ВАЛЕРИЙ МИХАЙЛОВИЧ АНИСИМОВ
Из трилогии "ПРЕРВАННАЯ ЗАРЯ"
XII - XIII века
РУСЬ ВЛАДИМИРСКАЯ
КНИГА ВТОРАЯ
Глава 5. ПОКОНЫ ДЕДНИЕ ПОПРА
Толпа затихла.
Встречающие бояре раскланивались перед гостями и через толмача объяснялись, кто есть кто.
Гостей повели мимо Волжских ворот вдоль подножия высоченной кручи к Золотым воротам.
Под колокольный звон всех городских церквей бояре и гости поднялись по утоптанной дороге. Перед блистающей золотым куполом надвратной церкви остановились и, запрокинув головы, перекрестили лбы перед образом Спаса. А в это время створки ворот отворялись с медленной торжественностью, переливаясь блеском золотых накладок. Бояре искоса поглядывали на восхищённые лица иноземцев. То ли ещё будет, когда войдут в соборный храм, да побывают в Боголюбове на княжьем дворе, в его хоромах и дворовой церкви!
Колокольный звон, гулко резонируя в воротной арке, стоял сплошным гудом. Старший боярин перекрестился, отвесил низкий поклон и, жестом руки от сердца к земле, пригласил гостей вступить с миром в град.
Сквозь арку впереди виднелась внутренняя крепость - валы и стены детинца. Над ними, горя в золотом сиянии, высился купол соборного храма. По сторонам дороги от Золотых ворот к детинцу разудало в два ряда выстроились хоромы именитых горожан, словно выхваляясь друг перед другом затейливыми крышами теремов.
Гости оживлённо переговаривались, удивлялись, осматривая городскую лепоту. Но когда раскрылись врата детинца, и перед ними во всей красе предстал белокаменный собор, величественно воспарясь золотым куполом к небу, зачарованные гости остановились, крестясь своим католическим крестом слева направо. Направляясь к княжьим хоромам, они крутили головами по сторонам, бросая непонятные слова друг другу. Владимирцы, глядя на них, понимали: понравилось, любуются.
Князь восседал в гриднице на подвышении на золочёном столе, на манер греческого василевса. Рядом с ним, тоже на золочёном столе - княгиня. По сторонам в белотканных одеждах застыли детские с оскепами на плечах. Стены гридницы увешаны шкурами диковинных зверей, оружием, доспехами, украшенными золотом и драгоценными каменьями.
Среди этого богатства и великолепия, ничем особенно не выделяясь, на самом почётном месте висел украшенный чеканкой и позолотой боевой топор, какой, казалось, имеется у каждого воеводы и князя. Однако почётное место он обрёл не спроста. Топор стал священной реликвией, сохранявшей, казалось, ещё тепло рук святого мученика князя Бориса, и теперь служил символом преемственности власти Мономашичей от первого князя Ростово-Суздальской земли. Постоянное место топора было в княжьей горнице в Боголюбове, но по случаю прибытия именитых гостей перекочевал на время во владимирскую гридницу - место торжественных приёмов. Андрей непременно рассказывал всем гостям об этом боевом оружии и своих предках святых князьях Борисе и Глебе, означая прямую линию своего родства с ними.
Послы и князь обменялись приветствиями. Затем толмач зачитал послание императора Фридриха к владимирскому князю Андрею.
Необычное оживление в гридницы появилось, когда толмач зачитал в послании слова императора Фридриха, где он назвал владимирского князя царём. Однако Андрей, в отличие от своих думцев, воспринял их без особого восхищения. Что в том особенного? Его деда тоже когда-то царём нарекли. Ныне же князья каждой из земель называют себя великими - и черниговский, и волынский, и смоленский, и галицкий - вон, сколько у нас великих князей! Только успевай кланяться! А новгородцы, те всех переплюнули! Призывают к себе князей по своему выбору. Даже владыку выбирают и посылают на поставленье к митрополиту по своей воле. А 'царю' Андрею в поставлении митрополита отказали! Каков же он после сего царь?
Нет, пока ещё владимирский князь не ровня императору Священной Римской Империи, хотя и Фридриху нелегко достаётся единение Европы. Покорение Ломбардии достигнуто немалыми усилиями, и для этого пришлось град Милан сравнять с землёй и распахать сие место. Силы Фридриха могущественны. Владимирскому князю пока ещё далеко до него.
Император в своём послании отмечал, что выполняет просьбу Андрея и посылает лучших архитектонов Ломбардской земли. Он писал, что архитектоны знатные, и их высоко ценят в Европе.
Андрей слушал толмача и думал: 'У нас здатели тож не последние люди. Ишь намекает, абы обходились с ними, яко со знатными мужами. Оне что, боярам ровня? Видно донесли до ушей императора, иже здатели у нас в полной княжьей воле, яко работные люди. Ужо дознаюсь, кто из посланцев моих тамо под лишнюю чарку язык развязал не в меру, чего оне тамо наговорили императору. Будет почтение, яко к знатным людям, но волю будут исполнять княжью, а не как сами разумеют. У нас по-другому не бывает. Надо ещё посмотреть, на что способны здатели императора, или, как их там, ахр... - Андрей улыбнулся, - ар-хи-тек-тоны. Слово-то какое придумали, не выговорить. У меня Козьма не хуже арх... Тьфу ты! - Андрей чуть ли не в голос смеялся, а окружающие удивлялись, не понимая причины улыбки князя во всё лицо. - Козьма - ахри... архи-тектон! Звучит! По европейски! Чуть ли не архиепископ! Нет, так не годится. Пусть у латинян их кличут архитектонами, у нас же есть здатели, приставники дел здательских. Но... - князь задумался, - здателей всяких много: храмоздатели, градоздатели, плинфу обжигают тоже здатели, горшки обжигают - тоже здатели. Надобно Козьму и Тихона изрядно наречь. Но как? Не на латинский же манер. - Андрею почудилось, что он слышит шёпот: 'На Руси есть зодчие'. Он оглянулся: сзади никого нет. Поднял глаза: на него всепроницающим взглядом смотрел Спаситель. - Ужель глас Божий? - князь перекрестился. - Козьма ставит храмы из белого камня, посему и должен называться не здатель, а зодчий. Такие храмы, кои ставят Козьма и Тихон, не каждому здателю по плечу, а посему буду их звать зодчими'.
Кроме архитектона Куфира с помощниками, князю представили златокузнеца. О, князю он особо понравился, ведь ахенские златокузнецы славились на весь мир. 'Пусть покажут моим ковачам, как надо исхытряться с золотом'.
Послы торжественно складывали перед князем на ковёр подарки императора.
Андрей не скрывал своего восхищения чеканными золотыми кубками, блюдами, ларцами, украшенными рисунками из рыбьей кости и солнечного камня.* Князь всегда являл слабость к подобным сокровищам, но не для ублажения души и сердца, не ради алчного стяжательства, он рассматривал их как творения изрядных мастеров, одарённых Богом великой способностью в своём деле. Больше всего Андрея поразила чудесная работа оружейников. Его глаза засияли, когда взял он в руки клинок харалужной стали, рассматривая тончайшую гравировку на лезвии. Казалось, он был невесом, лёгок как пушинка - блеск его не был просто бликом, отражением солнечного света, он шёл из глубины металла, как пылали самоцветы блесками, идущими из глубины камней, коими были усыпаны ножны клинка.
Восхищалась и Улита, принимая от послов костяной с позолотой ларец, изумительно тонкой работы. На его крышке была выгравирована картинка, названная 'Штурм замка любви'. Княгиня с умилением рассматривала изображение, всматриваясь в каждую деталь.
Но вот кончилось торжество церемонии, и гостей пригласили в трапезную. Разговор стал более оживлённым, из коего князь понял, что император неплохо осведомлён о жизни и делах Владимирской земли. Андрей наставлял толмача, чтобы тот осторожно, между прочим, спросил о нынешних отношениях Фридриха с папой. - О-о, папа Александр Третий! - послы даже обрадовались, что князь интересуется им. - Папа узнал, что император и сын его Генрих пересылаются посольствами с великим князем Андреем, и тут же направил своих легатов в Киев.
Андрей насторожился.
- В Киев, говоришь? - переспросил он толмача.
Толмач переговорил с латинянами и уверенно ответил:
- В Киев, княже, в Киев.
Последние годы добрые отношения с Римом были изрядно попорчены из-за чрезмерного усердия католических священников, почувствовавших себя вольготно в Киеве. Волю Ростислава, не принявшего присланного Царьградом митрополита, католические священники поняли, как поворот киевского князя лицом к Риму. Но они глубоко ошиблись.
'Земли Руси - зело лакомый кусок для сих господ. Ишь как тщатся, готовы свою волю нам являть. Однако Русь не Ломбардия, и не Дунайская Болгария, али Македония. Не бывать тому, абы в землях Руси являл свою волю папа. Даже воля патриарха днесь на Руси не может быть явлена без киевского князя. Однако опасность в сём есть, ибо земли Руси в раздорах погрязли, - размышлял Андрей, пока гости наслаждались застольем. - Не ведает император Фридрих одного: как тяжко бремя днесь володимерского князя, как с каждым днём труднее приходится вести разговоры с вятшими мужами. Не разумеют они, что кроме своей родовитости, честь нужно обретать верным служением князю. Вот, казалось бы, Кучковичи, сколько лихих лет вместе с ними прожито, были верными передними мужами, сёлами пожаловал их, ан днесь обросли хозяйствами, богатеют, и носы стали задирать, готовы волю свою князю являть. Видно стяжание власти у них в крови передаётся. То и дело слышу от них упрёки, что поконы дедние попраны мною, что молодших мужей одаряю, а вятших мужей обижаю. А ежели своя корысть вятших мужей выше княжьих дел становится, как тогда быть с ними? Ежели пойти у них на поводу, тогда не быть земле Володимерской впереди всех земель Руси. Видно связь с императором Фридрихом мне днесь наруку. Но ежели в Царьграде узнают о сих связях, тогда нечего надеяться на поставление митрополита в Володимер. А может быть наоборот, василевс и патриарх задумаются? Аще како захотят ли упустить из-под своего взора володимерского князя'. Андрею не терпелось показать гостям свой Боголюбов.
Утром следующего же дня целая вереница возков выехала в сопровождении гридей из Владимира навстречу восходящему солнцу. Путь оказался недолог. Играющий золотом купол боголюбовского храма был виден из Владимира. Дорога отлого спускалась к Ирпени, золотой купол исчез. Затем подъём, и он снова появился, ещё ближе. Другой спуск к Сунгирю, снова подъём, и вот на пригорке перед путниками во всей красе встал Боголюбов град.
- Восемь лет назад здесь были пустынные, заросшие лесом места, а ноне вырос град зело красен! - с гордостью показывал Андрей Боголюбов и его окрестности. - Много содеяно за восемь лет, но се токмо половина задуманного. Смотри, Куфир, внимательно, здесь будет твоё потщание! - князь развёл руками, как бы приоткрывая невидимые врата в боголюбовские просторы.
Первым делом - молебен в храме. Затем Андрей повёл гостей по переходам из храма в свои хоромы.
Куфира удивляло не множество помещений, а какое-то беспорядочное нагромождение клетей, срубов, прирубов, теремов, сеней, повалуш, горниц, светлиц. А вокруг всего этого нагромождения - другое: скотницы, поварни, погреба, сараи, и ещё Бог знает, какие постройки.
- Ты, Куфир, что бубучишь, да головой мотаешь? Говори, что не по тебе?
- Не пойму, князь, что мне здесь делать, когда уже всё поставлено, срублено?
- Ужель всё ладно содеяно?
- Не-ет, - неуверенно протянул Куфир. - Аз так здати не стал бы.
- А как?
- Вот это всё, вон там, и вон те срубы, по-моему, надо бы снести. Хаос какой-то.
- Вот и сноси!
Куфир непонимающе посмотрел на князя.
- Что яко 'сноси'?
- Так и сноси, ежели что мешает твоему замыслу.
- Так просто 'сноси'. Непонятно. У нас всё иначе. Волостель никогда не скажет 'сноси', ибо знает: каждый камень в дело положен, и всё это создано для богатства, каждая постройка много гривен стоит. А здесь, тем паче, всё внови содеяно, недавно.
- Мне, Куфир, тоже не по душе сей хаос. Мне в делах и в здательстве, во всём люб порядок. Вы, немьцы, зело разумеете в сём. Всё это срублено не по градоздательскому замыслу, а как под руку пришлось, надо было - и ставили, вот и всё градозданье. Ан такое градозданье не по мне. Град Володимер видел каков! По своему замыслу градодельцев направлял. Оне, видишь ли, на поводу у бояр шли, а тем наплевать на градозданье, лишь бы клок земли урвать. Вот и пришлось самому градозданьем заниматься. А здесь, в Боголюбове един князь хозяин, и на бояр не оглядывайся, делай, как задумаешь, токмо со мной посоветуйся. Куфир был польщён таким доверием князя. Да и разумеет князь не хуже иного градодельца. Что ж, доброе начало, есть где развернуться.
- Не разумею, однако, как можно сносить созданное искусными мастерами?
- А нам не привыкать. У нас огонь кажное лето сжирает то тут, то там целые слободы, а иной раз и полгорода сгорит. Не мешкая, ставим новые срубы, да ещё лепше. Здесь, в Боголюбове, ты Куфир, как скажешь, тако и быти по сему. Не забудь токмо место усмотреть для избы верховых нищих. Люблю аз древних старцев, оне должны приют найти при моём дворе. За их седыми власами большая жизнь прожита, оне носители благочестия и мудрости, коей нам надобе у них учиться. Зимними вечерами слушаю их сказания о временах былых. Седая старина всяко должна быти в чести ныне живущих. А вот здесь - твой двор, располагайся, живи, осматривайся пока. Когда созреешь для разговора, придёшь ко мне. А сейчас - в баню и к трапезе! Толмач, что он там тебе шепчет?
- Говорит, у нашего князя душа широка и добра зело.
Андрей слегка улыбнулся, подумав: 'Эти бы глаголы донесли бы вашему императору', а в слух молвил:
- Таким уродился. А душа моя не шире, чем у любого русича.
Подивились латиняне и мытью в боголюбовской бане.
- Козьма, ты иди с гостями в мовницу, зело потщись, отмой латинский пот с их телес, - распорядился князь своему верному слуге.
Козьма пришёл с князем из Вышгорода, и в отличие от Козьмы-здателя, его называли Козьмой-киевлянином.
- Княже, како можно с латинянами вместе...
- Ты свою брезгливость оставь. Микулица очистит сей грех тебе молитвою и причастием. Гости не ведают, како омовение творити в нашей мовнице. Да смотри, не свари их тамо укропием! А веничком берёзовым похлещи, отведи душу! - задорно улыбался князь. - Иди, иди, чего топчешься.
Козьма, бухтя молитвы, походя крестясь, недовольный, повёл гостей в баню. С виду она не представляла ничего особенного: изба как изба, приземистая, пара маленьких околенок с одной стороны, дверь невысокая - с другой. Рядом, напротив двери, пруд с деревянными мостками.
Каменку заранее протопили, да так, что медный котёл, если б не вода в нём, расплавился бы.
Вошли в предбанник. Тоже ничего особенного, только тесновато немного. Но гости оживлённо удивлялись: то еловому лапнику, разбросанному по полу и наполнявшему помещение лесной свежестью; то маленькому оконцу-щели с широкой лавкой под ним, и лежащей на ней стопке белых холстин; то кади, стоящей в углу с плавающим в ней большим деревянным ковшом; то висящим вдоль стены пучкам берёзовых веток, кои русичи называют вениками.
- Морэ майорум?! О, санкта симплицитас! О морэс!* - восклицали гости.
- Что яко оне раскудахтались? - спросил Козьма толмача.
- Удивляются всему, любо им здесь.
- То ли ещё будет! - ворчал Козьма, надевая каждому из оголившихся гостей бараньи шапки на головы.
Гости переглядываются, хлопают большими глазами, не понимают, зачем голым шапки?
- Скажи им, - кивнул Козьма толмачу, - яко в мыльню войдут - волосы трещать почнут без шапок.
- А-а, всё одно им сего не уразуметь. Веди! - отмахнулся толмач.
Открыли дверь в мыльню, переступили порог - дух перехватило сухим жаром.
- Первое дело для души и тела! - подталкивал гостей вперёд Козьма.
А те боятся: сварить что ли их заживо хотят?!
Разложили, наконец, латинян по нижним полкам, и прошёлся, раззадорясь, Козьма по их спинам веничком берёзовым!
- А теперь - на верхние полицы! Лежите, дышите вволю!
Гости сладко постанывали. Глядь, а у них и глаза уже снулые. Непривычно. Козьма плеснул на раскалённые камни ковшиком.
- Ну, довольно, пора и в пруд окунуться, - Козьма жестом пригласил гостей к выходу, и первым бросился с мостков в пруд. Гости последовали за ним.
- И что вижжат, яко порося на заклании? Ты растолкуй им, абы уразумели, - говорил Козьма толмачу, - днесь лето, а мы и зимой из мовницы в прорубь кунаемся, хворь и всякую нечисть из себя вышибаем.
В весёлом оживлении, распаренные вошли гости в трапезную, и удивлению их не было предела: длинный стол был завален горой всяких яств.
- Добро Козьма потщился! - улыбался князь, глядя на красные глаза гостей. - Теперь самое время бражничать, - Андрей пригласил всех к столу.
В углу, в стороне от стола, пристроились гусляры, одетые в вышитые цветами белые сорочки.
Пока гости совсем не разомлели от банного жара и хмельного мёда, князь решил ублажить их своими гудцами и сказителями. Он кивнул головой, и гусельные переливы поплыли по трапезной, а старый седовласый сказитель начал распевно свой сказ о былых временах, о походах великих князей.
- Любо князю слушать своих старых сказителей, - объяснял гостям толмач. - Се утеха его после дел многотрудных.
- Избу на своём дворе поставить он велел для них? - спросил Куфир.
- Для них. Верховыми нищими их здесь называют. Князь наш, - шептал дьяк-толмач, - говорит тако: людям нужны сказания, люди не могут без них, ибо в сказаниях есть герой, лепший, умный, сильный - се пример для других. Людям нужон не токмо Бог, но и герой-заступник в нашем земном грешном мире.
Гости притихли, слушая сказителя под перебор звонких струн, а толмач тихо пересказывал им, о чём поёт старик.
Прошедшая зима тысяча сто шестьдесят четвёртого года была необычайно жестокой. Много людей переболело, немало умерло.
Не обошло горе стороной и Тихона с Козьмой. Недолго прохворав, скончалась Катерина. Тяжко, очень тяжко переживал утрату жены Тихон. Потому от горести и сам чуть Богу душу не отдал. А тесть оказался покрепче. Козьма и выходил зятя, но и самому досталось от повальной хвори.
Козьма, едва передвигая ноги после болезни, встревоженный пришёл на двор зятя.
- Собирайся, Тихон, нас к себе князь кличет. Пока болели, не тревожил, а теперь кличет.
- Аз грешный думал, иже полюбились князю немьцы, и о нас забыл. Идём, посмотрим, что за люди эти латиняне. Всяких мы с тобой здателей знавали, но Прохор и Петко православные были, а эти - католики. Чудны дала княжьи. Что задумал? Ужель к латинянам думает повернуться?
- Да ты что, Тихон! Али князя нашего не знаешь? Своей вере он никогда не изменит, скорее Сатану в свою веру обратит, прости мя Господи! С Фридрихом он разговоры ведёт, абы Царьград повернуть к себе добром. Князю надо, абы патриарх прислал в Володимер митрополита, абы вровень с Киевом стать, а потом и на колени перед собою поставить. Другое дело - здатели от немец. Каковы оне? Чему нас учить будут?
Сняв шапки, здатели робко вошли в гридницу. Там уже сидели латиняне. Андрей посадил своих здателей напротив, рядом с собой - дьяка-толмача.
- Се есмь архитекторы земли Ломбардской, то бишь Священной Римской Империи, - князь рукой указал в сторону троих здателей иноземных. - Се есмь мои зодчие, - князь указал в сторону Козьмы и Тихона, удивлённо вскинувших взор на князя, дескать, что он удумал, что есмь зодчие?
- Так и толкуй, переводи латинянам, - пояснил князь дьяку. - Зодчий - есмь глава всем здателям. Здатель творит из здени, то бишь из плинфы. Зодчий же ставит храмы из белого камня.
Дьяк старательно разъяснял ломбардцам слова князя, усердно жестикулируя руками.
Андрей нетерпеливо смотрел на них и вдруг жёстко заявил:
- Козьма, Тихон, отныне учите язык латинян, чтоб без толмача с ними могли разговаривать. Сии архитектоны присланы ко мне надолго. Мне нужно, абы вы разумели друг друга и вникали в их дело глубоко. Аз буду их кормить и одаривать, и милость моя будет к ним тем больше, чем больше они принесут пользы мне через вас. Покажите им всё своё здательское хозяйство. Храмы белокаменные уже они видели, вратами Золотыми восхищались. Покажите им своих камнесечцев. Свозите их в Стародуб на Клязьму, на каменоломни, покажи им, Тихон, залежи белого камня, которое сам нашёл ты в земле сей. Одним словом, чтобы немьцы видели всё: от добычи камня, до позолоты купола с крестом. Они должны знать, яко мы здательствуем, а потом их послушаем, что они о наших делах думают и что предложат, абы здательствовать больше и лепше. Так что учите их глаголы. Ныне же, Тихон, веди всех в свою кельицу, показывай образец храма Покрова Богоматери, пусть посмотрят, да скажут своё слово.
Ломбардские архитектоны были потрясены увиденным, и долго ничего не могли сказать. Они молча обходили образец со всех сторон и качали головами.
- Сим летом храм будет поставлен, - пояснил князь. - Зрите с потщанием, а потом скажите, что, по-вашему, можно было бы добавить, али убавить. Пока ещё не поздно, образец можно изменить.
- Изменить! - хмыкнул Тихон. - Паки, основание уже заложено.
Куфир топтался неуверенно, что-то хотел сказать, наконец, спросил:
- Кто есмь творец сего изряднейшего храма? Козьма? Тихон?
- Мы здесь все творцы помалу, кажный свою лепту внёс, но главный, разумеется, Тихон, яко здатель, и Иван, помощник Тихона, своим взглядом изуграфа ему помогал. Но днесь нет Ивана в Боголюбове, хворый он.
То, что произошло дальше, повергло всех в изумление. Куфир подошёл к Тихону, снял шапку и молча склонил перед ним голову. Андрей искоса глянул на растерявшегося Тихона, и в душе его заиграла гордость за своих творцов-зодчих.
- Для сего стоило жизнь положить, абы получить признание иноземных здателей, - шептал Козьма зятю с доброй завистью, утирая подступившую слезу.
- Ну, а ваша лепта какова буде? - не унимался князь.
Те поняли его вопрос за волеизъявление, сгрудились у образца и начали что-то обсуждать на своём языке. Толмач не успевал переводить, но ломбардцы сказали, что переводить пока ничего не надо.
- Скажи им, иже аз не тороплю, пусть размышляют, - кивнул князь толмачу.
На следующий день Куфир попросил вновь собраться у образца и изложил свои соображения.
- По соизмерениям сей храм настолько совершенен, что ничего изменять не надо. Но...
- Погоди, толмач, что они глаголят о каких-то соизмерениях? Что сие есмь?
- Се то же, что у наших здателей, то бишь зодчих, называется найти ширину, длину и высоту с помощью разных мерил.
- Уразумел. Продолжай, Куфир.
- Вы, русичи, размеряете основание и высоту храма по-своему. Так и должно быти. Мы бы делали это по-своему. Но нужны ли в Залесье храмы иноземного образа? Паки в узорочье изрядном храмовом и полатном мы можем бытии вельми полезны. Аще како, ко всем резным камням, кои есть на храме, надобе добавить колонки с арочками, вроде пояса по всем стенам на половине их высоты, а у дверей сделать обрамление из колонок, уступов и арок, по-нашему называется портал.
- Та-ак, се занятно зело. А вы изобразите сии колонки, да арочки на образце. Седмицы вам на се дело хватит?
- Седмицы? - Куфир почесал за ухом. - Може и хватит. Потщимся. Вот он, - Куфир указал на одного из своих мастеров, - хытрец зело изрядный по каменной рези. Церковь святого Амброджа, то бишь по-вашему Амвросия, в Милане сей мастер зело украсил резью каменной.
Слухи о склонении князя к католической вере невольно подкреплялись действиями владыки Феодора, который отнюдь не чурался общаться с немцами. Более того, часто приглашал их к себе трапезничать, где за хмельным оживлённо беседовал, выведывая об отношениях императора с папой. Епископ не гнушался пользоваться безграничным доверием князя Андрея, а теперь и вовсе бесцеремонно вмешивался во все княжьи дела, даже начал склонять Андрея к необходимости сближения с латинянами, а коли будут добрые отношения между Фридрихом и папой, то и к папе направить своих послов.
Многие подмечали, что Андрей во многом унаследовал характер и привычки своего деда. Они оба в боях проявляли чудеса самоотверженной храбрости, хотя всей душой ненавидели рати, и тут же после боя ничто не мешало вновь становиться рассудительными, даже осторожными. И тот и другой установили раз и навсегда свои порядки в делах и в доме, коим никогда не изменяли и требовали того же от других. И Мономах, и Андрей не единожды проверив и приблизив кого-либо, доверяли полностью. Никогда не строили свои умозаключения на слухах, но если они подтверждались, принималось безжалостное и единственное решение. И дед, и внук считали самым пакостным поступком в людях - предательство.
Андрей с каждым днём чувствовал усиливающуюся напористость владыки Феодора, и осторожно намекал, что не дело епископу княжьи дела на себя брать.
Со всех сторон до Андрея доходили слухи о блудовстве Феодора с Василиской. 'Всяк грешен в похоти, даже попы, - успокаивал он свой порыв поговорить всерьёз с владыкой, и каждый раз откладывал с мыслью: - всё успокоится само собой. Помощник он моим делам изрядный, но зело упрям и своеволен. Людская молва склонна преувеличивать чужие грехи'.
Но вот однажды Андрею пришлось дать волю своему гневу.
По сложившейся между ним и владыкой привычке входить друг к другу свободно и в любое время, Андрей, толкнув решительно дверь в сенцах владычных покоев, направился к двери горницы, но перед ним вдруг возникла фигура келаря.
- Не гневись, княже, владыко почивает. Не велено беспокоить, - услышал князь и с недоумением бросил взгляд на согнувшегося в поклоне келаря.
- Ты, холоп, ведаешь кому сие говоришь?!
А в это время епископ Феодор после сытной трапезы и возлияний, разлёгшись на лавке, покрытой медвежьей шкурой, обнявши Василискины лядвия, привлёк её к себе. Руки привычно забрались под её подол, жадно охватив ладонями великие округлости ягодиц. Василиска блаженно закатила глаза к потолку и уже готова была сесть верхом на разогревшегося в пылу страсти Феодора, как дверь резко с грохотом от удара сапогом распахнулась, и перед блудовщиками появился князь.
Мгновение Андрей стоял в растерянности. Взгляд его скользнул по заголённым бёдрам блудницы, по непристойной позе Феодора с откинутыми полами подрясника.
- Вон отсюда! - князь указал Василиске на дверь, глаза его горели гневом.
Блудница со страхом в глазах, стряхнув обеими руками задранный подол, быстро удалилась из горницы.
Феодор поднялся с лавки, поправляя подрясник, спокойно выдержал тяжёлый взгляд князя и, как ни в чём не бывало, спросил: - Ведаешь ли ты, Ондрей, от кого у Василиски сын?
- Не трудно догадаться. Не разумею токмо, как ты будешь представать перед Всевышним? А теперь послушай, с чем аз к тебе пришёл. Много на тебя жалоб от людей, и не токмо от простой чади, а от достойнейших мужей. Особливо жесток ты с людьми, тебе подвластными. Мы жизни кладём на устроенье Руси, ано люди сего не разумеют, ежели за делами нашими будет стоять жестокость и несправедливость. Ты ачесь ведаешь, как тебя люди нарекли? Звероядным, лживым* Феодорцом.
- Людская молва, что волна: расходится шумно, а утешится, и нет ничего. Ежели всё слушать, что обо мне говорят, то и владыкой мне не быти. Что же мне теперь делать? Расстричься? Воеводой приду служить, примешь? Вот тогда и пришлют тебе снова Леона! Вот и будет тебе помощник верный! А ты, Ондрей, ведаешь ли, что о тебе и Улите говорят?
- Ведаю. С нею сам разберусь, ан ноне не время сему, хворая она зело. А ты не горячись, а подумай над моими словами. Плохо ты кончишь, Феодор.
- Ты на что намекаешь? Ужель и в самом деле отречёшься от меня?
- Уже нет моего терпения. Отовсюду слышу, иже не рукоположон ты митрополитом. Ехать тебе надо на поставление. Кирилл не из грек, он русич, чтимый во всех землях.
- Мы с тобой, Ондрей, не приняли ставленого им Леона. Нешто он рукоположит меня после сего?
Расстались оба с тяжёлыми думами.
Однажды епископ Феодор ввалился в княжью горницу, громыхая басом и размахивая руками:
- Перевет! Лжа богопротивная! Кучковичи пакостники!
- Говори толком, ничего понять не могу. Какое злоумышление? При чём тут Кучковичи?
- При том, иже старший, коего ты отдалил от себя, с епископом Леоном и ростовскими боярами противу тебя и меня грамоту направили патриарху. Лжу навели в том, иже ты и аз грешный, в лоно католической церкви переметнуть умышляем, иже изгнал ты своих братьев и племянников из волости и стал самовластцем в Залесье, иже у мужей вятших землю отбираешь, а худородных ею наделяешь, иже отние и дедние заветы попра...
- Довольно. О сём давно люди шепчутся. Ежели братья не восхотели меня почитать отца в место, то в сём сами повинны. Не раздирать же мне волость на уделы. Что же тогда с Залесьем станет? Племеньство вятших мужей аз не попираю, честь родовая при них остаётся, ежели сами её чтут и служат мне верно. А ежели не служат, а токмо о своей корысти разумеют, то пусть их в других землях привечают за их родовитость. Откуда ведомо о грамотице к патриарху? Не лжа ли сие есмь?
- Леона злокозненного ты изгнал, а он всё ещё сидит в Ростове. Осиное гнездо разорить надо! Дозволь, Ондрей, приведу их к покорности, все церкви позакрываю в Ростове!
- Ты погоди буйствовать, воевода в рясе. Гонца с грамотой наперво надо перехватить.
- Поздно! Он, чаю, ужо в Царьграде. Ушёл давно, седмицы две, а може боле.
- Ежели всё, что поведал, правда, надобе розыск учинить. Кто главный в сём деле?
- Есть у меня в Ростове надёжный человек. Не хотелось бы мне его раскрывать, но токмо он может уличить Леона во лжи. Кликни Леона к себе. На сей раз ему не увернуться.
Леон не стал идти поперёк воли князя и явился по зову во Владимир. Разговор состоялся с глазу на глаз.
- Есть у меня верный человек, ведающий о послании твоём к патриарху, о злокозненной лжи против меня. Отпираться в содеянном тебе нет корысти, токмо усугубишь свою участь, мне всё ведомо. Скажешь ли с кем лжу творил?
Леон понял, что в окружение заговорщиков попал княжий человек, и не стал отрицать о посылке грамоты, но пытался смягчить гнев князя, оправдываясь необходимостью защиты своего положения, поскольку не могут быть в одной епархии двое владык. - Ты ведаешь, епископ, иже аз послал грамоту патриарху на поставленье митрополита в Володимер. Но не о сём днесь разговор. Ты всё скажешь сам и прилюдно покаешься в злоумышлении, али велю допрос чинить?
- Как ты смеешь, князь! Мой сан подсуден токмо архиерейскому собору! - Кто ещё в заговоре?
Леон старался отвести этот вопрос, но, видя грозный, в упор сверлящий взгляд князя, заявил:
- Имён называть не стану. Скажу токмо, иже вятшие мужи Ростова и Суждаля свою руку к сей грамоте приложили.
- Суждаля?! - искренне удивился Андрей. - Знамо злоумышление всё же творили. Придётся розыск учинить. А тебе, епископ, абы не попасть под топор разбойного люда, коих днесь на дорогах что-то много развелось, советую немедля убраться из моей волости, не хочу аз брать грех за разбойные деяния в своей земле.
Епископ задыхался от унижения и гнева. Лицо его стало пунцовым, глаза метали молнии.
- Всё! Се моё слово и моя воля! - князь указал Леону на дверь.
После разговора с Леоном Андрей позвал к себе владыку Феодора и Боярина Бориса Жирославича.
- Из разговора с епископом Леоном аз уразумел, иже недовольство вятших мужей велико еси. Тревожить сей муравейник днесь не время. Глава сему злоумышлению есть Леон и Кучкович старший. Леона аз изгнал из своей отчины. Надобно и другую главу удалить от других злоумышленников. Покуда старший Кучкович мой шурин, недобро буде мне самому с ним суд творить, а посему вы учините розыск, да так, абы без княжьего суда обойтись было б можно. В железах в порубе его держать не хочу. Поразмыслите, куда его сослать можно, где бы пакостей творить не мог. Обезглавим заговорщиков, може приутихнут. Моей волею, Борис, не давай владыке Феодору зело зверствовать. А ты, епископ, умерь свою злость, действуй больше глаголом, а не топором.
Леон успел всё-таки сообщить Кучковичу о княжьем допросе и что князю известно о послании грамоты в Царьград. Кучкович исчез. Имений у него много, в котором из них он закапывает золото в огороде? И вот однажды на рассвете в ворота одного из имений Кучковича раздался настойчивый тревожный стук. Слуга пытался выяснить, кто так рано пожаловал, и, как только приоткрыл калитку, княжьи гриди ворвались во двор. Старший распорядился, кому какое место занять, какие углы осмотреть, сам же с двумя гридями направился в избу.
Кучкович спросонья выскочил на шум в сени в исподнем. Он сразу понял, кто и зачем пожаловал в столь ранее время. Гриди скрутили его верёвками и поволокли к воротам, бросили в телегу и повезли на владычный двор. Остальные начали с помощью дьяка описывать имущество.
Прошло немного времени, и стали распространяться слухи, будто в отсутствие князя владыка Феодор начал хватать и казнить неугодных ему людей.
А князь ехал на ловы на Клязьму с посланниками императора Фридриха.
Лодьи шли вниз по реке, где за каждым поворотом раскрывались один за другим прекрасные виды. Берега под сенью могучих дубрав манили в свою прохладу. Многочисленные тихие затоны кишели пернатой дичью. Казалось бы, уже который раз Андрей видит всё это, но не переставал любоваться так, как любуются непорочной красотой девицы. Он безмерно любил этот край, где родился, где прошла вся его жизнь, и куда вернулся он вопреки воле отца. Его родина стала ему ещё дороже и милее. Конечно, Днепр могуч, и приднепровская природа по-своему величава. Там просторы, ширь необъятная. Но сердце Андрея грели своим уютом клязьменские уремы и тенистые дубравы, обнимавшие развесистыми кронами крутые высокие берега. Здесь он находил утеху своей душе, потому и запретил своим боярам появляться в этих угодьях, даже никогда никого не брал с собой из передних мужей, только слуг. Это был его заповедный уголок. Сейчас он особенно почувствовал необходимость уйти подальше от тревожных событий, вновь грозящих встанью в Ростове. А Суздаль? Что там делается? 'Жирослав Наумыч преданный посадник, но ему не по силам остановить заговор. А Кучковича надо сослать в какую-нибудь тмуторокань. Утихнут заговорщики, тогда и посмотрю, как быть дале. А может, напрасно уехал днесь? - сердце стучало, не давало покоя. - Как бы встань не расползлась по волости. Справятся ли владыка и Борис? Кучкович тоже крут и силён. Всюду лесть и лжа. Надо от сего отдохнуть и тогда с новыми силами поставить ряд и правду в Ростове, и помочь Наумычу в Суждале. Одна надёжа - Боголюбов да Володимер. Из всех верных людей токмо владыка Феодор, яко верный пёс. Сказал ему, найди Кучковича, и тут же послал людей на розыск. Не натворил бы беды. Ох, и крут отче! Борис тоже верно служит. Духовник поп Микулица надёжный человек. Никита приставник оружейный верен мне. Анбал ясин ключник вспыльчив, как и все чёрные клобуки, но надёжен, все скотницы ему доверил, у него ничего не пропадёт, ни единой куны, ни единой гривны. Вот и все, кому, пожалуй, можно полностью довериться'.
Здесь, на Клязьме, у князя давний верный слуга - охотник и рыбак Еремей. Много добыл он для князя разного зверя: бобров, куниц, белки, лисиц. Были в его капканах и волки. Медведя приходилось валить. А сколько стерляди, щуки, окуня и другой рыбицы Еремей постоянно отправляет к княжьей трапезе. Еремей долгим и верным служением оправдал доверие. Со своими помощниками он честно оберегает княжьи угодья от посягательств боярских тиунов, норовящих и невод поставить на бобра или стерлядь, лесу навалить красного для боярских хором. Часто приходилось Еремею гонять злодеев, и данной ему властью честно стережёт он княжье добро.
Лодьи прошли ещё один поворот, и перед гостями открылась чудная картина уголка залесской природы при слиянии реки Судогды с Клязьмой.
Лодьи ткнулись носами в песчаную отмель, идущую пологим склоном и переходящую в заливные луга с густым разнотравьем. Ближе к лесу виднелся высокий дубовый частокол ограды, над которым выглядывали крыши княжьего подворья, окружённого срубами хозяйственных клетей, избами семейства Еремея и его помощников. На луговине, ближе к реке, свободно паслось стадо коров. Гости, осмотревшись вокруг, сошли на песчаный берег.
- Место зело красно! Для купалища удобно еси! - восхищались иноземцы.
- Аз кажный раз, бывая здесь о летнюю пору, сотворяю омовение, на песке телеса грею. Нет лучшего умиротворения! - тоже радовался князь, вырвавшись на свободу от постоянных забот. Он бросился на траву и раскинул руки. - Тишина-то какая! А надо мною синь небес бездонная!
Андрей чувствовал себя частичкой огромного живого мира. Всё вокруг благоухало, стрекотало, ползало, летало, жужжало, пестрело яркими цветами. Вокруг него в траве кишел целый мир живых существ. Вот тут что-то шевелится, вон там что-то вспорхнуло и полетело, а тут жучок ползёт весь в заботах. И каждый ищет себе пару. Всё живёт, всё озабочено поиском взаимности и любви. И никакой вражды. Здесь, в травном мире такие же суетные заботы, как и у нас грешных. Жизнь, данная Богом!
- А вот и Еремей со своими помощниками, мой кочтник и омельнив, - князь поднялся из травы.
На тропинке, идущей по луговине от становища к песчаному берегу, показались фигуры крепких мужиков. Они подошли к прибывшим и наперебой стали отбивать без конца поклоны.
- Ну, довольно бородами трясти, разгружайте лодьи. Княжьи хоромы готовы?
- Всё содеяно, княже. Как токмо твой подъездной прибыл, сразу всё приготовили. Паки, не впервой нам.
К княжьим хоромам постоянно прирубались новые клети, двор расширялся, а вместе с ним и заимка разрасталась, становилась целым селением среди леса на берегу реки.
Вечером на трапезу князь пригласил Еремея, где и передал грамоту на отчинное владение землёй.*
Ох, видели бы Кучковичи, кому князь землю раздаёт и кого за свой стол сажает!
- Отныне все угодья, урема околь становища по Клязьме на пять поприщ вверх и вниз по течению, а также лес со всеми ловами, бобровые гоны, тако ж и покосные луга, переданы мною в наследуемую отчину Еремею с десятиною от прибытка всякого гобино на сей земле.
Еремей вертел головой, непонятливо озираясь вокруг: не шутят ли над ним?
А когда князь передал грамоту, Еремей грохнулся на колени, начал кланяться и креститься, от неожиданности растеряв куда-то слова благодарности.
Андрей чувствовал, что после этого ещё больше заговорят о попрании дедних поконов, что мизинных людей землёй наделяет, а у вятших отбирает имения. Но не знал Андрей, что в это время на владычной конюшне истязали Кучковича старшего, и что... Но об этом потом.
'Вот моя опора, мои верные слуги, - думал Андрей, глядя на растерявшегося от счастья Еремея. - Он давно проверенный. Ни единого бобра, али другого зверя от князя не утаил, а после сей милости будет ещё вернее служить. Пока станет богатым хозяином и обрастёт своекорыстием, много воды в Клязьме утечёт. С такими людьми легче. Аз их из грязи подымаю и туда же в любое время вернуть могу, коли вздумает корысть свою выше княжьих дел блюсти, яко Кучковичи'. Гости наблюдали за происходящим, о чём-то тихо перешёптывались.
- Дьяк, о чём глаголят гости?
- Они говорят, что князь володимерский Ондрей Гюргич, великодушен еси, и люди чтут его высоко. Воистину государь. И чарки свои подымают и пьют во славу Пресвятой Богородицы и Её покровительство великому князю Ондрею.
Андрею этого и было надо: пусть послы донесут до императора эти слова, пусть восхищаются всем увиденным в земле Владимирской.
- Подымем коубцы свои за здравие высокочтимого брата нашего императора Фридриха! За процветание земли Священной Римской Империи! - ответствовал Андрей и, повернувшись к образам, размашисто перекрестился и прильнул к кубку.
- Еремей, как же вы здесь без попа живёте? Люди вы православные, заимка разрастается, не гоже быти без церкви. Привёз вам попа, - Андрей слегка пристукнул по спине щупленького, с клинообразной бородкой седовласого попика. - Владыка Феодор благословил его и храмовую икону освятил. Церковь сами себе срубите, не велика хытрость. Владыка антиминс готовит во имя Спасова образа нерукотворного. А вот как становище наречь, да уже и не становище, и не заимка, а целое сельцо, пока не ведаю.
- Так и нареки, князь, Купалищем, - отозвался поп.
Андрей задумался немного, улыбнулся и молвил:
- Быти по сему, наречём Купалищем. Спас-Купалище.
Еремей хлопал глазами, невпопад улыбался - не каждый день бывает он на княжьем застолье. Ему всё казалось, не сон ли это, не шутка ли? Неужели теперь он может эту землю передавать в наследство детям? В едино мгновение он стал милостником князя и хозяином земли, столь богатой зверем, дичью, рыбой, бортями!
- Отныне, Еремей, всё, что здесь есть живое, движимое и недвижимое в твоей воле, а ты, за всё, что делается на Клязьме и по её берегам от Боголюбова до Стародуба, передо мною в ответе. Обустраивай благолепно землю сию, находи себе помощников сколько надо, землю им дай на оброк. Сажай их на землю с той корыстью, абы всё было под твоим взором. Воровство искореняй сразу! К таковым гнев мой велик будет. Днесь токмо смотри, проглядишь - всё растащат.
Андрей наблюдал одним глазом за гостями, умилялся их хмельными довольными физиономиями. Ему очень хотелось, чтобы они привезли императору Фридриху самые лучшие слова о владимирском князе, о его могуществе и богатстве, о его отчине, изобилующей тучными стадами, о доброй на гобино земле с многими реками и бескрайними лесами, о щедрости князя. Шла беспрерывная смена блюд из разной дичи и рыбы. Греческие вина сменялись домашним брашно. Каких только взварцев ненапридумывали русичи, заправляя их ароматным зелием: чабрецом, тимьяном, мятой. Взварцы явно пришлись гостям по вкусу, оценив их не хуже греческих вин.
'И совсем они не поганые. Се брезгливые попы их так называют', - думал Андрей, глядя на изрядно захмелевших гостей. На ум пришли слова Феодосия Печерского, когда-то давно прочитанные: 'Попове же их не женятся законною, но с робами незаконно блуд творят, и служат Богу невозбранно'. Мой Феодорец звероядный ещё больший блуд творит со своею робою Василискою. Но, придёт время, Господь каждому воздаст по заслугам'.
Сам Андрей не злоупотреблял хмельным и не терпел пьяных, но сейчас он снисходительно смотрел на гостей с их несвязным лепетом и блуждающим взглядом.
- Весе... Веселие на Рус-си-и, есть пит-ти! - пытались они повторять, однажды услышанное, уча язык русичей.
- Ты есмь передний муж у императора Фридриха? - спрашивал князь Куфира. - Тако аз разумею? Однако ещё посмотрим, каков ты передний муж, ахр... архи... Тьфу! Здатель ты днесь у меня. Будешь ты учить моих здателей, то бишь зодчих. Али будешь сам у них учиться. Еремей! Знай своё дело, наливай гостям, вишь коубцы у них сухие.
- Так у них уже рожи в блевотине, того и гляди захлебнутся до смерти.
- Твоё дело - наливать. Их дело - пить сколь осилят. Тот, кто в блевотине хрюкает, того головой в Клязьму - сразу очухаются. У кого чарки ещё в руках - тем наливай.
Андрей взял в руки золотой чеканный кубок, подарок императора, и стал его внимательно разглядывать. 'И вот из-за сего злата в людях обретается алчность, зависть, корысть. Сотворён сей коубец дивный хытрецами ахенскими. Так что же получается, творения златокузнецов зло порождает? И чем больше таких драгоценностей, тем больше на земле зла? Мастера-хытрецы творят сию лепоту, а она порождает людские пороки? Бог указует людям путь к добру и благости, а они токмо свою корысть видят. Пороки людские - се сатанинское злоумышление. Кучкович встал супротив княжьей воли во благо своей корысти, а посему и зло творит. Мстит за отца? А ведь землями и сёлами наделён изрядно. Что ещё ему нужно, абы прежде служил князю, а потом думал о своей корысти? У него же всё наоборот. Знамо, аз верно делаю, что даю землю не в собину, а на владение. Пока служит верно - вот тебе земля; отвернулся от князя - возвращай землю и иди без вражды к другим князьям, не держу. А вот Еремей будет служить верно, помня, что без службы князю у него и земли не будет, паки и о детях тоже подумает. С Кучковичем же уряжусь, яко вернусь в Володимер. Забыл он, кто на сей земле волостель. Весь в отца!' - Андрей встрепенулся от ощущения тишины и глянул на сотрапезников. Те молча устремили снулые, хмельные глаза на князя.
- Княже, гости ждут здравицу, - шептал поп.
- Во хвалу Богородице тропари голосили и коубцы подымали. Во здравие императора Фридриха и во славу земли немецькой, и во здравие всех чад его тож пили. Аз худый недостойный грешный раб Божий подымаю сей коубец во щедрость Господню, даровавшего златокузнецам ахенским хытрость изрядну на сотворение сего украсно украшенного коубца. Да не отвергнет Господь свою благодать и от хытрецов земли Залеской!
Здравица оказалась иноземцам по душе. Высоко оценил князь талант мастеров немецких. Гости, оживлённо переговариваясь, поднялись с мест, кто мог встать ещё.
- Многую лету тебе, князь, провозглашают. Пьют на тя! - перевёл дьяк.
Разухабистые веселья русичей скоро стали в тягость гостям.
Вечерами князь Андрей много вёл разговоров с ломбардскими мастерами о боголюбовском градозданье. Кроме Куфира, в разговорах участвовали и остальные мастера: камнерезчик и живописец. И разговоры получались затейливыми, из коих Андрей узнавал немало нового и о мастерстве немцев и об их быте. Не упускал случая, между прочим, задавать вопросы о градозданье такие, что гости, забываясь, что перед ними князь, разговаривали с ним, как с искусным зодчим.
Конечно, ломбардцы поставили бы градницы полностью каменные, как у них в Европе ставят замки с высокими каменными стенами, с двойным их кольцом. Но у боголюбского князя нет времени на такое грандиозное здательство, он спешит сделать задуманное, а потому велит делать низ каменным, а верхи градниц деревянными Примечания [12]. Князь не прочь увековечить свои деяния не только в летописце. Он ставит западные каменные врата боголюбовской крепости с церковью своего небесного покровителя святого апостола Андрея Первозванного. Ломбардцы советуют князю всю площадь перед храмом Рождества Богородицы вымостить камнем.
Через две седмицы, вернувшись из Купалища во Владимир, Андрей первым делом позвал к себе владыку Феодора и тысяцкого Бориса. Князь смотрел на них, пытаясь по лицам уловить: добрые вести скажут, али дурные. Те тоже молчат, лица насуплены. Значит, что-то недоброе произошло.
- Кучкович в порубе? В железах? Что говорит? Кто ещё сочинял пакостную грамоту?
- Кучкович ничего не сказал и уже ничего не скажет, - потупился Борис, искоса поглядывая на владыку.
- Та-ак, владыко! Снова свирепствуешь?! Как без моей на то воли могли казнить Кучковича?! Неслыханно! А ты, - зло сверкнул он глазами на Бориса, - мало тебе аз власти дал?!
- Не гневись, княже, тако получилось, - епископ не оправдывался перед князем, а говорил, будто о какой-то случайности. - Не вынес он испытания раскалённым железом, помер в одночасье, хлипок телесами оказался.
- Вы разумеете, что вы натворили? Какое осиное гнездо разворошили? Мне Кучковича не жалко. Долго размышлял о сём и ведаю, иже его добром ко мне не повернуть. Семья-то где? Надеюсь, его чад калёным железом не пытали?
- Не трогали мы семью. Токмо имение описали в княжью собину. Семья живёт на дворе его брата Якима.
- Эх, вы! - Андрей в отчаянии махнул рукой и удалился.
Пока Андрей тешил себя и гостей ловами в Купалище, из Переяславля южного вернулся протопоп Лазарь. Привёз он много вестей, и добрых, и печальных.
- Не ведаю с чего начать, - склонил голову Лазарь.
- Говори, каковы худые вести.
- Скончался во цвете лет зять твой, Святослав Володимерич, князь вщижский.
- Ох, безвременная кончина! Царствие ему небесное, - Андрей перекрестился вслед за попом. - Говори, что в Чернигове творится?
- После кончины Святослава Ольговича епископ Антоний действительно тайно сносился со Святославом Всеволжем, обманывая вдову покойного черниговского князя и его сына Олега. Пришлось всё-таки Олегу уступить Чернигов своему двоюродному брату. Более того, Святослав Всеволодич прибрал к рукам и Вщиж, и все остальные города после смерти твоего зятя. - С чего бы так осмелел Святослав? Или мою дочь Марию в заложницах держать надумал? Надобе за ней послать. А с ним, придёт время, буду уряжаться. Днесь котороваться не хотелось бы мне. Но ежели вынудит, то и полки собрать недолго. Ну, а жених-то каков?
- Жених добрый муж. Встретились, поговорили. Согласен он взять Доброславу в жёны. Глеб даёт им сельцо для начала, ну а дале видно будет.
- Что ж, ежели Доброслава захочет вернуться с мужем в Суждаль, на се их воля, приму. Днесь будем готовить невесте озадок добрый.
А время бежит себе. Вот уже и храм Покрова на Нерли освящают, новый праздник объявлен владыкой. Людей собралось на лугу множество. Это было не простое освящение, и не великое освящение, а из ряда выходящее всеобщее торжество.
Душа Бориса трепетала: 'Вот она, наша вымученная песнь!' - шептал он сам себе под стук сердца, вырывавшегося наружу. - Смотри, Куфир, любуйся! Лепота неизреченная! Вы много с нами потщились, но храм-то рождён не в Ломбардии, а в Боголюбове! И главное слово здесь Тихона и Ивана. А где они? Что-то не видно наших здателей? Выпестовали они сей образ храма, сидючи в заточении на заимке у князя! - не скрывал своего восхищения Борис. - Дивен сей храм. Наших дел здесь толика малая. Нам трудно сразу понять нрав людей земли Володимерской. А посему пока лишь усердие наше в каменном узорочье.
- Ценю твою скромность, Куфир. Но нешто се мало? Легко сказать: всего лишь каменное узорочье. А ежели б его не было?
- Вы, русичи, нашли сей образ храма, в коем есть и радость, и печаль, величие и простота. Токмо...
- Что токмо? - насторожился Борис.
- Мал храм. Соизмерения найдены весьма искусно, но храм, по-моему, мал. Аз сделал бы его больше.
Борис на мгновение задумался.
- Разумеешь, Куфир, наш князь поначалу тоже в сём сомневался: не поглотит ли пойма и лес заклязьменский одиноко стоящий храм? Мол, надо бы его делать большим. А знаешь, что Тихон ответил князю? 'Незачем лебедице равняться с кобылицей'. - Теперь вижу, Тихон верно говорил, - откликнулся князь, незаметно подошедший сзади. - Величие храма не есть токмо его величина. София в Царьграде велика зело, она плод своего времени. Не по душе она оказалась нашему здателю. Изуграфу Ивану тоже не глянулась. Не в смысле, иже нет в ней мастерства зодчих, а в том разумении, иже нам в наше время другие образы церквей нужны. Вот такие! - князь простёр руку к храму, явившемуся, словно чудо среди залесской природы, слившись с ней воедино, будто не тщанием разума и таланта человека созданное, а самим Богом.
Из толпы вышел Иван, взгляд отрешённый, лик каменный.
- Что-то ты не радостен? А где Тихон? - спросил Борис.
- Тихон забрался подале от людей, сидит, за сердце хватается, плачет. Горюет, что не довелось его любой Катерине дожить до сего дня. Говорит, иже здательством боле не может заниматься. Спрашиваю: почто тако? Разумеешь, говорит, всему есть всякий предел. Воду ежели греть до укропия, то она дале испаряется. Вот, говорит, и у меня наступил предел. Когда-то мучился, искал белый камень, кипел - се был первый предел. Нашёл-таки камень на своё мученичество. И вот теперь, как та вода, испарился, выкипел, ничего, говорит, во мне не осталось, всё отдал храму Покрова.
Борис, было, направился со своим неразлучным псом Полканом искать Тихона, но Иван предупредил:
- Не ходи, боярин, дай побыть ему одному.
- Он же за сердце, говоришь, хватается.
- Отойдёт, успокоится, но днесь ему надо побыть одному. Ты же, Борис, аще и боярин, ано разуметь должон душу творца-здателя, ты же с нами два пуда соли съел.
- Да, Иван, правда твоя, пусть один побудет. Вы с Тихоном аще и мизинные люди, но душою вы ближе к Горнему миру, нежели иной боярин. Аз давно уразумел сие.
Борис втайне надеялся увидеть в толпе Доброславу, но она так и не появилась на празднике. До него стали доходить слухи, то ли о замужестве, то ли о постриге Доброславы. Но одни слухи противоречили другим. Он много раз порывался, придумав причину, выехать в Суздаль, но князь словно был приставлен к своему тысяцкому и следил за каждым его шагом, каждый раз поручал Борису какие-то неотложные дела и не пускал в Суздаль, даже когда Борис собирался в своё имение под Суздалем. Да что имение, отца навестить не позволял князь. А однажды, с решимостью в голосе, которой по отношению к себе Борис ещё не слышал от князя, прямо заявил:
- В Суждаль без моей на то воли - ни шагу! Придёт время - отпущу, куда хочешь, а сейчас и думать не смей.
И ничего не объяснил. Только одно понял Борис: вокруг него сгущаются тучи, возможно не без участия Твердиславы.
- Зри, как люди ликуют! По душе им наш храм - радовался Иван. - Днесь цареградских бы волостелей сюда привезти, посмотрели бы, каковы мы скифы лохматобородые, в шкуры одетые.
- Что говоришь? - не понял Борис, увлечённый своими раздумьями. - А-а, се верно. Посмотреть бы на их лики. А князь-то как доволен, аще сей храм есть память печальная для него. Тебе и Тихону отныне есть общее признание, яко великих зодчих. - Ты княжой приставник в сих делах, тебе тоже честь по заслуге.
Доброславу готовили в путь на юг, к суженому. Всё шло обычно, размеренно. Но случилась беда. Заболевшая ещё с осени Христина скончалась.
Под своды храма непрерывным гудением возносилась разрешительная молитва, читаемая священником. У изголовья гроба Андрей стоял со свечой в руке, глаза сверкали от нахлынувших слёз. 'Не успел попросить прощения за отвергнутую любовь, - думал он, смотря покаянным взглядом на восковое лицо покойной. - Любила она меня всем сердцем. Прими моё запоздалое 'прости'. После погребения на поминках Андрей говорил Доброславе с необычной теплотой в голосе, которой она от него ещё не слышала: - Теперь, Добрушка, аз для тебя яко отец, нет у тебя никого ближе меня. Готовься к отъезду, аз сватов снарядил и озадок приготовил. Сорок дён пройдёт, так и собирайся. К имению твоему, ежели надо, приставлю своих тиунов. Твой-то тиун надёжен? - Матушка занималась с ними, аз в её дела не вмешивалась, токмо помогала. Надо присмотреться.
Трудно было бы вести хозяйство одной, если бы не надёжная помощь старого доброго ключника Савелия, давно показавшего свою преданность и бескорыстие ещё при Симоныче. Доброславе не хотелось особенно вникать в дела огромного хозяйства, ей хотелось поскорее передать всё под надёжную опеку и уехать. Но она всё же понимала, что обширные хоромы, дворовые строения, сёла, лесные угодья с бортями и ловами, покосные и выгульные займища со стадами и табунами - всё это обеспечит будущую жизнь без нужды, и если это хозяйство попадёт в руки тиуна пьяницы или вора, то от хозяйства в скором времени ничего не останется. Вернётся ли она ещё в Суздаль, Бог знает. Как жизнь сложится после замужества? Каков он князь Иван? Сердце защемило до боли в груди, ведь она произнесла не то имя, которое постоянно на уме!
Вечерами Доброслава подолгу засиживалась, просматривая разные записи, оставшиеся от прадеда и матери. Всё это было важно сохранить, ведь эти грамоты подтверждали её право наследования землёй, движимостью и недвижимостью, доставшихся после смерти матери. Хорошо, что князь Андрей и без этих грамот всё ведает, и не надо ничего подтверждать, а случись что, и волостелем станет другой князь, не знающий Доброславу, что тогда?
Савелий привык к поздним сидениям Доброславы и никогда не докучал своим присутствием, надо будет - кликнет. Но однажды, направляясь в свою кельицу и проходя мимо двери Доброславиной горницы, Савелия насторожил необычный шум. Он остановился, стал прислушиваться. Из-за двери доносилась какая-то возня, голоса приглушённые. Может быть, боярышня отчитывает кого-то из дворни? Не похоже. Никому, в том числе и ключнику, не положено открывать дверь в господскую горницу, ежели его туда не звали. Старик знал не только всех обитателей боярского двора, но каждый закоулок, каждое брёвнышко в стенах. Здесь всегда всё было на своих местах - так было установлено когда-то покойным Симонычем, так сохранялось и после него. Потому все запахи, присущие каждый своему помещению, все шумы, связанные с определённым местом и временем, сложились установившимся вековым порядком. Шум в Доброславиной горнице не должен быть в это время. Веселие с подругами? Такого быть не может - это твёрдо знал Савелий, ибо ещё сорока дней не прошло, а Доброслава вообще последнее время жила затворницей. Савелий решился: попробовал приоткрыть дверь, она оказалась запертой изнутри. Ему показалось, что Доброслава звала на помощь. - Боярышня! Доброслава! - Савелий пытался плечом надавить на дверь - не открывалась.
Он бросился вниз в поварскую, где на обычном месте лежал топор. Он схватил его и через мгновение стоял у двери, за которой уже отчётливей слышались крики о помощи. Савелий стал рубить дверной косяк. Щепки летели, но дубовый косяк не поддавался. Наконец он вышиб задвижку и ворвался внутрь. Перед ним с окровавленным лицом стоял дворской тиун Костыга. На полу со связанными руками, в разорванной в клочья сорочке лежала Доброслава.
- Костыга?! - растерялся Савелий.
Тиун на мгновение тоже растерялся. Он ожидал, что за дверью будет целая толпа слуг, но, видя Савелия одного, хоть и с топором в руке, выхватил из-за голенища нож, бросился на Савелия. Тот увернулся, пытаясь что-то говорить и надеясь на вразумление Костыги. Но после второй попытки воткнуть нож в Савелия, получил удар обухом по голове и рухнул на пол. Савелий бросился к Доброславе, развязал ей руки, помог подняться.
- Он сотворил насилие?
- Не успел. Спаси тебя Бог, Савелушка.
- Что же с ним делать? Повязать надобе, - Савелий осторожно толкнул ногой руку Костыги, нож отлетел в сторону. Он наклонился над тиуном: вроде не дышит. - Ужель убил?! - прислонился ухом к груди. - Действительно не дышит.
Савелий нанёс смертельный удар случайно. Топором он махнул не сверху вниз, а сбоку снизу вверх по затылку, да с такой силой, что разорвал шейный позвонок.
- Пойду подымать дворовых слуг.
- Савелий, аз с тобою, не оставляй меня с ним.
- Надень кожух, сорочка-то на тебе рваная, а на дворе мороз.
- Вели запрягать сани, еду немедля к князю в Боголюбов.
- Боярышня, ночь на дворе, да и за конюхом некого послать.
- Ничего, скоро светать начнёт. Сам запряги. Не могу аз здесь оставаться, - Доброслава дрожала, не столько от холода, сколько от страха.
- Воля твоя, боярышня. Паки тогда аз с тобою. Ужель думаешь, отпущу тебя одну?
- Добрый мой Савелий, ты мой ангел-хранитель! Тебя Господь вовремя послал! - она обняла старика.
- Вот ногавицы меховые, да ещё большой кожух сверху накинь. Путь долог до Боголюбова, а на дворе стужа.
Пока лошадь тащила по Нерли сани, всякие мысли будоражили голову. Доброслава поняла, что поддалась нервному порыву и безрассудно пустилась в такой путь ночью, и старика увлекла за собой. Но теперь уже поздно спохватилась, проехали больше половины пути. Ещё несколько поворотов и будет Боголюбов. От месяца толку мало, но путь всё-таки просматривается, скоро уже светать начнёт понемногу. Вдруг лошадь резко встала и тревожно заржала. - Что там, Савелий? - с дрожью в голосе от страха шептала Доброслава, вглядываясь в темноту. Лошадь бешено ржала, топталась на месте.
- Волки! - Савелий нащупывал в сене топор. - Попробуем подальше от сего места уйти. Вылезай и иди за мной спина к спине. - А как же лошадь?
- Что лошадь! Лошадь наше спасение! Волки бросятся на неё, а нам, моли Бога, може повезёт и удасться уйти подальше. - Но мы же без лошади погибнем в снегу!
- Ты что же, хочешь её участь разделить? Пошли!
Лошадь уже не ржала, а храпела. Стая раздирала её. Один из волков бросился к убегающим, но, получив удар топором, взвыл и закрутился на месте.
- Савелий, миленький! - взмолилась Доброслава. - Пропадём!
- Уходи! Уходи дальше! Аз вслед за тобой! Иди без оглядки!
Доброслава сбилась с санного пути, бежала по снежным увалам, с трудом вытаскивая ноги из снега. Силы оставляли её. Она не слышала рычания стаи, раздирающей лошадь, значит она уже далеко от того страшного места. Но волкам догнать её по следу ничего не стоит. И Савелия не слышно. Оскаленные волчьи морды стояли у неё перед глазами, и это гнало её вперёд из последних сил. Но они не беспредельны. Доброслава обессилено опустилась на снег. Вроде небо светлеть стало, значит, скоро будет рассвет, а может с ним и спасение. Она уже едва соображала. Глаза трудно было открыть, её окутывала дрёма.
|