РУСЬ ВЛАДИМИРСКАЯ

Глава 2. ОСВЯТИСЯ ОЛТАРЬ

'Книги - это великая людская мудрость, в них записано много того, что знали давно ушедшие из жизни поколения, - размышлял Андрей, уединившись в горнице, и обложившись книгами. - Однако книги подвержены тлену. А сколько их сгорело в пожарах! Людская же молва переживает всё, и время не властно над ней. Это и есть настоящая слава. Но молва хоть и живуча, но подвержена другому пороку - она быстро обрастает небылицами, и чем дольше живёт, тем больше небылиц. Камень же, как и людская молва, переживает века, и что будет выложено из камня, таким зданье и дойдёт до грядущих поколений. Как сотворить образ храма таков, абы в нём было сказано всё, о чём мечтало наше поколение, и что завещаем мы своим потомкам? Козьма здатель изрядный, в его руках всё надёжно и лепо, но не идёт он далее того, чему когда-то научился. Тихон смел и дерзок в деяниях, и книжной мудрости не чурается, с ним можно творить изрядные храмы. Надобе его и Ивана-изуграфа молодшего позвать, да поговорить с ними. В поиске образа нового храма нужны не токмо умение и опыт, нужен взлёт мысли из таинственной глубины души, куда проникает Святой Дух. На такие деяния горазды молодые. У стариков есть опыт, но есть и застой в разуме. Мало дал аз времени на сотворение образца. Новый храм надо выносить в мыслях, в душе. Жёны не родят ранее того, что отпущено Богом, а ежели и выкинет недоноска, то, верно, уродца. Паки время торопит. Може и верно кликнуть Тихона и Ивана? Изуграф может что-то подсказать здателю, чего здатель сам не видит. Тако и быти, кликну Ивана, у него есть изрядная духовная сила, пусть потщится вместе с Тихоном и Козьмой'.

Андрей всё больше ощущал, как изо дня в день градозданье беспощадно поглощает его, опутывает множеством неотложных дел, затягивает в зыбучую трясину больших и малых забот. По вечерам стал чувствовать усталость, чего раньше не замечал. 'Сорок семь лет - это ещё не срок, абы после вечерней молитвы валиться в ложницу в бессилии. Так меня надолго не хватит. Нужен добрый надёжный помощник, коему можно было бы доверить свои помыслы, и чтобы понял он их во всей глубине'.

Андрей вспомнил недавний разговор с Козьмой и Тихоном. Тогда он без особых раздумий пообещал приставить к здательским делам сына Изяслава и отрока Бориса. 'Оба молоды, полны сил, имают потщание к сим делам - вот им и дерзать. Борису двадцать три лета, Изяслав помоложе, но се не порок. Козьма в свои пятьдесят девять лет стал матёрым здателем. Тихон ему под стать, обгоняет он тестя в сих хытростях. Тридцать шесть ему, дерзновен, ищет что-то новое, хочет удивить грешный мир невиданным творением. Зажглись вновь их сердца с моим приходом в отчину. Вот пусть будет вместе с ними Иван-младший, може и найдут образ храма, коего небывало ещё на Руси. Козьма, Тихон, Иван, Изяслав, Борис - изрядная дружина творцов собирается. Но, что-то Жирослав с Христиной со свадьбой тянут? Надо поторопить. Борис мне здесь зело нужен. Землицу для его двора присмотрел, пусть молодые обживаются. Зело нужны добрые помощники, иначе меня дела поглотят, а за племянниками нужон глаз да глаз. Вон что вокруг киевского стола творится! И там нужно свою волю явить'.

Давно уже ночь на дворе. Часобой отбил трижды - три часа минуло,* а Андрей всё ворочается с боку на бок. Помыслы не покидают его.

Вот уже сорок лет прошло после кончины Олега Святославича, прослывшего в людях Гориславичем, а многие и доныне вспоминают его недобрым словом. Напрасно говорят, что время залечивает раны. Так ли это? С именем Гориславича крепко срослись в памяти людской его 'подвиги' - дружба с половцами. Уже новое поколение за сорок лет, можно сказать, свою жизнь прожило, а иной раз вспоминают: 'Гориславич? А-а, это тот, который принудил Мономаха вернуть Чернигов? С половецкими напами по Руси гулял? Ростовскую землю опустошил, Суждаль спалил...' Э-э, сколько грехов за каждым можно вспомнить! А сколько воды-то с тех пор утекло! А вот ведь помнятся злодеяния, а хорошие дела быстро забываются. За каждым человеком есть добрые и злые дела. Коих больше, коих меньше, но есть и те и другие. И каждый считает свои дела правыми. Но только Бог может знать, какие дела правые, а какие неправые.

Святославичи и Мономашичи закончили враждовать, примирились, и, даже, породнились. Но идёт время, и всё возвращается на круги своя. Сын Олега, Святослав, нонче супротив князя Андрея встать норовит. Но чувствует себя пока ещё неуверенно, видно, отцовы грехи мешают обрести уверенность в своих деяниях и помыслах. Нет-нет, да упрекнут иногда Святослава в том, что де его отец опустошал земли Руси заедино с половецкими ханами, что в родстве он с погаными. А кто из русичей не в родстве с половцами? Об этом лучше и не вспоминать, почти у каждого найдётся родственник в степных вежах. Кое-кому очень хочется склонить гордую голову Святослава. Но как бы то ни было, а не хотел он упустить своего, и в распре между Изяславом и Ростиславом при случае напоминал о том, что ему было бы достаточно, если бы Изяслав заставил своего племянника, вщижского князя Святослава, признать старшинство Святослава черниговского. Не прочь бы вернуть и некоторые грады Северской земли под волю Чернигова.

Когда-то сестра Андрея была выдана замуж за Олега черниговского, но Андрей, отнюдь, не испытывал родственных чувств к шурину.

Однажды Андрей был удивлён прибывшими от Изяслава Давидовича послами, сообщившими, что киевский князь просит выдать за его племянника Святослава Владимировича дочь Андрея, Марию. Но, поскольку жених сидел в своём Вщиже, осаждённый полками Святослава черниговского, то просит Андрея также прислать свои полки в помощь будущему зятю.

'Поддержать Изяслава с севера против Ольговича, а Берладник встанет супротив Ростислава и Ярослава с юга - заманчиво. Пора бы урезонить смоленского и галичского князей. В то же время... - Андрей наморщил лоб, - ... Изяслав против моего отца шёл, намереваясь изгнать его из Киева, и как же после сего помогать ему? Но будет хуже, ежели в Киеве сядет своенравный Ростислав'.

И Андрей согласился на брак дочери Марии со Святославом вщижским. Его подкупало то, что будущий зять молодой и покладистый, и надеялся на его послушание владимирскому князю-тестю.

Договорившись с Изяславом, Андрей собрал свои полки и муромские, и двинул их на юг. Святослав Ольгович испугался и снял осаду, отступив от Вщижа. А Изяслав с Андреем встретились в Волоке Ламском, где и отпраздновали свадьбу Святослава и Марии.

После свадьбы Андрей отправил часть своих полков во главе с сыном Изяславом сопровождать новобрачных. Сам же, используя союз с киевским князем, решил явить свою волю новгородцам. Он послал им сказать, что не хочет и не любит кровопролития, но ежели они не примут его волю, то он готов воевать. Андрей велел новгородцам удалить Святослава, сына Ростислава смоленского, и принять своего племянника Мстислава.

Новгородцы побоялись ослушаться сильного владимирского князя, они знали, к чему может привести гнев Андрея.

Изяслав Давидович досадовал, что Андрей являет свою волю Новгороду без совета с ним, но что поделаешь, союз с владимирским князем сейчас для него важнее, ведь он был зажат с двух сторон своими противниками - Святославом черниговским и Ростиславом смоленским с одной стороны, и Ярославом Галицким - с другой. Как тут не стерпишь обиды?

Изяслав с радостью воспринял доверие отца возглавить поход с войском к Вщижу. Отгуляв на свадьбе сестры, убеждённый, что Святослав крепко напуган и не вернётся больше к Вщижу, Изяслав спокойно удалился в Залесье.

Не даром люди говорят, что в крови рода Святославичей передаётся воинственность из поколения в поколение Все они задиристы и жестокосердны, как никакой другой род. Не успели владимирские полки отойти от Вщижа, как рать черниговского князя вновь обложила град. Святослав вщижский беспомощно метался, напрасно ожидая помощи от Изяслава, и вынужден был покориться воле Святослава черниговского.

Тем временем Иван Ростиславич, которого чаще стали называть Берладником, при поддержке Изяслава киевского, с дружиной и половецкими наёмниками выступил на Ярослава. И быть бы тому изгнанным из Галича, если бы не подвели Ивана половцы. Поссорился Иван с наёмниками, не дав на разграбление Галицкую землю, и те ушли от него.

Изяслав Давидович начал было опустошать Смоленскую землю, но Ростислав, узнав, что от Ивана ушли половцы, выгнал Изяслава из своей земли и двинул полки к Киеву.

Иван вынужден был отойти в град Берладь, известному, как гнездовье вольных бродяг, беглых холопов Примечания [4] . Отсюда он сделал грабительские набеги на Олешье* и захватил несколько богатых кораблей на Дунае.

Однако события неожиданно повернулись другой стороной после гибели в одном из боёв Изяслава киевского.

Ростислав, отпраздновав победу, тут же послал своего воеводу Георгия Несторовича на Берладника, который и разогнал шайку разбойников, освободил много пленных, захватил награбленный ими товар.

Иван горестно воспринял потерю союзника и покровителя Изяслава Давидовича. Теперь надо было уносить ноги - его преследовал смоленский воевода Георгий Несторович. Но куда бежать? В Руси у него не было союзников. Иван всю свою жизнь прожил изгоем. Не смог он отнять Галич у своего дяди Владимирка Володарьевича, и был им изгнан из Галицкой земли. Скитаясь по землям Руси от одного князя к другому, он надёжно служил им до поры до времени, пока кто-то не посулит большую выгоду. Даже суздальский Юрий вынужден был схватить его и заковать в цепи за перевет к Мстиславичам. Многие князья были в обиде на Ивана. Чудом удалось ему избежать расправы только благодаря заступничеству Изяслава Давидовича. А теперь куда? Только один путь - вон из Руси. И бежал Иван в Солунь.* Угрозы Ярославу Галицкому больше не существовало. Но месть и там достигла Берладника. Поговаривали об отравлении. Слишком много причинил он досады своими грабительскими набегами не только смоленскому и галицкому князьям, но и всему торговому люду на Днепре и Дунае.

Андрей с досадой воспринял вести с юга, и с раздражением размышлял: 'Нет сил, паки урезонил бы Ростислава. Возгордился непомерно! Как же! На киевский стол золотой сел! Погоди, придёт время, по моей воле будут садиться на киевский стол. Золотым столом будет стол володимерский!'

- Ты что, Ондрей, сам с собой разговариваешь, грозно очами сверкаешь? - спросил епископ Феодор, входя в горницу.

Андрей вздрогнул, резко повернулся.

У них как-то само собой сложилась привычка входить друг к другу свободно, без вмешательства отроков, без стука.

- Напугал ты меня. Однако ко времени пришёл, - Андрей жестом пригласил Феодора сесть. - Разговор мой будет вот о чём. Думцев своих аз уже слышал. В Святом писании сказано: 'Не в силе Бог, а в правде'. Однако в жизни всё иначе: правда в силе. Люди, прежде всего, поклоняются силе, а потом уже Богу молятся.

- Кощунствуешь княже, против Святого писания мысли свои направляешь, - ухмылялся епископ, ему нравились подобные рассуждения с князем.

- Отмолишь мой грех вместе со мною. Слушай дале. Ежели у князя нет силы, что ему остаётся делати? Поклониться другой силе. Днесь Ростислав сел на киевский стол по своему разумению, а не по воле старшего князя. Мой двоюродный брат думает, ежели аз не иду в Киев поблюсти отний стол, знамо он в Руси старший.

Скажи, отче, не грешный ли аз путь избрал, блюдя в Володимере свой стол?

- Ты, Ондрей, ушёл из Вышгорода уверенный в своей правде, ан днесь червь сомнения тебя гложет. Почему? Не добро сие. Окромя меня свою слабину никому не являй. Паки подумать нам надо о другом: когда мне идти на поставление. Жалобу на Нестора попы написали, вот она, - Феодор достал из рукава свиток пергамена. - Указали в ней всё, как есть, что обирает он приходы, а помощи от него никому никакой нет. Сказано тож, иже попы стонут от его пустословия, что ни единой церкви в Ростовской епархии не поставил, что встал он на путь противостояния с князем. Соборный храм в Ростове отказывается ставить, не даёт благословения князю на градозданье великое, а посему нет ему места в Ростове, пусть ищет место в другой земле.

- Согласен. Надо ехать, собирайся.

В Кидекше два Ивана закончили роспись храма. Они гоняли своих помощников по всему храму, расчищая углы от хлама, подметали полы, проверяли и подтягивали верёвочные узлы на подмостях - не дай Бог, расползутся под князем или под владыкой.

Ивану старшему много раз приходилось являть на суд княжий и архиерейский свои творения, но такого волнения, как сейчас, он ещё не испытывал. Допустил он своеволие, изобразив святых мучеников Бориса и Глеба, сидящими на конях на фоне леса и реки, кои можно видеть околь Кидекши, выйдя из храма. Владыки Нестора уже нет в Ростове, так что благословения брать не у кого. Да если и был епископ в Ростове, нешто может грек сказать, как надо писать святых русичей? Вот и получилось, что не епископ, а князь дал своё благословение, но спрос-то всё едино с изуграфа. С князем прибыл вместо Нестора новый владыка, епископ Леон. Что-то он скажет? Ужель заставит переписывать? А ведь, сколько мук душевных было у Ивана, пока искал, придумывал, как изобразить святых князей-мучеников. Епископ Леон неожиданно, словно снег в летний день на голову князя Андрея свалился. Поспешил митрополит прислать в Ростов своего епископа, боясь, как бы владимирский князь своего Феодорца не прислал на поставление, и решил показать непослушному самовластцу своё духовное превосходство. Прислал он с Леоном свою грамотку, в коей писал, что прочитал послание князя и не видит никакой вины за боголюбивым епископом Нестором. Прочитал он также жалобу попов и мирян со множеством обвинений. 'Известно мне, - писал митрополит, - что благочестивого своего епископа ты гонишь и бесчествуешь ради некоего Феодора'.

У Андрея при первой же встрече с Леоном был порыв отправить его обратно к митрополиту, но, поразмыслив, решил пока не портить окончательно отношения с владыкой православной Церкви Руси, хотя бы до возвращения епископа Феодора из Царьграда, отъезд которого ускоренно готовили. Леону же Андрей прямо сказал: - Ты, владыко, без моей воли в Ростов пришёл, а посему надобе тебя обратно отправить, но подожду, пока епископ Феодор в Царьград сходит. Его посылаю на поставление к императору и патриарху.

Леон вспыхнул, хотел, было, владимирского князя на место поставить, абы не забывался и почитал епископский сан, но, встретив жёсткий взгляд уверенного в себе князя, осёкся, и только молвил недовольно:

- Не ласково, князь, встречаешь духовного владыку. Ставлен аз в Ростов волею предстоятеля православной Церкви Руси, ан посему являй своё недовольство ему, на меня же свой гнев не клади, ибо вины моей перед тобою нет.

- Не серчай, владыко, как аз могу быти недоволен тобою, ежели ещё не знаю тебя. До тебя был здесь владыкою Нестор, пустозвон и бездельник. Глаголов от него наслышался всяких, но дел и помощи не видел. В Священном писании сказано: 'Вера без дел мертва есть'. Мне не токмо о Залесье пещись приходится, ано о всей Руси. Духовный пастырь мне зело нужен, но токмо не такой, как Нестор.

- Почто, князь, посылаешь епископа Феодора на поставление к патриарху? Не могу сего уразуметь. Ужель мыслишь, иже без благословения митрополита ему будет хиротонисание совершено в Царьграде?

- Епископ Феодор есть мой помощник в делах и великих помыслах. Поставление же... - Андрей чуть не проговорился, но вовремя спохватился. - Будет отче Феодор рукоположон, али нет, всё едино он при мне будет.

- Наслышан аз о нём. Зело красноречив. В проповедях, говорят, ересь допускает. Може и патриарху се ведомо. Смотри, князь, как бы твоему милостнику отлучения от церкви не было вместо поставления.

- Поживём - увидим, - в глазах Андрея появился половецкий прищур, уголки уст скривились в улыбке. - Днесь едем освящать храм в Кидекше. Тамо у меня добрые изуграфы зело потщились в росписи храма.

Перекрестив торопливо лбы, князь и владыка вошли внутрь храма.

Окружённая паутиной подмостей живопись на стенах просматривалась снизу лишь отдельными участками.

Владыка не по возрасту ловко взобрался на самый верх, а за ним и князь с Иваном.

Леон молча прошёлся по верхнему настилу. Спустился ниже.

Андрей многозначительно переглядывался с Иваном. Ему было интересно слово нового человека, видавшего убранства всяких храмов.

Спустились ещё ниже.

У Ивана трепетно забилось сердце - владыка приближался к изображению святых Бориса и Глеба. По телу Ивана пробежала мелкая дрожь, но, увидев спокойный скользящий по стене взгляд Леона, изуграф облегчённо вздохнул: 'Пронесло!' - тайком перекрестился.

Владыка молча прошёл по всем настилам и спустился вниз.

- Что скажешь, владыко? Готово ли к освящению? Али что не так? Почитай, без владычного надзора писано.

Епископ медленно, тяжело поднял взор на князя. Тёмные глаза, казалось, сверлили всё насквозь.

- Роспись сия изрядно делана. Изуграфами аз доволен, - и через плечо бросил своему служке: - Готовь храм к освящению.

Иван в душевной радости выскочил из храма. После полумрака солнце слепило глаза, он прикрыл их ладонью и пошёл в сторону реки. Ему хотелось уединиться. Не нужны ему сейчас похвалы ни князя, ни владыки. Не могли они дать ему большей награды, чем он сам себя одарил, сотворив давно задуманные образы князей-мучеников такими, какими видел в своих мечтах, в грёзах, вопреки Канону. Святые князья русичи среди природы Залесского Ополья! Не в Горнем неведомом мире, представшие перед Вседержителем, а здесь они, на грешной земле! Ох, какой мог быть позор на его седую голову! Но владыке невдомёк, что окружает князей обычная земная природа, и восседают они на конях, а не стоят, как обычно, смиренно. Ведь о святых Руси ничего не писано в грецких книгах, и епископ грек не может о них ничего знать.

- Иван! - вдруг донеслось до его ушей: князь звал его к себе.

Иван, старчески сгорбившись, нехотя, тяжело ступая, побрёл на зов. Оставили бы его в покое. Расписал последний в своей жизни храм - любуйтесь! Чего от него ещё надо? Иван чувствовал, как с каждым годом уходят силы, и теперь ему нужен был только душевный покой, ужель он его ещё не заслужил своим долгим трудом. Оставалось так мало до встречи со своей незабвенной Аннушкой там, в лучшем мире.

- Иван, тебе скоро семь десятков минет, изуграф ты изрядный, рясу чернеца носишь, сам свою долю избрал с Божьей помощью, днесь вопрошаю тебя о твоём сыне: в коих летах он днесь?

- Двадесять и шесть минуло.

- Молодец в добрых летех. Богоугодное дело он творит вместе с тобою, ан, смотрю, не чернеца ли из него готовишь? Сей путь не для него. На службу к себе его хочу звать, сменить ему надобе вапницу на меч боярский. А ещё жена ему добрая нужна, да двор свой крепкий и лепый, да детей дюжину. Благослови его по-отцовски ко мне на службу. Был ты, Иван, милостником у моего отца, тако и сыну твоему быти у меня милостником. Всех детей боярских кличу к себе, великие дела им предстоит творить. Аз разумею, иже тебе тяжко с сыном расставаться, но ты опрежь поразмысли не о себе, а о нём. Землю ему дам, двор свой поставит в Володимере, в детинце. Пока же пусть едет с дружною в Гюргев храм расписывать. К тебе же моя воля такова будет: ведаю, иже ты после Кидекши хочешь оставить вапницу и отдать остаток своих лет служению Богу. Моя воля сему не будет помехой. Ты видел и молился образу Пресвятой Богородицы, с коим аз пришёл из Вышгорода. Святость его велика еси. Для сего образа храм мною заложон в Володимере. Для храма в Боголюбове нужон список с сего образа.

- Великую честь мне оказываешь, князь, но спросить хочу. С тобою из Вышгорода пришёл гречин изуграф, почто ему не велишь писать образ Владычицы небесной? - Разумеешь, мне не просто список нужон с сего образа, а чтобы было изображено видение, явившееся мне, яко Богородица указала на место, Богом любимое, и покров свой разверстла над сим местом. Вот теперь соображай, может ли грек изобразить сие? Ежели б явилась Богородица в земле гречин - другое дело. Мне зело любо, яко ты написал предков моих Бориса и Глеба, едущих по земле Суждальской.

Погрустнело лицо Ивана. Но куда денешься от княжьей воли. Он молча склонился в поклоне.

- Волю твою исполню, токмо мне надобе ведать о твоём видении всё в подробностях.

- Вот и добро, - Андрей удовлетворённо похлопал Ивана по плечу, чего удостаивались только милостники.

Вечером в княжьих хоромах по случаю окончания росписи храма устроили торжественную трапезу.

- Ну вот, Борис, князь кидекшанский, - говорил Андрей, - каков храм лепый у тебя днесь есть. Другие позавидовать могут.

Борис сидел уже изрядно хмельной, тупо уставясь на брата, слова которого едва доходили до сознания.

- Днесь у тебя другое потщание будет, - продолжал Андрей, - острожец ветхий заменяй на рублены градницы, да соп выше подыми, да съезд к исадам выровняй, - Андрей, как обычно увлёкшись мечтою, рассказывал, каким он видит красен град Кидекшу над тихой Нерлью. А Борис только кивал, соглашаясь, расплёскивая дрожащей рукой вино из кубка.

Но судьба скоро распорядилась по-своему. Не суждено было сбыться мечтам Андрея. Борис умер от сердечного приступа, и стены кидекшанского храма приняли тело князя на упокоение.

Андрей был целиком поглощён заботами строительства храмов в Боголюбове и Владимире.

Дело налаживалось. Камень везли беспрерывно. У Боголюбова и Владимира клязьменские берега сплошь покрыты белой пылью на сотни саженей вокруг каменных гор. Десятки телег с камнем снуют от реки к граду и обратно, оставляя после себя белую дорогу, словно снег среди красного лета.

Козьма и Тихон сделали разметку основания, как это делал когда-то их учитель Петко. Длину и ширину размеряли от храмозданного креста, площадку разделили мерилом на части, нашли место купола и четырёх столбов под ним.

Князь и епископ приняли образцы храмов для Владимира и Боголюбова и благословили Козьму и Тихона на здательство. Но образцы - это лишь основа облика храмов, а князь теперь требует облечь стены лепотой, узорочьем. А что се за узорочье, он и сам не разумеет.

Худо-бедно, с помощью старика камнесечца, коего князь привёз из Суздаля, стали думать о каменной рези на храмовых стенах. Понятное дело - князь хочет переклюкать Киев, и удивлять гостей заморских. Говорят, он ждёт посланников от самого императора Фридриха.

Козьма и Тихон не знают покоя, а поэтому для них весь свет не мил - лучше не подходи. Близкие переживали за них, и молились: 'Господи, ниспошли благость твою, вразуми здателей володимерских на сотворение дивных храмов!'

Градодельцы, выученики Гаврилы, ставившего владимирскую крепость ещё при Мономахе, тоже в недоумении. Андрей много раз им говорил о своём видении града. Мастера понятливо кивали головами, а сами себе на уме, дескать, князь не градоделец и мало ли чего он в своих грёзах видит. Как можно видеть то, что будет лет через сто, когда градоздателей самих на свете не будет?

Позвал как-то Андрей к себе Козьму и Тихона.

- Вот что хочу сказать вам. Град Володимер, почитай, вновь ставить буду, ан градодельцы не разумеют меня, как надобно. Худо Гаврила передал им своё мастерство, токмо и твердят: 'Како деды ставили, тако и мы разумеем. Град хочу поставить не по разумению деднему, ибо днесь град Володимер не пригород. Не всё ж по дедову разумению жить, и своим умом раскидывать надобе. Днесь надо зрети дальше. Время такое: кто дальше зрит, тот впереди всех и сверху. Отныне вы разделяетесь. Тебе, Козьма, блюсти градозданье в Володимере и Боголюбове. Тихону - храмозданье. Грады свои аз вижу... - и стал князь рассказывать свои мечты о будущих градах.

Выслушал Козьма князя и своё слово молвил:

- Высоко ты, княже, в своих мыслях поднялся. Не достичь мне сих высот в градозданье. Нужон тебе такой градоздатель, который много градов в разных землях повидал.

- Давно о сём думаю. Где такого найти, абы летами был не стар и побывал бы в землях разных, не только в Руси, но и заморские грады видел бы? Ежели где и есть такие, то все они на службе у своих князей, а какой князь захочет отдать такого хытреца? Вот и мотаюсь из Володимера в Боголюбов, семо овамо, аки главный приставник. А ещё надо блюсти изуграфов, да ковачей, да у Стародуба каменоломню блюсти. Не успевают мои приставники за всеми делами следить, приходится самому повсюду бывать. На тиунов и рядовичей надёжа слабая, оне помощники приставников, ведать должны сколько людей работных нанять, лошадей и телег доставить куда и сколько надо.

- Недостойно князю быти ему приставником, - бурчал епископ Леон. - Град твой вятший, Ростов Великий, в обиде на тебя. Суждаляне тож недовольство являть стали. Дела ты великие замыслил, да токмо вятшие грады стороной обошёл.

- А ты, владыко, переезжай в свой пригород и буде мне опорой в деяниях великих. Летописец надобно блюсти здесь, в Володимере.

- Днесь не в Володимере мне надо быти, а в Киеве.

Андрей недоумённо посмотрел на Леона, а тот пояснил:

- Митрополит, высокопреосвященный Феодор посланца своего прислал, днесь явлен буде пред тобою. Паки скажу, отзывает он меня, иже моё поставление в Ростов неправедно было. Объявился владыка Нестор. Блуждал он долго в чужих странах.

- Вот так новости! Не разумею? Что, митрополит вновь шлёт в Ростов Нестора? Не приму Нестора! Пошлю свою грамоту митрополиту с отказом.

- Князь! Как можно?! Митрополит Феодор есмь владыка православной Церкви Руси!

- Аз господин в земле отней, и отныне митрополит будет рукополагать в Ростов владыку токмо по моей воли.

- Поставление в епископию он творит, согласуясь с киевским князем, тако было в веках.

Андрей грозно очами сверкнул, видя, что Леон его не разумеет.

- Все по дедним временам мыслят, и в Киеве тож! Вся Русь дедними устоями живёт, один аз грешный неправедно живу - тако получается?! Дедние устои привели земли Руси к раздраю! А кто же в грядущее зреть будет?

- Не кощунствуй, князь, - спокойно, строго, но примирительно Леон пытался остановить пыл князя. - Грядущее человеческого рода - се есмь Господня воля. - Господь не будет за нас грешных земные дела творить, потому и наделил он людей разумом. Ан иные сей дар Божий у себя в потёмках душевных таят. Ленивые разумом не способны к деяниям великим. Через меня Господь свой промысел посылает. Ежели б ты, владыко, это уразумел, был бы мне добрым помощником. Аз либо себе славу налезу, либо голову сложу, но промысел Господа и обет святой Пречистой Деве исполню, и землю Володимерску вознесу над всеми землями Руси. Размышляй, владыко, со мною ты, али супротив. Словес мне от тебя не надобно, - опередил князь епископа, увидев его намерение к продолжению спора, - увижу по делам твоим. Разумею, ослушание митрополита тебе не по чину, но аз есмь князь, хозяин земли своей... - распалившись, Андрей опять чуть было не высказал своей потаённой мысли, но вовремя остановился.

Христина вся в хлопотах. Двор, словно муравейник: челядь снуёт из угла в угол с разными солёностями, копчёностями, сладостями, медами, взварцами - накрывают столы предсвадебные.

Перед распахнутыми воротами, украшенными зелёными ветками, зазвенели бубенцы, послышался лошадиный храп, показались возки, увешанные цветистыми аксамитовыми лентами.

Откуда ни возьмись, в воротах столбами встали слуги, преграждая путь свадебным возкам и требуя выкуп. Дворовые 'мытники' немедля получили подарки и сваты с женихом и его родителями въехали во двор невесты. Из переднего возка вышли сват со сватьей и степенно направились к крыльцу. Но и тут 'мытники' требуют выкуп за невесту, пришлось и этих одарить.

Затянувшееся сватовство, наконец, состоялось. Твердислава с Борисом истомились. Но сегодня каждый отрешился от бытейской повседневности, настраиваясь на торжественный лад, и всем своим обличьем и стараниями придавали событию исключительную важность.

Христина едва успела переодеться, села в передней на лавку под божницу, вытянула шею, выпятила грудь, словно кол проглотила и, замерев, уставилась на дверь в ожидании сватов.

Жиковины скрипнули, и на пороге появились сват со сватьей. Широкие алые аксамитовые ленты перекинуты у них через плечи, лица, сияющие от удовольствия и радости. Переступив порог, встали, размашисто перекрестились на образа. - Поклоны наши хозяюшке дома сего, и всем чадам ея, здравствовать на многия лета.

Христина поднялась, голова гордо на плечах сидит, лицо окаменевшее, слегка поклонилась.

- И вам здравия на многия лета. С чем пожаловали, гости дорогие?

Сваты переминались с ноги на ногу.

- Земля слухами полна. Говорят, у тебя хозяюшка Христина свет Гавриловна, товар зело красен еси. Хозяин же наш, муж именитый и богатый. Паки, ваш товар - наш купец. Аще како сговоримся и торг буде добрый, и товар по цене. Токмо не привыкшие мы, Христина, о сих делах честных разговоры веси у порога. Христина растерянно запричитала, вспомнив, что не могут гости без приглашения переступить дальше матицы.

- Гости дорогие, милости прошу, место красное для вас приготовлено и стол накрыт.

- За чаркой доброго вина и разговор слаще пойдёт, - живо отозвался сват, пропуская вперёд жениха и его родителей.

В щель приоткрытой двери из соседней горницы за происходящим наблюдали четыре девичьих глаза: тревожные и радостные - Твердиславы, отчаянные и злые - Доброславы.

Разговоры сватов и Христины были недолги. Скоро в переднюю позвали невесту. Смотрины на то они и смотрины, чтобы товар был подан лицом. Словно лебедь белая проплыла Твердислава по передней мелкими шажками, поклонилась во все стороны и предстала перед очами будущего мужа, тестя, свекрови. Щёки свёклой нарумянены, брови сурьмой подведены, коса в аксамитовых лентах, на голове венок из веток калины с вплетёнными ячменными колосьями.

Смотрины завершились обильной трапезой. Изба наполнялась весёлым гомоном, затихая чуток лишь перед очередным возлиянием. А между блюдами - свадебные песни. Всё шло как надо, как и должно быть на сговоре-смотринах. Но к Борису постепенно подкрадывалось и всё больше его охватывало чувство тревоги, непонятно отчего взявшегося. 'Ну, конечно, прощаюсь с холостяцкой вольницей', - пытался он успокоиться, но в глубине души всё-таки что-то держало его в напряжении. Гости иногда выходили из душной избы в сени подышать воздухом.

Борис задержался в сенях, прислонившись к крылечному столбу, жадно глотая посвежевший к вечеру воздух и выгоняя хмель из головы. Что его ждёт впереди? С Твердиславой они давно друг другу признались в любви, но до сего дня как-то не ощущалось всего, что должно было за этим последовать. Теперь на них возложена ответственность перед Богом, перед людьми, перед будущими детьми. Мать Твердиславы и отец Бориса исполняли волю усопшего боярина Симоныча. Борис становился мужем, хозяином своего двора. Но не эти же мысли, беспорядочно крутившиеся в голове, навевают грусть. Он уже собирался вернуться к застолью, как взгляд скользнул по одиноко стоящей фигурке в дальнем углу сеней. В полутьме не разглядеть кто там. Видно кто-то из дворовых. Бог с ним. И всё-таки, кто это может быть? Стоит, словно обиженный, уткнувшись в угол и закрыв лицо руками. Борис подошёл и...

- Боже праведный! Доброслава, ты что здесь...

Девица всхлипывала, плечи её дрожали.

Борис дотронулся до головки. Она подняла на него красные от слёз глаза.

- Что случилось? Кто мог обидеть мою свояченицу?

Доброслава зарыдала ещё сильнее, пряча лицо в ладони.

- Ну что ты, не надо так убиваться, - Борис за плечи привлёк девочку к себе. - Ноне мы с тобой, почитай, уже родственники, не дам тебя в обиду никому. Доброслава вдруг рванулась из его объятий. Весь её вид, осанка, взгляд, выражали гнев, капризную повелительность, глаза излучали укор. Она резко бросила ему:

- Не нужон мне такой родственник!

Борис опешил, язык онемел, он не знал что сказать. Снова пытался взять девочку за плечи, заглянуть в глаза, но она отчаянно била маленькими кулачками в его богатырскую грудь.

- Не разумею никако, Добрушка, скажи, чем аз провинился пред тобою? Не упомню когда словом, али делом неуклюжим мог тебя обидеть.

- Люб ты мне! - вырвалось из её уст с отчаянием и безысходностью. Она склонила головку ему на грудь и уже тихо прошептала: - Давно люб. Тем и повинен.

Ноги Бориса отказывались двигаться. Не дай Бог, кто увидит в его объятиях Доброславу.

- Как же... Когда же сие могло случиться? Так вдруг... - Бориса бросало то в жар, то в холод. Он всё ещё относился к Доброславе, как к отроковице, и думал, что пятнадцатилетняя девица не может серьёзно говорить о любви, о чувствах. Откуда ей знать...

- Ужель ты ране не замечал, как ты мне люб? Из-за тебя сестру ненавижу! Приворожила она тебя! Да и не сестра она мне вовсе, сам ведаешь. Прадед мой взял её к себе после смерти родителей, вот и живёт в нашей семье, объявил её своей правнучкой наравне со мною, потому и называют нас сёстрами. - Добрушка, но что же теперь делать? Паки судьба наша такая. Аз люблю Твердиславу. И тебя люблю зело. Яко сестру.

- Эх, ты-и-и! 'Яко сестру!' - передразнила она его, резко отстранившись, повернулась и быстро удалилась.

Борис стоял обескураженный. Ему не хотелось возвращаться к застолью. Сдавливало грудь. 'Как же теперь? Что же будет? Но почему аз терзаюсь? Ведь вины моей нет ни перед кем. А Доброслава повзрослеет чуток и успокоится. Посягати её надо...'

- Борис! - послышался голос отца в приоткрытой двери. - Ты что же суженую свою оставил? Наквасился зело? Непристойно жениху так упиваться. Иди в избу, ждут тебя.

Едва волоча ноги, с кривой улыбкой на лице, Борис вошёл в избу.

- Паки ноне можно себя утешить, пей, сколь душа и чрево примут. Последние деньки холостяком живёшь! - весело подбадривали Бориса за столом, а он с растерянной улыбкой смотрел на окружающих, но душа его просилась вон! Наружу! Подальше, чтоб не видеть никого!

Твердислава насторожилась, глядя на жениха: 'На лице подобие улыбки, а взгляд отсутствующий. Нет, тут что-то не так. Не от хмельного он перестал быть весёлым и уверенным в себе. Чем же он так вдруг обеспокоился? А-а, ну конечно, он вспомнил, что надо отправляться ему во Владимир на княжью службу. Кому же в радость уезжать от такого налаженного хозяйства. Кончилась вольная жизнь. Вот и причина озабоченности. Надо его отвлечь от этих мыслей'.

Время пролетело незаметно. Наступил октябрь - месяц свадеб. Однако тревожное состояние не покидало Бориса. Доброславу с тех пор он не видел, и это к лучшему, ибо её признание врезалось в душу, в сердце... 'Как хороша собой! Не заметил, как выросла. Из голенастой младицы стала юнотка зело красна. А любовь-то у неё какая отчаянная! Будет ли меня так любить Твердислава? Э-эх, удаль молодецкая! Девица сама идёт в объятия! Но, нет! Теперь уже отступа нет, иначе позор и бесчестие'.

Как бы ни гнал он от себя мысли о Доброславе, она всё равно была у него перед глазами. Её веснушчатое личико, обрамлённое копнушкой рыжеватых волос, большие светло-синие очи, прямой маленький носик, пухлые губки, тронули струны его души. В молитвах просил Борис дать ему крепость душевную, избавить от видения образа Доброславы. Не помогало. Скорее бы свадьба! Может тогда образ Доброславы покинет его, может, тогда кончатся его страдания?

А Доброслава закрылась в своей горенке, редко выходила, мало разговаривала, ссылаясь на недомогание.

Христина первое время беспокоилась, докучала с расспросами. Пригласила лечца. Тот, осмотрев девицу, поговорив с ней, успокоил Христину:

- Нет у неё телесной хворобы. Паки девица вышла из детского возраста, ей надо побыть одной.

Выбрав удобный момент, Христина как-то завела разговор с Твердиславой, ей очень хотелось развеять последние сомнения.

- Доченька, ты случаем не обидела Доброславу? Замкнулась она, разговаривает нехотя. Лечец успокоил меня, сказал, что пройдёт её замкнутость со временем, ан чую что-то здесь сокрыто от меня. Озадок ей дед завещал немалый, и мы его не трогаем, здесь обижаться нет причины. Хоть вы с ней не родные сёстры, но дед любил вас одинаково.

- Нет, матушка, обиды ей от меня не было, и озадком своим она вельми довольна. Любовь к ней пришла, вот и сохнет. Придёт время, узнаем, кто из молодцев ей голову вскружил.

Но вот настал день свадьбы.

С утра в отдельной горенке невесте расплетали косу, старательно долго расчёсывали волосы, укладывали венцом. Надевание кики вызвало у подруг жалостивые причитания и слёзы.

- Ну, поголосили и буде. Пора выводить невесту, - распорядилась Христина.

Поверх кики подруги бережно возложили накапку и вывели невесту подруки в переднюю избу, где уже ждали жених со своими родственниками. Впереди невесты несли на убрусе каравай, усыпанный белью.

Бориса и Твердиславу повезли в храм, поставили перед аналоем.

Дьякон с усердием кадил вокруг амвона, оглашая своды суздальского собора молитвою. Священник подал молодым по возжённой свече и надел обручальные кольца. Борис приподнял накапку, его уста сомкнулись с устами Твердиславы.

'Всё! Днесь должон быти конец душевным мукам! Семья для меня - святое!' - думал Борис, обходя с супругою амвон вслед за священником.

- Да будут благословенны брачующиеся на жизнь мирную и долголетнюю, и даст Бог им чада и внучата, и наполнит их дом благостью! Аминь!

Молодожёны на тройках с бубенцами лихо подлетели ко двору жениха.

Пока шли к крыльцу, на них со всех сторон сыпали зерно с пожеланиями плодить и множить род суздальских тысяцких. На весь город гремела свадьба. Жирослав Наумыч постарался для сына, не пожалел ни серебра, ни припасов. Кади с медами выкатили на улицу, виночерпии наливали всем, сколько хочешь - пей, пока чрево не лопнет!

Свадьба шумела весельем. Но настало время, и молодых торжественно сопроводили под песнопения в чертог. В доме повсюду наступила тишина, разговаривали шёпотом, ходили, едва поднимая ноги, не топая - упаси Бог от шума! Долго томились в ожидании, и только когда услышали вскрик Твердиславы: 'А-а!', приглушённый толстой дверью, свадьба вновь загудела в веселии ещё более буйно.

Борис блаженно обнимал тёплое, мягкое, податливое тело молодой жены, заснув лишь под утро. Ему показалось, едва он сомкнул веки, и нега окутала его дремотной истомой, только-только начал засыпать, как - на тебе! Он не сразу понял, что за грохот стоит вокруг. Твердислава вскочила с изголовья и смотрела испуганными невыспавшимися глазами. Казалось, дверь вот-вот разлетится в щепки.

Вот было веселья и хохота, когда дверь, наконец, отворилась.

Оказывается, молодых будили и, под грохот разбивающихся о дверь горшков, кричали пожелания молодым счастья.

Начинался новый день, первый день мужней Твердиславы и женатого Бориса. Веселье продолжалось с новой силой.

- Вборзе и Доброславу посягати будем, - заметил Жирослав Христине. - Девица становится зело красна.

Абие, где же она?

- Закрылась у себя в горенке, расхворалась совсем, не встаёт, к себе никого не пускает. Лечец смотрел, сказал нет причины беспокоиться, ано сохнет она на глазах. Грешным делом, - шептала Христина Жирославу, - после свадьбы хочу к ведуну в лес сходить, може, чем пособит, травами, али заговором.

- Сведи-ка меня к ней, гляну на неё, да поговорю, може мне откроется.

- Ой, сват! - всплеснула руками Христина. - И не настаивай. Токмо хуже будет. Она заявила, иже будем ей докучать, то в монастырь уйдёт. А ты её знаешь, у неё слово - кремень!

- Знаю, как же. Одно слово - кровь варяжская.

- Боюсь аз за неё.

- Что яко?

- Ты же ведаешь, сват, иже Доброслава намоленный ребёнок, и родилась она не без потщания ведуньи. Потому и норов у неё изрядный. Нельзя ей докучать. Не дай Бог...

Не успела затихнуть свадьба, а на дворе Жирослава опять суета - тысяцкий собирает сына в дорогу. Правда, не дальнюю, но видно, навсегда уходит с отнего двора. Едет Борис во Владимир на княжью службу. Отец напутствует, говорит о неслыханных делах великих, затеянных князем, чтобы сын держал честь своего рода высоко.

- Для сих дел князю нужны верные люди, крепкие телом, твёрдые разумом. Смотри, Борис, не посрами чести своей и нашего рода. Предки наши Суждаль крепили своими делами, а тебе, видишь, придётся Володимер, да Боголюбов подымати. Но ты не забывай, иже корни твои здесь. Молодую жену люби, у неё окромя тебя нет другого заступника. Ну, с Богом! - Наумыч перекрестил сына и невестку.

В Ростове пылал собор! Пламя уже охватило всю крышу и верхи стен. Храм, поставленный более полторы сотни лет назад, уже не спасти. Вокруг суетились люди, но к храму невозможно подойти.

- Боже милостивый! Спаси и сохрани мощи святага мученика Леонтия! - молился настоятель соборного храма.

Под храмом находилась рака одного из первосвятителей земли Ростовской епископа Леонтия. Бушующей силой огня, раскалявшего землю, мощи могли быть повреждены.

- С мощами ничего не случится, они в земле. Град надо спасать! - кричал ему тысяцкий Бута Дорофеич, направляя людей с вёдрами ко двору настоятеля. - Не дай Бог, пламя перебросится на княжье подворье, а ветер туда огонь несёт, тогда неминуемо пойдёт гулять по всему граду.

Известие о случившемся в Ростове пожаре дошло до князя Андрея, на что он спокойно ответил:

- Всему когда-то приходит конец, на всё есть воля Божья. Ужель теперь ростовцы поскупятся поставить каменный храм?

Епископ Феодор втайне радовался случившемуся, и каждый вечер замаливал своё греховное помышление. А думал он вот о чём. Во Владимире храм Успения Богородицы почти готов к освящению - чем не соборный храм для епископа? Пользуясь случаем, надо сделать всё для утверждения епископии во Владимире. Ростов, конечно, не может оставаться без собора, но одно другому не помеха. Феодор не стал откладывать разговор с князем, и однажды поделился с ним своей потаённой мыслью. - Пустое, - отозвался Андрей. - Не бывало такого, абы первоосвящённое место покидали владыки. Тако ж и двум владыкам во единой епископии не бывать. Ты же сам ведаешь, так что не тщись понапрасну и меня в грех не вводи. Здесь другой умысел нужон, - князь замолчал в нерешительности, соображая, нужно ли продолжать разговор, смачно прихлебнув сыту из крынки. - Вот что, отче, - решился Андрей, - слушай меня и внимай, паки аз сам не уверен в том, что тебе поведать хочу, а посему о нашем разговоре ни с кем, ни полслова. Ты поразмысли, что есмь ноне Русь Киевская и что есмь Русь Володимерская. У кого ноне сила и богатство? Земля околь Киева опустошена, дани брать не с кого. Торки, да чёрные клобуки, да половцы грабят и в полон уводят русичей, орать и сеять некому. Изяслав с Ростиславом меж собой которуются, а наёмники опустошают земли Руси по вине князей. Залесье же силу набирает. Так не пора ли нам особую митрополию утвердить здесь, в Володимере?

Епископ изумлённо смотрел на князя, пытаясь понять, не шутит ли он.

- Аще духовник мой есмь поп Микулица, ано и тебе откроюсь, яко на исповеди. Аз с самого начала Богородичный храм в Володимере замыслил и велел здателям сотворить его изрядным для утверждения здесь митрополии. Ты видишь, яки храмы наши зело красны?! Узрел бы патриарх сие чудо, ужель отказал бы в поставлении митрополита? Нет днесь на Руси ни единой церкви лепше наших храмов!

- Окромя Софии киевской.

- София киевская, да и новгородская тож, лепые храмы, но... - князь задумался, помолчал. - Но нет в них той лёгкости, коя есть в наших храмах. Наши церквы, словно неземные творения, белые, чистые, воздушные, к небесам устремлённые! Мои здатели превзошли хытростию не токмо здателей земель Руси, но и греков! - Отколь тебе ведомо сие? Ты же не бывал в Царьграде.

- О-о, сколько аз наслышан о Царьграде! Паки, побывать бы надо, но пока не время сему. А вот тебя, отче, посылаю, засиделся ты, долго собираешься. Дары повезёшь богатые, расскажешь гречинам яко Киев днесь разорён, и каковы стали новые грады Володимер и всё Залесье. Честь и слава их множатся каждодневно. Но мы не хотим лишать Киев его митрополита. В Володимере же должон бытии опричный митрополит. Скажи, почему в землях Руси не быти двум митрополитам? Земли-то наши обширнее земель императора грецкого. Где о сём писано, абы от Руського моря до Варяжского был един митрополит? И кланяюсь аз императору и патриарху о поставлении тебя Володимерским митрополитом. Даю тебе грамоту тайную для императора. С тобою в Царьград пойдёт владыка Леон. Смотри, чтобы ни единым глазом не узрел Леон сей грамоты. Надо будет тебе переспорить Леона о мясоедении, тако ж, как ты его переспорил здесь. Ежели митрополит стоит на стороне Леона, так може патриарх, послушав тебя, примет нашу сторону. Быть ли тебе митрополитом - будет зависеть от твоего красного глагола и моих дорогих подарков. Андрей, как и его отец, настаивал, если на среду или пятницу приходились великие праздники, то постные дни отменять. Раньше Нестор, а теперь и Леон, требовали соблюдения постных дней, даже если на них приходились праздники. Леон, получив поддержку митрополита, яростно стоял на этом. Спор превратился в противостояние властных характеров: владыки Леона, поддерживаемого митрополитом Феодором, и князя Андрея, поддерживаемого епископом Феодором. Андрей уже был склонен к удалению Леона из своей волости, но решил использовать последнюю попытку получить справедливый суд в этом споре василевса Мануила Комнина и патриарха Луки Хризоверга. Андрей надеялся на поддержку Царьграда.

Ростовцы ещё не видывали такого торжества: наконец у них освящена закладка каменного епископского собора.

Не смотря на споры, отношения князя Андрея и владыки Леона выглядели внешне вполне мирно и уважительно.

Владыка перед отплытием в Царьград, прежде всего, благословил изъятие из-под пепелища мощей святого мученика преосвященного Леонтия, а во Владимире освятил новый городской храм.

На торжество обретения мощей съехались многие именитые мужи градов Залесья.

С пением и каждением мощи святого трепетно извлекли из-под остатков сгоревшего храма, перенесли и положили в каменную раку на санях. Князь и владыка вместе с боярами взяли в руки вервицы от саней и поволокли святые останки к устроенной специально для этого часовне - места временного сохранения мощей. Впереди шли поющие чернецы со свечами в руках.

Тихон метался между Боголюбовом и Владимиром. А теперь ещё и храм в Ростове его забота. Помощников и работных людей было достаточно и на заготовке камня, и на обжиге извести. Но где найти столько стенников? Те, которые клали стены храмов при князе Юрии, почти все уехали с ним в Киев, остались немногие, да и те немощные и хворые. Учеников к ним можно приставить, но когда эти ученики станут опытными стенниками? Сколько время пройдёт, а храмы-то надо сейчас ставить. Вот беда. А князь торопит, и требует делать не так, как раньше храмы ставили. Да что уж это за жизнь такая! Тихон словно проклят, до отчаяния доходило. Бежать бы куда глаза глядят. К ушкуйникам новгородским по Волге гулять! Легко сказать, а семью куда денешь? А князь всё требует и требует. Велит храмы крыть не оловом, как прежде, а медью! Слыхали такое?! Да ещё по меди золотом крыть! И не только главы церковные, но и комары! Это уже совсем невиданное дело! Киев хочет себе под ноги положить! Лихо князь размахнулся, царя Соломона решил переклюкать в храмозданьи?! Весь свет белый удивить хочет! Ни золота, ни серебра не жалеет на храмы. Князю-то что, он свою волю явил и спрос держит, а здателям где взять кровельщиков, кои имели бы навык медью крыть? А позолотных дел мастеров где найти? Ермола, слава Богу, набрал учеников, теперь вот сидят на куполе владимирского храма, исхитряются, кроют золотом такую громадину. Ранее-то они всякую посудину златом крыли, а ноне крышу золотят! Воистину земля сия есмь удел Царицы небесной! А в ответе за всё здатель. Люди, бывает, увидят Тихона в городе и шепчут вслед: 'Зда-атель!' Почтение-то каково! И что с того? А жизнь какова у этого здателя? Эх, люди, не завидуйте здателям.

А в своём Боголюбове что надумал князь, слыхали? Намедни обоз большой купецкий пришёл, толстые медные листы привезли, говорят, с берегов Хвалисского моря. Так вот, сей медью пол в храме выстилать велел. Чудеса, да и только! А стены-то храмов не просто камены. В иные места камень с резью кладут. Аже здесь не простые камнетёсы творят, а те, кто исхытряется кыпь травную высечь, и личины, и чудища всякие. А много ли таких хытрецов? Раз, два и обчёлся. На ходу приходится учиться друг у друга.

Козьма удивляется, глядя на Тихона: сколько в нём неуёмной силы, всё ему интересно, за всё берётся, особенно рьяно создаёт дружину камнесечцев, да не обычных камнетёсов, а коих теперь называют камнерезцами.

Градодельцы тоже в отчаянии от княжьих затей. Требует он, чтобы градодельцы видели в своих замыслах, каков будет град по завершении всех дел. А как заведомо можно знать, где какой боярин двор свой ставить будет? Дворы они ставят каждый на свой лад. А князь требует, чтобы градоздатель указал боярину, где и какой двор в городе ставить. Это что же делается на свете белом? В кои веки бывало, абы здатель боярину указывал? Чудит наш князь, ой, чудит! Велел князь двор рубить боярину Борису Жирославичу, а тесли спрашивают: 'Какой двор рубить будем?' А боярин как начал сказывать, да показывать, у теслей и бороды отвисли - всё знает боярин, как горницы с теремами взрубать на подклетях, куда беретьяницы ставить во дворе, да как погреба скалою обкладывать. Да-а, не даром князь боярина приставил к градодельцам. А угодить на иного боярина ой как нелегко. Капризный они народ. А князь всё едино требует: 'Вы мне скажите, где какие дворы и хоромы стоять будут, абы мог аз дать свою волю на градозданье'. Как тут не быть в растерянности, ежели князь требует того, чего никто не ведает. Вот позвал их как-то князь, и говорит:

- Коли вы, бестолочи, не можете мне сказать, каков будет град, то вот вам моя воля: - (дьяк поскрёб пером за ухом, склонился над вощаницей, напрягся в ожидании) - Днешний град отныне будет детинец. Тамо будут дворы моих детских, служивых людей при моём дворе, коих ранее называли отроками. Окольные слободы станут новым градом, рублены градницы коего ставить по начертанию хартейному, да на закатной стороне поставить каменны врата наверху коих церковь поставить, и нарицаю те врата Златыми, яко в Киеве, али Царьграде, али в Иерусалиме. Серебряные врата поставить с восходной стороны. Волжские врата ставить у исадов в болоние с полуденной стороны Примечания [5]. Медяные врата - с полунощной стороны, с выходом к Ирпени. От Златых врат к Богородичному собору проложить дорогу прямую с дубовым вымостом, а ежели какой двор буде на той дороге помехою, тот двор сносить, а землю давать в другом месте, и чтоб вдоль сей дороги ветхих домилищ не было, и заборников кривых не ставить, а ставить терема красные токмо с моей княжей воли. Теперь уразумели, горе-здатели. Богородичный храм освободили от подмостей, и он предстал в белоснежной красе, гордо вскинув к небу золотую главу на крутом высоком берегу Клязьмы. Теперь у ростовцев и суздалян язык не поворачивался называть Владимир пригородом - третий каменный храм в городе стоит! Комары высоко вознеслись, златою главою небеса подпирает! Князь-то как исхитрился, взял да велел покрыть золотом не только главу, а весь лоб церковный Примечания [6]! А по краям комар узорочье золотое велел положить. Белоснежный храм в божественном воссиянии!*

Горожане собрались на площади в ожидании торжества освящения. В храм пока ещё не пускали: внутри оставались подмости для росписи стен и сводов. В алтаре находились лишь владыка Леон с клирошанами, а в храме - князь с семьёй и ближними мужами. Владыка окропил святой водой престол:

- Освятися олтарь Господа нашего Иисуса Христа во имя Успения Пресвятой Пречистой Богородицы, - летел под своды храма глас владыки.

Закончив освящение, все вышли из храма. Толпа людей как по команде взмахнула десницами, крестя лбы. Владыка окунал метлицу в святую воду и кропил ею стены новоставленного храма.

После торжеств Андрей объявил:

- Теперь, отче Феодор, не мешкая иди в Царьград. Обоз наготове.

- Може повременим вмале, паки доделают тесли мои хоромы, приглядеть надобе за ними.

- Ты, Феодор, яко дитя неразумное, ужель не ведаешь, иже русичи в Царьград ходят морем до осенних ветров. А приглядеть за теслями есть кому. У тебя ключница Василиска не даст им прохлаждаться. Ты вельми жесток с людьми, а она в сём тебя переклюкала, зело зла баба. О твоих пакостях блядивых с ключницей на торжище языки распускают кому не лень. Отступился бы ты от неё, коли не можешь утихомирить бабий норов.

- Василиска верный мне человек, никому не доверяю, ей верю. Аз её не оставлю здесь, с собой в Царьград возьму, иначе без меня её погубят. А слухи распускают по наущению Леона. Он, пакостник, меня всяко из сей земли изгнать хочет, аз у него яко заноза в глазу. Позоротаям его языки рвать буду. Ан ты, княже, вели Бориске и Изяславу приглянуть за теслями, аз вборзе соберусь и отправлюсь.