополка, требовльского князя Василька. Да разве такое забывается?

Хрупок мир в землях Руси.

На вокняжение Мономаха в Киев съехались многие князья. Прибыл и Юрий. Проезжая в окружении отроков по улицам Киева, он не скрывал удивления, осматривая храм святой Софии, Десятинную Богородичную церковь, Золотые ворота и крепость Ярославова града, терема киевской Горы. Нет, Киев он всё-таки не знал. Вот разве только купола Софии что-то напоминали. Семнадцать лет прошло, как увезли его на север пятилетним. Разве мог он с тех пор что-то запомнить? Вся молодость прошла в Залесье. Пролетело время, как одно мгновение. Киев поразил Юрия величием храмов и обилием монастырей, многолюдностью торжищ. Ростов и Суздаль вспоминались тихими сонными городками. Громады же киевских соборов блестят золотом множества крестов, взметнувшихся высоко над Днепром, словно творение не рук человеческих, а самого Бога. Восхищался Юрий княжескими и митрополичьими каменными хоромами с деревянными рублеными верхами и затейливыми крышами, градницами детинца с башнями и вратами медными, высокими валами и рвами глубокими. А Днепр каков! Дух захватывает! А многолюдье какое! Гостей сколько иноземных! Почитай, со всего света! Ох, богат Киев, зело богат! Поистине мать городов руських!

Мстислав смотрел на восхищённое лицо брата и снисходительно улыбался.

- Ты, Гюрги, в своём Ростове, аки в глуши сидишь. Одичал что ли совсем?

- Твой Новгород Великий - второй град на Руси, посему тебе Киев не в диковину. Ростов и Суждаль мне пригородами кажутся после Киева, - Юрий глубоко вздохнул.

- Ты, Гюрги, ещё не ведаешь, иже новгородцы не называют себя Русью. Для них Русь - Киев и Поднепровье. Земля же Великого Новгорода одна, и другой такой нет. Оне с честию относятся к великому киевскому князю, но живут по своим поконам, по уставам Ярослава, и боле ничего ведать не хотят. Так что, будешь когда-нибудь в Новгороде, не называй Новгородскую землю Русью, сим обидишь софиян.

Князь Владимир несказанно рад собравшимся вместе сыновьям. Ярополк, Ростислав, Святослав - эти поблизости. А вот Андрей, самый младший, одиннадцать ему всего. Пока ходил в Ростов и Смоленск, Андрей в Переяславле незаметно вырос, скоро и женить пора придёт. Роман - вон какой статный да плечистый, вот кого женить надо. Володарь Ростиславич уже дал согласие на сватовство за свою дочь. Жаль, Изяслав не дожил, посмотрел бы он сейчас на братьев. Ох, как время-то летит! А вот белые лебёдушки, доченьки милые, тоже к выданью поспели. Евфимия в память матери наречена. Мария и Агафья, почитай, без матери выросли.

- Так что, Мстислав, говоришь, топоры в Новгороде во всю стучат?

- Да, отец, не токмо Новгород внови подымаю из пепла, но и Ладогу обновляю. Там посадник мой Павел мошну купецкую тряхнул на сие дело. Думаем градницы камены закладывать.

- Се по-нашему, с размахом. Не скупись куны на сие дело положить, дай время - окупятся, особливо в лихую годину. Гюргю аз помог два града заложить и храм каменный поставил. Днесь спокоен за него, а дале пусть сам думает, где и что рубить и здательствовать. Ты, Мстислав, старый соп подсыпь повыше, аще како и расширь. Мы в Залесье погост Володимеров расширили, новый соп насыпали, да рублену крепость поставили. Зело красен град. Днесь его пригородом назвать язык не поворачивается. А в Суждале градницы поставили на тот же соп, токмо прибавили в высоту. Сей вятший град ноне менее своего пригорода оказался. Да что аз тебе сказываю, ты же сам всё это видел.

Юрий слушал разговор отца с Мстиславом и думал о своём: 'Вернусь в Суждаль, буду собирать людей со всех земель, буду здательствовать гораздо! За Киевом всяко не угнаться, но чтобы не хуже, чем у братьев было у меня в Залесье. До киевского стола мне не досягнути, а посему надо крепить свою отчину не жалея сил и кун. Отец днесь начнёт волости делить. Кому достанется Переяславль? Мстислав из Новгорода не уйдёт, софияне его не отпустят. А ежели отец меня посадит в Переяславль? - у Юрия радостно захватило дух, но он тут же отогнал эту мысль, просить у отца он не будет. Залесье для него, по сути, стало второй родиной. - Надо токмо заселить волость, абы было кому орать и сеять, и гобино собирать. Дайте срок - придёт время, и будут братья завидовать ростово-суждальскому столу! Разверну градозданье, вот тогда, Мстислав, посмотрим, каков сей край дикий!'

И охватила Юрия неистовая жажда строить и строить. Нет, это не была зависть в худом смысле, это было желание видеть себя равным среди братьев. Но нужно было вернуть здателя, на что отец ответил сухо:

- Степану шесть десятков минуло, плохо видит. Хозяйством на своём дворе занимается. Потолкуй с ним сам, поезжай в Переяславль. Принуждать его не стану, он верой и правдой мне служил. Ежели захочет - пусть едет с тобой.

К торжественному вокняжению митрополит Никифор написал речь, читать же её велел протодиакону Софийского собора.

После торжеств, пока готовились к обильной трапезе, Юрий пытался выяснить у отца свою судьбу, но князь Владимир прямо ничего ему не сказал.

- Зело ты скор, Гюрги. Дай мне оглядеться и крепко поразмыслить, потом и волю свою явлю. А ты сам-то хочешь уйти из Ростова?

- Хочу вернуться в Ростов... - Юрий запнулся, - сиречь в Суждаль. Паки ведать хочу и отнюю волю, переведёшь ли ты меня, али там оставишь?

- Жизнь, Гюрги, такова, иже надо быти готовым ко всему. Аз тоже не помышлял сидеть в Киеве, ан ради спокойствия в земле Руськой пришлось нарушить покон дедний. Днесь тебе скажу одно: крепи землю Ростовскую. Аз единожды уже говорил тебе о сём, но, кажется мне, не проникли в твою душу мои слова. Околь Суждаля земля не хуже переяславской, токмо пустошей много. Корчевать лес не надо, земля готовая, превращай её в опольную. Людей сажай на сию землю. И запомни, сын, главное: семечи, особливо кои из полону приведены, плохие оратаи, земля для них чужая. Оратай должон любить землю. Паки такое может быти, когда он знает, иже с земли его никто не прогонит. На ополье надо сажать людей и давать им ссуды, а лепших из них превращать в отчичей, вот тогда от них будет прок. На первое время подати ослабь, аже и вовсе освободи от них. Ан когда отчич окрепнет, можно и поземь брать. Будешь выход давать полетный в Киев, и у тебя будет достаток на дружину и на градозданье. Святополк, царствие ему небесное, в Киеве с людей семь шкур

драл, потому чернь киевская погромы учинила. Кому се надобно? Токмо ворогу. Когда шли за гробом, сам слышал, яко из толпы сквозь зубы проклятья покойному летели. Какой разумный муж хотел бы так помереть и такую память о себе оставить? Поразмысли о сём. - Не тревожься, батя. Се аз уразумел зело, - Юрий смотрел на отца взглядом, полным душевной благодарности.

Пока Юрий гостил в Киеве, в Суздале произошли события, вернувшие Симонычу маленькие радости семейных забот. Хелге-Елене шёл восемнадцатый год. Отец всё чаще задумывался о её судьбе. Женихов предостаточно, но Симоныч слишком привередничал, не видя достойного.

Хелга не относилась к девицам, о которых говорят: зело красна. Объявлявшиеся поклонники, прежде всего, смотрели на богатство Симоныча и на её приданое. И вот произошло то, чем всегда кончается привередливость родителей в выборе жениха или невесты своему чаду.

Однажды к Симонычу незвано-негаданно заявился ростовский боярин Константин. Посадник знал его прямой характер. Константин никогда не давал повода к двусмысленности, потому и не находил общего языка с ростовскими мужами. Вот и сейчас он без обиняков повёл разговор о сватовстве своего сына Василия.

- Гюрги Симоныч, у тебя товар красен еси, у меня купец знатен, може сговоримся? Дочка у тебя на выданьи. Аль уже сговор с кем был? - видя недоумённый взгляд Симоныча, спросил Константин.

- Купцов ноне много округ моего двора ходят, ано сговора пока ещё не было. Застал ты меня, прямо скажу, врасплох. Что сказать - не ведаю. Василья твоего знаю, изрядный жених. Паки надобе поразмыслить крепко, да и у меня товар не залежалый. С Хелгой поговорить надобно.

- Хелга супротивиться воле отца не будет, ежели твоя воля на сватовство явлена буде. Глянулся ей мой Василий...

- Како... Что яко глянулся?

- Они давно знают друг друга, а намедни Василий мне заявил: иди к посаднику в Суждаль, проси руки Хелги, сама она согласна.

- Когда же се оне успели... - развёл Симоныч руками, - на коих игрищах? Вроде бы на глазах всё время была...

- Э-э, Симоныч, нам ли старикам усмотреть за молодью!

- Какие же мы старики?

- К слову пришлось, не обижайся. Разумею тако: ежели не показал от ворот поворот, паки есть надежда.

- Ты, Кснятин, как всегда и прям и поспешлив. Мы с тобой люди почтенные, именитые, и разговор наш не прост, а посему продолжим его за трапезой. Милости прошу, чем Бог послал.

Как бы не были веселы разговоры под хмельной медовый взварец, но Симоныч не давал обещания на сватовство. Его очень настораживало выданье единственной дочери за ростовского сына боярского. Что-то неспокойно было на сердце. Сколько прожил он в Залесье и всё это время с ростовскими мужами не находил доброй взаимности. Всё время они гнули своё, всё время ему приходилось быть настороже. А теперь в это гнездовище недругов дочь отдать? Нет! Но Хелга с Василием чуть ли уже не сговорились помимо отца! Сильно колотилось сердце Симоныча. Жених-то завидный, но отпустить Хелгу в Ростов - боязно. Дать согласие?

Симоныч, проводив с честью и надеждой ростовского гостя, позвал дочь на разговор.

- Отец, аз ведаю, яко тебе не по нраву мой выбор.

- Что за молодь пошла?! Не девицы выбирают, ано их выбирают! Ты, доченька, помолчи покуда.

- Что ж, приму твою волю с покорностью, но так и останусь одна, ведь мне уже... - слёзы застилали глаза, в горле застрял комок.

- Нет, доченька, ты меня не выслушала, потому и не уразумела. Василий достойный жених. Отпускать тебя в Ростов не хочу. Ты же ведаешь, иже у меня котора давняя с ростовскими мужами передними. Станешь ты у них заложницей, и будут оне из меня верёвки вить, и будешь ты страдалицей, а не мужней женой. Яко же семейное счастье у тебя буде?

- Василий, его братья и отец, оне не такие...

- Ведаю, иже не такие. Но Кснятин со своими сынами сидит в сём волчьем логове, и хочешь, не хочешь, а придётся и ему выть по-волчьи.

- А может быти всё иначе? Аз буду твоим верным помощником с помощью Василья в сей волчьей стае?

- Ужель ты так уверовала, иже Василья сможешь под свою волю склонить?

- Не волею своей его склоню, а любовью. Он за мной хоть в пекло готов идти.

- Э-э, доченька, женихи все так сладко глаголят, а много ли таких, кои своё обещание после свадьбы являют? И откуда у Василья еси сила такая, абы противостоять ростовским мужам? Такого быти не может. Уж ежели мы с княжичем ушли из Ростова, не сумев склонить к своей воле мужей вятших, то тебе с Васильем и его братьями тем паче не одолеть их. Однако любви вашей не хочу противиться.

Не мог Симоныч огорчить дочь своим отказом. Он видел, как сильно полюбился ей Василий.

Через пол-года свадьбу сыграли. А ещё через девять месяцев родилась у Хелги и Василия дочка, и назвали её по воле деда Симоныча Христиной.

В Суздаль Юрий вернулся сам не свой.

Дядька это сразу заметил, но не мог понять, почему вдруг Юрий стал задумчивым и молчаливым.

- Вижу, Гюрги, Киев тебя чем-то озаботил?

- Отец, став киевским князем, резы по ростам снизил. Киевляне довольны, великим князем величают. Мне же сказал надо увеличить полетный выход дани в скотницы киевские. Говорит, защищать надо Поднепровье от Степи. В Залесье поганые не ходят, здесь спокойно. Пустоши велел заселять и засевать, расширять ополье. Земля округ Суждаля добра. Но где взять столько оратаев? Се и есмь моя забота. Вельми не велика, не такая, как у киевского князя, - с иронией бросил Юрий.

Осенью отец прислал письмо, приглашал Юрия на свадьбу к брату Роману. Этим браком устанавливалась родственная связь с Ростиславичами и более крепкие отношения с Волынской землёй. А ещё отец сообщал, что Евфимию выдаёт замуж за угорского короля Коломана.

Юрий обрадовался этому приглашению. Радость была не только за сестру и брата, но и потому, что он скоро вновь увидит Киев.

Киев манил Юрия какой-то неведомой силой.

Вернуться на оглавление