ВАЛЕРИЙ МИХАЙЛОВИЧ АНИСИМОВ
Из трилогии "ПРЕРВАННАЯ ЗАРЯ"
XII - XIII века
РУСЬ ВЛАДИМИРСКАЯ
КНИГА ВТОРАЯ
Глава 11. ТВЁРДОЙ ПОСТУПЬЮ
Новгородцы тоже стали рассудительней и предпочли дружбу с владимирским князем ненадёжному слабодушию и легкомыслию Святослава. Сколько раз уже Суздаль и Владимир ставили новгородцев перед выбором, перекрывая их торговлю с югом: либо покорность, либо голод, болезни и смерть. Так уж лучше иметь дружбу с Владимиро-Суздальской землёй. Святослав далеко, в Киеве, и Новгород ему нужен только тогда, когда самому худо. Вот и прислали новгородцы к Всеволоду своих людей с поклоном. Владимирский князь остался доволен, великодушно отпустил пленных новоторжан и послал свояка Ярослава Владимировича на новгородский стол. Одно пока худо: другой свояк, галицкий князь Ярослав возгордился непомерно. Однако не всё у него хорошо складывается в семье. Вынудил он Ольгу удалиться к её брату Всеволоду во Владимир. Не сложилась у неё жизнь с Ярославом, в страданиях жила Ольга в Галиче. Пожила она в Суздале малое время, да и приняла постриг под именем Ксении.
Не послушала Ольга своих суздальских подруг Доброславу и Февронию, уговаривавших её повременить с постригом, но, видно, чувствовала она свою скорую кончину. Хлебнула она горюшка немалого за свои тридцать девять лет, не вынесла её хрупкая и нежная душа тягостной жизни с мужем пьяницей и гулякой, и в нынешнем тысяча сто восемьдесят первом году сердце Ольги-Ксении отстучало своё время.
Перед кончиной, изливая подругам свои душевные горести, она вспоминала радостное детство в Суздале, как её восьмилетнюю младицу повезли в неведомый далёкий Галич к какому-то Ярославу. Вспоминала прощальные объятия на руках отца, его поцелуй, мокрые от слёз глаза и слова: 'Чадо моё сладкое, прощай'.
Новая жизнь манила своей светлой неизвестностью, казавшейся безмерным счастьем. Щемящая душу, тоска по родным постепенно угасала. Первые годы в Галиче были радостны, пока была рядом суздальская кормилица. Жизнь с Ярославом начиналась безоблачно. Но умерла кормилица, скончался отец Ярослава, и жизнь стремительно стала изменяться к худшему. Ольга реже стала видеть мужа, а тот ссылался на навалившиеся на него княжьи заботы. Их сын Владимир подрос и у него наметился разлад с отцом. Дважды Ольга с сыном вынуждена была уходить от Ярослава к родственникам в землю ляхов. И теперь, в очередной раз, поссорившись с отцом, Владимир ушёл к свояку князю Игорю в Путивль, а мать уехала на родину, в Суздаль.
Ольга поведала подругам, как разгульная жизнь привела Ярослава не только к разладу в семье, но и к раздору с боярами, и недовольству простых горожан. В конце концов, галичане сожгли на костре наложницу Ярослава Настаску. После этого князь целовал крест галичанам, что будет жить с женой по христианским заветам. Ольга вернулась, но отношения меж ними так и не наладились. К тому же и сын стал вести разгульную жизнь, видя, как отец всю надежду возлагает не на него, сына от законной жены, а на Олега, сына от Настаски.
Похоронив сестру, Всеволод стал чаще задумываться о Галицкой земле. Надо бы приветить свояка, да бояре его крепко держат в своих руках, без их воли Ярослав шага не может теперь сделать. Не завидует Всеволод свояку. Слава Богу, у себя в Ростове разметал осиное гнездо, иначе и его взяли бы бояре под свою волю. 'Отец зело натерпелся от своенравия ростовских мужей, брат жизнью заплатил, и не спасли его отроки от своеволия и мести вятших мужей. Верно ли делал Ондрей, еже опирался токмо на дружину? - Этот вопрос часто задавал себе Всеволод. - Вот и галицкие мужи вьют из Ярослава верёвки, а ведь он мужественный и твердоумный князь. Нет, власть делить нельзя, даже с ближними мужами. А на кого же тогда опираться, ежели гриди при дворе князя оказались ненадёжной опорой? Ондрей противопоставил новых людей при своём дворе вятшей чади. Не надо было сего делати, надо найти пути примирения тех и других. Ужель Русь идёт к тому, что во всех землях князей будут сажать на стол по воле веча? Кто из чади громче кликнет свою волю, те и выбирают князя по своему нраву, яко в Новгороде. Ну, а как же иначе, ежели князья сами меж собой урядиться не могут? Ведь то же творится при дворе Комнинов. Велика империя, а раздирают её на части. Как токмо василевс начинает делить власть со своими родственниками и передними мужами, так и котора меж ними встаёт. При дележе, где бы то ни было, всегда остаётся кто-то недоволен своей долей. Будут земли Руси под моей волей, ежели у меня будет сила. Дружину крепить надо. Что ж, ежели Бог и Пресвятая Богородица не оставят меня, тогда и Галицкая земля будет в моей воле'.
Как-то Всеволод собрал своих думцев.
- Булгары вновь стали тревожить и разорять Муромскую землю. Князь Изяслав жалуется и просит помощи. Забыли булгары, как брат мой Ондрей к ним приходил с великой силою. Не пора ли напомнить им, иже Муром в воле володимерского князя. Сила у нас есть, абы проучить неверных и в страхе держать.
Думцы живо откликнулись. Многим хотелось пополнить свои скотницы, товара побольше захватить, полона привести, и своих земляков, захваченных булгарами, освободить.
Но нашлись и такие, коим затеянный поход был не по душе, не хотели рисковать своим спокойствием, защищая соседей, и ворчали по этому поводу:
- Булгары тож обижены. Муромские и рязанские ушкуйники им покоя не дают, грабят их кубары на Волге и Оке.
- Вот заодно и ушкуйников усмирим, еже вышли оне из-под княжьей воли. Булгарские князья могли бы с муромским и рязанским князьями договориться, а не разорять их сёла, и не уводить в полон ни в чём не повинных смердов. Нешто они в ответе за вольность ушкуйников? - возражали другие.
Разослав гонцов в Киев к Святославу, в Смоленск к Давиду и, получив поддержку, Всеволод велел готовить залесские полки.
Союзники прибывали один за другим. Всеволод был доволен: беспрекословно выполняют волю великого князя владимирского.
Во Владимир съехались восемь князей, и, пока шли сборы, Всеволод всё это время пировал с ними. Объединённые полки вышли двадцатого мая тысяча сто восемьдесят третьего года.
Мордовские князья устрашились столь великой силы, заключили мир, и Всеволод запретил воеводам посылать отряды в зажитье. Мордва охотно торговала, предоставляя всякий провиант.
Семь лет уже, как Всеволод пришёл с братом во Владимир, ан многие ещё никак не могут свыкнуться с его безбородым ликом. Князь всегда чисто выбрит, и потому выглядит среди окружающих его бородачей юношей. Лишь только своей рослой фигурой не выделялся он от остальных воев. Отношение к брадобритию у него сложилось со времени проживания при дворе Комнина. После возвращения Всеволода в Русь, святые отцы пытались внушить ему, что власы даны человеку Богом, и человек должен сохранять сие обличье и не уподобляться латинянам еретикам. У Всеволода же было своё понимание: не по душе ему были длинные неухоженные бороды, и он говорил попам:
- Вы, святые отцы, блюдите свой лик, яко должно по сану. Аз един в ответе перед Господом за свой лик.
Но не только безбородым лицом отличался Всеволод от окружающих. Ведь он ещё с детства начал воспринимать окружающий мир в совершенно иной обстановке. Живя в Царьграде при дворе императора, а потом и в Солуни, он приобщался к вещам, кои были неведомы при княжьем дворе в Суздале. Всеволод тянулся с помощью матери к познанию наук. Изучил греческий язык, на котором свободно говорил, читал, писал. Обычаи константинопольского двора определили его характер. Восемь юношеских лет при императорском дворе сформировали в князе рассудительность ума. После кончины матери он вынужден был вернуться в Русь, и первое время чувствовал себя здесь иноземцем среди князей русичей, но скоро пообвыкся. Однако, многое, что впитали его юная душа и разум в Царьграде, он уже не мог изъять от себя в угоду попам и залесской чади.
Казалось, огромное войско, расположившееся в устье Цывили, возглавляет юный полководец, или, как назвали бы его в Царьграде, стратиг.
Спрятав лодьи в затоне, и оставив Белозерский полк с воеводами Фомой Лясковичем и Дорожаем сторожить их, остальные полки, пешие и конные, Всеволод двинул на Биляр. Шли неспешно, разослав во все стороны дозорные отряды.
День клонился к вечеру, когда несколько позоротаев во всю прыть прискакали к шатру Всеволода.
- Булгары! Конные! Много! Впереди, в десятке вёрст отсюда!
Всеволод, на удивление многим, в своём двадцетисемилетнем возрасте обладал спокойствием и выдержкой зрелого мужа. Он собрал князей и воевод.
- Ишь, переполох подняли! - кивнул он в сторону гонцов. - Выслать ещё дозорные отряды в разные стороны, особливо туда, где видели вражье войско. Наш стан окружить сторожевыми полками. Остальным ночью спать. Доспехи в обозы не складывать, держать их при себе.
Утром туман долго не рассеивался. Русичи, держа на изготовке оружие, двинулись в сторону противника. Дозорные один за другим отправлялись в туманную бездну и, возвращаясь, сообщали обо всём виденном впереди войска. И вот они сообщили о становище вражьего войска впереди в двух верстах.
Полки русичей стали собираться в боевые порядки.
К головному полку, возглавляемому Всеволодом, прискакал отряд дозорных. Они спешились и долго о чём-то рассказывали князю. Потом вновь вскочили на коней и ринулись в сторону врага. Воеводы недоумевали: зачем князь отправил отряд на погибель? Надо, как обычно, встать войскам друг против друга, и на глазах у всех послать переговорщиков.
Отряд скоро вернулся, и не один, а с послами... от половецких ханов и булгарского князя.
- Ото яко вназвесть! - недоумевал Всеволод. - Видно, Господь гнев велик положил на землю Булгарску, воюют её русичи, половцы, и среди самих булгар мятеж встал.
Послы объяснили, что булгарский князь, обиженный соплеменниками, нанял половцев для изгнания своих обидчиков.
Половцы охотно предложили своё союзничество владимирскому князю, о славе и мощи коего были наслышаны.
Объединённые силы русичей и половцев осадили Биляр.
Всеволод кликнул на совет князей и воевод.
Собравшиеся негромко переговаривались между собой.
- Сколько можно томиться? Ринемся со всех сторон к вратам, возьмём град с налёта, и три дня гулять будем.
- Не-ет, тако не буде, - сомневались другие, - Всеволод присно противника измором берёт, бережёт своих ратников. Вспомни-ка, яко Святослав, ещё будучи черниговским князем, без боя ушёл с поля под Гюргевом. Томился две седмицы, а речку перейти побоялся, так и ушёл восвояси, не солоно хлебавши, а Всеволод без рати победил, догоняя и пленяя бежавших, а своих воев сохранил.
- Ну, то дело другое, князья ведают повадки друг друга. Здесь же, перед тобою ворог и, либо ты его истребишь, али в полон возьмёшь, либо голову потеряешь. Чего мы ждём с такою-то силою? Дождёмся, когда к осаждённым подмога придёт. Вот тогда буде нам на орехи! Палить град надо!
- Все ли собрались? - Всеволод обвёл взглядом шатёр. - А где мой любимый племянник?
- Изяслав Глебович со своею дружиною пошёл на приступ.
- Яко на приступ? Один?!
- Разбивает крепостные врата.
- Вот безумец! Молод, горяч! - сокрушался Всеволод. - Паки воин славный. Вот видите, он уже всё за нас помыслил. Что же нам остаётся? Идём за ним. Что скажете, мужи мои, головы светлые?
Внезапно полог шатра откинулся, появился стражник и, не спрашивая дозволения, выкрикнул:
- Изяслав Глебович убит!
Изяслава несли на полстнице, в боку торчала стрела, он ещё дышал.
- Молод и своеволен зело князь Изяслав, потому и нашёл свой конец бесславно. Говорил же ему: будь терпелив и жди совокупного сигнала к штурму, - зло заметил Ослядя Еремеевич.
Всеволод жёстко сверкнул глазами. Не по сердцу пришлись ему слова воеводы.
- Тебе самому, Ослядя, едва за двадесять перевалило, воевода ты добрый, паки жёсткое у тебя сердце. Да, Изяслав горяч по своей молодости, но силён своим духом и стойкостью, не склонен к трусости. Трудно сильных духом держать в своей воле, легче согнуть под свою волю слабого, да не надёжен таков муж. Ан Изяслав при своей норовистости мою волю считал за честь исполнить. Вот на таких мужей в грозную годину опереться можно с великою надёжею.
Печаль покрыла лик Всеволода. Изяслав был предан дяде. Осиротела земля Переяславля Южного. С гибелью Изяслава рушилась надежда Всеволода на добрую опору в земле Переяславской. Брат Изяслава, Владимир, хоть и ходил под волей владимирского князя, но был менее сговорчив, иногда, при удобном случае проявлял свою строптивость.
- Се недобрый знак. Разумею, Господь велит нам крепко поразмыслить. А посему штурм града прекратить, - заявил Всеволод.
Войско, оставив Биляр в покое, повернуло на путь к своим ладьям. Подходя к Цывили, увидели вокруг стана следы побоища. Повсюду валялись неубранные тела погибших, трупы коней, сломанные копья, стрелы, кровь, грязь...
Воеводы Фома и Дорожай рассказали, как на них напали булгары из ближних градов и хотели уничтожить лодьи, чтобы затем наскоками истребить отряды русичей. Но белозерцы стояли крепко, и булгары вынуждены были отступить, даже не успев забрать своих погибших и раненых.
Всеволод торопился доставить полуживого племянника к своему лечцу, но, едва лодьи отплыли, Изяслав скончался.
Конное войско Всеволода возвращалось через землю мордвы.
По пути домой Всеволод много размышлял о волжском пути к Хвалисскому морю. Как досадно, что Волга только от верховьев до Костромы в его владении, а ниже реку стерегут булгары, черемисы, мордва, и иные народы Степи. 'Привести бы сих неверных под свою волю, тогда бы и со степными кочевниками легче было б договариваться, и выход был бы к морю. А там, за морем, земли богаты всякими сокровищами. Какова добрая была бы торговля! Звери там диковинные, с двумя хвостами, спереди и сзади, - Всеволод улыбнулся. - Люди, не ведая сего, превращают своими измышлениями слона в какое-то чудище. Александр Великий* давно открыл миру сии загадочные ныне для русичей страны. Да, Волга могла бы стать добрым гостинцем для Руси, но не под силу нам покорить заволжские народы. Может быть потомки, не тратя силы на усобицы, покорят их? Ходили же наши предки за Дон, и к Яику выходили. Через хозар ходили к Хвалисскому морю. Жаль только, иже не оставили о своих походах записей в летописцах. Аще о летописцах тогда ещё не помышляли. Когда ещё Русь станет единой и великой? О-о, тогда бы она стала вровень с империей Комнинов. Но, увы! Пока токмо надо силы собирать во един кулак. Надо всё сделать для сего. Покорились же Руси берендеи и чёрные клобуки. Се наши, свои неверные, стерегут рубежи на востоке, так почему бы и половцев не взять под свою волю. Ноне среди них уже много крещёных. Да, Руси нужон единый волостель, и не старший князь, како есть днесь, а великий, и не после кончины величать великим, а при жизни, абы все остальные князья были в воле великого князя. Володимера Старого, Ярослава Мудрого, Всеволода Великого, Володимера Мономаха, Мстислава Великого, нарекли великими, но что с того проку, ежели их так нарекли после смерти? Память потомков? Слава в веках? Се, всяко, добро, но ныне живущие уже стали забывать об их славных деяниях, не каждый челядин читает летописцы. А гудцы на торжищах много такого плетут в своих песнях, токмо уши развешивай. Слава о деяниях предков нужна потомкам, спору нет. Но какова корысть от сего ныне живущим?'
Дома Всеволода ждала ещё одна печальная весть: скончался владыка Леонтий.
После похорон епископа князь собрал ближних думцев, игуменов, попов.
- Кого будем ставить владыкою? - насупившись, озирал князь лица думцев.
Думцы недоумённо переглядывались, дескать, что значит 'будем ставить'? Такого ещё не бывало.
- К митрополиту Никифору надобе слать людей, испрашивать у него епископа, - осторожно молвил игумен Феодул.
- Пошлём, разумеется, ан опрежь нам самим надо поразмыслить, - с необычной твёрдостью в голосе заявил Всеволод.
Многие стали замечать перемены в князе, особенно после похода на булгар. В его душе произошёл какой-то перелом.
- Не получилось бы, как у твоего брата: двое епископов, один в Ростове, другой нерукоположенный в Володимере.
- Не о том ты, игумен, глаголешь. Епископия едина - Ростовская. Паки, без совета со мною, митрополит не должон благословлять архиерея на владычество. Кого мы с вами наречём, того и благословит предстоятель руськой Церкви.
Думцы замерли. Ишь, каков наш князь! Митрополит ему не указ. Круто поворачивает, как бы с коня не слететь, всяко может быть. Однако почитай, все князья в его воле. Держали советы свои митрополиты с киевскими князьями, а ноне старший князь в Володимере, знамо с ним и надо совет держать.
Всеволод, будто поняв мысли думцев, ещё твёрже заявил:
- Митрополит держит ответ перед патриархом и Богом, се его юдоль. Князь же в ответе за землю свою перед Богом, перед силами небесными. Брат Ондрей своею жизнью заплатил, и сию цену непомерную не архиерей указал, а Господь. Паки забыли, каков оказался оборотень в рясе епископа у князя Ондрея. Аз говорю о владыке Феодоре, восхотевшем власти более княжей. А какова котора была у Ондрея с владыкою Леоном? Тож забыли? Отныне аз не допущу сего в моей волости. К чему привело несогласие волостеля и владыки, все мы ведаем. Во дни страшного убиения моего брата добрые люди увидели, иже живут оне в земле пьяни и татей, кои по Боголюбову и округе прошли, яко саранча по полю. Аз должон защитить добрых хрестиан от сей нечисти, а посему отныне не будет никому помилования за злодеяния. Мир и благоденствие должны поселиться в Залесье. Перед княжьим судом все равны. Ежели боярин учинит насилие сябру, сироте, вдове - он будет держать ответ так же, яко холоп за татьбу и головщину. Елико, нужон мне добрый помощник в делах духовных. Наше с вами дело - наречь имя владыки, а дело митрополита - благословить его.
Думцы оживлённо переговаривались и одобрительно кивали головами. Всеволод же на удивление всем ещё добавил:
- Аще тако и быти, с благословения вашего, отцы святые, отныне буду называться Великим.
В гриднице воцарилась тишина. Только было слышно старческое посапывание игумена Феодула.
- Скажу инако, - Всеволод обвёл всех взглядом, - по Святому писанию скажу: 'Зажегши свечу, не ставят её под спудом, но на подсвешнике выставляют, абы освещала тьму'. Не токмо князья земель руських, и другие народы должны имати почтение к Великому володимерскому князю, яко се было при князьях великих, предках моих. Далеко разносилась слава побед полков Святослава Старого. Мир и тишину обрела Русь при великом княжении деда моего Володимера Мономаха. Мстислав Великий ходил за Дон и надолго утихомирил половецких ханов, ибо узрели они силу Руси в её единстве. Сила людей в их вере в светлое грядущее, а не во мраке неведения. Днесь Господь вразумил меня, а вы, отцы святые, благословите меня на дела великие, и быти мне наречённым Великим. От имени князя Всеволода Великого пошлём на поставление к митрополиту того, кого ноне сами наречём. Отче, - обратился князь к Феодулу, - ты пришёл в Суждаль от святой Печерской обители, тебе ведомы светлые головы отцов духовных, кого наречём из них владыкою Ростовским?
Феодул покряхтел, покрутил в руках посох, и со всезнающим прищуром глаз, проскрипел старчески:
- Днесь у Спаса на Берестове игумен Лука здравствует. Се достойнейший из всех черноризцев.
- Верно говоришь. Помню аз Луку игумена, помню. А как вы, думцы, разумеете, зовём к себе игумена Луку?
- Слово игумена Феодула для нас, яко печать. Звать надо Луку.
Думцы разошлись, лишь поп Микула задержался.
- Не признают, - неуверенно произнёс Микула. - Не разумею, о чём глаголешь?
- Не будут тебя величать Великим. Нет такого обычая на Руси. Расклад таков: опрежь дела великие, а ужо потом и нарекут Великим.
- После моей смерти мне величания будут ненадобны. Перед Богом мы все равны, все мы хрестиане. Господь воздаст каждому не по боярскому, али княжому достоинству, а по содеянным грехам, будь то смерд, али князь - всё едино. - Всеволод немного задумался, пристально посмотрел на Микулу и добавил жёстко: - Признают! Будет за мной сила - признают. Сила же у меня есть. Аз един со своими залесскими полками могу встать супротив всех, и меня не одолеют. Токмо не любо мне попусту мечом греметь, силу мою и без того видно.
- Се верно, могуч князь володимерский, токмо силе поклоняются, пока она есть, а нет её - растопчут, с грязью смешают, яко твоего брата, благоверного князя Ондрея. Ан паки, он оставил по себе память благолепную своими делами великими, и Русь поклонилась ему, яко святому...
- Поклонились его силе, - перебил Микулу князь, - когда поставил Киев на колени. Разумеешь, Микулица, человек рождается, и перед ним огромный мир. Вот он, необъятный! И появляется жажда познания мира, зреет алчность к созиданию, украшению сего мира, человек хочет чувствовать своё сопричастие к деяниям Творца Всевышнего, душа горит и рвётся в заболачную высь, там, кажется ему, и есть вечное блаженство. Таков был мой брат Ондрей. Но проходят годы, и мир постепенно для него меняется, сужается, превращается в окружающий мирок и, наконец, замыкается в пределах могильного холмика. И всё.
- О, каков ты крамольник, княже!
- Грешен аз, се верно, но не крамольник. То, о чём поведал тебе, о сём мыслит всяк разумный человече.
- А яко же память потомков? Ты о сём не мыслишь?
- Что память? Память усопшим не нужна, они в другом, лучшем мире. Память нужна живущим днесь. Каковы дела творим, такова и память будет о нас наших потомков. Великие деяния не измерить нонешним днём. Однако каждому хочется видеть плоды своих деяний при жизни.
- Да-а, - почесал за ухом Микула, - рано тебе думати о могильном холмике. Вижу, сей червь тебе душу точит? Изгони его.
- Не о сём речь, Микулица. Аз разумею, радость к жизни никогда не поздно имати, была бы вера в грядущее здесь, на земле нашей грешной, а не токмо вера в лучшее в Горнем мире. О том и потщание моё: дать веру людям, абы кажный творцом себя узрел в своей земной жизни, тогда с ним можно горы сдвинуть. Теперь-то ты уразумел меня? - Всеволод с добрым прищуром смотрел на попа. - Ну, коли, уразумел, то помогай мне в сём деле своим духовным потщанием. Единение нужно не токмо в деяниях князей и нарочитой чади, единение души и разума должно быти в каждом из людей. Ради сего нарекаю себя Великим. Твоё же дело проповедовать, иже се не от гордыни княжьей, а для благости земли Залеской, для Руси и её грядущего.
Пока шли сборы владимирцев в Киев к митрополиту, в Ростов прибыл рукоположенный епископ-грек Николай. Всеволод любезно встретил нового владыку, но скоро отправил его обратно вместе со своими посланцами и грамотой к митрополиту, которой писал: 'Не избрали люди земли нашей Николая своим владыкой духовным, но ежели ты его поставил, то и держи его, где хочешь, а мне поставь Луку, смиренного духом и кроткого игумена святого Спаса на Берестове'.
Поп Микула пытался уговорить Всеволода смягчить послание:
- Князь, сии глаголы не по сердцу будут владыке православной Церкви Руси. С ним тако ещё никто не осмеливался говорить. Яви своё благоволение, напиши без опальства.
Но князь стоял на своём:
- Ати впредь пусть ведает, яко Великому Всеволоду князю володимерскому надо являть почтение.
Печерские иноки, пришедшие из Киева в суздальский Дмитриев монастырь, сообщали, что игумен Поликарп начал, было, ставить каменную стену Печерского монастыря, да не суждено было увидеть задуманное, скончался старец.
- Царствие небесное праведной душе игумена Поликарпа. Редко нонче найдёшь духовного пастыря такого благочестия, коим славен был игумен, - крестя лоб, печалился поп Микула.
Иноки передали Всеволоду послание Святослава, приглашавшего владимирского князя в поход в Поле половецкое. Он писал, что к нему уже присоединился Рюрик с племянниками, князь Владимир переяславский, Глеб туровский с братом Ярославом, Всеволод и Мстислав Ярославичи, Мстислав гродненский. Даже Ярослав галицкий свою дружину посылает.
Всеволод написал Святославу, что он со своими полками только что вернулся из земли Булгарской, и все дружины распустил на отдых, и благословляет всех князей, собравшихся на половцев во главе со Святославом. 'Мы же, - писал Всеволод, - всем миром помолимся за вас, за вашу вазнь'.
Конечно, это была лишь отговорка не идти на половцев. Что стоило князю поднять свои полки и двинуть в Степь вместе со всеми князьями Руси. Но Всеволоду не хотелось платить недавним союзникам половцам своей чёрной неблагодарностью. Понятно, что не каждый половецкий хан со своим племенем так по доброму относится к Руси, да и дружественные союзнические отношения с ними часто меняются и становятся враждебными по разным поводам. И, всё-таки, Всеволоду не хотелось брать грех на душу, и являть со своей стороны несправедливость, ведь он нарёк себя Великим.
Давно не было такого успеха и такой громкой победы над половцами. Русь ликовала! Радовались все, и те, кто ходил в половецкие степи, и те, кто их ждал на берегах Днепра и Трубежа, Десны и Сейма, Суллы и Припяти. На городских торжищах пели славу воинам-русичам под переливчатые звуки гуслей. Шутка ли, приведено семь тысяч пленных половцев, среди коих было немало ханов. Люди вспоминали былые времена, когда силы богатырские всех земель Руси собирались во един кулак, и приводили в трепет всех недоброжелателей. Былинники воспевали всякие доблести и чудеса о воинах-русичах - поди, разберись, где правда, а где небылица. Но не обошлось и без досадной неожиданности в этом походе. Половцы впервые стали метать в русичей неугасимый огонь. Старики сказывали, что в былые времена, когда Русь ходила войною на Царьград, то греки метали со своих дромонов огонь, пожирающий всё. Даже вода не могла его погасить. А теперь и половцы стали таким огнём воевать.
Захватить метателей огня вызвался Владимир Глебович со своим полком, проявивший героическую удаль. Однако русичей было спалёно много. Но они не устрашились, и не только не отступили, а даже захватили стрелявших и их оружие. Взяли в плен и самого бесермена, ведавшего тайну живого огня. Могучий лук на подставах, который натягивали сразу несколько человек, это для русичей не было вдиковинку, метать живой огонь - не велика хитрость. Из чего и как сотворён этот огонь - вот что нужно было выведать. Поганые метали глиняные горшки, кои, рассыпаясь, размётывали во все стороны страшный жёлто-зелёный огонь, прожигавший чуть ли не насквозь железные доспехи, кони шарахались от него в испуге.
Бесермена полуживого от пыток со всем его снаряжением привели к Святославу. Очень хотелось киевскому князю повернуть живой огонь против половцев же, но бесермен так и не раскрыл секрета, померев от пыток.
Громкая победа русичей над погаными заставила Всеволода о многом задуматься.
- Видишь, иже сила Руси в единстве её земель, - говорил он попу Микуле. - Паки, Володимер, племянник мой, беспокоит меня. Обида на него зреет, яко нарыв.
- Разумею твоё пересердие, иже ты не возглавил сей полк, но такова была Божья и твоя воля.
- Не в том моя печаль, иже племяннику ноне славу поют. Да, явил он мужество и храбрость - пусть поют, достоин сего. Ано возгордился зело. Как охолонить его пыл? Аз обещал брату Глебу попещись о его детях. Когда пришлось мне возвращаться из Царьграда в Русь, Глеб приветил меня, и аз благодарен ему, царствие ему небесное, и хотел бы по отечески попещись о племяннике, но Володимер так возгордился после славы, кою ему поют на кажном торжище, что разговаривать с ним стало тяжко. Да-а, не ровня он душою погибшему брату своему Изяславу, гордыня гложет его.
- Паки люди в Руси таковы: либо вознесут до небес, и почитают, и кланяются, яко святому образу, либо низвергнут в одночасье и с грязью смешают. Вознесли Володимера Глебовича, потому он и возгордился безмерно. Особливо его слава покоя не даёт князю северскому Игорю, волость коего хан Кончак постоянно тревожит.
- Буестный племянник Володимер, ан Игорь и того паче. Изяслав погиб из-за безрассудства своего у стен Биляра, - досадовал Всеволод. - Но моя жалость к ним не в помощь, Бог им судия.
Однажды Всеволод решил отправиться на ловы к Спасу на Купалищах, отдохнуть после булгарского похода. Но только он прибыл на заимку, как следом за ним приплыл гонец из Владимира. Князь ещё издали по растерянному выражению на лице гонца понял: стряслось что-то изрядное.
- Князь! Володимер горит! - выходя из лодьи, кричал гонец.
Такого страшного пожара владимирцы ещё не переживали. Огонь уничтожил всё дотла, все дворы, все тридцать две церкви и даже соборный храм от огня пострадал. Когда-то белые стены на много вёрст блистали божественным сиянием с золотым куполом, теперь почернел храм от копоти, в сводах появились трещины.
- Был на сём месте величественный град Володимер, - сокрушался князь, уже который раз обходя пепелище своего двора и детинца.
Остатки рубленых башен и градниц чернели на валу обгорелыми брёвнами. Прокопченные стены каменного храма навевали тоску. Благо, что святой образ Богородицы не пострадал, успели-таки вынести вместе со всей ризницей в безопасное место. Да-а, был храм светел и наряден, и осталось об этом лишь одно воспоминание. Страшен был пожар, но, как не велико горе, а главное люди спаслись, успели выбежать из горящего града, прихватив и скарб свой, кто, как и сколько мог. Не впервой на Руси грады выгорают дотла. Восемьдесят семь лет назад Олег Святославич черниговский пришёл в отчину Владимира Мономаха и спалил весь Суздаль. Возродили град, ещё лучше стал. Так и здесь: срубить градницы можно за едино лето, и двор новый поставить лучше прежнего. Для сего и людей работных, и кун в достатке. А вот что делать с соборным храмом? Князь, прежде чем собрать здателей на разговор, хотел сам обдумать, как быть с храмом. 'Ужель разваливать и на сём месте новый ставить?' - размышлял он. Забот прибавилось, а тут, как не кстати, тревожные вести из Новгорода идут.
Доброславе казалось, что она уже смирилась, и ей больше не суждено увидеть Бориса. Она налаживала, чуть было не пропавшее без неё хозяйство огромного имения. Жила размеренной суздальской жизнью, растила и воспитывала сына. Давно уже и постриг ему сотворила, и приближается время идти на княжью службу. Всё бы хорошо, но осталась она без надёжной доброй поддержки - умер тысяцкий Жирослав Наумыч, не выдержало сердце старика переживаний за сына, за неправедно поруганную честь рода, и не пришлось ему попрощаться с Борисом.
Колокол заунывно льёт весть о смерти боярина. Оборвалась вервь старого боярского рода суздальских тысяцких, исконно бывшего первым при суздальских волостелях. Борис, единственный сын Жирослава, нонче в изгнании. Князь Всеволод милостиво обошёлся с ним, а мог бы и казнить вместе со всеми пойманными заговорщиками, если бы не вмешательство Доброславы, положившей на жертвенник достоинство княгини, но сумевшей убедить Всеволода о непричастности Бориса к заговору. Всеволод был приятно удивлён решимостью Доброславы, отпустил узника, однако суздальское отцово наследие Борис потерял безвозвратно.
Доброслава решилась тайком послать своего слугу в Рязань к Борису, может, успеет приехать и попрощаться с отцом перед погребением, а там будь что будет. Но вот уже третий день, погребение совершено, а Борис так и не появился.
Вечером в сумерках ко двору Доброславы подошёл человек, старательно прячущий лицо под куколем. Он негромко постучал в калитку.
Подошёл слуга, залаяли псы.
- Дворовый, скажи своей госпоже, надобе её видеть человеку, коего она добро знает.
- Ночь на дворе, приходи заутре. Княгиня почивает.
- Ты скажи ей, а она сама волю свою явит.
- Имя своё назови. Може ты тать нощной? Вборзе псов спущу. Шёл бы ты, любезный, подобру-поздорову.
- Скажи ей, а то пожалуюсь на тебя, худо тебе будет.
На непрекращающийся лай собак, на крыльце появилась сама госпожа.
- Евсей, почто псы встревожились?
- Да вот, калика перехожий к тебе, княгиня, просится, а кто таков - не говорит.
- Доброслава, се аз... - Борис запнулся, остерегаясь при слуге называть своё имя.
- Евсей! Будь ты неладен, немедля отворяй, - узнав голос Бориса, едва сдерживая радость в голосе, кликнула княгиня слуге. - Проходи, проходи же, что топчешься? - подбежала она к Борису. - Не хочу, чтобы слуги тебя разглядывали. Всеволод никому не прощает ослушания его воли, не дай Бог, донесут.
- Ужель даже с отцом не позволил бы попрощаться? Как ни спешил аз, всё едино опоздал. Не содеять бы тебе беды моим приходом.
- Аз рада видеть тебя, паки и опаску держу. Надо было наперво дозволения у князя испросить, а его днесь нет в Володимере, вот и послала за тобою своего верного слугу. Где же он? Почему с тобою не вернулся?
- Аз скакал без отдыха, с подставным конём, а слуге твоему поспешать некуда, придёт позднее.
- Кони твои где?
- У ворот на коновязи.
- Надо завести во двор, а то уведут ночью, да и люди в Суждале, обаче, как и повсюду, любопытны не в меру, подмечают всё, что их не касаемо.
- Там у меня свой человек.
- Так ты и его во двор покличь.
- Бакун, заводи коней во двор.
Пока Борис трапезничал, Доброслава рассказала ему, как после той прощальной ночи, будучи уже в Городце на Остре, она узнала, что понесла от него, а впереди её свадьба с князем Иваном. Натерпелась тогда страху и решила: будь что будет, как Бог укажет. Благополучно родила. Иван принял дитя из её рук и был очень рад сыну.
- Приняла грех на душу, смолчала. Теперь вот выращу Мину, женю, а сама пойду в дом ангельский грех замаливать.
- Мой путь тоже в святую обитель, - Борис с тоскою смотрел в глаза Доброславы.
- Аже тако? Здесь нет твоего греха. Ты одарил меня своей любовью и дал такое счастье, еже воспоминания о той ночи мне хватит на всю оставшуюся жизнь.
Князьям Ондрею и Михаилу, и Всеволоду буду до конца дней своих благодарна за их милость. Матушка моя любила князя Ондрея, паки безнадёжно. Он её тоже любил, яко сестру. Но простит ли мне Господь самый большой грех, не ведаю. Буду молиться неустанно.
- Нешто наша любовь суть грех? Не без Божьего промысла нам послана наша любовь.
- Аз говорю о другом. Совесть моя не чиста перед Твердиславой. А ты верно сказываешь, иже грех мой Господь простит, ежели в Священном писании сказано: 'Кто не грешен, пусть бросит камень в меня'.
- Твердислава ничего не ведает. Не мучай себя, успокойся. Вот ежели б... Аз хотел не пустить тебя в Остерский Городец, и готов был уехать с тобою на край света, но не успел, тебя уже и след простыл. А теперь... - Борис умолк, опустил голову.
- Что теперь? Мог бы оставить Твердиславу?
- Теперь всё по-другому. Не сложилась у нас с Твердиславой добрая жизнь, о коей мечтал. Не хочу жаловаться тебе, паки во многом сам виновен, иже семейный очаг едва тлеет, одно только скажу: норов у твоей сводной сестры сложился жёсткий, такой, еже дай Бог кажному воеводе имати. Она не разумеет, иже сила доброй жены в её слабости.
Доброслава смотрела на Бориса, взгляд её лучился любовью. Они ринулись в объятия друг друга.
- Любый мой! Где бы ты ни был, ведай: пока жива, ближе тебя у меня никого нет. Ты в моём сердце будешь до самой смертушки, яко у твоего Полкана.
Борис недоумённо посмотрел ей в глаза.
- Да ты же не ведаешь ничего о Полкане! - всплеснула она руками. - Так вот слушай, что тебе поведаю. В тот день, когда полон вели через Суждаль, аз не ведала, иже среди них был ты. Люди мне после сказывали, иже какой-то верный пёс вступился за своего хозяина, шедшего с полоном, бросился на стражников. Они повязали пса, но убивать не стали, а бросили у дороги. Пошла аз на того пса посмотреть. Лежит он у дороги, скулит. Люди боятся к нему подходить. Смотрит пёс на меня жалостливо. Не смогла аз уйти, не развязав его. Позвала за собой, а он сидит на месте. Принесла ему еству. На другой день прихожу, а он сидит там же. На третий день всё-таки побрёл за мной, но на другой день снова вернулся на своё место у дороги. Люди дивились на пса. Иной раз еду приносили, порой забирали к себе, он шёл неохотно и вновь возвращался к дороге. Вот тогда аз узнала от людей, иже сей пёс володимерского воеводы... Ноги мои перестали меня держать, села аз в бессилии у дороги рядом с Полканом. Утешала себя, не могла поверить, может, люди напутали что-то? Ведь опричь тебя у князя Ондрея было много воевод. Пошла аз в горести к своему дому. Вижу, Полкан за мною плетётся. Позвала его. Обретался он ночами у меня на дворе, но целыми днями сидел у дороги, ждал хозяина. Так бы и сидел до сего времени, да случилась беда, - Доброслава замолчала, глотая комок в горле.
- Проезжал по дороге как-то отряд гридей. Сотник увидел пса, лежащего мирно у дороги, положив голову на вытянутые лапы. Полкан нехотя поднялся, завидев всадников, и стал внимательно всматриваться в проезжающих: искал тебя.
- Ну, а дале-то что? - Борис сгорал от нетерпения.
- Тяжко мне сказывать. Погоди, кваском подкреплюсь, - Доброслава смахнула нахлынувшую слезу. - Дале, как сказывали люди, сама-то аз не видела, сотник вспомнил, яко на сём месте когда-то такой же пёс бросился на него, вступившись за своего хозяина. 'Се и есмь та псина, кою мы скрутили', - ответил ему один из гридей. 'С тех пор прошло, дай Бог памяти, семь лет. Не смеши людей', - ответил сотник. 'Известне, тот пёс', - подтвердил другой гридь. 'Се Полкан, того боярина, воеводы Жирославича, коего князь наш изгнал из своей волости, - признал кто-то. - Яко разлучили его с хозяином, так он здесь на сём месте и обитает. Суждаляне его подкармливают, а он ждёт своего хозяина'. 'Быти того не может! Семь лет ждёт! О, се верность! Ай, да псина!' - сотский соскочил с коня, подошёл к Полкану. Суждаляне сами не обижали пса и другим не позволяли, посему Полкан привык доверять людям. Сотский смотрел в собачьи глаза, полные тоски. Ему показалось, что Полкан узнал его. Безысходная скорбь во взгляде пса сменилась настороженностью. Сотник в страхе отошёл к коню и неожиданно, выхватив лук, натянул его. Не успел Полкан понять, иже смерть его пришла, как стрела пронзила его шею. Полкан закружился на месте, его хрип разрывал душу, наконец, он рухнул. 'Что же ты тако?! Побойся Бога! - шумели на него суждаляне. - Сия псина для нас, яко святой юродивый, а ты его...' 'Аз принёс конец его страданиям. Окромя сего, вот следы от его зубов', - сотник вытянул руку, показывая рубцы от шрамов.
Доброслава рассказывала, а глаза Бориса были полны слёз. Он вспомнил, как много лет назад, будучи в княжьей заимке Спас-Купалище, за ним увязался щенок. Он приютил его, выкормил, и с тех пор не расставался с ним.
- Ежели б кто другой мне сие поведал, не поверил бы. Да-а, человеческое зло есмь корень всех бед на земле. Даже у животины, у зверей, нет сей мерзости, кою имают некие люди в своих душах. Отомстил человек беззащитному псу. Кто он после сего?
- Нешто можно назвать его человеком? - вскипела душой Доброслава. - Суждаляне готовы были скрутить живодёра, да они же все при оружии, в доспехах. Аз велела выкопать яму на том месте, и в ней погребсти Полкана. Положила на могилу камень, на коем высечено: 'Под сим камнем покоится прах пса, безмерно преданного своему хозяину, и убиенного злым человеком, имя коего не достойно упоминания. Людям в назидание' Примечания [15].
Борис нежно прижал головушку Доброславы к груди. Она услышала биение его сердца, и ещё крепче прильнула к нему.
На следующий день на рассвете, пока суздаляне, раскачиваясь, просыпались, Борис поклонился могиле отца, и побывал у того камня при дороге.
Перед расставанием Доброслава позвала сына. Сердце Бориса неистово колотилось в груди. Открытый пытливый детский взгляд - это от матери, курчавые русые волосы - такие же, какие были в детстве у Бориса.
- Что у него за рубец от шрама на лбу? - поинтересовался Борис. - От недогляда моего. Забавы детские. Играл он как-то со сверстниками, бегали по двору, споткнулся он и упал, ударился о каменный приступок. Долго рана не заживала, вельми крепко кожу разорвал камнем, но, видишь, всё обошлось.
- Ты не печалься, Добрушка, иже сын с такой отметиной. Для девицы было б худо жить с таким рубцом на лице. Мина вырастет, будет добрым молодцем, а шрамы для молодца есмь украшение.
- Смотри, Мина, внимательно на сего человека, имя коего Борис Жирославич, но произносить его до поры запрещаю. Когда-нибудь аз много доброго расскажу тебе о нём. Днесь он уезжает далеко. Бог даст, може ещё свидитесь. Запомни, Мина, для тебя сей человек, яко святой образ. Что бы в жизни ни случилось, что бы ты ни услышал о нём от других людей, помни: для нас с тобой его имя свято.
Уходил Борис в ночь. Низко поклонился Доброславе и Мине, крепко обнял сына, поцеловал Доброславу и вскочил на коня.
- Погоняй, Бакун, поспешай за мною! Мать с сыном долго смотрели вслед, пока всадники не скрылись за поворотом. - Матушка, мне уже десять лет, ужель не уразумею? Скажи мне о Борисе Жирославиче. Доброслава привлекла к себе сына, обняла, не зная, что сказать. Так стояли они молча, прижавшись друг к другу. - Он наш родич? Его враги ищут? Куда же он поскакал в ночесь?
- Борис Жирославич твой отец, - тихо молвила мать, и сердце её сжалось до боли.
Возле Владимира Борис и Бакун расстались.
- Что ж, Бакун, ты хозяин своей судьбы. Коли вздумал отца искать, Бог тебе в помощь. Вот тебе на первое время толику кун. Худо будет - возвращайся, завсегда будем рады, всё-таки вырастили тебя, яко собственного сына, восемь лет вместе прожили. Токмо ты в Володимере моё имя не упоминай, это навредить тебе может. Ну, с Богом! Они обнялись.
Борис спустился под гору, направляя коня к броду, минуя град Владимир.
В прошлом тысяча сто восемьдесят третьем году Литва много зла натворила псковичам. А скоро в устье Двины обосновались папские монахи. 'Соуз что ли у них с Литвой затевается? - задумывался Всеволод. - Да, всяко может быти. Говорят, торговать хотят папские посланники. Тогда почто Литва на новгородские пределы набеги творит? Ноне Литва стала не та, что прежде, теперь она научилась воевать. Кони ихние привычны к лесному бездорожью. В открытую сечу не вступают, а сделают стремительный набег на селение, пометают стрелы и сулицы, и тут же врассыпную в лес скачут. А новгородцы то каковы! Во всех бедах обвинили Ярослава Володимерича. Опять обида и своенравие, опять им князь не угодил. Вместо того, чтобы научиться с литвой воевать, они во всём князя обвиняют. Ох, и капризны, яко дети! У литвы свои привычки и норов, оне не половцы в поле. Но не время, ох не время мне котороваться с новгородцами, придётся уступить и послать к ним смоленского Давида Мстиславича'.
А на юге в это время происходили события, отголосок которых с трагизмом прокатился по всем землям Руси.
Северскому князю Игорю Святославичу не давала покоя широко разнёсшаяся слава удачного прошлогоднего похода в Степь Святослава и Рюрика с другими князьями. Особенно ревностно Игорь относился к удачливости непомерно возгордившегося князя Владимира Глебовича. Сговорился Игорь с двоюродным братом Всеволодом, племянником Святославом Ольговичем, и решили они тоже поискать свою славу в Поле половецком. Игорь взял с собою сына, юного Владимира. Ярослав черниговский прислал Игорю своего боярина Олстина Олексича с торками, берендеями, чёрными клобуками. Пришёл боярин Пётр Бориславич от Изяслава Давидовича, книжник и философ тоже решил краем глаза глянуть на воинскую славу князей и добычу, удачливо взятую. Надоело ему в келье с книгами сидеть. Мужи-то, какие именитые собрались на половцев - делу быть славному! Ни у кого не было сомнения в успехе после удачного Святославова похода, ведь половцев так разгромили, что теперь нет у них сил противостоять русичам. Но Господь предостерёг своим знамением возгордившихся и жаждущих лёгкой славы молодых князей.
А случилось в небесах затмение солнца в день первый мая во вторник в десятом часу дня Примечания [16]. Смиренные дьяки во многих землях Руси со страхом великим скрипели перьями в летописцах: '... бысть знаменье в солнци, и морочно бысть вельми, яко звезды видети, человеком в очью яко зелено бяше, и в солнци учинися яко месяць, из рог его яко угль жаров исходящее: страшно бе видети человеком знаменье Божье'.
Люди в страхе отбивали поклоны перед образами, молили о своём спасении, словно в последний раз перед Судным днём.
Полки Игоря были уже день в пути, когда увидели превращение ясного солнечного дня в ночь. Солнце постепенно становилось тусклым, а вскоре и совсем стало мрачно, лишь ореол слабо светился вокруг тёмного пятна на месте солнца. Воины все, как один, пали на колени, творя молитвы. Вокруг, насколько охватывал взор, всё покрылось мраком, но не таким, каков бывает при закате, а какой-то зловещий, воздух казался наполненным чадом из преисподней.
- Не к добру сие знамение, - осторожно заметил боярин Пётр, когда постепенно стало просветляться.
- Игорь, не вернуться ли нам? - усомнился князь Всеволод, и его поддержал Святослав.
Но Игорь воспринял грозное Божье предупреждение по-своему и пытался уговорить соратников продолжать поход.
- Мы уже сутки в пути, постыдно возвращаться. Знамения могут предвещать удачу так же, как и опасность. Никто из нас не может знать того, что ведомо одному Богу. Помолимся, и Господь будет с нами.
Решимость Игоря оказала своё воздействие, и поход в Степь был продолжен.
Захватив слабоохраняемый половецкий обоз со множеством жёнок, и полный всякого добра, русичи на радостях упились вином, а поутру были окружены половецкими полками. Русичи не успели урядиться в боевые порядки и были разбиты. Много пало воев на поле брани, ещё больше попало в плен. Гордый князь Игорь даже не мог представить, что окажется на коленях перед Кончаком, да ещё на глазах сына Владимира.
Немногие, сумевшие избежать плена и вернуться домой, рассказали о постигшей русичей злой участи. Пётр Бориславич горько переживал, записывая в летописец печальную историю похода в Степь. Гибель Игорева войска и пленение князя, глубоко и печально поразили душу и сознание боярина Петра, чудом уцелевшего и вернувшегося в Северскую землю в Путивль утешать жену Игоря княгиню Евфросинию Ярославну.
Вот уже год, как Кончак томит в неволе князей-русичей, стремясь выгодно получить выкуп. Давно не было весточки, живы ли они? Горе изводит Ярославну, и не только её, вся Русь опечалена.
В Путивль приехала двоюродная сестра Ярославны, дочь покойного Михаила Юрьевича, жена Владимира Святославича Елена-Перебрана. Но разве можно чем-то утешить Ярославну, потерявшую в одночасье мужа и сына? Неведение - вот что гложет сердце матери и жены. Если живы, то, как они там, на чужбине? В холоде, в голоде, в вонючей яме сидят, закованные в цепи? Истязает их проклятый Кончак!
Князя Игоря с сыном люди ставили чуть ли не вровень со святыми мучениками.
- Велик позор для русичей - и возмущение, и скорбь звучали в голосе Святослава. - Князья в полон к поганым попали!
Киевский князь понимал, что нет другого пути, как идти вызволять Игоря с его соратниками и проучить поганых. Но, видно, сила у Кончака немалая, а посему надо собирать большую рать. Святослав решил просить помощи у Всеволода, и отправил во Владимир своё послание, в котором осуждал беспечность молодых князей, пошедших в Степь без должного устроения полков. Горячность характеров Игоря, Всеволода и Святослава привела их к ссоре, они не могли договориться друг с другом кому вести передовой полк, вот и пришла расплата за неумение обуздать свою строптивость и гордыню. Святослав жалел их. Урок они получили суровый и постыдный, но надо вызволять пленников. Святослав призывал Всеволода с его могучей ратной силой обрести славу оружия русичей и пойти вместе на поганых.
Прочитав послание, Всеволод долго сидел в глубокой задумчивости. - Жалостливо и велеречиво пишет Святослав. Никогда не ведал о его потщании к книжной премудрости, - заметил Всеволод.
- Печатка на послании княжья, да писал не он, а боярин Пётр Бориславич, зело знатный книжник, - подметил игумен Феодул. - Из полка вернулся живой, но без князя. Переживает зело, совестью мучается. Всем князьям пишет от имени Святослава и призывает к новому полку в Поле половецкое вызволять Игоря с соратниками. Боярин песнь написал о сём полку. Сию песнь, как сказывают печеряне, на всех торжищах поют гусляры, яко гимны Давидовы.
- Думцы мои, что ответим Святославу?
- Наша ли забота идти в Степь? Ишь князь Святослав мнит себя старшим, сидючи в Киеве. Князей Руси кличет на рать. Ужель, княже, твой полк пойдёт под его знамёнами? - недовольно ворчал Ослядя Еремеевич - Святослав наших забот не разумеет, токмо о своём пещися не перестаёт. Нам же впору идти в Новгород, литву с немьцами из руських пределов прогонять.
- К тому ж и град Володимер ещё из пепелища не подняли, - добавил игумен Феодул.
- Паки, ваша правда. Благословлю аз Святослава, ежели соберёт князей в полк на половцев. Силы у него и без нас для сего хватит, иначе пусть повременит. Нам же днесь надо Володимер вновь рубить, храм соборный воззидати, семьи устраивать под крыши.
- В который раз ходим с князем соборный храм осматривать, а он всё молчит, - шептал Тихону его помощник. - А думать тут нечего, надо залить расседины добрым замесом, стены от копоти очистить, крышу новую положить.
- Не зуди ты со своим советом. Чую, у князя задумка какая-то есть.
- Разумеется, есть, - отозвался князь, услышав разговор здателей. - Тебя, Тихон, Ондрей посылал в Русь. Бывал ты и в Киеве, и в Чернигове, и в Переяславле, и у гречин бывал, видел тамошние храмы, со здателями разговаривал, так скажи мне, храм сей, Ондреем ставленый, достоин ли быти вровень с Софией киевской, али с храмом Бориса и Глеба в Чернигове, али с Богородичным храмом Успения в Печерах?
- Како может быти сравнение? Те храмы из плинфы деланы, а наш собор - из белого камня.
- Аз о другом спрашиваю. Каков должон быти храм в стольном граде Великого Всеволода? Мал наш соборный храм. Ондреев храм зело красен был, можно и его воззидати, и он вновь будет златою главою подпирать облака в блеске своём первозданном. Но мал он для моего стольного града. Посему и раздумываю: как храм увеличить, сохранив прежний, Ондреев? Ты, Тихон, здатель, тебе и разгадывать сию загадку. Сроку тебе - ночь. Заутре жду тебя с твоими размышлениями. Твой тесть, царствие ему небесное, был у Ондрея здателем изрядным, стоял вровень с немьцами, теперь у меня ты передний здатель, так что твоё слово должно быти первым.
- Не надо мне, княже, ночи для размышлений. Аз уже много о сём размышлял. Могу днесь сказать, что надобно делати.
Всеволод удивлённо глянул на Тихона, подумав про себя: 'Ужель мой замысел ему ведом?'
- Что ж, коли, дерзнул, говори.
- Старый храм рушить не надо. Многодельно сие, да и жалко, храм-то крепок. Расседины в комарах нужно залить замесом крепким, стены очистить от копоти...
- Се мне ведомо. Ты, ежели...
- Ты, княже, меня выслушай, не перебивай. Коли не по сердцу будут мои розмыслы, тогда и голову сымай, инако у меня мысли путаются в голове.
Всеволод искоса с ухмылкой глянул на Тихона. 'Паки, дерзко с князем разговаривает, не каждый боярин может такое позволить себе. Обаче здатель он от Бога, и лучше ему не мешать. А дерзость - се не от сердца, а от забывчивости в делах своих. Все они таковы, хытрецы скорометливы'.
- Так вот, княже, стены прежнего храма между выступами* надо разобрать, сохранив комары, а снаружи, отступив вмале, поставить ещё стены с комарами, на коих утвердить ещё четыре церковных лба с золотыми куполами и крестами златоковаными. Новый храм тако еси в купе со старым буде расширен зело, и буде он о пяти главах.
Всеволод внимательно слушал Тихона. 'Видно и впрямь лучше его здателя не сыскать. Мысли мои читает'.
- Вот ты стены разберёшь меж выступов, а комары и падеся.
- Не-е, - мотал головой Тихон, - не упадут, паки, сии стены будем разбирать, когда новые поставим. Ты, князь, скажи, где двор новый ставить надумал? На прежнем месте, али на другом?
- Мы с тобою говорим о храме, а не о дворе моём.
- Мне надобе ведати, где ход, лествицу на полати делать, с какой стороны. И ещё, какой пол в храме велишь делати? Каменный, али мороморный разноличный?* - Хода на полати из хором не будет. Делай лествицу на полати внутри храма снизу, ибо двор свой ставить буду на новом месте. Вон там, - Всеволод указал в сторону на восход саженях в ста от собора. - Пол делай мороморный Примечания [17]. - А може владыка восхощет свои хоромы соединить с полатями храма?
- Ты у него и выведай, он вборзе прибудет. А ты мой замысел угадал: храм надо ставить о пяти главах. Доволен аз твоим розмыслом.
Скоро владимирский соборный храм, простоявший всего четверть века, оделся со всех сторон подмостями.
Жизнь продолжалась в деловой разноголосице работных людей и перестуке топоров. Город отстраивался заново. Пока же попы служили молебны прямо под небом на пепелищах старых церквей, а порой и сами священники брали топоры в руки и помогали древоделям восстанавливать свои храмы.
Тихон поторапливал мастеров, воссоздававших княжьи хоромы, и они трудились от зари до зари - князь ждал послов из земли Иверской. Надо было показать единоверцам из далёкой горной страны величие владимирского стола, ведь прибывали не простые гости, а послы с грамотой дарбази и царицы Тамари, унаследовавшей корону и обширные плодоносные земли, обустроенные её знаменитым дедом царём Давидом Строителем, а град Владимир едва лишь поднимался из обгорелых руин. Храм Богородицы в неприглядном виде, так что, хотя бы княжьи хоромы успеть поставить, абы, где было достойно принять и разместить посланцев великой и древней Иверии.
По сложившемуся владимирскому обычаю, послов встретили на рубежах земли, в Москови. Сопроводили до Владимира, и под колокольный звон с крестным ходом провели под арку Золотых ворот, и далее к детинцу в новые княжьи хоромы.
Всеволод в душе переживал за неустроенность своего стольного града, и немного успокоился, когда послы высоко оценили тёплое радушие и почести, им оказанные. После обмена приветствиями и подарками, перешли к непринуждённому дружескому разговору за трапезой. Послы охотно рассказывали о своей земле, избранной Богородицей так же, как и Владимирскую землю, своим земным уделом.
Всеволод насторожился, услышав, что дарбази ищет своей царице Тамари достойного мужа из рода Мономашичей, но когда узнал о их выборе, павшем на неженатого князя Юрия, сына могущественного и благоверного князя Андрея, подумал про себя: 'Лепшего случая для установления родственных связей с волостелями Иверской земли может и не представится'.
Послы испросили у великого владимирского князя благословения на этот брак, и Всеволод, возлагая на Юрия большие надежды, радуясь за судьбу племянника и упрочению связей с Иверской землёй, дал своё согласие.
Всеволод надеялся, что беспутный разгульный характер Юрия, с женитьбой, наконец, изменится к лучшему. Но не мог он предвидеть, что брак окажется неудачным, и через два года Тамарь расстанется с Юрием и найдёт вместо гуляки мужа нового возлюбленного, яского царевича Давида Сослани, выросшего при иверском царском дворе.
|