ВАЛЕРИЙ МИХАЙЛОВИЧ АНИСИМОВ
Из трилогии "ПРЕРВАННАЯ ЗАРЯ"
XII - XIII века
РУСЬ ВЛАДИМИРСКАЯ
КНИГА ВТОРАЯ
Глава 10. ВЕЛИК СЕЙ МУЖ ГРЯДЕШЕ
Михаил, чувствуя цепкие холодные объятия смерти, спешил объехать грады, укрепляя мир в людях, дабы передать брату волость в надёжном устроении.
Будучи в Городце на Волге двадцатого июня тысяча сто семьдесят шестого года на день памяти святого Мефодия, князь Михаил скончался. Мало княжил, но и за столь короткое время он оставил в людской памяти лучшие воспоминания о себе. В летописцах его отметят, как человека и князя, не знавшего жестокости и вероломства, не смотря на то, что княжение его пришлось на суровое и мятежное время, что более всего он заботился о спокойствии в земле свое Не одарила жена Феврония Михаила сыном. Да, если б и был наследник, то владимирцы не посадили бы его на свой стол впереди дяди Всеволода, хоть и целовали крест всем чадам Михаила, кои ещё и на свет не появились, кроме Перебраны-Елены. Пока ещё слишком тревожно было в Залесье. Людям нужна была крепкая княжья воля, способная усмирить смуту.
Старая ростовская чадь, не смотря на своё поражение, не спешила склонять голов, а решила воспользоваться безвременной кончиной Михаила. Неспешность и осторожность Всеволода ростовцы приняли за нерешительность и послали в Новгород к Мстиславу с призывом вернуться в Ростов.
Между тем, при поддержке чёрных клобуков, Святослав черниговский, сея раздор и усобицу между Ростиславичами, занял киевский стол.
Эти события подтолкнули владимирцев к действиям в свою защиту. Толпы горожан каждый день стали собираться возле ворот детинца и требовать вокняжения на владимирский стол Всеволода.
Поп Микула с игуменом Феодулом и другими мужами, остававшимися верными памяти князя Андрея, собрались на думу.
- Наш град наречен именем великого князя Володимера Святославича, укреплён великим князем Володимером Мономахом и его сыном Гюргем. Князь Ондрей расширил сей град и поднял его славу до небывалой высоты. Град Володимер осенён покровом Пресвятой Богородицы! Ужель он снова станет пригородом Ростова?! - с горечью и отчаяньем говорил поп Микула. - Наши князья - Гюргевичи! И посему крест целовать будем токмо Всеволоду!
Думцы горячо поддержали Микулу и послали своих людей в Переяславль на Клещино-озеро к Всеволоду.
Всеволод ещё не знал о послании ростовцами своих людей в Новгород к Мстиславу. Но, узнав об этом, и видя единодушие владимирцев в его призвании, поспешил во Владимир.
Всеволод шёл через Юрьев и Суздаль.
Суздаль тронул сердце Всеволода, порадовал узнаваемыми и напоминавшими о детстве милыми уголками княжьего двора. Вон там, в отдалении от хором, между срубами беретьяницы и медуши, есть полянка с пролысинами в траве - постоянное место игры в бабки. Сколько здесь было споров и веселья со сверстниками! А вот вековая липа посреди двора, как стояла, так и стоит, словно сказочный исполин, неподвластный времени. До чего же любил Всеволод забраться в её густую крону и там насвистывать, передразнивая соловья, отзывавшегося где-то на соседних липах. Всеволод не мог не подойти и не обнять её ствол, ведь она свидетель его детских забав! Не было там, на чужбине, у цареградских родичей, такого зелёного двора, окружённого хоромными срубами, не было такого уголка с вытоптанной детскими пятками травой, не было такой до слёз родной липы, когда-то нежно обнимавшей мальчика своими ветвями. Всеволод умилялся Суздалем, но нужно было спешно идти дальше, во Владимир.
Впереди толпы у Золотых ворот в праздничных ризах, с кадилами, хоругвями, пением, стояли священники всех городских церквей во главе с игуменом Феодулом, протопопом Лазарем и попом Микулой.
Вдали из леса показались верховые в доспехах с княжьим знаменем - то был передовой отряд Всеволодовой дружины, неспешно направлявшийся в сторону города. Вот отряд конников спустился в ложбину и исчез из виду.
Стоявшие у городских ворот ожидали появления их на холме, но вместо отряда, откуда ни возьмись, вдруг появилась сгорбленная старуха в лохмотьях, с большой кривой клюкой. Шаркая по дорожной пыли лычницами, она подошла к толпе. Не поднимая головы, окинула всех взглядом из-под седых бровей. Лицо её испещрено морщинами, глаза глубоко впавшие, из-под головной повязки небрежно выбиваются пряди седых волос, лохмотья свисают с плеч, сбоку плетёная из лыка сума. Клирошане прекратили пение, толпа замерла от неожиданности. Казалось бы, нищая старуха, что в том особенного? В толпе тоже стояли нищие старцы, коих приютил когда-то князь Андрей, они тоже хотят поближе рассмотреть Всеволода. Но было в старушечьем облике и во взгляде что-то особенное, необъяснимо заставлявшее людей застыть, замереть.
Старуха, приподняв клюку и потрясая ей в сторону леса, откуда показались всадники, на удивление громким басовито-хриплым голосом изрекла:
- Велик сей муж грядеше!
Пока толпившиеся у ворот пытались понять, о ком вещает старуха, та, потоптавшись немного, исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Очнувшись от оцепенения, поп Микула велел своему служке разыскать старуху: беды бы какой не накликала. Ежели она ворожея, то гнать подальше от града. Служка бросился в толпу, шарил глазами по сторонам, но старухи и след простыл.
Но, вот и стяг над холмом показался, а за ним алые еловцы на шлемах всадников, блестящие доспехи, кони, развевающиеся на ветру корзно.
Перед городскими воротами всадники спешились, сняли шлемы, стали креститься, вскинув головы к образу Богородицы над городскими вратами.
А вскоре из леса появилась и вся остальная княжья дружина.
Впереди гнали толпу пленных ростовцев и суздалян.
Среди встречавших послышались голоса:
- Позор-то какой! Наши залесские теперь у нас холопами будут!
- Что же деется на земле сей? Град на град восстаёт!
- Господская крепкая рука нужна, абы держать сию чадь в повиновении, паки, неровен час, все в волчью стаю превратимся, яко боголюбская встань.
При приближении князя клирошане вновь заголосили псалмы, а игумен с настоятелем и попом Микулой приветствовали Всеволода от всех горожан:
- Чадь володимерска главы свои преклоняет в полной твоей воле, Всеволод Гюргич! Крест целуем в своей верности тебе и отныне и присно детям твоим тако же! - раздался глас игумена под сводами Золотых ворот.
Неожиданно, но с теплотой легло на сердце князя услышанное о детях. "Ишь, како! Бывало ли когда такое, абы детям, ещё не ведая их, крест целовали?" - подумал он, подходя к игумену под благословение.
От Золотых ворот до соборного храма князь ехал по главной городской дороге, ведущей прямо к вратам детинца и соборному храму. Белый конь под ним, горделиво вскинув морду, вышагивал, играючи, нетерпеливо, едва не переходя в рысь, чуя впереди хороший корм и отдых. По сторонам на всём протяжении дороги горожане смахивали шапки, кланяясь и выкрикивая славу великому князю володимерскому Всеволоду Гюргичу.
Во Владимире не оставалось ничего, что трогало бы душевные струны воспоминаний о детстве, как в Суздале. Княжий двор новый. Да что княжий двор, Андрей весь град перестроил, расширил, храм белокаменный и градницы с белокаменными вратами новые воздвиг! И сделано всё не просто, как обычно одно к другому пристроено без особых раздумий, а весь град будто единым замыслом сотворён! Да, за двадцать лет здесь всё изменилось, величаво встал град Владимир над Клязьмой.
Всеволод оглядывал город, словно впервые видел его, а ведь был здесь у покойного Михаила совсем недавно. Но теперь это его стольный град, и он смотрел на него глазами великого князя.
После молебна, за трапезой князь спросил владимирцев:
- Суждальская дорога ведёт к Серебряным и Медяным вратам градским, мне же пришлось идти в обход града. Что яко вы встречали меня возле Золотых врат?
- Мужей высокочтимых, гостей иноземных присно встречаем у Золотых ворот, а для князя тем паче надо идти через Золотые врата. Таков обычай володимерцев, и ведётся он со времени княжения благоверного великого князя Ондрея Гюргича. Мы блюдём заветы нашего князя-отца и заступника.
- Что ж, добрый обычай. Тако буде и впредь.
Поп Микула рассказал князю видение со старухой.
Всеволод внимательно слушал, потом прищурил глаза и вдруг неожиданно рассмеялся.
- Говоришь, пророк явился в старушечьем обличье? Ха-ха-ха! Василий! - крикнул князь детского. - Ну-ка, позови сюда сего пророка!
Детский насупился:
- Не разумею, княже, какого пророка?
- Разыщи, сей же часец и приведи сюда Арпадулию.
Василий мгновенно удалился. Через малое время дверь в трапезной отворилась и в ней появилась сгорбленная беззубая старуха с клюкой, в лохмотьях.
Мужи изумлённо смотрели то на старуху, то на князя, крестя лбы и приговаривая: "Чур меня".
Всеволод кивнул старухе, она подошла к князю, задев своими лохмотьями Микулу, тот брезгливо отстранился.
- Арпадулия, говорят, ты меня великим мужем нарекла? Тако ли сие?
- Так, батюшка, так, - трясла старуха головой.
- Како же можно меня, в мои двадесять и два года, не обретшего до сего дня своей земли и ничего ещё не сделавшего для чад своей волости, нарекать меня великим? Ты, старая, не гневи Бога моего, паки Он тебя и меня накажет. Тебя кормят добро? Не обижают?
- Кормят, батюшка, кормят добро, - шамкала она беззубым ртом.
- Ну, ступай, да не мели языком попусту.
Всеволод рассказал, как когда-то ходил он с Михаилом в Степь на половцев, как был ранен и потерял сознание, а когда очнулся, увидел, что лежит в мрачной душной землянке, а над ним ведьма машет пучком тлеющей сухой травы.
- Очи свои разлепил и думаю: попал в ад, а надо мною смерть-старуха пляшет, предвкушает свою добычу. Ну, знамо, впереди у меня чистилище. Старуха увидела, иже аз очи отверз, суёт мне в рот чашу с каким-то зельем. Думаю, отравить хочет. А почто же ей меня травить, ежели аз в чистилище, и в её полной воле? Тут совсем очнулся. Словом, вытащила меня Арпадулия из лап смерти. Паче того, увидела она свет неизреченный вокруг моей головы и глаголет: "Се добро, жить будешь долго, и деяния твои будут во благость людям". Зане милость моя безмерна сей спасительнице. Паки, первым делом, добрался аз до Переяславля, а там жена и брат Михаил с близкими уже оплакивают, ибо ни в полоне половецком, ни на поле брани не нашли меня. После разыскал в том лесу хижину Арпадулии, позвал её жить к себе, а старуха никак не соглашается. Говорю ей: ты мне жизнь подарила второй раз после матери родной. Ладно, говорит, буду при тебе, князь, но жить буду вольно, и ни к чему меня не понуждай, у меня свои обычаи, у тебя - свои. С тех пор живёт при мне вольно, ходит по лесам, траву целебную собирает, ни един зверь её не трогает, неведомая сила в ней есть. Паки, ни в Бога, ни в Сатану не верит, прости мя, Господи! - окрестил лоб князь.
- Занятно, князь, старуху кличешь. Ал... Ар... Тьфу, язык сломаешь!
- Се аз её так нарёк. Когда пришёл в себя и увидел, как она меня кадит дымящейся веткой, приговаривая, что-то вроде: ары-арпа-бары-дули. В голове у меня шум, глас не из уст её слышу, а будто из чрева доносится. Спросил, как её кличут, а она не ведает. "Кто как кликнет, тако и буде", - отвечает. Вот и нарёк её Арпадулией.
- Прости мя, Господи! Но помоги сбыться пророчеству Арпадулии, абы наречен бысть князь Всеволод Гюргич Великим! Да не сымет с нас покров свой Владычица небесная, да святится имя Сына твоего...
- Опомнись, отче! - зашипел на Микулу игумен Феодул. - Кощунство-то какое! Ишь нашёл пророчицу! Поганьско племя ея!
- Не суть обличье пророка, а суть - кто его послал.
- Вот-вот, а може она от Сатаниила? - перекрестился Феодул.
- Почто Сатане спасать жизнь князя? Почто нарекать его при жизни Великим? Не в том суть, иже на старухе креста нет. Младенцы тоже истину глаголят, аще не ведая Бога.
Один из молодших бояр шептал на ухо тысяцкому Гавриле Захарычу:
- Почто князь пригрел возле себя юродивую нехристь? Бога он гневит.
- Э-э, брат, сия юродивая есмь глаза и уши князя. После убиения Ондрея Всеволод никому доверять не станет. Старуха сия всё видит и слышит, что люди говорят. Днесь при всяком княжьем дворе юродивые обретаются. Потому и боятся их люди, яко черти ладана.
- Довольно препиратися, святые отцы. Нам надо днесь о другом думати. Мстислав уже с ростовцами идёт на меня, а силы у нас хватит ли против него? Заутре Мстислав приведёт нас всех к крестному целованию, вот и буде граду нашему "величие" и князю "слава". Моя дружина невелика, вместе с теми, кто остался от Володимерской дружины, вот вся наша сила. Половина дружины Володимерской ушла в Рязань к Глебу. Ты, племянник, - Всеволод повернулся к Ярославу, - заутре же, не мешкая, ступай в Переяславль на Клещино-озеро и приведи по моему слову переяславское ополчение. Здесь соберём все силы, призовём всех, кто оружие в руках держать может. Посмотрим, какова будет сила у Мстислава. Обаче, биться с племянником не хочу, а посему попытаюсь наперво с ним договориться, предложу ему мир и Ростов.
"Брат,* - читал Мстислав послание Всеволода, - ежели тебя привела старшая дружина, то ступай в Ростов, там и мир меж нами сотворим. Тебя ростовцы привели и бояре, а меня с братом Бог привёл, да владимирцы с переяславцами, а суждальцы пусть выбирают из нас двоих кого хотят".
- Почто мы жизни свои на заклание отдаём?! Снова будем выю гнуть перед пригородом? Деды наши терпели, отцы терпели, а теперь и мы упустим свою удачу? Не бывать сему! - возмутился боярин Добрыня Долгий.
- Верно, Добрыня! А ты, князь, ежели хочешь, иди и мирись со Всеволодом, а мы не хотим! - вторил Добрыне тысяцкий Матеяш Бутович. Своих вятших мужей поддержала вся дружина.
Мстислав знал, что за Матеяшом и Добрыней не только дружина, весь Ростов стеной стоит. Чадь ростовская их за отцов почитает, князьям походя кланяются, а своим боярам земные поклоны отбивают. Знал князь и то, что Матеяш и Добрыня унаследовали от отцов своих несметные богатства, потому и гнутся перед ними ростовцы. А теперь вот и своих детей наделяют землями с сёлами, пользуясь смутой, чтоб множилось богатство в следующем колене. Есть у Добрыни сын Юрий, из всех ростовских молодцев видный детинушка. Матеяш выдаёт за него свою дочь Прасковью, крепят бояре союз меж собой. Перед такой силой князю трудно свою волю утверждать.
И понял Мстислав, чуют ростовцы в себе силу, и что делить волость со Всеволодом ему не придётся. Сейчас решается: либо он, либо Всеволод. Он видел, как глубоко засела обида ростовцев на владимирцев, возвысивших свои головы перед ними при князе Андрее. Обида таилась в глубинах душ нескольких поколений и теперь вырвалась наружу.
- Что ж, быти по сему, идём на Всеволода, - согласился Мстислав.
Всеволод колебался. Но владимирцы тоже заявили ему: "Ежели хочешь, иди и мирись с племянником, а мы не хотим, и будем стоять за себя сами". Сказано было мягко, но Всеволод почувствовал скрытую обиду: обойдёмся без тебя. И это после недавнего крестоцелования ему и его ещё неродившимся детям. Он огорчился отказу Мстислава решить дело миром, но скоро воспрял духом, когда переяславцы пришли ему на помощь. Он послал Ярослава к Юрьеву, и скоро сам пришёл туда с владимирцами.
Долго ждать Мстислава не пришлось, он тоже подошёл к Юрьеву.
В поле за рекой Гзой владимирцы и переяславцы, соединившись, построились в боевые порядки перед грозной силой Мстислава.
Всеволод уже успел узнать нетвёрдость характера своего племянника Ярослава Мстиславича, который был моложе своего дяди на два года. Поэтому, перед битвой Всеволод решил сам заручиться твёрдостью и стойкостью переяславцев. Объезжая полковые ряды, он говорил дружинникам и ополченцам, что предлагал Мстиславу мир, отдавая ему Ростов, но тот отказался.
- Постоим же за попранную честь наших отцов и братьев! Либо налезу себе славу, либо голову свою сложу за отнюю землю! Воздадим же мольбу к святым нашим предкам Борису и Глебу о помощи в правом деле, о даровании победы! Да помогут нам Господь и Владычица небесная!
Переяславцы отвечали Всеволоду:
- Ты Мстиславу добра хотел, а он голову твою ловит! Так ступай, князь, на него, а мы не пожалеем жизни за твою обиду! Не дай нам Бог никому возвратиться назад! Ежели от Бога не будет нам помощи, то пусть, переступив через наши трупы, возьмут жён и детей наших! Брату твоему ещё девяти дней нет, как помер, а они уже хотят кровь пролить!
Решимость владимирцев и переяславцев толкала Всеволода вперёд и ему ничего не оставалось, как двинуть передовой полк через Гзу. Речка-невеличка не была препятствием, а лишь условным рубежом, разделявшим враждующие стороны. Под прикрытием густого утреннего тумана перешли её тихо вброд. Сторожевые отряды Мстислава не успели поднять тревогу, как вдруг предрассветная тишина взорвалась рёвом медных труб, сплошным буханьем бубнов, дрожанием земли от топота конной лавины и дружного громоподобного "Оураз!". Боевой клич, как раскат грома прокатился по всем полкам. Нет ничего, с чем можно было бы сравнить чувство уверенности в бою, когда каждый из воинов знает, что сам не дрогнет, и соратники тоже не дрогнут, а раскатисто нарастающее ...ра-а-а! гремит и зовёт вперёд! Полки Ростиславичей, не успев урядиться в боевые порядки, дрогнули, рассеялись, воинов охватила паника. Исход битвы оказался предрешённым в самом её начале. Наступавшие, осознав своё превосходство, гнали противника, захватывая пленных и обозы.
Не отвернулась на сей раз Богородица от владимирского князя. Много ростовцев полегло на поле под Юрьевом на берегах Гзы двадцать седьмого июня тысяча сто семьдесят шестого года. И снова вели пленных во Владимир впереди Всеволодова войска.
Владимирцы остались довольны решимостью Всеволода, отобравшего у ростовских бояр их имения. Наконец-то Ростов повержен за свою гордыню! Такого случая не было даже у князя Андрея, каков выпал на долю Всеволода. Подсечены корни крамольных ростовских мужей.
Однако торжество владимирцев было недолгим. Оставалась главная угроза - Мстислав с его притязанием на единовластие в Залесье. Самонадеянность же владимирцев от лёгкой победы дорого им обошлась.
Но были среди владимирцев и такие, которые говорили Всеволоду, что Мстислав, найдя поддержку у Глеба в Рязани, ещё опасен, и надо следить за его намерениями.
Глеб долго был в растерянности после поражения Мстислава под Юрьевом, но, наконец, поддался уговорам тестя и осенью этого же года они двинули своё воинство на Московь и сожгли её.
Всеволод, было, пришёл в отчаяние от такой дерзости племянника и рязанского князя, но скоро обрёл решимость и волю наказать Мстислава и Глеба, когда получил весть от новгородского посадника, обещавшего свою помощь. Мстислав обидел новгородцев, и они откликнулись на зов владимирского князя. Пришли к Всеволоду черниговские Олег и Владимир Святославичи, князь Переяславля Южного Владимир Глебович. На встречу с союзниками Всеволод направил своё войско к Коломне, и вот тут он получил страшное известие: Глеб с Мстиславом и наёмным половецким войском прошли другой дорогой к Боголюбову и Владимиру, захватили и сожгли незащищённые города, разграбили соборный храм, спалили сёла боярские в округе, жён и детей владимирцев отдали в полон поганым. Над городом стоял стон людского отчаяния. Никогда ещё не испытывали владимирцы такого горя.
На двор изуграфа Ивана, выломив ворота, ворвались половецкие воины. Видно, богатый хозяин, может быть купец удачливый - будет, чем поживиться. Двор и изба оказались безлюдными, нет ни хозяев, ни слуг. Половцы бросились шарить по углам, в надежде найти припрятанные драгоценности, но, кроме домашней утвари, ничего не нашли. Ворвавшись в клеть, наполненную запахами масел, красок, клея, и разбросанными повсюду кистями, глиняными плошками с красками, заготовками икон, грабители поняли, что попали на двор к изуграфу. Но, видно, изуграф не из бедных, и богатство должно быть у хозяина не хуже купецкого. Грабители знали: у русичей под полом в избах богачей бывают потайные помещения, называемые подклетами, где хозяева прячут в лихую годину своё добро. Долго искали вход в подклет, не ведая, что его потайно устраивают возле печи. Наконец нашли, спустились.
Тусклый свет свечи в руке грабителя высветил в дальнем углу фигуру женщины, съёжившуюся, прижимавшую к груди ребёнка. Половцы вытащили досмерти перепуганную женщину из подклета, стали допрашивать. Разворошили всё, но ничего не нашли. Женщину с ребёнком втолкнули в толпу пленников и повели в сторону Рязани.
Потрясённый сообщением о разграблении Владимира и Боголюбова, Всеволод направился вдогонку за Глебом и Мстиславом и настиг их на реке Колокше.
Долго стояли друг против друга, и вот завязался бой.
Владимирцы ринулись на врага, как хищный зверь в безумной страсти бросается на жертву. Их двинуло вперёд единое стремление к отмщению за поруганных жён, за угнанных в полон детей, за умирающих от горя стариков.
Звоном мечей, криками раненых, стонами умирающих наполнилась залитая кровью и вытоптанная конскими копытами допрежь цветущая разнотравьем луговина у стен Юрьева града.
Нет, не ради такого страшного зрелища ставил свой град князь Юрий. Он видел вокруг будущего града вспаханные тёмные, напоённые влагой поля, густо зеленеющие всходы, поникшие от тяжести наливающихся колосьев море хлебов. Потому и заложил свой град посреди опольного раздолья, чтобы град его имени сторожил залесское Ополье от внешнего ворога, а ворог-то оказался здесь, в самом Залесье. Кто на кого идёт с обнажёнными мечами? Брат пошёл на брата! Сын - на отца! Да ещё и поганых привели разорять и грабить свою же землю!
Не помнил Всеволод отца, но плоды дел его в великом благоустроении сей земли сын видел воочию. Нет, не для нападения на соседей ставил он грады по всей волости, а для защиты её. А теперь вот сама залесская чадь творит кровавую усобицу на своей земле. Мог бы князь Юрий силой привести к покорности норовистых бояр, но не стал он поливать ростовской кровью землю, на которой создавал добро и благость людям. Видно, Богом так промыслено, что не пришлось ему дожить до дня зверского убиения сына Андрея, до нынешнего жестокого, братоубийственного кровопролития.
Нет, не должны плоды трудов отца и брата, созданное ими богатство земли Залеской стать приманкой для алчных хищников, кои сами не способны к созиданию, а лишь к расхищению чужого богатства.
Всеволод уверовал в своё предназначение, промысленное Богом, для сохранения и приумножения богатства Залесья, и нынешняя победа ещё раз тому подтверждение. Видя отчаянную решимость владимирцев к отмщению, Мстислав потерял уверенность в изгнании Всеволода из Залесья и первым оставил поле боя. За ним побежал и Глеб.
Борис отбивался от озверело наседавших пеших ополченцев, стремившихся с двух сторон копьями свалить его с коня. А раненый конь вертелся под ним, вставал на дыбы. Борис пытался обрушиться то на одного, то на другого, но разве достанешь копейщиков мечом. Неминуема, казалось, гибель, некому подскочить на помощь - все бегут в страхе от натиска Всеволодовых воинов. Конь упал. Перед глазами возник сверкающий наконечник копья - всё, это конец! Но вдруг... Борис глазам своим не верил: на копейщика кинулся пёс, повалил его, схватил за горло. "Да это же Полкан!" - обрадовался Борис, освобождая ногу из-под коня, и услышал отчаянный душераздирающий собачий визг. Борис натужно повернул голову и через плечо увидел, как Полкан от удара ножом завертелся на месте и с утихающим скулением упал, судорожно дёргая лапой.
Борис рвался помочь Полкану, но нога застряла в стремени, прижатом к земле умирающим конём. Вот ещё усилие и... Борис почувствовал, как что-то тяжёлое давит в спину. Остриё копья, прорвав кольчугу, вонзается в тело. "Вот она, моя смертушка! Всё! Простите, родные... Простите все, кому досадил когда-либо по неразумности своей, но не по злобивости... Прощай, Добрушка..." Ему вдруг стало жутко оттого, что вот так бесславно кончилась его жизнь. Никогда ещё он не испытывал такой жажды жизни. Оказывается, она была не так уж плоха. Эх, если бы...
- Не добивай лежачего! - услышал Борис чей-то голос. - Вишь, доспехи-то воеводские. Вязать его надо.
Борису скрутили за спину руки.
- Подымайся! - пнул его ногой воин. - Ба! Да это Жирославич! Вот так встреча!
Не было такого владимирца, который бы не знал ближнего мужа князя Андрея, тысяцкого и воеводу Бориса Жирославича. Имя его произносили с почтением, и лишь у лживых и с нечистой совестью людей имя его вызывало страх и трепет. В свои сорок лет он был крепок телом, зрел умом, твёрд волей.
- Жирославич! Погоди-ка, что же это аз с тобою так неучтиво, - засуетился воин, пытаясь растянуть узлы на руках.
- Оставь! - качнулся в сторону Борис. - Веди, куда надо. Ворог аз твой. Какой же ты воин, коли добычу отпускаешь? Был для вас тысяцким боярин Борис, а теперь пленник аз в позоре! - обернулся, глянул на лежащего без движений Полкана. - О едином прошу, дайте попрощаться с моим недреманным стражем.
Борис встал перед Полканом на колени, положил свою голову псу на грудь. Горькие слёзы неудержимо катились на собачью шерсть. "Боже мой!" - Борис услышал стук сердца.
- Жив мой Полкан! Умоляю! - повернул он полные слёз глаза к воинам. - Не оставьте его, Бог даст - выживет. Обещайте! Мне помирать будет легче на плахе. Воины сами были готовы заплакать, глядя на Бориса и его верного пса, беспомощно распластавшегося у ног хозяина, которого пёс только что спас от гибели.
- Обещаю, аз возьму пса, выхожу, рана у него неглубокая, токмо крови много потерял, - ответил воин, оглядывая рану Полкана. - А ты, боярин, уж коли так вышло, повинись перед Всеволодом, возьмёт он тебя к себе на службу.
- Нет, крестоцелование аз не нарушу. Токмо Мстислав может его с меня снять, али Ярополк. Их участь с ними разделю, ежели они в полон захвачены. Не хочу в позоре доживать свой век.
- Что ж, боярин, воля твоя. Пойдём.
Владимирцы перехватали рассыпавшихся противников, бросились вдогонку и схватили Мстислава, Глеба и его сына Романа. Дружину рязанскую повязали в колоды и повели в разорённый ими Владимир.
А половцы, довольные награбленным, поспешно отступили.
Долог и тяжек был путь от Юрьева до Суздаля. Борис мог бы всё стерпеть, но только не такой позор. Лучше бы смерть в бою! Он плёлся с толпой колодников, как самый низко павший тать, как предатель своих близких людей, так погано было у него на душе. Тяжело волоча ноги по пыльной дороге, он старался думать о чём-то светлом. Но не так-то легко было прогнать мрачные мысли, где-то в глубине души осела горечь. Одно едва успокаивало: семья в Рязани, в безопасности. Но что с Доброславой? Не пострадала ли она в этой сумятице?
Пленных вели связанными единой вервью по десяткам. Не сделали исключения и воеводе, ибо он сам отказался идти отдельно.
Солнце жарит нещадно. Течёт пот по лицу, смешиваясь с придорожной пылью, волосы взлохмачены, одежда оборвана. Сапоги он снял, заменил на лычницы, иначе стёр бы все ноги. Но и лычницы размочалились, забились песком, ноги кровоточат. Нет сил идти дальше. Скорее бы Суздаль - там отдых.
Но вот и суздальская крепостица показалась из-за пригорка. Здесь пленники переночуют, а завтра снова в путь по владимирской дороге.
Пленных повели на окраину одной из суздальских слобод, за околицей которой находился скотный загон, огороженный полуторасженным острожьем.
"Слава Богу, не в город, - подумал Борис. Ему было не по себе от мысли, что Доброслава может его увидеть вот таким, поверженным и униженным. Дрожь пробежала внутри. "Судьба Господом промыслена, надо терпеть. - Но в душе всё-таки теплилось: "Предстану перед судом Всеволода, расскажу всё, как есть, а там и Бог свою волю явит". Ему уже хотелось, чтобы подняли их и гнали поскорее во Владимир, не смотря на стёртые до крови ноги, чтобы поскорее суд да ясность.
Стражники тоже уморились от жары и придорожной пыли и вот уже который день бражничают, сменяясь в охране у загона.
Бориса томило ожидание. Раны на ногах покрылись коркой, чешутся, заживают. Скорее бы! До тошноты свербил в носу, в горле спёртый воздух от соломы, пропитанной скотьей мочой, особенно томило удушье по ночам, а они стояли жаркие, благо лишь солнца не было. Пить давали затхлую тёплую воду, а из еды - чёрствый ломоть хлеба на весь день. Почему же столько времени томят их здесь? Неужели князь будет чинить свой суд в Суздале?
Однажды на рассвете Борису показалось, что он слышит собачье поскуливание за оградой. "Как там мой Полкан? - вспомнил он. - Выжил ли?" Вот уже много лет пёс сопровождал Бориса повсюду, и уже не мог представить своё собачье существование без хозяина. И Борис привык видеть всегда пса рядом, но никак не ожидал, что Полкан оставит обоз и бросится за хозяином в самую гущу сечи. Правда, и сечи-то настоящей не было. Было позорное бегство. "Вот глупая псина, даже в рати меня не покидает, не ведая, яко се опасно. Но как же верен пёс! Как прилип ко мне ещё со щенячьего возраста! Так и не расстаёмся с тех пор. Верность Полкана оказалась выше верности многих дружинников, предавших своего воеводу и князя Андрея". Общение с Полканом хоть как-то сглаживало порой наступавшую тоску по семье, по дому.
Раздумья Бориса прервал окрик стражи:
- Подымайтесь! На сборы и еду малое время вам дано. Повязка всех опять по десяткам, и в путь.
И снова понуро брели по дороге пленники.
Борис старался бодриться, его подгоняла мысль о скором княжьем суде, и тогда... Но что это? Он вдруг почувствовал, как кто-то слегка толкает его по ногам.
Обернулся и... О, чудо!
- Полкан! Откуда ты взялся, дружище! Даже сейчас меня нашёл!
Пёс встал на задние лапы, пытаясь лизнуть хозяина в лицо, скорбно поскуливая.
- Токмо не место теперь тебе со мною. Иди домой! Господи! Что аз говорю! Какой дом! - опомнился Борис. - Ну что с тобою делать?
Полкан крутился вокруг хозяина, скулил, как бы оправдываясь, что не может ему помочь.
- Это что ещё за торжище?! - заорал охранник.
- Пёс мой меня нашёл, - обрадовано откликнулся Борис.
На шум прискакал сотник.
- Почто пса с собой волочёшь?
- Он со мною повсюду, вот и теперь...
В воздухе мелькнула плеть, сотский врастяжку огрел Полкана. Пёс заскулил. Досталось и Борису.
В следующий миг произошло неожиданное. Полкан ощетинился, разъярённо зарычал и прыгнул на седока, сволок его с коня и стал рвать на нём одежду. Двое охранников бросились на пса, долго боролись, но всё-таки скрутили Полкана верёвкой и с покусанными руками поволокли и бросили на обочину. Один вытащил из-за пояса боевой топор и хотел, было, стукнуть связанного пса, но подоспевший один из ратников, пленивший Бориса, остановил его:
- Охолонись! Паки не волк. Сия животина людям верно служит, не то, что некие из нас, кои при удобном случае уходят от одного господина к другому. Вишь, яко за хозяина вступился. Добрый пёс, жалко. Може кто подберёт. Пусть себе валяется.
Борис плакал. Душа разрывалась от обиды и бессилия. Он долго оглядывался.
Владимирцы готовы были растерзать пленных, если бы не охрана, но пока набирались терпения и ждали княжьего суда.
Проходит уже третий день, а князь всё молчит.
У владимирцев кончилось терпение и они толпами стали выходить к детинцу, требуя наказания насильников и грабителей, коими были в большей мере ростовцы и суздаляне, нежели рязанцы.
- Князь! Мы головы за тебя складываем и добра хотим, а ты даже своих и наших врагов держишь не в порубах, а на свободе! Либо казни их, либо ослепи, либо выдай нам! - требовала толпа.
Всеволод вынужден был посадить племянников в поруб, а владимирцам сказал, что послал в Рязань с требованием выдать Ярополка, сумевшего избежать плена, в противном случае грозил взять Рязань на щит.
- Яко приведут Ярополка в Володимер, тако и суд сотворим, - пытался успокоить горожан князь.
Видя угрозу, нависшую над Глебом, смоленский князь Мстислав Ростиславич уговорил черниговского Святослава вступиться за своего тестя и попросить Всеволода отпустить пленников. С этой миссией во Владимир прибыл епископ Порфирий с игуменом Ефремом. В результате переговоров со Всеволодом Глебу было предложено отказаться от Рязани и удалиться в другие земли, но Глеб отверг эти требования. Суд над ним затягивался.*
Сын Глеба Роман был отпущен в Рязань при условии полной покорности владимирскому князю.
Что касаемо Ростиславичей, то владимирцы упорно требовали их казни. Всеволод же не хотел начинать своё княжение во Владимире с умервщления племянников. - Много зла они сотворили, паки не любо мне слыть злодеем, - пытался смягчить князь владимирцев. - Арпадулия меня нарекла мужем Великим, и дела мои должны быти благостными, яко же мне быти убийцей племянников? Князья могут погибать на поле брани, а за провинности по Правде Ярославовой князь может быть лишён земли. Боярин отвечает головою, а князь - волостью, - пытался оправдать свою нерешительность Всеволод.
Но велика была обида владимирцев. Не было дома, семьи, где не пострадали бы утратой родных, потерей имущества. Они не могли простить разграбления их имений и поругание над жёнами и детьми. Толпа требовала казни.
- Ты, князь, либо казни, либо слепи, али дай нам суждальцев и ростовцев! Се вороги твои и наши! Почто сумняшеся? - кричала толпа.
Всеволод в глубине души восхищался решимостью владимирцев. "С такими людьми можно вершить великие дела. И не диво, иже они так оплакивали своего князя Ондрея. Суров он был к нерадивцам и татям, но и щедрость его была велика к верным людям". Всеволод хотел бы также, как Андрей, быть справедливым и грозным, добрым к верным слугам и беспощадным к врагам. Он хотел быть вместе с горожанами, но и душегубства не мог допустить, тем более, отдать племянников на растерзание толпы. И он ещё раз попытался убедить владимирцев в неправедности мщения Ростиславичам.
- Ростислав был любимым братом Ондрея. Перед кончиной Ростислава Ондрей обещал позаботиться о его детях. Как же мне исполнить волю братьев, ежели вы требуете казни детей Ростислава?
Но и это увещевание не подействовало на владимирцев. И Всеволод пошёл на ухищрения. Он объявил, что исполнит волю владимирцев повелением ослепить племянников, после чего отправит их под охраной в Смоленск к их защитнику Мстиславу. Князь понимал, что никакие слова не успокоят горожан до тех пор, пока они сами не убедятся в исполнении кары. Он позвал к себе одного из самых верных детских и о чём-то долго разговаривал с ним наедине.
На площадь перед воротами детинца привели Мстислава и Ярополка. Одежда на них висела лохмотьями, лица бледные, измождённые долгим сидением в темнице.
Толпа зашевелилась, загудела голосами, ринулась к пленным. Но охрана обступила узников плотным кольцом.
Появился палач. На голове чёрный колпак с прорезями для глаз. Он подошёл к одному из узников, положил ему на лоб свою левую руку, правой вытащил из ножен кинжал, поднял его над головой, чтоб все видели. На лицах узников страх и отчаяние, они ещё не поняли, что с ними хотят делать, вырваться нет возможности. Да и куда же вырваться-то? Толпа тут же растерзает их! Верёвка жжёт тело - так крепко привязали их к столбам. Зловещий блеск оружия заставил толпу замереть. Палач положил лезвие кинжала на глазницы пленного, чуть ниже бровей, и надрезал кожу так, чтобы хлынувшая кровь залила веки. То же проделал с другим колодником. Ростиславичи кричали и выли от боли, не понимая, что с ними происходит, веки режут, заливая глаза кровью. Их лица показали толпе и тут же наложили повязки на окровавленные глазницы. Толпа удовлетворённо затихла.
Некоторое время спустя до Владимира дойдёт слух о чудесном прозрении Ростиславичей. Прибыв к брату в Смоленск, ослеплённые были приведены в храм святого Глеба на Смядыни. После усердного моления им сняли повязки. Открывая с усилием веки, и освобождая их от спёкшихся комков крови, они стали видеть свет и всё окружающее их! Молебен закончился всеобщим пением акафиста Богородице и всем святым, услышавшим молитвы и даровавшим прозрение слепцам.
Шло время, и страсти постепенно утихали в Залеской земле. Положение Всеволода упрочилось, ростовцы и суздальцы склонили перед ним головы.
Жена покойного Михаила Феврония отпросилась у Всеволода на проживание в Суздале. Доброслава была рада её приезду, вдовью жизнь всё-таки легче коротать вместе. Они часто по вечерам, оставив дневные домашние заботы, сидели в светлице за рукоделием, обсуждали новости, изредка доходившие до сонной жизни суздалян. С печалью в голосах тихо пели песни о былых счастливых временах далёкой молодости, о беззаветной любви своего Ладо, безвременно погибшем при защите отней земли от лютого ворога.
- Что яко, Февроньюшка, мы с тобою грустные песни поём. Аз разумею тебя, ты с Михаилом тринадесять лет счастливо прожила, мне же с Иваном Бог отмерил и того меньше. Паки, у тебя дочь Перебрана, а у меня сын Мина, и ради них нам надо жить. Аште Перебрана днесь мужняя жена, паки ей нет на свете никого милее родной матушки, паче, ежели она с мужем в дальнем краю.
Феврония смахнула нахлынувшую слезу.
- Разумею тебя, Добрушка, и согласна с тобою, паки путь наш вдовий един - в дом ангельский. Яко Михаил почил в Бозе, с тех пор помышляю постричься.
- Аз тоже порою помышляю о пострижении, паки, опрежь Мину надобе крепко на ноги поставить. На княжью службу пойдёт, тогда и поразмыслю о своём служении Богу. Иной раз вдовья тоска зело сердце гложет, так хочется маленьких радостей. Мы с тобою не столь стары, абы отказываться от счастья в жизни, коль оно придёт. Мне три десятка лет, и ты вмале моложе меня, не рано ли нам думати о киновии? - разоткровенничалась Доброслава. - Аз хотела постричься ещё в юнотстве. Зело тогда любила некоего молодца, а он женился на другой. Ведала бы ты, какое отчаяние меня охватило. Свет не мил казался. Матушка за меня переживала до хворобы. Аз пожалела её, обещала не постригаться, но боль в душе так и осталась на всю жизнь.
Доброславе порой очень хотелось поведать подруге о своей любви к Борису. Сокровенное рвалось наружу, но она находила в себе силы крепко хранить тайну, даже от близкой подруги. Раскрытие потаённого в душе повлекло бы за собой, не дай Бог, излом в судьбе Бориса, Мины, Твердиславы. О себе она не думала, а лишь с тоской надеялась встретиться с Борисом хотя бы ещё раз.
Вдовицы расшивали жемчугом по паволоке плащаницу на раку покойного князя Андрея. Дело кропотливое, жемчуг мелкий, речной, и труженицы часто прерывались на отдых, поочерёдно читая "Житие Девгения". Женщины восхищались доблестными деяниями богатыря, взор их становился светлее, а речи радостнее, чтение приносило умиротворение и душевное спокойствие, будто молитву сотворили.
Обычно неспешный и осторожный в своих поступках Всеволод однажды удивил думцев своей решительностью.
- Брат мой Ондрей в давнее время отослал нас с Михаилом из сей волости, паки обиду на него мы не имали. Ондрей обустроил зело сию землю. Мог ли он творить это, ежели б волость была поделёна на уделы между братьями и племянниками? Он был единовластен, потому и поднял славу сей земли, творя дела великие под покровом Богородицы. Ондрей продолжил дело нашего отца и нашего деда. Днесь аз есмь продолжатель их дел великих. По вашей воле выслал аз Ростиславичей, и им боле не быти на сей земле, где они столько зла сотворили. Другого племянника, Ярослава, отослал в Новгород. Софияне присылали ко мне, просили дать им князя. Не должно быти здесь и тебе, Гюрги, - Всеволод внимательно посмотрел на племянника. - Ступай в Русь, промышляй свою судьбу. Наделяю тебя гривнами серебра в достатке, и моя поддержка тебе будет, ежели не встанешь супротив меня. Да сбудутся помыслы брата Ондрея и тщания его о великом княжении володимерском, а мой долг служить сему.
- Да благословит тебя Господь и Владычица небесная! - поп Микула осенил князя крестным знамением, а думцы восторженно наперебой заговорили, одобряя Всеволодову решимость. Только Юрий от неожиданности сидел молча, склонив голову. До сего времени он надеялся, что Всеволод даст ему град в Залесье, как никак, а всё-таки он сын великого князя Андрея.
Урядившись с племянниками, а вернее, освободившись от них, Всеволод, наконец, мог заняться розыском, поимкой и судом над виновными в смерти Андрея. Он, как и брат, больше всех доверял попу Микуле. Как-то с ним состоялся такой разговор.
- Ты, отче, исповедовал моего брата, тебе были ведомы все его помыслы, скажи, кого из верных людей поставить во главе розыска заговорщиков и убийц? Мои гриди надёжны, но нужон такой, кто знал бы хорошо здешних мужей, кто остался верен памяти Ондрея.
- Окромя Козьмы-киевлянина, яко мы его кличем в отличие от Козьмы-здателя, никого вернее не сыщешь, и мужей всех Ондреевых он знает не понаслышке.
- Где он ноне?
- В Боголюбове, где ж ему быти. Блюдёт княжой двор. Аще там уже и блюсти нечего.
- Едем в Боголюбов, сам хочу видеть, что там натворили племянники с Глебом рязанским.
Печальная картина предстала перед Всеволодом в Боголюбове. Кругом разорение, запустение.
Козьму не пришлось долго искать. Двор его был рядом с княжьими хоромами, блиставшими когда-то золотом и наполненными шумом радостной жизни, а теперь стоящими полуразвалившимися в щемящей душу тишине. Козьма велел слуге открыть все двери.
Всеволод нагнулся, перешагнул через порог небольшой двери каменной башни, в которой лестница вела в княжьи покои и на храмовые полати.
- Вот здесь и был убиен благоверный князь Ондрей, - Козьма перекрестился.
Всеволод снял клобук, перекрестил лоб.
Каменные ступени, казалось, ещё хранили бурые пятна от высохшей крови.
- Сюда никто не ходит, держу взаперти, - молвил с горечью в голосе Козьма.
Осмотрев двор, князь с Микулой и Козьмой закрылись в одной из горниц.
- Козьма, ты самый верный из всех мужей Ондрея, остался предан ему до конца, а посему ставлю тебя к делу изрядному. Надобе розыск и суд сотворить над убийцами брата. Даю тебе отряд моих верных гридей, кого ещё надобно, укажи сам. Что головой мотаешь?
- Сие дело не по моим плечам, княже. Аз боярского роду, да не зело именит, слуга аз княжой. Главой сему делу должон быти наипервейший муж, твой ближний советник.
- Отныне ты есмь мой советник. В сём розыске ставлю тебя над всеми, окромя себя, разумеется, вот и буде тебе именитость. Будешь творить розыск токмо по моей воле и боле ничьей. Любого боярина, ежели будет замешан в заговоре, по твоему слову гриди схватят и бросят в поруб, и будет сидеть тамо, доколе не выведаем всё. Опрежь всего надо содеять опрос пленных, може кто из них повинен. Опять головой мотаешь! Никакоже не разумею тебя, Козьма.
- Велику честь оказываешь мне, буду верно служить, но оправдаю ли твоё доверие сполна, Бог знает. Николиже сих дел не творил, боюсь, не сподобиться мне грешному в твоей милости, князь.
- Ты ж не един будешь. Коли в чём сомнение буде, приходи ко мне, и ни с кем, слышишь, ни с кем, окромя меня и отца Микулы не советуйся.
Розыск заговорщиков и убийц затягивался. Злодеи, захватив семьи, своё и чужое добро, покинули имения и разбежались Бог весть куда. Но главные заговорщики были всё-таки пойманы. Якима Кучковича с его зятем Петром изловили в окрестностях Ростова, в одном из сёл тысяцкого Матеяша Бутовича. Но поймали их по случайности, не розыскным отрядом Козьмы, а дружинниками князя Всеволода, изымавшими имения ростовских бояр и ставивших там княжьих тиунов. Якима и Петра незамедлительно передали в руки Козьмы, и отроки бросили бояр в поруб, где их допрашивали постоянно, пока они не назвали всех причастных к заговору поимённо.
Анбал, княжий ключник, больше всех награбивший княжьего добра, бежал неведомо куда, словом, как в землю канул.
Ефрем Моизич был убит в сражении при реке Гзе под Юрьевом.
Розыск шёл трудно. Однако по слову Козьмы в порубах оказалось более десятка злодеев, так или иначе причастных к убийству князя Андрея.
- Говори, Козьма, кого ещё в поруб бросил? Кого ещё не изловил? - спросил Всеволод. - Почитай, лето целое прошло, пора бы и суд творить.
- Изловленные все грех тяжкий признали и готовы к суду. Один токмо не берёт на себя грех в убийстве князя Ондрея. Аз грешный тоже сомневаюсь в его причастности, знаю аз его добро, он у меня весь, как на длани.
- Кто таков?
- Се воевода князя Ондрея, боярин Борис Жирославич. Твердит своё: не имаю греха, и всё тут, хоть ремни из него режь. Мы его и огнём и вервью, и водою пытали - не берёт грех на себя. А сам с войском выходил против тебя.
- Помню, как же, он дружину володимерску к Ярополку привёл и супротив меня стоял. Како же нет на нём греха? Дружину Ондрееву к ворогу переметнул, знамо был в заговоре.
- Он видеть тебя хочет, князь, просит встречи с тобою.
- Он хочет, да аз не желаю видеть его волчью морду. Нет у меня жажды крови, но злодейство, кое оне учинили, должно быти наказано. Особливо Яким с Петром должны жестокую кару принять, дабы впредь такое не повадно было. Паки злодеем неправедным аз слыти не хочу, ибо наши прадеды Ярославичи когда-то ряд положили, абы мести за убийство не было, а была бы вира,* иначе все друг друга поубиваем. Однако злодеяния Якима Кучковича с сообщниками неслыханные, не было такого со времён святых мучеников Бориса и Глеба, а посему и кару должны принять изрядную. За убийством Ондрея много горя в сей земле последовало, неизмеримые страдания принесли злодеи добрым людям, так пусть люди и скажут, какую кару должны понести заговорщики и убийцы. Ты, Козьма, скажи, абы меж собой их оковали цепями, и тако проведём всех из Боголюбова в Володимер, пусть люди посмотрят на сих зверей кровожадных и скажут своё слово - се и будет им суд праведный. Чадь володимерска днесь поутихла вмале, надеюсь, не растерзают злодеев до суда.
- Тако еси... - Козьма замялся. - Разумеешь, княже, много людей пьянство учинили и вместе со злодеями разоряли дворы милостников Ондреевых.
- Тем паче! Пусть зрят, какова расплата бывает. Многие задумаются и о своих греховных деяниях, да покаются, ежели не передо мною, то перед Богом. Геена огненна им уготована.
В объявленный заранее день, колодников повели по дороге из Боголюбова, где они томились в порубах, во Владимир. На суд княжий пришли не только владимирцы, много людей приехало из Суздаля и Ростова.
Доброслава с Февронией ждали появления колодников на площади возле ворот детинца.
Тяжкое было зрелище. У каждого узника на шее висела деревянная колода, к которой прикованы раскинутые в стороны руки. На телесах висит рвань, сквозь дыры которой проглядывались кровавые раны от пыток. Волосы взлохмачены, торчат клочьями от спекшейся крови и налипшей грязи.
- Чем же им был так ненавистен Ондрей? - удивлялась Феврония, глядя на бредущих, рваных, окровавленных, смешанных с грязью людей, бывших недавно важными и могущественными господами, считавшихся опорой князя.
- Не восхотел князь Ондрей под их дудку плясать, а оне не уразумели его, иже он, подымая свою славу, сим подымал славу земли Залеской. Видно, считали, иже князь мало дал им милостей, - ответила Доброслава, с грустью глядя на дорогу.
- Да, алчность к наживе сверх меры губит людей всякого чина и достоинства.
- Се, разумеется, главное. Но не токмо стяжательство злокорыстное, кое князь Ондрей пресекал на корню, тому есмь причина. Не единожды у него с боярами котора возникала из-за того, иже немало худородных людей возвысил он. Паки и немьцам зело завидовали.
- Но ведь они, - Феврония кивнула в сторону колодников, - тоже его милостниками были, служили ему, были ближними мужами, и он им доверял.
- Жаль Анбала не изловили, посмотрела бы ты на его "ближнего" мужа, княжьего ключника. Люди удивляются, как только князь мог такому двоедушному лжецу свои житницы доверить, - Доброслава замолчала, всматриваясь в лица колодников.
Её сердце вдруг содрогнулось, съёжилось в комок. Всплеснув руками, крикнула:
- Борис! - и медленно в бессилии опустилась на землю.
Слух Бориса резонул знакомый голос, он повернулся. Да, это она! Ему не показалось! Боже, какой сором! Он увидел павшую на землю Доброславу, бросился к ней, забыв про колоду, и тут же получил удар плетью.
Феврония, испугавшись за подругу, крикнула слугу и вместе с ним, подхватив Доброславу под руки, повели её в покои княгини Марии.
Оправившись немного, Доброслава попросила Марию немедля отвести её к Всеволоду.
"Так вот почему Борис не пришёл, как обещал, на другой день после нашей встречи в Суждале. Он среди убийц?! Нет! Быти того не может! Вся его жизнь, все его помыслы были отданы служению делам Ондрея. Кто лепше меня о сём ведает?"
Всеволод ласково встретил Доброславу. Перед ним предстала в неувядающей красе, в меру полнеющая для своих трёх десятков лет женщина. Весь её облик выражал сдержанное величие. В очах гордое, чуть с грустинкой спокойствие. Губы, сохранившие нежную детскую припухлость и ямочки в углах, готовы вот-вот озариться улыбкой.
- И жена, и ятровь в един глас вторят, иже у тебя что-то случилось. Говори, помогу, чем могу.
- Среди колодников есть боярин Борис, сын суждальского тысяцкого Жирослава Наумыча. Вот уже третье колено их рода верно служит князьям суждальским-володимерским. Аз знаю Бориса, не способен он на лжу и головничество.
- Ведаю, иже он в колодке. Ежели сей злодей виновен - ответит сполна. Заступничество за него унижает твоё достоинство, княгиня.
- Погоди, Всеволод, мы с тобою давно знаем друг друга, и ты тако же ведаешь, иже аз отвечаю за свои слова. Вели сюда привести Бориса, хочу сама посмотреть ему в глаза. Ежели увижу в них то, что ожидаю, тогда и разговор продолжим.
Всеволод кликнул отрока.
- Приведи Козьму-киевлянина, - и, повернувшись к Доброславе, добавил: - Козьма тоже сомневается в его причастии к головничеству.
Козьма скоро предстал перед князем.
- Ты, Козьма, бывшего воеводу Ондреева, Бориса, освободи от колоды, дай ему портно и приведи сюда.
Козьма покорно склонил голову и вышел.
Борис не удивился, когда его повели к князю, поскольку понял, что делается это по слову Доброславы.
Борис и Доброслава едва сдерживали себя, чтобы не броситься в объятия друг друга.
- Князь, сейчас ты услышишь из уст Бориса всё, как было, а не от Козьмы. Ежели сведоки покажут и розыск признает, что Борис виновен, то аз буду ответ держать вместе с ним. Паки сейчас говорю: он не причастен к заговору и не виновен в убиении князя Ондрея. Скажи, Борис, своё слово.
- Ты здесь при чём, Доброслава? - изумился Всеволод, внимательно глядя то на одного, то на другого. Ишь, како: ответ она будет держать вместе с ним!
- Пусть Борис скажет всё, как есть, а потом аз скажу о себе и... - Доброслава замолчала на полуслове.
Борис рассказал всё, как было, вспоминая те трагические дни.
- Ничего, князь, не утаил от тебя, чиста моя душа и перед тобою, и перед Богом. Да, шёл против тебя возле Гюргева на Гзе, но аз крест целовал твоему племяннику, когда тебя ещё не было в Володимере, и никто с меня сие крестоцелование не сымал. Ежели б аз переметнулся по лжи, ты бы первый меня презрел. - Се верно, - Всеволод задумался. - Теперь ты говори, Доброслава.
- Борис есмь отец моего сына, - спокойно молвила она, будто это и не новость вовсе, а так, очередная байка из молвы людской.
Всеволод, не моргая, уставился на Доброславу, замер на месте. Борис раскрыл рот, да так и стоял безмолвно. Молчали все трое.
Наконец Всеволод опомнился, кликнул Козьму.
- Сего колодника передаю в руки княгини Доброславы. А тебе, Борис, мой совет: лепше тебе не быти в Володимерской земле. Люди не будут разбираться в твоих прегрешениях. Зело много они пострадали. Растерзают они тебя. А в остальном, разбирайтесь сами, - Всеволод как-то растерянно и, в то же время, отчаянно махнул рукой и удалился.
И вот Доброслава, потрясённая и радостная, в своём возке тайно везёт Бориса к себе в Суздаль.
- Кликну лечца, пусть он над тобою потщится, а потом будем обо всём разговаривать, - ласково шептала она, прижавшись к нему.
А Борис пытался понять: что это, плата добром за добро? Ведь он когда-то спас её от неминуемой смерти в снегу, или же она всё ещё любит его и на что-то надеется? Но ему же не быть больше в сей земле, князь верно сказал.
Через несколько дней Борис чувствовал себя здоровым, ну, а силушка, даст Бог, со временем появится, ему ещё и четырёх десятков не минуло.
- Что ж, пора нам снова расставаться, - Доброслава как-то выронила эти слова неуверенно, без присущего ей спокойствия. К отцу загляни, старик-то страдает. Токмо лик свой закрой куколем, абы кто не узнал тебя, - она прильнула к нему дрожащим от волнения телом.
Он нежно её обнял, словно боясь раздавить.
- Как аз соскучилась по твоим сильным рукам, - шептала она, положив свою голову ему на грудь.
Борис, сам не понимая от чего, боялся своего чувственного расслабления и, чтобы не потерять самообладания от теплоты, излучаемой её телом, с дрожью в голосе спросил:
- Скажи, Добрушка, ты назвала княжича Мину моим сыном, абы вызволить меня из поруба?
- Твой он. Не сомневайся. Аз узнала ещё по пути в Переяславль, что чревата от тебя. Посчитала - и точно, родился твой и мой сын через девять месяцев на день святого Мины, десятого декабря.
- А он ведает, кто его отец?
- Он ведает, иже его отец есмь князь Иван Рогволодович. Может быть когда-нибудь узнает правду, а пока... Пока сему время не пришло. А ещё знает, иже он потомок древнего рода конунгов варяжских и ему быти продолжателем его. А теперь, прощай. Храни тебя Бог. Увидимся ли ещё когда? Но сын узнает о тебе и о сводном брате тож узнает. Устраивай семью, им тяжко сейчас без тебя. Почитай, уже панихиду отслужили. Поклон от меня передавай Твердиславе.
Борис возвращался домой с растерянными чувствами, он ещё не мог придти в себя после стольких неожиданностей. "Сын! Мина мой сын! Теперь у меня два сына! - радовался он, вспоминая встречу с Доброславой. - Пусть будет сия радость только для меня. Твердиславе не проговориться бы. Даст Бог, живы будем, и со временем всё встанет на свои места. И Мина узнает, кто его отец, и Твердислава с Михаилом меня простят. Пока же не пришло время обнаруживаться сей тайне". Твердислава чуть не упала в обморок, увидев на пороге мужа. Михаил бросился к отцу, опередив мать.
- О, как возмужал! Посягати пора! - похлопывая ладонью по спине, обнимал Борис сына, другой рукой привлекая к себе Твердиславу.
- А мы тебя уже оплакивали. Люди сказывали, иже видели тебя среди павших у Гюргева града.
- Людей токмо слушай, оне такого наговорят... Не павший был аз, а упавший... Полкан меня спас, но сам пропал... Ан се отроча чей? - Борис увидел стоящего в углу мальчика лет шести-семи.
- Се наш сын, - подзывая мальчонку, молвила радостно Твердислава.
Борис вздрогнул и опустился на лавку.
- К-какой т-такой наш сын? - шептали его губы, а взгляд растерянный.
Жена поспешила успокоить его:
- Сиротинку подобрали мы с Михаилом. А случилось так, что соседка наша однажды рано поутру разбудила нас стуком в дверь. Пойдём, говорит, посмотрим, кто-то стонет в овражке за нашими дворами. Одна-то, говорит, боюсь идти. Подняли мы Михаила и пошли втроём на стоны, едва слышымые за заборником со стороны овражка. Подошли, и верно: стон в кустах. Михаил залез туда, да и тащит какую-то жёнку. Одеяния на ней почти никакого, одна сорочка, и та вся рваная, на теле царапины, кровавые пятна с грязью, сама в полубеспамятстве, что-то пытается говорить. Михаил снова пошёл в кусты. Идёт обратно, а на руках у него дитя малое. Ну, вот, принесли мы их домой, дитя выходили, а вот мать Бог не дал спасти. Перед смертью какие-то слова говорила, не разобрали мы, только поняли, что звать её Авдотья. В полон её взяли половцы, насильничали над ней. Видят, что идти дальше не может, и бросили её в овраге на волю Божью. Откуда она, мы не ведаем. Похоронили её по христиански, покуда имя-то христианское. Креста на ней не было, видно, насильники содрали. Бакуна же уговорил Михаил оставить, стал его заступником.
- Почему Бакун? Что за имя не христианское? - спросил Борис.
- Не ведаем, что за имя такое, токмо Авдотья перед кончиной часто повторяла, прижимая к себе сына: Баку... Баку... Вот мы с Михаилом и поняли, что дитя её зовут Бакуном. Поначалу он ничего не говорил, сильно испуган был. Сейчас окреп, откормили мы его, выходили, стал он разговаривать понемногу. Как звать - не помнит, с испугу, видно память отшибло. В остальном, мальчонка здоров, к Михаилу прикипел, неразлучен он с ним.
- Ну что же, пусть будет у меня ещё... - к голове вдруг прихлынула кровь, и Борис осёкся. Помолчал немного и уже спокойно добавил, привлекая к себе Бакуна: - Пусть будет ещё один сын.
После чуда, случившегося в Смоленске в храме на Смядыни, новгородцы объявили Ростиславичей богоугодными людьми. Софияне прогнали Ярослава, присланного к ним владимирским князем Всеволодом, а к себе позвали Мстислава. Брату его, Ярополку, дали Новый Торг.
Через несколько месяцев Мстислав скончался, оставив вдовой молодую жену, дочь посадника Якуна Мирославича. Мстислава на новгородском столе сменил Ярополк. Своевольство новгородцев возмутило Всеволода и он направил дружину к Новому Торгу, перекрыл все пути в Новгород с юга и захватил много новгородских купцов. В это время в Новом Торге сидел племянник Всеволода Ярослав, не хотевший оказывать сопротивления дяде. Новоторжане хотели откупиться данью, но дружина потребовала от Всеволода взять город на щит. Владимирцы истребили город и окрестности огнём.
Новгородцы сначала решили не гневить владимирского князя и выдворили со своего стола Ярополка. Но, узнав о безрассудной жестокости владимирской дружины в Новом Торге, окончательно обиделись на Всеволода, и без его согласия пригласили к себе из Смоленска Романа, поддавшегося их уговорам. Он пришёл в Новгород, но вскоре ушёл обратно в Смоленск, не желая гневить Всеволода.
После долгих колебаний и переговоров с новгородцами, к ним согласился придти Мстислав Ростиславич.
Первого ноября тысяча сто семьдесят девятого года весь Новгород крестным ходом встречал прославленного князя. Во всех землях о Мстиславе ходила молва, как о бескорыстном и отважном защитнике людей своей земли. Слава его была велика, и нарекли его Храбрым. Приход Мстислава в Новгород означал окончательный выход новгородцев из-под воли владимирского князя.
Не только в Новгороде складывались дела не в пользу Всеволода. Расстроились отношения владимирского князя с союзником и сватом Святославом Всеволодовичем. Причиной их противостояния, превратившегося скоро во вражду, стала Рязань.
Зять Святослава, Роман, был послан Всеволодом на рязанский стол в полной воле владимирского князя. Святослав же, на правах тестя, считал своим долгом вмешиваться в дела рязанские, надеясь, что Всеволод уступит своё влияние в Рязани, помня о благодарности за поддержку в распре и войне Всеволода с Ростиславичами. Всеволод же не хотел упускать из-под своей воли Рязань, для него достаточно горькой была потеря Новгорода. Он уверовался в сохранении Рязани под своей десницей, когда к нему пришли младшие Глебовичи, Всеволод и Владимир, с претензией на брата Романа.
- Брат наш служит тестю своему и нарушает данное тебе крестоцелование, отнимает у нас волости, - жаловались они Всеволоду.
Владимирский князь без промедления поднял дружину и двинулся к Коломне, где в это время сидел сын Святослава Глеб, посланный отцом на помощь к Роману в Рязань.
Всеволод велел схватить Глеба и в оковах отослал во Владимир. Сам же с дружиной направился к Рязани. Передовой отряд владимирского князя разгромил часть войск Романа, и тот бежал, оставив в Рязани младших братьев Игоря и Святослава, которые и не думали сопротивляться. Всеволод раздал им волости и привёл к крестоцелованию во всей своей воле.
Киевский князь разгорелся ненавистью к своему бывшему союзнику. Разве мог он не возмутиться после всего, что сделал Всеволод с его сыном?! Однако сил у Святослава не было, чтобы идти против владимирского князя. Его беспокоило соседство Ростиславичей, готовых в его отсутствие натворить всякой беды. Но надо было выручать сына и он, оставив Игоря северского с Ярославом стеречь Черниговскую и Киевскую земли, отправился с наёмным половецким войском ко Владимиру. В устье Тверцы он соединился с сыном Владимиром, возглавлявшим новгородские полки, начал опустошать все селения по Волге, и в сорока верстах от Переяславля Залесского встретился со Всеволодом.
Всеволод не рвался начинать сечу. В ратном деле он был полной противоположностью безрассудной отваге брата Андрея в его молодости. Он расположил свою дружину с суздальским, рязанским и муромским полками по реке Влене, велев всему войску окопаться и огородиться тыном, и держать оборону, лишь единожды сделав вылазку для выяснения решимости противника. Сначала неожиданное нападение посулило успех, но противник, опомнившись, заставил отступить владимирцев с большими потерями. После этого Всеволод стоял без движения ещё две недели.
У Святослава лопнуло терпение, и он послал сказать Всеволоду: "Дай возможность перейти реку и сойтись в рати, либо переходи сам, и будем биться на моём берегу".
Всеволод схватил послов и в оковах отослал во Владимир. Сам же по-прежнему стоял без движения.
Наступила весна и, боясь оттепели и распутицы, Святослав с сыном двинулся к Новгороду, бросив обозы. Брата Всеволода, сына Олега и Ярополка Ростиславича отправил на юг.
Всеволод использовал наступившую передышку на восстановление и обустройство разорённых храмов и своих дворов во Владимире и Боголюбове.
Как-то между делами поп Микула заметил князю:
- Михаил отошёл ко Господу, так и не оставив после себя наследника. Тебе, княже, надобе поусерднее молиться Пречистой Деве, абы даровала вам с Марией наследника. Четвёртая дочь у тебя народилась, а сына нет. Ты постоянно в походах и ратях, не дай Бог, что случится, земля наша останется сиротой, вот тогда ростовцы не упустят своего случая, вновь Володимер пригородом нарекут. Сотворить надобе молебен перед святым образом Богородицы.
- О наследнике надо помолиться, се ты верно говоришь. А Ростов... - князь задумался. - Некому там теперь голову подымати.
- Ой, не скажи! Ещё крепка боярская кость в Ростове. Вятших ты прогнал, много их сложило голов, ан их молодь подрастает.
- Пусть подрастают, служивые люди мне нужны, буду их под своей волей держать. Теперь у меня есть сила.
- Ондрей держал под своей волей... Он в своё время многих детей боярских мечом опоясал,* да вот и случилось то, чего никто не мог ожидать. Смотри, и ты не оступись с молодью.
- Урок Ондрея, за который он жизнью заплатил, аз всегда помнить буду. Днесь надо обустройством волости заняться. Сколько градов и сёл разорёно, сожжёно! Еду в Московь. Сей градец совсем запустел, после сожжения его Глебом рязанским.
Городок, бывший ещё недавно сельцом Кучковым, разрастался и превращался в хорошо укреплённый град, вставая вровень с другими городами Залесья. Но вот уже дважды он был спалён ворогами. Милостник князя Юрия, а затем и его сына Андрея, посадник Олаф, потомственный варяжский воин, много тщания приложил, превратив сельцо в крепость-град. Дожил Олаф до глубокой старости и погиб, защищая Московь от Глеба. Ростовские мужи в своё время пытались склонить Олафа на свою сторону и встать против князя Андрея, да невдомёк им было, что варяги верно служат своим князьям, и не помышляют бесчестить своё достоинство лжой и лестью.
Всеволод оставил в Москови своего посадника, велев приложить все усилия к восстановлению града, сам же направился в Дмитров.
Его всё больше и больше охватывало чувство гордости от сознания великих отцовых деяний, представавшими перед ним воочию, в какую бы сторону Залеской земли он ни поехал. "Какая же у него была широкая душа, кипучая, алчная до градозданья, - думал Всеволод, подъезжая к Дмитрову. - Возможно ли за едину жизнь заложить столько градов на пустом месте?! Вот и сей град заложил и нарёк моим именем во Христе!" - сердце Всеволода учащённо билось. Он впервые въезжал в град, основанный в год рождения Всеволода-Дмитрия, и названный в его честь. Как же можно быть неблагодарным своему родителю? Конечно, Всеволод станет продолжателем дел отцовых в сей земле, нет в том сомнений. Ведь отец обустраивал свою отчину, надеясь все плоды своих потщаний передать детям, а те должны думать, какую землю они оставят своим детям. В том и есть суть земли отней, отчизны, места, где ты родился, Родины. "Иному же князю всё едино, на каком столе сидеть, абы иметь корысть свою, то ли в Новгороде, то ли в Чернигове, то ли в Смоленске, - досадливо думал Всеволод. - Недосуг такому князю подумать о том, что он детям своим оставит. Отец же думал о нас, думал и о самом молодшем сыне, то бишь обо мне, ежели не достанется великокняжий стол, то град свой имать буду, ибо град сей в мою честь заложон и отцом мне завещан. Низкий поклон тебе, отец, аще и знаю тебя токмо по рассказам матушки".
Из Дмитрова Всеволод не спешил уезжать. Он обсудил с посадником градоздательские дела, сотворил расправу судным делам, и перед отъездом направился в храм на молебен. Крестясь и лобызая храмовую икону, потемневшую от времени, он подумал: "Надобе храму и граду новый образ имати". Он смотрел на изображение Дмитрия Солунского, застывшего в нерешительной позе, и в памяти князя всплывали образы святых, виденных в Константинопольских храмах. То были "живые" образы, а не застывшие изваяния. Всё-таки, греческие мастера-изуграфы превосходили русичей. В Руси пока ещё не научились писать образы "яко жив". "При дворе Ондрея был хытрец-изуграф изряден зело. Приду в Володимер, разыщу сего хытреца. Токмо жив ли он?" - размышлял Всеволод, крестя лоб перед иконой.
Вскоре перед князем предстал изуграф Иван.
- Ты, Иван, служил Ондрею и был его милостником. Говорят, твой отец, тоже рекомый Иваном, был изрядный изуграф, да к тому же, боярского роду, тако ли сие? - Всё верно, князь. Отец был злодейски убит заговорщиками в едину нощь с князем Ондреем. Анбал воткнул кинжал отцу в живот. Аз тогда на дворе своём был. Прибежали ко мне люди, кричат: "Отец твой убиен". Пришёл аз на княжий двор, а отец лежит в луже крови уже бездыханный. А после разорения Володимера половцами, коих привели князья Глеб с Мстиславом, потерял аз единственного внука. Четыре лета ему тогда было, ноне уже семь исполнилось бы. Сноху Авдотью увели в полон, а внук при ней был. Сын мой Ананий, и аз грешный были в то время в Ростове по воле владыки, иконостас в храме писали. Убивается Ананий, молод ещё, двадесять и пять лет ему. Горя хлебнули мы с ним сверх всякой меры.
- Да-а, много Кучкович со своими злоумышленниками натворили горя в сей земле, но и расплату приняли за свои деяния богомерзкие. Слышал аз об убиении инока-изуграфа, да не ведал, иже ты есмь его сын. Царствие небесное всем принявшим мученическую смерть от рук Кучковича и его сообщников. Ты послушай, о чём тебя спросить хочу. Видел аз творения изуграфов в Царьграде. Оне образы пишут так, иже взгляд их в самую душу проникает, будто живые смотрят. Сможешь ли ты так написать образ Дмитрия Солунского, паки не яко изваяние застывшее, ан яко жив? Что задумался, али сие не по плечу?
- Трудное дело даёшь, князь. Яко жив... Дмитрия из Солуни писал аз когда-то. Святого писать надо по Канону...
- Нешто комары Златых врат писаны по канону? Сказывают, ты тамо свою руку приложил, верно ли сие?
- Было, князь, расписывал комары Златых врат, но ведь ворта не храм святой.
- Так тебе ли чаяти! Ишь каких всадников начертал. Кони летят, будто соколы, все в движениях. А силы сколько! Сразу видно, вапница мастера изрядного. По-сердцу мне пришлась роспись Златых врат.
- Тамо вои княжьи булгар побеждают и полон берут. Яко же им не быти летящими на конях. Паки, святой Дмитрий есмь не простой воин, он святой. За своеволие владыка может епитимью наложить.
- Какое же се своеволие? Тебе князь дело велит исполнить, а с владыкой мне разговор вести.
Всеволод задумчиво смотрел на Ивана: "Да, были у Ондрея чудо-мастера, хытрецы всякие. Где они теперь? Надобно разыскивать. Немьцы-мастера обижены и ограблены, восвояси отправились. Одарил аз их, паки остаться не восхотели. А вот Куфир прижился здесь".
- Ты, Иван, не тревожься, будешь писать, яко владыка благословит. Напишешь святого Дмитрия на престоле, а потом и по твоему образцу, яко по Канону, другие Изуграфы писать будут сей образ. Владыка немощен, стар вельми, в Володимер не едет, боится, помрёт по дороге. Ты вот что, начертай образ Дмитрия на вощанице, да и пойдём к нему в Ростов на благословение, а потом с вощаницы образ на икону перенесёшь.
Прошло немало времени, когда в храме Дмитрова-града появилась новая икона, на которой Иван своей уверенной рукой зрелого мастера изобразил Дмитрия Солунского, сидящего на престоле. В верхнем углу иконы сам Спаситель благословляет святого своей десницей с небес. В другом углу ангел парит с золотой царственной короной - венчает Дмитрия, обнажившего наполовину меч из ножен, как бы предупреждая и произнося своими устами истину Святого писания: "Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет".
Владимирский князь наконец-то мог заняться делами обустройства своей волости. Созидательные заботы всё дальше уводили Всеволода от княжьих усобиц в Руси, но время от времени приходили сообщения из разных земель, всё ещё будоража его мысли и душу.
В Боголюбове Всеволод жить не стал. Там всё напоминало о злодейском убийстве брата. Он был занят делами, коих хватало с избытком во владимирском детинце. Однажды очередная весть с юга навлекла на князя тревожные размышления. Святослав Всеволодович наконец договорился с Рюриком и они поделили между собой волости: Святославу - Киев, Рюрику - все остальные грады околь Киева. "Пусть Святослав тешит себя мыслью, что он старший, ибо сидит на киевском столе. Ондрей поставил Киев на колени и боле никогда ему не подняться до былой славы. Ишь рекут землю Киевскую Русью! Русь ноне повсюду, где живут русичи.
Володимер, Суждаль, Ростов - еже не Русь? - размышлял про себя Всеволод. - Токмо новгородцы упорствуют в своей изрядности, оне, видите ли, не Русь, оне новгородцы. Пуп земли Руськой тамо, иде есмь стол старшего, великого князя, то бишь в Володимере. Ондрей сажал в Киеве, кого ему надо было, тако и будет впредь. Пока же надобно мне свою волю являть там, где у меня есть покорные князья. А где и лаской брать. Посему, отпущу-ка Глеба к отцу, пусть Святослав порадуется, ан и свояченицу свою предложу замуж за его сына Мстислава. Успокоить бы Святослава, да замириться с ним. Время мне нужно, абы силы собрать немалые. Силу же земля даёт, покуда в ней мир и благоденствие есть. Земля здесь богатое гобино даёт, люди охотно селятся на ней. Отец послабления давал поселянам, а оне ему доброе гобино выращивали, хлеб Новгороду продавали, прибытки немалые в скотницы клали, а потому и дружину отец держал крепкую и большую, и на градозданье хватало кун, и поганые сию землю стороной обходят. Теперь булгары на Каме ведают силу залесских полков. Говорят, ещё дед мой, Володимер Мономах, узрел достоинство сей земли и отцу моему завещал обустраивать и крепить землю-кормилицу. Ондрей зело преуспел и сделал ещё богаче сей край. С Божьей помощью и молитвами к Пресвятой Богородице днесь мне обустраивать Залесье, землю Володимерску, наипаче главную святыню - храм Богородицы с Её образом, апостолом Лукою сотворённым, дабы не сняла свой покров Владычица небесная с земли сей, рекомой Русью Володимерской".
|